Трое в одном

Глава 17. Жизнь начинается снова

Это была та же самая палата, в которой несколько недель назад в теле убитого инженера Бориса Стропилина воскрес никому неведомый подпоручик двадцать второго полка Борис Кошкин.

А теперь в той же палате и в том же теле медленно воскресал ещё один человек — профессор-хирург Александр Иванович Орлов.

В этот час у его постели собрались лучшие врачи клиники. Среди них был, конечно, и тот, кто совсем недавно сделал эту необычайно сложную операцию — Акбар Мамедов.

В палате стояла тишина. Было слышно лишь взволнованное дыхание собравшихся людей да мерное гудение аппаратов.

Акбар не сводил взгляда с лица больного.

Время шло… Вот веки больного едва заметно дрогнули. По палате прошло лёгкое движение. Потом все замерли.

— Пульс? — тихо спросил Мамедов.

— Семьдесят два, — так же тихо ответил ассистент.

— Давление крови?

— Нормальное.

Глаза больного открылись.

Акбар, наклонившись над ним, спросил дрогнувшим от волнения голосом:

— Вы узнаёте нас?

Больной утвердительно прикрыл глаза.

— Поздравляю вас с новой жизнью, Александр Иванович! — торжественно сказал Мамедов.

Он выпрямился и с нескрываемой радостью оглядел собравшихся.

— Ну, пока всё. А теперь больному нужен полный покой.

И врачи осторожно, один за другим, вышли из палаты…

Прошло несколько дней. Силы больного постепенно восстанавливались. Мозг быстро «привыкал» к новому телу. Наступил день, когда больной заговорил. Наконец ему разрешили подниматься с постели и даже принимать посетителей.

Первым в палату ворвался, конечно, Асылбек.

— Значит, всё в порядке? Я так рад за тебя, — сказал он, пожимая больному руку.

— Спасибо. Ты волновался?

— Ещё бы! Конечно, дедушка! — вырвалось у Асылбека.

Но тут же он запнулся и покраснел. Вид молодого человека со смешным вздёрнутым носом никак не вязался с привычным обращением «дедушка».

Александр Иванович понял это и усмехнулся:

— Да, называть меня дедом теперь, конечно, нелепо.

— А как же я?… — в замешательстве спросил Асылбек.

— Ну, называй хотя бы по имени и отчеству. А можно и запросто — Сашкой, Санькой, что ли.

Асылбек оторопело посмотрел на больного. Александр Иванович расхохотался.

— Санька! Дико для тебя, да? Еще, наверное, ни один внук на земле не называл так запросто своего почтенного деда. Но что же делать? Ведь я для тебя стал почти ровесником. Не дедом, а, по крайней мере, старшим братом.

Асылбек молчал. Ему было неловко разговаривать с больным. Представить, что близкий друг превратился в подпоручика Кошкина было как-то проще. Проще, может быть, потому, что Асылбек даже не представлял себе, как выглядел подпоручик в XIX веке. Всё это отчасти походило на какую-то игру, словно истинный Борис Стропилин только вообразил себя Кошкиным. И в глубине души Асылбек почему-то всегда ждал, что вот-вот больной снова превратится в прежнего Стропилина, и игра кончится.

А теперь всё было сложнее. Видеть Стропилина и знать, что на самом деле перед тобой старый профессор Орлов! Нет, это было невероятно!…

Иногда, слушая своего собеседника, Асылбек закрывал глаза, и тогда в его сознании возникал образ прежнего восьмидесятилетнего старика: строй речи, манера разговаривать живо напоминали прежнего Александра Ивановича. Но стоило юноше снова поднять веки, и его охватывало прежнее смятение: не сон ли это?

— Ну, так как ты решил называть меня? — спросил Александр Иванович.

Асылбек вздохнул.

— Я лучше никак не буду, — сказал он. — Может, потом. Когда привыкну…

— Как хочешь, — снисходительно согласился Александр Иванович и спросил: — Ну, а что нового дома?

— Ничего, — проговорил Асылбек.

Потом вспомнил:

— Я себе фотоаппарат купил!

— Когда?

— Да вскоре после твоей операции. Тебе как раз пенсию принесли. А я один. Ну и решил — сэкономлю, а фотоаппарат обязательно куплю.

— Это хорошо, — похвалил Александр Иванович.

И вдруг спохватился:

— Постой! Ты что про пенсию сказал? Какая же мне теперь пенсия? Придётся вернуть. Это же незаконно: я ведь теперь не старик! Ну ладно, об этом потом. Значит, говоришь фотоаппарат купил?

— Да. «Зоркий». И фотографировал уже. Хочешь карточки посмотреть?

— А ну покажи.

Асылбек достал из кармана около десятка фотографий и начал по одной показывать больному.

— Это наш дом… Лена… А это я тут, у дерева… А это кладбище… Вот могила твоя…

— То есть как это, могила моя? — опешил Александр Иванович.

— Да, твоя, — подтвердил Асылбек. — Вот, видишь, памятник. А на памятнике надпись. Читай. У тебя теперь глаза молодые. Разберёшь.

Александр Иванович вытер вспотевший лоб и прочитал витиеватую надпись, удостоверявшую в том, что под этим памятником покоится тело профессора такого-то. Словно последняя справка из домоуправления.

— Чёрт знает что! — сердито сказал он, возвращая фотографию. — Какой болван это придумал?

— Это не болван, а председатель вашего месткома.

— Иван Петрович?

— Иван Петрович. Видишь ли, когда ты застрелился и тебе сделали операцию, никто не знал, что делать с твоим собственным телом.

— Действительно! — озадаченно проговорил Александр Иванович. — Я и сам о нём не подумал. Ну, в конце концов сдали бы в прозекторскую и всё.

Асылбек покачал головой:

— Кто-то предложил это сделать. Но, говорят, против выступил председатель месткома. Целое совещание по этому вопросу собрал. «Не позволю, — говорит, — чтобы тело известного уч ёного осталось без похорон. Это, мол, нарушение наших общественных обычаев и ритуалов. Кто знает, что там получится из вашего опыта, а тело похоронить надо». Так и настоял на своём!

— И похоронили меня?

— Похоронили. С музыкой и речами.

— И ты там был?

Асылбек вздохнул:

— Был. И когда гроб в могилу опускали, даже… заплакал. Жалко ведь…

Профессор расхохотался:

— Ну, а как в ЗАГСе оформили?

— Не знаю, — в замешательстве ответил Асылбек.

А то ведь чёрт знает что может получиться! Придёёшь куда-нибудь, представишься: «Профессор Орлов», а в ответ: «Нет, мол, профессор Орлов умер. А кто вы такой — мы не знаем».

— А правда, как теперь у тебя с документами будет? — с любопытством спросил Асылбек. — Ты Орловым останешься или Стропилиным будешь?

— Стропилиным? — сердито переспросил Александр Иванович. — Этого ещё не хватало! Ну, положим, от всех этих почётных титулов можно ещё отказаться. Всё-таки именоваться профессором в двадцать четыре года не совсем прилично. Смешно даже. И всё-таки я — Орлов и хочу остаться только Орловым. В какое бы тело этот мозг не переехал — всё равно он мой. Я желаю получить новый паспорт именно на Орлова.

Асылбек усмехнулся:

— А как в милиции на это дело посмотрят? Там главное — фотокарточка.

Александр Иванович вздохнул:

— В самом деле, неразбериха какая-то, — смущённо сказал он. — Много будет всякой возни. И в военкомат придётся на учёт становиться. Военнообязанный же теперь…

Он озадаченно пожал плечами.

В дверь постучали. Вошла медсестра.

— К вам какая-то девушка пришла. Пригласить?

— Что ещё за девушка? — рассеянно спросил Александр Иванович.

— Не знаю. Говорит, что ваша невеста.

— Как невеста? — оторопело спросил Орлов.

— Лена, — тихонько напомнил Асылбек.

— Ах, чёрт возьми! — с досадой проговорил Александр Иванович. — Начинаются неприятности…

— Так позвать? — снова спросила сестра.

Профессор обречённо вздохнул.

— Зовите. Как-нибудь разберёмся…

Когда Лена робко отворила дверь, профессор, который до этого неторопливо расхаживал по палате, остановился и протянул ей руку.

— Здравствуйте. Очень хорошо, что вы зашли именно сейчас. Нам надо с вами поговорить о многом.

И он кивнул на табуретку, стоящую возле тумбочки.

— Присаживайтесь. А ты, Асылбек, сядь на койку.

Лена молча села. Профессор прошёлся по палате.

«Скажу ей всё, — решительно подумал он. — С этим надо кончать. Если раньше я колебался, потому что не мог предвидеть дальнейшую судьбу Кошкина, то теперь колебаться нечего. И жалость здесь бесполезна».

Он покосился на Лену и нахмурился.

«Только бы выдержал характер. Но отчего я так волнуюсь? Неужели даже мои чувства превратились в чувства двадцатичетырёхлетнего мальчишки! Этого ещё не доставало!»

Он молчал, не зная с чего начать разговор. Лена тоже молчала. Она, видимо, боялась говорить, чтобы снова не услышать странных и диких слов.

Профессор взволнованно ходил по комнате, искоса поглядывая на девушку. Молчание становилось тягостным.

— Боря… Борис Ефимович… — наконец запинаясь начала девушка.

— Оставьте, Лена, — с досадой сказал профессор. — Вы, вероятно, думаете, что перед вами всё тот же взбалмошный подпоручик Кошкин? Его больше нет.

Лена покраснела, вскочила с места и протянула руки к Александру Ивановичу:

— Наконец-то! Значит, этот кошмар кончился, и ты снова почувствовал себя прежним Борисом Стропилиным?

Александр Иванович отрицательно покачал головой:

— Нет, я — не Стропилин.

Лена отшатнулась:

— Но… кто же?

— Я — профессор Орлов.

Лена вздрогнула.

— Подумай, что ты говоришь! Александр Иванович умер. Я сама была на его похоронах.

Несколько секунд она с тоской всматривалась в лицо больного. Потом вдруг разрыдалась:

— Боря! Боренька! Когда же всё это кончится? Сначала ты вообразил себя подпоручиком, теперь — профессором… Я не могу больше.

Александр Иванович подошёл к девушке и взял её за руку.

— Не надо, — тихо сказал он. — Успокойтесь. Вы вс ё поймете. Я вам всё расскажу…

— Не надо мне ничего рассказывать, — сквозь слёзы проговорила Лена. — Я ничего не хочу слушать! Я хочу, чтобы ты оставался таким, каким был, каким я тебя всегда видела и любила…

И уронив голову на грудь Александра Ивановича, она продолжала плакать.

Профессор вздохнул и растерянно посмотрел на Лену.

— Лена… Леночка… Не плачьте. Бедная! Сколько же вы перестрадали из-за Бор… из-за меня! — сказал Александр Иванович.

«Да что со мной? — снова подумал он. — Неужели я… Да ведь это же молодость! Жизнь начинается снова!»

Да, жизнь начиналась снова. Впереди было всё: вторая молодость, работа, новые исследования, новые открытия…