Трудно быть львом

Глава тринадцатая Охота на львов

Что это? Мне послышалось, будто кто-то стрелял в саванне. Выстрелы в природном заповеднике, самом, возможно, большом в Африке? Цвика, правда, предостерег меня когда-то от охотников-браконьеров. Поэтому я стал осторожно пробираться на звук. Вскоре я увидел следы автомобильных шин. Я ускорил шаги. Ведь когда я иду против ветра, человек не обнаружит меня, пока я сам его не увижу. У меня были и другие преимущества: скорость бега, сила, против которой у него нет защиты, рывок, быстрый, как молния, обоняние в несколько раз острее, чем у людей, и зрение тоже много лучше, чем у человека, — если только он не вооружен биноклем.

Я шел примерно час, пока увидел автомобиль и охотника, который с помощью двух туземцев волочил только что пойманную зебру. Я лег меж кустов в ожидании, что произойдет. Мне представлялось, что они погрузят свою добычу на машину и уедут. Но они поступили неожиданно для меня: разрубили зебру и оставили куски на месте. Потом завели машину за кусты и спрятали ее там. Тогда я все понял. Они устроили засаду. И жертва тут же появилась. Это была львица. Сначала она шла с большой осторожностью, потом быстро подбежала к зебре и рывком схватила добычу Я не стал ждать, пока она подставится ружьям укрывшихся в кустах охотников. Я быстро обогнул кусты и тихо подкрался к ним сзади. И вовремя. Опоздай я хоть на мгновение, она пала бы жертвой охотника. Он все равно успел выстрелить и ранить ее в плечо, но, пока он собрался выстрелить повторно, я с угрожающим рычанием бросил его на землю. Туземцы, сопровождавшие его, были вооружены копьями, но они не держали их в руках и поэтому выхватили кинжалы и хотели было броситься на защиту своего господина. Как же они были удивлены, когда я одним ударом лапы сломал его ружье и зубами схватил за одежду — точно так же, как хватал детей и воспитательниц горевшего детского садика, перенося их с крыши на крышу. Правда, его мне пришлось хорошенько встряхнуть и стукнуть о дерево, чтобы он прекратил сопротивляться. А когда туземцы наконец схватились за копья, я уже был далеко и мчался, крепко удерживая свою добычу зубами за пояс и за штаны.

Удалившись оттуда на изрядное расстояние, я наконец-то позволил себе лечь отдохнуть. Охотник лежал передо мной и не двигался. Но по его дыханию я знал, что он жив. Он был вооружен пистолетом и ножом для сдирания шкур. Я осторожно перекусил его пояс, снял с него пистолет вместе с кобурой и раздавил между зубами. Нож я оставил ему. Я не боялся его. Пролежав так с четверть часа, я почувствовал прилив новых сил. Мой пленник по-прежнему притворялся мертвым. На что он надеялся? Если я притащил его аж сюда, так неужели я не решусь съесть его только потому, что он якобы умер? Я уже начал жалеть его. В конце концов, это человек, а не животное. Пусть даже охотник, приехавший в заповедник убивать защищенных законом животных. Пусть даже охотник за львами. Я перевернул его лицом кверху — и отпрянул. Это был Уильям Симпсон Второй. Тот самый Уильям-отец, охотник за львами. Прощаясь с ним в нью-йоркском порту, я не думал, что мы встретимся при таких обстоятельствах. Я еще помнил, как он пожал мне лапу из чистой вежливости. Он еще не узнал меня, потому что не открывал глаз. Тогда я положил лапу ему на грудь. Он очень осторожно, почти незаметным движением попытался добраться до своей последней надежды — охотничьего ножа на боку. В сущности, то была даже не надежда на жизнь, а надежда на достойную смерть. Смерть бойца. И несмотря на мое отвращение к его занятию, этими своими хладнокровием и смелостью он вызвал у меня уважение. Я отодвинул лапой его руку от ножа, и моя реакция была, как видно, такой человеческой, что он с удивлением поднял веки. Вначале он не мог отвести глаз от моего взгляда. Но потом глянул на что-то странное, висящее в моей гриве, и увидел дощечку для письма. И тут у него вырвался вздох удивления и одновременно огромного облегчения. Он попытался сесть, но я ему не дал. Пусть знает, кто здесь король.

— Ты намерен прикончить меня? — спросил он.

Я отрицательно покачал головой.

— Тогда почему ты держишь меня? Почему притащил сюда? Накормить своих детенышей?

Я отпустил его и написал на дощечке:

Это письмо заняло у меня много времени, потому что я уже давно не писал. Все это время он неотрывно смотрел на меня. Я дал ему сесть. Потом он сказал очень серьезно:

— Я никогда больше не буду охотиться в заповеднике. Даю честное слово.

По правде говоря, я не так уж поверил ему. И поэтому написал:

Он улыбнулся и сказал:

— Клянусь тебе жизнью моего сына и моей жены, что я больше никогда не буду охотиться в заповедниках.

У него была та же улыбка, что у его сына Уильяма-младшего. Может быть, я в нем ошибся тогда, на корабле? Жалко, что я не мог говорить, я бы сказал — пусть, несмотря ни на что, передаст привет своим отцу, жене и сыну. Он махнул мне рукой на прощанье и пошел обратно к своей машине, а я отправился посмотреть, что там с зеброй, которую он убил. Уже издалека я увидел, как мой друг отгоняет от нее стадо шакалов и начинает есть на глазах у орлов, нетерпеливо ожидающих своей очереди. Я присоединился к нему, время от времени поднимая голову и оглядываясь в поисках раненой львицы. Но в тот день я больше ее не увидел.

Встреча с этой львицей была первым знаком предстоящего поворота в моей кочевой жизни. Тогда я еще не знал, что в будущем она станет моей подругой. Я снова встретил ее как-то ночью. Мне не спалось — вой шакалов лишил меня покоя. Я направился в их сторону и обнаружил, что какая-то львица только что растерзала там зебру и шакалы окружили ее, пытаясь отнять у нее добычу. Я решил защитить ее, хотя не знал, было это решение льва, увидевшего самку, или рыцарский поступок скрытого во мне человека. Как бы то ни было, мне удалось прогнать эту воющую стаю. Возможно, я бы даже присоединился к ее трапезе, но есть мне не хотелось. Когда рассвело, я увидел заживающий шрам на ее плече и сразу понял, что мы уже встречались.

В то утро мой друг лев был явно чем-то встревожен. Он беспокойно бегал с места на место, рыча и нюхая воздух. «Может быть, он учуял мою львицу и ее добычу», — подумал я. Но потом я и сам почувствовал уже знакомый запах стаи львов. Я не знал, как вести себя в таких случаях — бежать или выжидать развития событий? В конце концов, я решил вести себя так же, как мой друг. И когда он вышел против ветра на отчетливый и сильный запах, ударивший в наши носы, я последовал за ним. Там, на поляне, действительно расположилась небольшая львиная семья — большой самец и две львицы. Одной из них была та, со шрамом. При свете дня мне были ясно видны темные пятна на телах этих львиц, и я понял, что обе они еще молоды, потому что такие пятна обычно характерны для подрастающих львят.

Мой друг поднял голову, тряхнул гривой и издал воинственный рык, сердито подняв хвост. Я сделал то же самое. Я видел, что он намерен сражаться, и решил поддержать его в предстоящей схватке. Мы вышли на бой. Я думал, что чужой лев испугается, но он яростно сопротивлялся. Интересно, что львицы не бросились ему на помощь. Возможно, сражение кончилось бы серьезными ранами для нас и совсем плохо для него, но я предпринял чисто человеческий маневр: когда мой друг напал на чужого льва спереди, я обошел его и попробовал напасть сзади. И тогда он покинул поле боя. Попросту говоря, удрал. А мы громким рычанием провозгласили нашу победу (а заодно, как я понял потом, и захват окружающей территории вместе с двумя молодыми львицами).

С того дня моя жизнь круто изменилась. Наконец-то я понял, что охота вовсе не входит в обязанности льва-самца, так что стыд, который я раньше переживал в связи со своими охотничьими неудачами, не был так уж оправдан. Теперь я проводил целые дни в ленивом покое, потому что нашей с другом обязанностью была в основном охрана захваченной территории. Еду должны были добывать львицы. Поэтому я лежал и дремал на утреннем теплом солнце или же следил за львицей с зарубцованным плечом, которая вызывала у меня все возрастающий интерес. В этой дремоте, то и дело переходившей в сон, я проводил большую часть суток. Время от времени мы оба, я и мой друг, поднимались и устрашающим рычанием прогоняли предполагаемую дичь в сторону наших львиц, залегших где-то в траве. Мы лишь изредка присоединялись к ним, чтобы помочь в охоте. Зато к трапезе мы присоединялись всегда.

Постепенно я понял, что и наши львицы охотились совсем не так, как я пытался охотиться вначале. Они редко гнались за добычей — куда чаще они сначала бесшумно подкрадывались к ней, а потом неожиданным и мощным рывком бросались на нее из засады. И еще одно. Пару раз случалось, что большой леопард выхватывал добычу у второй нашей львицы. Хотя я и слышал ее отчаянные вопли, но не бросился к ней на помощь. Мне не хотелось подниматься. Тем более что я выбрал себе в подруги другую львицу. Однако и мой друг тоже не сдвинулся с места, и это подтверждало, что я вел себя, как положено льву. Он, наверно, уже забыл наши первые дни, когда мы кормились воровством, но у меня была человеческая память, и я по-прежнему помнил все, что было вначале. Кто знает, какая судьба ожидала бы меня в саванне, если бы я не встретил его. Я мог превратиться в бездомного бродягу, воровать добычу и всю жизнь есть падаль.

Что касается моей будущей подруги, то она, конечно, не знала, что я выбрал ее. Я, во всяком случае, не мог знать, известно это ей или нет. К тому же я пока еще только размышлял о ней. В бытность человеком я тоже много размышлял о своей будущей подруге, но так и не нашел себе подходящей. Неужто мне суждено начать свою семейную жизнь в облике льва? Кто знает. В моем странном положении все было возможно. Жаль только, что в таком случае моя мама не сможет познакомиться со своей невесткой. Впрочем, это даже лучше. Для мамы, конечно.