Трое в одном

Глава 10. Сказка о мёртвой царевне

План Орлова постепенно осуществлялся. К удивлению профессора, Асылбек и Кошкин быстро подружились.

Подпоручик хотя и свысока, но очень ласково и дружески обходился с юношей. Он покровительственно называл его «татарским князенькой» и очень скоро посвятил его во все свои тайны.

Каждый день Асылбек выслушивал самые невероятные истории из полковой жизни Кошкина. Подпоручик охотно рассказывал ему о параде на Дворцовой площади в Петербурге, о своих друзьях-офицерах, о родных полуразорившихся дворянах Московской губернии.

Рассказы Кошкина увлекали юношу. Он так отдавался им, что иногда сам забывал, что живёт в двадцатом столетии, и как бы переселялся в неведомый ему мир современников Кошкина.

Подпоручик был до того добр и снисходителен, что даже пообещал Асылбеку своё покровительство и начал всерьёз подумывать, как лучше устроить карьеру этого славного юноши. То он предлагал ему стать кадетом и поступить в их полк под начальство полковника Синцова, то намекал на какие-то влиятельные родственные связи в самом Петербурге, советовал ехать туда и пойти служить в канцелярию к какому-то дяде — действительному статскому советнику Василию Ивановичу, который якобы был без ума от своего племянника Бориса Кошкина…

Асылбек так увлёкся этими рассказами и планами, что едва не забывал о поручении деда: осторожно знакомить поручика с неведомыми для него вещами.

Оба приятеля часто подтрунивали друг над другом. Кошкин, например, искренне считал Асылбека закоренелым невеждой и дикарём. Ещё бы! Этот юноша не знал самых элементарных вещей: не мог понять, в чём разница между уланом и гусаром, между погонами и эполетами, между капитаном и штабс-капитаном. Подпоручик искренне возмущался, когда в разговоре его друг называл полковника Синцова не «его высокоблагородием», а просто «его благородием».

— Ты свинья, князенька! — гневно кричал он. — Ты никогда не сделаешь карьеры, потому что не уважаешь начальства.

Но зато Асылбек приводил в изумление Кошкина своей осведомлённостью в некоторых вопросах, которые были Кошуину совершенно не известны.

Однажды юноша принёс другу карманный фонарик-жучок. Кошкин пришёл в неописуемый восторг, когда вечером в палате Асылбек вытащил фонарик из кармана и, нажимая на рычажок, направил пучок света на стену.

На тумбочке тускло горела свеча. Профессор всё ещё не решался познакомить своего пациента с электрическим светом, и с наступлением темноты в палате и даже в вестибюле зажигали только свечи.

— Покажи-ка мне эту штучку, князенька, — попросил Кошкин.

Асылбек протянул ему фонарик и объяснил, как им пользоваться.

— Прелестная вещичка! — восхитился Кошкин. — Но где ты её достал? Из-за границы, что ли, тебе привезли? Там, брат, народ искусный — всё что угодно сделают…

И неожиданно предложил:

— Поменяемся? Я тебе черкесскую бурку за него отдам. Даже сейчас. Хочешь, напишу записку штабс-капитану Воскобойникову? Это мой приятель. Она у него.

Но Асылбек, к удивлению Кошкина, великодушно отказался от черкесской бурки и от встречи со штабс-капитаном Воскобойниковым.

— А фонарик, если хочешь, возьми, — добавил он.

Кошкин был просто ошеломлён такой щедростью и про себя решил, что его новый друг, должно быть, очень богатый человек и что с ним надо быть поласковее.

День за днём подпоручика удивляли всё новые и новые открытия. Пришло время, когда вместо свечи зажгли электрическую лампочку, познакомили Кошкина с фотоаппаратом, подарили ему удивительную ручку, которую не нужно было обмакивать в чернила.

И наконец, как и ожидал профессор Орлов, Кошкин стал искать объяснения всем этим поразительным вещам.

Однажды, посоветовавшись с Акбаром, Орлов решил начать серьёзный разговор с подпоручиком. Этот разговор начался в беседке, где обычно собирались друзья Кошкина: Лена, Асылбек, Акбар.

— Так вот, дорогой мой, — сказал профессор. — Вас, надо полагать, удивляет та обстановка, в которую вы попали после… после вашей дуэли в городе Козлове?

— Я просто поражён многими вещами! — откровенно воскликнул Кошкин. — Я никогда ещё не видел ничего подобного, доктор.

— Ну, а пробовали вы себе объяснить это положение?

— Нет. Я удивляюсь и ничего не понимаю. Просто отказываюсь что-либо понять.

Орлов внимательно поглядел на Кошкина из-под насупленных лохматых бровей и тихо сказал:

— Вы спали. Вы проспали много лет, Борис Ефимович. А за эти годы произошли такие изменения, о которых вы и не догадываетесь.

Бывший подпоручик открыл рот, чтобы что-то сказать, но не сказал ни слова.

— Вы читали Пушкина? — спросил Орлов.

— Кое-что…

— А «Сказку о мёртвой царевне и о семи богатырях» помните?

— Помню, — рассеянно ответил Кошкин.

— Помните место, где описывается, как царевна умерла?

Как под крылышком у сна,

Так тиха, свежа лежала.

Что лишь только не дышала.

Ждали три дня, но она

Не восстала ото сна.

— Прелестно, — тихо сказал Кошкин.

— Царевну не похоронили, а повесили в хрустальном гробу на столах. А потом она ожила. Помните?

— Да. Но к чему вы её вспомнили?

— Я хочу сказать, что в основе этой сказки, несомненно, лежат древние поверья, если хотите — наблюдения над умершими и каким-то чудом ожившими людьми. Вы знаете, что такое летаргия?

Кошкин отрицательно покачал головой.

— Само это слово происходит от двух слов: «забвение» и «бездействие», — своим обычным лекторским тоном проговорил Орлов. — Летаргия — это такое болезненное состояние, которое характеризуется неподвижностью, отсутствием реакций на раздражения и резким снижением интенсивности всех внешних признаков жизни. Это состояние похоже на глубокий сон. В тяжёлых случаях летаргии дыхание резко ослаблено, пульс может не ощущаться и сердцебиение почти совсем не прослушивается. Иногда такое состояние трудно отличить от обычной смерти. Вы что-нибудь слышали об этом, Борис Ефимович?

— Нет, — рассеянно пробормотал Кошкин. — Впрочем, простите, кажется, слышал.

— А что именно? — заинтересовался Орлов.

Кошкин подумал и начал рассказывать:

— У нас в соседней деревне, — в деревне, которая принадлежала графине Левиной, умерла девка. Умерла и всё! Ну, как водится, поплакали. Два дня пролежала она в хате, потом свезли её в церковь, отпели и — на кладбище. Везут по дороге, сзади родня идёт, плачет, бабы голосят. И вдруг — представьте себе, господа! — подымается эта девка в гробу, садится и озирается по сторонам. Ну, народ, конечно, кто куда. Чуть друг друга не подавили. А она посидела немного, опомнилась, видно, выбралась из гроба и — прямиком к себе домой! Идёт по деревне, а от неё, как от зачумленной, шарахаются. Только потом успокоились. Батюшка сказал, что божеское благословение на неё снизошло. Из мёртвых воскресла. А лекарь один потом туда приезжал, так он говорил, что она вовсе и не умерла. Спала, говорил.

— Вот-вот! — подтвердил Орлов. — Это, пожалуй, и была летаргия. История знает немало подобных случаев. Иногда состояние летаргии продолжается несколько дней, а иногда тянется долгие голы. Академику Павлову, например, был известен любопытный случай, когда один мужчина проспал двадцать пять лет. Заснул он тридцатипятилетним, а проснулся шестидесятилетним стариком.

— Боже милостивый! — испуганно сказал Кошкин и перекрестился.

Лена болезненно поморщилась и мельком взглянула на Асылбека, который тихонько вздохнул и сочувственно поджал губы.

Кошкин робко спросил:

— Послушайте, господин доктор, а сколько времени я того… спал?

— Вы уснули сразу же после дуэли. В марте тысяча восемьсот пятьдесят второго года…

— А сейчас?…

— А сейчас тысяча девятьсот шестьдесят пятый год.

— Сто тринадцать лет! — ахнул Кошкин.

— Да.

— Но позвольте-с! — быстро спросил Кошкин. — Почему же я в таком случае не постарел? Даже наоборот… Я, так сказать…

— Я ожидал этого вопроса, Борис Ефимович. Но поймите, что в состоянии летаргии очень часто человек почти совершенно не изменяется, не старится.

— Не может быть! — недоверчиво сказал Кошкин.

— Нет, в самом деле. И вот вам пример. В феврале тысяча девятьсот девятнадцатого года норвежка Аугуста Ланггард родила девочку и через шесть с половиной часов после родов крепко уснула. Когда пришло время кормить ребёнка, молодую мать попытались разбудить. Но она не просыпалась. Оказалось, что она впала в состояние летаргии. Она принимала пищу, когда её кормили, но совершенно не реагировала ни на какие болезненные уколы или удары. Даже если пища была очень горячей, Аугуста ела, обжигаясь, но, видимо, совсем не чувствовала боли от ожогов.

— И сколько времени она проспала? — тихо спросил бывший подпоручик.

— Более двадцати двух лет. Она проснулась только в конце ноября 1941 года.

— Да, я читал об этом, — не вытерпел Асылбек. — Уснула в первую мировую войну, а проснулась уже во вторую!

— Да. Но она вовсе не чувствовала, что прошло столько лет. Ей казалось, что она проспала всего одну ночь. Когда она проснулась, 23 ноября 1941 года, она прежде всего сказала мужу: «Наверное, уже поздно, Фредерик! Ребёнок, должно быть, проголодался. Дай-ка мне его. Хочу его покормить».

— А ребёнок?…

— Ребёнок её превратился в женщину, которая уже выглядела старше матери! А муж стал пожилым, поседевшим человеком.

Профессор увлёкся и начал рассказывать о какой-то французской девочке, которая уснула в четырёхлетнем возрасте, проспала восемнадцать лет и, проснувшись, попросила куклу. Но Кошкин уже не слушал его. Опустив голову, он о чём-то напряжённо думал.

— Послушайте, господин доктор, — наконец сказал он. — Значит, пока я спал, мои знакомые состарились и, может быть… может быть, умерли.

— Конечно.

Кошкин помолчал и вдруг с возмущением воскликнул:

— Неужто этому прощалыге повезло!

— Кому? — не понял Орлов.

— Прапорщику Свистунову. Неужто он женился на Татьяне Ивановне!

Александр Иванович усмехнулся:

— Какое это имеет значение теперь?

— А я… — жалобно начал было Кошкин и осёкся.

Орлов с трудом удержался от улыбки.

— И Татьяну Ивановну, значит, я больше не смогу увидеть?

— Конечно, нет. Вот только разве её внучку или правнучку. И то в образе бабушки.

Кошкин зажмурился и, сдвинув брови, о чём-то долго думал. И вдруг схватился за голову.

— Нет! Не верю. Не верю! Или я сошёл с ума, или вы меня просто разыгрываете, милостивые государи!

«Милостивые государи» тревожно переглянулись. Только Орлов был спокоен по-прежнему. Акбар напряжённо следил за разговором, пытаясь предугадать, чем он кончится.

А Кошкин, закрыв лицо руками и чуть покачиваясь всем телом из стороны в сторону, исступлённо бормотал:

— Не верю, не верю! Это обман!

Наконец Лена не выдержала. Она схватила Кошкина за обе руки и оторвала их от лица. В глазах подпоручика стояли слёзы. Лицо было искажено гримасой страданий…

— Боренька, успокойся! — воскликнула девушка и бросила гневный взгляд в сторону профессора. — Зачем же вы так, Александр Иванович?

И было в её словах столько боли, столько горечи, что Орлов невольно смутился…