Трудности перевода. Воспоминания

8 апреля 2006 года был подписан Указ о моём назначении Постоянным представителем Российской Федерации при ООН в Нью-Йорке и Представителем Российской Федерации в Совете Безопасности ООН. Титул, казалось бы, странный, ведь практически невозможно разделить эти две функции между двумя разными людьми, однако он полностью соответствует формулировкам Устава Организации Объединённых Наций.

В списке советских и российских постпредов при ООН, открываемом Андреем Андреевичем Громыко, я оказался тринадцатым. Если быть суеверным, то можно сказать, что пятнадцатым, так как двое из моих предшественников — Валериан Зорин и Яков Малик — назначались в Нью-Йорк дважды, причём последний проработал там в общей сложности 12 лет. Около 10 лет за одну командировку проработали в Нью-Йорке постпредами Олег Трояновский и Сергей Лавров.

Поскольку запрашивать агреман на вновь назначенного постпреда не требуется, уже 30 апреля я был в Нью-Йорке. Как только, выйдя из аэропорта, сел в машину, первый «звонок вежливости» Юрию Викторовичу Ушакову — нашему послу в Вашингтоне. На протяжении дюжины лет нас связывали добрые товарищеские отношения. Утром 1 мая вручение верительных грамот Генеральному секретарю Организации Кофи Аннану. Применительно к ООН верительные грамоты — это громко сказано. На самом деле речь идёт просто о письме, направляемом министром иностранных дел соответствующей страны Генеральному секретарю с подтверждением, что имярек действительно назначен новым постпредом. Минимум формальностей и в церемонии вручения верительных грамот. Несколько слов, сказанных Генеральному секретарю, фотографирование на фоне эмблемы ООН, а затем краткая беседа.

В 2006 году Кофи Аннан завершал своё десятилетнее пребывание на посту руководителя Секретариата ООН. Всю жизнь проработав в ООН и избравшись генсекретарем с важного, но малозаметного для внешнего мира поста замгенсека по миротворчеству, этот дипломат из Ганы за годы работы на высшем ооновском посту превратился в деятеля с мировым именем. Не обошла его и Нобелевская премия мира. Кофи Аннан довольно величаво «носил себя» на публике. Однако с постпредами общался вполне непринуждённо. Его можно было называть по имени, просто Кофи. На «зубодробительные» заявления умел отвечать с лёгкой иронией, переводя разговор к делу.

Перед отъездом в Нью-Йорк меня напутствовали и Лавров, и мой непосредственный предшественник Андрей Иванович Денисов, который, проработав в Нью-Йорке менее двух лет, был вызван в Москву на пост Первого заместителя Министра иностранных дел России. С Денисовым мы познакомились на стройке, куда направляли до конца лета поступивших в МГИМО абитуриентов, когда мне было чуть больше, а ему — чуть меньше 17 лет, с тех пор поддерживали дружеские отношения. Рассказывая об обстановке в ООН, Денисов говорил: «Работа трудная, каждый вечер приходится сидеть допоздна, одно хорошо — суббота и воскресенье свободные». Периодически созванивался с Андреем Ивановичем в первые месяцы работы в Нью-Йорке: «Часто вспоминаю тебя, особенно по субботам и воскресеньям». Первый выходной у меня получился лишь в начале сентября.

Во время моих посещений ООН в предыдущие годы обстановка там мне не нравилась — суетно и душно. Однако, переступив порог знаменитого здания на Ист-Ривер в качестве постпреда, почувствовал то же самое, что и придя не по своей воле за треть века до этого на практику в Отдел переводов МИД — комфорт, это моё место.

Как работает Совет Безопасности

Первый неприятный для меня сюрприз в ООН — как много работает Совет Безопасности. Все привыкли видеть на экранах телевизоров большой зал со столом в форме подковы, за которым чинно восседают 15 делегаций и Генеральный секретарь ООН. По традиции ещё одно место по левую руку от председателя выделено секретариату. Из заместителей генсекретаря его почему-то может занимать только заместитель по политвопросам. Если его на заседании нет, то место занимает сотрудник отдела секретариата, обеспечивающего техническую поддержку работе Совета Безопасности. А место генсекретаря в его отсутствие может занять только первый заместитель. За большим столом чинно произносятся официальные заявления, происходит голосование по проектам резолюций, и затем члены Совета удаляются по своим делам (кстати, руку принято поднимать высоко и держать так довольно долго. Это не только удобно фотографам, но имеет и процедурный смысл — другого способа зафиксировать итоги голосования нет. Говорят, был случай, когда одна делегация, проголосовав за резолюцию, потом пыталась это отрицать). Очень скоро я понял, что передо мной только вершина айсберга, причём, если можно так выразиться, единственная его замёрзшая часть (и то не всегда) — под поверхностью айсберг бурлит. Но многое происходит вдали от «мирских глаз», на консультативных заседаниях Совета в небольшой отведённой специально для них комнате, куда могут попасть только члены Совета и сотрудники Секретариата ООН, никто из членов ООН, не входящий в состав Совета, туда не допускается. (Если Совбезу нужно неформально встретиться с кем-то из нечленов, мероприятие переносится в другое помещение.) «Подкова» стола консультаций сильно вытянута. Председатель сидит в торце и по семь членов Совета по каждую его сторону практически лицом друг к другу. Так что дискуссии зачастую идут глаза в глаза. Последняя деталь — председатель Совета меняется каждый месяц, все члены Совета пересаживаются на одно кресло вправо, против часовой стрелки.

Ежемесячно утверждается программа работы СБ. Долгие годы существовала традиция — заступающий председатель Совета проводил двусторонние встречи со всеми его членами (то есть 14 встреч в день!). Однако затем процедура упростилась. Все 15 постпредов в первый день каждого месяца встречаются за завтраком, где «проходятся» по программе (предварительно её прорабатывают политкоординаторы). В тот же день программа утверждается на консультациях Совета, председатель проводит по ней пресс-конференцию, а также знакомит с программой членов ООН на специальной встрече. По ходу дела программа может насыщаться дополнительными заседаниями, а также обсуждением вопросов в разделе «разное». Официальные заседания проходят три-четыре раза в неделю, а консультации практически каждый день, иногда и утром и после обеда.

Так было не всегда. К примеру, когда в начале 70-х годов постпредом США при ООН являлся будущий президент Джордж Буш, он председательствовал в Совете один раз, причём за это время не состоялось ни одного официального заседания! Теперь такое невозможно представить.

Зал консультаций, на мой взгляд, — самое увлекательное место во всей дипломатической вселенной. В ходе реконструкции здания ООН Москвой было принято решение в качестве дара Организации оформить его в русском стиле. За эту привилегию уплатили приличную сумму. Но в ООН появилась «русская комната». Делать такие жесты — давняя традиция. Зал официальных заседаний СБ оформлен Норвегией. Рядом находится «тихая» комната, декорированная Германией, где могут побеседовать друг с другом дипломаты, неподалёку от зала Генассамблеи расположена используемая в аналогичных целях «индонезийская гостиная».

Иранская ядерная программа

Мои первые консультации и первый «выход к прессе» состоялись 3 мая. Тема — иранская ядерная программа. Возникли вопросы с точки зрения её соответствия Договору о нераспространении ядерного оружия. Проще говоря — подозрения, что Иран работает над созданием атомной бомбы. Проводившиеся в течение трёх лет переговоры между Тегераном и так называемой европейской «тройкой» (Англия, Франция, Германия) с целью побудить Иран прекратить начатые им работы по обогащению урана, закончились ничем. Безрезультатными оказались и контакты иранцев с Международным агентством по атомной энергии (МАГАТЭ), в ходе которых последнему так и не удалось получить ответы на вопросы о прошлой деятельности Ирана. Они могли бы развеять опасения в отношении целей иранской ядерной программы.

29 марта 2006 года было принято официальное заявление председателя Совета Безопасности ООН, в нём выражалась серьёзная обеспокоенность решением Ирана возобновить уранообогатительную деятельность и наличием у МАГАТЭ «остающихся вопросов» в контексте иранской ядерной программы. Теперь американцы хотели поднять работу в Совете на «новый уровень», провести резолюцию Совета с санкционной начинкой. (Резолюция и заявление председателя — две формы официальных документов, принимаемых Советом. Резолюции одобряются голосованием, а официальные заявления председателя требуют консенсуса. Согласованный текст, как правило, зачитывается на официальном заседании совета его председателем. Кроме того, существует часто применяемая полуофициальная форма реакции на те или иные события — заявление для прессы, — также требующее консенсуса, оно зачитывается председателем перед журналистами на так называемом «стейк ауте», месте рядом с залом заседания Совета, отведённом для общения с прессой. Особенность работы состоит и в том, что в помещения Совета нельзя пройти и выйти из них, минуя прессу. Это создаёт ситуацию постоянного общения со СМИ и является частью инструментария работы постпредов.)

Мы понимали, что проблема «созрела», для того чтобы ею занялся Совет Безопасности, однако были не готовы вслед за американцами сломя голову бросаться в санкционный омут. Необходимо было сохранить возможность политического решения существующих проблем, связанных с ядерной программой Ирана. По счастью, в начале мая в Нью-Йорк приехал Министр иностранных дел России Сергей Лавров. Главная его цель — участие в заседании ближневосточного «квартета», однако состоялась и встреча министров иностранных дел «шестёрки»: тройки европейских «неудачников», а также США, Китая и России. Разговор, судя по всему, оказался трудным. Вернувшись со встречи, Лавров и его заместитель, курировавший иранскую проблему, Сергей Кисляк, явно были не в духе. Расспросив их о результатах, я поздравил коллег с серьёзной дипломатической победой. Возникал «двухтрековый» подход: работа в Совете будет продолжена, но без ажиотажа, в то же время продолжатся и переговорные усилия. Окончательно «двухтрековый» подход оформили несколько позднее, когда произошло расширение переговорного механизма: вместо «тройки» переговорами с Ираном занялась упомянутая «шестёрка», которая, что было исключительно важно, включала и Соединённые Штаты, не имевшие уже более двух десятилетий прямых контактов с Ираном. Это существенно отличалось от первоначальной американской линии, её в общении с ооновскими журналистами я назвал «дипломатией серпа и молота» — угроз и санкций.

Первая резолюция Совета Безопасности по Ирану (1696) была принята 31 июля 2006 года. Она приветствовала принятое в Париже 12 июля заявление министров «шестёрки», сформулировавшее «двухтрековый» подход к урегулированию иранской ядерной программы, в ней также содержалось заявление о намерении применить санкции к Ирану, в случае невыполнения им требования приостановки уранообогатительной деятельности. То есть, это было «последнее предупреждение» Тегерану, к сожалению, неуслышанное.

23 декабря 2006 года Совет принял резолюцию 1737, вводившую санкции против Ирана, которые были призваны затруднить осуществление им запрещённых Советом обогатительных и ракетных программ. При этом мы всегда подчёркивали сохранение Ираном в соответствии с Договором о нераспространении ядерного оружия права на «мирный атом», символом чего являлось сооружение Россией в Иране Бушерской атомной электростанции. Западники, и в особенности Соединённые Штаты, на протяжении многих лет оказывали на Москву сильнейшее давление в попытке вынудить отказаться от данной программы, однако в конце концов вняли нашей логике, а президент Джордж Буш даже заявил, что он «поддерживает» её осуществление.

К периоду работы над резолюцией 1737 относится эпизод, привлёкший внимание нашей и американской прессы. Писали, что я демонстративно покинул заседание Совета Безопасности.

Произошло следующее. Начиналось рутинное консультативное заседание Совета. Порядок таков. Утверждается повестка дня: один или два вопроса, а затем — «разное». В этом разделе каждая делегация может предложить дополнительный вопрос. Разумеется, он должен иметь отношение к сфере компетенции Совета: угроза международному миру и безопасности. Вопрос обсуждается, если у других делегаций нет возражений.

Так вот делегация США решила поднять тему прав человека в Белоруссии (речь шла об одном белорусском оппозиционере). В обычном порядке сделать это у американцев нет никаких шансов: не только мы (из-за тесных отношений с Минском), но и некоторые другие делегации наверняка возразили бы: ситуация в Белоруссии не была в официальной повестке дня (кроме «ежедневной» в Совете существует общая повестка дня, по поводу включения или невключения в неё тех или иных сюжетов порой идут жаркие баталии). Вопросы прав человека не относятся к компетенции Совета Безопасности ООН — они должны рассматриваться в работающем в Женеве Совете по правам человека, ими занимается и Верховный комиссар ООН по правам человека.

Тогда американцы решили действовать исподтишка. Прислали на консультации СБ советника (такое возможно, но всё же приличествующий уровень, особенно если ты хочешь поставить «свой» вопрос, — это постпред или его заместитель), который, пренебрегая процедурами, просто выпалил заготовленное заявление по Белоруссии.

Если так вести работу в Совете, то каждый может «прокричать» любое заявление, а потом рассказывать об этом прессе и рапортовать в столицу. Совет Безопасности превратится в балаган.

Меня такие беспардонные действия возмутили. По стечению обстоятельств именно тогда должна была начаться очередная встреча постпредов «шестёрки» по Ирану. Придя на неё, я, объяснив коллегам произошедшее, заявил: должен проконсультироваться с Центром, как вести дела в Совете Безопасности, встал и покинул помещение. По лицам европейских постпредов я понял, что они ожидали чего-то подобного. Потом стало известно: европейцы пытались отговаривать американцев от «белорусской авантюры», опасаясь, что это может повредить работе по Ирану.

Через пару дней зампостпреда США Джеки Уолкот, смеясь, сообщила мне, что изобрела новый термин «vitaliation» — производное от моего имени и английского «retaliation» (возмездие). Позднее ооновские журналисты «развили тему» и на своём ежегодном обеде, где принято обмениваться колкими шутками, назвали мой «псевдоним» — Vito (по имени известного литературного персонажа — «крёстного отца» мафиозного клана Вито Корлеоне).

Возвращаясь к Ирану.

К сожалению, ни резолюция 1737, ни попытки наладить серьёзные переговоры с Тегераном не давали искомого результата. Иран продолжал наращивать свою обогатительную деятельность, не проявляя особой кооперабельности ни на переговорах с «шестёркой», ни в своих контактах с МАГАТЭ. В марте 2007, а затем в марте 2008 года Совет Безопасности принял ещё две резолюции — 1747 и 1803, которые последовательно наращивали санкционный режим. В сентябре 2008 года была принята резолюция 1835 — по сути, ещё одна передышка для Тегерана — она не содержала санкций и призывала Иран к выполнению требований Совета Безопасности и МАГАТЭ. Санкционная дорожка начинала себя исчерпывать: мы и китайцы последовательно выступали против таких мер, которые выходили бы за рамки ограничений на ядерно-ракетные программы Ирана, затрагивая чисто экономическую сферу. Последней «санкционной песней» стала резолюция 1929, принятая 9 июня 2010 года уже при администрации Барака Обамы. Работу над ней иначе как мучительной не назовёшь, что, впрочем, было характерно и для других «иранских» резолюций.

Разработка разных проектов резолюций Совета проходит не одинаково. Когда речь идёт о «рутинном» документе, скажем, о периодически продлеваемом мандате той или иной миротворческой операции, проект обычно готовится одним из членов Совета, неформально курирующим в нём данную тему, так называемым «держателем ручки». Текст обсуждается экспертами Совета, ведётся обычная переписка со столицей, и в большинстве случаев резолюции принимаются без особых хлопот и порой при минимальном участии постпредов.

Совсем другая атмосфера окружает проекты резолюций, имеющих особую политическую значимость. Практически вся работа в Нью-Йорке ведётся на уровне постпредов «пятёрки» (в случае с иранской ядерной программой привлекалась ещё и Германия, которая, хотя и не была в это время непостоянным членом Совета, но состояла в переговорной «шестёрке»). Деятельность делегаций плотно курируется столицами, отдельные дискуссии, в случае необходимости, проводятся политдиректорами МИД соответствующих стран и министрами иностранных дел, периодически могут «перезваниваться» и руководители государств. Давление ощущается со всех сторон, не знаешь, откуда ждать подвоха.

Проходившие в течение нескольких недель переговоры между постпредами «шестёрки» по проекту резолюции 1929 близились к завершению. Американцы и другие западные коллеги стремились как можно скорее передать этот продукт другим членам Совета, чтобы в ближайшие дни провести голосование. Я собирался на, казалось, последнюю встречу «шестёрки», когда получил из Москвы новые указания за авторитетной подписью: проект должен вноситься в Совет не как «согласованный», а как «обсуждённый» в «шестёрке». Живо представляя себе, что сейчас произойдёт, я направился в представительство США, где проходили встречи постпредов «шестёрки». При моих словах об «обсуждённом» тексте постпред США, напористая и эмоциональная Сьюзан Райс, буквально, используя наиболее вежливый в данной ситуации американский термин, «вышла на баллистическую траекторию». Её где-то можно было понять, ведь в работу она вложила огромные усилия. Госсекретарь Клинтон позвонила Лаврову, между ними состоялся прелюбопытный разговор (мне затем прислали транскрипт на 5-6 страницах). Два министра пытались выяснить: что же там такое говорит Чуркин. Для посла это опасный момент. Хорошо ещё, телефонный разговор состоялся не на уровне президентов, ведь президент может и не знать некоторых деталей нашей мидовской «внутренней кухни», хорошо известных Лаврову. В общем, моя голова осталась на месте.

По «иранскому ядерному досье» предстояло ещё пять лет изнурительных переговоров с Тегераном, завершившихся в июле 2015 года подписанием «Совместного всеобъемлющего плана действий». Он был скреплён единогласно принятой резолюцией Совета Безопасности 2231, официально снимавшей ранее введённые Советом санкции против Ирана. Очень объёмная и сложная резолюция была целиком выработана в ходе переговорного процесса. Не участвовавшим в нём десяти непостоянным членам СБ «деликатно» дали понять, что им нельзя изменить в тексте ни буквы. Постпредам 15 стран оставалось только дружно поднять руку.

Положение на Корейском полуострове

В 2006 году серьёзно обострилось положение на Корейском полуострове.

Процесс шестисторонних переговоров по урегулированию ядерной проблемы на Корейском полуострове (в них участвовали Китай, Россия, США, Япония, Южная Корея и КНДР) переживал кризис. В 2005 году был выработан документ, который, казалось, указывал путь для прогресса, однако буквально на следующий день американцы, демонстрируя чудовищную бюрократическую неразбериху, ввели санкции против одного из северокорейских банков. Пхеньян заподозрил Вашингтон в нечистой игре, и всё дело застопорилось.

4 июля 2006 года, то есть в американский День независимости, Северная Корея произвела испытательные пуски семи ракет, одна из них, ракета большой дальности, взорвавшаяся на 42-й секунде полёта, шла по траектории, которая провела бы её над Японией в направлении Гавайских островов. В ответ на это 15 июля Совет Безопасности принял резолюцию 1695, осуждавшую ракетные пуски.

Тем не менее, Пхеньян решил выйти на новый уровень эскалации, заявив о своём намерении осуществить ядерные испытания. 6 октября Совет Безопасности принял заявление председателя, предостерегавшего КНДР от такого курса действий.

8 октября взрыв всё же прозвучал. Западники и Япония, которая тогда являлась непостоянным членом Совета Безопасности, потребовали немедленного принятия санкционной резолюции против КНДР. Работа вновь закипела в «шестёрке», в которой на этот раз наряду с пятью постоянными членам СБ была представлена Япония. Текст складывался довольно быстро, у главного союзника КНДР Китая, к тому же председательствовавшего на упомянутых шестисторонних переговорах, особых проблем не возникало. Довольно «миролюбивые» указания поступали и нам из Центра. Особенностью момента было то, что и министр, и Сергей Кисляк, курировавший в МИД разоруженческую тематику, находились в загранкомандировках. Проект резолюции согласовали в «шестёрке», а затем и в полном составе Совета, и положили в «синьку» (текст резолюции, раскладываемый на столе Совета перед голосованием, напечатан синим шрифтом). Голосование назначили на вторую половину дня в субботу, 14 октября. Утром того же дня Кисляк вернулся в свой мидовский кабинет и, позвонив мне, дружелюбно сказал: «Давай пофилософствуем». (Его беспокоили отдельные второстепенные, но тем не менее, конечно же, важные положения проекта, относившиеся к некоторым сложным техническим аспектам существующих многосторонних режимов контроля над оружейными технологиями, а также химическим и биологическим оружием.) «Сергей, — воскликнул я, придя в определённое волнение, — какое „пофилософствуем“, у меня голосование через 4 часа!» Чуть позже, когда я уже находился в ООН, позвонил Лавров и выразил недовольство одним из положений проекта из той категории, о которой говорил и Кисляк. «У меня были такие указания», — попытался оправдываться я. «Тут уже кое-кому пиндюлей дали», — успокоил министр. Придя на встречу «шестёрки», созванную по моей просьбе перед голосованием, я объяснил, что имею указания министра, лучше которого специфику ооновских резолюций никто не знает, убрать из проекта одно из положений. В результате «раздражитель» был снят, и Совет принял резолюцию 1718, осуждавшую ядерные испытания КНДР и вводившую против неё санкции.

Принятие документа сопровождалось эпизодом, характерным для стиля моего первого американского визави Джона Болтона. Этот энергичный и знающий человек, бывший замгоссекретаря по военно-политическим вопросам, не скрывал своего пренебрежительного отношения к ООН, постоянно критиковал руководство секретариата, требовал от Организации и особенно от Совета Безопасности «решительных действий». После принятия резолюции 1718 вслед за членами Совета выступил и постпред КНДР. Он «отверг» резолюцию и, завершив своё выступление, покинул зал. Такого рода демонстративные уходы в дипломатической практике — не слишком большая редкость. Однако Болтон «загорелся» и, снова взяв слово, сравнил поступок северокорейца с тем, как Хрущёв стучал ботинком по столу в зале Генеральной Ассамблеи ООН. При чём тут Хрущёв, было совершенно непонятно. Хрущёв никуда не уходил, к тому же, если уж и блистать своими историческими познаниями, можно было бы вспомнить, что Хрущёв как-никак является одним из отцов-основателей ограничения ядерных вооружений, ведь именно при нём в 1963 году заключили Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в трёх средах (в атмосфере, в космическом пространстве и под водой). Так что упоминать его в негативном контексте в момент принятия резолюции по ядерной проблеме было, по меньшей мере, несправедливо. Мог бы американский коллега учесть и то, что над резолюцией по КНДР мы работали вместе, и российским представителям может быть не слишком приятно, что так треплют имя бывшего руководителя нашей страны. В общем, выпад Болтона явно диссонировал с «торжественностью момента». Мне пришлось, в свою очередь, также взять слово и призвать председателя Совета использовать свой авторитет, чтобы предостеречь его членов от неуместных исторических аналогий.

Госсекретарь США Кондолиза Райс как-то сказала Сергею Лаврову: «Хорошо сотрудничают наши постоянные представители в ООН». «Да, действительно, — согласился министр, — они иногда по-дружески подшучивают друг над другом». Изящная квалификация возникавших коллизий, которые, однако, и правда не нарушали в целом дружеского характера нашего общения с Болтоном.

Вскоре после моего приезда в Нью-Йорк Болтон организовал в мою честь, как водится в дипломатической практике, небольшой обед с приглашением некоторых коллег и людей из «нью-йоркского общества». После положенного в таких случаях приветственного тоста я в ответном слове сказал, что рад окончанию холодной войны. Если бы она продолжалась, мне пришлось бы всё время соревноваться с Болтоном, отвечая на каждое его заявление и интервью, что напрягало бы мои умственные и физические способности. К счастью, теперь положение другое. Теперь мне надо сотрудничать с Болтоном. Но, скажу я вам, добавил я после паузы, это ненамного проще.

Ситуация в Мьянме

Одной из излюбленных тем Болтона была ситуация в Мьянме (говорили, что её курирует лично супруга президента Буша Лора, поскольку власти когда-то выслали её подругу из страны). Американцы, поддерживаемые другими западниками, вели дело к принятию жёсткой санкционной резолюции по Мьянме. При этом, по не вполне понятным мне причинам, они категорически отказывались называть страну её нынешним именем, настаивая на предыдущем — Бирма (ведь, в конце концов, мьянманцы свою страну переименовали, а не Соединённые Штаты Америки). На одном из консультативных заседаний Совета Болтон сказал — хочет поднять вопрос о Бирме. Я почти машинально поднял руку и, не придавая этому особого значения, отметил, что не понимаю, о какой стране идёт речь. Болтон неожиданно пришёл в волнение, лицо его покраснело, и он воскликнул: «Что за сталинистская постановка вопроса! (What a Stalinist point!) Мьянма, Мьянма, Мьянма!» Ну что же, играть так играть. Я решил сделать вид, что обиделся. Сказал — на протяжении своей дипломатической карьеры мне приходилось слышать в свой адрес разные эпитеты, но сталинистом меня ещё ни разу не называли. Болтон был, по-моему, озадачен. В его планы вряд ли входило оскорбление нового российского постпреда.

Внесённый американцами и их союзниками проект резолюции Совета Безопасности по Мьянме, против которого возражали многие азиаты и, в частности, члены Ассоциации государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН), был заветирован нами совместно с китайцами.

Западники, однако, продолжали изыскивать любые возможности, чтобы нарастить давление на Мьянму через ООН. Объектом их постоянной критики за «малоэффективность» стала миссия спецпредставителя генсекретаря по Мьянме. В какой-то момент они «подговорили» генсекретаря: (к тому времени им стал Пан Ги Мун) объявить, что миссия «приостановлена». Для этого созвали встречу «группы друзей» генсекретаря по Мьянме. (Такие «группы друзей», то есть стран, проявляющих особый интерес к той или иной проблеме, — одна из особенностей ооновской кухни.) После пространного выступления генсекретаря с оценкой положения в стране, в котором неожиданно для большинства присутствовавших почти невзначай прозвучало заявление о «приостановке», воцарилась пауза. Я поднял руку и, не растекаясь мыслию по древу, спросил: что значит «приостановка»? Началась дискуссия. Особенно чётко высказался китайский коллега: палестино-израильские переговоры безрезультатно длятся десятилетиями, но их никто не приостанавливает.

Генсекретарь понял: западники его «подставили», идея «приостановки» миссии понимания у членов «группы друзей» не находит. Положение Пан Ги Муна усугублялось тем, что некоторых журналистов уже предупредили: после встречи «группы друзей» он сделает заявление о «приостановке» миссии. Генсекретарю пришлось проявить незаурядное дипломатическое мастерство, уходя от их вопросов.

Мьянма продолжала идти своим непростым путём политических преобразований. В итоге там были проведены парламентские выборы, положен конец правлению военных и урегулированы многие возникавшие на территории этой сложной страны этнические конфликты, которых насчитывалось более полутора десятков.

Вскоре нам с китайцами вновь пришлось применить вето, на этот раз по проекту резолюции по Зимбабве. Против проголосовала также делегация ЮАР. Западный проект не поддерживал Африканский союз. Сидевший рядом со мной за столом Совета Безопасности южноафриканский постпред Думи Кумало говорил мне, что, если резолюция будет принята, то в Зимбабве может наступить коллапс и тысячи беженцев хлынут на территорию его страны.

Вето — это особо ответственное голосование. Случается вето не часто. В 2004 году Россия заветировала резолюцию СБ по Кипру, которая пыталась навязать грекам-киприотам неприемлемый для них вариант урегулирования — так называемый «план Аннана». Американцы привычно ветируют любые резолюции Совета Безопасности, касающиеся Израиля. За полтора года своего пребывания в Нью-Йорке Болтон делал такое дважды. В феврале 2010 года вето по проекту резолюции, осуждавшей поселенческую деятельность Израиля на Западном берегу реки Иордан, применила уже администрация Барака Обамы, хотя текст её практически целиком состоял из цитат президента и государственного секретаря США (лишь в самом конце 2016 года уходящая администрация Обамы, у которого «не сложились» отношения с израильским руководством, позволила себе воздержаться по «поселенческой» резолюции, принятой 14 голосами).

Любое официальное заседание Совета Безопасности, связанное с проблемой израильско-палестинского урегулирования, проходит при большом стечении народа. Его посещают как делегации стран-членов ООН (в зале Совета для них отведены специальные «зрительские» места), так и публика, для которой существует галёрка. Когда ожидается вето, атмосфера приобретает несколько накалённый характер. Так было и в феврале 2010 года. Перед голосованием по проекту резолюции с эмоциональной речью выступил постоянный наблюдатель Палестины при ООН (не являясь членом Организации, Палестина имеет статус наблюдателя). Все заранее знали результаты голосования: постпред США Райс проголосует против, 14 голосов — за. Однако, когда председатель Совета задал вопрос: «Кто за?», поднятыми оказались лишь 13 рук. Взгляды всего зала устремились на представителя одной из стран, который сидел без движения. «Неужели эта страна воздержится?» — пронёсся по залу тревожный шёпот. Тринадцать постпредов продолжали сидеть с поднятыми руками в недоумении от столь неожиданного поворота событий. Мистерия разрешилась весьма прозаически — постпреда толкнул в бок член его делегации: дипломат просто задремал.

Немало развеселил всех курьёзный случай на другом заседании Совета. Оно не обещало драматизма, хотя в нём участвовал ряд министров иностранных дел. Это были очередные популярные в Совете, особенно среди его непостоянных членов, так называемые «тематические дебаты», когда члены Совета могут углубиться в особенно дорогую им тему. Начав своё выступление, сидевший рядом со мной министр иностранных дел Португалии сказал, что не будет зачитывать текст своего выступления, который, как водится в таких случаях, положили на стол перед членами Совета, а кратко поделится своими соображениями (надо сказать, что такой рациональный подход демонстрируется нечасто). Затем в зале Совета в сопровождении своей свиты появился министр другой страны, его выступление планировалось позднее. Он сел на своё место, помощник раскрыл перед ним текст его заявления. Однако, когда этот министр начал держать свою речь, что-то в его словах показалось странным, он почему-то заговорил о Европейском союзе, хотя представлял вовсе не Старый свет. Недоразумение выяснилось к концу первой страницы — он читал португальский текст.

Грузия

Но вернёмся в 2006 год. В те самые дни, когда велась работа по резолюции в связи с ядерными испытаниями КНДР, назрела необходимость принять и очередную резолюцию о продлении миссии наблюдателей ООН в Грузии. Эта миссия была развёрнута на тогдашней административной границе между Абхазией и Грузией и взаимодействовала с развёрнутыми в начале 90-х годов российскими миротворцами, пребывавшими там по мандату Содружества Независимых Государств (СНГ). Миссия ООН продлевалась каждые шесть месяцев, и подготовка каждой такой резолюции выливалась в непростой разговор о положении дел в грузино-абхазских отношениях. На этот раз России было важно включить в резолюцию несколько слов, осуждавших определённые действия грузин. В соответствии с существовавшей традицией проект резолюции готовился в «группе друзей» Генерального секретаря по Грузии, которую возглавляла Германия. Резолюцию необходимо было принять не позднее пятницы 13 октября (мандат наблюдателей истекал в воскресенье 15-го), а немцы, поддерживаемые другими западными членами группы, проявляли упрямство. 12 октября я позвонил Лаврову и получил добро на нестандартный шаг. Мы внесли проект резолюции в Совет Безопасности от имени российской делегации, разумеется, включив в него важную для нас формулировку, и издали его в «синьке». То есть если бы западные коллеги пошли затем на внесение в Совет своего варианта, первым голосовался бы наш. Если бы западники его заблокировали, это могло бы поставить под вопрос судьбу миссии наблюдателей. Дилемма разрешилась в телефонном разговоре Лаврова с Райс. Американцы были так заинтересованы в нашей кооперабельности по корейским делам, что предпочли уступить по Грузии. Через пару часов после разговора министров мне позвонил Болтон и почти извиняющимся тоном сказал: «Что-то я не очень следил за этими грузинскими делами. Что там происходит?» На следующий день мы вернулись на консультации Совета, и я сообщил его членам: вся «группа друзей» теперь сплотилась вокруг российского проекта. Болтон невозмутимо подтвердил: да, именно так. Сидевший напротив него всё понимающий постпред Китая Ван Гуанъя расхохотался в полный голос.

«Формула Арриа»

Очередной «обмен любезностями» с Болтоном произошёл, когда он организовал встречу членов Совета Безопасности по «формуле Арриа» с приглашением на неё голливудской знаменитости Джорджа Клуни. Темой стала ситуация в Дарфуре. Этот регион Судана пережил кровопролитный конфликт, и обстановка в нём была одним из приоритетов американской политики, да и ООН в целом. Хотя Совет Безопасности и без того постоянно занимался Дарфуром, Болтон решил дополнительно подтянуть силы Голливуда: Клуни проявлял интерес к проблеме Дарфура, бывал там, да и почему бы не появиться на газетных фотографиях в компании суперпопулярного артиста? Проблема состояла в том, что «формула Арриа», названная так по имени придумавшего её бывшего Постпреда Венесуэлы, существовала для неформального обмена мнениями между членами Совета и заинтересованными сторонами, которых по тем или иным причинам нельзя пригласить в СБ. Телекамеры, без них появление Клуни в ООН теряло бы смысл, никак не могли способствовать такому обмену мнениями. Члены Совета рисковали оказаться в довольно странном положении, как будто Клуни знает о Дарфуре больше, чем они. Как и можно было ожидать, освещение прессой этого мероприятия стало неблагоприятным для Совета. Даже серьёзные издания пренебрегли тем обстоятельством, что речь шла о сугубо неформальной встрече его членов, дело подавалось так, что артист выступил в Совете Безопасности. Затем на консультациях Совета я не преминул высказать свою озабоченность. Болтон просто промолчал.

Между тем «звёздную болезнь» подхватили и в руководстве Секретариата ООН. Вскоре я узнал, что готовится ещё одно «пришествие Клуни», причём привести его собирались на закрытое заседание поставщиков контингентов на миротворческие операции, где сотрудники ооновских делегаций должны были играть роль массовки перед телекамерами. Это уже слишком. Я позвонил помощнику генсекретаря по миротворчеству американке Джейн Холл Лют и сказал ей, что всё это напоминает рекламу страховой компании «Гайко», которая в серии шутливых роликов подкрепляла мнение своих «настоящих» клиентов приглашением «знаменитостей». Спросил, не будет ли в следующий раз Клуни выступать вместо Генсекретаря ООН? Лют рассмеялась. Клуни ограничился пресс-конференцией в здании ООН. Больше попыток разыгрывать мизансцены на заседаниях ооновских органов секретариат не предпринимал.

Другого рода «процедурное столкновение» неожиданно возникло у меня с председательствовавшей в Совете в декабре 2010 года постпредом США Сьюзан Райс. Она заявила о своём намерении организовать «что-то для молодёжи». По её замыслу члены Совета должны были занять свои места в официальном зале заседаний и отвечать «под телекамерами» на вопросы представителей молодёжи. Причём обозначенные ею темы далеко выходили за повестку дня Совета и не на шутку встревожили некоторые делегации. Например, французы категорически отказались обсуждать за столом Совета проблематику сокращения ядерных вооружений. Моя озабоченность заключалась в том, что всё сказанное членами Совета в официальном зале заседаний будет восприниматься телезрителями как официальная позиция наших государств. В условиях, когда темы могут быть повёрнуты в непредсказуемые стороны, это может вызвать недоразумения. Я предложил, что такую встречу, если уж она необходима, надо провести в неофициальной обстановке. Но американская коллега упорно стояла на своём. Тут вмешался рок. Когда мы в назначенный день и час пришли на молодёжное мероприятие, не только зал Совета, но и всё основное здание ООН были закрыты — произошла утечка газа. Увидев меня, Райс рассмеялась, да и другие коллеги высказывали шутливые предположения в отношении методов работы российской делегации. Мероприятие прошло в другом помещении и вреда не принесло.

Вообще процедуры работы Совета Безопасности — материя очень сложная. За 70 с лишним лет так и не был выработан единый регламент. Существуют лишь «временные правила процедуры». Совет всё время занимается их «подналадкой». Для этого существует «рабочая группа по вопросам документации», которая время от времени выпускает записки, регламентирующие те или иные аспекты деятельности Совета. Их согласование требует консенсуса, поэтому любые изменения даются с трудом. Что иногда неплохо, поскольку далеко не любая процедурная задумка — к лучшему.

Война между Израилем и Хизбаллой

Но вновь вернёмся в 2006 год. Его наиболее драматические страницы связаны с разразившейся в июле войной между Израилем и Хизбаллой.

12 июля боевики Хизбаллы (влиятельной в Ливане шиитской организации, обладающей собственными вооружёнными отрядами) проникли на территорию Израиля и совершили диверсионный акт — убили трёх солдат израильских вооружённых сил и двух захватили в плен. Трудно сказать, какую цель преследовало руководство Хизбаллы и на какое продолжение рассчитывало. Израиль ответил интенсивной военной кампанией. Израильские вооружённые силы вошли на территорию юга Ливана (районы к югу от реки Литани контролировались Хизбаллой), а авиаудары наносились по территории всей страны. Непосредственная военная цель израильтян была очевидной — максимально ослабить Хизбаллу. Неясна была их политическая цель. Израильтяне и американцы не уставали повторять, что в итоге конфликта всё не должно вернуться на круги своя, но что конкретно это означало, не расшифровывалось. (Собирается ли Израиль оккупировать юг Ливана? Будут ли находившиеся на юге Ливана миротворческие силы ООН заменены чем-то другим? Добиваются ли они разоружения Хизбаллы?) В этих условиях Совет Безопасности оказался парализованным. Призывы к прекращению огня не находили понимания у делегации Соединённых Штатов. Не помогла и предпринятая Генсекретарем ООН Кофи Аннаном «психологическая атака». После того как под израильскими бомбами в ливанском городе Кана погибло более 60 гражданских лиц, он потребовал созвать экстренное заседание СБ в воскресенье, 30 июля. Однако и там призыв к немедленному прекращению огня повис в воздухе. Другое «противостояние» было связано с обстрелом израильтянами ооновского наблюдательного пункта на юге Ливана. По утверждению ооновцев, обстрел вёлся на протяжении нескольких часов, хотя в районе местоположения наблюдательного пункта заведомо не было элементов присутствия Хизбаллы, и несмотря на то, что израильтянам неоднократно сообщали: они ведут огонь по ооновским наблюдателям. Обстрел прекратился только тогда, когда четверо ооновцев были убиты. Один из них оказался гражданином Китая. Кофи Аннан назвал действия израильтян умышленными, постпред Китая Ван Гуанъя потребовал их осудить. Выработка заявления Совета Безопасности по этому поводу заняла два дня. Делегация США категорически отказывалась включить в текст осуждение Израиля, а также призвать к совместному расследованию, которое осуществлялось бы Израилем и ООН. Израильтяне обещали сами расследовать инцидент, однако обстоятельства случившегося так и остались неизвестными.

В начале августа проект резолюции СБ о прекращении военных действий, казалось, был подготовлен. Но его отклонили не только израильтяне (которые, вероятно, считали, что необходимый ущерб Хизбалле ещё не нанесён), но — несколько неожиданно — и Бейрут. Ливанское руководство опасалось, что прекращение огня закрепит пребывание израильских войск на территории их страны.

Работу в Совете пришлось пустить по «второму кругу». Тем временем под авиаударами гибли сотни ливанцев, разрушалась инфраструктура страны. Москва поставила перед нами задачу добиваться гуманитарного прекращения огня. «В чистом виде» такая постановка вопроса не имела шансов на успех (из-за упомянутых соображений сторон). Тем не менее могла сыграть свою положительную роль в том, чтобы подтолкнуть политический и переговорный процесс. (На постоянно проходивших встречах постпредов «пятёрки» мы без конца обсуждали разные варианты проекта резолюции о прекращении конфликта. Но игравшие в этом деле первую скрипку французы никак не могли сговориться с представлявшими интересы израильтян американцами в отношении приемлемых параметров такого документа.) Внесённый нами в Совет проект резолюции о гуманитарном прекращении огня на 72 часа с целью оказания помощи населению и осуществления экстраординарных переговорных усилий, как нам казалось, стал полезным напоминанием о том, что под конфликт пора подводить черту.

Прорывной для выработки формулы урегулирования конфликта явилась идея премьер-министра Ливана Фуада Синьоры о развёртывании на юге страны, который до этого контролировался исключительно Хизбаллой, вооружённых сил Ливана. Таким образом укреплялся контроль правительства над всей территорией Ливана и создавались условия для ухода израильских вооружённых сил. Влияние Хизбаллы при этом несколько ослабевало.

В итоге резолюция Совета Безопасности 1701 была принята на вечернем заседании Совета в пятницу, 11 августа. Резолюция призывала к полному прекращению боевых действий на основе, в частности, немедленного прекращения Хизбаллой всех нападений и немедленного прекращения Израилем всех наступательных военных операций. В соответствии с ней израильская армия должна была уйти из Южного Ливана «параллельно» с началом развёртывания там вооружённых сил страны. Кроме того, миротворческая миссия ООН на юге Ливана укреплялась, её численность доводилась до 15 тысяч человек. Резолюция содержала также ряд положений о подтверждении территориальной целостности, суверенитета политической независимости Ливана. Подчёркивалась, в частности, недопустимость продажи или поставки Ливану оружия, за исключением случаев, когда это санкционировано его правительством. Хизбалла, таким образом, утратила полный контроль над югом Ливана. Но её позиции, в том числе и военные, полностью подорваны не были. Задача немедленного разоружения Хизбаллы перед силами ООН не ставилась.

Возникал вопрос, что означает «немедленное прекращение боевых действий», к которому призывала стороны принятая Советом резолюция. Тема стала предметом обсуждения в ходе рабочего ланча Кофи Аннана с постоянными представителями стран — членов Совета Безопасности. Такие ланчи проходят ежемесячно. На этот раз на нём присутствовал и Болтон. (Обычно американскую делегацию представлял зампостпреда. Рассказывали, что однажды, ещё до моего приезда в Нью-Йорк, в ходе такого ланча Кофи Аннан осадил Болтона, сказав что-то вроде: «Джон, прекратите! Не занимайтесь запугиванием». После чего руководитель американской делегации стал манкировать такими встречами.) Так вот, в ответ на поставленный кем-то из членов Совета вопрос, Аннан начал рассуждать о том, сколько часов может понадобиться после принятия резолюции Совета Безопасности, для того чтобы приказ о немедленном прекращении огня был доведён до командиров на местах. Монолог Аннана прервал Болтон. Наклонившись к генсекретарю, он угрожающе прошептал: «Вы всё испортите». (Я сидел достаточно близко, чтобы слышать.) Смысл этой реплики стал ясен мне позднее. Выступая на заседании при принятии резолюции 1701, Кофи Аннан произнёс такую фразу: «Ливанское правительство соберётся завтра, а израильский кабинет в воскресенье для рассмотрения резолюции. На протяжении предстоящего уик-энда я займусь тем, чтобы установить вместе с обеими сторонами точную дату и время, когда прекращение боевых действий вступит в силу». Ничего подобного в Совете не обсуждалось, было неясно, кто наделил генсекретаря такими полномочиями.

В субботу боевые действия продолжались, в том числе израильские авиаудары по территории Ливана. Я позвонил Кофи Аннану и спросил, как появилась озвученная им формула. Он ответил: «Мне её дала Кондолиза Райс» (перед принятием резолюции госсекретарь США находилась в Нью-Йорке). На мою реплику о том, что членам Совета Безопасности об этом ничего не было известно, генсекретарь невозмутимо ответил: «Я думал, эту формулировку согласовали в „пятёрке“».

Соединённые Штаты, таким образом, по сути, самостоятельно интерпретировали содержание одного из ключевых положений резолюции, пойдя на введение в заблуждение членов Совета Безопасности. Практика, заслуживающая сожаления и не способствующая доверию среди членов Совета.

В своей вышедшей в 2012 году книге «Интервенции» Кофи Аннан сообщает, что в ходе работы над резолюцией он призывал американцев и французов обозначить в тексте конкретную дату и время прекращения огня, а отказ Джона Болтона сделать это объясняет его некомпетентностью.

На самом деле, конечно же, американцы просто стремились дать израильтянам максимально возможное время и свободу рук для продолжения военных действий. Кофи Аннан договорился со сторонами о прекращении огня с 7:00 в понедельник. В самой резолюции вряд ли можно было бы записать, что «немедленное прекращение огня» наступит более чем через двое суток. К тому же в отсутствие чётко обозначенного времени израильтяне смогли даже интенсифицировать свои военные операции, в частности, непонятно зачем, разбросать по территории Ливана большое количество кассетных боеприпасов, представлявших угрозу населению страны и по завершении военных действий.

Назначение Генсекретаря

Конец 2006 года принёс существенные персональные изменения. Как-то неожиданно из ООН «исчез» Болтон. Дело в том, что его назначение так и не было одобрено сенатом США, что-то не сработало в бюрократической машине, поэтому американский постпред даже не успел предупредить коллег о предстоящем завершении своей миссии. Мне не удалось организовать прощальный обед для американского визави, хотя мои намерения на этот счёт подкреплялись и соответствующим указанием, полученным по телефону от министра. В декабре же истекали полномочия и Аннана. Разумеется, ему очень хотелось закончить своё генсекретарство на позитивной ноте, тем более что случай представился — речь шла об организации миротворческой операции ООН в Дарфуре. Переговоры с правительством Судана шли сложно. Хартум подозревал, что ооновцы могут принести на территорию страны своего рода иностранную оккупацию. Аннан, формально попрощавшись с Советом Безопасности перед Рождеством, приходил в Совет вновь и вновь, последняя такая встреча состоялась 30 декабря. Найденное решение стало новаторским: в Дарфуре предстояло развернуть совместную «гибридную» миротворческую операцию ООН и Афросоюза.

Замену Аннану подготовили загодя, в октябре Генеральным секретарём ООН на период 2007-2011 годов был избран министр иностранных дел Южной Кореи Пан Ги Мун.

Согласно Уставу ООН, назначение генсекретаря производится Генеральной Ассамблеей по рекомендации Совета Безопасности. Поскольку резолюцию, содержащую такую рекомендацию, может заветировать любой из постоянных членов Совета, их позиция в данном отношении имеет решающее значение. В 2006 году преобладающим в ООН было мнение, что настал черёд представителя Азии занять высший пост в секретариате Всемирной организации, хотя принцип географической ротации и не закреплён в ооновских документах. На дальних подступах фаворитом казался вице-премьер Таиланда Суракиат Сатиентай. Он сумел заручиться поддержкой влиятельной азиатской региональной организации АСЕАН. В этих условиях поддержку ему обещала и Россия. Французы высказали пожелание, чтобы избирательный процесс начался в июле при их председательстве в СБ. К этому времени о генсекретарских амбициях заявили ещё четверо: замгенсекретаря по общественной информации индиец Шаши Тарур, постпред Иордании при ООН принц Зейд аль-Хусейн, шриланкиец Джаянта Дханапала и Пан Ги Мун. Позднее к гонке присоединились бывший министр иностранных дел Афганистана Ашраф Гани и не признавшая азиатского приоритета президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга.

Первая проба популярности кандидатов произошла 24 июля. В обстановке повышенной секретности проводилось рейтинговое голосование (straw poll). Члены Совета, причём без подразделения на постоянных и непостоянных, должны были обозначить на бюллетенях, кого они поощряют и кого не поощряют. Можно было также не высказывать своего мнения по тому или иному кандидату, поощрить одного, нескольких или, при желании, сразу всех. Нельзя только одновременно поощрить и не поощрить одного и того же претендента. Лидером сразу же оказался Пан Ги Мун, его поощрило 12 делегаций, одна выразила своё непоощрение, две не высказали мнения по его кандидатуре. На втором месте — Тарур. Не слишком впечатляющим оказался результат Сатиентая — всего 7 поощрений при трёх непоощрениях и пяти невысказанных мнениях.

(Посещая меня в постпредстве в период избирательной кампании и уже зная о нашей поддержке, Сатиентай был в прекрасном настроении. Его резюме производило сильное впечатление, изобилуя ссылками на различные высокие посты, которые этот ещё молодой человек уже успел занять. «С таким резюме, — пошутил я, — вам не то что Генеральным секретарём ООН, а президентом ФИФА можно избираться». Сатиентай рассмеялся. Таиландцы, как известно, любят футбол, при случае прикупают команды английской премьер-лиги.)

Пан Ги Мун довольно поздно вступил в борьбу за пост генсекретаря. Когда президент Южной Кореи Но Му Хён попросил президента Владимира Путина о поддержке, тот откровенно в присутствии Пан Ги Муна сказал ему, что мы уже обещали свой голос таиландцу. Такая откровенность в политике и дипломатии случается нечасто. Пан Ги Мун позже говорил мне — в Сеуле оценили, что российский руководитель не стал хитрить. Однако, разумеется, в наши намерения не входило «топить» Пан Ги Муна.

Второе рейтинговое голосование состоялось 14 сентября и подтвердило лидерство южнокорейского кандидата, получившего 14 поощрений при одном непоощрении (все предполагали, что против голосовала делегация Японии, которая, тем не менее, отрицала это).

Переломным, пожалуй, стало третье рейтинговое голосование 28 сентября. Хотя Пан Ги Мун несколько сдал (13 поощрений при одном непоощрении и одном невысказанном мнении), но серьёзно «ослабли» другие кандидаты — Тарур получил восемь поощрений, а Сатиентай всего пять. Таиландцу сильно не повезло, в его стране случился военный переворот — не лучшее сопровождение генсекретарской кампании. Почувствовав, что явный фаворит определился, председательствовавшие в сентябре греки призвали прямо завтра проводить выборы генсекретаря (они опасались возможной материализации маячившей кандидатуры сильного турецкого претендента). Всё же процесс должен был пройти ещё одну стадию. 2 октября состоялось решающее рейтинговое голосование, где членам Совета впервые раздали бюллетени разного цвета: одни для непостоянных, другие — для постоянных членов СБ. То есть стояла задача убедиться, что никто из постоянных членов кандидата в генсекретари ветировать не собирается. (В ходе одной из наших дискуссий всегда нетерпеливый Болтон воскликнул: вообще надо отказаться от «одноцветных» голосований, а сразу проводить голосование разными бюллетенями. Я взял слово и полушутя сказал, что хочу сделать «заявление для грядущих поколений»: «одноцветные» рейтинговые голосования необходимы как элемент демократии внутри Совета Безопасности. Прежде чем определяться по тому или иному кандидату, постоянные члены должны знать настроения своих непостоянных коллег.) «Разноцветное» голосование дало Пан Ги Муну 14 поощрений, включая всю «пятёрку» постоянных членов, против не высказался никто, один член Совета предпочёл не высказывать своего мнения. Все вновь посмотрели на японцев.

Вопрос решился, оставалось провести официальное заседание Совета Безопасности, на котором по традиции без голосования принять резолюцию СБ, рекомендующую Генассамблее назначить Пан Ги Муна Генеральным секретарём ООН. Вскоре состоялось и соответствующее заседание Генеральной Ассамблеи, где новый генсекретарь был назначен путём аккламации. По процедуре его кандидатуру представляет председатель Совета Безопасности, а затем выступают представители существующих в рамках ООН региональных групп. По иронии председателем СБ и одновременно председателем азиатской региональной группы был постпред Японии, которому, таким образом, пришлось выступать дважды. Позднее на обеде, организованном мной в честь Пан Ги Муна, я позволил себе немного пошутить, сказав, что все мы стремились к избранию Пан Ги Муна, но особенно этого добивался японский коллега (также в числе приглашённых), ведь он даже дважды выступал на заседании Генассамблеи, агитируя за нашего кандидата в генсекретари.

Новый Генеральный секретарь ООН пришёл в свой кабинет на 38-м этаже в здании на Ист-Ривер 2 января 2007 года.

В этот же день (точнее, накануне) я впервые принял на себя обязанности председателя Совета Безопасности и в этом качестве стал первым постпредом, которого в полдень принял Пан Ги Мун — лицо его светилось счастьем.

Всё было ещё впереди.

Косово

Первое серьёзное противостояние в Совете Безопасности в «эпоху Пан Ги Муна» случилось вокруг Косово.

Конфликт, возникший в Косово в 1999 году и сопровождавшийся 78-дневными натовскими бомбардировками Сербии, завершился принятием резолюции Совета Безопасности 1244, которая, по сути, устанавливала над краем ооновский протекторат. Будущий статус Косово предстояло определить, при этом поддерживаемый нами Белград исходил из того, что это должен быть статус внутри Сербии, в то время как Приштина и её западные кураторы настаивали на независимости.

Осенью 2005 года Генсекретарь ООН с согласия Совета Безопасности назначил Марти Ахтисаари своим спецпосланником по процессу определения будущего статуса Косово. Весной 2007 года Ахтисаари завершил свою работу, и 26 марта Пан Ги Мун направил «план Ахтисаари» председателю Совета Безопасности ООН. Западные члены СБ с энтузиазмом приветствовали план, в то время как у нас с ним возникли серьёзные проблемы. Дело в том, что в «плане Ахтисаари» вариант сохранения Косово в составе Сербии не рассматривался. Серьёзных усилий наладить обсуждение этой темы между сторонами финн не предпринимал. С самого начала он исходил из убеждения, что независимость Косово является единственной возможной опцией. Встретившись с членами Совета Безопасности на закрытых консультациях, он заявил, что «преступления Милошевича» не оставили ему иного выбора. Пришлось вступить со спецпосланником генсекретаря в полемику и отметить, что когда Милошевич умер в Гааге, его «преступления» ещё не были доказаны. Но главное другое. Сейчас обстановка кардинально изменилась. Белград не представляет никакой угрозы для Приштины, и в этих условиях отказаться от изучения возможностей сохранения территориальной целостности Сербии, от поощрения политического диалога между Белградом и Приштиной совершенно неоправданно. В Совете Безопасности мы предложили «дорожную карту» налаживания такого диалога. А кроме того, выступили инициаторами организации миссии Совета Безопасности в Косово, назрела необходимость ознакомиться с ситуацией на месте.

Поездка членов Совета Безопасности в Белград и Приштину состоялась 25-28 апреля. (В ней принял участие и новый американский постпред при ООН Залмай Халилзад, который буквально накануне занял этот пост.) Состоявшиеся встречи подтвердили: Белград не собирается мириться с независимостью Косово, содержащиеся в «плане Ахтисаари» посулы гарантий прав для сербов в будущем «независимом Косово» недостаточны как для нормализации положения тех немногочисленных сербов, оставшихся в крае, так и для возвращения более 200 тысяч сербских беженцев, которые были вынуждены покинуть свои дома в ходе конфликта 1999 года, а позднее — в результате антисербских погромов 2004 года. В общем, миссия СБ, позволив конкретизировать представления о ситуации на месте, не поколебала прямо противоположных позиций основных протагонистов в Совете Безопасности. Западные члены требовали принятия резолюции, которая одобряла бы «план Ахтисаари» и отменяла резолюцию 1244. Мы категорически возражали. Замаячил призрак вето. А такого развития событий всегда лучше избегать, когда речь идёт о вопросах первостепенной политической важности, к разряду которых, безусловно, относилась косовская проблема.

Было решено попытаться найти возможные развязки в ходе двусторонних контактов с американцами. На протяжении нескольких недель мы с Халилзадом встречались, обменивались формулировками в попытке посмотреть, не существует ли возможности компромиссного решения. Надо сказать, американцы в некоторых отношениях готовы были пойти довольно далеко. Например, их не смущали формулировки, которые впоследствии могли бы быть использованы как аргумент в пользу независимости Абхазии и Южной Осетии (Халилзад прямо говорил, что понимает это). Однако «дипломатические кружева» не смогли закрыть главного противоречия: Запад хотел отмены резолюции 1244. Она открывала бы путь к независимости Косово. Мы же уважали позицию Белграда, защищавшего территориальную целостность своей страны, и исходили из того, что раскол Сербии противоречит международному праву и создаёт прецедент победы сепаратизма, который мог бы «откликнуться» во многих регионах мира (нашу озабоченность разделяли многие российские партнёры, в особенности из стран Африки и Азии). В итоге диалог с Халилзадом не привёл к осязаемому результату, но напряжение в Совете было в определённом смысле снято. Западные коллеги решили не провоцировать раскол в Совете и 20 июля заявили о том, что отказываются от дальнейшего продвижения своего проекта резолюции в поддержку «плана Ахтисаари».

Однако косовская тема оказалась «приглушённой» в работе Совета Безопасности лишь ненадолго. 17 февраля 2008 года косовским парламентом была принята декларация независимости. Независимость Косово тут же признали Соединённые Штаты, Франция и Англия. Поддержанная нами Сербия потребовала созыва экстренного заседания Совбеза. Оно состоялось 19 февраля с участием президента Сербии Бориса Тадича. Мы потребовали, чтобы Пан Ги Мун дал указания руководителю миссии ООН в Косово аннулировать декларацию о провозглашении независимости Косово в соответствии с резолюцией 1244 и связанными с ней документами. На такой радикальный шаг генсекретарь не пошёл (можно себе представить, что говорили ему по этому поводу западные коллеги за закрытыми дверьми). В то же время Пан Ги Мун подтвердил, и что было существенно важно — резолюция 1244 продолжает действовать, и коль скоро это так, в Косово продолжит функционировать миссия ООН. Поскольку в соответствии с резолюцией 1244 одной из функций миссии ООН является международное представительство края, сохранение резолюции и миссии, по сути, означало непризнание независимости Косово международным сообществом. Косовское ОПН (одностороннее провозглашение независимости) было не признано не только Белградом, но и косовскими сербами. В крае возникла напряжённая, опасная ситуация. Не допустить кровопролития и решать многочисленные практические вопросы посредством диалога при уважении резолюции 1244 и прерогатив миссии ООН — те тезисы, которые мы постоянно повторяли на заседаниях Совета Безопасности по косовской теме (в соответствии с резолюцией 1244 они проходили каждые три месяца). Политическое столкновение сопровождалось и процедурной «дракой»: несколько часов продолжался спор о том, в каком качестве приглашать на заседание СБ представителей Приштины. В итоге условились, что косоваров ждут в личном качестве: они будут сидеть за столом Совета за именной табличкой, без указания страны или должности.

Нападение Грузии на Южную Осетию

При всей сложности и остроте косовской проблемы главная коллизия в Совете Безопасности в 2008 году была впереди. Нешуточные страсти разгорелись в августе в связи с нападением Грузии на Южную Осетию.

Во второй половине июля напряжение в отношениях Грузии с Абхазией и с Южной Осетией стало нарастать. В этих условиях российская делегация в Нью-Йорке предложила принять официальное заявление председателя СБ, которое призывало бы стороны взять на себя юридически обязывающие обязательства о неприменении силы. Поскольку грузины отказывались, наше предложение не получило поддержки западных коллег.

7 августа особенно тревожные сообщения стали поступать из Южной Осетии. Складывалось ощущение, что вот-вот может разразиться серьёзный военный конфликт. Строго говоря, грузино-югоосетинские отношения не стояли в повестке дня Совета Безопасности. По сложившейся традиции, темой занималась ОБСЕ, там находились наблюдатели данной организации. Кроме того, по мандату СНГ была развёрнута миротворческая операция с довольно своеобразной конфигурацией: контингенты Грузии, России, Южной и Северной Осетии. Однако обстановка в грузино-югоосетинских отношениях напрямую сказывалась и на грузино-абхазских делах. В любом случае военный конфликт необходимо было предотвратить.

Созвонившись с курировавшим регион заместителем министра иностранных дел Григорием Борисовичем Карасиным, я получил добро на созыв чрезвычайного заседания Совета Безопасности. Это заседание, как потом стало ясно, было последней возможностью предотвратить масштабное кровопролитие. Его созыв давал нам важное политическое и психологическое преимущество. (Несколько месяцев спустя я столкнулся в ООН с Марти Ахтисаари — впервые после того, как мы подвергли его жёсткой критике за косовский «план». Было интересно, как он прореагирует на нашу встречу. Ахтисаари раскрыл объятия: «Виталий! — воскликнул он и сразу перешёл к делу: — А почему вы не собрали заседание Совета Безопасности, когда грузины напали на Южную Осетию?» — «Марти! — ответил я в тон, — именно так мы и сделали».)

Чрезвычайное заседание СБ ООН открылось после полуночи, в 1 час 15 минут по нью-йоркскому времени 8 августа. Ему предшествовали консультации Совета, где мы представили проект заявления для прессы, его основные элементы — серьёзная обеспокоенность в связи с эскалацией конфликта, призыв к сторонам прекратить кровопролитие, отказаться от применения силы, вернуться за стол переговоров. (Заявление для прессы принять проще, чем официальное, большинству делегаций членов СБ для этого не требуются указания из столиц.) Однако западные делегации — тяжёлая ошибка — отклонили наш проект и начали дополнять его положениями, которые предоставляли бы Грузии возможность использовать силу для решения территориальных вопросов.

На официальном заседании российскому представителю как инициатору его созыва было предоставлено слово первым. Прозвучало следующее заявление:

«Российская Федерация инициировала созыв чрезвычайного заседания Совета Безопасности в связи с угрожающей ситуацией вокруг Южной Осетии. Причина происходящего — в откровенно агрессивных действиях грузинских силовых структур в отношении этой республики — международно признанной стороны в конфликте.

В ночь на 8 августа сего года, буквально через несколько часов после достижения договорённости о проведении переговоров по урегулированию нового витка грузино-югоосетинского конфликта, грузинские военные подразделения предприняли вероломное массированное нападение на Цхинвали. Силовой сценарий был задействован грузинским руководством, несмотря на все дипломатические усилия, которые были предприняты в контактах между Москвой, Тбилиси, Цхинвали, Вашингтоном и другими заинтересованными столицами.

В последнее время Россия неоднократно предупреждала членов Совета Безопасности о вероятной эскалации обстановки. Мы предупреждали членов Совета, что грузинские власти ускоренными темпами продолжают наращивать свои наступательные вооружения… Нашим предупреждениям не вняли, и Совет Безопасности вынужден сегодня заниматься не предотвращением конфликта, а обсуждать ситуацию, представляющую угрозу региональной безопасности и миру.

Из-за действий Грузии обстановка в зоне конфликта достигла драматической черты. Ведётся массированный артиллерийский обстрел мирного населения, стариков и детей из систем залпового огня „Град“, а также орудий и крупнокалиберных миномётов. В центре столицы Южной Осетии рвутся снаряды, десятки домов охвачены пламенем. По имеющимся сообщениям, в 03:00 по местному времени грузинские танки и пехота начали атаку на южные районы Цхинвали.

Последствия подобной политики руководства Грузии будут диаметрально противоположными надеждам, которые, видимо, лелеют в Тбилиси. Уже сейчас можно с уверенностью сказать, что реализация агрессивных планов грузинского руководства нанесла тяжёлый ущерб мирному процессу и достижению политико-дипломатического урегулирования конфликта. Пытаясь создать дымовую завесу своим действиям, Тбилиси то обвиняет во всём Россию или даже российские телевизионные каналы, то выступает с фарисейскими миротворческими заявлениями, резко контрастирующими с реальными действиями.

Откровеннее бывают грузинские военные. Несколько часов назад командующий миротворческим контингентом вооружённых сил Грузии генерал Курашвили заявил пред телекамерами, что в Тбилиси принято решение „восстановить конституционный порядок в Южной Осетии“, то есть решить многолетний конфликт военным путём. Да и грузинские политики иногда проговариваются. Так, государственный министр Грузии Т. Якобашвили заявил, что цель его руководства — покончить с „режимом Цхинвали“…

Стало абсолютно понятным, почему на протяжении длительного периода Тбилиси под различными предлогами упорно уклонялся от заключения соглашений с Южной Осетией и Абхазией о неприменении силы. Члены Совета Безопасности помнят, что именно в этом состоял главный элемент требований ряда резолюций Совета Безопасности и на этом настаивала Российская Федерация, да и продолжает настаивать сейчас. С момента нынешнего возгорания конфликта российская сторона делает всё возможное для его деэскалации. В регион был срочно направлен специальный представитель российского министерства иностранных дел. Нами задействуются все возможные рычаги позитивного дипломатического влияния.

Свою роль должен сыграть и Совет Безопасности Организации Объединённых Наций. Убеждены, что Совет Безопасности должен призвать незамедлительно прекратить силовые акции и отказаться от применения силы. Совет Безопасности Организации Объединённых Наций и в целом международное сообщество не могут быть безучастными в этот трудный момент, когда решаются судьбы сотен тысяч людей, живущих в этом регионе. Необходимо совместно остановить насилие, чреватое серьёзнейшими последствиями для региональной и международной безопасности.

Сейчас ещё можно предотвратить новые жертвы, в том числе среди мирного населения. Грузинское руководство должно одуматься и вернуться к цивилизованным способам решения сложных вопросов политического урегулирования. Российская Федерация продолжит усилия, направленные на предотвращение дальнейшего кровопролития и возвращение ситуации в Южной Осетии в мирное русло».

Западные члены СБ на заседании вели себя пока довольно осторожно. С пространным заявлением выступил постпред Грузии Ираклий Аласания. (Надо сказать, что с этим молодым, хорошо образованным человеком, прекрасно говорившим по-английски и, конечно, по-русски, до августовского кризиса у нас сложились неплохие рабочие отношения.) По утверждению Аласании, правительство Грузии предприняло военные действия в порядке самообороны, обвинял Россию в агрессивных планах против Грузии.

В этой связи в ответном слове я поинтересовался: «Если России приписываются агрессивные намерения, как об этом сегодня говорил представитель Грузии, то почему именно грузинская сторона вот уже длительное время отказывается от заключения соглашения о неприменении силы в грузино-югоосетинском и грузино-абхазском конфликтах, которое обеспечило бы гарантию Грузии от любых попыток использования силы со стороны кого бы то ни было? Послушать постоянного представителя Грузии, так может показаться, что сейчас югоосетинские силы штурмуют Тбилиси, а положение, как мы все знаем, как раз обратное».

Суммируя со своей стороны состоявшиеся обсуждения, констатировал: «Совет Безопасности в ходе предшествовавших сегодняшнему заседанию консультаций не смог выработать чёткой реакции на происходящие события, не смог послать недвусмысленный сигнал сторонам, и прежде всего Тбилиси, о необходимости прекращения применения силы… Мне всё же хотелось бы надеяться на то, что сегодняшнее заседание Совета Безопасности было полезным и не будет воспринято в Тбилиси как неготовность Совета Безопасности — одного из ведущих институтов международного сообщества — мириться с попыткой решить многолетний грузино-югоосетинский конфликт на путях вооружённой агрессии».

События продолжали развиваться предельно драматично. Грузинские войска вторглись на территорию Южной Осетии, начали уничтожать Цхинвал и его жителей. Под огнём оказались российские миротворцы. В ответ российские вооружённые силы начали операцию по принуждению к миру. Тут уже о проведении экстренного заседания Совета Безопасности попросила делегация Грузии. Оно началось 8 августа в 16:15.

Постпред Грузии Аласания заявил о вторжении российских вооружённых сил на территорию Грузии. Ответ российской делегации был следующим:

«Вынуждены констатировать, что Грузия продолжает вероломное нападение на Южную Осетию. Это происходит, несмотря на призыв российского руководства к немедленному прекращению огня, братоубийственного конфликта и к возобновлению переговорного процесса.

Такой сценарий стал возможным в том числе в результате попустительства ряда членов Совета Безопасности, которые заблокировали минувшей ночью оценку происходящей трагедии на основе предложенного Россией документа.

Агрессия была совершена в нарушение основополагающего принципа Устава Организации Объединённых Наций о неприменении силы, Меморандума о мерах по обеспечению безопасности и укреплению взаимного доверия между сторонами в грузино-осетинском конфликте 1996 года, подписанного между грузинской и югоосетинской сторонами не только при участии Российской Федерации и Республики Северная Осетия, но и ОБСЕ, а также основополагающего Соглашения между Российской Федерацией и Республикой Грузия о принципах урегулирования грузино-осетинского конфликта 1992 года.

Данное Соглашение обязало противоборствующие стороны принять меры к прекращению вооружённых столкновений и прекращению огня, а также к выводу вооружённых формирований из коридора, примыкающего к линии соприкосновения…

Тбилиси, как все могли сегодня видеть на экранах телевизоров, использует тяжёлые вооружения, тяжёлую технику и, по сути дела, развязал агрессивные действия против югоосетинского народа. Ведётся массированный огонь по жилым кварталам как Цхинвала, так и других населённых пунктов, в том числе и вне зоны югоосетинского конфликта. В Цхинвале горят школы, университет, министерство культуры, парламент. Разрушен городок миротворцев. Подвергся прицельной бомбардировке российский конвой с гуманитарной помощью, появились сообщения об этнических чистках в сёлах Южной Осетии…

Это нельзя не квалифицировать как грубое нарушение международного права, прежде всего в части обязательств по ограждению гражданских лиц от опасностей, возникающих в связи с военными операциями.

Всё сказанное мною о действиях Тбилиси подтверждает давно и многократно высказывавшиеся с нашей стороны в адрес международного сообщества предупреждения о том, что необходимо обратить, наконец, внимание и перестать смотреть сквозь пальцы на массированные закупки наступательных вооружений, чем грузинская сторона занималась в течение последних нескольких лет, и теперь мы видим, что и этим вооружениям, и тем спецназовцам, которые были обучены с помощью иностранных инструкторов, грузинское руководство нашло применение.

Действия грузинской стороны привели к жертвам, в том числе и среди российских миротворцев. Ситуация дошла до того, что миротворцы с грузинской стороны стреляли по российским миротворцам, вместе с которыми были обязаны выполнять свою миссию по сохранению мира в регионе. Сейчас в Южной Осетии гибнут мирные люди: женщины, дети, старики. Повторяю: многие из них являются гражданами Российской Федерации.

Мы не можем мириться с тем, что страдают российские граждане и миротворцы, которые с риском для жизни все эти годы поддерживали мир в зоне югоосетинского конфликта. Огонь по миротворцам ведётся прямой наводкой из танков, боевых машин пехоты и вертолётов. Уже погибло более 10 миротворцев, более 30 ранены.

Как известно, миротворческие силы не должны подвергаться угрозе в результате действий стороны в вооружённом конфликте. Считаем, что, совершив нападение на российских миротворцев, Грузия продемонстрировала вопиющее пренебрежение к соблюдению норм международного права…

Хотел бы ещё раз подчеркнуть — Россия присутствовала и присутствует на территории Грузии на абсолютно законных началах, исполняя свою миротворческую миссию в соответствии с теми международными договорённостями, которые были достигнуты. И главной своей задачей мы считали и считаем сохранение мира. Россия исторически была и останется гарантом безопасности народов Кавказа».

Тут уже о прекращении огня заговорили американцы. (Спохватились! Какое уж прекращение огня, когда грузинские войска находятся в горящем Цхинвале?) Американский постпред Халилзад заявил: «В выступлении моего российского коллеги ничего не говорилось по вопросу о необходимости незамедлительного прекращения насилия и о согласии прекратить огонь. Я считаю очень важным, чтобы Совет Безопасности чётко и громко заявил о необходимости прекратить огонь».

Мой ответ: «Кто же будет возражать против прекращения огня? Кто же будет возражать против мира? Конечно, мир лучше войны. Но, к сожалению, в такого рода ситуациях одним лозунгом не обойтись. Нужен серьёзный политический анализ ситуации. И нужен не только призыв к прекращению войны, но и констатация того, что были нарушены соглашения, которые позволяли сохранять мир в регионе конфликта на протяжении последних 14 лет. Нужно требование о том, чтобы ситуация была возвращена в то положение, которое существовало до начала агрессивных действий Тбилиси против Южной Осетии. Вот это был бы серьёзный политический подход. А произнести один красивый лозунг на заседании и потом всячески благожелательно кивать в сторону Тбилиси — это не тот путь, который может привести к урегулированию данной, очень острой и опасной конфликтной ситуации».

И чуть позже: «Текущее заседание Совета Безопасности, наверное, не лучшее место для обмена вопросами и ответами между одним постоянным представителем и другим». (Канал для общения с американцами надо было оставлять открытым.)

«Но всё же, это вопрос, на который, конечно же, есть ответ. Для начала грузинское руководство могло бы заявить о том, что оно намерено впредь уважать те соглашения, которые, повторяю, позволяли сохранять мир в зоне конфликта в течение 14 лет. Для начала грузинское руководство могло бы заявить, что готово вернуться на месте к тому положению, которое существовало до того, как они развернули вооружённые действия. Для начала — и я уж не говорю о более серьёзной ответственности — можно было бы принести очень серьёзные извинения — для начала — в связи с тем, что в результате безответственных авантюристических действий грузинского руководства сотни мирных людей погибли, и столица Южной Осетии оказалась разрушенной в течение 24 часов. Для начала — а уж потом мы могли бы продолжить дискуссию».

Градус дебатов ещё больше поднялся в ходе официального заседания Совета Безопасности 10 августа, созванного по инициативе делегаций Грузии и Соединённых Штатов. Оно было целиком показано по российскому телевидению и вызвало широкий общественный резонанс.

Постпред США Халилзад выступил с жёсткой «обвинительной» речью:

«В районе Южной Осетии происходит наращивание военных действий России… Произошла резкая эскалация военных операций против грузинских сил в зоне конфликта.

Расширяются масштабы конфликта. При поддержке России началось военное наступление в Абхазии, Грузии… Кроме того, Россия наносит удары по деревням и городам и другим районам Грузии, в том числе угрожает району Зугдиди и наносит удары с воздуха по аэропорту Тбилиси. В результате военных нападений России разрушены также важнейшие объекты инфраструктуры Грузии, включая морские порты, аэропорты и другие объекты.

Мы по-прежнему сталкиваемся с непреклонным неприятием Россией усилий прекратить насилие. Грузия предлагает прекратить огонь и восстановить статус-кво, которое существовало по состоянию на 6 августа, однако Россия отказывается согласиться с этой разумной позицией.

И наконец, Россия продолжает противодействовать посредническим усилиям международного сообщества в этом конфликте, который сейчас очевидно и безусловно перерос в конфликт между Россией и Грузией.

С учётом этой ухудшающейся ситуации мы должны задать себе вопрос, что может сделать Совет для того, чтобы положить конец насилию, прекратить агрессию и восстановить статус-кво по состоянию на 6 августа…

Мы считаем, что Совет должен принять срочные меры и призвать к незамедлительному прекращению огня, выводу всех сил и к статус-кво по состоянию на 6 августа. Этот призыв прежде всего относится к российским боевым подразделениям, которые были переброшены в последнюю неделю. Мы не можем проявлять безразличие к этому вопросу. Мы приступили к консультациям с другими членами Совета Безопасности и ожидаем, что в ближайшее время будет представлен проект резолюции с призывом о незамедлительном прекращении огня.

Я настоятельно призываю Российскую Федерацию внимательно обдумать последствия этой агрессии против суверенного и демократического государства Грузия. На отношения России с Соединёнными Штатами и другими членами международного сообщества повлияют её непрекращающиеся нападения на Грузию и её отказ содействовать мирному урегулированию этого кризиса».

С моей стороны последовал следующий ответ:

«В течение трёх или четырёх дней мы проводим уже четвёртое (третье открытое) заседание Совета Безопасности, вызванное ситуацией, начало которой было положено агрессией Грузии против Южной Осетии. Хочу напомнить, что серия этих заседаний была начата заседанием, проведённым по инициативе Российской Федерации, которая не только предложила провести это заседание, но и настояла на том, чтобы оно носило открытый характер, потому что нам есть что сказать в отношении происходящего. Сегодняшнее заседание… проходит по совместной инициативе Грузии и Соединённых Штатов Америки. И это не удивительно. Все мы знаем, насколько тесные отношения сложились в последние годы между руководствами этих двух государств. На одном из предыдущих заседаний уважаемый постоянный представитель Грузии назвал семь фамилий якобы российских граждан, которые якобы работают на разных должностях в Южной Осетии, и представил это как свидетельство того, что Россия руководит всем в Южной Осетии. По моим данным, сейчас в Грузии только советников министерства обороны Соединённых Штатов работает 127 человек. Я, правда, не могу назвать их по фамилиям. Вероятно, уважаемый постоянный представитель Грузии знает их по фамилиям. Не говоря уже о всяких прочих советниках.

7 августа, то есть буквально в тот день, когда Грузией были развязаны военные действия против Южной Осетии, закончились довольно масштабные совместные американо-грузинские военные учения, в которых участвовала примерно тысяча американских военнослужащих, с характерным, кстати, названием — „Немедленный ответ“: (Immediate Response). Вот обученные и вооружённые в значительной степени американскими коллегами грузинские их коллеги немедленно и воспользовались той подготовкой, которая была ими получена.

Всё то, что происходит сейчас, далеко не случайно и не неожиданно. Российская Федерация, как вы помните, многократно обращала внимание на ту опасную ситуацию, которая складывается вокруг Абхазии и Южной Осетии. Российская Федерация многократно привлекала внимание к тому, что Грузия усиленными темпами вооружается, в том числе приобретает наступательные вооружения. Грузия является мировым рекордсменом по наращиванию военного бюджета, который за последние годы вырос в 30 раз. Теперь мы понимаем, для чего всё это делалось…

Теперь вернусь к событиям, которые мы обсуждаем. Итак, грузинская агрессия против Южной Осетии началась в ночь с 7 на 8 августа. В момент её начала наши военные связались с министерством обороны Грузии, и грузинский представитель в ответ заявил, что они начинают войну против Южной Осетии. А командующий грузинскими миротворцами г-н Курашвили публично разъяснил, что Грузия приступает к так называемому восстановлению конституционного порядка в Южной Осетии, то есть приступает к военному решению того конфликта, который существовал более 15 лет. Грузинские вооружённые силы приступили к обстрелу из артиллерийских орудий, в том числе установок залпового огня „Град“, территории Южной Осетии. Эти системы применялись варварски, поскольку, как известно, из них прицельный огонь не ведётся, они задействуются применительно к большим площадям. Отсюда и тяжёлые жертвы среди гражданского населения.

Одновременно с началом этих военных действий грузинская сторона стала наносить удары по нашим миротворцам и захватывать городки наших миротворцев, причём удары наносились авиацией, удары наносились танками, удары наносились тяжёлой артиллерией. Как вы знаете, среди наших миротворцев есть и убитые, и раненые. В первые же сутки погибло 12 наших миротворцев.

Как можно назвать эти действия грузинского руководства?

Говорят, что агрессия — это понятие, которое применимо только тогда, когда одна сторона нападает на другую. А если агрессия ведётся против собственного народа, это лучше? А какие юридические термины можно применить к тому, что сделало грузинское руководство? Можно ли применить термин „этническая чистка“? А когда в течение нескольких дней из 120-тысячного населения Южной Осетии беженцами в России оказывается более 30 тысяч человек, более четверти населения — несмотря на то, что переход из Южной Осетии в Северную сопряжён с колоссальными трудностями и риском для жизни — это этническая чистка или нет? Говорят: а соответствует ли это понятию „геноцида“ или нет? А когда из 120-тысячного населения в первые же сутки гибнет две тысячи человек мирного населения — это геноцид или нет? Сколько мирных людей должно погибнуть, прежде чем можно будет назвать эти действия геноцидом?

Сегодня постоянный представитель Грузии, как и вчера по телевидению президент Саакашвили, сокрушался по поводу гибели мирных людей в Грузии. И действительно, гибель мирных людей всегда вызывает тревогу и сожаление. Но почему же они не сокрушались по этому поводу, когда стирали с лица земли Цхинвал и десять сёл на линии разграничения между Грузией и Южной Осетией? А как нам было относиться ко всему этому? Как нам и международному сообществу было относиться к тому, что, несмотря на все международные соглашения, наши миротворцы — кстати, напомню, что они находятся в Южной Осетии в соответствии с соглашением 1992 года, подписанным Грузией и Южной Осетией в Дагомысе, — подвергаются прямому нападению, когда прямому уничтожению подвергается население, большая часть которого является гражданами России? На что они рассчитывали? На то, что наши миротворцы разбегутся, как в своё время некоторые миротворцы разбежались в Сребренице? Мы не могли этого допустить. Мы не могли оставить в беде ни гражданское население Южной Осетии, ни наших миротворцев. Поэтому в Грузию были введены дополнительные силы, которые продолжали и продолжают решать задачу вытеснения Грузии с территории Южной Осетии.

Теперь говорят о районе действий, об адекватности, разумности наших действий. Ну, во-первых, наши действия были адекватными в течение 16 лет по Дагомысскому соглашению. Мы адекватно действовали как миротворцы, когда адекватно вела себя грузинская сторона. А можно ли назвать адекватными действия грузинской стороны, совершившей этот акт агрессии? Давайте же будем все вести себя адекватно, и тогда будем рассуждать об „адекватности“.

Как знает любой военный человек — и не только военный, — я думаю, когда ведётся такого рода операция, подавляются цели не только непосредственно в районе конфликта, но иногда и за его пределами — те цели, которые используются для поддержки военных действий. Мы это видели многократно в разных ситуациях.

Кстати, в случае с Косово никто себя особыми дефинициями не ограничивал, а просто стали бомбить столицу, Белград, и мосты на Дунае, которые находились в сотнях километров от зоны конфликта. Я категорически отвергаю предположение о том, что мы неизбирательно ведём военные действия. Г-н Аласания позволил себе сослаться в качестве аргумента на заявление, якобы сделанное российским военнопленным лётчиком в ходе допроса в Грузии — заявление о том, что якобы ему дано было указание неизбирательно вести огонь. Такая ссылка просто кощунственна и недопустима на открытом заседании Совета Безопасности ООН.

Теперь о заявлении г-на Халилзада в отношении террора против гражданского населения. Это заявление, уважаемый г-н Халилзад, абсолютно недопустимо, тем более из уст постоянного представителя страны, о действиях которой мы знаем, в том числе, о том, к каким последствиям они приводят для мирного населения и Ирака, и Афганистана, и той же Сербии. Так что, если вы действительно хотите искать пути выхода из вооруженного конфликта, то давайте заниматься поиском серьёзных политических решений, а не пропагандой, даже если, может быть, какие-то ваши политики хотели бы, чтобы вы позанимались пропагандой здесь, в Совете Безопасности ООН…

Теперь, как же дальше быть? Какие решения надо принимать? Что может предпринять мировое сообщество? Ну во-первых, тут прозвучало странное утверждение, что Россия якобы отказывается от каких-то международных усилий в этой связи. Конечно, не отказывается. Президент Медведев провёл очень хорошую беседу вчера или позавчера с президентом Бушем. Наш министр иностранных дел просто не отходит от телефона — всё время разговаривает с государственным секретарём США. По-моему, пять или шесть раз за последние 36 часов они поговорили. Сегодня 45 минут, кстати, говорили в последние несколько часов. Со всеми мы общаемся, всем объясняем, всех выслушиваем: и представителей европейских государств, и представителей различных европейских структур. Так что международное сообщество может сыграть здесь соответствующую роль.

Теперь по поводу возмущения постоянного представителя Грузии, что наш президент отказался разговаривать с президентом Грузии. Простите меня, а какой же приличный человек будет с ним сейчас разговаривать, после того как мы годами объясняли ему, что любая попытка военного решения конфликта будет самоубийственной для Грузии, что мы не допустим того, чтобы стёрли с лица земли Южную Осетию и Абхазию, чтобы осетин и абхазов выгнали за пределы Грузинской Республики? Причём говорилось это с первого контакта президента Саакашвили с российским президентом и до последнего момента. И он уверял нас, как и публично уверял международное сообщество, что у него и в мыслях нет применять силу против собственного народа.

Но это, конечно, не значит, что мы уходим от контактов с нашими грузинскими коллегами. Контакты продолжаются на самых разных уровнях. Например, опять же в последние несколько часов состоялся обстоятельный телефонный разговор нашего министра иностранных дел с министром иностранных дел Грузии. В чём проблема? И мы сегодня вот опять на Совете Безопасности с этой проблемой столкнулись.

Почему-то наиболее чёткое заявление по поводу прекращения огня, каких-то миролюбивых намерений прозвучало не от постоянного представителя Грузии, а от постоянного представителя Соединённых Штатов. Вот общается министр иностранных дел Грузии с министром иностранных дел России. Наш министр иностранных дел говорит чётко и ясно то, что мы говорили вчера и что я говорил коллегам по Совету Безопасности: грузинские войска должны уйти с территории Южной Осетии; Грузия должна заявить, что она готова подписать соглашение о неприменении силы с Южной Осетией, а также с Абхазией. И тогда начнётся сложный процесс обсуждения всех других вопросов, включая и выход в соответствующий момент на политическое решение, которое, конечно же, будет чрезвычайно затруднено после тех авантюристических действий, которые предприняла Грузия.

Что нам отвечают? „Мы уже ушли“. Так мы же знаем, что не ушли из Южной Осетии. Там же стреляют в наших военнослужащих. А если хотят уйти, я вас заверяю, что мы мешать не будем. Грузинские военнослужащие ни южным осетинам, ни нам, я вас уверяю, на территории Южной Осетии не нужны…

Так давайте заявите чётко: „Мы готовы остановить войну. Мы уходим из Южной Осетии. Мы готовы подписать соглашение о неприменении силы“. Вот это серьёзный подход, уважаемый постпред Халилзад, а не вброс резолюции в Совет Безопасности. Кстати, вы сказали, что обсуждаете её с коллегами. Могли бы и с российскими коллегами, между прочим, обсудить, если вы хотите, чтобы какой-то документ был принят Советом Безопасности. Вот это был бы серьёзный подход, а не пропагандистский подход…

Так что давайте к этой действительно трагической ситуации подходить серьёзно. Серьёзное решение возможно. Серьёзное решение может быть принято прямо сейчас. Оно должно быть принято в первую очередь Тбилиси. И тогда Россия — и, я надеюсь, всё международное сообщество — помогут Грузии выйти из той тяжелейшей ситуации, в которой она оказалась в результате авантюристических действий своего руководства».

Буквально через секунду после того, как я завершил заявление, зазвонил мой мобильный телефон. Это был Лавров. Он сказал, что смотрит заседание по телевидению. Всё в порядке. Прозвучала исключительно важная поддержка. Надо сказать, что и перед началом заседания мы довольно долго проговорили с министром по телефону. Обсуждали разные варианты поворота дискуссии. Многое очень пригодилось.

После пространных выступлений всех членов Совета слово вновь взял Халилзад: «Я хочу остановиться лишь на одном моменте из выступления посла Чуркина. Посол Чуркин ссылался на телефонный разговор между его министром и госсекретарём Райс сегодня утром. Этот разговор ставит серьёзные вопросы в отношении целей России в конфликте. Во время разговора министр иностранных дел Лавров сказал государственному секретарю Соединённых Штатов Райс, что демократически избранный президент Грузии — я цитирую — „должен уйти“. Привожу цитату ещё раз: „Саакашвили должен уйти“. Это совершенно неприемлемо и выходит за рамки.

Я хочу спросить посла Чуркина: цель вашего правительства состоит в смене режима в Грузии, в свержении демократически избранного правительства Грузии?

Россия должна подтвердить, что её целью не является смена демократически избранного правительства Грузии и что она признаёт территориальную целостность и суверенитет Грузии.

Россия угрожает территориальной целостности Грузии, и Совет должен действовать решительно и вновь подтвердить территориальную целостность и суверенитет Грузии».

Последовал мой ответ: «Я прямо хочу сказать, что „изменение режима“ — это американская терминология. Мы этой терминологией не пользуемся. Но иногда бывают случаи, когда лидеры, а некоторые из них, мы знаем из истории, даже и выбирались своими народами — разные, бывает, лидеры приходят к власти и демократическим или полудемократическим путём, — когда эти лидеры становятся преградой, для того чтобы народ мог выйти из той или иной ситуации. В этих ситуациях некоторые лидеры принимают мужественные решения в отношении своего политического будущего. Иногда те или иные вопросы обсуждаются, в том числе и между дипломатами. Я обнадёжен тем, что вы публично об этом говорите. Я полагаю, это означает, что эта идея вас заинтересовала и вы готовы вынести её на суд международной общественности».

Халилзад вновь нажал кнопку микрофона: «Я приношу свои извинения за то, что мне приходится выступать снова, но я хотел бы вновь задать свой вопрос послу Чуркину. Он не ответил на этот вопрос. Преследует ли Российская Федерация цель смены руководства в Грузии?»

Мой ответ, после небольшой паузы, был таким: «Я полагаю, что я дал исчерпывающий ответ. Может быть, в первый раз проблема была в том, что г-н Халилзад не успел надеть свой наушник. Поэтому я сейчас подождал, пока он это сделает. Я полагаю, что я дал исчерпывающий ответ на этот вопрос».

Последний обмен репликами получил в прессе любопытную трактовку. Некоторые аналитики усматривали в нём «российский ответ» на выпад американского постпреда Эдлая Стивенсона против постпреда СССР Валериана Зорина во время Карибского кризиса в октябре 1962 года. Тогда американец, вопрошавший, есть ли советские ракеты на Кубе, бросил Зорину: «Не надевайте наушник, вы прекрасно понимаете по-английски». Признаюсь, ни о каких исторических аналогиях я не думал.

Важные события произошли 11 августа. Утром мной было направлено письмо на имя председателя Совета Безопасности, содержавшее юридическое обоснование действий России в конфликте на Кавказе:

«7 августа 2008 г. грузинские силы в нарушение существующих соглашений о прекращении огня в зоне грузино-осетинского конфликта начали военную операцию в Южной Осетии.

Масштабы нападения на военнослужащих Российской Федерации, развёрнутых на территории Грузии на законных основаниях, и граждан Российской Федерации, количество погибших в результате этого нападения, а также заявления политического и военного руководства Грузии, продемонстрировавшие агрессивные намерения грузинской стороны, свидетельствуют о том, что мы имеем дело с незаконным применением военной силы против Российской Федерации. В этих обстоятельствах российская сторона была вынуждена использовать своё неотъемлемое право на самооборону, закреплённое в статье 51 Устава Организации Объединённых Наций.

Имею честь заверить вас в том, что применение силы российской стороной строго соразмерно масштабам нападения и преследует одну-единственную цель — защитить российский миротворческий контингент и граждан Российской Федерации от незаконных действий грузинской стороны и предотвратить вооружённые нападения на них в будущем. Российская сторона не совершает нападений на гражданское население или гражданские объекты. Российским военным подразделениям были даны соответствующие указания.

Применение силы российской стороной в порядке самообороны будет продолжаться до тех пор, пока не перестанут существовать обусловившие его обстоятельства».

Позднее в тот же день состоялось закрытое заседание СБ. В пользу этого почему-то высказался председательствовавший в Совете постпред Бельгии Ян Граулс. Мы сказали, что готовы продолжать дискуссию в любом формате, но согласны и на закрытый.

Закрытые заседания хороши тем, что иногда способствуют откровенности разговора. Опасность — градус дискуссии может зашкалить. Так и произошло 11 августа. Постпреда США вновь особенно интересовала судьба Саакашвили. Стал он нагнетать и более широкий политический контекст, заявляя, что мы имеем дело с важной проблемой для будущих американо-российских отношений и отношений России со всем остальным миром. С нашей стороны последовал такой ответ:

«Уважаемый г-н Халилзад пугает нас тем, что могут как-то ухудшиться российско-американские отношения.

Интересно, что вы думаете? Вот совершил г-н Саакашвили эту агрессию против Южной Осетии, и, предположим, мы бы не вмешались. Что бы произошло? Ну, поубивали бы там сейчас 2000, может быть, 20 000 осетин, остальные бы перебежали через Рокский тоннель на территорию Российской Федерации. Значит, это — триумф г-на Саакашвили; что бы он следующее сделал? Вы его по телевизору когда-нибудь видели? Может быть, даже лично общались. Он бы на Абхазию пошёл. Но тут, конечно, Россия опять бы ничего не сделала. И что бы произошло в Абхазии — то же самое произошло. А почему бы мы ничего не сделали? А потому что мы не хотели, чтобы ухудшились наши отношения с Соединёнными Штатами Америки. Вы понимаете, о чём я говорю, г-н Халилзад?

И второе. Соединённые Штаты точно так же заинтересованы в хороших отношениях с Российской Федерацией, как и Российская Федерация — в отношениях с Соединёнными Штатами. Если Соединённые Штаты хотят в каких-то вопросах обойтись без Российской Федерации, то в некоторых ситуациях мы вам можем такую возможность предоставить. Так что давайте лучше сосредоточимся на совместных усилиях по решению той сложной ситуации, в которой оказалась Грузия в результате известных действий грузинского руководства».

И по поводу Саакашвили: «Зачем же всё путать?.. Трубят на весь свет, что Россия в качестве условия ставит согласие на уход Саакашвили; и напугали Саакашвили, бедного, а он — обратно к американцам. Американцы — в Совет Безопасности. Да что ж вы так себя ведёте?

А вы знаете, сколько разговоров с вами мы можем публичной огласке предать, так что вам мало не покажется? Знаете, сколько? Это не лучший способ ведения дел».

В конце заседания постпред Грузии Аласания затронул болезненную тему того, как теперь грузины и русские смогут мирно сосуществовать в кавказском регионе. Прозвучал ответ:

«Конечно, трудно рассчитывать, что те добрые чувства, которые десятилетиями и веками объединяли русский и грузинский народы, вот так быстро восстановятся. Травма восприятию нанесена, конечно, немалая, хотя, я считаю, что на бытовом уровне, всё-таки, отношения остаются нормальными, и симпатия остаётся той же, какой она была десятилетиями, но травму будет залечить непросто.

Ну вот, посол Аласания сказал, как же мы будем с вами вместе жить? Но мы с вами не собираемся вместе жить. Мы собираемся жить в отдельных государствах — в суверенной Грузии и в суверенной Российской Федерации. А вот как вы будете жить вместе с южными осетинами так, как вы хотите, и с абхазами после всего произошедшего — вот это действительно вопрос серьёзный. Это действительно серьёзный вопрос. И тут действительно, наверное, надо подумать, как это всё можно обустроить после всего того, что произошло».

Жаркое заседание Совета Безопасности имело достаточно неожиданное продолжение. Уже довольно поздно вечером моей жене позвонила супруга Халилзада Шерил и пригласила на следующее утро на «чай вчетвером». Встретились. Поговорили как ни в чём не бывало.

К этому времени, правда, и в ситуации произошли очень важные перемены. Президент Медведев заявил о завершении операции по принуждению к миру, а в Кремле состоялась встреча президентов России и Франции, председательствовавшей в Европейском союзе, по итогам которой был обнародован «план Медведева — Саркози», задававший параметры политического урегулирования конфликта. В первоначальном варианте плана, зачитанном в Кремле на русском и французском языках обоими президентами, содержалась и фраза о том, что начнётся «международное обсуждение вопросов будущего статуса Южной Осетии и Абхазии», то есть, по сути, французы признавали неизбежность независимости двух бывших грузинских автономий. Позже, однако, под давлением США эти слова из документа были изъяты.

В целом возникает вопрос об ответственности Вашингтона за предпринятые Тбилиси авантюристические действия. Исчерпывающий ответ на него смогут дать только историки. Трудно представить себе, что, имея в Грузии в начале августа 2008 года более ста военных советников, Соединённые Штаты не знали о готовящемся нападении на Южную Осетию. «Надёжный источник» рассказал мне о таком эпизоде в беседе Государственного секретаря США Райс с Саакашвили, состоявшейся в Тбилиси незадолго до конфликта. Райс несколько раз с эмфазой повторила: «Русские не хотят воевать». Что имела в виду госсекретарь? Что нашим миролюбием надо воспользоваться для достижения политической договорённости? Или что Россия не вмешается в конфликт, даже если Тбилиси пойдёт тропой войны?

Принятие «плана Медведева — Саркози» не означало завершения «грузинской эпопеи» в Совете Безопасности ООН. 13 августа французская делегация передала нам текст проекта резолюции СБ, одобрявший московский мирный план. Проект имел два существенных изъяна: в нём не содержалось какой-либо квалификации действий Тбилиси и подтверждалась территориальная целостность Грузии. Это стало камнем преткновения. 19 августа французы инициировали официальное заседание Совета Безопасности, на нём они распространили краткий проект резолюции с требованием к России вывести свои войска. Главные критические стрелы западников были направлены на то, что российские войска продолжают оставаться на территории Грузии, причём и за пределами Южной Осетии и Абхазии. С нашей стороны последовали разъяснения в отношении действий российских вооружённых сил на территории Грузии, в том числе в свете положения «плана Медведева — Саркози» о том, что «до создания международных механизмов российские миротворческие силы принимают дополнительные меры безопасности». Относительно нового французского проекта резолюции подчёркивалось: Совет должен поддержать «план Медведева — Саркози» целиком, а не выдёргивать из него отдельные элементы, причём в искажённом виде.

20 августа на консультативном заседании Совета Безопасности российская делегация распространила свой проект резолюции в поддержку московского мирного плана. Однако согласия по её тексту достичь так и не удалось.

26 августа Пан Ги Муну было передано письмо президента Медведева, в котором сообщалось, что Российская Федерация «поставлена перед необходимостью принятия трудного, но единственно возможного в сложившихся условиях решения о признании государственного суверенитета и независимости Южной Осетии и Абхазии». Позднее в тот же день президент Медведев подписал соответствующие указы. Это послужило поводом созыва грузинами ещё одного официального заседания Совета Безопасности, состоявшегося 28 августа. Со своей стороны я воспользовался открытым характером заседания для того, чтобы зачитать перед всеми членами международного сообщества указы Президента России о признании Республики Абхазия и о признании Республики Южная Осетия, разъяснив исторический и юридический контекст данного решения. Не обошлось без острой полемики. В ней от американцев участвовал первый заместитель постоянного представителя США при ООН Алекс Вулф. Мой ответ на выпады грузинского и западных коллег выглядел так:

«Вы знаете, господин Председатель, если бы в нашем зале сегодня впервые появился инопланетянин, то, уверен, после того как он послушал бы нашу дискуссию, его сердце переполнилось бы гордостью за членов Совета Безопасности. Какие принципиальные люди! Как последовательно они защищают высокие принципы международного права! Мне особенно, должен сказать, понравилось заявление представителя Соединённых Штатов, напоминающее членам Совета Безопасности о том, что государства в своих действиях должны воздерживаться от использования или угрозы применения силы.

Но хотел бы спросить уважаемого представителя Соединённых Штатов. Оружие-то массового поражения нашли в Ираке или всё ещё ищете? Хотел бы спросить уважаемого представителя Соединённых Штатов, не раздаются ли из Вашингтона угрозы в отношении другого члена Организации Объединённых Наций — применить против него силу или даже стереть его с лица земли?

Теперь некоторые члены Совета Безопасности напоминают о важности соблюдать резолюции Совета Безопасности, соблюдать принцип территориальной целостности. А где же вы, дорогие коллеги, были, когда мы с вами обсуждали Косово?..

Уважаемый постпред Коста-Рики напирал на то, что со стороны Российской Федерации имело место использование силы. Скажите, а как же мы должны были отвечать на то, что стали стирать с лица земли Цхинвал?

Кстати, мы в Совете Безопасности, коллеги помнят, на протяжении нескольких недель до этого выступали за то, чтобы было выработано заявление председателя Совета Безопасности о неприменении силы. Почему нас не поддержали? А в первые часы конфликта мы пытались выработать решение о прекращении огня. Почему нас не поддержали?

Сегодня премьер-министр Владимир Путин в интервью CNN рассказывал, как он, находясь в Пекине на церемонии открытия Олимпийских игр вечером 8 августа (по нью-йоркскому времени это было утро 8 августа, как раз в самом начале военных действий Грузии против Южной Осетии), обратился к президенту Бушу на предмет того, чтобы президент Соединённых Штатов поспособствовал прекращению кровопролития. На что президент Буш ответил: „Войны никто не хочет“. А оказывается, господин Саакашвили с ним не был согласен. Не был согласен господин Саакашвили с президентом Бушем. И что нам было делать? Просить НАТО о применении силы в Южной Осетии? Так НАТО в Афганистане занято, американские, натовские войска заняты в том же Косово, в Ираке. Занято было НАТО. Не могла Южная Осетия просить помощи НАТО и обратилась к России. Потому что такова миссия России — заботиться о безопасности народов Кавказа.

Насчёт использования силы. Конечно, использовать силу — это плохо. Но я ещё раз напомню, как в том же Косово использовалась вооружённая сила НАТО.

Грузия закрыла свой эфир от всех станций, кроме грузинских. Вели и до сих пор ведут разнузданную антироссийскую пропаганду среди грузинского народа. Разве мы разбомбили телевизионную вышку в Тбилиси? Нет. А вот НАТО в один из первых дней войны взяло и разбомбило телевизионную вышку в Белграде, поскольку не понравилось, какие передачи там ведутся, не пожалев ни сербских, ни иностранных журналистов. Вот вам, пожалуйста, использование силы».

Заседание СБ, оказавшееся последним в «августовской серии», вызвало волну разнообразных комментариев в СМИ. К делу подключились даже психологи. Любопытно было прочитать следующий комментарий руководителя Центра правовой и психологической помощи в экстремальных ситуациях Михаила Виноградова:

«С первых минут выступления Чуркин держал руки перед собой сложенными одна на другую. С одной стороны, эта поза говорит о закрытии от негативного влияния, с другой — демонстрирует спокойную уверенность в своих словах. Мимикой и энергичными рублеными жестами Чуркин подчёркивал расположение для контакта и позитивные намерения. Желание аргументированно объяснить оппонентам правоту своей позиции и страны, которую он представляет.

Каждый тезис его высказываний прерывался короткой паузой, чтобы оппоненты могли осмыслить и принять сказанное. Речь его была спокойна, доказательна, несбивчива, тон голоса твёрдый (причём на протяжении всего выступления), глаза устремлены на собеседников. Это показывает, что он сам глубоко прочувствовал ситуацию и уверен в том, что говорит, и его личная позиция как человека не расходится с позицией чиновника, представляющего страну.

Открытый жест, когда Чуркин разводит руки в стороны и поднимает брови, — символ недоумения позицией оппонентов, удивления, как это они не могут или не хотят понять таких очевидных вещей.

Слушая речь Чуркина и во время своего выступления американский представитель был заметно растерян и тревожен. Он крутил в пальцах карандаш, что говорит о желании сбросить эмоциональное напряжение, нервозность и непонимание того, как реагировать на происходящее. Его растерянный вид подчёркивает несамостоятельность и внутреннее осознание провала заготовленного выступления. Об этом говорит и то, что Вулф во время выступления не отрывал от бумажки глаз и речевые акценты расставлял механически, а не эмоционально.

По мимике, нетерпеливому движению рук было видно, что темой американец глубоко не владеет и вообще хочет, чтобы поскорее всё кончилось и можно было выйти из зала».

(Не хочу, чтобы на основании этого комментария о Вулфе осталось плохое впечатление. Он был высокопрофессиональным дипломатом, в отсутствие постпредов подолгу возглавлявшим американскую делегацию, с ним у нас сложились хорошие деловые отношения.)

Перипетии борьбы в Совете Безопасности вызвали повышенный интерес у нас в стране. Нам приходили многочисленные послания поддержки. Дискуссии в СБ ещё продолжались, когда мы с диппочтой получили написанное на бланке и заключённое в скромную рамку и под стекло благодарственное письмо от Ульяновской общественной организации военнослужащих, ветеранов межнациональных конфликтов и чеченской войны «Воинское братство» такого содержания:

Благодарим Вас за высокий профессионализм, мужество и героизм, проявленные в защите интересов отечества, а также покорены Вашей неиссякаемой энергией, честностью, искренностью и волей. Желаем процветания, благополучия и здоровья Вам и Вашим коллегам».

Я был просто потрясён.

Завершение громких заседаний Совета по Кавказском кризису не означало прекращения работы Совета Безопасности на этом направлении. Она продолжалась в новых, пост-конфликтных условиях.

8 сентября подписали документ об осуществлении «плана Медведева — Саркози». Он регламентировал порядок вывода вооружённых сил, предусматривал развёртывание наблюдателей ЕС в зонах, прилегающих к Южной Осетии и Абхазии, а также создавал механизм международных дискуссий по проблемам, возникшим в треугольнике Тбилиси — Сухум — Цхинвал. Относительно ооновских наблюдателей, которые на протяжении ряда лет работали на стыке Абхазии и Грузии, документ предусматривал, что они будут и далее осуществлять свой мандат в районе своей ответственности «без ущерба для возможных корректировок в будущем по решению Совета Безопасности ООН».

Мы полагали: продолжение работы ооновских наблюдателей может быть полезным, но в условиях, когда Россия признала Абхазию и Южную Осетию, нас уже не могли устраивать формулировки, ранее использовавшиеся в соответствующих резолюциях СБ ООН. В них наблюдатели назывались «миссией ООН в Грузии» и подтверждалась территориальная целостность этой страны. Первое продление мандата наблюдателей после конфликта должно было состояться в начале октября. Мы пошли на компромисс, подчеркнув его временный характер до выработки более основательных формулировок. Принятая Советом Безопасности 9 октября 2008 года резолюция в преамбуле содержала ссылку на все «соответствующие резолюции, включая резолюцию 1808 от 15 апреля 2008 года» (она последняя, в которой говорилось о территориальной целостности Грузии). Однако сама миссия в постановляющей части меняла название и теперь просто называлась «миссией Организации Объединённых Наций». Ссылка на Грузию отсутствовала, поскольку наблюдатели должны были действовать на территории как Грузии, так и Абхазии. Всё же в долгосрочном плане возникшее противоречие разрешить не удалось. При следующем продлении мандата миссии в феврале 2009 года западные коллеги упёрлись, и на предложенный ими проект резолюции, содержавший косвенную ссылку на территориальную целостность Грузии, нам пришлось наложить вето. Ооновская миссия наблюдателей перестала существовать. В условиях, когда российские военные уже заняли свои новые позиции в Абхазии (как и в Южной Осетии), в соответствии с новыми российско-абхазскими и российско-югоосетинскими договорённостями, а еэсовские наблюдатели были развёрнуты на территориях, прилегающих к Абхазии и Южной Осетии, эта потеря оказалась невелика.

Курьёзы

Как случается в жизни, 2008 год принёс не только трагедии, но и курьёзы. Осенью того же года в полном разгаре была американская предвыборная гонка, в которой схлестнулись демократ Барак Обама и республиканец, выступавший с жёстких антироссийских позиций, Джон Маккейн. Мы немало удивились, когда на адрес нашего представительства на моё имя пришло письмо за подписью Маккейна. В нём он стращал ужасами прихода к власти Обамы, благодарил за «вашу поддержку нашей партии и нашей страны» и прозаично просил денег — «в размере 35, 50, 100, 500, 1000, 2500 и даже 5000 долларов». Причём, чтобы читатель об этом не забыл, перечень цифр повторяется в письме трижды. Можно было бы, конечно, просто посмеяться и выбросить письмо в корзину: наиболее вероятное объяснение его появления — недостатки массовой компьютерной рассылки соответствующих посланий. Тем не менее Америка есть Америка, здесь всегда надо проявлять осторожность. Поэтому от имени Постоянного представительства России при ООН мы сделали следующее заявление: «Мы получили письмо от сенатора Джона Маккейна, в котором содержалась просьба о финансовом вкладе в его президентскую кампанию. В связи с этим мы хотели бы вновь подчеркнуть, что российские официальные лица, Постоянное представительство Российской Федерации при ООН или российское правительство не финансирует политическую деятельность в иностранных государствах».

Всё же Маккейн не унимался. Аналогичное письмо мы получили вскоре вновь. Видимо, уж очень были нужны деньги!

Генеральная Ассамблея

Из всего предшествующего повествования, вероятно, можно подумать, что в ООН нет ничего, кроме Совета Безопасности. Действительно, у российского постпреда (как, думаю, и у других постпредов-членов СБ) Совет занимает не менее 80 процентов времени. Между тем, главным пунктом приложения усилий подавляющего большинства членов Организации, которых в 2011 году стало 193, является Генеральная Ассамблея. Механизм её работы очень сложен, опирается на деятельность шести комитетов, проводящих периодические сессии. Однако кульминацией деятельности Генеральной Ассамблеи является открытие её очередной сессии и проводимая в этой связи «неделя высокого уровня» — общеполитическая дискуссия, в которой участвуют главы государств и правительств, министры иностранных дел.

Практически каждый год общеполитическая дискуссия запоминается чем-то особенным. В 2009 году российскую делегацию возглавил президент Дмитрий Анатольевич Медведев. Это также было первое появление в стенах ООН нового президента США Барака Обамы. В сентябре 2009 года американцы председательствовали в Совете Безопасности и не преминули воспользоваться этим, чтобы провести заседание СБ на высшем уровне, посвящённое проблеме ядерной безопасности (в истории Организации такое случалось всего лишь в пятый раз).

Для меня подготовка к важным событиям сопровождалась неприятным эпизодом, связанным с работой с прессой. (Общение дипломата со СМИ всегда сопряжено с «риском» неточного цитирования либо искажённой интерпретации сказанного. Хотя это бывает и нечасто, но порой ставит дипломата в сложное положение.)

Я дал большое интервью американскому информагентству Bloomberg. По ходу упомянул о том, что в Америке ещё не изжиты стереотипы холодной войны. В конце длинного дня, ближе к полуночи вернулся в свой кабинет. На столе лежал «отчёт» журналиста о моём интервью, где мне приписывалось обвинение лично Барака Обамы в мышлении времён холодной войны. В канун его встречи с Дмитрием Анатольевичем Медведевым выступать с такими утверждениями было бы по меньшей мере неуместно! Я дозвонился до одного из руководителей агентства и потребовал опубликовать опровержение. Мне было сказано, что Bloomberg никогда этого не делал. Пришлось пригрозить скандалом. Через некоторое время мне перезвонили и признали, что в транскрипте моих ремарок личных выпадов против Обамы действительно нет. Агентство выпустило новую более точную версию интервью. Что это было? Просто погоня за «политической клубничкой» или попытка омрачить начинавшийся тогда очередной период «потепления» в российско-американских отношениях?

Многим общеполитическая дискуссия 2009 года запомнилась выступлением лидера ливийской революции Муаммара Каддафи. Открытие каждой новой сессии Генассамблеи проходит в соответствии с устоявшимися протокольными традициями. Открывает сессию председатель Генассамблеи, который избирается на один год, затем выступает Генсекретарь ООН, после чего выступает президент Бразилии (говорят, что именно бразилец оказался «самым смелым» на первой сессии Генассамблеи). После него наступает очередь президента США как страны, принимающей у себя Организацию. Хуже всего выступать сразу после него. Многие делегации, в том числе президенты и министры иностранных дел, приходят послушать американского президента, а по окончании его речи расходятся. Поэтому третьему оратору приходится говорить, когда по залу бродят толпы людей. Этим оратором, как правило, является руководитель страны, представитель которой стал председателем данной сессии Генассамблеи. На пост заступил ливийский дипломат Али Треки, и после Барака Обамы в списке значился «лидер ливийской революции». Во время выступления Обамы Каддафи сидел на месте ливийской делегации в зале Генассамблеи. (Обычно высокопоставленного оратора сотрудник ооновского протокола выводит из комнаты ожидания за трибуной председателя Генассамблеи.)

Когда после выступления американца началось «хождение по залу», Каддафи это не понравилось, и он остался сидеть на своём месте. Что продолжалось минут десять. Председатель Генассамблеи напрасно взывал к делегациям с просьбой угомониться, чтобы «оказать соответствующее уважение» следующему выступающему. Когда шум, наконец, улёгся, Каддафи встал и, гордо подняв голову, прошёл на трибуну в своих развевающихся бедуинских одеждах.

На выступление в общеполитической дискуссии отводится 15 минут. По истечении данного времени на трибуне загорается красный свет, хотя выступающему он не слишком мешает, и многие его попросту игнорируют. Каддафи говорил 1 час 40 минут. После 50 минут потерял сознание привезённый им с собой ливийский синхронный переводчик. К счастью, у ООН есть и свои переводчики с арабского языка — ведь это один из официальных языков Всемирной организации. По ходу дела, критикуя существующие в ООН порядки, Каддафи демонстративно надорвал ооновский Устав. Среди делегаций всё это вызвало в основном усмешку. Запаниковали американцы. Дело в том, что Ливия тогда являлась непостоянным членом Совета Безопасности. На следующий день Каддафи должен был участвовать в заседании СБ под председательством Обамы. На всё мероприятие, включая принятие резолюции и 15 выступлений глав государств и правительств, предполагалось затратить не более полутора часов. Но что если Каддафи снова разговорится? Ни прервать ливийского лидера, ни встать со своего места и уйти на какую-то другую запланированную встречу американский президент не смог бы. Американцы пошли на «техническую новацию». У таблички «Председатель Совета» поставили сигнальную лампу, она должна была зажигаться красным светом, если бы оратор превысил отведённый пятиминутный лимит для выступления. Хотя Каддафи это вряд ли остановило бы — ведь игнорировал же он красный свет на трибуне Генеральной Ассамблеи. К великому облегчению американцев, Каддафи на заседание Совета не явился. Вместо него выступал ливийский постпред Абдель Шалькам, уложившийся в четыре минуты. (Именно он впоследствии пошёл в атаку на своего босса за тем же столом Совета Безопасности.) Сам же Каддафи преспокойно появился в нью-йоркском Совете по международным отношениям и вёл себя там вполне адекватно. Возможно, перед выступлением в Генассамблее он накурился чего-то «для куражу».

Последнее об общеполитической дискуссии. В 2010 году Россию на ней довелось представлять мне: у Лаврова имелись другие обязательства в Москве, и он не смог дождаться своей очереди в длинном списке выступающих. Постпред выступал от имени Советского Союза в истории Организации всего дважды, а от имени России — впервые. Это была большая честь, тем более что и текст речи доверили готовить нам самим.

Не обошлось без курьёза. Наше выступление содержало хвалебное упоминание о заключённом в марте российско-американском Договоре о дальнейшем сокращении и ограничении стратегических наступательных вооружений. Во время состоявшегося за пару часов до моего выхода на трибуну Генеральной Ассамблеи заседания Совета Безопасности (бывает и такое — Совет не прерывает работу и во время общеполитической дискуссии на Ассамблее) я передал записку свое американской коллеге: «Сьюзан, сегодня на Ассамблее я буду позитивно говорить о наших отношениях с Соединёнными Штатами. Ожидаю аплодисментов от твоей делегации». Это была, конечно, шутка. Когда выступают постпреды, аплодируют обычно только в конце, да и то по особым случаям. Однако, Сьюзан Райс то ли решила «вернуть» мне шутку, то ли со всей серьёзностью отнеслась к моему обращению, но, когда я зачитал соответствующий абзац, с места делегации США раздались громкие аплодисменты, не подхваченные (видимо, от растерянности) даже нашей делегацией. Я с трудом удержался от того, чтобы не рассмеяться.

Особое значение в 2010 году мы придавали торжественному заседанию Генассамблеи, посвящённому 65-й годовщине Победы во Второй мировой войне. Готовились к нему долго и тщательно. К работе с энтузиазмом подключились все постпредства стран СНГ. Решили, что выступит каждый. (На аналогичном мероприятии, посвящённом 60-й годовщине победы, от имени СНГ выступал постпред России Андрей Денисов.)

В связи с не обещавшим особых проблем заседанием неожиданно возникла острая коллизия. Утром нами доверительно был получен проект заявления от имени Европейского союза, с ним собирался выступать постоянный представитель Испании. Начиналось оно фразой, в которой отдавалась дань памяти президенту Польши Качиньскому, недавно погибшему «на пути к месту событий времён Второй мировой войны». Казалось, чего здесь особенного? Однако по поводу смерти польского руководителя, разбившегося при приземлении под Смоленском, куда он летел на посещение Катынского мемориала, только что состоялось специальное траурное заседание Генеральной Ассамблеи (такова традиция, когда умирает глава государства — члена ООН), к тому же кроме Катыни в еэсовском выступлении не упоминалось ни одно другое место или событие, связанное с войной, — не имелось ни осуждения фашизма, ни слов признательности победителям. В общем, вся Вторая мировая война сводилась к произошедшему в Катыни. Это была провокация. Прочитав текст, я позвонил постпреду Польши и объяснил ему ситуацию. Он, надо отдать ему должное, сразу всё правильно понял. Затем началось «выяснение отношений» с испанцами и другими еэсовцами. Они не только делали вид, что не понимают причины нашего возмущения, но вдобавок стали настаивать на том, что будут выступать третьими. Пытаться «забраться выше» России и Белоруссии у них, видимо, духу не хватило, а солидарное выступление стран СНГ они решили разбить во что бы то ни стало. В результате пассаж про Катынь сняли, но начало торжественного заседания затянулось минут на сорок.

Диссонансом прозвучало и ещё одно выступление — постпреда Литвы. Он озвучил в общем-то стандартный (хотя от этого и не менее скандальный) тезис Вильнюса: в 1945 году для Литвы ничего не изменилось; свобода пришла только в 1991 году (то есть с отделением Литвы от СССР). Но то, что литовцы сочли необходимым вылезать с этим на трибуну торжественного заседания Генеральной Ассамблеи ООН, выглядело вызывающим.

К тому же, существовало одно немаловажное обстоятельство — литовский постпред претендовал на пост председателя 67-й сессии Генассамблеи ООН. Однако его кандидатура ещё не была одобрена нашей региональной (Восточноевропейской) группой, как того требуют ооновские правила. Мы притормозили такое одобрение. А когда литовский коллега пришёл ко мне поинтересоваться, в чём дело, ему было прямо сказано: человек, не понимающий значения разгрома нацизма, не может быть председателем Генеральной Ассамблеи.

Сложность состояла в том, что другого претендента в Восточноевропейской группе не было, и президент Литвы уже объявил (явно преждевременно), что место председателя 67-й сессии Генассамблеи — за его страной.

Пришлось взять паузу. И другой кандидат появился. Им стал министр иностранных дел Сербии Вук Еремич. При нашей поддержке он провёл энергичную кампанию и победил на выборах председателя Генассамблеи.

Такие «шероховатости» общей атмосферы торжественного заседания не нарушили. Подчёркивая роль нашей страны в достижении победы, Пан Ги Мун, который открывал заседание, по его завершении пригласил российского постпреда вместе выйти к прессе. На моей памяти — это уникальный случай в протокольной практике генсекретаря.

Из курьёзных неожиданностей. Где-то осенью 2010 года мне сообщили, что меня хочет посетить супруга бывшего премьер-министра Великобритании Шери Блэр. Принял её в постпредстве со всем приличествующим вниманием. Оказалось, Шери Блэр является почётным председателем общественной организации, занимающейся проблемами вдов. Она рассказала мне, что в Индии и некоторых африканских странах вдовы подвергаются социальному остракизму: им не разрешают вновь выходить замуж, посещать общественные места и так далее. Для борьбы с этим явлением возникла инициатива провозглашения Организацией Объединённых Наций Международного дня вдов. В принципе, ничего необычного, ООН провозглашает немало различных дней. Я всё-таки выразил некоторые сомнения: те проблемы, с которыми вдовы сталкиваются в одних странах, могут быть совершенно нехарактерными для других. И как быть с феноменом «чёрных вдов» — женщин, которых террористы используют в своих целях, готовя в качестве смертниц, взрывающих себя и окружающих.

Разговор имел продолжение. Через несколько недель Шери Блэр позвонила мне из Лондона и сказала, что в текст проекта резолюции Генеральной Ассамблеи ООН, провозглашающей международный день вдов, будет вставлена специальная фраза о том, что вдовы — это «мирные люди». «Мне не хотелось бы, чтобы моего мужа заподозрили в пособничестве терроризму», — добавила супруга бывшего премьер-министра. Резолюция была принята в декабре 2010 года. Резолюция неплохая. Но обещанной фразы о «мирных людях» в ней так и не появилось.

В апреле 2011 года мы провели через Генеральную Ассамблею и свою резолюцию о международном дне — 12 апреля (50-я годовщина космического полёта Ю. А. Гагарина) провозглашалось Международным днём полёта человека в космос. Приятно удивил энтузиазм, с которым была воспринята наша инициатива. Чтобы принять её в Генассамблее консенсусом, не приходилось, как часто бывает, искать округлых формулировок. В тексте прямо говорилось, что отмечается юбилей полёта в космос Юрия Гагарина, советского гражданина, родившегося в России. Такой успех очень порадовал меня. Хорошо помню 12 апреля 1961 года. Думаю, это был самый счастливый день в истории нашего народа после 9 мая 1945 года.

193-й член ООН — Республика Южный Судан

В июле 2011 года в ООН был принят 193-й член — Республика Южный Судан. Вся процедура после провозглашения данным государством независимости (внесение соответствующей рекомендации Советом Безопасности и решение Генеральной Ассамблеи) оказалась очень короткой — всего несколько дней. Чего нельзя сказать о борьбе южносуданцев за свою независимость. После ухода из Судана британских колонизаторов в 1960 году север и юг почти всё время находились в состоянии войны между собой. Лишь в 2005 году было подписано всеобъемлющее мирное соглашение, которое открывало перед южносуданцами перспективу независимости. Поскольку по мере приближения вытекавшей из мирного соглашения предполагаемой даты независимости многие проблемы между севером и югом оставались нерешёнными, существовали серьёзные опасения, что боевые действия между ними могут развернуться вновь. В этих условиях были организованы две миссии Совета Безопасности в регион — в октябре 2010 и в мае 2011 годов. Октябрьская поездка предусматривала посещение также Западного Судана — Дарфура, где на протяжении уже нескольких лет действовала «гибридная» миротворческая операция, совместно осуществляемая ООН и Афросоюзом. Штаб-квартира миротворцев — довольно большая территория, обнесённая забором с колючей проволокой. Живут они в вагончиках, разных по размеру и комфорту, в зависимости от звания у военных и служебного положения у гражданских. Членов Совбеза поселили по стандарту VIP. Довольно просторная комната, ванная с работающим душем, телевизор со спутниковым устройством. Но ночью лучше не выглядывать в окно: при свете горящих на улицах ооновского городка фонарей видно, что вся земля (точнее песок) усыпана внушительных размеров саранчой. Работающие в таких операциях, иногда годами, ооновцы — люди особого склада.

Не менее сильное впечатление произвёл и расположенный в нескольких километрах лагерь беженцев. Трудно представить себе, что несколько сотен тысяч человек могут годами сидеть под открытым небом. Кто-то за это время возвёл вокруг своих «квадратных метров» глинобитные стенки, кто-то удовлетворяется натянутым над головой тентом. Некоторые беженцы время от времени отправляются в свои деревни, чтобы собирать урожай, однако возвращаются в лагерь вновь по соображениям безопасности. Кто-то пытается приторговывать собранным урожаем, кто-то ремесленничает. Но в целом всё это огромное скопление людей почти полностью зависит от ООН и различных неправительственных организаций, именно они обеспечивают им безопасность, продовольствие, воду, медицинское обслуживание. Задача не из лёгких.

В столице Южного Судана, Джубе, где за пять лет функционирования миротворческой операции появились даже асфальтированные дороги, нас ожидало небольшое приключение. Предполагалось, что участники миссии разместятся в гостинице с роскошным названием «Гранд Салям». Однако вечером, уже после встречи с южносуданским руководством, когда мы направлялись на ночлег, сопровождавший нас сотрудник ооновской службы безопасности неожиданно сказал: «В „Гранд Салям“ едут постпреды США, Англии и Уганды, а остальные выходите здесь». Мы оказались у гостиницы с ностальгическим названием «Нью-Йорк»: справа отдельное помещение, где оформляют посетителей, слева вагончики, к ним с улицы совершенно беспрепятственно может подойти любой желающий. На двери комнатки (правда, довольно чисто вымытой) нет даже цепочки, душ не работает. Свет есть, но лучше не смотреть на то, как скручены провода, обеспечивающие это удобство. Всю ночь за стеной моего жилища были слышны мужские голоса, говорившие на неизвестном наречии. Может быть, они планировали нас похитить? В общем, любой желающий мог сложить штабелями 12 членов Совета Безопасности и увезти их в любом направлении. По счастью, обошлось.

В Джубе нельзя было не побывать в лагере российской авиационной группы. За пять лет пребывания там наши военные обустроились на зависть многим: и баня, и предмет особой гордости — специальная очистная установка, позволяющая пить воду из Нила, проходящую пять степеней очистки. Порадовало то, что служба в Африке нашим вертолётчикам нравилась, да и вообще вертолёты — красивая и исключительно важная форма миротворчества, без них ни одна ооновская операция обойтись не может.

Вторая миссия в Судан проходила на фоне драматических событий. Прибыв в Хартум, мы узнали, что северяне ввели свои войска в Абьей — богатый нефтью спорный регион на границе между севером и югом. Хартуму и Джубе так и не удалось договориться о том, кто должен принимать участие в референдуме о принадлежности Абьея: только оседло проживающее там племя динка, родственное южанам, или также на протяжении столетий сезонно пасущее там скот племя месирия, тяготеющее к северу. Ввод в Абьей войск северян, произошедший не без провокаций со стороны южных соседей, не только создавал в данном районе тяжелейшую гуманитарную ситуацию, но и грозил возобновлением масштабной войны между севером и югом. Встречи членов миссии с Руководством Судана оказались скомканными, вместо этого пришлось проводить, по сути, консультации Совета для выработки реакции на происходящее. В результате поздно вечером было подготовлено заявление председателя Совета Безопасности для прессы, его зачитал председательствовавший тогда в Совете французский постпред Жерар Аро на пресс-конференции, которую мы провели совместно с американской коллегой (США и Россия были сопредседателями миссии Совета Безопасности в Судане).

Совет Безопасности сыграл свою роль в том, что независимость Южного Судана состоялась в соответствии с мирным соглашением. Однако многие проблемы между двумя странами оставались нерешёнными. А само молодое государство постепенно стало скатываться к масштабному кризису: острое соперничество различных группировок, межплеменные столкновения с многочисленными жертвами. К положению в Южном Судане Совету Безопасности пришлось возвращаться ещё не раз.

Вновь напряжённость на Корейском полуострове

В 2009-2010 годах наблюдался заметный рост напряжённости на Корейском полуострове.

25 мая 2009 года, когда казалось, что наше очередное председательство в Совете Безопасности катится к беспроблемному финишу, Северная Корея произвела второе ядерное испытание. Не прошло и суток, как мы по просьбе Японии созвали экстренное заседание. Члены Совета проявили единство в том, что произошло серьёзное нарушение ранее принятой резолюции 1718 и международного режима нераспространения. Неизбежной стала разработка новой санкционной резолюции в отношении КНДР, которая была принята через пару недель.

Обстановка накалилась, казалось, до предела, когда 26 марта 2010 года затонул южнокорейский корвет «Чхонан» и погибло 46 моряков. Южнокорейцы провели тщательнейшее расследование и пришли к выводу, что корабль потоплен северокорейской торпедой. Со дна моря даже извлекли ржавый кусок торпеды, которая, как утверждалось, и была виновницей трагедии. Пхеньян свою причастность к гибели корвета категорически отрицал. Сеул обратился в Совет Безопасности, с тем чтобы он осудил КНДР за это нападение. Однако в Совете возникли сложности. Не всем аргументация южнокорейцев казалась убедительной. Сценарий нападения северокорейской подводной лодки, которая смогла проникнуть в район маневрирования «Чхонана» и уйти оттуда незамеченной, выглядел несколько фантастически. Существовала и другая версия, что «Чхонан» подорвался на старой южнокорейской мине. К такой версии склонились и российские военные эксперты, которые по приглашению Сеула побывали в Республике Корея и тщательно проанализировали материалы расследования.

Результатом продолжавшейся в Совете Безопасности в течение нескольких недель работы стало заявление его председателя, принятое 9 июля 2010 года, — возможно, один из самых странных документов, когда-либо принимавшихся Советом. Прямого осуждения КНДР в нём не содержалось. Совет Безопасности выражал сожаление по поводу нападения на «Чхонан», определял, что подобный инцидент создает угрозу миру и безопасности в регионе и за его пределами, выражал скорбь о погибших и раненых, призывал принять в отношении тех, кто несёт ответственность за инцидент, надлежащие и мирные меры, направленные на мирное урегулирование этого вопроса согласно Уставу ООН и всем другим соответствующим положениям международного права. Он также отмечал, что южнокорейская следственная группа заключила: КНДР несёт ответственность за гибель «Чхонана», и в этой связи выражал глубокую озабоченность, но в то же время принимал к сведению утверждения КНДР — эта страна не имеет к инциденту никакого отношения. Совет Безопасности осуждал нападение, которое привело к тому, что «Чхонан» затонул. В заключение подчёркивалась важность предотвращения в будущем подобных нападений и враждебных действий против Республики Корея или в регионе и звучал призыв урегулировать нерешённые вопросы на Корейском полуострове мирным путём.

Непосвящённому читателю трудно было понять, что же всё-таки произошло и кто в этом виноват.

Напряжённость в отношениях между двумя Кореями достигла такой степени, что, казалось, любой инцидент мог привести к большой войне. Таким инцидентом чуть не стала перестрелка, произошедшая 23 ноября 2010 года. Южане проводили очередные учения в районе острова Ёнпхёндо в спорной акватории Жёлтого моря (остров находится у побережья КНДР, претензия на него Сеула оспаривается Пхеньяном). Острые моменты в ходе подобных учений возникали и ранее. Обычно на стрельбы, проводимые южанами, северяне отвечали своей канонадой, но стреляли просто по воде. Теперь же они ответили артиллерийским залпом по самому острову. Погибло четыре человека. В Южной Корее разразился скандал. Военных критиковали за неготовность дать соответствующий отпор.

Последствия объявленных Южной Кореей на 18-21 декабря аналогичных учений оказались труднопрогнозируемыми. Расквартированные в непосредственной близости к Корейскому полуострову российские вооружённые силы были приведены в состояние повышенной боеготовности. События разворачивались рядом с нашими границами, масштабный конфликт между двумя Кореями создавал бы непосредственную угрозу и для безопасности Российской Федерации.

Утром в субботу 18 декабря мы потребовали экстренного созыва заседания Совета Безопасности. Наша инициатива застала председательствовавших в Совете американцев врасплох. Райс откровенно тянула, ссылаясь на поздний вечер в Сеуле, и ей не с кем посоветоваться. В итоге мы согласились подождать до воскресенья, получив с американцев обещание, что за это время не произойдёт ничего катастрофического. Для гарантии я закрепил это понимание публично, сделав соответствующее заявление перед журналистами (хотя и без прямой ссылки на американцев).

Представляется, что сама наша инициатива оказала определённое сдерживающее воздействие на южнокорейцев. Трудно было бы объяснить рискованные действия под пристальным взглядом Совета Безопасности. Дополнительный стимул поработать с Сеулом давала эта инициатива и Соединённым Штатам.

Заседание СБ состоялось в воскресенье 19 декабря. Выступили постоянные представители в ООН двух Корей. Северянин довольно убедительно разъяснил, почему учения в районе острова Ёнпхёндо представляются Пхеньяну особенно провокационными. В итоге Сеул изменил сценарий планировавшихся учений: они были краткими, угол стрельб отвели от территории КНДР. Нового витка эскалации напряжённости между двумя Кореями, а возможно и большой войны, удалось избежать.

Тем не менее Корейский полуостров оставался одним из самых взрывоопасных регионов планеты. В 2013 году КНДР произвела третье ядерное испытание, а в 2016-м — ещё два. Каждый раз Совет Безопасности откликался новыми санкционными резолюциями, но решения задачи денуклеаризации полуострова они не приближали. Курс Пхеньяна на развитие своего ракетно-ядерного потенциала во что бы то ни стало создавал серьёзную угрозу международному миру и безопасности.

«Арабская весна» (Ливия)

В начале 2011 года полыхнула «арабская весна». Самосожжение уличного торговца в Тунисе дало толчок протестам, вынудившим многолетнего президента Бен Али бежать из страны. Волнения в Египте привели к отставке и аресту президента Мубарака, который в течение трёх десятилетий считался одним из столпов арабского мира, играя, в частности, ключевую роль в отношениях с Израилем. В наиболее драматические формы вылились протестные выступления в Ливии, а затем — в Сирии.

Каддафи пошёл на жёсткое подавление демонстраций, стал угрожать всем протестующим кровавой расправой. На востоке страны в городе Бенгази образовался оппозиционный Переходный национальный совет (ПНС). Париж подозрительно быстро признал его «единственным законным представителем» ливийского народа (не стояла ли Франция за его созданием?). Другие западные страны были несколько осторожнее, объявив ПНС стороной, с которой они могут вести диалог.

Ситуация в Ливии стала предметом рассмотрения в Совете Безопасности ООН. Инициировала его Лига арабских государств через являвшийся непостоянным членом Совета Ливан. При этом ливанцы требовали, чтобы СБ оказал максимально мощное воздействие на режим Каддафи. Особенность ситуации состояла и в том, что против Каддафи выступило его собственное представительство при ООН, открыто призвавшее к «свержению фашистского режима».

26 февраля 2011 года Совет Безопасности принял резолюцию 1970, в соответствии с которой вопрос о ситуации в Ливии передавался в Международный уголовный суд. Против Ливии вводилось оружейное эмбарго, накладывался запрет на международные поездки Каддафи и членов его семьи, а также замораживались их зарубежные активы. Резолюция была принята единогласно, то есть была поддержана и Россией. В нашем выступлении на заседании после принятия резолюции говорилось, что «мы осуждаем и считаем категорически неприемлемым применение военной силы против мирных демонстраций и любые другие проявления насилия. Настаиваем на безотлагательном прекращении подобных действий… Урегулирование сложившейся в Ливии ситуации возможно исключительно в случае её перевода в политическое русло».

Но такого не произошло. Конфликт продолжал развиваться по конфронтационному сценарию. В середине марта над Бенгази нависла серьёзная угроза. Каддафи заявлял, что жителей города ждёт неминуемая расправа. Ситуация в стране стала предметом нового рассмотрения в Совете Безопасности. Причём на этот раз Лига арабских государств требовала от международного сообщества силового вмешательства. На том же настаивали Англия и Франция. Началась работа над проектом новой резолюции СБ. Соединённые Штаты, которые долгое время держались в тени, положили на стол повергшую всех в шок формулировку: предлагалось дать санкцию на взятие под контроль стратегических объектов Ливии. Было неясно, кто займётся операцией, если Совет выдаст такой мандат. Вашингтон явно не мог позволить себе ввязаться в ещё одну войну, ведь американские войска уже находились в Афганистане и Ираке. Европейцы, казалось, были удивлены не меньше остальных членов Совета. Скорее всего, это был психологический ход, рассчитанный на согласование в качестве «компромисса» силовых, но всё же не столь далеко идущих мер. В обстановке сумбурной дискуссии мы сочли необходимым сфокусировать внимание на главном: немедленном прекращении огня. 16 марта мы внесли в Совет свой краткий проект резолюции, содержавший это требование, подчеркнув, что над более развёрнутым текстом мы готовы продолжать работать совместно с другими. Западные делегации отклонили наш проект, утверждая, что «беззубые призывы» ни к чему не приведут. Однако российская инициатива сыграла важную тактическую роль — из нашего предложения в «большую резолюцию» перекочевал пункт 1 с требованием немедленного прекращения огня.

Принятой 17 марта резолюции 1973 суждено было стать одним из самых спорных решений Совета в его истории. Она уполномочивала государства-члены принимать «все необходимые меры» (то есть в том числе и силу) для защиты гражданского населения, но при этом исключалась «возможность пребывания иностранных оккупационных сил в любой форме на любой части ливийской территории». Вводился запрет на все полёты в воздушном пространстве Ливии, чтобы помочь защитить гражданское население. Государства-члены уполномочивались принимать все необходимые меры для обеспечения соблюдения запрета на полёты. При обсуждении проекта американцы довольно откровенно предупредили: установление бесполётной зоны означает уничтожение ливийских средств ПВО. Вместе с тем, они заверили, что речь не идёт о посылке в Ливию иностранных оккупационных сил — не будет «ботинок на земле». Американцы вместе с французами озвучили и ещё одно принципиально важное обещание: речь идёт не о смене режима, а именно о защите гражданского населения. (Это было особенно необходимо, для того чтобы заполучить голоса африканских членов Совета — ЮАР, Нигерии и Уганды, высказывавших опасения по данному поводу и принципиально не желавших втягиваться в смену режимов на своём континенте.) В результате пять членов Совета: Россия, Китай, ЮАР, Ливан и — что стало шоком для западников — Германия воздержались при голосовании. В нашем выступлении на заседании Совета после принятия резолюции 1973 прозвучало чёткое предупреждение против чрезмерного использования силы: «Российская Федерация воздержалась по представленному проекту резолюции по Ливии исходя из ряда принципиальных соображений. Наша позиция в отношении однозначной неприемлемости применения силы против мирного населения Ливии остаётся неизменной. Любые нападения на гражданских лиц, другие нарушения международного гуманитарного права и прав человека должны быть незамедлительно и безусловно прекращены.

Исходим из того, что соответствующие требования, содержащиеся в единогласно принятой в 2011 году резолюции 1970 Совета Безопасности, должны быть полностью и скорейшим образом выполнены ливийскими властями. До сих пор этого сделано не было. В такой ситуации Лига арабских государств обратилась к Совету Безопасности Организации Объединённых Наций с просьбой принять необходимые меры для обеспечения защиты гражданского населения Ливии, включая установление бесполётной зоны в ливийском воздушном пространстве. Мы с вниманием восприняли данное обращение. Приняли активное участие в обсуждении проекта резолюции. К сожалению, работа над этим документом не соответствовала имеющейся в Совете Безопасности практике. Были по сути оставлены без ответа поставленные Россией и рядом других членов Совета Безопасности конкретные и абсолютно закономерные вопросы относительно того, как будет обеспечиваться режим бесполётной зоны, каковы будут правила и пределы применения силы.

Более того, проект менялся буквально на глазах, уходя от первоначально заявленной Лигой арабских государств концепции. В текст оказались включёнными положения, потенциально открывающие дверь для проведения масштабной военной интервенции.

В ходе обсуждения проекта звучали заверения об отсутствии таких намерений. Принимаем их к сведению. Ещё раз подчеркну: мы последовательно и твёрдо выступаем за безусловное обеспечение защиты гражданских лиц. Руководствуясь именно этим базовым принципом и общими гуманитарными ценностями с соавторами проекта и другими членами Совета Безопасности, Россия не воспрепятствовала принятию резолюции. Однако мы убеждены, что кратчайший путь к надёжной безопасности мирного населения и долгосрочной стабилизации обстановки в Ливии — незамедлительное прекращение огня…»

К сожалению, события в Ливии пошли именно по тому сценарию, в отношении которого мы испытывали озабоченность. Серьёзных усилий, чтобы добиться немедленного прекращения огня, предпринято не было. Получив поддержку Североатлантического альянса, развернувшего в Ливии массированную бомбардировочную кампанию, Переходный национальный совет заявил, что единственным приемлемым для него исходом конфликта является свержение режима Каддафи. В таких условиях усилия Африканского союза во главе с президентом ЮАР Джейкобом Зумой добиться политического урегулирования были торпедированы западниками. (Когда делегация Афросоюза приехала в Нью-Йорк, для того чтобы доложить Совету Безопасности о своей работе и получить его поддержку, западные члены Совета, забыв о недавних обещаниях, стали настаивать — любой документ Совета должен содержать требование об уходе Каддафи.)

Вооружённая борьба продолжалась более полугода. В нарушение установленного ещё резолюцией 1970 оружейного эмбарго повстанцам поставлялось оружие. (Позднее в ходе слушаний в Конгрессе США, на которых выступала госсекретарь Хиллари Клинтон, прозвучала такая цифра — один только Катар при «попустительстве» Соединённых Штатов поставил ливийским повстанцам 20 тысяч тонн вооружений. Законодатели попросили представить им письменную информацию на этот счёт — Клинтон согласно кивнула. Я наблюдал эту сцену по телевидению и на следующий день на консультациях СБ не удержался от язвительного предложения: коль скоро госдеп всё равно будет писать такую бумагу, пусть представит её и в соответствующий санкционный комитет, как и положено согласно упомянутой резолюции. Американцы сидели с каменными лицами.) Бомбардировки из средства защиты гражданского населения превратились в средство нанесения максимального урона каддафистам, обеспечивая, в том числе, и непосредственную боевую поддержку перешедших в наступление сил ПНС. Разбомбили даже телецентр в Триполи (точно так же, как когда-то в Белграде). Каддафи не устоял — он был схвачен повстанцами и получил пулю в голову, но далась победа ценой тысяч погибших, значительных разрушений и полной разбалансировки внутриполитической ситуации в стране. Ливии предстоял трудный путь к нормализации — либо распад.

Абсурдность «ливийского сценария» наглядно проявилась в проблеме гражданских жертв натовских бомбардировок, которые, напомним, начинались под лозунгом их защиты.

3 ноября 2011 года генсекретарь НАТО выступил с триумфальной пресс-конференцией по итогам ливийской кампании: НАТО реализовало выданный Советом Безопасности ООН мандат «до последней буквы» — нет нужды ни в каком расследовании на предмет возможных гражданских жертв. (Хотя по ходу конфликта СМИ о таких жертвах сообщали, что, впрочем, было затруднительно подтвердить.)

Затем, 18 декабря, New York Times опубликовала обширное журналистское расследование, со всей определённостью указывающее на наличие по крайней мере десятков таких гражданских жертв.

20 декабря на закрытых консультациях Совета Безопасности состоялось плановое обсуждение ливийских дел. В своём выступлении я обратил внимание на статью в New York Times и сказал, что в вопрос надо внести ясность: провести соответствующее расследование и, по меньшей мере, принести соответствующие извинения и выплатить компенсации. Реакция натовских членов СБ, в особенности американцев и французов, была, мягко выражаясь, нервной. Постпред США Сьюзан Райс «сорвалась» — выйдя к прессе, разразилась инвективами в мой адрес, обвиняя в «дешёвом трюкачестве».

С тех пор мы данную тему поднимали неоднократно, в том числе и на официальных заседаниях Совета Безопасности. Натовцы сначала отделывались рассуждениями, что принимали все меры предосторожности, чтобы избежать гражданских жертв (это не отвечало на вопрос: были такие жертвы или нет?), а затем стали просто отмалчиваться, хотя разобраться — с нашей подачи — призвала и Верховный комиссар по правам человека.

Пусть всё останется на их совести.

Готовность некоторых членов международного сообщества манипулировать решениями Совета Безопасности ради достижения своих целей стала новой политической реальностью, которую необходимо было учитывать в дальнейшей работе, в том числе по кризисной ситуации на другом фланге арабского мира — в Сирии.

Сирия

Протестные выступления в Сирии развернулись в марте 2011 года. По версии правительства, они практически сразу стали сопровождаться нападениями боевиков на государственные учреждения. Правительство ответило жёсткими репрессивными мерами, которые вызвали осуждение международных правозащитных организаций, широко освещались мировыми СМИ. В Вашингтоне и в некоторых других западных столицах очень скоро раздались заявления о том, что «режим Башара Асада» потерял легитимность. Его свержение стало целью не только Запада, но и суннитских монархий Персидского залива: тесные связи Дамаска с Тегераном делали его в их глазах проводником шиитского влияния и спонсором экстремизма (Сирия наряду с Ираном считалась основным источником поддержки ливанской Хизбаллы). Исход внутриполитической борьбы в Сирии приобретал, таким образом, принципиальное региональное звучание. А сирийская тема на длительный период стала предметом острых дипломатических столкновений в стенах ООН.

Совет Безопасности впервые сказал своё слово по Сирии 3 августа 2011 года. Оперативно подготовленное официальное заявление председателя СБ по ситуации в Сирии (работа над ним напоминала игру в быстрые шахматы) оказалось на редкость удачным. В нём зафиксировали два принципиальных положения: насилие в Сирии должно быть прекращено всеми сторонами, проблемы Сирии могут быть решены только на путях ведомого самими сирийцами инклюзивного политического диалога. Если бы все ведущие члены международного сообщества следовали этим положениям, то, вполне возможно, насилие в Сирии не продолжало бы набирать обороты. Тем временем работа Москвы по налаживанию диалога между правительством и оппозицией наталкивалась на противодействие западных стран, имевших влияние на оппозиционеров. Пути главных членов Совета Безопасности принципиально разошлись: Россия, Китай и наши другие единомышленники (ЮАР, Бразилия, Индия) отстаивали политическое решение на путях диалога, тогда как западные делегации выстраивали свою линию, исходя из неизбежности ухода Асада. Поэтому подготовленный нами с китайцами проект резолюции СБ, основывавшийся на логике заявления председателя от 3 августа, хотя и являлся важной политической декларацией, но не имел шансов быть принятым.

Вскоре возник альтернативный западный проект, возлагавший всю ответственность за кризис на Дамаск, угрожавший санкционным давлением и оружейным эмбарго. После долгих переговоров по тексту данного проекта многие его формулировки были смягчены, но сохранялся и ряд принципиальных проблемных положений. Так, например, все государства призывались «проявлять бдительность и сдержанность» в отношении военного сотрудничества с Сирией. Прямого положения об оружейном эмбарго не существовало, однако и в сохранившемся виде формулировка означала бы, что сотрудничество с правительством в военной области было бы затруднено, а нелегальные поставки вооружений экстремистским оппозиционным группировкам продолжались бы без всяких ограничений, как это наблюдалось в Ливии. В проекте заявлялось также о намерении провести в течение 30 дней обзор осуществления Сирией настоящей резолюции и «рассмотреть имеющиеся варианты, включая принятие мер на основании статьи 41 главы VII Устава ООН». То есть санкции против Сирии прямо не вводились, однако Совет Безопасности вполне отчётливо вступал на санкционную тропу.

Голосование по проекту состоялось 4 октября. Бразилия, ЮАР и Индия воздержались, а Россия и Китай наложили вето. Мотивы нашего голосования излагались в следующем моём заявлении: «Очевидно, что исход сегодняшнего голосования — это не столько вопрос приемлемости формулировок, сколько конфликт политических подходов… Российская делегация с самого начала предприняла интенсивные конструктивные усилия по выработке эффективной реакции Совета Безопасности на драматические события в Сирии. Первая такая реакция нашла своё отражение в консенсусном заявлении председателя от 3 августа…

Не принятый сегодня проект был построен на философии конфронтации. Не можем согласиться с его односторонним обвинительным уклоном в адрес Дамаска. Считаем неприемлемой ультимативную угрозу применения санкций в отношении сирийских властей. Такой подход противоречит принципу мирного урегулирования кризиса на основе общесирийского национального диалога. Не учтены наши предложения по формулировкам о недопустимости внешнего военного вмешательства. А это, с учётом известных событий в Северной Африке, не может не беспокоить. Настораживают и слабые формулировки по оппозиции, отсутствие предлагавшегося нами призыва к ней отмежеваться от экстремистов. На фоне заявлений некоторых западных политиков об утрате президентом Башаром Асадом легитимности такой подход может спровоцировать в Сирии полномасштабный конфликт и, как следствие, дестабилизацию региона в целом. Распад Сирии в результате гражданской войны оказал бы самое деструктивное воздействие на ситуацию на всём Ближнем Востоке.

Ситуация в Сирии не может рассматриваться в Совете Безопасности в отрыве от ливийского опыта, когда требование о незамедлительном прекращении огня обернулось широкомасштабной гражданской войной, гуманитарные, социальные, экономические и военные последствия которой выплёскиваются далеко за пределы Ливии. Положение о бесполётной зоне обернулось бомбардировками нефтяных сооружений, телестанции, других гражданских объектов. Эмбарго на поставку вооружений вылилось в морскую блокаду западного побережья Ливии, в том числе и для товаров гуманитарного назначения…

Что касается Сирии, то мы не являемся адвокатами режима Башара Асада. Считаем однозначно неприемлемым продолжающееся насилие. Осуждаем подавление протестов мирных демонстрантов. Однако причина продолжения силовой драмы кроется не только в жёстких действиях властей. Последние события особенно убедительно свидетельствуют о том, что радикальная оппозиция уже более не скрывает своего экстремистского настроя и переходит к тактике откровенного террора, надеясь на зарубежных спонсоров, поставивших правительство страны вне закона…

Рассчитываем, что сегодняшний сигнал будет адекватно воспринят оппозиционными силами. Альтернативы диалогу нет и быть не может. Если оппозиция считает принятые недавно Башаром Асадом законы несовершенными, то надо откликаться на приглашение властей к их обсуждению для продвижения своих идей… Шансы на мирный выход из нынешнего кризиса у сирийцев есть, и такую перспективу мы будем поддерживать, действуя в координации со всеми конструктивно настроенными партнёрами».

Между тем кризис в Сирии не затухал, и новое нагнетание страстей в Совете Безопасности пришлось на наше председательство в нём в декабре 2011 года. С целью вновь попытаться ввести работу в конструктивное русло российская делегация 15 декабря внесла новый проект резолюции Совета Безопасности. В нём призыв прекратить насилие был обращён ко всем сторонам сирийского конфликта, содержался призыв к мирной оппозиции отмежеваться от экстремистов, говорилось о необходимости ускорить реформы в Сирии и решать все проблемы на путях политического диалога. Западные делегации заявили, что готовы работать на основе нашего проекта, но первые же экспертные консультации показали: они будут пытаться превратить его в свою противоположность, их поправки дублировали обвинительные, конфронтационные формулировки отвергнутого октябрьского проекта резолюции. В итоге переговоры по нашему тексту зашли в тупик, и в конце января 2012 года, как и осенью, вновь появился альтернативный проект, который на сей раз был представлен как «марокканский», хотя было ясно, что за ним в первую очередь стоят Франция, США и агрессивно-антисирийские силы в Лиге арабских государств (ЛАГ). (Марокко к этому времени стало непостоянным членом СБ и неформально представляло в Совете ЛАГ.)

Лига воспринималась в это время как главный международный инструмент содействия урегулированию сирийского кризиса. Однако действовала она непоследовательно и порой контрпродуктивно. Выдвижение тех или иных предложений по урегулированию сопровождалось принятием репрессивных решений в отношении Дамаска: было приостановлено членство Сирии в ЛАГ, а также объявлено о введении против этой страны экономических санкции. Что не прибавляло энтузиазма Дамаску по сотрудничеству с Лигой. При активном содействии Москвы удалось всё же добиться потенциально важной договорённости между ЛАГ и Сирией: в стране развёртывалась наблюдательная миссия ЛАГ. Наблюдатели проработали лишь несколько недель, при этом доклад миссии давал куда более объективную картину обстановки в стране, в том числе освещая и деятельность экстремистских вооружённых группировок, чем это было принято признавать в мировых СМИ и заявлениях западных политиков. Здесь, вероятно, и кроется главная причина того, что деятельность миссии свернули.

31 января 2012 года в весьма наэлектризованной атмосфере было созвано официальное заседание Совета Безопасности, где от ЛАГ выступили премьер-министр председательствовавшего в тот момент в Лиге Катара и генеральный секретарь организации. В заседании приняли участие госсекретарь США, министры иностранных дел Англии и Франции. Бросалось в глаза, что выступления лаговцев имели мало общего с объективной тональностью доклада миссии наблюдателя Лиги — они были построены в воинственном по отношению к Дамаску ключе. Так же конфронтационно выступили и западники. Впрочем, в заявлениях упомянутой министерской «тройки» не содержалось каких-либо критических выпадов в отношении России (по поводу нашего вето либо поставок российского оружия Дамаску). Поэтому и я смягчил тональность нашего выступления, вычеркнув из текста некоторые заготовки, содержавшие критику позиции Запада в сирийских делах. Отметил, что мы готовы продолжать конструктивно работать в Совете, в том числе и с учётом «марокканского» проекта. (Не помню другого случая, чтобы в Совбезе стояла такая тишина. Зачитывая свой текст, я слышал, как в наушниках по всему залу идёт синхронный перевод на официальные языки ООН.)

Казалось бы, возникали неплохие предпосылки для выхода Совета на консенсусное решение. Удалось существенно «почистить» «марокканский» текст, из него были изъяты все намёки на возможность введения санкций против Дамаска, даже было снято положение, «принимавшее к сведению» санкции, которые были ранее приняты ЛАГ. (Чтобы не тратить попусту время, я прямо заявил, что Совет Безопасности никогда не будет ни одобрять, ни принимать к сведению никаких принятых без него односторонних санкций — наше негативное отношение к такого рода практике хорошо известно. Западные коллеги поняли, что спорить бесполезно.) Другим направлением наших усилий стало стремление включить в текст проекта формулировку, исключающую иностранное военное вмешательство в сирийские дела. Западные коллеги по-всякому уходили от этого, например, говорили, что не смогут отказаться от возможного применения силы в случае, если в Сирии начнётся геноцид. Тем не менее была найдена преамбулярная формулировка, которая оказалась по-своему новаторской: «Подчёркивая своё намерение урегулировать нынешний политический кризис в Сирии мирным путём и отмечая, что ничто в настоящей резолюции не является санкцией на принятие мер на основании статьи 42 Устава…».

Главным, однако, стало то, в какую форму в проекте резолюции Совета будет облечена поддержка инициативы, выдвинутой ЛАГ 22 января 2012 года. Лаговцы и западники настаивали на том, чтобы инициатива была поддержана в полном объёме. Между тем в ней детально трактовались вопросы будущего политического урегулирования в Сирии. Решение по ним могло быть принято только в итоге внутрисирийского политического диалога. Не помогало делу и то, что детальный «рецепт» лаговцев Дамаск уже отверг. Таким образом, безоговорочное одобрение Советом инициативы от 22 января означало бы лишь вмешательство Совета во внутренние дела суверенного государства, что не входит в его уставные прерогативы, и дальнейшую конфронтацию между Дамаском и международным сообществом. Под давлением наших возражений в свёрстанном марокканцами и западниками ко 2 февраля тексте инициатива ЛАГ одобрялась лишь в общем виде, конкретных формулировок из документа ЛАГ от 22 января проект резолюции не воспроизводил.

Когда же Совет собрался на консультации 2 февраля, постпред Франции Жерар Аро с воодушевлением заявил, что формулировка представляет собой «конструктивную двусмысленность» и каждый сможет трактовать её, как заблагорассудится. Франция, например, будет заявлять, что СБ полностью поддержал план Лиги арабских государств. Ему вторила постпред США. Мне пришлось категорически возразить: весь смысл работы по этой формулировке в последние дни как раз и состоял в том, чтобы о поддержке инициативы Лиги говорить в допустимом для Совета объёме и не предрешая того, какие конкретные договорённости о будущем страны будут достигнуты в ходе межсирийского диалога. Надо сказать, даже некоторые западные члены Совета в ходе последовавшей дискуссии склонялись к нашей интерпретации достигнутой договорённости по обсуждаемому положению резолюции. Тем не менее, две делегации продолжали упорствовать. Пришлось констатировать, что работа в Совете зашла в тупик. Я привёл изречение Карла Маркса: «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Консультации в Совете завершились безрезультатно.

Выйдя из зала заседаний, западные коллеги остановились в так называемой «тихой комнате». Она разделяет зал консультаций и то место, где нас ожидает большая группа возбуждённых журналистов. Что же сказать прессе? Через несколько минут кто-то предложил «поговорить ещё». Группа постпредов (без советников), которые ещё не успели покинуть здание ООН, уединилась в одной из совещательных комнат (мы с китайцем, постпреды США, Англии, Франции, Португалии, Германии и Марокко). В результате примерно часового разговора были найдены формулировки, отражавшие наше понимание дела. Казалось бы, можно расходиться по домам (рабочий день уже давно закончился, а предстояло ещё писать соответствующие доклады в столицы). Но тут постпред Франции сказал, что самым сложным будет отвечать на вопрос прессы о том, подразумевает ли резолюция необходимость ухода Асада. Француз и американка заявили: они ответят на этот вопрос утвердительно. Я не мог скрыть удивления: понятно, Вашингтон и Париж требуют ухода сирийского президента, но в проекте резолюции об этом ничего не говорится. Более того, даже в инициативе ЛАГ от 22 января упоминается лишь, что Асад должен передать своему вице-президенту полномочия по ведению переговоров с оппозицией о создании правительства национального единства. Может быть от накопившейся за день усталости разговор довольно быстро перешёл на повышенные тона. В итоге западные коллеги положили на бумагу вполне приемлемый текст ответа на упомянутый вопрос со ссылкой на то, как эта тема трактуется в инициативе ЛАГ.

Наша работа завершилась. Но предстояло ещё ждать того, как отнесутся к её итогам столицы. Коллеги знали: на следующий день в пятницу 3 февраля в Москве должно состояться важное совещание, на котором будет дана комплексная оценка сирийской проблемы, в том числе и применительно к работе в Совете Безопасности ООН. В этой связи я подчеркнул: соглашаюсь лишь доложить выработанный текст в столицу и не даю согласия на его издание «в синьке», то есть на постановку на голосование. В любом случае работа постпредов — не истина в последней инстанции. Обычно тексты согласовываются ад референдум столицам (то есть в ожидании их одобрения). На этот раз я чётко дал понять, что согласие даже на референдум не даю, поскольку в итоговый текст так и не включили некоторые важные для нас формулировки, например о необходимости оппозиции отмежеваться от вооружённых группировок.

Утром 3 февраля мне стало известно: российские поправки действительно последуют. Их сначала предполагалось обсудить на встрече Лаврова с госсекретарём США Клинтон, которая должна была состояться в субботу 4 февраля в Мюнхене. Я сообщил об этом коллегам, нам оставалось ждать соответствующих указаний. Они поступили утром 4 февраля по завершении встречи двух министров (с учётом разницы во времени). К сожалению, американцы оказались невосприимчивы к нашим поправкам. Главной из них было положение о том, что наряду с выводом из сирийских городов правительственных сил из них должны уходить и боевики. Вполне логичная постановка вопроса. Опыт предшествовавших двух месяцев показывал: отход правительственных сил из тех или иных городов или городских кварталов открывал дорогу туда боевикам, что с неизбежностью вело к новому витку насилия. Мы призвали продолжать работу над проектом с тем, чтобы через два-три дня выйти на консенсус. Тем более было объявлено: 7 февраля Дамаск посетит Лавров вместе с директором Службы внешней разведки Фрадковым для встречи с президентом Асадом. У наших западных партнёров, однако, не хватило выдержки. На 4 февраля уже назначили голосование по их проекту, и они пошли на него, несмотря на неизбежное российско-китайское вето. Голосование сопровождалось обменом резкими заявлениями. Совет Безопасности явно переживал не лучшие времена.

Занятая Россией позиция подверглась громкой критике на Западе и в ряде арабских стран. Нас всячески пытались рассорить с арабским миром. В ход была пущена и прямая дезинформация. 5 февраля в некоторых арабских интернет-изданиях появились сообщения о том, что в ходе моих бесед с премьер-министром Катара, предшествовавших голосованию по резолюции, я ему по-всякому угрожал. Распространялись две версии. Согласно одной — во время заседания Совета Безопасности 4 февраля я сказал ему, что если он будет продолжать критиковать Россию, то на следующий день Катара не станет. Одновременно фигурировала чуть ли не стенограмма моей беседы с катарцем на нескольких страницах, в которой российский постпред обрушил на него инсинуации в разных областях — от газовой сферы до торговли вооружениями. На фантазии интернет-изданий можно было и не обращать внимания, если бы их не подхватили международные СМИ, в том числе и российские. В этих условиях мне пришлось прийти в ооновский пресс-центр и расставить точки над «i» (воспользовался этим также для того, чтобы ещё раз разъяснить мотивы нашего голосования накануне). К счастью, у меня было алиби. На двух больших беседах с катарцем кроме меня присутствовали и другие постпреды, а также генеральный секретарь ЛАГ. Естественно, это не тот формат, где можно рассуждать о поставках вооружений или газа. Что касается заседания Совета, то у нас там не было никакого контакта, даже рукопожатия. Я занял своё место, катарского премьера ооновский протокол проводил на его — по другую сторону подковообразного стола Совета. Но ведь могла случиться и другая ситуация. В дипломатии нередки случаи, когда беседы проходят один на один. Тогда я оказался бы в весьма сложном положении.

Совершенно неожиданно для меня в наших СМИ «эпизод» комментировался в самых положительных тонах. Даже месяцы спустя приходилось слышать: конечно, дипломат Чуркин всё отрицает, но такой разговор вполне мог иметь место.

Тем временем, столкнувшись с российско-китайским вето в Совете Безопасности, «антисирийская коалиция» перенесла свою кампанию на площадку Генеральной Ассамблеи ООН. 16 февраля 2012 года Генассамблея подавляющим большинством голосов приняла резолюцию по Сирии, хотя, строго говоря, по Уставу ООН Генассамблея не должна выносить рекомендаций, пока вопрос находится на рассмотрении Совбеза. Резолюция не только содержала резкую одностороннюю критику Дамаска, но и поддерживала все уже зашедшие в тупик инициативы ЛАГ. Россия, Китай и ещё 10 государств голосовали «против». Было очевидно, что спонсоры данной резолюции видели её смысл в дальнейшем наращивании давления на Сирию. Но дело неожиданно приняло несколько иной оборот.

Одно из положений резолюции призывало Генерального секретаря ООН в целях оказания содействия ЛАГ и в консультации с Лигой назначить специального посланника по Сирии. В пылу дебатов по резолюции данное положение оставалось практически незамеченным. Однако именно ему суждено было сыграть немалую роль в дальнейшем развитии событий. Сказалась «роль личности в истории».

На должность своего специального посланника Пан Ги Мун сначала пытался подобрать кого-то из арабских деятелей. Но желающих не нашлось. (То, что руководство ЛАГ не представило отвечавшего её умонастроениям кандидата, можно отнести к серьёзным просчётам «антисирийского лобби».) В этих условиях возникла кандидатура Кофи Аннана. 23 февраля он был назначен совместным специальным посланником генеральных секретарей ООН и ЛАГ по Сирии. (Когда Пан Ги Мун пригласил к себе постпредов «пятёрки» постоянных членов Совета и объявил о своём намерении произвести такое назначение, я выразил недоумение по поводу такого «сдвоенного» титула, ведь в резолюции Генассамблеи о «совместном» спецпосланнике ООН и ЛАГ не говорилось. Учитывая радикализм ЛАГ, спецпосланника было бы лучше держать подальше от Лиги. Тем не менее к этому времени вопрос уже был обговорён Пан Ги Муном с руководством ЛАГ, да и западные коллеги предсказуемо горячо поддержали «двойное подчинение» спецпосланника, которое впоследствии закономерно создало немалые дополнительные сложности для его работы.)

Всё-таки куда важнее титула были те ориентиры, которыми собирался руководствоваться Кофи Аннан. Из моей первой же беседы с ним в самом начале его «второго пришествия» стало ясно, что представление Кофи Аннана об истоках, характере сирийского кризиса и путях выхода из него оказались куда более объективными и многомерными, чем у лаговских «радикалов». Он отказывался впадать в антисирийскую риторику, попытался выработать свою программу урегулирования. Такая линия вызывала трудно скрываемое раздражение западников, но прямо бросить ему вызов они не могли: как бывший Генеральный секретарь ООН и лауреат Нобелевской премии мира Аннан обладал немалым международным авторитетом.

Вскоре спецпосланник представил свои первоначальные предложения из шести пунктов (так называемый «план Аннана»). Не без давления России он был принят сирийским руководством, а затем поддержан Советом Безопасности ООН (в заявлениях председателя от 21 марта и 5 апреля 2012 года).

Политические положения «плана Аннана» сформулированы в самых общих чертах. Сирийскому руководству предлагалось взять на себя обязательства работать с посланником в рамках открытого для всех политического процесса с целью удовлетворения законных устремлений и чаяний сирийского народа. Для этого назначить уполномоченного представителя по получении соответствующей просьбы со стороны посланника. (То есть сам политический процесс предстояло ещё наполнить конкретным содержанием — таким образом, Аннан дистанцировался от ультимативных предложений ЛАГ.)

Более детально были выписаны положения, касающиеся проблем безопасности. Ставилась цель прекратить боевые действия и в срочном порядке добиться эффективного и отслеживаемого ООН прекращения вооружённого насилия во всех его формах всеми сторонами для защиты гражданского населения и стабилизации положения в стране.

Правительству Сирии предписывалось немедленно прекратить переброску войск к населённым пунктам и применение тяжёлых вооружений в таких пунктах, а также начать отвод военных сил и средств, сосредоточенных внутри и вокруг населённых пунктов, при этом посланник обязался добиваться принятия аналогичных обязательств оппозицией.

Довольно подробным оказался и гуманитарный блок «плана»: обеспечение своевременной доставки гуманитарной помощи; ускорение освобождения произвольно задержанных лиц; обеспечение свободы передвижения по всей стране журналистов; уважение свободы ассоциаций и права на мирные демонстрации.

Ключевым для реализации «плана Аннана» было, конечно же, прекращение насилия, которое ежедневно уносило десятки жизней.

Развивая свой план в части, касающейся прекращения насилия, Аннан призвал установить режим прекращения огня начиная с 10 апреля 2012 года (что поддержали в заявлении председателя Совбеза 5 апреля). Одна из проблем заключалась в том, что ООН ещё только предстояло создать механизм наблюдения за прекращением огня, который отсутствовал после вывода из Сирии наблюдательной миссии ЛАГ. Его создание превратилось в объект сложного маневрирования, а порой и столкновений в Совете Безопасности ООН. Во-первых, западные члены давали понять, что будут готовы рассмотреть предложение Генсекретаря ООН по созданию такого механизма только в случае прекращения всеми сторонами вооружённого насилия. Таким образом прекращение огня, которое вступало в силу 10-12 апреля, должно было соблюдаться без какого-либо международного контроля, что серьёзно уменьшало шансы на его «выживание». Хотя в отдельных районах Сирии боевые столкновения прекратились, очень скоро западные страны обвинили Дамаск в срыве перемирия. Во-вторых, для развёртывания ооновской миссии наблюдателей необходимо было принять резолюцию СБ, проект которой западники стали привычно «нашпиговывать» жёсткими антиасадовскими формулировками. Мы же считали исключительно важным, чтобы развёртывание ооновской миссии наблюдателей всё же состоялось, поскольку, по нашей оценке, только она могла дать шанс на получение более объективной оценки обстановки с мест и в конечном итоге добиться прекращения огня. В этих условиях 14 апреля в своей резолюции 2042 Совет Безопасности дал санкцию лишь на развёртывание передовой группы невооруженных военных наблюдателей численностью до 30 человек. Помимо своего практического значения, резолюция имела серьёзный политический эффект — она сигнализировала о возможности единства Совета Безопасности в сирийских делах. Хотя боевые действия в Сирии продолжались, мы воспользовались позитивной динамикой и выдвинули проект резолюции о создании полномасштабной миссии по наблюдению в Сирии численностью до 300 человек. Соавторами документа, принятого 21 апреля 2012 года как резолюция 2043, стали Китай и даже ряд западных членов Совета. Несмотря на то, что мандат миссии ограничивался всего 90 днями, положительная динамика работы в Совете нарастала, и Россия получила в ней центральную инициативную роль.

К сожалению, на практике положение в Сирии не улучшалось. «План Аннана» не выполнялся как в сфере безопасности, так и в его гуманитарных аспектах. В настоящих условиях Кофи Аннан попытался придать ему второе дыхание за счёт продвижения в действительно ключевой сфере — политического урегулирования. 30 июня 2012 года в Женеве он созвал совещание на уровне министров иностранных дел, в котором участвовали генеральные секретари ООН и ЛАГ, министры иностранных дел «пятёрки» постоянных членов Совета Безопасности, Турции, Ирака, Кувейта и Катара, а также руководитель Внешнеполитической службы ЕС. На совещании было провозглашено создание «Группы действий». Она приняла пространное коммюнике, излагавшее ориентиры для политического урегулирования сирийского кризиса. Ключевым в документе стало положение о формировании переходного управляющего органа, обладающего полнотой исполнительной власти и способного создать нейтральную обстановку, когда может быть осуществлён переход. В его состав должны были войти члены нынешнего правительства и оппозиции, а также представители других групп. Переходный орган предполагалось сформировать на основе взаимного согласия. Речь, таким образом, шла не о «свержении» режима, а о глубоком реформировании политической системы страны. Существенно важным было и то, что в документе ничего не говорилось об отставке Башара Асада. Требование об этом как предварительном условии начала переговоров между правительством и оппозицией (его выдвигали все сирийские оппозиционеры и западные страны) фактически сразу заводило дело в тупик.

Женевское коммюнике стало важным документом. Его реализация существенно продвинула бы вперёд дело политического урегулирования кризиса. Казалось, для этого есть определённые предпосылки. Сирийское правительство, по крайней мере на словах, признало Женевское коммюнике и даже обозначило своего представителя, хотя и не слишком авторитетного, для переговоров с оппозицией.

Своё слово предстояло сказать Совету Безопасности ООН. Необходимо было поддержать Женевское коммюнике резолюцией Совета Безопасности. К тому же приближался к концу 90-дневный мандат Миссии наблюдателей ООН в Сирии, для его продления также требовалась новая резолюция. Однако здесь вновь возникло столкновение подходов. Западные члены Совета отказались работать по подготовленному нами неконфронтационному проекту резолюции, а поставили на голосование свой, заведомо зная, что он обречён на российско-китайское вето. Проект грозил скорыми экономическими санкциями правительству Сирии, определял положение в стране как представляющее угрозу международному миру и безопасности и был подведён под главу VII Устава ООН. По нашей оценке, это открывало путь к иностранному вооружённому вмешательству. О чём я и заявил на заседании Совета 19 июля 2012 года, добавив, что «расчёты на использование Совета Безопасности ООН для реализации планов по навязыванию собственных политических схем суверенным государствам не пройдут».

Третье российско-китайское вето по Сирии создало в Совбезе крайне наэлектризованную атмосферу. Настолько, что ситуация чуть не повторилась уже на следующий день при голосовании краткой резолюции о продлении миссии ООН по наблюдению в Сирии. Проект вновь оказался недостаточно сбалансированным. Дело пошло на принцип. Однако в последний момент его удалось подкорректировать (речь шла практически об одной запятой), и, созвонившись с Сергеем Лавровым, я получил разрешение поддержать проект, который в итоге был принят единогласно.

Впрочем, элемент «гармонии» сохранялся недолго. Делегация США яростно настаивала на том, что миссия продлевается на «окончательный период» в 30 дней. Формально американцы мотивировали свою позицию тем, что не произошло прекращения огня, за которым миссия и должна наблюдать, но по сути это была либо ошибка (ооновскую миссию развернуть непросто; даже если ей не удаётся выполнять свои функции в полном объёме, лучше модифицировать поставленные перед ней задачи, чем выводить её из страны полностью), либо указание на то, что Соединённые Штаты и их западные союзники окончательно взяли курс на военное решение сирийского кризиса. В конце 30-дневного периода нам не удалось добиться сохранения миссии, она была свёрнута. Ооновское присутствие в Дамаске преобразовывалось в офис, который не имел реальной возможности для наблюдения за ситуацией, а тем более для того, чтобы оказывать на нее существенное влияние.

К этому времени произошло ещё одно важное событие. 2 августа Кофи Аннан заявил о своей отставке. Причиной того послужило, думается, не только отсутствие прогресса в реализации его плана, но и довольно грубое давление на него западных стран, не удовлетворённых «слишком мягким» подходом спецпосланника к Дамаску (он не выдвигал перед руководством Сирии ультимативных требований).

Два «последних звонка» последовали 1 августа. В газете Washington Post была опубликована пространная статья, ставящая под сомнение «миротворческое наследие» Кофи Аннана, что не могло не восприниматься болезненно лауреатом Нобелевской премии мира. При этом госдеп США не счёл необходимым как-то отреагировать на статью. Второй «укол» пришёл из Парижа. Как нам стало известно, президент Франсуа Олланд позвонил заместителю Аннана французу Жану-Мари Геэнно (долгие годы заместитель по миротворчеству в бытность Аннана Генсекретарем ООН) и потребовал его возвращения в Париж в связи с назначением руководителем какой-то комиссии. Очевидно, что никакая бюрократическая работа не могла сравниться по своей важности с урегулированием сирийского кризиса. «Второе пришествие» Кофи Аннана заканчивалось на минорной ноте.

Преемника Аннану удалось подобрать довольно быстро. Им стал многоопытный алжирский дипломат Лахдар Брахими. Однако его «арабское происхождение» не делало Брахими сторонником резко антидамасских подходов Лиги арабских государств. Поэтому, соглашаясь на новое назначение, он попытался освободиться от «опеки» ЛАГ, чтобы представлять только Генсекретаря ООН. ЛАГ воспротивилась. В результате было найдено «соломоново решение» — титул лишь слегка видоизменился — Брахими стал не спецпосланником, а спецпредставителем генсекретарей ООН и ЛАГ. Этим его отличие от Кофи Аннана не ограничилось. Брахими не стал выдвигать своих «планов», а пошёл по пути кропотливого поиска точек соприкосновения между сторонами. Задача оказалась крайне непростой ещё и потому, что единственный «инструмент» Брахими — Женевское коммюнике от 30 июня 2012 года — по-прежнему не имел поддержки Совета Безопасности ООН. Наше предложение принять краткую резолюцию, одобряющую женевский документ без ссылки на главу VII, не нашло понимания у западных коллег, они не видели в нём смысла без элемента давления на Дамаск. По сути же они продолжали исходить из скорого военного поражения «режима Асада». Только так можно объяснить то, что они очень быстро потеряли интерес к Женевскому коммюнике и практически ничего не делали для его реализации. Отказались они и от нашего предложения продолжить работу «Группы действий» в Нью-Йорке — на уровне постпредов стран при ООН.

В таких условиях результативности от деятельности Брахими ожидать не приходилось. Весной 2013 года он заговорил о своей близкой отставке. Однако неожиданно ситуация круто изменилась. Судя по всему, в начале второго президентского срока Барака Обамы в январе Вашингтон заново взвесил ситуацию в Сирии и пришёл к выводу, что конфликт приобретает затяжной характер, грозя серьёзно дестабилизировать не только эту страну, но и весь регион. За дело взялся новый госсекретарь США Джон Керри. Прибыв в Москву 7 мая, он предложил чуть ли уже не до конца месяца собрать в Женеве международную конференцию с участием сирийских сторон — «Женеву-2». Инициативу, разумеется, сразу же поддержала Россия. И хотя предложенный Керри график был явно слишком оптимистичным, совместная американо-российская инициатива открывала перед сирийским урегулированием новые перспективы. Брахими задержался на своём посту, сосредоточив теперь свои усилия на конкретной задаче подготовки международной конференции.

В это и без того трудное течение событий — военные действия в Сирии продолжались, унося тысячи жизней, — драматически вмешался сюжет с использованием химического оружия.

Использование химического оружия

Наличие у Дамаска химического арсенала являлось общеизвестным фактом. Сирия не участвовала в Конвенции об уничтожении химического оружия, хотя в своё время и присоединилась к женевскому документу от 1925 года, запрещающему применение удушающих веществ. По ходу вооружённого конфликта в Сирии американцы стали выражать обеспокоенность тем, что сирийское правительство может применить отравляющие вещества. Обратились они по этому поводу и к нам. По проблеме провели несколько экспертных российско-американских консультаций. Официально не подтверждавшее наличие у себя химического оружия правительство Сирии в разговорах с нами, да и в своих публичных заявлениях, пользовалось формулой: химическое оружие, если оно у нас имеется, не будет использовано против сирийского народа.

Тема резко обострилась 19 марта, когда отравляющие вещества были применены близ города Алеппо. Погибло полтора десятка сирийских военнослужащих и несколько гражданских лиц. Наши западные коллеги тут же обвинили во всём сирийское правительство: мол, стреляли по оппозиционерам, но промахнулись. Однако в эту логику не вписывалось поведение Дамаска, который тут же потребовал от Генсекретаря ООН проведения международного расследования. Пан Ги Мун незамедлительно дал согласие. Но тут переполошились англичане и французы, которые направили генсекретарю письмо, требовавшее расследования и «других сообщений» об использовании химикатов (они время от времени появлялись, но не привлекали особого внимания, не имея надёжных подтверждений, да и масштабы инцидентов были незначительными). Американцы также заговорили о необходимости расследования «всех инцидентов», хотя ранее в контактах с нами обвинений в том, что сирийское правительство использовало «химию», не выдвигали. Генсекретарь дрогнул и видоизменил свою позицию, сделав заявление: расследовать необходимо не только инцидент близ Алеппо, но и другие сообщения об использовании химоружия. Прочитав данное заявление и понимая, что оно может привести вообще к срыву расследования, я попросил о срочной встрече с генсекретарем, который в это вечернее время присутствовал на концерте в зале Генассамблеи ООН. Выйдя из зала, Пан Ги Мун разговаривал со мной в комнате за сценой Генассамблеи, где президенты и министры иностранных дел готовятся к своим выступлениям. Я без обиняков разъяснил генсекретарю: западники пытаются сорвать расследование инцидента под Алеппо. Фактически речь идёт о покрывательстве использования химического оружия.

Худшие опасения подтвердились несколько дней спустя, когда Секретариат ООН подготовил документ, на основании которого сирийское правительство должно было сотрудничать с международным расследованием: речь шла об учреждении бессрочной миссии, работавшей бы на всей территории Сирии. Ясно, что, памятуя о печальном опыте Ирака когда многолетние поиски там оружия массового уничтожения привели к военной интервенции, правительство Сирии на это не согласится. И хотя 26 марта генсекретарь назначил норвежского специалиста Оке Сельстрема главой Миссии по расследованию фактов предполагаемого применения химоружия в Сирии, лишь в августе Секретариат ООН и Дамаск достигли компромисса в отношении её формата: миссия будет расследовать инцидент под Алеппо и ещё два случая по своему выбору. (Из примерно десяти, о которых ооновцам сообщили западники. То, что правительство Сирии дало миссии право такого выбора, показывало, что Дамаск не боится быть пойманным за руку.)

Ещё до начала работы миссии Сельстрема сирийское правительство обратилось к России с просьбой провести расследование инцидента под Алеппо. Анализ наших экспертов показал: использовался кустарный зарин, который был доставлен кустарно же изготовленным боеприпасом. Результаты исследования мы представили Генсекретарю ООН.

Сельстрем смог прибыть в Сирию лишь 18 августа, но по-настоящему начать работу не получилось. 21 августа химическое оружие было применено вновь — в Гуте. Сообщалось, что жертвами стали чуть ли не полторы тысячи человек (затем эти оценки не подтвердились — погибло около трёхсот человек, но и это, конечно же, очень серьёзное событие). Американцы сразу же обвинили в произошедшем Дамаск, но конкретных доказательств не представили. Миссии Сельстрема пришлось изменить ранее согласованные с правительством Сирии планы и обследовать район применения химоружия в Гуте. Свой предварительный доклад миссия Сельстрема представила в Совет Безопасности ООН 16 сентября, а завершающий — лишь 12 декабря. Обсуждение его состоялось на консультациях Совета 16 декабря. Своё выступление я готовил особенно тщательно и даже сам, тряхнув стариной, сделал перевод на английский, чтобы обезопаситься от случающихся вольностей синхронных переводчиков. Приведу его полный текст:

«Сведения, содержащиеся в двух докладах миссии Оке Сельстрема Совету Безопасности ООН (от 16 сентября и 12 декабря с. г.), подтверждают случаи использования химического оружия в ходе конфликта в Сирии. Особую тревогу вызывают два масштабных инцидента с применением зарина — близ Алеппо 19 марта и в Гуте 21 августа.

Принципиальное значение имеет вопрос о том, кто стоит за этими деяниями. Существует две возможные версии: химоружие применило правительство — либо оппозиция. При этом если исходить из того, что за этим стоит правительство, то в истории вопроса сразу же возникает много нестыковок.

Если правительственные войска применили зарин 19 марта близ Алеппо, то почему пострадали военнослужащие САР и находившиеся в непосредственной близости с ними гражданские лица? Почему правительство сразу же потребовало провести международное расследование данного инцидента? Почему те, кто обвинял правительство в этой акции, сделали всё возможное, чтобы сорвать или по крайней мере затянуть данное расследование?

Напомним, что сначала Генсекретарь ООН позитивно откликнулся на просьбу правительства провести немедленное расследование. Но затем Англия и Франция вспомнили о случае в Хомсе, который их не беспокоил три предшествующих месяца, а Соединённые Штаты стали твердить о необходимости расследования „всех инцидентов“. В результате, к сожалению Секретариат ООН поддался этому давлению и предложил правительству САР в качестве базы для расследования документ, в соответствии с которым создавалась бы бессрочная инспекционная миссия ООН в Сирии, которая действовала бы так долго, как этого пожелал бы её руководитель, и она имела бы полный доступ по всей территории страны. В общем, речь шла о повторении эпопеи с поиском оружия массового уничтожения в Ираке. Однако Багдад в отличие от Дамаска находился под главой 7 Устава ООН. Неудивительно, что правительство Сирии с такими условиями не согласилось.

Тогда правительство Сирии обратилось к России с просьбой провести расследование силами наших экспертов. Они прибыли на место, собрали образцы и проанализировали их в России в лаборатории, сертифицированной ОЗХО. Был подготовлен объёмный доклад, который мы передали Генсекретарю ООН и нашим коллегам по „пятёрке“ постоянных членов СБ. Оке Сельстрем ознакомился с этим докладом и даже ездил в Москву обсуждать его с российскими экспертами. В своём докладе от 12 декабря Сельстрем наших выводов не опровергает. А состоят они в том, что 19 марта под Алеппо был применён зарин кустарного производства, кустарным был и снаряд, использовавшийся для его доставки. Мы называли и оппозиционную группировку, которая могла стоять за этой акцией.

Лишь позднее Секретариат ООН и правительство Сирии возобновили переговоры и смогли достичь договорённости о модальности миссии экспертов. Причём сирийцы согласились, что наряду с инцидентом в Алеппо ооновские эксперты смогут изучить и определённое количество других инцидентов по собственному выбору. То есть сирийское правительство никаких запретительных ограничений не выставляло.

Но здесь вмешались трагические события в Гуте 21 августа. Вызывает глубокое сожаление, что мартовский инцидент в Алеппо не был своевременно расследован. Если бы это было сделано, то, может быть, трагедия в Гуте была бы предотвращена.

В применении химического оружия в Гуте Соединённые Штаты, а вслед за ними и некоторые другие государства, обвинили сирийское правительство. В обоснование Соединённые Штаты распространили четырёхстраничный документ, в котором содержались лишь намёки и утверждения, но никаких реальных доказательств. Секретную версию этого документа передали в конгресс. Но некоторые законодатели, ознакомившиеся с ним, жаловались в прессе, что из него ничего нельзя понять. Наши просьбы предоставить дополнительную информацию, которая подтверждала бы причастность правительства САР к использованию химического оружия, Вашингтон игнорировал.

Отсутствие доказательной базы было особенно странным, поскольку, как общественность узнала из публикаций на основе материалов Эдварда Сноудена, у Соединённых Штатов имеется на территории Сирии мощнейший разведывательный ресурс: сенсоры, которые в режиме реального времени направляют в Соединённые Штаты информацию, когда сирийские войска смешивают химические вещества, необходимые для производства зарина (зарин долго не „живёт“, его надо изготовлять за несколько дней до применения). Такую информацию Соединённые Штаты получили в декабре 2012 года, когда сирийцы смешивали химические вещества в процессе учений. По получении данной информации президент Обама публично предупредил сирийское правительство против использования химоружия, продублировав это предупреждение и по дипломатическим каналам.

10 сентября в заявлении с обвинением правительств Асада в применении в Гуте химического оружия президент Обама сказал, что Соединённые Штаты знали, что сирийцы в течение нескольких дней перед 21 августа проводили подготовку к химической атаке. Возникал законный вопрос (его задавали и мы, и представители сирийской оппозиции): если знали, то почему не поступили так же, как в декабре 2012 года? Вразумительного ответа не последовало. Разгадка содержится в статье знаменитого американского журналиста Сеймура Херша, опубликованной 9 декабря, в которой он разъясняет, что администрация США просто экстраполировала на ситуацию 21 августа своё представление о том, как должны были бы действовать сирийские военные, готовясь к применению химического оружия. Действительно, необходимо вчитаться в заявление президента Обамы от 10 сентября. Он говорит: „…в дни, предшествовавшие 21 августа, мы знаем, что персонал Асада, занимающийся химическим оружием, готовился к атаке рядом с районом, где они смешивают газ зарин (in the days leading up to August 21^st, we know that Assad’s chemical weapons personnel prepared for an attack near an area where they mix sarin gas)“. То есть, „знаем“ в настоящем времени, по состоянию на 10 сентября, а не в дни, предшествующие 21 августа. К тому же нет утверждения о том, что смешивались химические вещества для изготовления зарина. Говорится просто о какой-то абстрактной подготовке. То есть в дни, предшествовавшие 21 августа, у Соединённых Штатов не было никакой информации. Понятно почему: сенсоры не работали, поскольку химические вещества не смешивали для изготовления зарина. Но если зарин не изготавливался, то у правительственных войск и не было его для применения 21 августа. Этот вывод подтверждает и то обстоятельство, что и 22 и 23 августа американские официальные лица не раз заявляли, что администрация США продолжает разбираться в ситуации.

Но можно спросить: разве нет материальных доказательств того, что химоружие 21 августа применило именно правительство? Например, артиллерийская ракета, которая „приблизительно соответствует“ характеристикам того, что есть на вооружении у сирийцев. Однако, например, профессор технологий и национальной безопасности Массачусетского технологического института Теодор Постол, изучив вопрос, пришёл к выводу, что данный снаряд является „импровизированным“ — он мог быть произведён в механической мастерской, а дальность этой импровизированной ракеты не могла превышать 2 км. То есть стреляли с позиций, контролируемых оппозицией. К тому же, как заключили наши эксперты, зарин, использовавшийся 21 августа, был примерно такого же типа, как и 19 марта, только чуть лучшего качества. То есть за прошедшие месяцы оппозиционные химики несколько улучшили качество своего продукта.

Но ведь всё это означало бы, что химатаку 21 августа осуществила оппозиция. Между тем, постпред США при ООН заявила 16 сентября, что у Соединённых Штатов нет свидетельств того, что оппозиция обладает зарином (it’s very important to note that… we have no evidence that the opposition possesses sarin). Это заявление было, по меньшей мере, попыткой ввести общественность в заблуждение. Как показывает в упомянутой статье Сеймур Херш, в течение ряда месяцев перед августовскими событиями американские разведведомства неоднократно докладывали руководству свидетельства о том, что оппозиционеры научились изготовлять зарин и способны производить его в значительных количествах. В конце августа в СМИ появились сообщения о том, что администрация Соединённых Штатов отказывалась поставлять оппозиционерам средства химической защиты. Спрашивается, почему? Неужели Соединённые Штаты хотели, чтобы в случае химической атаки со стороны правительственных сил было как можно больше жертв? Такое объяснение было бы слишком циничным. Логичнее предположить, что администрация США просто опасалась, что, получив средства химзащиты, оппозиционные группировки пошли бы на применение химического оружия. Разве случайно, что в принятую нами резолюцию СБ 2118 об уничтожении химического оружия в Сирии при активном содействии американской делегации был включён целый ряд положений, направленных на то, чтобы негосударственные субъекты не производили и не использовали химическое оружие и другое оружие массового поражения?

Зачем нужно было сирийскому правительству использовать химическое оружие 21 августа? Чтобы пересечь обозначенную Вашингтоном „красную линию“ и навлечь на себя ракетные удары? Зачем нужно было применять химическое оружие оппозиционерам? Именно из-за этой „красной линии“, чтобы вызвать иностранное вооружённое вмешательство в сирийский конфликт.

Совершенно очевидно, что 21 августа имела место масштабная провокация. Именно этим объясняются разные нестыковки, на которые обращали внимание аналитики. Зачем и каким образом так быстро свезли в одно место трупы детей, где их родители, почему среди персонала нет женщин, которых обычно много в сирийских госпиталях, почему на лицах медперсонала нет защитных повязок и так далее?

Всё произошедшее очень напоминает то, что мы уже знаем из истории: с провокации началась Вторая мировая война, с провокации началась американская война во Вьетнаме, с провокации начались натовские бомбёжки Сербии, изощрённая фильтрация информации и манипуляция общественным мнением предшествовали вторжению в Ирак.

К счастью, на этот раз международной эскалации сирийского конфликта удалось избежать».

Нельзя не отметить, что в ходе дискуссии западные коллеги вели себя крайне пассивно и серьёзной контраргументации не развернули, хотя могли бы и подготовиться — наши основные аргументы я изложил на закрытом заседании Генеральной Ассамблеи 13 декабря, прямо сказав, что это — сокращённый черновой набросок нашего предстоящего выступления в Совете Безопасности.

Постпред США в доказательство виновности Дамаска сослалась на имеющиеся у Вашингтона перехваты чьих-то разговоров, постпред Англии не нашёл лучшего аргумента, чем сослаться на мнение, якобы выраженное бывшим президентом Ирана, а француз просто заявил, что мы, мол, здесь доклад обсуждаем, а не виновных ищем. Действительно, перед Сельстремом ставилась задача собрать факты, а не определять виновных, но всё же это оказался вопрос принципиальный, уходить от которого — после прозвучавших громогласных обвинений Дамаска — было странно.

После обсуждения западные члены Совета потеряли интерес к поиску виновных, хотя время от времени дежурно и повторяли: во всём виноват Дамаск.

В упомянутой статье Сеймур Херш задаётся не лишённым основания вопросом: может быть именно понимание того, что не правительство Сирии стояло за использованием химических отравляющих веществ в Гуте 21 августа, и объясняет, почему президент Барак Обама не выполнил свою угрозу нанести удар по Сирии, если будет пересечена эта «красная черта». Барак Обама явно заколебался и неожиданно обратился к конгрессу за санкцией о применении силы (хотя ранее и в Ираке, и в Ливии американские президенты прекрасно обходились без неё).

В атмосфере тревожной неопределённости, которая сложилась в начале сентября, ситуация получила неожиданное развитие. Отвечая на один из вопросов на своей пресс-конференции, госсекретарь Джон Керри заявил, что Соединённые Штаты могут воздержаться от нанесения ударов по Сирии, если сирийское правительство согласится ликвидировать свой химический арсенал. Фразу тут же подхватил Сергей Лавров, и как раз находившийся в этот момент в Москве министр иностранных дел Сирии Валид Муаллем сделал заявление о том, что Сирия готова присоединиться к Конвенции о запрещении химического оружия и ликвидировать его запасы. Это была сенсация. 14 сентября в ходе многочасовых переговоров в Женеве Лавров и Керри согласовали рамочную договорённость по уничтожению химоружия в Сирии. Нам надлежало транслировать её в соответствующую резолюцию Совета Безопасности ООН. Из предложенного американцами проекта удалось изъять ряд положений, которые могли бы увести дело в сторону и использоваться лишь для дополнительного давления на Дамаск (например, требование о предоставлении правительством Сирии всех документов, относящихся к его химпрограмме, или положение о праве на досмотр сирийских судов). Дорабатывали проект лично Лавров и Керри, прибывшие в Нью-Йорк для участия в общеполитической дискуссии открывшейся очередной сессии Генассамблеи. Резолюцию Совбеза 2118 приняли 27 сентября 2013 года на уровне министров иностранных дел. Она имела и весьма важный «побочный» эффект — в ней содержалось положение, в котором Совет Безопасности, наконец, одобрил Женевское коммюнике от 30 июня 2012 года и призвал к скорейшему созыву конференции «Женева-2».

Всё сирийское химическое оружие вывезли к середине лета 2014 года, пару месяцев заняла его ликвидация на борту специализированного американского судна, прибывшего в Средиземное море. Российско-американская инициатива была успешно реализована.

Политический трек

К сожалению, это достижение не получило развития на политическом треке. После восьми месяцев мучительной подготовительной работы конференцию «Женева-2» созвать удалось, но основания для оптимизма не просматривались. Начать с того, что её открытию предшествовал резонансный политический скандал: Пан Ги Мун сначала пригласил принять в ней участие Иран, а на следующий день отозвал приглашение. (Мне он разъяснил так: рассчитывал, что, получив приглашение, иранцы заявят о поддержке Женевского коммюнике, а они этого не сделали. Кроме того, услышав о приглашении Тегерана, о намерении бойкотировать мероприятие заявили саудиты. Очень недоволен был Вашингтон.) Без участия Тегерана, активно поддерживающего Дамаск, шансы «Женевы-2» уменьшались.

После однодневной «пленарной» встречи 22 января 2014 года (на самом деле она состоялась в Монтрё — в Женеве не оказалось свободных гостиниц для тридцати с лишним делегаций) провели лишь два пятидневных раунда переговоров между делегациями сирийского правительства и оппозиции при посредничестве Лахдара Брахими. Удалось согласовать повестку дня из четырёх пунктов. Затем возник «затык» по порядку работы: правительственная делегация настаивала, что «не пойдёт дальше», если не будет достигнут прогресс по первому пункту — «борьба с терроризмом». Оппозиция требовала параллельно обсуждать и второй — создание «переходного управляющего органа», предусмотренного Женевским коммюнике.

Выступая на консультативном заседании СБ ООН 13 мая 2014 года, Брахими говорил: пока правительство не изменит своей позиции, продолжать переговоры не имеет смысла. Мой аргумент, что два переговорных раунда — это слишком мало, стороны должны выработать привычку говорить друг с другом, — им воспринят не был. Не видя перспектив, Брахими покинул свой пост.

В обстановке стагнации политического процесса акцент работы в Совете Безопасности по сирийскому досье переместился на гуманитарную проблематику. Западные члены («лидерство» в разработке текстов взяли на себя Австралия и Люксембург) поняли, что попытка использовать ухудшение гуманитарной ситуации в Сирии для смены режима окончилась неудачей, и сменили тактику — теперь оружием давления на Дамаск должны были стать документы Совета, осуждавшие чрезмерное применение силы, требующие улучшать условия оказания гумпомощи и так далее.

Наша задача заключалась в том, чтобы, делая всё возможное в гуманитарной области в практическом плане, не допускать антидамасской политизации этой сферы.

Первым опытом стала резолюция Совета Безопасности 2139, принятая 22 февраля 2014 года. Однако желаемого улучшения условий работы международных гуманитарщиков в Сирии и положения нуждающегося населения она не принесла.

Вопрос о передаче сирийского досье в МУС

Обстановка в СБ вновь стала накаляться. Французы решили «двинуть» свою излюбленную тему — подготовили проект резолюции о передаче сирийского досье в Международный уголовный суд (МУС). (К этому времени различными структурами против Дамаска был накоплен значительный «компромат».) Очевидно, что в условиях продолжающегося вооружённого конфликта ни о каком торжестве правосудия речи не идёт. Следующие шаги были легко прогнозируемыми — выдвижение обвинений прокурором МУС против сирийских руководителей использовалось бы для дальнейшей «делегитимизации режима». Продвижение к политическому урегулированию стало бы практически невозможным.

Проект резолюции поставили на голосование 22 мая под неизбежное российское (и китайское) вето. Состоялся обмен резкими заявлениями. Пришлось жёстко покритиковать французов, а заодно и англосаксов:

«Мы понимаем мотивы многих делегаций, проголосовавших сегодня за проект резолюции о передаче сирийского досье в МУС либо ставших его соавторами. Мы разделяем их эмоции, вызванные затянувшимся сверх всякой меры конфликтом в Сирии. Тяжело смотреть на разрушения, гибель и страдания людей.

Сложнее понять мотивы Франции, инициировавшей этот проект и поставившей его на голосование, заранее прекрасно зная, какая участь его ожидает. Приходится слышать много сетований на отсутствие единства в Совбезе среди „пятёрки“ его постоянных членов по Сирии. Действительно, когда это единство есть, удаётся добиваться конкретных позитивных результатов. К ним нельзя не отнести резолюцию 2118 Совета Безопасности об уничтожении сирийского химического арсенала — эта программа близка к успешному завершению. Полезным ориентиром стала и резолюция 2139 по гуманитарным делам.

Единство „пятёрки“ важно. Не зря же Франция всё время ратовала за привлечение „пятёрки“ к работе по политическому урегулированию кризиса, не предлагая, правда, при этом никаких субстантивных позитивных идей. Зачем же сейчас наносить такой удар по единству „пятёрки“? Неужели только затем, чтобы вновь попытаться создать предлог для вооружённого вмешательства в сирийский конфликт? Нельзя было не обратить внимания на то, что глава французской дипломатии счёл необходимым использовать свой недавний визит в Вашингтон для публичной критики Соединённых Штатов за отказ от нанесения ракетно-бомбовых ударов по Сирии осенью прошлого года…

Нельзя не учитывать и то обстоятельство, что когда в прошлый раз Совет Безопасности своей резолюцией 1970 передал ливийское досье в МУС, это не помогло урегулированию кризиса, а лишь подлило масла в огонь конфликта. Да и по окончании вооружённой борьбы МУС себя, мягко выражаясь, не проявил. МУС не способствует нормализации обстановки и торжеству справедливости в Ливии, уходя от наиболее острых тем. За рамками его работы почему-то оказался вопрос о гибели гражданских лиц в результате натовских бомбардировок. Наши коллеги из натовских стран вообще высокомерно отказались обсуждать эту тему. Даже извинение отказались принести. А ещё рассуждают о стыде! На словах ратуют за борьбу с безнаказанностью, а сами практикуют вседозволенность.

Соединённые Штаты частенько указывают и тем и другим дорогу в МУС, а сами почему-то не спешат присоединяться к Римскому статуту. А в сегодняшнем проекте США выговорили исключение для себя и своих граждан. Англия является участником МУС, но почему-то без энтузиазма относится к начавшемуся там рассмотрению темы преступлений, совершённых британцами в ходе войны в Ираке. Вот если бы США и Соединённое Королевство вместе передали своё иракское досье в МУС, тогда мир увидел бы, что они действительно борются с безнаказанностью.

Мы исходим из того, что фундаментальной основой работы по урегулированию сирийского кризиса остаётся Женевское коммюнике от 30 июня 2012 года, которое трактует принцип ответственности и национальное примирение в их взаимосвязи, оставляя тем самым главенствующую роль в этом процессе за самими сирийцами.

Мы убеждены, что справедливость в Сирии в конечном итоге восторжествует. Виновные в совершении тяжких преступлений будут наказаны. Но для того, чтобы это произошло, прежде всего нужен мир».

Тучи в Совете Безопасности сгустились не на шутку. Четвёртое российско-китайское вето по Сирии! Не говоря уже о кризисе на Украине, породившем в ООН столько «громов и молний» (об этом — отдельно). Желающих загнать Россию в угол находилось немало. (Французский постпред позднее публично признал, что именно в этом состояла его цель.)

В таких условиях особенно неприятной стала замаячившая перспектива ещё одного, пятого вето по Сирии — по новой «гуманитарной» резолюции, о необходимости которой всё настойчивее заговорили западные члены СБ. Они утверждали, что необходимо принять резолюцию по главе VII Устава ООН и пригрозить Дамаску санкциями — только тогда он создаст более благоприятные условия для работы международных гумагентств. Такая постановка вопроса являлась для нас изначально неприемлемой.

В практическом плане наиболее остро назрела необходимость открыть для гумпомощи в «труднодоступные районы» Сирии несколько погранпереходов на границе с Турцией, Ираком и Ливаном. Они не контролировались сирийским правительством, и поэтому согласия на их использование Дамаск не давал. Ооновские гуманитарщики говорили, что без согласия правительства они смогут использовать эти погранпереходы только при наличии соответствующей резолюции Совета Безопасности ООН.

В Совете за дело взялась «гуманитарная тройка» (к Люксембургу и Австралии присоединилась Иордания). Последовали трудные переговоры в формате «тройка» плюс «пятерка» постоянных членов, а также наши параллельные сложные беседы с сирийцами в Нью-Йорке и Дамаске.

Решение оказалось по-настоящему изящным. Создавался «контрольный механизм» под эгидой Генсекретаря ООН, задача его состояла в том, чтобы убедиться, что грузы, направленные ооновскими гуманитарщиками через не контролируемые правительством погранпереходы, имеют действительно гуманитарный характер. Сирийским властям направлялось соответствующее уведомление. В текст резолюции не вошла достигнутая «джентельменская договорённость» — в «контрольном механизме» будут работать люди из «дружественных Сирии стран» (при этом исключалась «пятёрка» постоянных членов). Дамаск должен был приватно передать список таких стран в Секретариат ООН. Всё имело одну цель — подтвердить суверенитет Сирии и полномочия правительства в Дамаске.

Когда была найдена эта формула, «решились» и другие вопросы. Вместо ссылки на Главу VII в текст резолюции было включено бесспорное положение о том, что «в силу статьи 25 Устава ООН государства-члены обязаны подчиняться решениям Совета и выполнять их». А вместо санкционных угроз говорилось просто: «Совет подтверждает, что будет принимать дальнейшие меры в случае невыполнения настоящей резолюции или резолюции 2139 любой сирийской стороной».

К всеобщему удовлетворению резолюция 2165 была единогласно принята Советом 14 июля 2014 года. Большой конструктивный вклад в это России не подлежал сомнению. Характерный имейл прислала мне 4 сентября постпред США Саманта Пауэр:

«Читаю доклад о гуманитарной ситуации в Сирии по резолюции 2165. В прошлом месяце продовольствие доставлено 470 тысячам человек в 23-х труднодоступных районах по сравнению с 96-ю тысячами человек в 14-ти труднодоступных районах в предыдущем. Помощь дошла до многих людей, которые её не получали с начала конфликта. Людей накормили, потому что вы сделали эту резолюцию возможной. Поэтому я пишу, чтобы поблагодарить вас…»

«Химическое досье»

По поводу Саманты Пауэр, сменившей Сьюзан Райс на посту постпреда США при ООН в августе 2013 года, и моих взаимоотношений с ней в нашей прессе было много пересудов. Масла в огонь подлила разошедшаяся по Интернету картинка, когда она подходит ко мне перед одним из заседаний Совета и что-то говорит с чрезвычайно агрессивным видом. Сообщалось, что она мне чем-то угрожала либо напоминала о том, что Россия «проиграла» в холодной войне. На самом деле обмен репликами был настолько банальным, что ни я, ни она позже не могли вспомнить, о чём конкретно шла речь. (Саманта даже утверждала: она меня якобы за что-то благодарила — но это, конечно, вряд ли.) В любом случае, Пауэр сделала вывод: ей надо быть поосторожнее с жестикуляцией, и впоследствии сдержаннее держалась со мной при камерах.

Действительно, у нас с ней случилось немало словесных баталий — и на заседаниях Совета, и в медийном пространстве. (При первой же встрече Пауэр откровенно сказала, что видит свою роль и в том, чтобы выступать с разного рода публичными заявлениями — стало быть, не обижайся.) Нам, однако, удалось «развести» публичные споры и «черновую» работу по субстантивным вопросам повестки дня Совета Безопасности. В ряде случаев Пауэр проявила и глубокое знание предмета и терпение, необходимые для выработки взаимоприемлемых решений по сложным темам.

Одной из таких тем было «химическое досье», которое никак не хотело закрываться, несмотря на успешное завершение ликвидации сирийского химического арсенала.

Из Сирии стали поступать сообщения о том, что в ходе боевых действий в качестве оружия используется хлор. В апреле 2014 года гендиректор Организации по запрещению химического оружия (ОЗХО) создал Миссию по установлению фактов (МУФС). Проведя своё расследование, МУФС определила, что хлор, в одном случае и зарин, возможно, применялись.

Возникла необходимость определения виновных в этих неприемлемых деяниях. (Ни ОЗХО, ни МУФС таким инструментарием не обладали.)

Американцы «выкатили» амбициозный проект резолюции о создании «атрибутивного механизма». Совету Безопасности предлагалось сделать нечто беспрецедентное — учредить орган, который объединял бы в себе функции и следствия, и суда — то есть сам определял бы виновных в возможном применении в Сирии химических веществ в качестве оружия. Такая конструкция представлялась в принципе неправильной, не говоря уже о наших сомнениях в её объективности. Замаячила перспектива ещё одного вето, особенно «обидного», потому что цель недопущения боевого использования химических веществ мы разделяли.

Однако Пауэр не стала форсировать голосование — и мы вместе с экспертами засели за работу: какие разумные шаги можно предпринять, чтобы те, кто вздумает применять химоружие, не рассчитывали на безнаказанность?

В результате в августе 2015 года Совет Безопасности резолюцией 2235 учредил Совместный механизм ОЗХО-ООН по расследованию химинцидентов в Сирии (СМР). Он мог делать соответствующие выводы о виновных и докладывать их Совету, но не обладал судебными функциями и, к тому же, чего мы и добивались, был не «сам по себе», а работал в тесной увязке с ОЗХО как «головной» международной организацией по боевой химии.

Угроза очередной конфронтации в Совете по сирийской «химии» была снята.

Серьёзные перемены

Тем временем и в обстановке в Сирии, и вокруг неё произошли серьёзные перемены. Террористическая организация «Исламское государство Ирака и Леванта» (ИГИЛ) обрела контроль над значительными территориями в Сирии и соседнем Ираке, где, захватив один из крупнейших городов страны Мосул, она «нависла» над столицей — Багдадом. В Сирии, вкупе со своими собратьями по террору «Джебхат ан-Нусрой», игиловцы стали главной антиправительственной силой, затмив «умеренных» оппозиционеров из «Сирийской освободительной армии». Страна всё больше погружалась в хаос. Там орудовали десятки вооружённых группировок, число убитых стало исчисляться сотнями тысяч, а беженцев и временно перемещённых лиц — миллионами.

В августе — сентябре 2014 года Соединённые Штаты приняли решение о вооружённом вмешательстве, начав бомбардировки позиций игиловцев на территории сначала Ирака (с согласия Багдада), а затем и Сирии. После определённых колебаний (Пауэр несколько раз заводила со мной разговор на этот счёт) Вашингтон решил обойтись без резолюции Совета и без согласия Дамаска. Хотя правительству Сирии американцы сообщили о своём решении и дали заверения, что позиции правительственных войск они бомбить не будут («В конце концов, это их территория», — сказала мне Пауэр).

Выступив 28 сентября 2015 года на 70-й сессии Генассамблеи ООН, Президент России Владимир Владимирович Путин призвал к созданию глобальной антитеррористической коалиции, по образу антигитлеровской — времён Второй мировой войны (то есть выразил готовность объединить усилия России и Запада на антитеррористическом фронте). Настороженное отношение Вашингтона к этой инициативе не помешало Воздушно-космическим силам России начать наносить массированные авиаудары в поддержку сирийского правительства, которое стало расширять сферу своего контроля вокруг Дамаска.

Возникала опасность российско-американской конфронтации по Сирии, но одновременно — и качественно новая ситуация, которой можно было воспользоваться для продвижения к политическому урегулированию сирийского кризиса. Дополнительные возможности для этого создавала заключённая после многолетних переговоров в мае 2015 года договорённость по иранской ядерной программе. Помимо прочего, она давала козыри тем, кто понимал необходимость подключения к переговорам Тегерана, оказывавшего Дамаску значительную, в том числе и военную, помощь.

В результате усилиями Лаврова и его американского визави Керри в октябре 2015 года под совместным российско-американским председательством была создана Международная группа поддержки Сирии (куда вошёл и Иран), документы которой формулировали программу продвижения к урегулированию (выработка новой Конституции страны и проведение на её основе выборов под международным контролем). 18 декабря 2015 года программа была закреплена принятой единогласно резолюцией Совета Безопасности 2254 (непостоянным членам Совета текст проекта показали лишь за несколько часов до голосования, но, понимая важность момента, никто из них не роптал на нарушение регламента — правила 24 часов после публикации текста в «синьке»).

Понадобилось почти пять лет для того, чтобы Совет Безопасности ООН смог консенсусно высказаться в отношении политического урегулирования конфликта. Что сделало это возможным? Наверное, в первую очередь — колоссальная усталость от войны не только самих сирийцев, но и международного сообщества. Потоки беженцев, обременявшие все годы конфликта Турцию, Иорданию и Ливан, устремились в Европу. В Вашингтоне, наконец, поняли, что ставить во главу угла задачу смещения президента Башара Асада — значит заводить ситуацию во всё более глубокий тупик. Даже самым рьяным «антиасадовцам» это стало ясно после российского военного вмешательства. Наконец, Вашингтон нашёл в себе силы несколько урезонить своих наиболее ретивых стратегических союзников в регионе (прежде всего, Саудовскую Аравию), которые без разбора поддерживали любые, даже самые экстремистские, антиасадовские силы.

Довольно примечательный разговор состоялся в ходе встречи постоянных представителей членов Совета с президентом Бараком Обамой 7 декабря 2015 года в Белом доме, куда мы были приглашены по случаю очередного председательства Соединённых Штатов в Совете.

Поначалу нам сказали, что обстоятельный разговор будет с советником президента по национальной безопасности Сьюзан Райс и туда «зайдёт» Обама (довольно популярная у американцев форма краткого общения с президентом). Однако Обама появился уже через несколько минут после начала встречи и провёл с нами около часа, рассуждая на международные темы и отвечая на вопросы. Когда настал мой черёд, я сказал, что хочу задать трудный вопрос: даже высокопоставленные сотрудники его администрации признают то, что экстремистов на Ближнем Востоке поддерживают близкие Соединённым Штатам страны. Неужели Вашингтон не может на них повоздействовать?

Начал свой ответ президент необычно: если бы мы разговаривали за кружкой пива, я бы высказался откровеннее. Но сейчас я должен быть дипломатичным. Действительно, некоторые страны поддерживали силы (не думаю, что ИГИЛ), которые враждебны интересам Соединённых Штатов. Но в последние пару лет мы оказали на них соответствующее влияние для того, чтобы изменить положение.

Как бы то ни было, несмотря на в целом «натянутый» характер российско-американских отношений и разную трактовку генезиса сирийского кризиса, к концу 2015 года возник мощный российско-американский тандем, который стал добиваться практических результатов. На основе совместного российско-американского заявления от 22 февраля, подкреплённого резолюцией СБ ООН 2268, в конце февраля 2016 года в Сирии был установлен режим прекращения боевых действий, а в марте при посредничестве нового спецпосланника Генсекретаря ООН Стаффана де Мистуры в Женеве начались переговоры между делегацией правительства Сирии и оппозиционерами.

Желанного прорыва к миру, однако, не произошло. После небольшого затишья на западе Сирии активизировалась «Джебхат ан-Нусра», которая вместе с ИГИЛ была признана Советом Безопасности ООН террористической организацией. Особенность согласованного режима прекращения боевых действий состояла в том, что он не распространялся на террористические организации — с ними надо было продолжать бороться «до победного». Но как отделить террористов от «умеренных» оппозиционеров, если они зачастую координируют свои действия? Приехавший в Москву в конце февраля 2016 года директор ЦРУ Джон Бреннан заверил, что Соединённым Штатам потребуется для этого две-три недели. Время шло, а обещанного «развода» так и не происходило.

Поворотным моментом могла стать договорённость, достигнутая Лавровым с Керри 9 сентября в крайне сложных и длительных переговорах: «умеренные» дистанцируются от «Нусры», а российские и американские военные начинают координировать свою борьбу с ней. Однако явно под давлением Пентагона Соединённые Штаты отказались от согласованной схемы.

Все последние месяцы 2016 года огромное внимание в ООН было приковано к восточному Алеппо — крупнейшему коммерческому центру на севере страны. Ещё в 2012 году оппозиции удалось вытеснить оттуда правительственные структуры. В мировых СМИ восток Алеппо именовался не иначе как символом сирийской революции.

В середине 2016 года сирийские войска при поддержке, в том числе, наших Воздушно-космических сил начали операцию по восстановлению правительственного контроля над мятежными районами города. Поднялся шквал критики, в особенности в отношении использования авиации. Спецпосланник де Мистура заявил публично, а затем и в ходе консультаций Совета Безопасности: Россия и Дамаск используют присутствие в восточном Алеппо некоторого числа террористов для уничтожения мирного населения. Пришлось жёстко одёрнуть ооновца. (Позднее он пояснил мне, что на его родном итальянском слово «алиби» имеет какое-то другое значение.) Стаффан де Мистура выдвинул инициативу по выводу из города мирных жителей и боевиков, которую мы сразу же поддержали. Оппозиционеры, однако, ответили отказом.

Ситуация в Совете Безопасности вновь накалилась. Франция совместно с Испанией подготовила проект резолюции, «изюминкой» которого был запрет на «все военные полёты» над Алеппо, причём не только над восточной, но и над западной частью города, она контролировалась правительством, но подвергалась постоянным обстрелам из восточных районов города (в сентябре там погибло 80 мирных жителей).

На наш вопрос, почему запрет распространяется на весь город, последовал обескураживающий ответ: так удобнее. Никаких «балансирующих» требований к боевикам в восточном Алеппо франко-испанский проект не предоставлял.

Мы сразу заявили о неприемлемости такого подхода. В ответ французы, начавшие разговор с того, что «не хотят нового российского вето», поставили его на голосование, итог которого был предрешён.

В качестве контригры мы подготовили и вынесли на голосование свой проект, нацеленный на укрепление режима прекращения боевых действий, понимая, что западники встретят его в штыки.

Это дало мне основание заявить 8 октября в начале заседания, что все мы «участвуем в одной из самых странных мизансцен в истории Совета Безопасности. Нам предстоит голосование по двум проектам резолюций Совета, и все мы прекрасно понимаем, что ни один из них не будет принят. Учитывая, что кризис в Сирии переживает острый этап, когда особенно необходимо максимальное сплочение политических усилий международного сообщества, такая трата времени непозволительна».

Итог голосования: по французскому проекту — 11 «за», 2 «против» (мы и Венесуэла), «воздержались» Ангола и Китай; по нашему — «за», кроме России, Китай, Египет и Венесуэла, «воздержались» Ангола и Уругвай; 9 членов Совета голосовали «против».

В принципе я никогда не являлся большим любителем «проигрышных» голосований, старался избегать таких ситуаций, но иногда приходится пройти и через такое.

Давление на нас по ситуации вокруг Алеппо продолжало нарастать. В начале декабря Египет, Испания и Новая Зеландия подготовили проект резолюции по сути дела о бессрочном прекращении огня в восточном Алеппо. В ситуации, когда операция по освобождению восточных районов города от боевиков близилась к завершению, это само по себе вряд ли могло нас устроить. К тому же 2 декабря Джон Керри на встрече с Сергеем Лавровым в Риме предложил более интересную схему, предусматривающую вывод из восточного Алеппо не только мирных жителей, которые этого пожелают, но и боевиков. Правда, делегация США в ООН повела себя так, как будто данного предложения и не выдвигалось, вновь дезавуировав тем самым инициативу руководителя американской дипломатии.

Проект «тройки» был поставлен на голосование 5 декабря и заветирован нами совместно с Китаем.

Действия, направленные на то, чтобы «подставить нас под вето», похоже, становились излюбленной тактикой наших оппонентов. Вновь за перо взялась делегация Франции. Особенностью подготовленного ею проекта резолюции СБ стало указание Генсекретарю ООН немедленно направить на восток Алеппо наблюдателей. В условиях, когда там ещё продолжались бои, всё выглядело как провокация: любой «сбой» в неподготовленном появлении ооновцев (не дай Бог кто-то выстрелит из подворотни!) привёл бы к дальнейшему обострению и без того крайне сложной ситуации.

В воскресенье 18 декабря мы направились в Совет Безопасности, чтобы в третий раз за три месяца использовать вето по сирийской теме. Впереди маячили дальнейшие неприятности — Турция и Саудовская Аравия угрожали созывом чрезвычайной сессии Генассамблеи ООН.

Однако произошло то, что нечасто бывает в практике Совбеза. Перед голосованием мы собрали консультации Совета и убедили его членов: французский проект опасен и заложенные в нём гуманитарные задачи можно решать, не подвергая опасности жизни ооновцев (для иллюстрации мы положили на стол свой альтернативный проект, которым сразу заинтересовался ряд делегаций).

В заседании объявили перерыв. В отдельной комнате уединились мы, французы, американцы, китайцы и председательствовавшие в СБ испанцы. В работу включилась постпред США Саманта Пауэр (нисколько не смущаясь тем, что проект «французский»), и за пару часов проект радикальным образом преобразился, включив и те подходы, которые были заложены в нашем альтернативном тексте. Главные изменения: генсекретарь должен проконсультироваться о плане направления ооновцев в восточные районы Алеппо с «заинтересованными сторонами» (то есть в первую очередь с правительством Сирии) и доложить об этом Совету Безопасности.

В обновлённом виде «французский» проект был единогласно принят Советом Безопасности на следующий день 19 декабря. Атмосфера в ООН кардинальным образом изменилась. СБ продемонстрировал свою способность находить общие подходы по сложным аспектам сирийского кризиса. Предлог для созыва чрезвычайной сессии Генассамблеи ООН перестал существовать.

Определённая ирония заключалась в том, что данная резолюция, вокруг которой было сломано немало копий, оказалась по сути невостребованной. Битва за восточный Алеппо завершилась масштабной операцией по эвакуации оттуда желающих мирных жителей и прекративших сопротивление боевиков. Специального плана по развёртыванию там ооновских наблюдателей не потребовалось.

На этой волне в последний день 2016 года (и генсекретарства Пан Ги Муна) удалось единогласно принять резолюцию СБ, проект которой был подготовлен нами и внесён в Совет совместно с Турцией.

Дело в том, что 29 декабря после проходивших в Анкаре двухмесячных закрытых переговоров наших представителей с различными отрядами сирийской умеренной вооружённой оппозиции был опубликован пакет документов: правительство Сирии и оппозиционеры договорились вступить в прямые переговоры в конце января 2017 года (переговоры под эгидой ООН прервались ещё в мае и на протяжении всего года так и не возобновлялись), а уже 30 декабря устанавливался режим прекращения огня, гарантами которого выступали Россия и Турция.

Резолюция 2336 выражала поддержку усилиям России и Турции и предстоящим переговорам. По Сирии 2016 год заканчивался, казалось бы, на позитивной ноте. Как, впрочем, и предыдущий…

Именно сирийский конфликт (на фоне опасной дестабилизации на огромном пространстве от Ливии до Ирака) на протяжении нескольких лет оставался для нас главной «головной болью» в ООН и основной «линией разлома» в отношениях с Западом — пока его не заслонил кризис, разыгравшийся в начале 2014 года на Украине.

Кризис на Украине

После распада СССР Украина стала важнейшим, но очень непростым партнёром для России. Предстояло решить немало проблем, проистекавших от «развода». Помню, кто-то из мидовских коллег жаловался: приглашают в Киев на консультации, мы говорим, что готовы приехать в любой день, кроме 18-го, они отвечают: ждём 18-го.

По долгу службы я отношениями с Украиной не занимался, но один случай дал мне прочувствовать, насколько сложен возникший политико-психологический клубок.

Происходило всё в сентябре 1991 года. Советский Союз ещё продолжал существовать, но независимость Украины уже витала в воздухе. Я находился в Нью-Йорке в составе советской делегации на открытии очередной сессии Генеральной Ассамблеи ООН. В Нью-Йорк приехал и президент Украины Леонид Кравчук (ведь Украина, как и Белоруссия, наряду с Советским Союзом были государствами-основателями ООН в ознаменование их огромного вклада в победу над фашизмом).

В честь Кравчука устроили большой приём, куда пригласили и меня. Пробираюсь по залу через толпу гостей, меня кто-то останавливает и заговаривает. Становится ясно, что это люди из диаспоры — украинские эмигранты, проживающие в США. Узнали меня по телевизионной картинке. Беседа течёт в исключительно дружеском ключе, пока я не бросаю казавшуюся мне совершенно невинной фразу: «Русские и украинцы не так уж и отличаются друг от друга». Лица моих собеседников сразу «вытянулись», а тон круто поменялся: «Как Вы, дипломат, можете говорить такое!» Мне оставалось только пожать плечами и отойти.

В ООН украинская тема возникла для меня в 2008 году — отмечалась 75-я годовщина «голодомора» — Великого голода 1932-1933 годов, в котором были повинны не только природа, но и власти.

По поводу 70-й годовщины в 2003 году в ООН распространялось заявление от имени группы делегаций, в том числе украинской и российской. В нём, в частности, говорилось, что «голодомор» стал национальной трагедией украинского народа. Одновременно отдавалась дань памяти миллионам русских, казахов и представителей других национальностей, умерших от голода в других районах Советского Союза вследствие гражданской войны и принудительной коллективизации.

Подобное заявление мы готовы были принять и в 2008 году. Однако к этому моменту ситуация существенно изменилась. Ставший президентом Украины Виктор Ющенко начал разыгрывать «голодомор» как политическую карту. На Украине приняли закон, объявляющий «голодомор» «геноцидом украинского народа» с явным намёком на то, что во всём виновата Москва, а значит — Россия. То есть предпринималась попытка использовать историческую трагедию для «отторжения» России от Украины.

В ООН эта линия выразилась в следующем: украинская делегация сказала, что заявления ей недостаточно — вопрос о «голодоморе» надо внести в повестку дня Генеральной Ассамблеи и принять по нему резолюцию. То есть тема явно политизировалась.

Между нами с украинцами развернулась нешуточная дипломатическая борьба. Особенно острая процедурная схватка (продолжавшаяся два часа) произошла на заседании Генерального комитета, который решает, включать ли тот или иной вопрос в повестку Генассамблеи. В итоге кто-то предложил отложить голосование. Но мой заместитель, курировавший тему, сказал, что в другой раз наши позиции на Генкомитете будут слабее. Я заволновался (ооновского опыта ещё немного). Несмотря на неурочный час, дозвонился до Лаврова, он рассудил просто: «Откладывай, да и всё».

В Генкомитет вопрос так и не вернулся. Украинцы, видимо, поняли, что соотношение сил не на их стороне, и опубликовали заявление от имени группы делегаций, которое воспроизводило текст подготовленного ими проекта резолюции Генассамблеи. То, что к заявлению не присоединилась Россия и другие страны СНГ, ставило украинцев в двусмысленное положение и девальвировало их инициативу.

По дипломатическим меркам для нас это была победа. Но радоваться не хотелось. Про себя я называл всю эту историю «братоубийственной войной». Не подозревая того, что нас ждёт впереди.

Развернувшийся в Киеве в конце 2013 года спор вокруг готовившегося подписания соглашения об ассоциации с Европейским союзом, казалось, не предвещал беды. Президент Виктор Янукович в последний момент (возможно, слишком поздно) осознал: соглашение будет иметь для его страны тяжёлые экономические последствия, отложил его подписание и «принял» 15-миллиардный кредит от России. В Киеве начались протесты, эпицентром которых стала центральная площадь — Майдан. (Многим украинцам, особенно молодёжи, казалось: их страна вот-вот «попадёт в Европу», что никак не следовало из проекта соглашения.) Масла в огонь подлила не слишком «аккуратная» попытка украинских сил правопорядка разогнать демонстрантов, а также принятый Верховной Радой закон, лимитирующий уличные протесты.

В свою очередь протестующие стали вести себя агрессивно — в представителей сил правопорядка полетели булыжники и «коктейли Молотова», 22 января 2014 года начался захват оппозиционерами административных зданий в Киеве и в некоторых других районах Украины.

Попытки Януковича договориться с лидерами оппозиции ни к чему не приводили. Ситуация крайне обострилась 18-20 февраля. Протестующие перешли к захвату оружейных складов и армейских частей. Не обошлось без провокаторов. Как выяснилось позже, из зданий, захваченных оппозицией, вели огонь снайперы — стреляя как по силам правопорядка, так и по «своим». Погибло более ста человек.

В такой крайне накалённой обстановке 21 февраля Янукович подписал с лидерами оппозиции выработанное при посредничестве Германии, Франции и Польши «Соглашение об урегулировании кризиса на Украине». Оно предусматривало создание правительства национального единства, проведение конституционной реформы и президентских выборов до конца 2014 года. Однако к этому времени позиции Януковича были уже крайне ослаблены, а его сторонники — деморализованы. Боясь физической расправы, Янукович покинул Киев, а затем и Украину. В Киеве объявили о создании «правительства победителей» — на Украине совершился государственный переворот.

Украинская тема впервые возникла на заседании Совета Безопасности ООН 24 февраля 2014 года, где заслушивался традиционный ежегодный брифинг действующего Председателя ОБСЕ, президента Швейцарии Дидье Буркхальтера.

Мы представили развёрнутый комментарий о событиях на Украине:

«В выступлении действующего Председателя ОБСЕ и в ряде других прозвучавших сегодня выступлений упоминалась ситуация на Украине. Но так и осталось не ясным, как силовая, неконституционная смена власти в этой стране соответствует принципам ОБСЕ или, скажем, верховенству права, о котором так модно говорить в этом зале…

В России крайне обеспокоены развитием ситуации на Украине. Соглашение об урегулировании кризиса на Украине от 21 февраля не выполняется, несмотря на то, что его подписание было засвидетельствовано министрами иностранных дел Германии, Польши и Франции, а США, Европейский союз, другие международные структуры приветствовали этот документ. Боевики не разоружены, отказываются покинуть улицы городов, которые они фактически контролируют, освободить административные здания, продолжают акты насилия.

Удивляет, что ряд европейских политиков уже поспешили поддержать объявление о проведении президентских выборов на Украине в мае сего года, хотя в Соглашении от 21 февраля предусмотрено, что выборы должны состояться лишь после завершения конституционной реформы. Ясно, что для успеха этой реформы в ней должны участвовать все политические силы Украины и все регионы страны, а её итоги — вынесены на всенародный референдум. Убеждены в необходимости в полной мере учесть озабоченности депутатов восточных и южных областей Украины, Крыма и Севастополя, прозвучавшие на съезде в Харькове 22 февраля.

Вызывают глубокую озабоченность с точки зрения легитимности действия в Верховной Раде Украины. Ссылаясь фактически лишь на революционную целесообразность, там штампуют так называемые „решения“ и „законы“, в том числе нацеленные на то, чтобы ущемить гуманитарные права русских и других национальных меньшинств, проживающих на Украине. Звучат призывы чуть ли не к полному запрету русского языка, люстрации, ликвидации партий и организаций, закрытию неугодных средств массовой информации, снятию ограничений на пропаганду неонацистской идеологии. Взят курс на то, чтобы диктаторскими, а порой и террористическими методами подавить несогласных в различных регионах Украины. Стали раздаваться угрозы в отношении православных святынь. Национал-радикалы продолжают глумиться над памятниками в различных украинских городах, а в некоторых европейских столицах их единомышленники оскверняют мемориалы советским воинам. Такое развитие событий подрывает Соглашение от 21 февраля, дискредитирует его инициаторов и гарантов, создаёт угрозу гражданскому миру, стабильности общества и безопасности граждан.

Вынуждены отметить, что в позиции некоторых наших западных партнёров просматривается не забота о судьбе Украины, а односторонний геополитический расчёт. Не слышно принципиальных оценок преступных действий экстремистов, включая их неонацистские и антисемитские проявления. Более того, вольно или невольно такие действия поощряются.

Создаётся устойчивое впечатление, что Соглашение от 21 февраля при молчаливом согласии его внешних спонсоров используется лишь как прикрытие для продвижения сценария принудительной смены власти на Украине через создание „фактов на земле“ без какого-либо желания искать общеукраинский консенсус в интересах национального примирения…

Настоятельно призываем всех причастных к кризису на Украине проявить максимальную ответственность и не допустить дальнейшей деградации ситуации, вернуть её в правовое русло, жёстко пресечь замахнувшихся на власть экстремистов».

Как скоро выяснилось, это обсуждение украинских дел в Совете Безопасности ООН — лишь первая «проба пера». Дебаты возобновились уже через несколько дней, причём на «повышенных тонах» — под воздействием событий вокруг Крыма.

27 февраля в Крыму было принято решение о проведении референдума о «статусе региона», которое не признали в Киеве. Вооружённые отряды заняли административные здания в Симферополе и взяли под контроль сухопутную границу полуострова.

1 марта Совет Федерации по представлению Президента России принял решение об использовании Вооружённых сил России на территории Украины. В тот же день англичане запросили проведение закрытых консультаций Совета Безопасности по данной ситуации. Когда же члены Совета собрались в «русской комнате», литовцы (с подачи украинцев) потребовали перевода встречи в официальный формат для того, чтобы могла выступить и делегация Украины. Мы указали: это нечестно — к официальному заседанию готовятся совсем по-другому. Последовал двухчасовой спор по процедуре. В результате с подачи французов нашли предложенный французами компромисс: в «большом зале» выступят лишь трое — первый замгенсекретаря Ян Элиассон, а также постпреды Украины и России. Тем не менее, как только члены Совета заняли свои места за «подковой», о своём намерении выступать заявили также американцы, англичане и те же французы. (Последние, правда, извинились перед нами.) Ну что же поделаешь — пошла игра без правил.

После Яна Элиассона и заявления украинского представителя, который обвинил Россию в агрессии против Украины и грубом нарушении международного права, мне пришлось выступить с развёрнутым спонтанным комментарием:

«Я хочу поблагодарить г-на Элиассона за его брифинг и поддержать тезис, которым он закончил, — тезис о том, что в данной ситуации необходимо иметь холодную голову. К сожалению, вынужден констатировать, что мой украинский коллега не откликнулся на этот призыв, и в его выступлении прозвучал ряд терминов, характеризующих ситуацию на Украине и действия Российской Федерации, с которыми мы никак не можем согласиться.

Мы с вами обсуждаем кризис, которого не должно было быть. Для его возникновения не существовало абсолютно никаких объективных предпосылок. Вот существовала и продолжает существовать наша братская соседняя Украина. У неё, скажем, если говорить о ситуации на осень прошлого года, законно и демократически избранный президент Виктор Янукович. Он опирается на парламентское большинство в демократически избранном парламенте. Действительно, страна сталкивается с серьёзными экономическими вызовами, и перед руководством Украины стоят очень серьёзные решения. В частности, ему предстоит принять решение о том, подписывать ли соглашение об ассоциации с Европейским союзом. Это сложное решение. Возможно, одной из ошибок украинского руководства было то, что в последний момент они осознали, что то соглашение об ассоциации, которое предлагалось Брюсселем, может иметь очень тяжёлые экономические последствия для Украины.

В этих условиях украинское руководство, президент Янукович приняли решение, которое полностью находится в конституционных рамках и полностью соответствует прерогативам руководства любого государства: воздержаться на тот момент от подписания соглашения об ассоциации с Европейским союзом. Это не означало, как они подтверждали не раз, что они полностью отказываются от своей европейской ориентации; просто им необходимо было взвесить все обстоятельства, которые сложились в тот момент. Это, повторяю, было решение, которое находилось полностью в законных прерогативах руководства Украины.

Возникает вопрос: зачем надо было переводить эту проблему в плоскость уличных манифестаций? Возникает вопрос: зачем эти уличные манифестации надо было поощрять из-за рубежа, в том числе деятелями Европейского союза? Зачем спикерам некоторых стран Европейского союза надо было выступать на митингах, подстрекавших к продолжению протеста против этого решения руководства Украины? Зачем некоторым официальным лицам надо было расхаживать по Майдану, то бублики раздавая, то демонстрируя себя рядом с лидерами оппозиции? Зачем осуществлять такое грубое вмешательство во внутренние дела суверенного государства?

Возникает следующий вопрос. В ходе кризиса, реагируя на эти протестные настроения, президент Янукович, — а его действия я не хочу оправдывать, конечно, к нему можно, наверное, высказать много претензий, я просто излагаю факты, — предлагает пост премьер-министра одному из лидеров оппозиции — г-ну Яценюку. Почему не было принято это предложение? Зачем продолжать взвинчивать ситуацию? Г-н Яценюк мог бы создать правительство, если бы хотел, подписать соглашение об ассоциации с Европейским союзом, и сам бы потом отвечал за катастрофические экономические последствия для страны подписания этого соглашения. А потом, — подожди немного, — в начале 2015 года должны произойти выборы президента Украины, и, если не нравится украинскому народу или оппозиции президент Янукович, то можно избрать другого президента, как в истории Украины бывало и раньше, ведь Янукович и проигрывал выборы, и другие президенты были на Украине.

Зачем продолжать нагнетать ситуацию? Зачем некоторым нашим западным коллегам подталкивать к продолжению этой конфронтации? Зачем выводить на улицы боевиков — вооружённых боевиков? Зачем этим вооружённым боевикам надо было бросать „коктейли Молотова“ и булыжники в полицию? Зачем поджигать полицейских? Вы слышали хоть одно прямое осуждение этих действий со стороны некоторых западных радетелей за демократию на Украине? Мы, например, не слышали ни одного внятного высказывания всех многочисленных институтов, которые радеют за демократию. Не понятно тогда, зачем они существуют, если они не реагируют на такого рода проявления.

Наконец, в результате развития этого кризиса 21 февраля было подписано Соглашение. Подписали его президент Янукович и оппозиция, скреплено оно было подписями трёх министров иностранных дел — министров иностранных дел Германии, Франции и Польши. Соглашение очень важное, и, хотя и на такой поздней стадии кризиса, оно давало возможность выхода из этой кризисной ситуации. Согласно этому Соглашению, надо было сформировать правительство национального единства в течение 10 дней, провести конституционную реформу, а после принятия конституции, но не позднее декабря 2014 года, надо было провести президентские выборы. Власть и оппозиция обязались воздерживаться от применения силовых мер, должны были сдать оружие те, кому не положено иметь это оружие в своих руках.

Почему нельзя было выполнить это соглашение? Почему сразу же раздались угрозы в адрес президента Януковича, в результате чего он вынужден был покинуть Киев? Почему Рада — уже в своём новом составе, после всех этих тяжёлых, травматических изменений — первым делом приняла решение об отмене закона о языках, который был политически выстрадан Украиной и который давал определённые языковые права тем меньшинствам, которые живут на Украине — не только русским, надо сказать, но и другим? Почему в первый день надо было принимать это решение? А потому, что речь шла не о политической коалиции и не о политическом процессе, а речь шла о том, что один из лидеров оппозиции назвал „правительством победителей“, то есть о навязывании своей воли политической группой — не буду говорить, малочисленна она или многочисленна, но определённой политической группой — другим людям. А среди этой группы, которая дорвалась до власти, мы знаем, есть совершенно радикальные, экстремистски настроенные деятели, которые сейчас уже, по сути дела, руководят политикой в области безопасности Украины.

Что происходило в последние дни, что, собственно, и явилось поводом нашей сегодняшней встречи? Особенно острая ситуация в последние часы и дни сложилась в Крыму, и большое беспокойство вызвала в восточных районах Украины, поскольку там — и особенно в Крыму — стали появляться люди из Киева явно с намерением произвести то, что они уже произвели в Киеве, а до этого, надо сказать, в западных районах Украины, когда просто смещались местные органы власти. Разумеется, это вызвало большое беспокойство, в частности, в Республике Крым…

В этих условиях председатель Совета министров Крыма г-н Аксёнов обратился к президенту России с просьбой об оказании помощи в восстановлении спокойствия в Крыму. По имеющейся информации, это обращение поддержал и Виктор Янукович, отстранение которого от власти, мы считаем, не было проведено законным способом. В результате этого обращения президент России в соответствии с нашими конституционными процедурами направил в Совет Федерации обращение „об использовании Вооружённых сил Российской Федерации на территории Украины до нормализации общественно-политической обстановки в этой стране“.

Хочу особо подчеркнуть, что говорится „на территории Украины“, не против Украины, как выразился мой украинский коллега, а на территории Украины до нормализации общественно-политической обстановки в этой стране. По последним сообщениям, которыми я располагаю, в том числе по заявлению представителя президента Российской Федерации по связям с прессой, пока решение об использовании российских Вооружённых сил на территории Украины президентом Российской Федерации не принималось.

Как же искать выход из этого положения? Повторяю, — как об этом очень правильно сказал г-н Элиассон, — надо сохранять холодную голову и просто надо вернуть дело на политический путь — в конституционные рамки. Надо вернуться к Соглашению от 21 февраля и к созданию правительства национального единства, и надо прекратить попытки разговаривать со своими оппонентами — будь то этническими или политическими — языком силы. Международным факторам, которые проявляют повышенный интерес к ситуации на Украине, надо приструнить радикалов и посоветовать украинским оппозиционным деятелям или тем, кто сейчас оказался в Киеве, отмежеваться от радикалов, а не позволять им верховодить на территории Украины, поскольку такие действия могут привести к очень тяжёлому развитию событий, что и пытается предотвратить Российская Федерация».

Казалось бы, после бурных дебатов 1 марта в работе Совета Безопасности по Украине должна была возникнуть пауза. Но она была быстро прервана — причём нами.

Утро 3 марта началось несколько «загадочно». Мне позвонил один из руководителей МИД и предупредил, что предстоит выполнить «необычное поручение».

Когда я пришёл в свой кабинет, на мой стол легло факсимиле важного заявления Януковича. Мне предстояло собрать заседание Совета Безопасности, зачитать данный текст и продемонстрировать его членам Совета и публике.

Что я и сделал, выступая первым из членов Совета на начавшемся в 15:30 заседании. Напомнив: 1 марта Совет Федерации РФ уже дал разрешение на использование Вооружённых сил России на территории Украины до нормализации общественно-политической обстановки в этой стране, я продолжил:

«Сегодня я уполномочен сообщить также следующее. Президентом России получено следующее обращение президента Украины Виктора Януковича. Я цитирую: „Заявление президента Украины. Как законно избранный президент Украины, заявляю: события на Майдане, незаконный захват власти в Киеве привели к тому, что Украина оказалась на пороге гражданской войны. В стране царят хаос и анархия. Жизнь, безопасность и права людей, особенно на Юго-Востоке и в Крыму, под угрозой. Под воздействием западных стран осуществляется открытый террор и насилие. Люди преследуются по политическим и языковым признакам.

В этой связи обращаюсь к Президенту России Владимиру Владимировичу Путину с просьбой использовать Вооружённые силы Российской Федерации для восстановления законности, мира, правопорядка, стабильности и защиты населения Украины. Виктор Янукович, 1 марта 2014 года“».

А заканчивалось выступление следующей многозначительной фразой:

«В сложившейся не по нашей вине экстраординарной обстановке, когда жизнь и безопасность жителей Крыма и юго-восточных регионов подвергаются реальной угрозе из-за безответственных и провокационных действий бандеровцев и прочих ультранационалистических элементов, хотели бы ещё раз подчеркнуть, что действия России полностью адекватны и легитимны».

Как и можно было ожидать, реакция западных членов Совета и постпреда Украины Юрия Сергеева на эту «новость» была крайне взвинченной. Обвинения в наш адрес посыпались как из «рога изобилия». Мне пришлось развёрнуто реагировать:

«В ходе выступлений Юрия Анатольевича Сергеева и некоторых других коллег прозвучал ряд странных и даже удивительных заявлений. И мне хотелось бы их прокомментировать. Во-первых, и уважаемый украинский коллега, и французский, и английский коллеги, если я правильно помню, преподали дело так, что Россия пытается подавить на Украине демократию. Но разве силовой захват власти — это демократия? А разве то, что мы говорим, что надо провести нормальный конституционный процесс, который учитывал бы интересы всех регионов и всех людей на Украине, — это не проявление демократии? Мы-то, как раз, выступаем за демократию, а вы, почему-то, за демократию выдаёте то, что, по определению, не является демократическим…

Почему вы, коллеги, решили, что сейчас на Украине возникла демократическая власть? И вот Юрий Анатольевич тоже об этом говорил, но мы с ним, будучи людьми из одной истории, прекрасно помним, например, что произошло в нашей тогда общей стране в 1917 году, когда сначала была демократическая революция, а потом всё это перешло в диктатуру. У нас такое ощущение, что сейчас, по сути, у власти в Киеве находятся национал-радикалы, то есть в правительстве, может быть, расставлены какие-то другие люди, которые более презентабельны для запада, а движут ими те люди, на плечах которых они пришли к власти, которые своими силовыми, насильственными действиями привели их к власти.

Поэтому давайте не обольщаться тем, что любое изменение власти, особенно насильственное, должно обязательно привести к демократии, как, почему-то, некоторые наши западные коллеги считают. Мы, как раз, хотим, чтобы процессы, которые продолжаются на Украине, привели, действительно, к торжеству настоящей и подлинной демократии в этой стране.

Далее, моя американская коллега сослалась на необходимость уважения конституции Украины. Мы, действительно, считаем, что это важно. И я пытаюсь себе представить картину, если бы президент Обама уехал в Калифорнию, а в это время в Белый дом въехал Мит Ромни, а конгресс американский, где, как известно, иногда бывают республиканцы в большинстве, и сейчас в одной из палат в большинстве республиканцы, по-быстрому, минуя все процедуры, проголосовал бы за импичмент президента Обамы. Как бы это восприняла американская общественность? Это что, была бы демократия? А это именно то, что произошло на Украине…

Теперь я подхожу, наверное, к одному из центральных тезисов, которые мне хотелось бы высказать… К сожалению, очень сильны на Украине так называемые „правые силы“ — правые силы, которые терпеть не могут ни русских, ни россиян и которые только вспоминают, как их лидеры — Бандера, Шухевич — боролись под гитлеровскими знамёнами против советской власти, против Советского Союза, против Красной армии, против антигитлеровской коалиции. Вот это их идеологи, и эти люди сейчас, к сожалению, находятся очень близко к украинской власти и, по сути, поддерживают её на своих плечах. Законная это или воображаемая тревога, которую могут испытывать проживающие там люди? А их миллионы — в одном только Крыму 1,5 миллиона».

После столь пространных рассуждений перешёл к «ключевому вопросу»: «Неужели вы думаете, что Россия может позволить повторение тех бесчинств, которые прокатились по Центральной и Западной Украине? В Восточной и Южной Украине и в Крыму, где живут миллионы русских! Вот несколько лет назад Соединённые Штаты ввели войска и захватили Гренаду. При этом президент Рейган заявил: мы защищаем американских граждан, которые там проживают. А их одна тысяча человек, и никакой угрозы от властей Гренады тогда этим американским гражданам не было. А у нас там живут миллионы граждан, которые опасаются таких бесчинств».

Громкие протесты Киева и западных столиц не смогли затормозить продвижение Крыма к воссоединению с Россией.

11 марта власти Крыма и Севастополя приняли «Декларацию о независимости с возможностью вхождения в состав России».

С приближением 16 марта — назначенной даты референдума в Крыму и Севастополе — страсти в Совете Безопасности ООН продолжали накаляться.

13 марта участие в открытом заседании Совета принял премьер-министр Украины Арсений Яценюк. В его не лишённом мелодраматического эффекта выступлении обвинения «соседней страны» в агрессии сочетались с призывами к переговорам. Не обошлось и без угроз. Перейдя с английского на русский, премьер вопрошал: «Хотят ли русские войны?»

Пришлось начать наше выступление с прямого ответа:

«Прямо отвечу на прямой вопрос г-на Яценюка. Русские не хотят войны, как, уверен, не хотят её и украинцы. Более того, и это я хочу подчеркнуть особо, мы не видим никаких предпосылок для того, чтобы рассматривать ситуацию в таких терминах. Мы не хотим дальнейшего обострения обстановки.

Не Россия раскрутила спираль дестабилизации и насилия, которые в последние месяцы определяют развитие Украины. Некоторые выступавшие сегодня коллеги рисовали чуть ли не идиллическую картину ситуации на Украине. Утверждали, что если бы не козни России, все на Украине жили бы долго и счастливо. А некоторые просто пытались закричать свою роль в усугублении кризиса. Для них это игра, для нас — вопрос жизни и фундаментальных норм международного права…

Присутствующим в этом зале прекрасно известно, что насильственное свержение власти противоправно. Такие действия неоднократно осуждались, в том числе и в документах, принимавшихся Советом Безопасности Организации Объединённых Наций. Вместо правительства национального единства, предусмотренного соглашением от 21 февраля, в Киеве было создано, как выразился г-н Яценюк, „правительство победителей“. В нём ряд ключевых постов, включая пост министра обороны, занимают представители национал-радикальной партии „Свобода“. В резолюции, принятой в декабре 2012 года, Европарламент назвал исповедуемые этой партией взгляды „расистскими, антисемитскими и ксенофобскими“ и противоречащими „фундаментальным ценностям и принципам“ Евросоюза и призвал „продемократические партии“ в Раде не создавать коалиций с этой партией. Куда же теперь подевались „европейские ценности“? Исповедует ли их новая власть в Киеве?

Настоящей же опорой новых властей является ещё более радикальная организация — так называемый „Правый сектор“, лидер которой заявил о своих президентских амбициях. Радикалы не разоружились, как этого требует соглашение от 21 февраля. Более того, они пополняют свои арсеналы из ограбленных ими армейских складов. Новые власти не сделали ничего для организации общенационального диалога с целью проведения подлинной конституционной реформы, как это зафиксировано в соглашении от 21 февраля. Но сделали всё для того, чтобы антагонизировать восточные и юго-восточные регионы Украины. Первым делом отменили закон о языках, дававший официальный статус русскому языку, а затем отключили русскоязычные версии правительственных сайтов. Вместо диалога Киев направляет в восточные регионы страны своих политкомиссаров, а несогласных арестовывают… Фактически киевские власти сами „распиливают“ свою страну на две части.

Сегодня было немало сказано, причём очень возбуждённо, о положении в Крыму и о принятом Верховным Советом Автономной Республики решении провести референдум о вхождении в состав России, либо о более широком автономном статусе в составе Украины. Некоторые оспаривают правомерность такого референдума. Однако недопустимо манипулировать отдельными принципами и нормами международного права, произвольно вырывая их из общего контекста не только собственно международного права, но конкретных политических обстоятельств и исторической специфики.

В каждом отдельном случае следует искать правильный баланс между принципами территориальной целостности и правом на самоопределение. Понятно, что реализация права на самоопределение в виде отделения от существующего государства — это неординарная мера. Применительно к Крыму такой случай, очевидно, возник в результате правового вакуума, появившегося в результате неконституционного насильственного государственного переворота, осуществлённого в Киеве национал-радикалами, как и прямых угроз со стороны последних навести „свой порядок“ на территории всей Украины.

Некоторые страны, выступающие сейчас против волеизъявления крымчан, поспешили признать независимость Косово, провозглашённую, кстати, даже без референдума, просто решением парламента. Признали, несмотря на протесты Белграда, несмотря на то, что провозглашение независимости произошло на фоне незаконной военной операции стран НАТО и в условиях, когда значительная часть исконного сербского населения была вынуждена покинуть край. Не говоря уже о сохраняющей свою законную силу резолюции Совета Безопасности Организации Объединённых Наций 1244 (1999), по сути устанавливающей международный протекторат над Косово.

Известно, что институт референдума далеко не нов. Можно упомянуть проведённые либо планируемые голосования в Пуэрто-Рико, Гибралтаре, на Фолклендах, в Каталонии и Шотландии. Правовой и исторический контекст, как и результаты голосования во всех этих случаях различны. Однако суть остаётся: жителям этих территорий была или будет предоставлена возможность выразить своё мнение. Почему народ Крыма должен быть исключением?

Ещё в Декларации о независимости Соединённых Штатов говорилось о ситуациях, когда „для одного народа оказывается необходимым расторгнуть политические связи, соединяющие его с другим народом“. Посмотрим, какое мнение на этот счёт выскажет народ Крыма на предстоящем референдуме».

Последнюю отчаянную попытку предотвратить крымский референдум предприняли Соединённые Штаты, подготовившие проект резолюции СБ, заявлявший, что референдум не может иметь юридической силы и не может служить основой для любого статуса Крыма.

Поставленный на голосование 15 марта проект был заветирован Россией. Китай воздержался. Остальные 13 членов Совета голосовали «за».

О характере состоявшейся дискуссии можно судить по содержанию нашего ответного слова:

«Некоторые коллеги поднялись сегодня до немалых риторических высот. При этом должен отметить, что украинский коллега перешёл любые допустимые грани. Если говорить о крови, то не на наших руках, а на руках его друзей, национал-радикалов, кровь тех украинцев, которые были расстреляны снайперами в февральские дни этого года, — национал-радикалов, чьих идеологических праотцов он не так давно защищал в стенах Организации Объединённых Наций, утверждая, что украинские пособники нацистов никого не убивали и что это выдумки Советского Союза…

Постоянный представитель Соединённых Штатов обвинила Россию в незаконном преследовании своих амбиций. Это не о нас, эта фраза взята из одного из многочисленных исследований внешней политики Соединённых Штатов. Г-жа Пауэр говорила о правде. Мир узнал бы много интересного, если бы Вашингтон рассказал правду о своей роли в возникновении и развитии кризиса на Украине. Наконец, г-жа Пауэр говорила о мечтах и чаяниях. Но почему же тогда она отрицает право народа Крыма выразить свои чаяния на референдуме 16 марта?

Последнее — кто-то из коллег сказал, что, мол, Киев протянул Москве руку, но мы отказались ответить взаимностью. Но дело не в Москве. Своему народу, регионам надо было Киеву протянуть руку, вместо того чтобы пугать репрессиями и отменой русского языка. Почему бы, например, было не созвать Конституционную ассамблею и на практике, в ходе конституционного процесса, доказать, что в Киеве не восторжествовала идеология и практика национал-радикалов?

К сожалению, было потеряно очень много времени. Тем не менее, мы призываем всех отойти от конфронтационного подхода и встать на путь конструктивного сотрудничества в интересах долгосрочного урегулирования ситуации на Украине, в интересах всего населения, включая её восточные и юго-восточные районы».

По итогам референдума при явке 83 процента более 96 процентов жителей полуострова высказалось за воссоединение с Россией. 17 марта Президент Владимир Владимирович Путин подписал Указ о признании Республики Крым независимым государством (Севастополь имел особый статус в составе Крыма). 17 марта в Москве был подписал договор о вхождении Республики Крым и Севастополя в состав России. 21 марта договор вступил в силу после ратификации. Воссоединение Крыма и Севастополя с Россией стало реальностью.

Наткнувшись на российское вето в Совете Безопасности, Соединённые Штаты и их союзники повели «атаку на Крым» через Генеральную Ассамблею, подготовив проект резолюции, аналогичный проваленному в СБ. Основные положения:

— референдум, проведённый в Автономной Республике Крым и городе Севастополе 16 марта 2014 года, не имея законной силы, не может быть основой для любого изменения статуса Автономной Республики Крым или города Севастополя;

— государства, международные организации и специализированные учреждения призываются не признавать любое изменение статуса Автономной Республики Крым и города Севастополя на основе вышеупомянутого референдума и воздерживаться от любых действий или шагов, которые можно было бы истолковать как признание любого такого изменённого статуса.

Выступая в начале созванного 27 марта заседания Генассамблеи, я заявил, в частности, следующее:

«21 марта произошло событие, имеющее поистине историческое значение. По итогам референдума в Крыму, в ходе которого подавляющее большинство населения высказалось за то, чтобы быть с Россией, произошло воссоединение Крыма и Российской Федерации.

Призываем всех уважать этот добровольный выбор, как сделала это Россия, которая не могла отказать крымчанам в поддержке их права на самоопределение, в реализации их давних чаяний.

Восторжествовала историческая справедливость. Крым на протяжении ряда веков был неотъемлемой частью нашей страны и имеет с ней общие историю, культуру и, главное, народ. И только волюнтаристское решение руководства СССР, в 1954 году передавшего Крым и Севастополь Украинской Республике, но в рамках единого государства, нарушило это естественное состояние. После распада СССР стало очевидно, что Крым отрезали от России „по живому“. В 1992 году крымчане приняли Конституцию, которая определяла Крым как независимое государство в составе Украины. Однако вскоре эта Конституция была изменена Киевом без согласия крымчан, а статус полуострова был низведён до автономной республики в составе унитарного украинского государства.

Крымчане никогда не смирялись со своей участью, открыто демонстрируя симпатии к России. Их терпение лопнуло на фоне глубокого политического кризиса, охватившего Украину. Кризиса, во многом спровоцированного авантюристическими действиями внешних сил, вознамерившихся разорвать вековые узы, соединяющие Украину и Россию, поставив Киев перед ложным выбором: либо Европейский союз, Запад — либо Россия. Причём политика эта проводилась с беспрецедентной бесцеремонностью…»

Вновь обрисовав перипетии совершённого в Киеве государственного переворота, завершил выступление не без вызова:

«Всё это и создало ту критическую массу, которая привела крымчан к спасительному решению о самоопределении и объединении с Россией. Надо быть мизантропом, чтобы упрекать их за это».

Соотношение сил оказалось, однако, не в нашу пользу. Резолюция была принята 100 голосами против 11-ти, при 58-ми воздержавшихся и 24-х не участвовавших в голосовании. Сказалась отчаянная кампания лоббирования в пользу резолюции, предпринятая внушительной группой западных стран в ООН. Повлияло, видимо, и ещё одно более фундаментальное обстоятельство. Большинство членов ООН примеряют «принципиальный спор» — о соотношении территориальной целостности и права наций на самоопределение — на себя. И с точки зрения интересов многих (например, скроенных из разных этнорелигиозных «лоскутов» стран Африки) принцип территориальной целостности имеет особую практическую ценность.

В отличие от проваленной нами в Совете Безопасности резолюция, принятая Генассамблеей, имела лишь рекомендательную, но не юридическую силу. Тем не менее, надо признать, создавала определённые трудности в работе в ООН: различные ооновские структуры при составлении своих докладов и прочих документов могли «не замечать» изменения геополитического статуса Крыма.

Стало понятно, что для полного международно-правового закрепления возвращения Крыма в Россию потребуется время.

Войдя в состав России, Крым избежал потенциально серьёзных потрясений, которые захлестнули восток Украины — Донецкую и Луганскую области.

6 апреля 2014 года противники новых киевских властей заняли административные здания в Донецке и Луганске. Вскоре были провозглашены Донецкая, а затем и Луганская народные республики. В ответ киевские власти объявили о начале «антитеррористической операции» на юго-востоке страны с привлечением вооружённых сил. Политический кризис на Украине стал перерастать в открытое вооружённое противостояние.

Созвав 13 апреля экстренное заседание Совета Безопасности ООН, Россия предостерегла от такого курса действий: «Мы уже не раз указывали, в том числе и в этом зале, что безрассудные действия пришедших в результате силового государственного переворота самопровозглашённых киевских властей грозят окончательно разорвать хрупкую ткань украинского мозаичного общества. Власти упорно не желают слушать тех, кто не приемлет установившегося в Киеве засилья национал-радикальных, шовинистических, русофобских, антисемитских сил, видя в нём угрозу своему человеческому достоинству, да и самой жизни. Чудовищная русофобия, граничащая с человеконенавистничеством, стала нормой и в Верховной Раде. Вот что говорила на днях о русскоязычных жителях Украины одна из депутатов от шовинистического объединения „Свобода“: „Я бы действовала намного жёстче. Я бы их просто стреляла. Враг господствует на нашей земле… Его нужно было гнать отсюда ещё с 1654 года… Эти существа заслуживают только одного — смерти“. И это, заметьте, говорит женщина! Можно себе представить, какие мысли роятся в голове её брутальных сопартийцев. И это ещё не самая радикальная группа в украинском политическом спектре.

Стоит ли удивляться, что на мирный политический протест, на просьбу, призыв народа юго-востока Украины услышать его чаяния, Рада ответила драконовскими законами о многолетних тюремных заключениях за инакомыслие, поименованное сепаратизмом.

Два дня назад показалось, что после наших многочисленных призывов к организации инклюзивного национального политического диалога в Киеве появились признаки здравомыслия.

Назначенный премьер-министром А. Яценюк побывал в Донецке, и хотя и уклонился от встречи с представителями протестующих, но сказал правильные слова о диалоге, децентрализации, готовности сообща искать выход из тупика.

Но что мы имеем сегодня? …13 апреля назначенный Верховной Радой исполняющим обязанности президента Украины А. Турчинов заявил, что Совет национальной безопасности страны принял решение начать широкомасштабную антитеррористическую операцию с привлечением вооружённых сил. И это при том, что в отличие от „майдановцев“ протестующие никого не терроризировали — бульдозером на представителей сил правопорядка не наезжали, булыжники и „коктейли Молотова“ в них не бросали. Не случайно, что на сторону протестующих перешли отряды правопорядка в ряде городов. И теперь киевские власти вынуждены бросать силы подавления из других регионов страны.

Так вот, по заявлению Турчинова, населению городов юго-востока Украины предписано прекратить до утра понедельника, 14 апреля, протестные акции под угрозой применения вооружённой силы. При этом ни о каком учёте мнения протестующих и их интересов речи не идёт. В результате подобной силовой линии на юго-востоке уже пролилась кровь. Сложилась очень опасная ситуация, дальнейшую эскалацию которой необходимо предотвратить немедленно.

Международное сообщество должно потребовать от ставленников „майдана“, захвативших власть в Киеве, немедленно прекратить войну с собственным народом и выполнить все свои обязательства по Соглашению от 21 февраля. Западные спонсоры майданщиков, особенно те, кто засвидетельствовал упомянутое Соглашение, а также стоящие за ними США, обязаны обуздать вышедших из-под контроля подопечных, заставить их отмежеваться от неонацистов и прочих экстремистов, прекратить применение вооружённых сил против украинского народа и незамедлительно начать подлинный национальный диалог с равноправным участием всех регионов в интересах скорейшего проведения радикальной конституционной реформы. Именно от Запада сейчас зависит возможность избежать гражданской войны на Украине».

О характере последовавшей дискуссии можно судить по содержанию моего ответного слова:

«Говорили о том, что Россия хочет дестабилизировать Украину, чуть ли не удушения Украины добивается. Но почему же вы не откликнулись на наш призыв, когда начинался кризис, начать диалог о том, как помочь Украине выйти из политического и экономического кризиса, в который она скатывалась? Почему вы подстрекали к продолжению этого кризиса?..

Представитель США упомянула, что вице-президент Джо Байден поедет на Украину 21 апреля. А может он, не дожидаясь 21 апреля, прямо сейчас снимет трубку и позвонит г-ну Турчинову, как он неоднократно звонил Президенту Виктору Януковичу до 21 февраля, и скажет г-ну Турчинову то же самое, что говорил г-ну Виктору Януковичу. А говорил он, как об этом сообщала пресс-служба вице-президента: ради Бога, только не используйте силу! Уберите ваши силовые структуры из центра Киева. Вот что говорил г-н Байден. А сейчас, что же, США будут поощрять реализацию этого преступного приказа об использовании вооружённых сил? Почему в одном случае, когда собирались штурмовать резиденцию Президента Украины, надо было призывать ни в коем случае не применять силу, а в нынешней ситуации — поощрять такие безумные силовые действия, о которых говорит приказ Турчинова? Так что, пожалуйста, г-жа Пауэр, попросите вице-президента Байдена уже сейчас позвонить г-ну Турчинову, потому что через несколько часов события могут принять необратимый поворот…»

Надежду на деэскалацию напряжённости, казалось бы, давала состоявшаяся в Женеве 17 апреля 2014 года встреча министров иностранных дел России, США, Украины и Высокого представителя ЕС. Принятое на ней заявление подчёркивало, в частности, необходимость «инклюзивного, транспарентного и подотчётного конституционного процесса», предусматривающего «незамедлительное начало широкого национального диалога с охватом всех регионов и политических образований Украины».

В развитие данного заявления действующие председатели ОБСЕ швейцарцы предложили «дорожную карту», предусматривавшую выход из внутриполитического кризиса на Украине на путях общенационального диалога.

К огромному сожалению, Женевское заявление реализовать не удалось. «Мирный план», выдвинутый в июне новым президентом Украины Петром Порошенко, был обречён на провал: по сути это был ультиматум протестующему востоку страны — прекратить сопротивление в течение семи дней. На одном из заседаний СБ я недоумевал по этому поводу, обращаясь к представителю Украины: «Я понимаю, предположим, в Вашингтоне и в Брюсселе могли этого не знать, потому что им, может быть, всё равно, это Украина или какая-то другая страна в Латинской Америке или в Африке. Но я пытаюсь понять, неужели политики в Киеве, когда провозглашался так называемый мирный план Порошенко, который вёл речь о том, что ополченцы должны капитулировать, не понимали, к каким последствиям это всё приведёт? Вот этого я никак не могу понять. Мы же знаем наш регион. У нас же с вами тесные отношения. И мы это прекрасно знаем. Это был совершенно очевидный шаг к эскалации и к катастрофе, что мы и наблюдаем. Неужели не понимали, что не могли ополченцы просто так сложить оружие, сдаться или уйти на территорию России, чтобы украинские танки вкатились на территорию Донецка и Луганска? Вот это для меня большая загадка. А если кто-то им советовал, то они или не понимали, что они делают, или просто были провокаторами, которые хотели полностью дестабилизировать ситуацию на Украине и „насолить“ России».

В условиях дальнейшей эскалации конфликта Совет Безопасности ООН превратился в арену ожесточённых словесных перепалок. (Только в течение 2014 года состоялось 27 официальных заседаний СБ, посвящённых украинскому кризису.)

На заседании 29 апреля 2014 года я следующим образом подытожил своё выступление:

«Подведу итог: ничего для реализации Женевского документа властями в Киеве не сделано. Наши западные коллеги, в первую очередь американские, имеющие беспрецедентное влияние на сегодняшний Киев, не смогли — или не захотели — убедить Киев выполнить его обязательства по Женевскому заявлению. Они должны чётко понимать меру своей ответственности, если положение на Украине будет продолжать обостряться.

Нам в России больно наблюдать за творящимся на близкой, родственной нам Украине хаосом. Но мы понимаем причины, вызвавшие протесты на востоке и юге Украины. Народ не хочет повторения киевского сценария. Он отказывается признать нелегитимные киевские власти, принять назначенных из Киева олигархов-губернаторов и стал создавать свои органы самоуправления. В ответ — обвинения в терроризме и начало военной карательной операции.

Призываем киевский режим и его заигравшихся спонсоров одуматься. Необходимо отменить приказ об использовании оружия против мирных граждан, освободить политических заключённых, разоружить и нейтрализовать „Правый сектор“. Необходимо осуществить подлинный конституционный процесс с участием представителей регионов. Рассчитываем, что Миссия ОБСЕ на Украине, возглавляемая Эртугрулом Апаканом, которой отведена особая роль в реализации женевских договорённостей, готова оказать киевским властям содействие в налаживании национального диалога, нахождении понимания с населением на юго-востоке. Однако основную работу по деэскалации должны проделать киевские власти, коль скоро они назвали себя таковыми».

Но вместо деэскалации киевские власти начали новый этап войсковой операции на востоке страны.

2 мая мы созвали заседание Совета Безопасности, на котором выступили с жёстким заявлением:

«Карательные меры против собственного народа свидетельствуют о неспособности или нежелании нынешнего киевского руководства выполнять взятые на себя обязательства по Женевскому заявлению от 17 апреля в пользу скорейшего прекращения всякого насилия и запуска широкого общенационального диалога с участием всех регионов и политических сил. Если у кого-то и были сомнения, то сейчас стало окончательно очевидно, что многочисленные заявления так называемого правительства Украины о намерении начать общенациональный диалог по поиску путей выхода страны из глубочайшего кризиса есть не что иное, как лицемерие. Режим в Киеве, разорвавший соглашение от 21 февраля, теперь грубо нарушил обязательства по Женевскому заявлению от 17 апреля, которое требует в качестве наиболее срочного шага прекращение всякого насилия.

Настаиваем на недопущении какого-либо внешнего вмешательства в происходящее на Украине. Пора нашим западным коллегам одуматься, образумить своих подопечных на Украине и перестать жонглировать судьбой украинского народа для достижения своих геополитических целей.

Ведь как иначе можно трактовать очередной вопиющий пример двойных стандартов, продемонстрированный Соединёнными Штатами Америки? После того как Вашингтон неоднократно пытался указать России, где и как ей правильнее размещать свои войска на своей собственной территории, в Белом доме вдруг возмутились по поводу нашего призыва киевским властям отвести войска с востока Украины. Напомню, что ранее Вашингтон постоянно требовал от законно избранного президента Украины Януковича не применять силу в отношении народа, угрожая всеми возможными карами. Теперь по странной логике, использовать войска против жителей не только можно, но и нужно. Причём киевским властям, не обладающим никакой легитимностью.

Недалеко от американских союзников ушла Высокий представитель Европейского союза, решившая пофилософствовать о „монополии государства на применение силы“. В нынешнем украинском контексте такое заявление иначе как провокационным и подстрекательским не назовёшь. Такое впечатление, что Высокий представитель не только не участвовала в написании Женевского документа, но и не читала его. Поддерживая организаторов государственного переворота в Киеве в их линии на силовое подавление протестов, Соединённые Штаты Америки и Европейский союз берут на себя огромную ответственность, фактически отрезают пути к мирному разрешению кризиса…

Призываем Киев, а также попустительствующих ему и подписавших женевские договорённости Соединённые Штаты и Европейский союз не совершать преступных ошибок, трезво оценить всю тяжесть возможных последствий своих действий. Решительно требуем от Запада отказаться от разрушительной политики в отношении Украины, а от тех, кто объявил себя властью в Киеве, — немедленно прекратить карательную операцию и любое насилие над собственным народом, освободить политзаключённых, обеспечить полную свободу деятельности журналистов. Это позволит начать реальный процесс деэскалации».

Вновь не обошлось без развёрнутого ответного слова, которое началось полемически:

«Наш энциклопедически образованный и красноречивый французский коллега в своём выступлении привёл интересную цитату о том, что в грехе только первый шаг труден, а другие шаги предпринимать уже легче. И действительно, история ещё только начавшегося XXI века находит подтверждения этой мудрости. XXI век, помимо прочего, подарил человечеству и международным отношениям такую практику, как силовая смена режимов в попытке навязать своё геополитическое видение другим странам и народам. Совершенно очевидно, что каждая такая попытка ещё в самом начале XXI века вела к тяжёлой дестабилизации. Тем не менее, сделав первый шаг, те, кто занимаются подобной практикой, так и не смогли остановиться и продолжали её, и довели дело до серьёзной дестабилизации, на этот раз на Украине».

В конце выступления предложил, чтобы председатель СБ по завершении заседания сделал заявление о том, что Совет Безопасности в соответствии с Женевским документом от 17 апреля требует немедленного прекращения насилия, разумеется, включая использование вооружённых сил на востоке Украины, и призывает немедленно заняться реализацией Женевского документа в полном объёме.

Однако председатель, несколько удивлённый таким поворотом, передал предложение на рассмотрение экспертов, где его благополучно «замотали» наши западные коллеги. Сказать своё слово в пользу политического урегулирования на Украине Совет Безопасности не смог.

Такая же участь постигла внесённый нами в Совет Безопасности 2 июня проект резолюции по гуманитарной ситуации на востоке Украины и представленный чуть позже проект в поддержку усилий ОБСЕ (в том числе вышеупомянутой «дорожной карты »).

Первый политический документ по кризису на Украине Совет Безопасности ООН принял (причём единогласно) лишь 17 февраля 2015 года. Резолюция 2202 одобряла «Комплекс мер по выполнению Минских соглашений», принятый и подписанный в Минске 12 февраля 2015 года. Он появился на свет после марафонских (17-часовых) переговоров президентов России, Германии, Франции и Украины в столице Белоруссии.

Переговоры по тексту этой краткой резолюции между постпредами «пятёрки» постоянных членов Совета оказались бурными, но краткими. Интрига заключалась в том, что западная «тройка» всячески пыталась «подтянуть» к резолюции первые «минские договорённости». Заключили их ещё в сентябре 2014 года, они обладали рядом недостатков, поэтому и не сработали. Мы выступали категорически против их упоминания, даже в форме приложения к резолюции.

В итоге западники сдались. При этом американский постпред Саманта Пауэр с горькой иронией сказала мне: «Никогда не думала, что буду чувствовать себя, как Невилл Чемберлен» (то есть тот самый премьер-министр Великобритании, который пошёл на «мюнхенский сговор» в 1938 году).

Оставалось только гадать, чем была вызвана такая «уступчивость» западных коллег. Для себя я это объяснил тем, что президент Украины Порошенко (избранный в мае 2014 года), вернувшись в Киев, столкнулся с резкой критикой «Комплекса мер» со стороны своих политических оппонентов. Поэтому ему нужно было «подкрепить» согласованный им документ поддержкой международного сообщества в виде резолюции Совета Безопасности ООН.

Неприятие «ястребами» в Киеве «Комплекса мер» болезненно сказалось в дальнейшем — возникли серьёзные проблемы в ходе реализации этого документа.

В июне 2015 года Пауэр направилась с визитом в Киев, заверив меня, что её целью является содействие реализации Минских договорённостей. Не знаю, о чём говорилось в ходе приватных бесед с украинским руководством, но публично она сделала ряд резких антироссийских заявлений, а в одном из телеинтервью сказала, что в Совете Безопасности российскому постпреду «никто не верит». (Из Киева она прислала мне СМС: если меня ещё раз спросят, каков на самом деле Виталий Чуркин, я брошусь в Днепр.) Лавров в телефонном разговоре с госсекретарём Керри выразил недоумение по этому поводу.

После возвращения Пауэр из Киева встречались с ней по другому вопросу. По завершении беседы сказал ей, что обратил внимание на её фразу «никто не верит» и считаю её грубым личным выпадом. Пауэр опешила: «Спасибо, что сказал». Когда я уже сел в машину, раздался телефонный звонок: «Ты же знаешь, как я тебя уважаю. Я имела в виду не тебя лично, а вашу позицию по Украине. Но меня там действительно всё время о тебе спрашивали. Ты ведь там лицо агрессии», — по-доброму завершила коллега.

Катастрофа малайзийского «Боинга»

В драматической истории кризиса на Украине особняком стоит трагическая катастрофа малайзийского «Боинга» (рейс MH17), сбитого 17 июля 2014 года над Востоком страны. Погибло 298 человек.

Уже утром следующего дня Совет Безопасности принял заявление для прессы, призывающее к полному, тщательному и независимому международному расследованию катастрофы.

18 июля состоялось и заседание, посвящённое трагедии. Американцы с ходу обвинили в случившемся ополченцев, а косвенно — и Россию. Постпред США Саманта Пауэр заявила: самолёт, «вероятно, сбит ракетой класса „земля — воздух“ SA-II, выпущенной из одного населённого пункта, контролируемого на востоке Украины сепаратистами, а они, мол, не могли освоить такую сложную технику без помощи российских специалистов».

Мы, подтвердив необходимость беспристрастного, открытого расследования, предостерегли от попыток оказывать давление на такое расследование, пытаясь предрешать его итоги громкими заявлениями и необоснованными инсинуациями. Предположили, что в столь сложной ситуации правильным, видимо, было бы создать международную комиссию под эгидой Международной организации гражданской авиации.

Далее в нашем выступлении прозвучали очевидные вопросы:

«У каждого нормального человека, уверен, в первую очередь возникает вопрос: зачем украинские авиадиспетчеры направили пассажирский самолёт в зону боевых действий? В зону, где авиация систематически использовалась для нанесения ударов, в том числе и по гражданским объектам, и где поэтому работали средства ПВО? Обеспечение безопасного и эффективного использования гражданской авиацией воздушного пространства государства — ответственность этого государства. В соответствии с международными правилами, страна, над территорией которой осуществляется полёт, обязана предоставлять аэронавигационную информацию, необходимую для обеспечения безопасности воздушного сообщения.

Международным правом прямо предусмотрены все возможности для своевременного закрытия государством опасных для полётов районов. Как представляется, требуется расследование не только самой катастрофы, но и того, насколько полно украинские авиационные власти выполнили свои обязанности и использовали указанные права, сделали ли они всё необходимое для того, чтобы в условиях развязанной Киевом военной кампании предотвратить произошедшую трагедию. Сегодня Киевом, наконец, было объявлено о полном закрытии воздушного пространства над районом проведения так называемой антитеррористической операции. Почему этого нельзя было сделать раньше, не дожидаясь сотен жертв?»

На борту погибшего «Боинга» находились в основном граждане Нидерландов, Малайзии и Австралии. Поскольку последняя являлась тогда непостоянным членом Совета Безопасности, Канберра взяла на себя инициативу подготовки проекта резолюции в поддержку расследования инцидента. Однако подготовленный австралийцами текст обладал рядом существенных изъянов. Главный из них состоял в том, что Совету по сути предлагалось «благословить» расследование, которое проводилось бы украинскими властями. Разумеется, в данном конкретном случае об объективности не могло быть и речи — в Киеве уже заранее «назначили» виновных.

В виду срочности вопроса нам пришлось в полночь собрать консультации Совета. В результате довольно бурной дискуссии (один коллега, обидевшись на мою колкую шутку, даже назвал меня «забиякой» — «bully») удалось включить в текст положения о том, что предстоит именно «международное расследование», и отразить, что решающую роль в подобных расследованиях играет Международная организация гражданской авиации (ИКАО). Кроме того, по нашей инициативе в резолюцию было включено требование «немедленно прекратить в районе, непосредственно прилегающем к месту катастрофы, все военные действия… с тем, чтобы позволить обеспечить охрану и безопасность при проведении международного расследования».

В таком сильно улучшенном виде резолюция 2166 была принята 21 июля 2014 года на заседании, проходившем в наэлектризованной атмосфере. Особенно эмоционально выступил министр иностранных дел Нидерландов Франс Тиммерманс (и понятно — среди жертв было почти 200 голландцев). Перед его выступлением роздали подготовительный текст, в котором оказался такой пассаж: как ужасно представить себе, что какой-то бандит снимает обручальное кольцо с руки твоего супруга. Однако по ходу речи министр решил «усилить» воздействие: «Представьте: сначала вы думаете, что ваш муж убит, а потом два или три дня спустя вы видите видеосюжеты, на которых какой-то бандит снимает с пальца вашего погибшего мужа обручальное кольцо». По окончании заседания я спросил у постпреда Нидерландов: действительно ли по телевидению показали такие кадры? Нет, ответил тот, один журналист продемонстрировал пачку паспортов погибших.

При всех эмоциях, не следовало выдвигать оскорбительных необоснованных обвинений. Это было некорректно. Да и вряд ли облегчало страдания родственников погибших.

Сразу после принятия резолюции 2166 возник вопрос о том, как обеспечить безопасность международных экспертов, которые должны были прибыть на место катастрофы. В ходе ряда телефонных разговоров между Москвой, Гаагой и Канберрой обсуждался вариант принятия отдельной резолюции Совета на этот счёт. Мы были готовы вновь продемонстрировать полную кооперабельность. Я даже передал австралийскому коллеге иллюстративный текст на одну страничку, отметив, что мы не возражали бы, если бы австралийцы захотели бы внести его от своего имени (они всё же являлись пострадавшей стороной), и готовы были бы голосовать в тот же день.

Тем не менее Канберра и Гаага приняли другое решение — начали переговоры с Киевом о статусе своих экспертов и их возможной охраны. Выработка такого документа и его последующая ратификация Верховной Радой заняли дополнительное время. Начало расследования затягивалось.

Возникли и другие трудности. 28 июля Киев выступил с угрозой взять под контроль место крушения «Боинга». Мы предложили принять заявление Совета Безопасности для прессы, подтверждающее призыв к немедленному прекращению огня в районе катастрофы. Инициативу заблокировали западные члены Совета. Аналогичная ситуация повторилась 7 августа.

К этому времени ещё не успевшее толком начаться расследование дало серьёзный сбой. Международная группа экспертов (состоявшая из голландцев, австралийцев и малайзийцев) приостановила работу на месте крушения «в связи с угрозами безопасности» (при этом премьер-министр Нидерландов заявил, что экспертам удалось наладить отношения с местным населением и поблагодарил его за содействие в расследовании).

В целом, надо сказать, что организация расследования с самого начала не соответствовала нашим представлениям о его подлинно международном характере. Дело в том, что Киев заключил соглашение с Голландией: именно эта страна возглавит расследование, и согласно существующим там правилам оно было передано независимой структуре — «Голландскому совету по безопасности полётов», деятельность которой не отличалась транспарентностью. ИКАО осталось в стороне. При этом данный совет вёл техническое расследование (был ли самолёт сбит?). Уголовное же следствие (кто это сделал?) пошло отдельно в обстановке полной секретности в соответствии с соглашением, заключённым Нидерландами, Австралией, Малайзией и Украиной.

9 сентября голландцы распространили в Совете Безопасности ООН предварительный доклад о крушении MH17 самого общего содержания. Из него ясно одно: гибель самолёта не связана с техническими неисправностями. Он, скорее всего, был сбит.

19 сентября мы инициировали заседание СБ по этой теме, в ходе которого предложили интенсифицировать и расширить расследование, придать ему подлинно международный характер. В частности, мы предложили подумать о создании поста Спецпредставителя Генерального секретаря по настоящему вопросу и направлении в сотрудничестве с ОБСЕ соответствующей миссии в район катастрофы.

Прозвучала и критика характера расследования:

«Дополнительную актуальность подключению Организации Объединённых Наций придаёт нынешнее положение дел в расследовании. Предварительный доклад, подготовленный нидерландской комиссией, носит не слишком информативный характер и не содержит убедительных сведений об обстоятельствах авиакатастрофы. А ссылки на резолюцию 2166 (2014) там вообще полностью отсутствуют. Нет и обещанной транспарентности: расследование, по сути, дано на откуп узкой группе стран. Налицо затягивание и заматывание процесса: так, данные о переговорах авиадиспетчеров были переданы, по имеющейся информации, лишь в конце августа. Возникает всё больше вопросов и в части соответствия расследования применимым нормам и стандартам ИКАО. В отчёте комиссии ничего не сказано о проводимой работе по линии украинского военного сектора: нет информации о переговорах с ним украинских диспетчеров, не приводится информация о проверке мест дислокации в день катастрофы украинских систем ПВО, совершенно замалчивается вопрос о возможном присутствии рядом с малайзийским Боингом военного истребителя.

Нас также беспокоит своего рода отстранённость, с которой в отчёте комментируется отсутствие доступа к месту авиакатастрофы и обломкам воздушного судна. Между тем это — одна из приоритетных и неотложных задач. По мнению авиационных экспертов, именно изучение места события и обломков авиалайнера и поражающих элементов могут иметь ключевое значение для установления причин гибели малайзийского воздушного судна. К сожалению, до сих пор не проведены и многие другие важные экспертизы. После приостановки 6 августа работы международной группы экспертов на месте катастрофы там не раз бывали представители ОБСЕ и журналисты. Неясно, что мешает комиссии выехать в Донецкую область сейчас, в условиях перемирия.

Мы не ставим под сомнение суверенное право „государства события“ — Украины — определять схему организации расследования авиакатастрофы, произошедшей в его воздушном пространстве, и вопросы конфиденциальности следственных действий. Вместе с тем согласно резолюции 2166 (2014) реализуемая схема должна обеспечивать подлинно международный характер процесса организации расследования: необходимо, чтобы специалисты из различных государств, входящих в группу международных экспертов, включая российских и представителей Межгосударственного авиационного комитета, действовали как единая команда, а также имели равный и справедливый доступ ко всем материалам расследования…

Российская Федерация была первой и, по сути, единственной страной, которая сразу же и публично предоставила имеющиеся в её распоряжении данные объективного контроля, имеющие отношение к крушению. Министерство обороны России и Росавиация не только обнародовали информацию, но и составили списки вопросов, ответы на которые необходимы для получения объективной картины произошедшего. Многие из них были обращены к украинской стороне.

К сожалению, на большинство из этих вопросов, включая наиболее важные, предметной реакции так и не поступило. Уверены, что объективное и беспристрастное расследование обязано пролить свет на все эти озабоченности. Неоднократно слышали от ряда государств, что у них есть якобы достоверные данные о произошедшем, в том числе космические снимки территории, где 17 июля произошла катастрофа. Призываем их обнародовать эту информацию.

В заключение хотел бы подчеркнуть, что Россия продолжит настаивать на проведении транспарентного и объективного международного расследования, выполнении всех требований норм ИКАО в целях установления истины».

Последовала развёрнутая дискуссия, в ней участвовали также министры иностранных дел Нидерландов и Австралии. Представление о ней даёт содержание нашего ответного слова:

«Во-первых, в нескольких выступлениях звучало утверждение, что Россия сегодняшним заседанием, сегодняшним выступлением хочет как-то поставить под сомнение то расследование, которое ведётся комиссией в Нидерландах. Это совершенно не так. Это совершенно неправильное утверждение. Но согласитесь, ситуация странная: есть комиссия, которая публикует свой предварительный доклад, в котором даже не упоминается резолюция Совета Безопасности 2166 (2014). Комиссия (министр иностранных дел Нидерландов процитировал её) в своём докладе очень аккуратно и, вероятно, профессионально правильно формулирует цели своей работы, чтобы предотвратить возникновение подобных ситуаций в будущем. Это совершенно правильная задача. Но давайте будем откровенны. Мы с вами не специалисты, но я думаю, все собравшиеся в этом зале уже знают, что нужно, чтобы не было таких трагедий в будущем. Не надо посылать самолёты в зону конфликта и не надо стрелять по гражданским самолётам. Но, как правильно только что сказал германский коллега, „нас интересуют ещё очень многие вопросы“. И вот эти вопросы лежат, как нам кажется, в плоскости между тем расследованием, которое ведёт комиссия в Нидерландах, и резолюцией 2166 (2014). Мы же не предлагаем как-то отменить эту комиссию или какую-то другую комиссию созвать. Первое, что мы собираемся сделать, — это направить те вопросы, которые у нас есть, в эту комиссию; и мы будем продолжать работу и с комиссией, и с более широким кругом международных структур, Международной организацией гражданской авиации, о которой, кстати, говорится в резолюции 2166 (2014), а также использовать те возможности, которые есть у Организации Объединённых Наций, и необходимость задействования которых также зафиксирована в резолюции 2166 (2014).

Теперь прозвучал ряд странных утверждений, которые я не могу не затронуть. Украинский коллега заявил, что ополченцы на месте катастрофы пытались как-то спрятать свидетельства, а американский представитель вообще удивительную цитату привела, что якобы кто-то из ополченцев сказал, что Москва хочет, чтобы в Москве оказались „чёрные ящики“. Если бы Москва хотела, чтобы „чёрные ящики“ оказались в Москве, почему же они оказались в Лондоне? Уж если вы литературно выражаетесь, то всё-таки следуйте истории вопроса. Через два-три дня после катастрофы „чёрные ящики“ совершенно благополучно и в полной сохранности были переданы малайзийцам, которые прибыли на место катастрофы, а малайзийцы потом передали „чёрные ящики“ в Лондон. Хотела Москва, а получил эти „чёрные ящики“ Лондон. Причём, как подтверждается в докладе, эти „чёрные ящики“ были в совершенно нетронутом состоянии. То есть надо поблагодарить ополченцев за то, что они сохранили „чёрные ящики“ и они находятся теперь в распоряжении экспертов, которые с ними работают. Постоянный представитель Соединённых Штатов обвинила Россию в том, что мы на 10 дней задержали доступ к месту катастрофы. Это совершенно не так. Австралийская делегация может подтвердить, что это не так…

Было затронуто несколько вопросов безопасности. И, опять же, почему-то во всём обвиняли ополченцев. Давайте себе представим: ополченцы контролируют район катастрофы. Зачем им по этому району стрелять? Главная проблема в обеспечении безопасности состояла в том, что киевские власти не оставляли попыток захватить этот район в нарушение резолюции 2166 (2014). Причём дважды Россия пыталась воспрепятствовать этим попыткам, чтобы сохранялись нормальные условия безопасности в месте крушения…

Есть ещё одна тема, которая совершенно, как мне кажется, неуместна для Совета Безопасности. Мы здесь собираемся не для того, чтобы обсуждать разные версии того, что произошло. Но некоторые коллеги пустились в такие рассуждения, и я поэтому не могу их не прокомментировать. Английский коллега сказал, что была продемонстрирована пусковая установка „Бук“ с тремя ракетами вместо четырёх. И именно эта пусковая установка, которая, как он утверждал, двигалась в направлении России, и сбила малайзийский самолёт. Действительно, такие кадры разошлись по мировому телевидению, их распространили киевские власти. Во-первых, почему вы думаете, что эта пусковая установка двигалась в сторону России? А главное ведь — вы обращайте внимание на такие детали — на этих кадрах совершенно отчётливо заметен рекламный щит, из которого видно, что эта пусковая установка находится далеко на запад от того района, который контролировали ополченцы. Поэтому фактически это означает, что киевские власти инкриминировали сами себя: если они заявили, что именно из этой пусковой установки действительно был сбит малайзийский самолёт, то значит, они стреляли. Но хочу подчеркнуть: российские официальные лица никогда прямо никого не обвиняли. Мы поделились своей информацией, мы задавали вопросы, а почему не разъяснено это, почему не разъяснено то, но мы прямо никого не обвиняли. Мы говорим, что должно быть расследование…

Давайте не будем вот этими вещами, версиями, заниматься в Совете Безопасности, а давайте используем механизм Совета Безопасности для того, чтобы помочь расследованию… Мы направим свои вопросы, которые у нас имеются, в нидерландскую комиссию. Надеемся, что она со всей серьёзностью с ними разберётся. Мы будем действовать транспарентно, эти вопросы будут распространены в качестве документа Совета Безопасности, и давайте всем миром, коллективно работать над тем, чтобы в эту трагическую историю была внесена полная ясность без всяких, так сказать, намёков, инсинуаций и ссылок на свидетельства, которые не представляют. Если ты чего не представляешь, то это не свидетельство, а просто, как мы говорим, фига в кармане. А такие вещи для расследования столь серьёзных ситуаций совершенно не подходящие».

Наше предложение расширить и углубить международное расследование вызвало нервную, негативную реакцию западных членов Совета и реализовано не было. (Отметим, что несколько позже с аналогичной инициативой выступили родственники голландских жертв катастрофы — на их призыв правительство страны ответило отказом.)

Тема малайзийского «Боинга» вновь возникла в Совете Безопасности в июле 2015 года в форме внесённого Малайзией, ставшей непостоянным членом, проекта резолюции (подготовленного совместно с Нидерландами, Австралией, Бельгией и Украиной) о создании международного уголовного трибунала для суда над теми, кто повинен в гибели гражданского самолёта и находившихся на нём людей.

Казалось бы, очевидная вещь, тем более что и резолюция 2166 говорила о необходимости наказания виновных. Однако нашу позицию предстояло определить, тщательно взвесив все юридические, практические и политические аспекты. А определив — разъяснить не только нашим международным партнёрам, но и гражданам России (опросы показывали, что чуть ли не 50 процентов из них поддерживает идею создания международного трибунала по MH17).

Из Москвы попросили, чтобы я собрал российских журналистов и разъяснил им суть проблемы.

Напомнив для начала, какая работа была проделана ранее по «Боингу» в Совете Безопасности, я изложил наши «резервации»:

«Что касается самого расследования, то оно состоит из двух частей. Одна часть — это специальная следственная группа, которая ведёт техническое расследование и несколько месяцев назад представила свой предварительный доклад. Сейчас, как я понимаю, нашим авиационным властям представлен уже предварительный окончательный доклад, который они рассматривают. Основу следственной группы составляют пять стран: Австралия, Нидерланды, Малайзия, Бельгия (четыре страны, граждане которых были на борту этого самолёта, трагически погибшего) плюс Украина. К тому расследованию привлекаются эксперты других стран, в том числе российские эксперты. Но хочу подчеркнуть, что, несмотря на предложения российских экспертов, что они могли бы быть и хотели бы полностью быть интегрированными в расследование, это предложение не было принято. Им только задают отдельные вопросы, делятся с ними отдельной информацией. Они предоставляют ту информацию, которая от них запрашивается. Но полностью в материю расследования они не включены.

Что касается группы, ведущей уголовное расследование и состоящей из пяти стран, которые я назвал, то это вообще засекреченное расследование. Между ними заключено соглашение о том, что они только по взаимному согласию будут обнародовать ту или иную информацию, но, насколько мне известно, до сих пор никакой информации об уголовном расследовании так и не было обнародовано. Так вот на этом фоне Малайзией при поддержке четырёх других стран внесено предложение о создании международного уголовного трибунала. Против него у нас есть (здесь я говорю с позиции российской делегации в Нью-Йорке) ряд возражений юридического, практического и политического плана.

Что касается юридических возражений. В проекте резолюции, который был внесён Малайзией, трибунал, который предлагается создать, подводится под угрозу международному миру и безопасности и главу VII Устава ООН. Никогда ранее в случае, когда погибали гражданские самолёты (а вы знаете, что это было неоднократно в истории, скажем, российский самолёт был сбит украинскими ПВО в 2001 году; Соединённые Штаты сбили иранский самолёт над Персидским заливом в 1988 году) никаких международных трибуналов по главе VII не создавалось.

В качестве такого положительного примера авторы резолюции приводят трибунал по бывшей Югославии и трибунал по Руанде. Но, во-первых, совершенно очевидно, что это события совершенно разного порядка: межэтнический конфликт в бывшей Югославии или геноцид в Руанде — это не одноразовая трагедия, которой являлось падение малайзийского „Боинга“. И резолюция 2166 не случайно не ставила этот случай в разряде угроз международному миру и безопасности и не была принята по главе VII.

Понимая, что здесь есть серьёзный юридический аргумент, в недавнем письме, опубликованном на днях в Financial Times, министры иностранных дел „пятёрки“ (Австралия, Нидерланды, Бельгия, Украина, Малайзия) выдвинули такой контраргумент, что коль скоро была принята резолюция Совета Безопасности, то это подводит всю ситуацию под угрозу международному миру и безопасности. Но этот аргумент очень слабый, потому что Совет Безопасности принимает немало резолюций не по главе VII Устава, и принятие этих резолюций вовсе не означает подведение той или иной ситуации под главу VII Устава ООН. Это имеет очень существенное значение, к которому я вернусь позднее.

Иногда бытует такое представление, что международный трибунал — самый объективный и самый эффективный и правильный способ отправления правосудия. Хочу подчеркнуть, что это вовсе не так. Во всех случаях международных трибуналов, которые нам известны, мы наблюдаем очень серьёзное политическое давление на них. Они не только крайне неповоротливы, забюрократизированы, их функционирование занимает массу времени и денег, они могут подвергаться серьёзному политическому давлению. Это мы наблюдаем тоже и в трибунале по бывшей Югославии, и, кстати, наблюдаем в деятельности Международного уголовного суда (МУС). Это несколько другой орган, он создан на основании международного договора, но в его деятельности мы тоже наблюдаем серьёзные признаки того, что на него оказывается политическое давление. И неэффективность международных судебных структур, надо сказать, очень многие понимают. Когда на своём пике была ситуация с пиратами у берегов Сомали, когда пиратов ловили десятками и десятками захватывались суда, возникла идея создания международного судебного органа. Тогда наши западные коллеги сказали: „Нет, не нужно, это слишком затратно, это слишком громоздко“. Хотя там принимались резолюции Совета Безопасности по главе VII Устава ООН, и эта ситуация характеризовалась как угроза международному миру и безопасности, наши коллеги сказали, что нет необходимости в создании такого трибунала. Существует юридическая и практическая аргументация, исходя из прошедшего опыта, почему создание такого трибунала не обосновано и не ведёт к хорошим практическим результатам.

Теперь о главном аргументе практического и политического свойства, который определяет нашу негативную позицию в отношении создания международного уголовного трибунала. В чём главное отличие трибунала, суда, создаваемого по главе VII, от всех остальных возможных форм судебного разбирательства? Отличие состоит в том, что трибунал по главе VII ведёт свои отношения с внешним миром, со всеми участвующими сторонами не на основании международных соглашений, не с учётом тех законов и юридических процедур, которые могут существовать в тех или иных странах, а ведёт эти дела как бы ультимативно, выдвигая те или иные требования, скажем, процессуального плана. Эти требования должны выполняться. В противном случае он может обратиться к Совету Безопасности ООН. Я могу, к сожалению, представить себе такую ситуацию: заканчивается это техническое расследование, в отношении которого у нас есть серьёзные вопросы (в отношении его полноты и правильности его проведения), а кроме того завершается уголовное расследование — в отношении него нам неизвестно ничего: как оно ведётся, насколько объективно оно ведётся. С учётом состава участников и резко негативно настроенной к нам Украины в этой группе стран для меня было бы странно, если расследование не повернулось в направлении поиска всякого возможного и невозможного компромата в адрес России. Причём имеется в виду, что итоги уголовного расследования вообще не будут публиковаться, а замысел состоит в том, что будет создан международный уголовный трибунал и прямиком из закрытого секретного уголовного расследования материалы будут переданы в трибунал, и трибунал может предъявить те или иные обвинения. То есть хотят, чтобы международное сообщество, в том числе и Россия, купила такого большого чёрного „кота в мешке“. Это просто было бы безрассудно. И причём, как мне кажется, рискованная игра для очень многих. В этом должны быть не заинтересованы все, кто хотел бы, чтобы международные дела развивались нормально, чтобы постепенно нормализовались отношения между Россией и Западом, в последнее время несколько пострадавшие в силу ряда событий. То есть здесь явная попытка создать ещё один очаг конфронтации, который мог бы иметь очень далеко идущие последствия для международных отношений в условиях, когда в мире много проблем, требующих всестороннего сотрудничества. Этот конфронтационный шаг очень опасен. Мы хотели бы продолжать вести дела в духе сотрудничества, и на это был нацелен наш „контрпроект“ резолюции Совета Безопасности, который мы внесли после малайзийского проекта, где мы предложили углубить и расширить международное сотрудничество, в том числе с привлечением возможностей Генерального секретаря ООН. А когда яснее стали бы задачи судебного разбирательства, тогда можно было бы посмотреть, какие варианты такого разбирательства более подходят для того, чтобы вести дела в духе именно международного сотрудничества и чтобы наказание было действительно неотвратимым и справедливым».

В Совете Безопасности мы попытались провести некую «контригру», внесли свой проект, речь в котором шла не о создании судебного органа (к вопросу предлагалось вернуться позднее), а об углублении и расширении ведущегося расследования за счёт более полного использования потенциала резолюции 2166. Однако состоявшееся в Совете обсуждение показало, что большинство членов симпатизирует идее трибунала. Тем не менее, дискуссия закончилась на «примирительной» ноте: малайзийцы и председательствовавшие в Совете новозеландцы, казалось бы, заинтересовались нашим призывом поискать компромисс.

Иллюзии развеялись уже на следующий день. Моя встреча с постпредами Малайзии и другими соавторами показала, что отступаться от идеи международного трибунала они не готовы.

Не дала результата и трудная беседа с прибывшей в Нью-Йорк мининдел Австралии Джули Бишоп. Начав с благодарности за нашу прошлогоднюю работу в Совете по MH17, австралийка по ходу разговора всё больше «заводилась», не прислушалась ни к нашим аргументам по существу вопроса, ни к призывам избежать заведомо проигрышного голосования проекта в Совете Безопасности.

Российское вето в Совбезе по «Боингу» стало неизбежным. (Воздержались Ангола, Венесуэла и Китай.)

Голосование, состоявшееся 29 июля, сопровождалось резкой психологической атакой на занятую нами позицию. Особенно отличился мининдел Украины Климкин, сдобривший своё выступление ссылками на Шекспира и даже Евангелие.

Со своей стороны, вновь изложив наши аргументы, мы констатировали, что вынесенный на голосование проект лишён какой-либо правовой и прецедентной основы. «Мы неоднократно разъясняли всё это коллегам, призывали подумать над альтернативами. Однако авторы проекта отказались действовать в духе сотрудничества, поставили его на голосование, заранее зная, что это не приведёт к положительному результату. И, по нашему мнению, указывает на то, что политико-пропагандистские цели для них оказались более важными, чем практические. Это достойно сожаления».

По завершении дискуссии пришлось взять ответное слово: «Наше сегодняшнее заседание прошло очень эмоционально, что и понятно. Иногда, правда, возникал вопрос: есть ли предел политической эксплуатации чувств родственников погибших, переживающих чудовищную трагедию?

Некоторые высказывания в отношении России в этой связи я считаю оскорбительными и недостойными дипломатов.

Теперь по существу. По итогам дискуссии затрону только один вопрос. Непонятно, почему отсутствие согласия по одной форме судопроизводства приравнивается к безнаказанности. Мы предлагали и подтверждаем своё предложение изучить разные возможные варианты судопроизводства. Среди них, на наш взгляд, есть более простые, эффективные, уместные и менее политизированные. На них и надо сосредоточиться.

Теперь о выступлении министра иностранных дел Украины г-на Климкина.

Г-н Климкин попытался выступить с позиций морального и даже религиозного превосходства. Говорил о недопустимости безнаказанности, о необходимости сотрудничества. У меня в этой связи только два вопроса к украинскому министру. Зачем гражданские самолёты направляли в зону, где идут военные действия? В зону, где украинские вооружённые силы воюют, в том числе и с использованием авиации. Где летают военные транспортники. Зачем отправляли в эту зону гражданские самолёты? Пассажиры малайзийского „Боинга“ могли не знать, что у вас вооружённый конфликт. Малайзийские авиационные власти, в конце концов, могли не знать, что у вас вооружённый конфликт. Но вы-то прекрасно знали. Почему вы это делали? Из жадности или по каким-то другим соображениям? Почему до сих пор не предоставили для расследования записи переговоров ваших военных авиадиспетчеров? Вот вам и безнаказанность! Наказали кого-нибудь за это на Украине?

Г-н Климкин, наказали кого-нибудь на Украине за это? Будем надеяться, что расследование разберётся в этом и наказание наступит и в отношении тех, кто сбивал самолёт, и тех, кто его направлял в зону военных действий.

И самое последнее. Трагедия малайзийского авиалайнера — тяжелейшее испытание не только для тех стран, граждане которых пострадали и погибли в этой катастрофе, но и тяжелейшее испытание для дипломатов, которым приходится заниматься этим вопросом, для политиков соответствующих стран, для экспертов, следователей, которые работают и продолжают работать вместе. Мы этот путь должны пройти вместе. К сожалению, сегодняшнее заседание вряд ли способствует совместному движению к цели выяснения всех обстоятельств трагедии и наказания виновных. Но Россия, как я сказал в ходе своего выступления, готова возобновить работу — на экспертном, дипломатическом и любом другом уровне. Поэтому давайте с завтрашнего дня к этой работе и перейдём».

Годовщина трагедии в Сребренице

Июль 2015 года вообще выдался жарким, начавшись с нашего вето по проекту резолюции Совета в связи с 20-й годовщиной трагедии в Сребренице. Где-то за полгода ко мне пришла постпред Боснии и Герцеговины Мирсада Чолакович и сообщила, что хотела бы достойно отметить эту печальную годовщину в стенах ООН. Я её поддержал, подчеркнув, что соответствующие мероприятия должны способствовать примирению между государствообразующими народами Боснии и Герцеговины. Коллега согласилась с таким подходом.

Но затем за дело взялись англичане. Пользуясь своим положением «держателя ручки» по боснийскому досье, они подготовили проект резолюции Совета Безопасности, имевший резкий антисербский крен, прямо характеризовавший события вокруг Сребреницы как «геноцид». И хотя, работая над проектом, его удалось несколько сбалансировать упоминанием о том, что преступления совершали все участники боснийского конфликта, сербы реагировали на него крайне болезненно. Возникла опасность — вместо примирения принятие Советом такой резолюции вызовет кризис в Боснии и Герцеговине с непредсказуемыми последствиями. Белград обратился к Москве с просьбой заветировать проект. Было принято решение голосовать «против». И хотя именно по моей инициативе в ходе заседания объявили минуту молчания в память о жертвах трагедии (что в практике Совета бывает редко), в наш адрес со стороны западных членов полетели обвинения, выходящие за грань приличия.

Достойно отметить трагическую годовщину не получилось. Пришлось вновь убедиться, что история должна быть оставлена историкам. Благо у Совета Безопасности ООН есть чем заняться и в настоящем. Весьма красочно данную истину продемонстрировали проведённые в 2014 году по инициативе креативного постпреда Иордании Зейда Раада аль-Хусейна открытые дебаты Совета на исторические темы. (Он даже предложил создать в Секретариате ООН специальную структуру, которая помогла бы установить «историческую истину».) Как я его по-дружески и предупреждал, всё вылилось в перебранку. Особенно за события Второй мировой войны досталось японцам. По два раза с сокрушительной критикой в их адрес выступили постпреды Китая, Республики Корея и КНДР. Казалось, что «две Кореи» вот-вот объединятся на этой «исторической почве».

Вето

Два вето за один месяц — явление нечастое. В марте 1997 года американцы дважды ветировали резолюции о «положении на оккупированных арабских территориях». За один день 30 апреля 1981 года Франция, Англия и США умудрились четырежды заветировать проект по «ситуации в Намибии». Эта же тройка за один день 31 октября 1977 года трижды ветировала проект по «вопросу о Южной Африке». В первые годы существования ООН СССР многократно применял вето, блокируя принятие в Организацию новых членов (вероятно, опасаясь, что они нарушат имевшийся политический расклад). Только за один день 13 сентября 1949 года Советский Союз применил вето 7 раз!

Затем «мода на вето» несколько ослабла. Рассказывают: мой предшественник Андрей Денисов на своей прощальной пресс-конференции назвал своим главным достижением то, что почти за два года работы ни разу не использовал вето. В этом плане мне нечем похвастаться. До конца 2016 года мне пришлось применить вето 12 раз (8 из них — вместе с Китаем).

Интересно, что самого термина «вето» в Уставе ООН не найдёшь. Понятие «вытекает» из формулировки статьи 27, где сказано, что решения Совета Безопасности считаются принятыми, когда за них подали голоса девять членов Совета, включая «совпадающие голоса» всех постоянных членов. То есть, строго говоря, можно утверждать, что и воздержание одного из постоянных членов блокирует решение. Всё же на практике вето стали считать только отрицательное голосование.

Поднять руку «не вместе со всеми» — дело нешуточное. Это серьёзная затрата политического капитала. Тем более, что критика вето среди членов ООН в последние годы заметно нарастает. Возникают разные инициативы, стремящиеся ограничить использование вето. Наиболее известная из них — французская, призывающая «большую пятёрку» заключить «коллективное и добровольное соглашение» не применять вето в случае массовых зверств. (Такого понятия в международном праве нет. Обычно оно расшифровывается как геноцид, преступление против человечности и военное преступление.) Казалось бы, звучит разумно. Но возникает ряд вопросов: кто будет определять, что имеют место «массовые зверства». Не будут ли на такое определение влиять соображения политического свойства: если какая-то группа стран будет стремиться к военному вмешательству в конфликт, они будут утверждать: «массовые зверства» имеют место, и, наоборот — приуменьшать масштаб «зверств», если к военному вмешательству не будут готовы. Известно, например, что во время событий в Руанде в 1994 году, когда были убиты сотни тысяч людей, Соединённые Штаты избегали употреблять термин «геноцид», так как не были готовы вмешаться в этот конфликт. По ситуации в Сирии, на которую часто ссылаются противники вето, интересная фраза прозвучала в выступлении советника президента США Сьюзан Райс в вашингтонском пресс-клубе в 2014 году: они там много убивают друг друга, но это не геноцид. И наконец, ведь многое зависит не только от состояния конфликта, но и от содержания того проекта резолюции, который будет предложен Совету Безопасности. А что если в нём будет «добро» на использование ядерного оружия? (В ходе разговора с коллегами на эту тему вспомнил американский художественный фильм, снятый где-то в 2000 году, в нём президент США даёт приказ сбросить атомную бомбу на Багдад в ответ на какие-то «уж очень нехорошие» дела Саддама Хусейна.)

В общем, не только Россия, но и другие члены «пятёрки» отнеслись к французской инициативе сдержанно. Среди её 78 «подписантов» (на 1 октября 2015 года) никого из «пятёрки» не оказалось, кроме самой Франции.

Довольно острые нападки на право вето приходилось слышать в ходе межправительственных переговоров по реформе Совета Безопасности — вплоть до полного упразднения данного «анахронизма». (Причём даже от тех стран или государств, которые в прошлом обращались к нам с просьбой применить вето для защиты их интересов.) Приходилось разъяснять: без вето Совет Безопасности ООН потеряет свой смысл — ему останется только штамповать те решения, которые принимаются в Вашингтоне. Нынешняя политическая «структура мира» такова, что США и их союзники практически по всем вопросам имеют в Совете 9 голосов, достаточных для принятия резолюции, и практически всегда — 7 голосов для того, чтобы заблокировать принятие нежелательного для них проекта без использования вето. Так было, например, с голосовавшимся в 2014 году проектом резолюции СБ по Палестине. США проголосовали «против» (вместе с Австралией), но это не считалось использованием вето, поскольку было ещё пять воздержавшихся. (Редчайшее исключение, единственное на моей памяти за 10 лет: в декабре 2016 года США набрали лишь 7 голосов при 8 воздержавшихся по санкционной резолюции по Южному Судану. Хотя делегация США потратила несколько недель на её «продавливание», большинство членов Совета сочло, что введение санкций лишь усугубит и без того тяжёлый кризис в стране, которая после получения независимости в 2011 году так и не пришла к «внутреннему балансу» — её продолжали сотрясать внутриполитические и межплеменные распри.)

Не все понимают, что вето «работает» не только в тех случаях, когда оно фактически применяется, но и во многих других, стимулируя поиск консенсуса, политического баланса при выработке резолюций Совета Безопасности ООН.

Такая ситуация сложилась, например, в 2011 году, когда постпред США Сьюзан Райс задумала «продавить» через Совет антиэритрейскую резолюцию, причём не дав выступить самим эритрейцам. (Из своего опыта работы замгоссекретаря США по Африке в администрации Билла Клинтона она вынесла стойкую неприязнь к президенту этой страны.) Всем известно, что проект готовился несколько недель, но вброшен был вечером на предмет голосования на следующий день, хотя никакой срочности у вопроса не было.

Я назвал подобную тактику «партизанской» и к всеобщему неудовольствию американской коалиции предупредил, получив «добро» из Центра, что в такие сроки проект не будет принят, мы не готовы голосовать и применим «техническое вето» (придуманный нами термин, который отражает или неготовность голосовать по времени, или нас категорически не устраивают какие-то второстепенные элементы проекта, хотя в принципиальном плане мы могли бы его поддержать). В итоге, после сложных препирательств несколько видоизменённый проект приняли в более поздние сроки. Мы и китайцы воздержались. Эритрейцы были признательны нам за проявленную принципиальность.

В 2013 году пришлось пригрозить «техническим вето» англичанам. Они собирались проводить открытые дебаты в Совете по теме «Женщины в вооружённом конфликте» под председательством своего министра иностранных дел. Среди «брифиров» (то есть тех, кто призван «ввести Совет в тему») значилась и голливудская звезда Анджелина Джоли (в своём качестве «посланника» ООН по беженцам). Для принятия на заседании англичане подготовили проект резолюции, нашпиговав его положениями, не имевшими прямого отношения к теме, но грозившими далеко идущими последствиями для всей системы ООН. Наиболее вызывающим выглядел пункт, призывающий государства-члены работать с гражданским обществом «через голову» соответствующих правительств. Наши замечания о том, что ООН ведь — межправительственная организация и работа «через голову» может расшатать её основы, англичане игнорировали.

Откровенно поговорил с постпредом Соединённого Королевства Марком Лайлом Грантом: не хочу портить тебе «праздник», но у нас нет другого выбора, такое положение пропустить мы не можем, придётся ветировать ваш проект, каким бы «торжественным» ни выглядело мероприятие.

«Вредоносное» положение было снято. Проект мы поддержали. Дискуссия прошла неплохо. Анджелина Джоли выступила просто хорошо.

В 2014 году австралийцы решили завершить своё двухлетнее пребывание в Совете Безопасности реформой существующей в ООН довольно сложной санкционной структуры. (Когда Совет вводит против кого-то санкции, как правило, создаётся соответствующий санкционный комитет в составе всех его членов.) Замысел австралийцев состоял в том, чтобы «централировать» эту систему, перераспределив компетенцию в пользу Секретариата ООН, где большим влиянием пользуются представители западных стран (хотя сотрудники Секретариата ООН и не должны работать по указаниям своих столиц, определённую «идеологию» они на практике привносят).

Нас задумка не устраивала в принципе, о чём мы сразу и сказали австралийцам и другим членам. Поняв, что косметическими изменениями проекта тут не обойдёшься, австралийцы отказались от его продвижения. И покинули Совет Безопасности без «скандала», что делало им честь.

Реформа Совета Безопасности

Реформа Совета Безопасности ООН — один из самых «вымученных» вопросов повестки дня Всемирной организации. Совет ранее уже однажды реформировался — в 60-е годы прошлого века, когда он «вырос» с 11 до 15 членов. При этом число постоянных членов — пять — осталось неизменным. Интересно, что СССР сначала голосовал против той поправки в Устав ООН, а затем всё же решил её ратифицировать. (Любая поправка к Уставу должна быть принята и ратифицирована двумя третями членов Организации, причём в числе ратифицировавших должны быть все пять постоянных членов.)

В 90-е годы зашёл разговор о необходимости новой реформы. Число членов Организации заметно выросло, более активную роль в международных делах стали играть развивающиеся страны. В 1993 году для обсуждения проблемы была создана соответствующая рабочая группа «открытого состава» (то есть участвовать могли все желающие члены ООН, что они и делали). Стало ясно, насколько велик разброс взглядов и добиться прогресса будет непросто. Веских и длительных дискуссий потребовала даже договорённость о начале официальных межправительственных переговоров, а когда они в конце концов стартовали в 2007 году, лишь чётче обозначилась поляризация взглядов.

Пожалуй, единственное, в чём были согласны все, это то, что Совет Безопасности необходимо расширить для того, чтобы он стал более «представительным». Некоторые добавляли — «и эффективным». Последнее вызывает серьёзные сомнения. И в составе 15 членов работа в Совете — процесс мучительный. Обычно обсуждение одного вопроса занимает около двух часов (а зачастую — значительно больше), выработка заявлений требует консенсуса. И ясно, что чем больше стран — тем больше мнений. При этом Совет Безопасности берёт на себя всё больше тем и в результате проводит до 400 заседаний в год в различных форматах. (Российская делегация последовательно выступает за то, чтобы Совет сосредоточился на своих уставных прерогативах поддержания международного мира и безопасности и не пытался «отобрать хлеб» у других органов ООН, «залезая» в правозащитную или социально-экономическую сферы. Однако «ползучая экспансия» всё же происходит.) С учётом этого Россия выступает за «умеренное» расширение — немногим более 20 членов. Помимо прочего, это гарантировало бы, что избираемые на два года непостоянные члены могли бы хотя бы раз председательствовать в Совете, тем самым оставив более заметный след в его работе.

Здесь по-настоящему «схлестнулись» две школы мысли: те, кто полагает, что Совет должен расширяться в «двух категориях» (то есть появились бы новые постоянные и дополнительные непостоянные члены), и те, кто выступает против, предпочитая вариант «полупостоянных» членов: наиболее влиятельные государства имели бы возможность избираться на более длительный срок (5-8 лет).

К сторонникам первого подхода относится «четвёрка» кандидатов на постоянное членство в Совете Безопасности (Бразилия, Индия, Германия и Япония), а также страны Африки, претендующие на два постоянных места в Совете с правом вето (при этом не называют, о каких именно двух странах идёт речь). Второй подход продвигает группа «Объединившиеся ради консенсуса», наиболее активную роль в которой играют Италия и Пакистан.

Мы выступаем прежде всего за достижение максимального согласия между членами ООН по реформе Совета Безопасности. Если бы реформенное решение было просто «продавлено» одной группой — в ущерб другой, это могло бы привести к расколу во Всемирной организации, в результате чего Совет Безопасности не стал бы ни более эффективным, ни более авторитетным. По реформе Совета Безопасности необходимо достижение «исторического компромисса», но до него, судя по всему, ещё далеко.

Выборы нового Генерального секретаря ООН

Если выборы в 2006 году Генеральным секретарём ООН Пан Ги Муна прошли вполне рутинно, а в 2011-м он был переназначен на второй пятилетний срок вообще без всякой конкуренции, то вокруг подбора его преемника развернулась настоящая интрига. Причём сразу по нескольким направлениям.

Восточноевропейская региональная группа (ВЕГ) (в неё входят 23 страны, в том числе и Россия) громко настаивала, что девятый генсекретарь должен появиться именно из её рядов. Действительно, ВЕГ — единственная из существующих в ООН пяти региональных групп, которой ни разу не удавалось продвинуть на пост руководителя Секретариата ООН «своего человека». Мы поддержали эти амбиции, напомнив, правда, что в 2006 году, когда, по общему признанию, была очередь представителя Азии, свою кандидатуру выдвинула латышка Вике-Фрейберга, поэтому сейчас восточноевропейцам надо быть готовыми к появлению в списке «чужаков».

Вторая «линия атаки» — новым генсеком должна стать непременно женщина. Ожидание резонное, поскольку за 70 лет существования ООН такого ещё не было. Даже среди кандидатов на пост за всё время оказались лишь три женщины.

Третья новация — роль Генассамблеи в данном процессе. Устав ООН в этом плане весьма сух: Генассамблея назначает генсекретаря по рекомендации Совета Безопасности. Вдобавок в одной из ранее принятых резолюций Генассамблея просит Совет представить ей одного кандидата. (Брошенная в каком-то из интервью Сергеем Лавровым фраза о том, что мы не против представления Советом Генассамблее нескольких кандидатов, вызвала переполох у западной «тройки» постоянных членов — они явно не были настроены на «разгул демократии».)

Для того чтобы приподнять роль Генеральной Ассамблеи, предложили официально начать кампанию совместным письмом председателя Генассамблеи и председателя Совета Безопасности странам-членам ООН, а также провести слушания в Генассамблее, где все кандидаты могли бы публично изложить свои позиции.

Признаться, я поначалу скептически относился к подобным слушаниям, полагая, что они могут стать пустой тратой времени. Но они вызвали немалый интерес у стран-членов и в какой-то степени помогли действительно лучше присмотреться к кандидатам. (Для нас это было не так важно, поскольку все они общались с нами индивидуально, ездили в Москву, как и в другие ключевые столицы.)

Согласование одностраничного и, казалось бы, простого «письма двух председателей» заняло несколько недель.

Как отразить претензии ВЕГ, не захлопывая дверь перед представителями других регионов? Выбрали осторожную формулу: «Мы отмечаем региональное разнообразие при подборе предыдущих генсекретарей». Как поощрить кандидатов-женщин, не обижая мужчин? Поощрялось выдвижение «женщин, как и мужчин».

В письме сообщалось, что Совет Безопасности начнет свою работу по кандидатурам «до конца июля 2016 года». «Письмо двух председателей» увидело свет 15 декабря 2015 года, после чего началось официально выдвижение кандидатов. Складывался неплохой список: болгарка Ирина Бокова, молдаванка Наталия Герман, португалец Антониу Гутерреш, серб Вук Еремич, македонец Срджан Керим, новозеландка Хелен Кларк, словак Мирослав Лайчак, черногорец Игор Лукшич, аргентинка Сусана Малькорра, хорватка Весна Пусич, словенец Данило Тюрк, костариканка Кристиане Фигерес. Как видно, восточноевропейцам свою «монополию» отстоять не удалось.

Всё шло своим чередом. Начались слушания на Генассамблее. Но тут неожиданно занервничала «западная тройка». Она стала требовать, чтобы Совет Безопасности начал проводить рейтинговые голосования как можно скорее, не дожидаясь «конца июля», — якобы этого «все ждут». (Высказывалось предположение: они хотят побыстрее избавиться от всех имеющихся кандидатов и оставить время для появления новых.) Пришлось проявить твёрдость и указать, что мы не можем обманывать кандидатов, которые выстраивают свою кампанию, исходя из первоначально заявленных сроков.

Первое рейтинговое голосование состоялось 21 июля — бюллетенями одного цвета (то есть голоса постоянных членов, имеющих право вето, никак не выделялись). Надо сказать, при обсуждении процедур некоторые члены Совета в запале заявили, что голосовать надо вообще только «одним цветом» и до тех пор, пока один из кандидатов не получит 15 голосов «за». Пришлось пояснить. Во-первых, это противоречит Уставу ООН, который наделяет правом вето только постоянных членов Совета. Во-вторых, так процесс мог бы длиться бесконечно (у Пан Ги Муна в 2006 году не было 15 голосов «за»). Кроме того, теоретически из имеющихся кандидатов только один — новозеландка Кларк — может получить 15 «за», поскольку её страна, являясь непостоянным членом СБ, всегда может проголосовать против других кандидатов.

Тем не менее, форсировать события не имело смысла, поэтому «одним цветом» голосовали вплоть до 5-го тура. После первых двух туров список сократился на 2 человека (выбыли Пусич и Лукшич); поддержка некоторых кандидатов колебалась, отражая перипетии скрытой от глаз конкурентной борьбы. Одно было ясно — с первого же тура лидером стал Гутерреш. Казалось бы, он без особых проблем двигался к победному финишу (11-12 голосов поддержки), осталось лишь определить, не собирается ли заветировать его кто-либо из постоянных членов, в ходе шестого тура 5 октября, где голосовать будут «разным цветом». Однако в этот момент появился новый кандидат — Кристалина Георгиева, болгарский «еврокомиссар». За неё открыто агитировала канцлер Германии Ангела Меркель, своей симпатии к ней не скрывали и англичане. Означает ли это, что они заветируют Гутерреша, сосредоточившись на продвижении своего фаворита?

Шестой тур (его проводили мы как председатели СБ в октябре) прошёл в атмосфере напряжённого ожидания. Но когда результаты подсчитали, оказалось, что «революции» не произошло, Георгиева получила лишь 5 голосов поддержки, тогда как Гутерреш показал свой лучший результат: 13 «за» при двух «воздержавшихся». И хотя один из воздержавшихся был постоянным членом Совбеза, моё предложение рекомендовать Гутерреша путём аккламации не встретило возражений.

Последовала редкая демонстрация единения всех членов Совета Безопасности. По моему приглашению все 15 постпредов появились перед журналистами, где председатель Совета объявил: «У нас есть явный фаворит. Его имя — Антониу Гутерреш».

На следующий день на закрытом заседании Совета без голосования приняли резолюцию, рекомендующую Гутерреша на пост генсекретаря. Ещё через несколько дней он был назначен Генеральной Ассамблеей на период с 1 января 2017 года до 31 декабря 2021 года. Открывалась новая глава в истории Организации Объединённых Наций.