Глава седьмая О пресс-конференциях, встречах с учеными, школе Гиди и пожаре

Цвика устроил пресс-конференцию, и там меня буквально засыпали всевозможными вопросами. Я писал ответы на своих дощечках, а проектор сразу же переправлял написанное на большой экран. Это было первое официальное представление. Меня спрашивали в основном, как я превратился во льва, если это правда, что раньше я был человеком. Я всегда упорно отвечал:

Я НЕ ЗНАЮ.

Никто из собравшихся не выразил сомнения в том, что я лев с человеческим или человекоподобным умом. Но видно было, что в честный рассказ о моем превращении из человека во льва никто бы не поверил. А уж рассказывать им о нашей собаке совсем не имело смысла. История индийского волшебника, несомненно, не вызвала бы никакого доверия. журналисты допрашивали меня в основном, как я себя чувствую и что я чувствую. И тут я практически не затруднялся с ответами. Но вскоре я очень устал, и тогда Цвика прервал конференцию.

Потом состоялась пресс-конференция сучеными. Она не очень отличалась от встречи с журналистами. Только один ученый — этакий длинноносый тип — настойчиво требовал провести основательное обследование моего тела. Я согласился на анализ крови. Но он этим не удовлетворился.

— Если вы, господин Хопи, когда-либо были человеком, — сказал он, — то, несомненно, этому найдутся доказательства в вашем теле, в вашем мозгу, в строении тканей или в химических составляющих ваших клеток.

— Любое исследование будет проведено только с разрешения узкой научной комиссии, — провозгласил от моего имени Цвика.

— Я требую операции! — крикнул длинноносый. — Комиссия должна разрешить нам операцию! Это может быть самое важное биологическое открытие нашей эпохи!

«Ценой моего тела он хочет заработать Нобелевскую премию», — подумал я и велел Цвике объявить:

— Пока он жив, о вскрытии не может быть и речи!

Длинноносый ученый сел на свое место и стал возбужденно шептаться со своим соседом. Уже тогда он мне не понравился.

Потом начались представления для широкой публики. Вначале они происходили по вечерам и только для взрослых. Все начиналось с вопросов из публики, а потом я проходил между рядами, и людям разрешалось пощупать меня руками. На первых представлениях зал буквально ломился от народа и было много зарубежных туристов, но постепенно первое любопытство ослабело, и все привыкли к факту моего существования. Людям уже достаточно было увидеть меня по телевизору. Тогда Цвика перенес представления на послеобеденные часы, и зал заполнили родители с детьми.

Особенно волнующим было посещение школы-интерната для слепых детей. Они впервые получили возможность потрогать большого хищного зверя. Мне пришлось повторить свой визит туда несколько раз, и каждый раз я шел к ним охотно и с большим волнением.

А в нашем квартале не было никакой необходимости прятаться или опасаться. Люди привыкли к моему появлению на улице. Гид и водил меня на прогулки, а Шай приходил по ночам спать со мной на ковре. Я помогал Гид и делать уроки по арифметике, выстукивая лапой правильные ответы. Я также исправлял ему ошибки в правописании, выписывая правильную букву пишущим ногтем на моей дощечке для письма.

Цвика купил большой альбом и стал собирать в нем все статьи обо мне, которые публиковались в израильской и мировой прессе. В другом альбоме он наклеивал мои фотографии, которые делал сам или получал от разных журналистов.

Из Соединенных Штатов приехали продюсеры телевизионных сериалов, чтобы подписать со мной контракт. После долгих колебаний мы с Цвикой подписали один контракт на сериал-триллер для взрослых и один для детей. Кроме того, Цвика от моего имени подписал жирный контракт на производство фильма, сюжет которого еще не придумали.

Во всех контрактах было одно условие, которое освобождало меня от всех обязательств в том случае, если я вдруг стану человеком. В этих обстоятельствах мы оба, мой представитель Цвика и я, не должны будем покрывать убытки ни телекомпаний, ни киностудий. Я видел, как насмешливо улыбались их представители, когда они читали этот пункт. Но я помнил, как моя мама говорила, что хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Дома у Цвики его старший сын непрерывно требовал, чтобы мы выполнили свое обещание и разрешили ему взять меня в школу. Но это было не так-то просто. Вначале мы должны были убедить преподавателей. На бурном заседании в школе, после того как Цвика неоднократно заверил их, что я лев не звериный, а человеческий (не стараясь убедить их, что я вообще человек в образе льва, — это было заранее обречено на неудачу), учителя согласились, наконец, нанести нам визит и посмотреть на льва собственными глазами.

Когда они вошли в гостиную, я приложил все усилия, чтобы выглядеть симпатичным и безвредным. Лежал на диване, чтобы показать, насколько я человекообразен, и, подчеркивая это, читал газету. В тот момент, когда они вошли, Рухама перевернула мне страницу, чтобы они видели, что я действительно читаю.

— Есть что-нибудь интересное в сегодняшней газете? — спросил учитель истории.

Я тут же вытащил свою дощечку для письма и сделал несколько замечаний по поводу сегодняшних новостей.



Учитель истории таращил глаза то на меня, то на дощечку. Наконец он сел с тяжелым вздохом в кресло и больше не открывал рта в течение всего визита. Было видно, что он сразу же мне поверил. Учительница зоологии была возбуждена и взволнованна. Она пыталась подойти ко мне так близко, как позволяла вежливость, и как будто ненароком касалась то моей лапы, то кисточки на хвосте. Я решил облегчить ей задачу — лег у ее ног и написал на дощечке:

ВЫ МОЖЕТЕ МЕНЯ ОСМОТРЕТЬ, ГОСПОЖА.

Я видел, что она уже готова показать меня своим ученикам. Но преподаватель Библии категорически возражал.

— Я не могу допустить, чтобы звери приходили в школу и лежали в классе во время уроков, — сказал он.

Тогда Цвика вкрадчиво спросил его:

— А может, вы воспользуетесь этим, чтобы показать детям, каким был тот лев, который стал символом колена Иуды?[1]

Что же касается учителя арифметики, то он устроил мне настоящий экзамен по своему предмету. И несмотря на мою давнюю ненависть к арифметике, этот экзамен я выдержал с честью.

— Господа, — сказал наконец директор школы, — мы пришли сюда не для того, чтобы обследовать это животное и проверять его знания. Мы пришли, чтобы понять, насколько полезным или вредным будет для детей, если мы позволим Гиди иногда приводить его в школу.

И тут мы с Цвикой решили использовать трюк, который он придумал заранее. В комнату вдруг ворвались Гиди и Шай, набросились на меня, стали тянуть за уши и хвост и щекотать меж ребер, а потом маленький Шай обнял меня и глубоко погрузил свои ручки в гущу моей гривы.

Гиди задал ему приготовленный отцом вопрос:

— Давай поиграем втроем в прятки? Или в холодно-горячо?

А Шай сказал:

— А может, в салки-догонялки?

Представление было абсолютно убедительным, и учителя тут же согласились, что, если родители не будут возражать, Гиди получит разрешение привести меня в школу.

Встречи с родителями растянулись на две недели, причем каждый вечер к нам приходили родители из другого класса. Мы уже заранее знали, что они спросят, что сделают и что мы ответим на каждый вопрос. А Гиди и Шай вообще вели себя, как профессиональные артисты. И всегда находилась какая-нибудь женщина, которая хотела меня ущипнуть, и какой-нибудь мужчина, который хотел заглянуть мне в горло. А также двое-трое таких, которые сначала смертельно боялись меня, а после представления Гиди и Шая немного оттаивали. В конце концов, все родители согласились, чтобы я приходил в школу, но с условием, что, если хоть один ребенок в школе испугается, мои посещения немедленно отменят.

И действительно, среди детей — особенно среди маленьких — нашлось несколько таких, которые, увидев меня впервые и вблизи, стали дрожать от страха. Так что с этой точки зрения первое мое посещение школы обернулось полным провалом. Тогда было решено, что я буду только провожать Гид и в школу и сразу возвращаться. Против этого никто не возражал. А тем временем Гиди и Шай стали приглашать тех детей, которые меня боялись, приходить к нам в дом вместе с родителями. Короче говоря, в течение полутора месяцев мы не занимались ничем, кроме этой просветительской деятельности, и в конце концов она принесла желанные плоды. Теперь я мог всякий раз, когда мне хотелось, идти с Гиди в школу, и никто уже не видел в моем появлении чего-то особенного. Я был просто кем-то, кто выглядит совершенно иначе, чем все они, и не умеет говорить, а только писать.

В классе у Гиди мне были рады, особенно в дни контрольных по арифметике. Подсказать им правильные ответы я не мог, поэтому писал их на своей дощечке, а если учитель следил за мной, я, как будто от безделья, то почесывался, то стучал когтем по полу. А дети уже знали, что почесывания левого уха означает тысячи, а почесывания правого уха — единицы. К сожалению, я был не в силах помочь им в более сложных заданиях, потому что не мог нашептать им ответ, но, если они незаметно для учителя показывали мне свое решение и вопрошающе смотрели на меня, я мог кивнуть или покачать головой: «да» или «нет».

Конечно, я не ходил в школу каждый день. С меня довольно было двенадцати лет моей человеческой жизни, которые я сам в ней провел. И в садик Шая я приходил лишь изредка, да и тогда не заходил внутрь. Там было слишком много детей, которые меня боялись.



Малышей ведь не заинтересуешь умением писать на дощечке или отвечать «да» или «нет» на заковыристые вопросы. Они, наверно, думали, что так делают все львы. И видели во мне просто дрессированного зверя, злого и опасного хищника, и не более того. Даже после пожара.

Пожар в садике вспыхнул из-за утечки горючего в подвале, где находилась установка для отопления. Гиди был в тот день на ежегодной школьной экскурсии, и Рухама попросила меня привести Шая из садика домой. Я всегда делал это с удовольствием. В этот раз я пошел немного раньше и уже издали увидел дым и услышал крики с улицы:

— В детском саду что-то горит! Надо вызвать пожарную команду!

Я бросился бежать, опережая других бегущих. Добравшись до садика, я увидел, что весь нижний этаж уже охвачен пламенем. Я сразу понял, что дети попали в ловушку, потому что не могут выйти из здания обычным путем. И действительно, через несколько минут я увидел на крыше воспитательницу и ее помощницу, вокруг которых толпились перепуганные дети.



Я не стал терять времени. Протиснулся сквозь толпу — что было нетрудно, потому что передо мной расступались, — и побежал к соседнему дому. Там я поднялся наверх и одним махом перепрыгнул на плоскую крышу горящего дома. Шай тут же подбежал ко мне и повис на шее. Но к его большому удивлению, я тотчас стряхнул его с себя, схватил в зубы его штаны и рубашку и вот так, неся его в зубах, как львица львенка или кошка котенка, одним прыжком перенес на соседнюю крышу. Потом сразу же вернулся на горящий дом, сопровождаемый аплодисментами и криками собравшейся внизу толпы. Теперь, однако, я столкнулся с проблемой: дети боялись меня не меньше, чем огня, а может быть, даже больше. Огонь был еще внизу, и только дым ел им глаза, а я был рядом, со всеми своими клыками и когтями. Но воспитательница, лишь мгновенье поколебавшись, стала хватать детишек одного за другим и передавать мне в пасть, а я, ухватив зубами их одежду, раз за разом прыжком переносил этих детей на соседнюю крышу, не обращая внимания на их перепуганный визг. Ребятишек было двадцать три, так что я управился с ними довольно быстро и под конец перенес таким же манером и их воспитательницу, а вот с помощницей дело оказалось сложнее, потому что она категорически отказалась от моей помощи. Но когда пламя вырвалось из лестничной клетки прямо на крышу и его языки стали лизать кровельное железо, она потеряла сознание и упала. В таком состоянии мне не составило особого труда перенести и ее. Да она и не была особенно тяжелой. А тем временем прибыли пожарные и начали гасить огонь.

С того дня дети из садика тоже согласились, чтобы я иногда приходил к ним вместе с Шаем. А когда настал праздник Пурим[2], эти малыши и дети из начальной школы, где учился Гиди, пригласили меня прийти посмотреть на их маскарадные костюмы. И в кого, вы думаете, нарядились большинство из них? Конечно, во львов. Но я тоже нарядился. Надел сапоги, перчатки, шляпу и пальто и попробовал ходить на задних лапах, притворяясь человеком. А для пущей убедительности Цвика всунул мне в рот трубку и привязал ее ниткой к одному из моих зубов, чтобы она не упала, когда я зевну. Скажу вам по секрету, на четырех лапах ходить куда легче. А уж бегать и прыгать — вообще нет сравнения. Но вот рук, конечно, не хватает. Я думаю, что если в один прекрасный день найдется способ изготовлять людей по проекту, то стоит придать им хотя бы шесть конечностей — четыре ноги и две руки. Мне кажется, такое создание было бы совершенным существом. Быстрым, ловким и в то же время способным выполнять любую самую тонкую работу. Вы не можете себе представить, с какой завистью я следил за детьми в садике, когда они рисовали, лепили или учились складывать бумагу. Я пообещал им, что когда снова стану человеком, то научу их многим другим способам складывания, потому что в своем человеческом образе был специалистом в этой области. И что интересно: они были единственными, кто видел во мне обычного зверя — не страшного льва, а просто большое животное с гривой. И в то же время только они поверили мне, когда воспитательница объяснила им, что я написал на своей дощечке для письма. А написал я следующее:

КОГДА Я СНОВА СТАНУ ЧЕЛОВЕКОМ…

Вообще, с детьми мне было много легче и интересней, чем со взрослыми. Например, Шай и Гиди задавали мне самые что ни на есть разумные вопросы, вроде:

«Когда тебя щекочут, ты чувствуешь то же, что мы, когда нас щекочут? Тогда почему ты не смеешься?»

«А плакать ты можешь?»

«Почему ты не стесняешься ходить голым?»

«Когда ты женишься, кто у тебя родится — дети или львята?»

«А с кем ты поженишься, с львицей или с женщиной?»

«Ты останешься у нас навсегда?»

«Что у тебя в животе? Там сидит маленький человек?»

«Это правда, что ты был когда-то маленьким и учился в школе вместе с папой?»

«Это правда, что ты был самым слабым в классе, кроме папы?»

И так далее и тому подобное. Вопросы, вопросы, много вопросов.


Загрузка...