Тропой испытаний

Глава 7

Как ни странно, но мне почему-то стало не хватать встреч с Феликсом Янтом. Он раздражал меня, утомлял, уверен, планировал убить, однако в нем чувствовалась некая спокойная элегантность, которой нельзя не позавидовать, и абсолютная уверенность в себе, чего мне так недоставало… за исключением, пожалуй, лишь моментов, когда я оставался один на один с дикой природой.

Его тоже вроде бы по-своему тянуло ко мне. Не то чтобы это помешало бы ему меня прикончить при первом удобном случае. Нет, просто в каждом из нас имелось что-то такое, что находило отклик в другом. Он напоминал моего отца — наверное, это и роднило нас; более того, с ним я чувствовал себя свободнее, чем даже с папой.

Впрочем, сомневаюсь, что он когда-нибудь испытывал хоть каплю настоящей человеческой симпатии к кому-либо или чему-либо. Кем бы Янт ни был, он жил исключительно ради самого себя. Он любил себя таким, как есть, меняться не собирался и в деньгах нуждался только для того, чтобы иметь возможность оставаться самому по себе. Купить себе ощущение абсолютной уединенности при определенном комфорте — совсем непросто, а Янт ни в чем не хотел себе отказывать. Он напоминал гремучую змею на нагретой скале, вполне довольную своим пребыванием там под теплыми солнечными лучами.

Да, внутренняя уединенность требовала денег, однако Янт был не из тех, кто с легкостью и открыто ставил себя вне закона. Что бы там ни говорили, а жизни преступника не позавидуешь — ему приходится постоянно прятаться то в горах, то в заброшенных развалюхах, всегда быть начеку и постоянно всего бояться… Даже если у бандита появляются деньги, то частенько он не знает, как их потратить — люди ведь начнут интересоваться, откуда они. Так что подчас это куда тяжелее, чем жить открыто и честно.

Феликс Янт не имел ничего общего с обычным бандитом. Нет, вся его утонченная натура восставала против грубости, неустроенности и… невежества. Он презирал большинство людей, что сразу бросалось в глаза, и мог даже подло убить, исходя из каких-то своих соображений.

— Ну и как ты намерен жить дальше? — вдруг поинтересовался он. — До конца своей жизни будешь торчать между конскими ушами? Еще не уяснил себе, что мир принадлежит тем, кто им управляет?

— А что тут не так? У меня все в порядке.

— В порядке? — Он холодно посмотрел на меня. — Ты, как миллионы других, слепо плывешь по течению. Почему бы тебе для начала не попробовать вылезти из трясины и получить образование?

— То есть вернуться в школу?

— Естественно, нет. Любая школа дает лишь наметки образования. Остальные пробелы надо заполнять самому. Читай… слушай… пробуй на вкус и цвет… Невежа чудовищно ограничивает свои возможности наслаждаться жизнью, сам себя грабит. Тут так же, как с едой: чтобы развить вкус, надо все пробовать. Быть образованным в каком-то смысле означает научиться проводить различия между мыслями, вкусами, звуками, цветами или всем остальным. Чем шире твой диапазон выбора, тем шире твои возможности получать удовольствие, наслаждаться…

И если на твою долю выпали беды или тяжелые испытания, ты по крайней мере будешь понимать, что, собственно, происходит, а иногда даже и почему. Это намного лучше, чем не задумываясь подставить голову под топор, словно тупое животное на бойне, не имеющее понятия, что с ним собираются сделать. Только мудрый человек способен осознанно воспринять приближение смерти. Может, это самое последнее знание, но это тоже знание!

Возразить ему я, конечно, не мог. Но так меня презирать?! Папа мне много читал, я сам прочитал достаточно книг, когда их удавалось найти. Да и кроме книг было где учиться: музыка гор, тайна роста деревьев и трав… Учиться можно везде, только держи глаза открытыми.

— Почему вы приехали на Запад? — прямо спросил я. — Могли бы жить как вам хочется, там, откуда вы явились.

— Мог бы, — сухо ответил он. — Скоро вернусь туда и буду жить, как хочу. Для достижения поставленной цели нередко приходится предпринимать необычные шаги. — Он бросил на меня взгляд, даже не пытаясь скрыть насмешливого презрения. — У меня здесь одно маленькое дельце. Вот закончу его, вернусь домой и продолжу жизнь деревенского джентльмена, а всю эту суету и распихивание локтями оставлю свиньям.

Что имеется в виду под «маленьким дельцем», я догадывался, но слышать, как он говорит об этом так открыто… Мне стало противно.

— Мне не приходилось бывать на Востоке с самого детства, — заметил я, — хотя хорошо помню, как папа рассказывал о временах, когда там цвели азалии. К тому же он очень любил хороших лошадей.

— Интересный человек твой папа. Это он дал тебе револьвер?

— Его убили. Какой-то трус, побоявшийся схватиться с ним лицом к лицу, предпочел выстрелить ему в затылок. Если бы эта трусливая мразь не побоялась показать свое лицо, папа прикончил бы его раньше.

Янт равнодушно пожал плечами.

— Значит, у убийцы, как ты его называешь, хватило ума не обнаруживать себя, не так ли? Хотя все это выглядит скорее, как казнь, а не убийство.

— В самом деле? Интересно. Казнят, как говорил мой папа, только по решению «соответствующего конституционного органа и законным образом». К тому же он никогда не совершал ничего, за что можно казнить.

— Разве? Сомневаюсь, что ты так уж хорошо знаешь всю его жизнь. Вообще-то большинство людей когда-либо совершают такой поступок, за который их следовало бы повесить.

— Имеете в виду себя?

Его холодный, немигающий взгляд пронзил меня. Я ответил ему тем же, и через секунду-другую он снова пожал плечами.

— Тебе надо научиться следить за своим языком. Когда говоришь со взрослыми, мальчик, приходится отвечать за свои слова.

— Я говорил с мужчинами с тех пор, как мне исполнилось шесть лет, и привык отвечать за любое сказанное мной слово, — спокойно парировал я. — В любом случае вы говорили вроде как вообще, а мне стало интересно, имеете ли вы себя в виду тоже.

Ему не нравился ни я, ни мои ответы, поэтому он резко встал и молча, не оглядываясь, вышел. Я проследил за ним взглядом и тут заметил, что рядом со мной стоит Тереза.

— Остерегайся его, — прошептала она, — он внушает мне страх.

Она села на стул, и какое-то время мы просто смотрели друг другу в глаза.

Я в жизни мало видел девушек и не имел опыта общения с ними, но с Терезой почему-то чувствовал себя легко.

— Что собираешься делать? — спросила она. — Останешься? Но тут вряд ли найдешь работу.

— Меня бы давно уже ветром сдуло, если бы не ты… и не он.

Люди входили, выходили, она их обслуживала, присаживалась ко мне, снова вскакивала, а я тем временем думал о папе и Феликсе. Что-то их связывало, и мне очень хотелось узнать что.

— Если я вдруг исчезну, помни, я вернусь.

— Может быть, — спокойно ответила она. — Мужчины всегда обещают вернуться, но редко доказывают это делом.

— Я — вернусь!

Она помолчала, затем, вздохнув, тихо добавила:

— Он говорил с ними. Ну с теми двумя, которые приходили сюда днем.

С Уэкером и Диком! Что бы это значило? Что они могли ему такого сказать? Или он не расстался с мыслью убрать меня их руками?

— Завтра делай вид, что ждешь меня, — попросил я. — Делай вид, но не жди.

— Делать вид, что жду тебя?

— Пусть думает, что я приду.

Через полчаса я уехал. Он следил за мной через окно, но не сделал ни шага.

Был настолько уверен, что я вернусь? Через полчаса я вернулся. Пусть считает, что всегда прав.

Ладно, теперь спать. Я уже плотно поел, так что оставалось только собраться и немного отдохнуть. В четыре утра, когда солнце еще не взошло, я тихо проскользнул в конюшню, быстро, но не сводя глаз с дверей, оседлал коня, шагом повел его окольным путем по дороге из города. Когда город скрылся из виду, я вскочил в седло и пустил моего верного друга в галоп.

Прошло всего несколько минут, но моих ноздрей вдруг коснулся запах дыма. Мимолетный как порыв ветра, однако это сразу меня насторожило. Ветер дул не со стороны города, и, насколько мне известно, здесь нет никакого жилья.

Я тут же ушел с дороги в густую тень вдоль кромки леса, затем остановился. Снова запах дыма. Здесь где-то лагерь… или хижина, о которых я, похоже, ничего не знал… совсем рядом.

По моему сигналу жеребец тронулся шагом, мягко похрустывая копытами по плотному снегу. Внезапно передо мной возникла фигура с винтовкой за спиной — из большой расщелины поднялся Уэкер и выглядел так, будто совсем не хотел, чтобы его заметили. Мы взглянули друг на друга, и я прочел на его лице желание побыстрее куда-нибудь нырнуть, спрятаться, скрыться. Но куда он мог теперь спрятаться? Вот и пришлось молча стоять.

— Так, значит! Он оставил тебя следить за мной?

Уэкер ничего не ответил и только злобно поглядывал на меня.

— Боюсь, ему придется долго ждать моего возвращения, — медленно протянул я. — И ему вряд ли понравятся мои новости, когда я вернусь в город.

— Если вернешься.

— Если вернусь. А тебе-то почему будет лучше, если я не вернусь? С какой стороны намазан твой бутерброд, Уэкер? Или ты боишься, что скоро люди начнут задавать вопросы и тебе придется крутиться, как ужу на сковородке?

— Думаю, ему надо тебя убить.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, но ведь ты, Уэкер, уже лично убедился, что я так просто не сдаюсь. Иди, если хочешь, но я бы на твоем месте не торопился. Подожди часок, а потом скажи ему, что видел меня… выбери любое время. — Я усмехнулся. — К этому часу я, может, уже буду возвращаться назад.

Уэкер молча стоял, глядя на меня, а я терял драгоценные минуты.

— Что вы такое не поделили? — наконец произнес он. — По-моему, ты ему как кость поперек горла.

— Спроси у него.

— У таких как он не спрашивают.

Бандит шагнул в сторону, и я поехал дальше, не спуская с него глаз, ни на йоту не доверяя ему. Когда нас разделяла добрая сотня ярдов и поворот, я пришпорил жеребца, и мы вихрем проскакали пару миль, только потом перейдя на шаг. И от меня, и от моего серого красавца валил пар.

Феликс Янт, скорее всего, уже идет по следу. Хороший шанс меня убить. Он наверняка отличный стрелок. Такие должны уметь пользоваться оружием. И наездник он, без сомнения, хороший. Вот только лошадь его — прекрасная восточная чистокровка — совсем не для гор. Мне даже стало ее немного жаль. Угробит ведь лошадь!

Моя цель — Джорджтаун, но мы направились в противоположную сторону, на запад, подальше от высоких, покрытых снегом вершин. Я ехал в пустыню.

Янт ничего не говорил мне о своем прошлом, однако он едва ли жил так, как я. Наверное, он совсем неплохо устроился и хотел продолжать жить так и дальше. Теперь же ему придется на собственной шкуре испытать, что выпадает на долю других — я знал, куда его надо завести. Хоть мне только семнадцать, но испытал я немало на своем веку. Пережил голодные годы, годы, когда приходилось подолгу ездить и оставаться совсем одному. С тех пор как себя помню, куда только ни забрасывала меня судьба, но зато теперь могу выжить даже там, где бродят только койоты.

Известно ли ему, что такое высокогорная пустыня зимой? Приходилось ли бывать в таких безлюдных местах, где лишь изредка встречаются клочки земли, покрытые тонким слоем снега, и где все время дуют пронизывающие ледяные ветры? Если нет, то скоро ему предстоит в полной мере испытать все на своей шкуре, потому что именно туда я держал путь.

В своем верном четвероногом друге я был уверен. Он родом из тех диких мест и прекрасно к ним приспособлен. Что же касается Феликса Янта, то если он хочет получить мой скальп, ему придется пройти через те еще муки, холод и голод.

К западу отсюда простиралась дикая искореженная земля, почти без воды и дождей, земля, где реки текут в глубоких каньонах, а источники прячутся в расщелинах скал. Иногда там можно встретить индейцев, белых же практически никогда, за исключением чокнутого искателя золота или охотника, которому никто не сказал, что золотые деньки добычи пушнины здесь давным-давно миновали.

Я съехал с высокого плато в извилистый каньон, а из него прямо к одинокому приграничному магазинчику. У меня был в запасе час, может, два. Напоив жеребца, я вошел в хорошо натопленную лавку. Длинный как жердь, тощий человек в очках со стальной оправой читал книгу, сидя у пузатой, весело потрескивавшей печурки. Он бросил на меня взгляд поверх очков.

— В такую погоду сюда мало кто заглядывает, — добродушно заметил он.

— За мной гонятся, — объяснил я.

— Закон?

— Нет… враг. Не знаю, насколько враг, но если он идет за мной сюда, значит хочет меня во что бы то ни стало убить.

Я подошел к прилавку, перечислил все, в чем нуждался, — пол-окорока ветчины, сухофрукты, мука, соль, бобы, ну и все остальное, без чего не обойтись. Дальше приобрести все это будет уже негде. Кроме того, я купил сто патронов 44-го калибра.

— Бывал там раньше?

— Бывал.

— А он?

— Наверное, нет!

— Запад, юг и север, — задумчиво протянул старик. — Ни одного белого миль на сто… нет, пожалуй, даже на двести.

— Никого в Ли-Ферри?

— Его убили. Или забрали куда-то. Думаю, там сейчас никого. — Он внимательно посмотрел на меня. — Ты очень молод. Кого-нибудь прихлопнул?

— Еще нет. И надеюсь, не придется.

— Если он здесь впервые, тебе не надо его убивать. Пустыня сама сделает это… Так говоришь, ты тут бывал?

— Да, с папой. В первый раз совсем маленьким. Ростом не выше прицела вон того винчестера.

Он медленно закивал головой.

— С высоким человеком? Джентльменом?

— Мой отец. Он всегда был джентльменом… и всегда человеком.

— Что ж, удачи тебе, сынок. Храни Господь твои припасы… Я видел, как ты подъезжал. Хорошая лошадь.

— Серый здесь родился. Папа отловил его из дикого табуна за холмами Прекрасной Алисы.

Передо мной расстилалось огромное, словно безбрежное море, пространство, где нет ни волн, ни даже ряби, где жесткая трава не кланялась ветру, где только редкие кедры многозначительно пошевеливали своими низкими плоскими ветвями…

Я въезжал в пустыню. Вокруг царило полное безмолвие. Его нарушал только мерный перестук подков моего скакуна по твердой земле, на которой практически не оставалось следов.