Тросовый талреп

Глава 34

Я проснулся. Кто-то тряс меня за плечо. Было темно, и через иллюминатор проникали отблески уличных огней. По пластиковому корпусу яхты стучал дождь.

— Кофе, — сказал голос Скотто. — Минут через десять бросаем якорь.

В кофе, как водится, положили побольше сахару, и он сразу придал пульсу плотное, медленное биение. Я натянул на себя синтетическое трико, шорты и майку, а поверх — легкий и теплый свитер. Еще больше одежды я набил в сумку, туда же положил и еду: сандвичи с высоким содержанием углеводов, апельсиновый сок, воду; таблетки глюкозы. Я очень тщательно зашнуровал ботинки. Им предстояло проделать долгий путь.

Якорь с грохотом пошел вниз. Я выбрался на палубу и оглядел суда, стоявшие по соседству, — там были четыре сборных корпуса и более быстрая яхта с цельным корпусом. И конечно, «Астероид» и «Бонфиш». Регата проделала две трети своего пути.

— Я присмотрю за яхтой, — сказал Чарли.

— Позвони в больницу в Инвернессе, хорошо? — попросил я и сделал паузу. — И если там будут хорошие новости, можешь поднять на верхушке мачты вымпел.

Он кивнул. Я перебрался через борт в надувную лодку. По правилам регаты не разрешались никакие моторы. Я погреб к каменистому побережью — неплохое упражнение для разогрева крови. На берегу какой-то распорядитель по регате помахал мне фонарем и объявил с густым абердинским акцентом:

— Следуйте в город за церемониймейстерами. А потом выберите себе маршрут. Впереди вас семеро, а церемониймейстер наверху. Удачи вам.

— Спасибо, — сказал я и пошел.

Поначалу я шел спокойно, этакой легкой рысцой, давая мышцам согреться и приноровиться к противовесу сумки. Преодолевая плавный подъем рельефа, я пробежал рысцой мимо омытых дождем домов Форт-Уильяма и пересек реку Невис. Небо чуточку посветлело. Этакий слабенький серый цвет. Два часа ночи, первый проблеск рассвета.

Я миновал троих распорядителей. Четвертый мне сказал:

— Один тут проходил, возможно, минуту назад, а другой — минут за десять до него.

Я теперь чувствовал, что ноги меня не подведут. С ними все в порядке. Они толкали меня вверх по склону, вопреки силе притяжения Земли. С рысцы я перешел на бег. Тропа ответвлялась влево и шла наискосок по крутому склону. И впереди возникла бегущая темная фигура, неясная в сумраке.

Я его догонял по каменистой тропе, и камни срывались у меня из-под ног и катились вниз. Мне уже было слышно его дыхание — тяжелое и одышливое. Он что-то бормотал на бегу. Я видел, что волосы у него коротко острижены, а когда он на миг оглянулся, я увидел маленькие усики. Я никогда не видел его раньше. У него был отличный военный бег, но я его нагнал и обошел. Должно быть, он услышал, как колотится мое сердце. «Проклятый идиот! — наверное, подумал он. — Этот бегун попадет на живодерню прежде, чем доберется до вершины».

Он, разумеется, был прав. Но откуда ему знать, что я одолевал подъем с таким упорством вовсе не для того, чтобы попасть на вершину первым.

Я бежал и бежал. Стало светать, и начался дождик. Тропа поднималась все круче. Наверху и левее торчали сквозь вересковый покров скальные утесы. Справа крутизна спускалась к реке с высоты тысячи футов. Мышцы ног стали побаливать от напряжения. Я упрямо продвигался вверх по тропе. Теперь вокруг клубился туман: высота в две тысячи футов — это уже облака. Тропа сделала зигзаг и выровнялась. Слева открылось какое-то горное озеро. Потом тропа опять вильнула и начала снова взбираться в гору. Я прошлепал через какой-то ручей, поднимая тучу брызг. В паре сотен футов надо мной вершина утеса исчезала в густой хлопковой пряже облаков.

Это было унылое зеленое и пустынное место. Единственными звуками там были вздохи ветра да карканье какого-то ворона в тумане, а еще мое тяжелое дыхание.

Я бежал у подножия утеса. Над головой что-то легонечко щелкнуло. Я посмотрел наверх, успел заметить там какое-то движение, упал ничком и плотно прижался к каменной стене. На тропу — туда, где я был мгновение назад, — с треском и грохотом обрушился камнепад.

Я наблюдал за этим, возможно, всего секунду. А потом опять побежал, держась ближе к основанию утеса, пока он не перестал быть утесом и превратился в крутой склон, состоявший из зелени, вереска и камней. Я пробежал мили четыре вверх по холму и остановился, поглядел вокруг. Сердце мое колотилось. Но только из-за крутого подъема, а не по какой-то другой причине.

Поперек зеленого склона висела зазубренная пелена тумана. Пойманный ветром, он извивался, а потом стал расползаться на клочья. Холм очистился, и я увидел выше по склону бегущую рысцой маленькую темную фигурку. Я даже разглядел испуг на лице, когда он остановился и посмотрел вниз. Потом он снова побежал.

А я побежал за ним. Я бежал вверх по склону что есть сил. Он был достаточно крут, и мне пришлось продвигаться даже на четвереньках. Но это меня не смущало. Лишь бы вперед. Снова опустился туман. Я продолжал карабкаться вверх, пока не миновал небольшое обнажение скальной породы, которое я себе наметил как ориентир. Отсюда я взял направо и теперь бежал по пятнам щебня, направляясь к тому месту, где я в последний раз его видел снизу.

Ветер дул мне в лицо. Туман снова сместился. Я увидел его в сотне ярдов от себя, чуть ниже. Он направлялся к скале, которая выдавалась из этого склона. Он смотрел не в ту сторону. Когда он обернулся, чтобы посмотреть назад, я упал ничком в глубокий вереск. Он продолжал бежать дальше, к скале.

Туман снова скрыл его от меня. Я бежал вперед и вниз изо всех сил. Темные очертания скалы показались из серого густого тумана. Я споткнулся о корни вереска и с разлету рухнул там, где из склона выступал край скалы. Моя ладонь наткнулась на какой-то камень. Пальцы сомкнулись на нем.

Ветер шуршал в скалах. Все было тихо. Я сделал глубокий вдох и перестал дышать.

Снова тишина. Тишина, в которой слышно чье-то дыхание, резкое дыхание крепкого мужчины, который бежал от меня вверх по холму в страхе за свою жизнь. Больше, чем за свою жизнь.

Я спокойно выдохнул и сказал:

— Это конец, Проспер.

— Эх! — откликнулся голос в тумане.

Он прозвучал совсем рядом. Откуда-то из-за скалы. Слабый, бездыханный. Без той уверенной небрежности, которая звучала в этом голосе, когда его обладатель проигрывал партию в теннис там, на Мартинике, в окружении высоких белых стен сада с пурпурными вьющимися растениями и роскошным ароматом цветов. А с вершины холма большой белый дом взирал вниз множеством своих окон на банановые и ананасные деревья и наступающие со всех сторон тропические леса. Большой белый дом. Монплезир[11].

— Масса удовольствий, — сказал я.

Подул ветер, туман улетел. Он сидел на большом валуне в черном трико для бега, его брови забавными арками выгнулись на лбу, а зубы белели этаким полумесяцем на его лице, цвета кофе с молоком, на таком пустом сейчас лице. Мой старый приятель Проспер.

— Какого черта ты делал это? — спросил я.

— Они могли засосать тебя, — сказал он. — Эти итальяшки.

— Ты провозил контрабандой кокаин в Штаты вместе с Мансини, когда они снимали «Бегущего Чарли», — сказал я. — Он познакомил тебя с Энцо Смитом. Ты учредил какую-то компанию, продал ей пару старых кораблей из фирмы твоего отца. Они добывали отходы. А ты перекрашивал эти бочки и перевозил их морем и еще снабжал их местными сведениями. Почему ты делал все это?

Он провел своими большими смуглыми руками по волосам и пожал плечами — этакий апатичный креольский жест, которым он пользовался в школе, чтобы привести учителей в бешенство.

— У меня была небольшая проблема с одним казино, которое принадлежало нескольким ребятам, двоюродным братьям Курта, — сказал он. — Я задолжал им кое-какие деньги. Ну, они и посоветовали: учреди агентство по фрахту, купи судно. Дэвиду Лундгрену были нужны поставки для его каменоломни. Он вроде как влюблен в Курта, ему нравится, чтобы Курт был поблизости, ну, ты понимаешь. Все это выглядело замечательно. Я предоставил ему хорошие фрахтовые расценки, никаких, проблем. Ну, а остальное получилось в придачу...

— Двадцать тысяч фунтов в неделю, — сказал я. — А когда эти бочки начнут трескаться, все живое погибнет, вплоть до самого Ская.

— Они говорили, что это временно... — оправдывался он. — Временный сброс. А я потом обнаружил бы эти контейнеры. Вытащил бы их наверх драгой. Проспер — герой. Мне, а не кому-нибудь другому пришлось бы избавляться от них.

— Чушь собачья, — сказал я.

Его улыбка стала еще шире.

— Что ж, может быть, — согласился он. — Ты же знаешь, как это бывает. У тебя есть какая-то идея, а потом ее нет — ты передумал. Возможно, я бы и оставил это так.

— Ты не смог передумать насчет Джимми Салливана, — напомнил я. — И насчет Эвана.

— С Джимми получилась дурацкая ошибка, — сказал он. — Это Паувэлс.

Мой старый приятель Проспер выглядел как человек, сожалеющий о какой-нибудь служебной ошибке. А я подумал о детях Салливана. И смирил вспышку гнева. Я спокойно сказал:

— А после той регаты ты подложил бомбу под сарай Эвана.

Его улыбка слегка увяла. А я упрямо продолжал:

— Кроме того, ты топил меня в рыбьем садке. Пытался предостеречь от ошибок. И ты подкупил Лизбет, чтобы она говорила, будто все то время ты был с ней.

Он выглядел задетым, поджал губы.

— Типичное замечание адвоката, — сказал он. — Мне и не понадобилось ее подкупать. Я просто немного проиграл ей Бетховена и показал свою двуспальную койку. Гарри, ты начал мне досаждать. Честно говоря, ты чертовски мне мешал. Но поскольку ты мой старинный приятель, я вел себя с тобой деликатно. Все остальные говорили: «Да убей ты этого парня Фрэзера». Но я сказал: «Я с ним в школе учился к не могу этого сделать».

Было слишком поздно взывать к старому школьному братству.

— Когда ты понял, что я подбираюсь слишком близко, — сказал я, — ты отправился к приятелю Давины, Джулио, и разузнал насчет Эрика, этого несчастного наркомана. А потом ты познакомил Эрика с Ви. Ты знал, что станет делать Ви, и знал, что я туда примчусь. Ты грязный маленький ублюдок, Проспер.

Он нахмурился.

— Я-то знаю, в чем дело. Ты выходишь из себя, как я и предсказывал. И все эта проклятая баба Фиона. Жаль. — Он сунул руку в карман, и я услышал резкий щелчок. Внезапно в его правой руке выросло шестидюймовое лезвие. — Но она мертва, и она уже не расскажет никому то, что ты ей рассказал.

— Она не мертва, — тихо произнес я.

Его глаза сузились.

— Чушь, болтовня.

— Нет, — сказал я. — Когда ты спустишься с этой горы, тебе придется почувствовать себя так, будто ты налетел на пропеллер самолета. Фиона много знает. Я ей обо всем рассказал. Проспер, это конец.

Он улыбнулся своей широкой мартиникской улыбкой, той самой, которую он пускал в ход, когда нам было по десять лет и мы пили чай в «Красном льве» в Солсбери, и он только что смахнул с тарелки последние три пирожных.

— Извини, старый приятель, — сказал он. — Когда Проспер стреляет, он попадает.

Наверху слышалось карканье ворона в облаках. Внизу воцарилось молчание. Я отодвинулся назад на несколько шагов. Но откос холма был крутым. Слишком крутым, чтобы по нему спускаться. И мы с Проспером вместе провели месяц на побережье Гренадинских островов, узнав там многое насчет ножей. Мы оба хорошо умели обращаться с ножом.

— Давай, — сказал Проспер. — Ты хорошо полетишь.

Я покачал головой.

Он ловко подкинул нож и поймал. Я видел его пальцы на лезвии, смуглые, как у метателя ножей из цирка. Мышцы на его лице затвердели, в точности так же, как они затвердевали перед тем, как он подавал теннисный мяч, когда мы с ним учились в школе и играли на порцию мороженого, мой друг Проспер и я.

Я ничком упал в вереск. Что-то пролетело над моей головой и ударилось в валун. И Проспер стоял теперь там с пустыми руками.

Но я не был с пустыми руками.

У меня был мой гнев. И был камень, на котором сомкнулись мои пальцы, когда я рухнул, зацепившись за корень вереска. Я метнул им в Проспера, метясь прямо в лицо. Раздался глухой, отвратительный звук удара о мягкое. Он схватился руками за лицо. Второй мой удар пришелся по его рукам. Он отшатнулся назад, запнулся о камень, упал и покатился. Он докатился до края каменной площадки и соскользнул. Его рука судорожно цеплялась за эту каменную кромку.

Но там не за что было держаться.

Он медленно поднял на меня взгляд, брови его тоже приподнялись как у клоуна. На его лице застыла широкая улыбка. Старина Проспер. Его пальцы дрожали и срывались с камня. Проспер, мой старый-престарый приятель, соскальзывал с края скалы.

Я повернулся к нему спиной. Все время слышался какой-то неприятный шумок — слабое царапанье. Потом он заговорил:

— Ах, ну, давай же, Гарри.

До меня донеслось совсем отчаянное царапанье и удушливое дыхание. И когда я повернулся, его там больше не было.

В этой отвесной скале было футов сто высоты. Он лежал на самом дне ущелья, среди беспорядочного нагромождения валунов, лицом вниз, и не шевелился. Прилетел туман и накрыл его.

А наверху тучи начали расходиться, и озеро Линнхе выглядело как широкая водная дорога, устремленная через карту долин и гор к морю. Я спустился по склону и побрел стариковской походкой вниз по узкой долине, к Форт-Уильяму. Я позвонил в полицию и сообщил о трупе в горах. Потом я с неохотой побрел дальше, к причалу.

«Зеленый дельфин» гордо покачивался на якоре в голубом заливе. На верхушке мачты, вопреки правилам вывешивания флагов, трепетал красный вымпел. Я отвязал лодку от причала, забрался в нее и погреб прочь от земли, к чистой воде.