Трудно быть львом

Глава восьмая Как я познакомился с моей мамой и нашей собакой

Однажды в дверь позвонили, и кто бы вы думали появился на пороге? Моя мама и наша собака! Мама пришла навестить Цвику и Рухаму, повидать их детей, а заодно и знаменитого льва и поговорить с Цвикой о телеграмме, которую она получила от меня. Как связать эту странную телеграмму с моим неожиданным исчезновением, которое сопровождалось поломкой кровати, шкафа и окна, и что Цвика думает о моей ночной пижаме и ремешке от часов, порванных самым удивительным образом?

Наша собака вошла с поджатым хвостом и сделала вид, что смертельно боится меня. Я подмигнул ей. Но она и в самом деле была несчастной — ее не покидало чувство вины. Во всяком случае, так я думал. Позже я узнал, что она только делала вид, что сожалеет о своем поступке. На самом деле она все это сделала преднамеренно. А ее несчастный вид в тот день никак не был связан с чувством вины — просто у нее болел живот. Но мама на всякий случай заперла собаку в душевой, чтобы я вдруг не вздумал ее съесть. За себя она как-то не беспокоилась. Я гордился ею до глубины души. Правда, мама видела меня каждый день по телевизору. Но ведь она не знала, что это я, и по-прежнему обо мне беспокоилась. Мама объяснила Цвике, что, как бы ей ни хотелось поверить моим успокоительным телеграммам, они нисколько не объясняют все странности моего исчезновения.

— Госпожа Розен, — сказал Цвика, выслушав ее, — я только что получил секретную информацию в связи с исчезновением Давида. В настоящий момент я не могу поделиться с вами этой информацией, но могу вас заверить, что он жив и невредим. Я как раз собирался на этой неделе зайти к вам и рассказать об этом. Хорошо, что вы меня опередили. А что касается беспорядка, который вы обнаружили в его комнате в тот вечер, когда он исчез…

— В ту ночь, — исправила его мама, любившая точность.

— Да, в ту ночь, — сказал Цвика. — Этот беспорядок был вызван неким контролируемым опытным взрывом, который Давид должен был произвести перед выходом на задание. Произошли небольшие разрушения, но сам он жив и здоров. Вы можете мне поверить.

— Как я хотела бы тебе поверить, Цвика! — вздохнула мама.

Я лег у ее ног и лизнул ей руку.

— Надеюсь, что он не голоден, — засмеялась мама, но руку на всякий случай отняла.

— Нет, — объяснил Цвика, — это выражение симпатии. Вы, очевидно, очень ему нравитесь. И не думайте, что это для него нормально. Обычно он дремлет, если только его не заставляют отвечать на вопросы.

— А какие ему задают вопросы? — заинтересовалась мама.

— Смотря кто спрашивает, — ответил Цвика. — Проверяют его познания в разных областях, его способность ориентироваться, пробуют задавать вопросы, которые требуют самостоятельного мышления. В сущности, все пытаются проверить, насколько он похож на человека.

— И каковы же результаты? — спросила мама.

— Самые удивительные, госпожа Розен, — ответил Цвика. — Он во всем идентичен человеку, кроме, конечно, внешнего вида.

— Я вижу, — сказала мама и обратилась ко мне: — Веришь ли ты в переселение душ?

Я вздрогнул. Неужели наша собака открыла ей тайну? Нет, это невозможно. Это просто случайный вопрос. Хотя если вдуматься, то вопрос содержательный. Она, возможно, думает, что я когда-то был человеком, а потом перевоплотился во льва.

Я кивнул.

— Так я и думала, — сказала мама и повернулась к Цвике и Рухаме: — Знаете, иногда мне кажется, что души животных на самом деле переселяются в разных существ. Насколько мне известно, в Индии в это верят многие. Может быть, на этот раз в переселении произошла какая-то ошибка, душа человека переселилась в тело льва, и теперь он просто помнит себя прежнего. Как вы думаете?

Цвика пожал плечами.

— Но разве может быть, чтобы порядочный еврей, соблюдающий заповеди, превратился во льва, который ест что попало? — удивилась Рухама.

— Еврей? — в свою очередь, удивилась мама. — Разве лев сказал вам, что он еврей?

Рухама поняла, что проболталась.

— Для Рухамы каждый человек еврей, это само собой разумеется, — весело сказал Цвика. — Вы же знаете, у нее на этот счет комплекс…

Мама засмеялась. Потом повернулась ко мне и спросила:

— Так вы еврей, господин лев, или не еврей?

Наконец-то кто-то обратился ко мене с подобающей вежливостью. Я кивнул головой. Ведь если я стал львом в Израиле, значит, я лев-еврей. Рухама и Цвика громко рассмеялись и сделали вид, что я удачно пошутил. Я зевнул, присоединяясь таким образом к общему смеху, и вдруг мама вскочила и воскликнула:

— Открой, пожалуйста, рот еще раз?

Я как мог раскрыл пасть, и мама внимательно посмотрела туда.

— Не может быть, — пробормотала она, — не может быть. Я не могу этому поверить…

— Что случилось? — спросила Рухама. — Что вы там увидели, госпожа Розен?

Мама снова села, и я наконец решился закрыть пасть. Меня тоже разбирало любопытство. Но ее ответ поразил меня.

— Вообще-то ничего особенного, — сказала мама, — просто у него там сломанный зуб, и я не обратила бы на это внимания, если бы это не был тот самый зуб, который когда-то сломался у моего Давидика. На той неделе, когда он исчез, он как раз должен был идти к дантисту. Надеюсь, он не запустил свои зубы там, где сейчас находится. — Она снова вздохнула. — Надеюсь, там есть зубные врачи.

И вдруг она разрыдалась.

Я торопливо нацарапал на своей дощечке, что сочувствую, но не понимаю, почему она плачет, и Цвика передал ей содержание моей записки.

— Я беспокоюсь о своем сыне, господин лев, — сказала мама, сморкаясь.

Рухама подала кофе и пирог. Я съел только половину своего куска, да и то из вежливости. Потом мама собралась уходить. Поднялся и я. Проводил ее до двери и вышел за ней на лестничную площадку. Нашу собаку она взяла на руки. Я спустился за ней по ступенькам, и мы вышли на улицу. Она поставила собаку на ступеньку и посмотрела на меня с тревогой. Но потом тяжело вздохнула и пошла. Так мы и шли по улице втроем — она, я и собака. Люди указывали на нас пальцем, но близко не подходили. Они уже привыкли ко мне и к моим прогулкам. И я проводил ее к ее дому и поднялся за ней по ступеням.

— Вот здесь я и живу, — объяснила мне мама. — Заходите, пожалуйста. У меня есть шоколадный торт. Мой сын очень любил такие торты. Может быть, вы тоже согласитесь отведать… даже съесть весь, если хотите. Он все равно не пишет, когда собирается вернуться.

Я кивнул головой в знак согласия и зашел вслед за ней в нашу квартиру. По правде сказать, я очень разволновался. Здесь все было, как прежде. Мама завела меня в мою бывшую комнату. Кровать была починена, шкаф и окно тоже были как новые. Только в шкафу все еще не доставало зеркала. Мама пригласила меня сесть и спросила, выпью ли я чего-нибудь. Я написал на моей дощечке:

Мама засмеялась и наполнила ведро водой из ванной. Я вежливо выпил его. Она принесла пирог, отрезала себе кусочек и подала мне остальное. Пирог мигом исчез в моей пасти.

— Вы любите музыку, господин лев?

Я кивнул головой. Тогда мама достала мои любимые пластинки и поставила несколько из них. Она объяснила мне, что это пластинки, которые любит ее сын. И снова вытерла слезы в уголках глаз. Может быть, рассказать ей правду? Все с самого начала? Ведь я могу представить ей тысячу тысяч свидетельств, что я на самом деле ее сын. Напомнить ей разные детали, известные только нам двоим. Из детства. Или даже из последних лет. Мне почему-то казалось, что она и сама начинает что-то подозревать, пусть даже бессознательно. Я было уже подтянул к себе дощечку для письма и выдвинул коготь большого пальца, но — остановил себя. Пусть лучше верит в мое якобы секретное задание. И подозревает сколько ей хочется. А я буду посылать ей каждую неделю успокоительные телеграммы.

Мама вышла из комнаты, чтобы принести себе сахар. Я быстро написал на дощечке:

Я подвинул дощечку к собаке. Она прочла, и я сразу же стер написанное.

— Это займет еще много времени, — проговорила она своим странным голосом индийского волшебника. — Но я стараюсь.

Мама вернулась.

— Кто-то разговаривал здесь, господин лев? — с беспокойством спросила она.

Я отрицательно покачал головой. Мама улыбнулась про себя.

— С тех пор как мой сын исчез, — сказала она, — мне то и дело кажется, что я слышу его голос. Я не уверена, что вы сможете меня понять. Вы, я думаю, не в силах представить себе, что чувствует мать, когда в один прекрасный день… что я говорю?! в одну страшную ночь ее единственный сын внезапно исчезает из дома, и притом самым странным, поистине непостижимым образом, а потом только посылает тебе странные телеграммы, которые ничего не объясняют. Я даже не знаю, где он находится! Это сводит меня сума…

Она помолчала, а потом как-то странно взглянула на меня и задала тот же вопрос, который когда-то задал мне Гиди:

— Вы когда-нибудь… Я хотела спросить… Вы когда-нибудь были женаты?

«Что мне ей сказать? — раздумывал я. — Конечно, правду, как она любит». Я отрицательно покачал головой. Мама что-то хмыкнула. Похоже, она мне не поверила.

— Вы имеете в виду, что не были женаты, как это принято у людей? А была ли у вас жена-львица?

Я решил соврать, чтобы не вызывать у нее лишних подозрений, и кивнул в знак согласия. Теперь я был в ее глазах самым обычным львом, как все. Во всяком случае, в этом отношении.

— Где это было? В Африке?

Я снова соврал. Ложь во спасение разрешается. У нее есть даже название, которого, правда, нет в словаре — «Чистая ложь».

— Я тоже была замужем, — вздохнула мама. — Тридцать лет.

И она стала рассказывать мне о моем отце — и то, что я уже знал, и кое-какие детали, которые мне были неизвестны. В основном смешные детали. Наша собака слушала ее и виляла хвостом с явным удовольствием.

— А вы ей нравитесь, моей собаке, — сказала мама.

Я написал на своей дощечке:

В ответ я услышал рассказ о себе. Обо всем, что я знал, но в особом ракурсе. Может, это был ее вариант для львов. Каким я был изнеженным мальчиком и как отец не мог научить меня отвечать ударом на удар. Я только плакал, а потом в школе дети всегда били меня. Отец хотел научить меня борьбе дзюдо или боксу, но повторилось то же самое. Я не хотел отвечать на удары. Видно, она и в самом деле так думала. Нет, это верно, в детстве я действительно не хотел отвечать на удар, но вовсе не потому, что с раннего возраста был убежденным противником насилия. Я просто боялся ответить и получить вдвойне. «Может, я был труслив? — подумал я вдруг. — Знала ли наша собака об этом, когда превращала меня во льва?» Я уже не помнил, рассказывал ли я ей все эти подробности, когда мы с ней были в доме отдыха.

На прощанье мама пригласила меня иногда приходить выпить ведро теплой воды и съесть целый шоколадный пирог, а если захочу, то и два. Я шаркнул лапой и кивнул. И действительно, с того дня я навещал ее каждую неделю, в четверг, и с радостью видел, что ее настроение все более улучшается после очередной телеграммы, которую она накануне получала от меня из очередной далекой и неназванной страны.