Турбо Райдер (сокращённая версия)

Эпилог

В его доме всё стояло на своих местах, ровно там, где и должно стоять. Особенно — фотографии матери и отца. Мать — немного похожая на Веронику Лейк (вы же видели «Оружие для найма»?), только брюнетка. И отец. Большелобый, с залысинами, с радостными глазами (чёрно–белая фотография, цвет не понять), и улыбкой. Две типичные советские фотографии, два портрета. Он каждый день стирал с них пыль. Хотя убираться не очень–то и любил. Просто брал и стирал пыль. С фотографии матери — нежно. С фотографии отца…

Человек мотнул головой и одёрнул сам себя, когда рука его потянулась привычным грубым движением к фотографии. Казалось бы — столько времени прошло, а рефлексы остались те же. Быстро и аккуратно человек вытер пыль и развесил тряпку сушиться, а после на цыпочках прошёл в комнату, где спал отец.

Это было немного пугающее первые дни зрелище — посапывающая, с хрипом и лёгким храпом, как собака с особым строением носоглотки, человеческая голова, бледная, похожая на восковую. Но всё–таки настоящее. Несмотря на то, что у отца больше не было тела, он спал так, как и всегда: крепко, и даже дольше, чем обычно.

Человек покачал головой и вышел из комнаты. Всё так же аккуратно, чтобы не будить отца. Он надел на себя что–то из совсем старых вещей, которые не жалко было пачкать, и вышел во двор.

— Как же всё загажено…

Зажили синяки на лице человека, срослись трещины в костях, и даже голова отца стала выглядеть прилично, если не смотреть на обрубок шеи, но двор, которой насиловали грубыми шагами Герберт и его горожане, — остался таким же, его никто не чистил и не убирал. Первое время человеку просто было не до этого, а после он как–то не задумывался, не смотрел на двор взглядом хозяина.

Сегодня же, проснувшись, вытерев пыль, выйдя на улицу, он понял, что всё.

Всё уже кончилось.

И дом его в плохом состоянии.

Поэтому человек доковылял, хромота так и не прошла, до сарайчика, где взял метлу и лопату; лопату воткнул в серую землю огорода, а метлой принялся сгонять мусор и пыль в одну кучу.

Времени это заняло немало. Куча вышла большой. Человек закончил со своим делом лишь тогда, когда двор стал уже совсем чистым, а старые вещи вымокли в подмышках и на спине от пота.

Тогда человек распрямился, утёр лоб, и отставил метлу. Он хотел уже выкинуть мусор, но тут услышал голос отца.

Человек быстро прошёл в дом.

— Проснулся? — спросил он у головы. — Как спалось?

Отец, прежде чем ответить, почавкал губами, словно у него пересохло во рту.

— Снилось, что у меня есть тело, и было страшно. А сейчас проснулся и всё хорошо… ты сам–то спал?

— Конечно, — ответил человек. — Ты ещё будешь или всё?

— Да всё, всё…

Тогда человек взял голову отца на руки и понёс в ванную комнату, чтобы умыть и выбрить, ведь борода у него всё ещё росла, и отец требовал, чтобы сын её сбривал.

— Так, что, дома побудешь? Я там двор прибираю.

— Возьми меня с собой. Мне всё равно делать нечего.

И правда, лишённый возможности заниматься чем–либо без помощи сына, отец человека очень много времени проводил теперь в его обществе. Поначалу, конечно, он пытался делать вид, что ему это не нравится, но спустя несколько недель перестал. Человек долго не мог к этому привыкнуть.

Сейчас же привык. И потому, выбрив, умыв и расчесав голову, он взял её на руки и вынес во двор, поставив так, чтобы та не перевернулась и не упала, а сам взял лопату и сноровисто откидал весь мусор в соседний, пустой двор.

— Иван Егорович был бы против такого… — улыбнулся отец.

— Я думаю, теперь Ивану Егоровичу не до своей дачи.

— Хороший был мужик… — проговорила голова. — Водителем работал всю жизнь… хотя у его машины были проблемы с коленвалом, да ещё шатун там на ладан дышал. Представляешь? Он поэтому на своей всегда ездил не больше пятидесяти километров в час. Я предлагал ему помочь, починить, он всё время отказывался. Говорил, ему спешить никуда и не надо.

Человек усмехнулся и упёр лопату в землю, сложив ладони на верхушке её черенка.

— А ты что, умеешь чинить машины?

— Любой владелец советской классики умеет, — ответил отец, — ты же… да.

Он замялся, вспомнив, что…

— …ты никогда не подпускал меня к машине, — сказал человек. — Мы вообще о ней не говорили. Почему?

Отец промолчал, кинув на сына красноречивый, напряжённый и даже немного злой, но по большей части тоскливый взгляд.

— Прошу тебя, не надо, — быстро и очень серьёзно сказал он.

— Хорошо, — ответил человек.

Ему и в самом деле не хотелось ссориться. Когда–то он непременно обиделся бы на отца за такие откровения. К чему они сейчас? Почему не тогда? Почему теперь, когда всё, что можно, уже пошло наперекосяк?

Но теперь человеку стало всё равно, и всёравношность была не из–за усталости души, а из–за нежелания ссориться. Человек глядел на отца другими глазами и видел не зверя, гибкого и опасного, а старика, понаделавшего ошибок и всё ещё находящегося в плену своих привычек, приводивших к ошибкам.

Но хотя бы пытающегося с ними что–то делать.

И человек просто убирал двор. Он быстро закончил с этим, и, когда закончил, подхватил лопату, и пошёл к огороду.

Он начал перекапывать грядки от самого начала, где когда–то были посажены огурцы, а сейчас там не осталось даже сухой ботвы — или куда–то пропала, или съел отец.

Человек размечал грядки по памяти, хотя помнил уже не очень хорошо, где и что было. Вышло у него, конечно же, криво. Но через пару часов работы огород перестал выглядеть как какой–то пустырь и смотрелся лучше, красивее, с перекопанными участками под огурцы, помидоры, картошку, щавель. Даже то, что это всё теперь не могло приносить плоды, ничего не меняло.

— Хорошо… — сказал человек, остановившись на отдых, перекапывая небольшое поле, где раньше была картошка. — Как же хорошо–то…

И затем он продолжил.

Отец внимательно смотрел за работой сына. Его глаза быстро двигались. Отец человека смотрел на работающего сына ощущая удовлетворение, которое рождалось в теле, но, вот дела, тела–то у отца человека и не было.

Но его это не смущало.

— Хорошо, — прошептал отец человека, довольно вздыхая. — Как же хорошо.

Он и не заметил, как сын подошёл к нему, хотя слух у головы без тела обострился, и нюх тоже, да и зрение стало лучше, учуять запах пота, или услышать даже самые тихие шаги отец человека мог теперь с лёгкостью.

Но даже не заметил.

— Кусты смородины все засохли…

Если бы отец человека мог вздрогнуть всем телом, он бы вздрогнул.

А его сын продолжал:

— И воды совсем нет, — он стукнул ногой по громадному баку, ныне пустому, но ранее, до Фиолетовой Луны, всегда заполненному водой.

Немного обдумав услышанное, отец человека ответил:

— А смысл поливать? Всё равно ничего не вырастет же. Земля сгнила.

— И что? Главное… главное, что всё нормально и хорошо, ты так не считаешь, папа? — и сын улыбнулся.

Улыбнулся своему отцу. И отец улыбнулся ему в ответ.

Несмотря ни на что, голове нужно было есть, и еда не вываливалась из обрубка шеи, растворяясь где–то между ртом и кадыком. Поэтому человек кормил его тем, что было в доме, хоть еды там и не имелось почти.

После они пошли к железнодорожной платформе. Человек уселся на неё, держа голову отца у себя на коленях. Он глубоко вдохнул, а потом выпустил воздух из груди сложив губы трубочкой, будто выдыхая сигаретный дым.

— Посмотри, — сказал он отцу, медленно поворачивая его голову. — Разве у нас тут не красиво?

— Красиво…

Отец человека смотрел на низенькие одноэтажные домики дачного посёлка, такие маленькие и родные, спокойные, родной дом, убежище, пусть у некоторых из них выломаны были двери и окна. Даже без тела, даже обездвиженный, лишённый, казалось бы, всего, отец человека чувствовал себя хорошо и спокойно здесь и сейчас, в этой уютной одноэтажности, с высохшей зеленью вперемешку, на руках своего сына.

— Что ты видишь? — спросил он у него.

Человек в ответ недоумённо переспросил:

— Что?

— Ну… — повторил отец. — Что ты видишь–то? Красиво–то красиво, а что ты видишь?

Человек задумался.

Он видел одноэтажные домики, но знал при этом, что за теми домиками, если пройти далеко, а может и не очень, наверняка есть другие люди, другие дома, города.

Тут человек вспомнил о Герберте, но теперь, может, из–за того, что всё у человека было хорошо, а может, по иным причинам, воспоминания об этом высоком, властном, тираничном учёном не вызывали у человека злости.

— Как думаешь, — спросил человек у отца. — Герберт… Он хороший или плохой?

Отец промолчал и двинул глазами из стороны в сторону, хотя его сын этого не увидел.

— Хороший, плохой… легче тебе от этого станет?

— Я бы не сказал, что мне тяжело, пап.

— Мне–то теперь уж явно нетяжело… — отец человека первым захихикал над своей немудрёной шуткой.

А его сын вздохнул:

— Мы ведь дружили… — медленно протянул он, глядя в небо. — Мы ведь правда дружили, он мне помог. А потом всё пошло наперекосяк. Серая земля меняет человека, или власть меняет, а? А может, он изначально был таким, а я этого не видел?

— Вот уж этот вопрос задавать надо не мне.

И они замолчали.

Спустя пару минут первым нарушил молчание отец человека:

— Всё ведь хорошо, так? — он не стал дожидаться ответа. — Так почему у меня такое ощущение, словно меня кинули в воду, и я тону, словно с каждым днём между мной и воздухом слой воды всё толще? Словно медленно иссякает свет, затихают звуки, хотя слышу и вижу я острее…

Человек ничего не ответил.

Голова отца продолжала говорить очень глухо и негромко:

— Я понимаю, что всю жизнь ошибался, мне стыдно за это. Как смешно. Как смешно. Всё плохое, что я сделал в этой жизни, было ради любви матери… Я так хотел ощутить её снова. И ведь было столько шансов! Даже когда с Катей жить начал, я не смог остановиться. Всё, что мне нужно было — перестать. А я не перестал, — голова глубоко вздохнула. — Простила бы меня мама? Я её да. Простила бы меня Катя? Я её давно простил…

В конце концов они пришли на железнодорожную платформу. Теперь по ней ходило уже гораздо меньше людей, чем раньше, точнее, их совсем почти уже не ходило. За время, что прошло после ухода Герберта, человек иногда видел проходящих, но с ними не заговаривал, и они в посёлке не останавливались.

Человек сел на бетон и свесил ноги вниз. Голову отца он поставил рядом.

Он долго смотрел вдаль, где исчезали рельсы, погруженный в тишину остановки внутреннего диалога, в которой раздавались лишь его собственные ритмичные вдох и выдох, пока его не отвлёк отец.

— Посмотри, — сказал он, улыбаясь. — Просто посмотрите на небо, сынок… Посмотри на это небо, на эту землю… Посмотри, разве это всё вокруг… разве было бы оно таким, если бы не был этот мир полон любви?

— Любви?

— Да! — сказал отец человека. — Да, и я… теперь я понимаю. Теперь вижу, каким счастливым можно быть на этой земле, в нашей России, каким же хорошим может быть этот мир несмотря ни на что…

Человек поначалу не мог понять, но, смотря на Фиолетовую Луну, он начал чувствовать, что отец имеет в виду.

Он потрепал отца по волосам:

— Может, ты и прав. Может, и прав…

После они пошли домой, и там, на пороге, отец человека, до этого молчавший, заговорил:

— В шкафу, в моей рубашке… — сказала голова, — та, на которой Катя вышила монограмму, в секретном кармане…

— Что там?

— Ключи от машины, — голос у отца был мягкий и просящий. — Иди и достань.

— Я за ней очень давно не следил. Там нет бензина, и вообще.

— Пожалуйста.

Человек хотел возразить отцу, но голос отца был так слаб, и сам он был так беспомощен, что человек не нашёл в себе сил отказать. Поэтому он молча прошёл в свою комнату, залез в шкаф — и правда, в нужной рубашке нашёл ключи.

— Отлично, — сказал отец из зала, услышав, очевидно, их звон. — Пойдём в гараж. И возьми с собой лопату.

— Папа…

— Пожалуйста. Это то, что нужно сделать. Это то, чего хочу я… Всё. Понимаешь? Для меня уже всё. И я хочу быть с Катей, понимаешь?

— Ладно, ладно… — примирительно сказал человек, подняв руки.

По пути в гараж они захватили лопату, которую человек отнёс в сарай после того, как перекопал огород. А в гараже всё было такое же, как и тогда, когда человек зашёл ещё с целым отцом туда в первый же день, как он ожил.

Чёрная «Волга» поблёскивала в слабых фиолетовых лучах, освещавших помещение через дверной проход. Пыли на тёмной поверхности не было совершенно. Человек почувствовал, что его сердце забилось быстрее, а на спине выступил пот.

— Я побаиваюсь этой машины… ты никогда не…

— Открывай гараж, заводи и едем, — отец человека говорил тихо и решительно. — Едем.

Он с трудом дождался, пока человек закроет гараж, постоянно торопя, понукая, и не успокоился даже тогда, когда машина тронулась и выехала на трассу.

Человек ничего не говорил, поглядывая на волнующегося отца, мышцы лица и головы у того нервно дёргались, а глаза крутились, словно он спал с открытыми глазами.

Но всё–таки он и правда заговорил первым:

— Я хочу… я хочу поехать туда, где я её закопал, — сказала голова. — Я хочу, чтобы ты закопал мою голову вместе с ней.

Человек от неожиданности резко затормозил, остановился, а после ещё и отпустил сцепление. Машина, дёрнувшись, заглохла.

— Что ты сказал?!

Человек поставил голову на приборную панель, чтобы посмотреть отцу в глаза, но тот отводил их.

— Когда только–только всё наладилось, ты хочешь просто взять, и…

— Я хочу, чтобы всё это кончилось. Я хочу к ней! — резко ответил отец человека. — Хочу к моей Кате. Хочу…

У него увлажнились глаза, и, когда он моргнул, по его щекам потекли слёзы. Он не мог их утереть. Это пришлось делать человеку. Он хотел спорить, хотел переубеждать, но понял, что ничего не сможет сделать. Отец всё уже решил.

— Ты снова предаёшь меня, — только и сказал человек, заводя машину. — Снова, как и всегда.

Его отец тихо отозвался:

— Ты не понимаешь…

— Что же, — хмуро ответил человек, — значит, не понимаю. Куда дальше?

Он вдавил газ посильнее, и машина понеслась по хорошо сохранившемуся асфальту дальше от посёлка, вперёд, туда, где асфальт обещал скрыться в небольшом лесу.

Человек и его отец специально смотрели в разные стороны, человек злился, а что думает его отец — он не знал. Поэтому, видел он лишь бескрайние луга высохшей травы и серой земли, пустые и безжизненные, но такие большие, всё–таки красивые, как фотография пост–мортем.

Отец ничего не говорил, изредка говоря куда ехать.

Через час с лишним езды машина въехала в небольшой лесок.

— Это здесь… — выдохнул отец человека. — Первый поворот направо…

Этим поворотом была почти не заметная, наверное, раньше из–за густой травы, но теперь прекрасно просматривающаяся грунтовая дорога, старая и неприглядная. Человек скребнул днищем машины по высокой кочке, и с лёгким испугом его взгляд бросился к лицу отца. Раньше тот бы стал ругаться, но теперь он и не заметил произошедшего. Его взгляд беспокойно блуждал туда и сюда от серой земли до верхушек высохших деревьев, а губы слабо шевелились, и вены на шее слабо пульсировали, будто действительно перегоняли кровь в мозг.

— Ты приедешь на полянку… — сказал отец человека, — ты поймёшь, там дальше тупик… остановись там. Это там. Ты увидишь.

И человек в самом деле увидел на небольшой полянке, куда он приехал через несколько минут, что–то поблёскивающее в ветвях сухого небольшого деревца. Он остановил машину почти впритык к нему и вышел, держа отца за волосы левой рукой, а лопату в правой.

Отец глухо всхлипнул, когда человек приблизился к деревцу. Это оказалась маленькая осина, мёртвая, изящная. А то блестящее в её ветвях — золотая цепочка, безвкусная, некрасивая, несмотря на материал.

— Я подарил её Кате в первый месяц знакомства… Единственное, что я смог купить тогда… — проговорил отец человека.

Сын его поставил голову на землю и взялся за лопату.

— Где копать?

И когда отец человека указал — принялся копать.

Земля копалась легко. Взлетала высоко и оседала, как тополиный пух, иногда попадая на голову отца, но тот не обращал внимания.

— Глубоко закопано? — спросил человек, когда стоял в яме уже по колено

Отец быстро отозвался:

— Да–да… копай! Копай!

Человек копал.

Он не чувствовал усталости, несмотря на то, что взмок.

Глубже, глубже… когда его лопата не пошла дальше, с трудом упёрлась, отец это услышал, и закричал:

— Ну?! Нуууууу?!!

Голос его опять начал теряться, пропадать, так что получалось у него лишь:

— У?! Л’уууууу?!!

Его, конечно, мучило, что он не мог подойти и сам взглянуть в яму.

– ‘его ыыыы ‘ааак ‘олго?!!

Он так тянулся к яме, так пытался заглянуть, что каким–то невероятным усилием оставшихся у него мышц смог сделать так, что голова упала на бок, но этим всё и кончилось, это всё лишь ухудшило, потому что теперь голова лежала лицом от ямы, и видеть даже тех мелочей, которые он видел ранее, отец не мог.

Он лишь слышал, как человек, пыхтя, словно нарочно вылезает из ямы медленно, слишком медленно, вытаскивает оттуда лопату, ещё что–то…

— Смотри.

Отец человека, глядя в могилу, замолчал. Лишь его слёзы капали на белые человеческие кости в полусгнившей одежде.

— Катя…

Человек не стал ни что–либо спрашивать, ни что–то говорить. Опустившись на корточки, он так мягко, как мог, погрузил голову отца в яму и разжал пальцы. Голова упала и ударилась о череп.

Взяв лопату, человек посмотрел вниз:

— Скажи! — горячо взмолился отец. — Скажи что–нибудь, сынок!

Человек подумал и, возможно, что немного через силу, улыбнулся. Он присел на корточки и, посмотрев в могилу, сказал:

— Всё кончилось, чего уж там. Прощай, папа. Не забудь передать привет маме. Я её очень–очень люблю.

И начал засыпать яму землёй.

Он вышел из лесу к машине через час, потому что закапывал могилу так, чтобы вся земля, которая была выкопана, вернулась на своё место. Это показалось ему правильным.

На душе у него было пусто–пусто.

— А вот и ты. Я уж заждался.

Турбо Райдер, опёршийся на свою машину, отпрянул от неё и подошёл к человеку.

— Как отец?

— Я его похоронил. Вместе с матерью.

— Ну и правильно. Что–то кончается, что–то начинается, да?

Человек потерянно молчал. Турбо Райдер хлопнул его по плечу.

— Успокойся. Это ведь то, чего он хотел, правда же?

Человек слабо мотнул головой из стороны в сторону:

— Я спокоен. И я не расстроен. Я… Я не знаю.

Он посмотрел вокруг.

— Всё так пусто теперь, так бесполезно. У меня словно бы ничего нет, и ничего не будет, я не знаю, что мне делать и как, и что…

— Эй–эй–эй! — Турбо Райдер повысил голос и выставил вперёд ладони. — Перед тобой вся Россия, да что уж там, перед тобой весь мир. В тебе память о любящих тебя родителях. И ничего, больше ничего, что могло бы тебя держать. Знаешь, твоему отцу можно даже позавидовать. Смог бы кто–то уйти из этого мира, осознав, как он счастлив жить в нём и как его любит?

— Что? Откуда ты? А… — человек, немного против своей воли, усмехнулся. — Ну, да…

Турбо Райдер продолжал:

— Значит, всё было не так уж и плохо. Значит, что мрака почти и нет.

— Мрака почти и нет…

Человек подошёл к машине отца и притронулся к её уже остывшему капоту.

— Может скажу глупость, но хотелось бы, чтобы у Герберта тоже всё было хорошо.

— Он вовремя остановился, — кивнул Турбо Райдер. — А это очень важное умение. Он смог перестать давить на того, кого любил, так что для него это — тоже начало чего–то хорошего.

— Что? — со смехом переспросил человек. — Того, кого любил? Ох… ох. Теперь–то я это вижу.

Он покачал головой и улыбнулся, стоя перед капотом. После он залез на него и лёг, опёршись на лобовое стекло, так, чтобы смотреть в небо:

— Фиолетовая Луна — что–то таинственное и непонятное, — сказал он. — Как думаешь, смог бы я побывать там?

— Если захочешь, — ответил Турбо Райдер.

— Если захочу…

Человек улыбнулся, потому что его повеселили мысли о том, каково ему было бы на Луне, а ещё он вспомнил отца, вспомнил мать, пусть и воспоминаний о ней было мало.

Все эти мысли: про Луну, отца, мать, даже Герберта, все они были хорошими. Тёплыми. Добрыми. Человек улыбнулся шире.

— Да… — сказал он. — Если захочу, я смогу всё, что угодно. Ведь это мой мир… Знаешь, — сказал он, повернув голову к Турбо Райдеру. — А ведь я… ведь я счастлив. Счастлив жить на этом свете.

А потом человек стало весело и забавно. Посмотрев на Турбо Райдера, он сказал:

— И всё–таки это я тебя выдумал.

— Во–первых, нет, — иронично улыбнулся Турбо Райдер. — А во–вторых, даже если и так, это не сделало бы меня менее реальным.

После, кивнув, он уселся в машину, завёл её, та, взревев движком, рванула по дороге и скрылась в стороне, откуда ранее приехал человек.

А он сам так и остался лежать на капоте старой машины отца, смотря в небо и улыбаясь. Ему было хорошо. Может быть он немного приврал, когда сказал, что счастлив жить на свете, но к этому чувству он был очень и очень близок.

Königsberg (05/2016) — Wehlau (02/2020)