Турбо Райдер (сокращённая версия)

Третья глава

— Мне снились странные вещи… — человек говорил задумчиво, постоянно потирая руки и ноги, он ещё не привык к непонятному ощущению в своём теле. — Очень странные.

У черноволосой женщины, Бабы Яги в этом образе, голос был очень спокойный, обволакивающий.

— Да? Что же?

— То, как я пришёл сюда, мне снилось это словно бы тогда, когда я наелся и уснул вчера…

Человек поскрёб затылок и посмотрел во все стороны.

— После… эм… что ты ещё спрашивала, уснул я или нет, потом я уснул во сне. И мне приснилось, как ты меня убила, — человек охнул и схватился за внезапно очень быстро и гулко застучавшее сердце. — Ужас. Такой страшный сон был.

— Ещё бы не страшный… это страшно, как же иначе. А что после?

— После?

Человек замялся и снова почесал затылок, схватился за виски, упал головой на стол.

— Больно…

Он поднял голову, и стало видно, что глаза его налились кровью, а вены на шее и ближе к вискам вспухли и пульсируют.

— Мне… снилось… мне… , — глаза человека закатились, но он продолжал говорить и говорил то, что не передать и не описать словами живых. — …

— Ш–ш–ш, — Баба Яга приложила ему холодную руку ко лбу и человек сразу обмяк, снова упав головой на стол. — Ишь чего… думал, так просто всё, да? Знаю я, чего тебе там снилось.

— У меня… у меня в голове всё путается… — тихо произнёс человек, не поднимая голову. — Я хочу вспомнить кто я и зачем, как я тут оказался, и что–то даже вспоминаю, но потом какое–то что–то страшное, что–то ужасное, что–то… я вроде бы могу это понять, но что–то во мне не даёт, — пробормотав это, человек отключился.

Легко, как ребёнка, взяв человека на руки, черноволосая женщина переложила его на лавку и накрыла небольшим тканым покрывалом. Человек глухо заворочался и застонал. Баба Яга, теперь уже снова в образе старухи, опять погладила его по лбу и отдёрнула руку.

— Ишь ты… горячий… — она зацокала языком. — Да и я‑то… дура… о таком спрашивать… Спи, уж конечно. Спи.

И человек спал. Ему снилось самое разное, но снилось всё так, чтобы не запомниться.

Когда он проснулся, ему показалось, что сон у него был тяжёлый, без снов, чёрное ничего, дарящее умиротворение и бодрость духа. Поэтому он был доволен.

Он проснулся, когда в избе никого не было. Человек открыл глаза и глубоко вздохнул. Ощущение пробуждения всколыхнуло в человеке столь много приятной безмятежности, что поначалу он долго не мог понять, где же он находится и почему мать не будит его в школу.

После, конечно, он всё вспомнил, и диссонанс порядком испортил ему настрой. Человек быстро, хмуро подскочил с лавки и рванулся наружу, найти женщину с чёрными волосами. Та снова собирала травы. Человек подошёл к ней, почти что подбежал, и когда он уже хотел заговорить, она обернулась к нему и встретила его улыбкой:

— Проснулся? Иди, умойся, а я сейчас тебе поесть приготовлю.

Женщина прильнула к человеку, прижалась головой к его плечу, а после, поцеловав в уголок губы, снова опустилась на корточки, чтобы собирать травы.

А человек стоял ошеломлённый. Чувства в нём пробуждались самые разные. Простой поцелуй разошёлся по его телу пульсирующей волной, от губ до паха. Штаны человека оттопорщились вперёд. Это чувство, чувство возбуждения, совершенно застило ему голову, и он кинулся на женщину, прижав её к траве, целуя, а та, хихикая, прижимала его к себе и целовала в ответ.

Трясущимися руками он спустил с себя штаны, она сорвала с него рубашку. Человеку хватило нескольких толчков, чтобы излиться в женщину. Та обхватила его руками и ногами, не отпуская, целуя в шею, покусывая ухо.

— Ш–ш–ш… Тихо…

И человек в самом деле ощущал, как остывает кровь, как замедляется сердцебиение. Он поднялся как был, почти голый, со спущенными штанами, и переступил через них, идя к колодцам с водой уже голым. Он сам набрал водой большое корыто, залив туда больше десяти вёдер студёной воды, а после опустился туда, не чувствуя холода, только лишь приятную прохладу.

В теле снова начало зудеть. Человек снова поймал себя на том, что невольно ощупывает себя всего: шею, руки, торс, ноги. Всё ему казалось своим, но в то же время не своим. Привычными щипкам пальцев он больше не мог нащупать знакомой отвисшести кожи, но, в то же время, все чувства и эмоции говорили ему, что это его тело.

Человек поднялся, капая водой, ступил на траву, дождался, пока вода в корыте успокоится, и посмотрел на себя как в зеркало. Одна часть его мозга говорила ему, что это тело — сильное, поджарое, кое–где с чётким рельефом мышц, оно не принадлежит ему, что это какая–то ошибка. Другая часть ясно давала понять: всё так же, как и было раньше, а тело — по–прежнему его тело.

От таких раздумий у человека опять начала болеть голова, пульсирующе–сильно. Один из особенно невыносимых толчков боли в голове словно что–то задел в мозгу, и из носа у человека хлынула кровь.

Капли падали в корыто и на траву. Человек почти безучастно смотрел на свою кровь. В глазах у него начинало двоиться. Фонтан крови хоть и бил обильно, но скоро иссяк.

Женщина подошла сзади почти неслышно. Человек знал, что она сзади, но не стал поворачиваться.

— Ты не переживай. Это тело. Оно же глупое и слабое. Это всё пройдёт.

— Что пройдёт?

Ответом ему стал малопонятный жест руками, истолковать который было нельзя.

— Это вот, — ответила женщина. — Пройдёт. Умой лицо и заходи в дом.

Она ушла, а человек постоял ещё немного и в самом деле умылся, оттирая присохшую к верхней губе кровь.

После, как был, голый, человек по мягкой траве прошёл к двум колодцам. Первый — чёрного камня, почему–то невероятно чистого, ни пыли, ни грязи. Второй — камня светлого, поросшего мхом, с какой–то паутинкой на нём. Человеку невероятно сильно захотелось пить. Он скинул ведро в чёрный колодец, достал оттуда немного, на донышке, воды и как следует напился. После из второго, потому что ему захотелось попить воды и из другого колодца тоже. Вода оказалась очень студёная, заломило зубы, а после боль взорвалась где–то в центре головы, но быстро прошла.

Всё такой же обнажённый человек медленно двинулся к забору. Женщина хлопотала в доме, она выглянула из окна. Человек перехватил её взгляд и улыбнулся, она улыбнулась в ответ и продолжила свои дела.

Мысли в голове у человека мелькали самые разные, но какие–то отдалённые и обрывочные. Дом, отец, город… всё это с одной стороны вспоминалось, казалось, что только руку протяни и вспомнишь, а с другой — словно под тяжёлым одеялом было скрыто, оставляя на виду лишь невнятные очертания. Сколько времени прошло с момента его ухода из дому? Где–то в глубине памяти мелькали невнятные воспоминания, связанные со степью, с глубинкой в далёкой стране, с заснеженными, ледяными далями… При попытках вспомнить у человека снова очень заболела голова.

Он вернулся к корыту, оделся и зашёл в дом.

— Садись, стол готов.

Человек сел за стол и налил себе воды из кувшина.

— И всё–таки, мне такое снилось…

— Так что же? Не надо рассказывать о смерти во сне, просто пропусти. Что дальше?

— Ну… — человек поморщился от боли. — Словно бы трое людей пришли меня спасать. Я их знал вроде бы раньше, мы путешествовали вместе, но что и как — совершенно не помню. Очень странно. Помню детство, помню отца, помню как жил с ним, как потом он ушёл, как потом вернулся, а почему–то путешествия не помню совсем.

— Значит, вспомнится позже, — женщина пожала плечами, хлопоча у печи. — Ты бы не забивал себе этим голову… ты говорил, что в город хочешь идти.

— После того, что было там, во дворе? — человек усмехнулся. — Как же можно уйти, когда…

От мыслей об этом человек снова возбудился, он поднялся из–за стола, подошёл к женщине и прижался к ней сзади вставшим членом.

Женщина захихикала.

— Да… давно такого не испытывал… — человек поцеловал женщину в местечко за ухом и сел назад за стол. — Уют, тишина и покой. Последний раз они были лишь тогда, когда мать жива была.

— А она умерла?

— Отец её убил.

— Ох.

Женщина покачала головой, не поворачиваясь к человеку, а тот продолжал говорить:

— Я же вообще за едой так–то в город шёл. А сейчас сижу и думаю: ведь если я приду в город и сделаю там дела, то мне же надо будет возвращаться назад. Хочу ли я этого?

— Хочешь ли?

Человек вздохнул.

— Сложно сказать… — он снова налил себе из кувшина. — У меня такое ощущение, словно я здесь с тобой дольше, чем оно на самом деле. Да и к тебе меня почему–то тянет.

Женщина опять захихикала и обернулась.

— Что, хочется оказаться внутри меня?

— Как грубо! — человек улыбнулся. — Ты любишь прямолинейность, я уже понял.

— Так ведь это в самом деле можно устроить… — женщина облизнулась. — И всё–таки. Хотел бы остаться тут навсегда? Признавайся.

— Навсегда…

В голове человека возник образ того, как это могло бы быть. Очень чётко он представил себя и женщину живущими вместе, как семья. Он и она, хорошая была бы пара?

— Были бы мы хуже, чем мой отец и моя мать? — тон у человека был виноватый. — Мне хотелось бы, чтобы мы были не хуже них.

— А какими были твои отец и мать?

Свои дела с печкой женщина закончила, и потому села за стол напротив человека. Она аккуратно оправила платье, опустила голову на сцепленные пальцы и посмотрела на человека так пристально, что он немного потупил взгляд в непонятном смущении.

— Они… они любили друг друга.

— Если они любили друг друга, то зачем же твой отец убил твою мать?

— Я и сам не понимаю, честно. Но он сделал это. Я, когда был ребёнком, этого не понимал, я очень скучал по ней, когда она пропала. Вроде бы злился даже поначалу, словно она меня бросила, но потом мне хватило ума понять, что она ни за что бы не ушла от меня просто так. Я понял, что что–то случилось. Доставал отца расспросами. Ну, — человек пожал плечами. — Он и признался. Сволочь.

— Почему именно сволочь? Сукой бы назвал. Мудаком. Извергом. Монстром, — женщина сидела уже в другой позе, задумчиво постукивая пальцами по столу. — Сволочь… сволочати, слово такое было. Это сволоченный мусор с пашни. Вообще весь. Земля, трава, коренья какие–то негодные…

— Не понимаю тебя.

— Почему «сволочь»? Ты не назвал его убийцей. Не назвал его так, чтобы выразить ужас и страх перед сделанным. Ты назвал его сволочью. Негодным, но всё–таки человеком. Почему?

— Я…

Человек опять задумался. В рассуждениях женщины определённо был смысл. Он говорил с ней особо не думая над сказанным, но сейчас и правда поймал себя на мысли, что сейчас на отца–то он…

— Может… — неуверенно начал он. — Может дело в том, что мама его любила? И что убийство не принесло ему ничего хорошего? Может в этом дело? Он… он казался мне несчастным, понимаешь? Хотя и мне было не легче. Вымещался–то он на мне.

— Вот, — кивнула женщина. — Теперь мне понятно. А что к вопросу твоему, то я тебя убивать не собираюсь. Да и ты меня тоже. Так что мы, наверное, уже лучшая пара, чем твои отец и мать. По крайней мере в этом.

— А мы пара?

Женщина улыбнулась, взяла человека за руку и поцеловала её. Старые руки человека были мягкими, с парой–тройкой мозолей того, кто изредка возится с землёй. Новые же, слепленные стариком–волком, очеловеченные мёртвой водой и оживлённые живой, были руками воина. Мощные костяшки, жёсткая кожа. Женщине было приятно целовать эти сильные ладони.

Человек не отдёргивал руки, хотя ему всё это казалось необычным. Он снова ощутил, как его естество медленно, но твёрдо вздымается.

— Я снова тебя хочу.

Женщина замурчала как кошка:

— Мр–мр!

— Как–то странно даже, понимаешь? Ещё вчера в бане с тобой из меня словно остатки сил ушли.

— Ты говорил, что чужие места тянут из тебя силы.

— Да, именно! — человек кивнул. — С момента, как отец вернулся, а точнее даже раньше, как земля умерла и сгнила, всё было чужое, вообще всё. А теперь… знаешь, я чувствую себя своим. Чувствую себя хорошо.

Человек снова невольно ощупал себя. Он снова почувствовал эти странные ощущения, от которых опять закололо в голове: тело было чужесвоё, или своёчужое — привычное и непривычное одновременно.

— Ты чего себя за живот щупаешь? — человека прервал голос женщины, которая повернулась к столу, чтобы поставить исходивший паром глиняный судок с едой.

— Да–а–а… — протянул человек. — Просто. Непривычное. Всё такое непривычное.

— Но ты чувствуешь себя своим, так? — женщина смотрела на человека пристальным взглядом чёрных глаз, тот не мог отделаться от мысли, что она знает больше, чем говорит. — А если чувствуешь своим, то это и нормально. Не забивай себе голову, говорю же. Вот, поешь лучше. Картошечка молодая, лучок, молочком запей из кувшина…

— Молоко? Там молоко? — человек мог поклясться, что всего несколько минут назад налил себе из него именно воду, но, нет, в кувшине, и в стакане, куда он налил, было молоко. Не очень жирное, но именно молоко. — Да… и правда, молоко. Видать совсем голова… ох!

Неловко улыбнувшись в ответ на серьёзное донельзя выражении лица женщины, человек быстро переложил себе из судка в тарелку немного еды. Он сам удивился тому, как быстро в нём родилось чувство дикого голода, опять же, очень непривычное, странное чувство. Словно бы раньше он был голоден совершенно иначе, по–другому. А теперь вот так. Пока он ел, женщина сидела и смотрела на него подставив руку под щёку, глядя пристальным, не совсем ласковым, но и не злым взглядом. Этот взгляд можно было назвать внимательным.

— Так всё–таки, город… хочешь пойти туда прямо сейчас? Или вообще?

Не прожевав толком, человек неуверенно улыбнулся и пожал плечами. После — проглотил то, что было во рту, и ответил:

— Вроде как. Но не сейчас. Сейчас я хочу побыть тут… Тут хорошо и уютно, я же говорил. Не думай, что я плачусь, но… То, чего у меня никогда не было. Ведь ты же не против?

— Совершенно не против. Ведь ты ещё не готов. Был бы ты готов — ничто не было бы способно тебя остановить. Тут хорошо и уютно… значит, так и будет.

— Что? Готов? Не готов? Ты о чём? — человек недоумённо отпрянул, но сзади была стена и он ударился затылком. — Ай!

— Ешь, милый.

Женщина встала из–за стола, аккуратно огибая его крупным животом. Человек смотрел на неё с любовью, как специально из телевизора, включенного в большой комнате, заиграло что–то новое про любовь.

— Я люблю тебя, милая.

— И я тебя.

Она отошла к раковине, включила воду, начала мыть посуду.

Человек продолжил есть. Он уже представлял, как он опустошает весь судок и просит добавки, он с трудом доел то, что было у него на тарелке, и больше доесть не смог. Желудок не был набит, но чувство сытости после еды оказалось крепким. Поднявшись, человек довольно огладил живот.

— Как вкусно. Спасибо тебе.

— Конечно, — женщина насыпала на тарелку порошка и яростно затёрла щёткой. — Ты может что–то ещё хочешь?

— Нет, что ты. Я сыт. Правда–правда. Я выйду на улицу, хорошо? Перекурю.

— Сама тебя об этом хотела попросить. Курить в доме — вредно для ребёнка.

Человек вышел наружу, оставив женщину в доме одну. Он вышел на крыльцо и опёрся на небольшой столб, поддерживающий навес.

Человек глубоко вдохнул свежий воздух и, отряхнув с пиджака несколько пылинок, вышел во двор.

Белый дощатый забор и зелёная трава — прекрасное сочетание. Солнце светило ярко–ярко, день выдался солнечный. Человек помотал головой, смотря по обеим от себя сторонам: справа никого не было, а вот слева в свой дворик вышел сосед, он разобрал свою ручную газонокосилку и сейчас аккуратно правил одно из лезвий, держа его на весу. Человек помахал соседу рукой, тот, увидев это, улыбнулся и махнул в ответ, а после утёр пот со лба и поглубже нахлобучил шляпу на голову.

Человек достал из переднего кармана пиджака пачку сигарет и закурил.

Из того же кармана он достал ещё и солнечные очки, надел. Жаркий денёк.

А не пора ли стричь газон? Да вроде бы нет, ещё рано. Тем не менее, человек пригнулся, чтобы посмотреть на траву, чуть ли ни щекой приник к земле, чтобы заценить её длину.

Нет, вполне достаточно.

— Милый, ты чего?

Женщина открыла дверь (из дома донеслись звуки работающего телевизора) и, опираясь руками себе в поясницу, медленно вышла на крыльцо. Её непропорциональная, разбухшая в животе фигура, казалась человеку прекраснее всех фигур на свете. Сделав пару шагов, женщина качнулась и человек, подскочив от земли, сразу бросился к ней, чтобы поддержать.

— Ну, что ты, что ты! Аккуратнее!

— Я… какая я глупая! — женщина пространно улыбнулась и глаза её закатились. — Дурно стало, представь…

Человек поднял её на руки и, распахнув дверь ногой ещё шире, занёс в дом. Прошёл через прихожую сразу в зал, где как раз стояла последняя модель телевизора — антенны блестели хромом, деревянные детали — лаком.

Присев на одно колено, человек положил жену на диван.

— Что же ты так, в такую жару… Ужас какой! Может кондиционер включить?

— Включи… — женщина прислонила лоб к рукаву лёгкого пиджака мужа и закрыла глаза.

Тот кинулся к кондиционеру и щёлкнул выключателем, медленно тот зашумел, заработал, в комнате сразу стало прохладнее.

— Спасибо…

— Не вставай, пока не станет легче.

— Мне уже полегче… Он… толкаться начал… — лицо у женщины было измученное, потное, но выражало оно радость. — Представь — толкается, я обмерла совсем.

Человека мгновенно переполнила невесть откуда взявшаяся нежность, он зарылся носом в волосы жены и поцеловал её в макушку, а после приник ухом к животу. Женщина засмеялась:

— Что ты там хочешь услышать, глупый?

— Может, что–то и услышу!

Но слышен был только шум крови, только лёгкий перестук сердца.

Человек невероятно чётко ощутил, что он счастлив.

И жизнь потекла своим чередом, быстро–быстро, очарованный магией Бабы Яги во многом из–за того, что он сам хотел очароваться, человек жил идеальной жизнью, сформированной из того, что мудрая старуха подчерпнула за годы своего существования и что поведали ей чужие кости в теле человека. Ведь принадлежали они самым разным людям. Какие–то мужчинам, какие–то женщинам, современным и не очень… старые кости, неизвестно как вообще оказавшиеся у Бабы Яги в выгребной яме, были полны старой силы, старых воспоминаний и старых понятий об уюте — домик за городом, вечный отпуск от любимой работы, беременная жена и хорошие соседи, что может быть лучше?

Человек жил. Просыпался каждое утро, стриг газон, после заводил огромную, широченную машину, блестящую твёрдой сталью изогнутых бамперов и хромовых полосок на кузове, и вёз жену гулять. В его распоряжении был целый лес, принимавший самые разные виды — стоило только пожелать. Иногда человек приезжал к озеру, где они с женой ловили рыбу и смеялись солнцу и ласковому дню. Иногда просто на лесную полянку. Порой они катались по дорогам, и никогда, никогда человек не замечал того, что топливо в машине не кончается.

Эту идиллию не изменило даже рождение девочки. Человек благодарил врачей и медсестёр, принявших роды у его любимой жены, не видя, что благодарит он старые стволы деревьев и развесистые кусты.

В идиллии не было места рутине выращивания ребёнка, поэтому, увозя жену с младенцем на руках домой, приехал туда человек уже с двумя любимыми женщинами: с черноволосой, немного постаревшей женой, и с девочкой лет четырех, такой же черноволосой, пошедшей, видимо, целиком в мать.

Смеркалось.

— Не хочу! Не хочу спать!

— Милая, у тебя глаза слипаются…

— Не хочу! — властно и мило девочка топнула ножкой. — Хочу смотреть телевизор вместе с вами!

Человек покачал головой:

— Слишком много телевизора — это вредно. Пойдём, — он хлопнул дверью машины и прошёл под навес, открыл дверь.

Девочка зашла в дом специально топая погромче, что у неё, конечно же, не вышло.

— Давай, заканчивай тут, я сама её уложу… — женщина чмокнула человека в щёку и тоже зашла в дом.

Человек остался снаружи. Он достал мягкую пачку сигарет из кармана, выщелкнул одну и закурил, глядя на небо. Оранжевое и всё более темнеющее, почему–то оно постоянно смаргивалось, затенялось, словно переливалось. Сквозь него прорывался фиолетовый свет. Человек смотрел на это зачарованно, но фиолетовые вспышки ничего не будили в его памяти.

Входная дверь скрипнула.

— Милый…

— Да–да?

— Она балуется и капризничает, не хочет спать. Может быть, ты пойдёшь к ней и что–нибудь сделаешь? Тебя она слушает.

— Да… — человек последний раз затянулся, выдохнул и вдавил недокуренную сигарету в пепельницу. — Конечно. Сейчас.

Зайдя в дом, он снял туфли и прошагал в ванную комнату, где умылся и прополоскал рот зубным лосьоном. Только после этого человек зашёл в комнату дочери.

На её кровати всё сбилось комом: одеяло стояло большим куполом, а подушек и вовсе разглядеть было нельзя. Из небольшого отверстия в куполе поблёскивал любопытный чёрный глаз.

— Так–так–так… — остановившись посреди комнаты, человек развёл руками. — И куда же она делась, доченька–то моя? Как же мне её найти? Ужас–то какой, страсти какие! Срочно пойду искать её по улице, не ушла ли куда!

— Папа–папа, я тут! — девочка выпрыгнула из–под одеяла и кинулась обнимать отца.

Тот захохотал и поднял её на руки.

— Ну и чего же ты не спишь?

— Не хочу! Не хочу спать! — девочка зевнула.

— Вот какое твоё не хочу, у тебя же глаза слипаются!

— А вот всё равно не хочу!

— Хм… Но тебе всё равно придётся лечь спать. Уже очень поздно.

— Тогда посиди рядом!

Человек подошёл к кровати и положил дочь на кровать, после накрыл её одеялом.

— Подоткни, подоткни! — дочь очень любила, чтобы её буквально заворачивали в одеяло, как в кокон.

Конечно же, человек сделал это, и только затем аккуратно сел на краешек кровати. Дочка всё так же лежала с открытыми, поблёскивающими в полумраке комнаты глазами.

— Сказку, папа! Сказку!

— Сказку тебе?.. — человек задумался, потому что ранее он сказок никогда не рассказывал.

Это вообще был первый раз, когда дочка попросила что–то его рассказать. Ранее такого не случалось, за все эти…

— …годы?

— Что, папа?

— Ничего… ничего…

У человека невероятно закружилось в голове, он мотнул ей в сторону и посмотрел в потолок, сквозь который почему–то начал просачиваться фиолетовый свет. Он стал ярче, человек оглянулся во все стороны и начал различать очертания деревьев, травы, какого–то дворика, но всё это окончилось с прохладным прикосновением ко лбу. Словно вспыхнуло всё, а потом вернулось на круги своя. В голове человека сразу завертелись воспоминания о годах счастливой жизни с женой и дочкой.

— Ты что, милый? Что случилось? — спросила жена, не убирая ладонь с его лба

— Да ничего… просто, эм… чушь всякая в голову лезет. Устал.

— Может, пойдём уже спать?

— Я обещал рассказать ей сказку… — человек неуверенно улыбнулся.

Жена тоже, покачав головой. Она убрала ладонь со лба человека и ушла. Тот повернулся назад к дочери.

— Сказку, значит…

— Да–да, сказку! Сказку…

Человек всё ещё никак не могу вспомнить ни одной сказки, даже из собственного детства. Родители что–то рассказывали ему, конечно, особенно мать, но в основном… в основном…

— …эм… Сказку…

— Папа? Так что?

— Турбо Райдер!

Слова родились в его голове сами и рванули наружу так быстро, что человек сам не успел понять, что он сказал.

— Что?

— Турбо Райдер, — сказал он уже спокойнее и размереннее. — Жил да был Турбо Райдер…

— А кто это такой вообще, Турбо Райдер? — глаза девочки загорелись любопытством.

— Это человек. Он, эм… Я думаю, кто–то типа героя.

— Ты и сам не знаешь, кто он?

Человек немного смутился, но тут же взял себя в руки:

— Конечно же! Ведь то, что я о нём думаю, не особо важно, главное — это то, что думаешь о нём ты.

— Ох… непростая сказочка… — глаза девочки сощурились. — А дальше–то что?

— Жил да был Турбо Райдер… — начал человек заново, но дочь снова его прервала.

— А что это вообще значит — «Турбо Райдер»?

— Ох… Это имя такое, милая, — ответил человек. — Турбо — слово, которое обозначает использование турбины. Такая часть двигателя машины. А райдер — это слово из другого языка, ездок, наездник.

— То есть, он что, ездит на турбине?

Человек засмеялся.

— Пожалуй, можно и так сказать! В общем… Турбо Райдер — он ездил по миру и творил добрые дела. Ведь был героем, а герои никогда не сидят на одном месте. Они путешествуют, чтобы творить добрые дела везде, где только окажутся.

— А кому он помогал, папа? Он помогал людям?

— Конечно же!

Лобик девочки пошёл морщинами от раздумий.

— А зверюшкам? Котикам, собачкам он помогал?

— Безусловно! — усмехнулся человек

— Котикам, собачкам, лисичкам, лошадкам, волчикам… У–у–ух! — девочка зевнула. — А что ещё он делал?

— Ох… после всей этой помощи, я думаю, он снова продолжил странствовать по миру и помогать всем. Ведь этим и занимаются герои.

— Ты думаешь? Но разве… разве это не сказка? Чем же она…

Девочка снова зевнула, заёрзала на месте и перевернулась на бок. Человек очень мягко погладил её по голове. После этого поднялся с кровати и вышел из комнаты. Его жена стояла на выходе из двери и смотрела на человека внимательным взглядом чёрных глаз.

— Уснула?

— Конечно. Быстро засыпает…

— Что там ты ей рассказывал? Какой такой Турбо Райдер?

— Да это мне в голову пришло… Просто два слова. Что–то новое и рвущееся вперёд — Турбо Райдер, Турбо Райдер…

— А чем же история кончается?

Человек пожал плечами:

— Знать бы. Не думал о концовке. Плохой я сказочник, да?

И они пошли спать, а наутро всё было хорошо и замечательно. Следующие дни тоже были хороши и замечательны, какими они и бывают у людей, которые добились всего. Собственный дом, любимые жена и дочь и уйма свободного времени притом были вершиной того, что человек мог вообразить.

Он жил как живут все счастливые люди, и каждый день для него заканчивался тем, что он брал дочь на руки и относил её в постель. И каждый раз дочь требовала новых сказок, но не простых, а о Турбо Райдере. Ей чем–то полюбился этот герой.

Человеку пришлось выдумать столько историй о нём, что в конце концов та, самая первая, невнятная, забылась и канула в небытие, и человек стал считать, что Турбо Райдера придумал не он, а эта сказка странствовала по миру и случайно оказалась в его голове.

— Папа–папа, расскажи про Турбо Райдера ещё! Ещё!

— Ну, ещё, так ещё… — говорил человек раз за разом.

После чего рассказывал, рассказывал, рассказывал…

Он рассказывал, как Турбо Райдер летал в космос к далёким планетам, как он покорял целые государства злодеев, как он спасал своих друзей, или как его друзья спасали его самого; как Турбо Райдер не раз жертвовал собой, но лишь затем, чтобы снова восстать из мёртвых, ещё сильнее, чем раньше, и снова спасти всех, не щадя себя самого.

Турбо Райдер великий и ужасный, но не пугающий, он ехал на своей машине, разгоняясь до невероятных скоростей, и ничто не могло его остановить, ничто и никто.

В пять лет дочка человека зачитывалась книжками про Турбо Райдера, в восемь он купил ей его фигурку, в десять — он отвёл её на первый фильм про него, вышедший недавно, в четырнадцать она повесила на стену своей комнаты плакат с Турбо Райдером. В кожаной куртке, в зеркальных очках, в светлых джинсах и тяжёлых ботинках, он смотрел с плаката непререкаемо и твёрдо.

А человек старел. Он и сам не замечал, как его жизнь проносится перед ним. В его памяти чётко фиксировались лишь зеркала, в которые он смотрел, и в зеркалах его лицо неостановимо менялось, из точёного и молодого становясь понемногу обрюзгшим и старым.

Финальным аккордом того, что конец близок, для человека стала смерть его жены.

— Мы… мы ведь прожили хорошую жизнь, да? — спросила она его, вытянувшись на кровати, крепко держа его за руку.

— Конечно… — ответил он, гладя её по волосам, когда–то чёрным, а теперь седым, и смотря в её глаза, слезящиеся, но всё такие же глубокие.

— А ты… ты прожил хорошую жизнь? Ты доволен?

— Если бы я знал. Конечно, я доволен, но… если бы я знал…

— Всё в порядке, правда… всё в порядке… — ответила ему жена, поднеся его руку к своим губам.

Что она хотела сделать, поцеловать её или что–то прошептать в ладонь, чтобы оно там осталось, уже нельзя было сказать. Она так и осталась лежать. Не дыша.

— Милая? Милая?.. Ты…

Человек покачал головой, трясущейся рукой снял очки и лёг рядом с женой. Её тело ещё было тёплым. Она лежала на спине, а он, перевернувшись на бок, обнял её и прижал к себе так крепко, как только мог, но аккуратно, чтобы ей не было больно. Из глаз человека не текли слёзы, потому что последние годы его глаза работали плохо, человеку очень хотелось плакать, но он не мог. Человек закрыл глаза и громко вздохнул. Всё вокруг него сузилось до этой липкой темноты век, остывающей плоти в руках и до нечёткого, неритмичного стука собственного сердца. Чётко осознавая, что если он захочет, то всё будет в порядке, человек лежал, поджав ноги, присогнув спину и голову, и сердце его билось все медленнее и медленнее. В его голове не было мыслей, лишь только звучал навязчивый мотивчик этой песенки:

«Он приедет и придёт

И от зла тебя спасёт,

Турбо Райдер,

Турбо Райдер,

Турбо Райдер!»

А сердце уже почти и не билось.

— Папа… мама… вы… люб…

В этот момент сердце человека остановилось.

И резко закололо.

— А–а–ах!

Человек открыл глаза и схватился за грудь в том месте, куда Баба Яга ткнула его ножом. Сердце билось очень быстро, человек тяжело дышал и оглядывался вокруг, в голове его творился полный кавардак.

Всё та же изба, всё та же женщина с чёрными волосами хлопочет за столом, на столе кувшин с водой, а из окон видна светящая мёртвым фиолетовым светом Луна.

— Я… что это… что это, блядь, было?!

— А? Что? — женщина смотрела на человека так спокойно и невинно, что сначала его это начало было успокаивать самого, но потом неожиданно взбесило.

— Что ты сделала?!! — человек сделал пару шагов от окна, возле которого стоял. — Ты… это ты!! Я вспомнил!! Дай мне уйти!!

— Так я тебя и не держу, — пожала плечами женщина. — Сам же хотел остаться? Ну, вот я тебя и оставила.

— Я… я хотел остаться? Да, хотел, но…

Человек опёрся на подоконник и немного обмяк, утирая ладонью пот со лба. Ярость схлынула, и непонимания в нём тоже поубавилось. Он смотрел всё так же недоверчиво, но уже с любопытством:

— Ведь правда, хотел… но чтобы так?

— Я‑то что могла поделать? Именно этого ты и хотел.

Осторожно ступая, человек подошёл к женщине.

— У меня в голове всё кругом идёт… Совершенно. И я не понимаю, а зачем всё это?

Женщина поднялась из–за стола:

— Странный ты человек. Сам говорил, что хочешь уюта и покоя, так вот же тебе твои уют и покой. А теперь удивляешься ещё, пугаешься… Каждый, кто приходит ко мне, — получает то, что хочет. Раньше от меня требовали другие вещи, но уют и покой ничем не хуже волшебного меча или летающего ковра.

— Но почему жена? Дочь? Эта странная огромная машина, дом, сигареты, газонокосилка? Столько всего… Ай… — у человека снова пошла кровь носом.

— Так твоя же голова, не моя, — усмехнулась женщина. — Точнее, только голова здесь и твоя, а всё остальное — чьё–то чужое: кости, мясо… Кто знает, что осталось на них от прошлых хозяев?

— Что значит? Я… я…

Вихрем в его голове пронеслось то, что доселе вроде бы и вспоминалось, но не очень чётко. Человек глухо вскрикнул и схватился за сердце, которое пронзило острой болью, гораздо острее, чем раньше, ведь сейчас это были воспоминания не о сне, а о произошедшем в реальности. Человек упал на пол, крича уже громче, потому что дальше в его голове начало всплывать то, что делала Баба Яга с его мёртвым телом.

Мышцы под кожей упруго ходили ходуном, что же до самой кожи — она то была обычного цвета, то цвета мокрой серой земли, человек менял цвет словно по желанию, но на самом деле нет. Его колотило, он бился о деревянный пол, а воспоминания продолжали всплывать в его голове. Сама же Баба Яга смотрела на него с любопытством и холодной отстранённостью.

— Тяжело тебе, да? Ой, тяжело… Ну, сейчас станет ещё тяжелее.

В тот же момент женщина на малую долю секунды подёрнулась туманом, или укуталась в невесомую пыль, полетевшую с полок, и этой доли секунды ей хватило для того, чтобы исчезнуть. А на её месте появилась согбенная годами дряхлая старуха в куче серых тряпок, служивших ей одеждой.

Появившись, старуха довольно закряхтела и поплотнее укуталась в накидку из собачьей шерсти, прикрывающую ей плечи.

— Ох–ох–ох… хорошо–то как, милок, хорошо, всё своё, всё родное… Холоднее стало. И-их!

Как–то вроде поднявшись, а вроде и подскочив, Баба Яга встала и начала растапливать печку.

Человек же к этому моменту уже перестал биться в судороге и лежал на полу словно мёртвый, в мокрой от пота одежде и с немного остекленелыми глазами.

Баба Яга толкнула его ногой, он не отреагировал.

— Ты гляди, сломался нешто? Посмотрим–посмотрим…

Старуха взмахнула рукой — тело человека подлетело вверх, а после закинулось само собой на печь, туда, где были навалены–настелены звериные шкуры, постель. Лежал он в неудобной позе, как ненастоящий, искусственный.

— Под себя–то ходить не будешь? — пробурчала Баба Яга, хохотнув, когда разжигала в печи огонь.

Человек, конечно, не ответил.

Очень долгое время Баба Яга занималась своими делами, не обращая внимания на человека. Она любила вести жизнь обычной старухи, умудрённой жизнью и опытом, хлопоча по дому и в садике. Ничто не отличало её в такие моменты от обычной женщины кроме того, что, работая на улице, она частенько посматривала на светящую с неба Фиолетовую Луну (теперь–то не был причин скрывать её деревьями). Иногда старуха улыбалась, но чаще едко кривила лицо, а то и вовсе угрожающе трясла кулаком.

— Ишь ты, чо удумала! Ишь ты! Ишь ты!

Луна оставалась всё такой же безмолвной.

Если бы солнце по–прежнему совершало ход по небу, то прошло бы два дня с тех пор, как человек потерял сознание. Но днями время уже мерить было нельзя и человек очнулся под всё то же самое мёртвенно–безразличное свечение фиолетовой луны.

Первым делом он запросил пить.

— Воды… воды… — пересохшее горло скрипело и сипело, но Баба Яга, бывшая в избе, подала ему деревянный резной ковш полный воды до краёв. Человек выпил его полностью, жадно. — Я… я всё помню. Всё помню.

— И что же ты помнишь?

— Всё. Жизнь заново перед глазами прошла. Вся заново… Как отца убил, как он поднялся, как ты меня убила и съела… — человек дёрнулся было, но удержал себя и лишь немного заёрзал на наваленных шкурах. — Это очень, очень страшно было вспоминать.

— Как убила? Или как съела?

— Что было после. Я ничего не помню. Я пытаюсь и… !

– ? — ответила Баба Яга, спокойно пожав плечами.

— …

Человек схватился за голову. Сосуды на висках вздулись и пульсировали, но не то что бы очень сильно.

–

Первый раз за весь разговор Баба Яга выразила что–то, улыбнувшись.

— Тело — оно глупое… упомнить хочет, а не может. И того боится. Не думай об этом, вот и всё.

– !

— Ну и дурак. Привыкнешь. Ты лучше с печи слезай, да в байну иди, а потом за стол — снедать пора.

Человек потёр затёкшие ноги и осторожно слез вниз.

— Только приходить ко мне не надо, — сказал он, всё так же нервно подёргиваясь. — Я сам.

Баба Яга издевательски ощерилась в ответ.

Выйдя наружу, человек по привычке ожидал увидеть гараж, дом, ряд таких же домов дальше по улице и, самое главное, огромную машину с плавными, словно дутыми, очертаниями. Всего этого уже не было. Осталось всё то, что он увидел когда пришёл сюда первый раз: избушка, не очень большая, выглядящая старой, плетёная изгородь, банька, над которой вился дымок.

Сойдя с порога человек поразился тому, какой густой и мягкой была трава здесь, в пределах изгороди. Она словно ласкала ноги.

Человек шёл нарочито медленно, растягивая удовольствие.

Перед тем, как войти в баню, он немного колебался, но после лишних пары секунд решительно дёрнул ручку на себя и вошёл. Разделся. Прошёл в парную. В нём ещё оставались подозрения, и ещё больше подозрений рождалось.

— Что это вообще за тело такое… — теперь, всё осмыслив и вспомнив, человек видел, что выглядит он совсем не так, как раньше, и осознавал, что человеческого в его теле лишь кости, всё остальное — серая земля. — Оно не рассыплется, если я умоюсь?..

Но, нет. Всё оказалось удивительнейшим образом обыденно. Сердце застучало быстрее, когда комната наполнилась паром, кровь заструилась по жилам, а дышать стало трудно — прямо как обычному человеку. Даже больше, человек помнил, что последний раз жаркая баня его больше вымотала, чем расслабила, но сейчас всё было с точностью до наоборот. Тело, любовно вылепленное его друзьями, оказалось достаточно сильным, чтобы выдержать жар и пар. Человек вышел из бани в хорошем настроении. Мышцы пели, ощущение чистоты тела придавало сил.

Баба Яга уже стояла на пороге избушки.

— Какой молодец, красавец, ух! Была бы я помоложе…

Человек скривился, вспомнив то, что произошло на траве, когда старуха ещё была в образе молодой женщины. Баба Яга очевидно поняла мысли человека и громко издевательски расхохоталась, после чего зашла в дом.

Она ждала его, сидя за столом. Человек уселся на лавку. Всё было так же, как и в тот раз: много еды, напитков. Хотелось поесть, закрыть глаза и расслабиться, но человек сдерживал себя.

— Ты ешь, ешь, — сказала Баба Яга. — Чего приуныл–то?

— На этом месте ты меня в прошлый раз и убила, — ответил человек.

— И что? Кто старое помянет — тому и глаз вон, кхе–хе–хе! Хотя… кто забудет, тому оба, так?

Хмуро посмотрев на старуху, человек принялся за еду — густой суп в глубокой миске. Много капусты и мяса, вкусно. Миска опустела гораздо быстрее, чем человеку того хотелось.

— Вкусно? Ещё?

— Вот уж спасибо… Тот, кто переедает, быстро засыпает.

Старуха расхохоталась снова.

— Тьфу, дурень! Хотела бы тебя убить, уже давно бы… а… — она махнула рукой. — Не хочешь — не ешь, вот ещё, угождать тебе. Скажи лучше, яхонтовый, чего же ты всё не ушёл, раз так боишься?

— И сам не знаю. Тогда не ушёл, потому что не помнил, что и как. А сейчас… я тут столько времени провёл, чего спешить–то?

— Хороший ответ.

Баба Яга вздохнула и подлила человеку в стакан ещё молока.

— Но уходить–то надо будет рано или поздно.

— Это уж точно. Всё–таки отец… как он там? Сколько времени прошло?

Баба Яга едко усмехнулась. Человек сжал в руках деревянную чашку и та затрещала.

— Ты чегой–то?

— Ничегой–то! — передразнил он. — Не твоё дело.

Он успокоился уже через секунду, но всё равно, такая вспышка была для него внове. Опять сюрпризы нового тела? Человек не мог этого понять. Старуха напротив ничего не говорила, смотря как–то уж очень непонятно. Её глаза то казались остекленевшими, то, наоборот, какими–то слишком глубокими.

— Какой–никакой, а отец всё же, — наконец сказал человек. — Мой всё–таки. Хоть и сволочь ещё та.

— Ты сказал, что он убил твою мать.

— Да. Она была очень хорошая. Добрая. А он…

Человек вздохнул, выпил ещё молока и продолжил:

— Он убивал людей. Я не понимал этого, когда был маленьким, но потом, когда мама уже пропала, он ездил на своей машине, пропадал куда–то. Как–то раз я спрятался в багажник и проследил.

— Что же он сделал?

— Женщину какую–то поймал, вывез в лес. Там он выебал и убил, — человек уже ничего не ел и не пил, говоря спокойно, но каким–то немного надтреснутым голосом. — Я видел всё это и молчал. Страшно было. Так и не рассказал ему вообще, что я это видел, но он, я думаю, знал. Он перестал скрываться от меня после этого случая. Ни разу не выпятил, что занимается этим, но и скрывать перестал. Он знал, что я знаю, что он убийца.

— Так зачем возвращаться к нему тогда? Человек плохой, мать твою убил.

Человек не ответил, перебирая в голове совсем–совсем свежие, только недавно снова пережитые воспоминания. Младенцем и ребёнком он не мог видеть много, но многие образы в его голове теперь дышали, пахли, жили.

Образ матери пах духами и лаком для волос, пах выглаженным платьем, пах помадой и любовью. Образ отца пах железом ножа, кровью, кремом для ботинок и одеколоном. Вместе же эти два образа, эти запахи, совмещались как части головоломки.

— Не могу думать о нём, не думая о матери. Не могу думать о матери, не думая о нём. Она бы не хотела, чтобы я его бросил… — человек замолчал надолго, на пару минут, после которых сказал кое–что ещё. — Когда я вернусь — снова его убью, наверное. А может, и не убью.

Старуха молчала. Ни он, ни она говорить не хотели.

Человек хмуро пожевал что–то ещё из мучного печёного, а потом резко встал из–за стола.

— Правда. Уходить пора.

— Так и уходи.

Человек встал, вышел из избы и подошёл к калитке в изгороди. Перед ней он остановился и оглянулся назад.

Баба Яга стояла на пороге и внимательно смотрела ему вслед.

— Ну, ты… — он хотел звучать жёстче, независимее. — Спасибо, что ли.

Старуха не ответила, но и назад в дом не зашла. Человек так и стоял, не в силах оторвать взгляда. Губы его кривились.

— Что?! Ну что мне сказать?!

Старуха молчала, смотря прямо и непреклонно.

Человек тоже молчал.

Это продолжалось минуту, может, две.

Наконец человек повернулся спиной к старухе, открыл калитку и вышел. Он широко зашагал в сторону города, точно зная, где он находится.

Старуха поплотнее укуталась в собачью накидку.

— Дурак ты, — подытожила она, пожевав губами. — Да и отец твой дурак. Два дурака. И мать–то твоя какая дура… Все вы дураки.

Посмотрев наверх, на Фиолетовую Луну, старуха шумно сплюнула:

— Тьфу!

И добавила, утерев губы:

— А уж ты–то, страшилище, дурнее всех. У–у–у-у, я бы тебя… — погрозила она кулаком в небо, но, снова, бессильно плюнув на землю, зашла в избу. Там она, подойдя к горячей печке, и погрев руки, добавила. — Одна я умная!

Кряхтя, Баба Яга залезла на печь, на одной части шкур расположилась, второй частью накрылась, и уснула. Вслед за ней уснула изба. И колодцы с мёртвой и живой водой. И зелёная мягкая трава немного пожухла, засыпая.

Что же касается человека, то теперь, ничем не скованный, он шёл в город. Путь давался ему легко и продвигался он быстро. Человек ощущал явное тождество с окружающей его реальностью: ничто не тянуло из него силы, ничто не высасывало жизненность, сердце человека билось спокойно, печень фильтровала соки, а лёгкие гоняли воздух.

Он думал о Бабе Яге, в основном о моментах, когда она была молодой и красивой, но раз за разом в его памяти всплывало старое, морщинистое лицо, поэтому человек силком заставлял себя думать о городе.

— Какой же он, город? Я там давно не был… правда, давно…

Человек пытался вспомнить всё, что знал о городе ранее, но понимал, что скорее всего это окажутся знания либо бесполезные, либо недостаточные.

А вспоминать надо было быстрее, ведь лес уже редел, и вдали уже виднелись суровые многоэтажные дома. Стоявшие высоко и неколебимо, они тоже казались деревьями, только широкими, источенными ходами.

Человек усмехнулся. Ему это показалось забавным.

— Сплошные леса…

Кроме того, он ещё кое–что подумал:

— Столько всего произошло, даже помереть успел, а теперь раз–раз — и почти в городе!

Теперешний вид многоэтажек ничем не отличался от того, что жил в его памяти, но, приближаясь к городу, человек видел, что кое–что изменилось. Теперь вокруг стояла стена. Не слишком большая, но всё–таки ровно настолько, чтобы никто не мог пройти через неё.

Было видно, что, если идти прямо, то придётся упереться в стену, поэтому человек двинулся в обход и вскорости наткнулся на поля. На них даже работали люди. Они поднимали головы и смотрели на идущего человека, а он смотрел на них, но ни те, ни другие удивления не выражали. Люди вели себя так, словно ничего такого и не произошло, а человек просто не подавал виду. Он шёл через поля, и людей становилось всё больше, особенно много их стало там, где появился широкий тракт, полный всё тех же людей, самых разных: налегке, с поклажей, а то и на телегах, запряжённых, впрочем, тоже людьми. Все они стояли в очереди к огромным каменным воротам, и двигалась эта очередь медленно.

Тем не менее, встав в очередь, человек снова почти что ощутил то, что ощутил на железной дороге: его засосало, хотя и не сильно. Он не мог, да и не хотел ничего делать. Люди шли — шёл и он, люди останавливались — он тоже останавливался. Так, уже очень скоро, понемногу делая шаг за шагом он оказался перед самыми воротами, и охранник в диковинной униформе наставил на человека остриё копьеца:

— Кто таков будешь? Зачем тебе в город?

Человек улыбнулся стражнику и оглянулся по сторонам. Людей было много, очень много.

Какой–то мальчишка, где–то рядом, насвистывал до боли знакомый мотив:

«Он приедет и придёт

И от зла тебя спасёт,

Турбо Райдер,

Турбо Райдер,

Турбо Райдер!»