Тропой испытаний

Глава 10

Я бы соврал, если бы стал уверять, что хорошо выспался. Несмотря на сильную усталость, сон просто не шел. Не шел — и все тут! В голове неотвязно крутились мысли о Терезе, единственной девушке, с которой мне, казалось, я подружился, после того как вернулся с гор. И вот такое вероломство!

Когда парню приходит пора думать о девушках, ему надо иметь в виду какую-то конкретную красотку. Тереза мне определенно приглянулась, но ведь Янт такой сладкоречивый… И к тому же меня долго не будет.

Где-то за час до рассвета я встал. Серый уже меня ждал.

Из города мы сначала направились на юг, но я точно знал, куда еду, поэтому через несколько миль уверенно свернул на малоприметную индейскую тропу, ведущую наверх к долине Скотч-Крик, а от нее вдоль хребта дальше на восток.

Когда едешь на Восток, надо подумать о деньгах, и, хотя я потратил очень мало из того, что взял с собой, никогда не угадаешь, сколько и когда тебе понадобится в таком долгом пути. Поэтому я прежде всего отправился к своему тайнику на плато, или к «местечку», как я про себя называл его.

Снег везде уже сошел, даже перевалы освободились от него. Только горные вершины по-прежнему стояли в белых шапках, и оттуда тянуло холодным ветром. На деревьях набухли почки, и трава пробивалась вовсю. На солнечных южных склонах зазеленели кустарники и набрали бутоны дикие цветы. На такой высоте цветок не может позволить себе роскошь терять время. Он должен успеть прорасти, расцвести и рассеять семена, прежде чем ударят очередные морозы, поэтому ему приходится очень и очень торопиться.

Солнце ласково пригревало, но когда я бросил взгляд через долину и поискал глазами свою старую хижину, ее на поляне не оказалось. Все, что мне удалось разглядеть, даже привстав на стременах, — это обгорелые бревна.

Сожгли! Судья Блейзер и его дружки, нет сомнений. У меня чуть защемило сердце — как-никак я провел в ней немало хороших вечеров.

Ладно, двинулись дальше, туда, к моему местечку. К чему понапрасну убиваться и терять драгоценное время? А вот городишко, где убили папу, стоит навестить. Он лежал где-то на моем пути, и, хотя затея представлялась в каком-то смысле рискованной, я все-таки решил наведаться туда.

Добравшись до местечка, я хорошенько огляделся вокруг, затем достал из тайника свои деньги. Пересчитывать не стал — пока незачем, — просто засунул их в седельные сумки и поехал дальше по узкой тропинке через завалы валунов и груды камней.

За века мороз, солнце и ветер источили острые края скал, но даже и тут виднелись поросли карликового водосбора с цветками не более ногтя моего большого пальца.

Громко перекликались друг с другом сурки, радуясь весне, всюду копошились разные мелкие зверушки, совершенно не обращая на меня внимания. Обычно они коротко пискнут и тут же исчезнут среди камней, но сейчас даже и не думали прятаться. Наверное, вспомнив, как я когда-то оставлял им хлебные крошки, приветствовали меня посвистыванием и таращили бусинки глаз. Или по-своему прощались со мной, так как в общем-то я больше не собирался сюда возвращаться.

Когда я проезжал мимо тропы, ведущей к ранчо старого Динглберри, его нигде поблизости не оказалось.

В городок, где застрелили моего папу, мы с жеребцом вошли уже после захода солнца; свет виднелся только в порталах рудников да в салунах и барах, стоявших вдоль главной улицы.

Конь мой сильно устал, да и я тоже, поэтому мы сразу направились на конюшню. Старый Чолк возился еще там. Серого моего он хорошо знал — не хуже, чем меня, если не лучше.

— Привет, сынок! — улыбнулся он. — Давненько, давненько тебя не видел.

— Кто-нибудь в городе искал меня, Чолк?

— До меня пока ничего не доходило, сынок. Вот судья, тот немного побесился, а потом кое с кем еще уехал отсюда. Думаю, за тобой, сынок.

Он не задавал никаких вопросов, а я ничего ему не объяснял. Здесь люди быстро учатся не совать нос в чужие дела.

— Дай жеребцу овса. Он его заслужил.

— Сделаю, сынок, не беспокойся.

Старый Чолк смотрел, как я снимаю свои пожитки с седла и, если даже заметил, что сумки не очень легкие, то никак не отреагировал на это.

— Чолк, — обратился я к нему, — ты ведь хорошо знал моего папу.

— Знал, знал, как не знать. Редкой души человек был, земля ему пухом… хотя и не игрок…

— Он играл ради меня, Чолк. Я понял это слишком поздно. Папа хотел раздобыть побольше денег, чтобы послать меня в школу… Считал, что это единственный способ сразу решить все проблемы.

— Он мог бы пойти на рудник, — заметил Чолк, — или заняться каким иным делом.

— Теперь-то мне ясно: папа боялся, он чувствовал, что ему недолго осталось, за ним кто-то шел по следу… и не один… — Кстати, мне это кое-что напомнило. — Слушай, Чолк, ты не встречал здесь человека высокого роста, в длинном черном сюртуке, немного похожего на папу?

— Да, видел такого.

— Можешь сказать, когда?

— Он приехал в день, когда убили твоего отца. И уехал тем же вечером. А лошадь у него — загляденье!

— Спасибо, Чолк.

— Его рук дело?

— Похоже. Думаю, он кто-то из папиной семьи. Недавно меня судьба свела с ним. — Я махнул рукой в сторону юга. — Он, наверное, заявится и сюда. Может, даже будет спрашивать про меня.

— И что мне ему сказать?

— Ты меня не видел. Когда-нибудь мы с ним снова встретимся, но сначала мне надо кое-что уладить.

— Будь поосторожнее, сынок. Может, он просто странник, но крутой, очень крутой. В нем это сразу видно.

— Чолк, ты же знаешь про людей больше любого. Тебе с папой частенько доводилось разговаривать. Он случайно не говорил, откуда родом… — Я пнул носком сапога камешек. — Понимаешь, я, честно говоря, не знаю, кто я такой. Не знаю, почему этот человек убил папу, почему так хочет убить меня.

— Твой отец не любил болтать языком, сынок, но он был замечательный человек и настоящий джентльмен. Из хорошей семьи, сразу видно. Должно быть, откуда-то с Юга. Каролина или Джорджия. Я понял это по его акценту, хотя он его почти потерял. И гордый… Гордость южанина! Мне приходилось иметь дело с такими во время войны. Отличные парни! Они, конечно, ошиблись в выборе. Зачем понадобилось раскалывать Союз? Но парни — что надо! Точно как твой отец.

— Спасибо, Чолк. Пойду перекушу и на боковую.

— Лучше сначала присмотри себе местечко, сынок. В городе полно приезжих. Тут пошла хорошая руда, а у этих кладоискателей нюх — будь здоров. Учуют за тысячу миль.

— Чолк! Серого, пожалуй, лучше держи наготове. Если услышишь вдруг стрельбу, сразу же его седлай, ладно?

— Сделаю, сделаю. — Чолк подтянул ремень и сплюнул. — Береги себя, сынок, и дай тебе Бог удачи.

Сняв комнату и сложив там свои пожитки, я отправился в ресторан, но той знакомой девушки с веснушками там не оказалось — вместо нее пузатый мужик с закатанными рукавами и толстыми волосатыми руками принес мне еду, только и всего. Удовольствия, конечно, мало, но поужинал я неплохо, а что еще надо уставшему путнику?

Насытив свою утробу, я отправился на Блэр-стрит. В районе двух кварталов близ нее насчитывалось тридцать два притона, где можно было получить все, что пожелаешь — в смысле еды, выпивки или женщин: заведения «Большая Молли», «У бриллиантовозубой Лили», «Сказочная курица», «Микадо», «Бон тон», «У Лолы» и множество других, включая игорные дома на любой вкус.

Вот он я, иду по улице, набитый деньгами больше, чем любой вокруг, но, наученный горьким опытом, не показываю виду — пусть все думают, вон, мол, идет еще один бродяга. Смотри, совсем одичал, крутит головой, как на резиновой шее.

В каком-то смысле так оно и было. Я чувствовал себя очень одиноким, хотелось хоть с кем-нибудь поговорить… Я уже собирался повернуть назад к отелю, когда вдруг увидел ту девушку с веснушками. Она спешила через улицу с парой пакетов в руках, но когда я попробовал остановить ее, только ускорила шаг.

— Девушка, — все-таки обратился я к ней, — давайте помогу вам нести пакеты. Мы не так давно встречались в вашем ресторане.

— В ресторане? — неуверенно произнесла она.

Я сдернул с головы шляпу, и тогда она наконец меня узнала.

— Ты тот парень… твоего отца застрелили!

— Точно. А ты та девушка, которая посоветовала мне быть поосторожней.

— Да. Я тогда за тебя испугалась. — Она остановилась. — А что случилось с судьей Блейзером?

— Последний раз я видел его в компании с Тобином Уэкером и парнем, которого они называли Дик.

— Я боялась, что они найдут тебя.

— Давай-ка! — Я взял у нее пакеты и пошел рядом. — Ты показывай путь, а я понесу их.

— Мне нравился твой папа, — сказала она. — Какой хороший человек!

— Да. Намного лучше, чем я себе представлял. — Я секунду поколебался. — Ты знаешь, где его похоронили? Мне… мне пришлось так быстро уехать…

— Я покажу тебе, если еще немного здесь побудешь.

— М-м… нет, не могу. Надо кое-что доделать. Там, на Востоке. Но я вернусь. Мне хочется положить цветы на его могилу. Или даже поставить там какой-нибудь знак.

— Там уже стоит деревянный крест с его именем. Мы думали, ты знаешь.

— Знаю? Откуда? Знаю что?

— Ты же записку оставил, что там должен стоять крест.

— Я не оставлял никакой записки!

— На почте лежала записка в конверте с надписью: «Всем, кого это касается» и деньги на приличный гроб, похороны и крест. Все думали, это ты оставил их.

Феликс Янт' Больше некому. Застрелить человека, а потом… Только родственник способен на такое!

— Кажется, я знаю, кто это сделал. Но мне в любом случае хочется положить на могилу цветы. Ему бы это понравилось. Он всегда говорил то про кизил, то про лавр.

— Похоже на Юг.

Мы подошли к небольшому домику, окруженному низеньким штакетником; в окне горел свет. Я видел, что она сомневается и не решается, как поступить.

— Мне бы, конечно, очень хотелось познакомить тебя с мамой, но… не сейчас, — наконец произнесла она. — Может, как-нибудь потом…

— Позволь мне только занести все это в дом, и я сразу же уйду.

Пожав плечами, она открыла дверь, и мы вошли в комнату. В угольной печке потрескивал огонь, на столе горела керосиновая лампа. Рядом что-то шипа худенькая привлекательная женщина, которая очень удивилась, увидев меня. Она тут же отложила шитье в сторону.

— Я не…

— Извините, мэм, я только помог вашей дочери донести эти пакеты, не более того.

В соседней комнате раздался грохот перевернутого стула, затем в дверях показался здоровенный мужик, небритый и не очень опрятный, без рубашки, в подтяжках прямо на голое тело. Он выглядел порядком помятым то ли оттого, что его только что разбудили, то ли после хорошей пьянки. Точно трудно сказать.

— А ты еще кто такой? — поинтересовался он, причем нагло и грубо.

— Кирни Макрейвен, — вежливо представился я. — Вот помог вашей дочери…

— Вон отсюда! — рявкнул он. — Клянусь Богом, я не позволю какому-то подзаборному полупьяному бродяге таскаться сюда! Вон!

Поставив пакеты на стол, я очень спокойно заявил:

— Мистер, я не пил и я не бродяга.

— Плевать мне на то, кто ты такой! Тебе же сказали — вон! Вот и вали да побыстрее.

Но тут встала ее мать, причем как-то элегантно и с чувством собственного достоинства.

— Генри, молодой человек наш гость. Он только помог Лауре донести тяжелые пакеты.

Генри не обратил на нее никакого внимания.

— Вон! Или я сам вышвырну тебя отсюда!

— Да, ухожу! — ответил я. — Но, мистер, не советую даже думать о том, чтобы попробовать вышвырнуть меня. Не хочу причинять беспокойства этой молодой леди, но думаю, вам лучше прикусить язык. Охолонитесь!

Он замолчал, не ожидая такого отпора, и только буравил меня своими заплывшими глазками. Наверное, полагал, что от его беспардонного ора меня отсюда как ветром сдует. Однако нет, вот он я, на том же месте.

Неожиданно мама Лауры повернулась ко мне и смущенно предложила:

— Мистер Макрейвен, может, присядете? Я как раз собиралась приготовить кофе.

— Эй ты там! — снова взревел он. — Да будь я проклят, если…

— Генри, — перебила она его, — это уж слишком. Выпей кофе с нами. Если не хочешь, уверена, твои приятели уже ждут тебя в «Национале».

Он пришел в ярость и, наверное, ударил бы ее, но рядом стоял я, и, похоже, что-то во мне ему не очень нравилось.

— Значит, Макрейвен. Сын того картежника, который застрелился? — презрительно сощурившись, спросил он.

— Да, сын. Только его застрелили сзади, в затылок, так что вряд ли он «застрелился», как вы выразились. Папа не боялся встречать опасность лицом к лицу. С револьвером или без него… И я тоже.

Он бросил на меня злобный взгляд.

— Слышал, тебя ищут, и надеюсь, найдут!

Я улыбнулся.

— Только постарайтесь не быть с ними, когда найдут.

Он подчеркнуто шумно ушел в другую комнату, а мама Лауры показала рукой на стул.

— Пожалуйста, — дружелюбно пригласила она. — Я не могу позволить вам вот так сразу уйти.

— Но мне совсем не хочется причинять вам беспокойство, — пожал я плечами.

— Вы не причиняете нам никакого беспокойства. Скорее, наоборот, помогаете разрешить сложную ситуацию. Пожалуйста, садитесь.

Что ж, так я и сделал. Но сначала снял плащ и повесил его на спинку стула, а шляпу положил перед собой на край стола. Теперь они могли видеть мой патронташ и револьвер. На минуту воцарилось молчание.

— Только что вернулся из дальней поездки, — успокоил я их. — Пришлось побывать в крутых местах.

— Ничего страшного, мистер Макрейвен. Мой муж принимал участие в войне между штатами. А частенько и против индейцев.

Генри опять с грохотом вломился в дверь, явно намереваясь сказать что-нибудь еще. Эдакое хозяйское. Но при виде моих револьверов, в кобуре и за поясом, как-то сник, и ему не оставалось ничего другого, кроме как проглотить свой гнев и ретироваться.

— К нам теперь не часто заходят, мистер Макрейвен, а поскольку Лаура весь день на работе, я практически никуда не выхожу. Так что мы гостям всегда рады.

— После смерти папы мне очень одиноко, мэм. За все это долгое время ни разу не общался с женщинами… кроме одной…

Она деликатно сменила тему.

— Сейчас холодновато для дальних поездок. Многие перевалы откроются не раньше чем через месяц. Вы слышали о бедняге мистере Нильсене? Некоторые считают, что он прибрал к рукам все деньги с почты и скрылся, но мне думается, он, скорее всего, попал в снежный обвал. Вот уже несколько месяцев прошло, как он исчез.

— Да, зима миновала грозная, — согласился я.

— Ваш отец был с Юга, мистер Макрейвен? Я с ним незнакома, но он часто беседовал с Лаурой. Она от него в восторге. Настоящий джентльмен, как она его называла.

— Да, папа с Юга, хотя не знаю, откуда точно. Он… он практически никогда об этом не говорил. Только иногда, очень редко, если ударялся в воспоминания, то называл какие-то места… реки, плантации, что-то еще. Но я не слышал от него названия штата или города… только такие крупные как Новый Орлеан, Чарльстон или Бостон и Филадельфия.

— Мистер Макрейвен, мне бы хотелось, чтобы вы знали: этот человек не мой муж и не отец Лауры. Он мой деверь, муж сестры. Когда она умерла, ему некуда было идти, и мы взяли его к себе. Первые несколько недель он еще работал и время от времени давал нам немного денег, но сейчас мы ничего от него не видим, хотя он считает себя хозяином дома. Вы не первый, кого он выгонял из нашего дома.

— Почему же вы не потребуете, чтобы он убрался отсюда?

Она улыбнулась.

— А если он откажется? Что мне тогда делать?

— Мэм, вы только прикажите ему, а уж я позабочусь… Но если меня здесь не будет, то сходите с Лаурой к шерифу или какому-либо другому известному человеку. Если и это не поможет, зайдите в любой салун на Блэр-стрит и расскажите там о своей проблеме.

— Но они его могут повесить.

— Да, могут… и поделом ему. Даже самый последний ублюдок с той улицы не потерпит, чтобы кто-то издевался над порядочной женщиной, мэм.

В соседней комнате тихо скрипнула половица. За закрытой дверью нас подслушивали. Я слегка поднял левую руку, призывая к молчанию, и вытащил из-за пояса револьвер.

У Лауры отвисла челюсть, но я успокоил ее.

— Стрельбы не будет, не беспокойтесь.

Дверь резко распахнулась — он стоял на пороге с винтовкой в руках.

— А теперь вон отсюда!

Винтовка была заряжена, но не нацелена, в чем и заключалась его ошибка. Он шагнул в комнату, но, увидев направленный на него шестизарядник, остановился. Да так резко, что чуть не упал.

— Положи винтовку на пол, — спокойно приказал я ему, — забирай свои пожитки и вали отсюда, да побыстрей. И не вздумай больше здесь показываться. Если ты хоть раз сунешь сюда свой нос или пристанешь хоть к одной из этих женщин, виселица тебе обеспечена. Меня, может, здесь какое-то время не будет, но я перед отъездом навещу шерифа и поговорю кое с кем на Блэр-стрит.

Ему очень хотелось выстрелить, ах как хотелось направить эту винтовку на меня, но он понимал, что у него нет ни малейшего шанса.

— Да кто ты вообще такой?! — визгливо заорал он, но уже куда менее решительно.

— Друг семьи, — не повышая голоса, коротко ответил я.

Он плевался, чертыхался, но тем не менее сделал все, как приказано. Здоровенный наглый детина, но трус. Хотя я ни на секунду не забывал, как учил меня папа, что относиться к таким людям легкомысленно нельзя. От них можно ждать чего угодно.

Когда за ним захлопнулась дверь, я прежде всего передвинул стул так, чтобы меня не видели в окно, затем убрал револьвер за пояс.

— Простите, мэм. Иначе пришлось бы физически выкидывать его отсюда и, значит, кое-что здесь поломать.

— Спасибо, Кирни, большое вам спасибо. Он стал совсем невыносим! И с каждым днем все больше распоясывался.

Она снова наполнила мою кружку. Я откинулся на спинку стула и с удовольствием отпил горький ароматный кофе, оглядывая полки с книгами на стене. Так, пара романов сэра Вальтера Скотта, «Крошка Доррит» Чарльза Диккенса, «Вивиан» Бенджамина Дизраэли…

Заметив мой взгляд, она с легкой улыбкой сказала:

— Это подарочные экземпляры. Мой муж знал их всех лично, а его отец вместе с сэром Вальтером учился в школе. Во втором классе их учителем был мистер Люк Фрейзер. Он жил недалеко от Кэнонгейт-стрит, и они часто ходили домой втроем. Позже он переехал в дом рядом с тем, где умер Джон Нокс.

— Чем ваш муж занимался?

— Боюсь, толком ничем, — грустно улыбаясь, она развела руками, — но тем не менее он был прекрасным человеком, и я очень любила его. Больше всего ему хотелось рисовать, однако его картины мало кто покупал. Затем мы поженились, вскоре он получил небольшое наследство… Так мы оказались в Америке. Он знал сэра Вальтера с детства, а с мистером Диккенсом познакомился только тогда, когда приехал в Лондон. Мистер Дизраэли тоже считался одним из его добрых знакомых. В Нью-Йорке он преподавал живопись и фортепьяно, но жизнь не стояла на месте, поэтому ему пришлось вступить в армию. Вскоре он стал старшим сержантом, а когда войны с индейцами потребовали много людей, его сделали офицером.

— Вы даже не сказали мне, как вас зовут, — заметил я.

— О, простите! — Она смущенно приложила руки к губам. — Меня зовут Энн Маккре, а мою дочь Лаурой.

Мы проговорили допоздна. Но прежде, чем вернуться в отель, я решил зайти на конюшню к старому Чолку.

— Ну раз ты вроде как не торопишься, то, полагаю, останешься переночевать, — заметил он.

Я вкратце рассказал ему про миссис Маккре и Генри.

— Знаю такого, — кивнул Чолк. — Никчемный человек. Пьяница и лентяй. Хорошо, что они избавились от него. А ты не беспокойся. Они хорошие люди, мы о них позаботимся. — Он задумчиво посмотрел на меня. — Рассчитываешь вернуться сюда, сынок?

— Рассчитываю.

— Она прекрасная девушка. Мы здесь, в Сильвертоне, много размышляли о ней и ее матери. Достойные люди с добрым сердцем.

— Я знаю… Послушай, Чолк, за мной охотится человек… может, даже не один. Кажется, кто-то из них и убил моего папу. Остальных он просто нанял.

— Мы уже говорили об этом. Буду держать ушки на макушке.

У себя в комнате отеля я, как и тогда, подставил стул под ручку двери и лег спать, положив шестизарядник на тумбочку у кровати.

Но сон, как назло, не шел. По коридору все время кто-то ходил, с улицы доносился топот лошадей… Лежа на спине с закинутыми за голову руками, я попробовал вернуться к своим ранним воспоминаниям.

Затем встал, подошел к маленькому столику в углу, нашел в ящике блокнот и, взяв карандаш, стал записывать все, что смог вспомнить.

Вот я лежу на палубе парохода, жаркое солнце бьет мне прямо в глаза… длинноногие птицы на болоте… потом на песке у моря, одинокое, заброшенное место… старый каркас, наполовину вросший в грязь, к которому папа не разрешает мне подходить, большой пустой старый дом с хлопающими на ветру ставнями… крючковатый старик в выцветшей зеленой накидке, однажды вечером пришедший к нашему дому, когда папа был в отъезде… такой убогий, скрюченный… или так мне казалось?

Вот папа говорит: «Нет, я не потерплю ее в доме! Я не желаю иметь с ними ничего общего!»

Кто-то сказал что-то о проклятье. «Проклятье? Не имею ни малейшего понятия об этом, но они отравляют все, к чему прикоснутся! В них зло… страшное зло!»

Дверь закрылась, и я больше ничего не слышал.

Только бессвязные обрывки воспоминаний, воспоминаний без начала и конца, хотя я четко помню странную реакцию папы, когда я сказал ему про скрюченного старика в зеленой накидке.

Затем настал вечер, когда что-то закончилось и что-то другое началось: вечер, когда папа вернулся домой, закутал меня и куда-то увел. Больше мы туда никогда не возвращались.

Имена… там звучали имена — старый Толберт… Фаустина… Вебер… Наоми… Имен много, но они ни о чем мне не говорили.

Наконец я устал, лег в кровать и мгновенно уснул.

Утром, когда я спустился к завтраку, меня обслуживала Лаура. Она с кофейником в руке сразу же подошла к моему столику и прошептала:

— У нас есть яйца. Если хочешь, то заказывай скорее. Их осталось совсем немного, а желающих — полно.

— Мне, пожалуйста, яичницу-болтунью из двух.

Внезапно дверь распахнулась, и в ресторан вошли двое со значками на груди. Они быстро оглядели зал, заметили меня и сразу же направились к моему столику.

— Мистер Макрейвен? Мое имя Берне. Я веду расследование о человеке по имени Блейзер. Судья Блейзер.