Тросовый талреп

Глава 17

Мне никогда не приходилось иметь дело с таким множеством похлопывающих меня рук. Меня отвели в конторскую умывальню, и я смыл кровь в раковину. Лицо в зеркале было костлявым и осунувшимся, с красным рубцом поперек переносицы. Это было лицо абсолютного болвана. Я бы вот так прямо и сказал. Потом меня пригласили в главную контору.

Управляющий каменоломней повесил свою серебристую каску на крючок и еще раз выразил мне свое сочувствие:

— Я в самом деле не могу себе простить.

Через дверь мне было видно, как Лизбет разбирает бумаги в соседнем кабинете. Она не улыбалась, управляющий, должно быть, чертовски всыпал ей за то, что она отпустила меня блуждать здесь без присмотра.

Я улыбнулся. Это выглядело успокаивающе для него, но мне причинило боль в переносице. Я сказал:

— Мне бы хотелось поговорить с Дональдом Стюартом и с тем мужчиной, который был вместе с ним.

— С каким мужчиной? — спросил управляющий.

— В желтой каске, — сказал я.

— Здесь все носят желтые каски.

Боль в переносице явно повлияла на мою выдержку. Я вспылил:

— На меня только что напали двое из ваших служащих.

— О, успокойтесь, — сказал он.

— Это был мужчина, который работал там на грузоподъемнике, — заявил я. — Его имя Дональд Стюарт.

Управляющий нахмурился.

— Говорю вам со всей искренностью, — строго произнес он. — Если что-то подобное и случилось, то я ужасно сожалею. Но вы действительно уверены в этом? — Он снял портативный высокочастотный радиопередатчик со своего пояса и сказал в микрофон: — Джонса в главную контору, пожалуйста. — И снова обратился ко мне: — Здесь опасное место. Лизбет не следовало позволять вам ходить тут в одиночку. Я в самом деле не могу нести за это ответственность.

Прибыл Джонс, толстый и запыхавшийся. Он снял свою каску.

— Кто сегодня работает в западном хранилище? — спросил управляющий.

— Один из них мне известен — Дональд Стюарт, — сказал я.

Джонс посмотрел на меня.

— Это верно, — подтвердил он. — Стюарт привел туда какого-то парня с «Мариуса Б». Они там укладывают кое-какой груз.

— Дональд Стюарт служит здесь? — спросил я.

— Нет, — ответил Джонс. — Он улаживает там что-то с погрузкой для «Мариуса Б». Он приезжает сюда из Дэнмерри.

На лице управляющего застыл защитный слой чопорности. Было нападение или не было — это не его проблема.

Толстая труба малого судна, похожего на каботажное, извергала черный дизельный дым. Я взял бинокль, висевший на двери в кабинете Лизбет, и навел его на готовое к отправке судно. Оно было загружено под завязку. В открытые люки можно было разглядеть обломки гранита в трюме.

— Хотят отчалить с отливом, — сказал управляющий. — Какие-то проблемы с двигателем. Болтаются тут уже несколько дней.

Окуляры бинокля переместились от люков к кормовой надстройке — белой, в полосах ржавчины. Какой-то мужчина стоял на капитанском мостике, ближе к правому борту. Он снял свою каску. Нельзя было не узнать это массивное красное лицо и розоватое свечение черепа сквозь коротко остриженные белесые волосы.

— По каким дням приходит сюда это судно? — спросил я управляющего каменоломней.

— Восемь дней на круговое путешествие, — ответил он. — Так что оно приходит каждую неделю, но в разные дни.

«Дави его», — сказал тот, белесый. Я навел бинокль на нос «Мариуса Б», высокий и заржавленный. Ржавчина выглядела старой и прочно установившейся. Никто не использовал эту палубу, чтобы таранить Джимми Салливана.

Между «Мариусом Б» и причалом появилась полоска грязной воды. Снасти судна дрогнули, когда его машины дали задний ход. Ржавый нос нацелился на горизонт, и судно ушло.

Какая-то приземистая фигура направлялась по изборожденной колеями серой равнине к причалу. Я промчался в кабинет Лизбет, схватил с ее письменного стола ключи от «лендровера», прыгнул в машину и погнался за этим человеком. Он повернул голову на звук двигателя и продолжал брести вдоль барака, по ту сторону, которая не была видна из конторского разборного домика. Я свернул на машине за ним. Он побежал, оглядываясь на меня через плечо. Я видел, какое у него было лицо — измученное и злое, а глаза совсем заплыли.

— Стой! — кричал я сквозь рев двигателя.

Он продолжал бежать. На этот раз он явно не испытывал желания поступить со мной по законам джунглей, потому что ими собирался воспользоваться я, и он это чуял. Я нагнал его и стал теснить машиной к стене барака. А потом крутанул руль вправо. Раздался глухой удар. Он упал между машиной и стеной. Я затормозил. «Слишком сильно, — подумал я. — Так можно и до смерти». Он пошевелился и согнул ноги в коленях, жадно глотая воздух. Я осторожно дал задний ход и слегка прижал колесами его лодыжки.

— Ты хочешь рассказать мне то, что мне необходимо знать, или ты предпочитаешь, чтобы я проехался по твоим ногам?

Я чуть-чуть тронул дроссель, и он взревел, как вол, валяясь там, на земле. Это был отвратительный рев. И то, что я делал, было отвратительно. Его глаза косились вверх, на меня. Пот огромными каплями стекал с его лба.

— Где ты был прошлой ночью? — спросил я.

— В гавани Канна, — сказал он.

— Доказательства найдутся?

— Ты можешь спросить у Майкла Маккриммона и Экки Харриса.

Я был у бакена вместе с ними.

— Спрошу. А теперь давай рассказывай, из-за чего ты подрался с Джимми Салливаном три недели назад.

— Иди к черту! — сказал он. Я тронул дроссель. Он снова взревел. — Джимми подобрал несколько бочек. Они упали за борт с какого-то судна. Я предложил ему за бочки хорошие деньги. Но он не взял.

— А кому он собирался их продать?

— Никому.

— А его жена говорит другое.

— Ну, есть один человек, — нехотя сказал он. — У него плавучий контейнер угнало в дрейф. Ему нужен был какой-нибудь парень, который знает здешние течения, чтобы все это собрать. Босс сказал ему, чтобы он обратился ко мне. Он расплатился за это.

— Стало быть, Джимми мог продать бочки непосредственно ему. За тридцать фунтов стерлингов. А ты предлагал двадцать. Как звали того человека?

Его голова моталась по земле из стороны в сторону.

— Курт Мансини. Он работает на одну химическую компанию в Роттердаме. Какая-то «Бэч АГ».

— Он был с тобой сегодня?

— Да.

— Ты ездил на прошлой неделе в Камас-Билэч и украл бочку из сарая.

— Этого я не делал.

— Там на эллинге осталась краска от твоего судна.

— Чепуха. Я был в Блэкпуле. Судном мог воспользоваться кто угодно.

В его словах была логика. Я спросил:

— Почему ты сбросил Эвана Бучэна в рыбий садок?

— Потому что я его ненавидел, — сказал Дональд. — Он был слишком любопытным жалким ублюдком. Как и его американская баба. Да и ты тоже. — Он ухмыльнулся. — Но ты здесь чужак, малыш. За тобой присматривают. За тобой и за американской бабой.

Я легонько стукнул ногой по дросселю. Он завопил от боли. Я вспотел, сердце у меня бешено колотилось.

— Кто присматривает? — спросил я.

Теперь на его лодыжку давила порядочная тяжесть «лендровера». Он огрызнулся:

Ты можешь мне все кости переломать. Но есть люди, которые делают куда похлеще.

— Вроде мистера Мансини, да?

— Это ты сказал, а не я.

Мне бы следовало проехаться по нему. Но я не мог. Я двинул «лендровер» на три фута вперед. Он сел, потирая свои лодыжки.

— Ты так докатишься туда, куда попал Барлини, — сказал я и погнал машину к причальной платформе.

Это был тот тип человека, который без колебаний прибегает к насилию, и потому насилие торжествует над ним самим. Крутой мужик.

Но испуганный крутой мужик. Не убийца, нет.

Далеко в открытом море сухогруз «Мариус Б» приближался к горизонту. День был теплым и влажным, но меня стало знобить. Если тот, кто бросил меня в рыбий садок прошлой ночью, был не Дональдом, то кто же тогда там был? «Глубокая вода, — подумал я. — Полная акул. И по крайней мере одна из этих акул присматривает за мной, и ее глаза — это холодные глаза Курта Мансини».

Я поплыл вдоль побережья, к дому Проспера. Мне нужно было на кого-то положиться.

Его дом представлял собой Дэнмерри в миниатюре, — зубчатые стены, всяческие башенки. И лососи в холле в стеклянных ящиках. Горло у меня болело все сильнее. Проспер выглядел встревоженным, он дал мне выпить большой бокал солодового виски. А потом спросил:

— Есть какие-нибудь успехи?

Я изложил ему всю ситуацию с бочками.

— Гарри, — сказал он, — почему ты не сообщаешь в полицию?

— Тогда получилось бы, что Эван умер разоренным. Если кому-нибудь захочется доказать, что он хранил мины, страховку не выплатят.

Проспер внимательно смотрел на меня своими большими, слегка навыкате глазами, а потом опустил их вниз.

— Это все пустой звук, — сказал он. — Позвони в полицию.

— А Фиона? — спросил я.

— Фиона? — Он жестко посмотрел на меня. — Ну и что же с Фионой?

— Если я позвоню в полицию, ей придется продать Кинлочбиэг.

— Ну и что? — спросил Проспер.

— Я должен избавить ее от этой необходимости.

— О Господи! — сказал Проспер. Его лицо расплылось в улыбке размером с ломтик дыни, и он потянулся за бутылкой виски. — Она все-таки зацепила тебя. Парень, ты обречен. А я-то думал, что этим летом дело для нас пахнет либо смертью, либо славой.

— Смертью, — сказал я. — Никакой особенной славы.

— Но все-таки ты приехал сюда, — сказал он, — стало быть, мы с тобой можем посоревноваться. До начала «Трех Бенов» осталось целых две недели. Совсем недурно было бы позвонить в полицию, немножко подзаняться яхтным спортом, как бы не попасть в беду. Правильно?

Я сидел с ним за столом, кивал и размышлял о крахе моих планов насчет летних гонок.

— Правильно, — согласился я.

Он вздохнул:

— Но тебе же мешает все это.

Я еще раз кивнул и сказал:

— Мне ничто не мешает участвовать в регате. И я ее выиграю.

Он улыбнулся, этакой циничной просперовской улыбочкой. Я поднялся, чтобы уходить. Он положил мне руку на плечо. Его лицо снова стало серьезным.

— Я тоже буду участвовать в этой регате. А ты все-таки будь поосторожнее. И если тебе понадобится помощь, ты только дай мне знать.

Я поблагодарил его и ушел. Виски устроило у меня в горле полный разгром, словно его атаковали пчелы-убийцы. Я нацелил бушприт «Зеленого дельфина» на оконечность Хорнгэйта, закрепил автопилот и рухнул в угол кокпита, старательно дыша носом, чтобы поберечь горло. Все, о чем я мог думать, исчерпывалось словами Дональда: «За тобой присматривают, за тобой и за американской бабой».

Я бросил якорь, свернул паруса, догреб на шлюпке до берега, и у меня осталось ровно столько сил, чтобы, спотыкаясь, доковылять до дому. Фиона в своей мастерской трудилась за крохотным ткацким станком.

Она повернулась. И сначала словно окаменела. А потом вскочила и воскликнула:

— Гарри! — Ее голос мне показался необычайно ласковым. — Чем ты занимался?

Я тяжело опустился в кресло. За тобой присматривают. За тобой и за американской бабой. Но я слишком плохо себя чувствовал, чтобы осознавать что-либо, кроме того факта, что Гарри Фрэзер находится там, где о нем беспокоятся.

— Надышался медузы, — сказал я.

— Медузы?

— Да. Медузы Джокки.

У меня оставалась последняя капля сил. И этот остаток следовало дозировать. Я сказал:

— То же самое дерьмо.

«Должно быть, я выгляжу, как подыхающая рыба, — промелькнуло в моем сознании. — Как усталая подыхающая рыба».

А потом я заснул.

Жизнь стала смутной и туманной. Кажется, Гектор помогал мне подняться по лестнице. Я пытался объяснить ему, что со мной все в порядке, но голос у меня совершенно пропал и мои колени не сгибались. Потом там был какой-то доктор, хмуривший брови над крошечным фонариком, который он совал мне в рот. И был долгий-долгий сон: ночь, День и еще одна ночь, непрестанное жжение в горле и непрестанная тревога, что где-то происходят какие-то вещи без моего контроля.

Все во сне перемешалось: и желтые бочки, и грузоподъемники, и Дональд Стюарт. Но хуже всего было массивное розовое лицо Курта Мансини, уменьшившееся в круглом окуляре бинокля. А спустя какое-то время снова возник дневной свет, и Фиона сидела у постели, и я был в состоянии повернуться к ней с открытыми глазами. Увидев меня, она улыбнулась. Такой радостной улыбкой, как будто кто-то отдернул занавески и дал солнечному свету ворваться в комнату.

— Не разговаривай, — сказала она, взяла меня за руку и крепко ее стиснула.

В ответ я еле-еле сжал ее руку. Я сделался отвратительно слабым. И во рту у меня стоял отвратительный привкус, этакий химически токсический.

— Что со мной случилось, черт подери? — прохрипел я.

— Молчи, — сказала она.

Фиона по-прежнему улыбалась. Казалось, радостная улыбка не сходила с ее лица все эти дни.

— Так что же?

Она вздохнула:

— Доктор не знает. Он сказал, что ты ухитрился вдохнуть какие-то испарения, которые обожгли тебе гортань и вообще загрязнили организм. Это редкий случай — за одну неделю двое пациентов, получивших отравление неизвестным ядом. Первый лежит у него в больнице Инвернесса.

— Джокки? — прохрипел я.

— У Джокки дела пошли на поправку, — сказала она. — А у него положение было хуже, чем у тебя. Доктор сказал, что у него был контакт с самим этим дерьмом, а не с испарениями.

Я кивнул. Если Джокки смог поправиться, стало быть, смогу и я.

— Лежи тихо, — сказала она. — Я заварю тебе чай.

Я лежал и смотрел на нее. Ее серо-зеленые глаза были такими же ясными, как спокойная вода. И как будто во всем мире не было ничего более естественного, чем то, что она ухаживала за кем-то, вторгнувшимся в ее жизнь всего пару недель назад. И с моей стороны это тоже казалось естественным. Кинлочбиэг больше не был чем-то временным, куда я свернул по пути к Просперу, у которого и хотел остаться. Здесь-то как раз и было место для меня. Я вернулся сюда не только потому, что у Дональда вырвались эти угрозы, а потому, что хотел вернуться, очень хотел.

И я сказал самым лучшим голосом, на который был способен:

— Я тебя люблю.