Ты моя катастрофа

Глава 6. Ян

Действительно ли я хотел этого, хотел, чтобы Эля сняла кофту? О да, но только не так, не при всех, не тогда, когда за дверью около трех десятков человек. Я хотел её позлить, хотел доказать самому себе, что все еще имею над ней власть. За эту неделю она уже трижды показала коготки. Первый, когда я встретил их с подругой у подъезда, прошла мимо, словно меня не существует, словно я пустое место. Второй, когда сбежала от меня через запасной выход. И третий — сейчас.

Мне хотелось наказать её за безразличие, за отстраненность и холод, за то, что пришла поздно вечером в квартиру к пьяным незнакомым людям (и плевать, что именно этого я и добивался все эти годы). За то, что выперлась в неприлично коротких шортах, оголяющих её стройные красивые ноги. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы почувствовать, как начинает твердеть мой член. Вот и сейчас я думал не о красотке, готовой разложиться подо мной прямо на кухонном столе, а о ней, отважившейся прийти сюда.

Она повзрослела, за год из угловатого подростка превратившись в красивую девушку, отстригла каштановые волосы по плечи, тем самым открыв миру свою красивую длинную шею. Шею, на которой я всегда мечтал оставить пару (совсем не пару) своих отметин. Точнее она всегда была красавицей, этого не мог заметить только слепой. Поэтому пришлось сделать так, чтобы её считали отбросом — отброса не пригласишь на свидание. А с теми, кого и это не останавливало, мы с Вадимом разбирались иными методами.

Я запрещал ей общаться со своими друзьями, потому что знал — стоит кому-то узнать её чуть больше, как тот бесповоротно влюбится в неё. Эля умела очаровывать, хотя сама и не догадывалась, какой силой она обладала.

Когда она, стоя одна против толпы, несколько раз пальнула в воздух, у меня, если честно, даже немного отвисла челюсть. Я еле сдержался, чтобы не засмеяться. Моя девочка точно выросла, осмелела и посмела бросить мне вызов. Наконец-то!

Когда она стала моя? Сразу. В самую первую встречу, когда я увидел ее, сидящую под деревом у скейт-парка, маленькую, хрупкую, с неутолимой жаждой в изумрудных глазах. Я увидел в ней то же, что было и во мне — мы оба хотели брать от жизни все, что она могла нам предложить, мы оба были голодны.

Я убедился в этом спустя несколько дней, когда увидел ее из окна, стоящей на доске, на которой она явно не стояла до этого. И этот голод пробудил в ней я, голод, с которым она не смогла смириться. И это было до одури приятно.

Когда она впервые назвала мое имя, я понял, что пропал. В день, когда я впервые с ней заговорил, мне было четырнадцать, ей двенадцать, прямо как Миле. Они вообще были во многом похожи, поэтому так быстро сдружились. А мне до сих пор было больно видеть в ней эту схожесть. После того, что произошло, она не имела права быть чем-то похожей на Милу.

Но когда я видел её в компании парней, что-то тёмное просыпалось внутри меня. Я не знал, что делать с собственными чувствами, я хотел разрушать, хотел быть рядом с ней каждую минуту, считывать каждую ее эмоцию. Я не мог быть с ней, четко понимая, что хочу сломать ей шею каждый раз, когда она смотрела в мою сторону, и не мог без нее. И я ненавидел себя за эту слабость.

В какой-то момент это превратилось в пытку. Встать в семь, собраться и видеть её спину, её волосы, забранные в небрежный хвост, пятнадцать минут, что мы идём до школы в тишине. Я сам загнал себя в эту ловушку. И сам не мог из нее выбраться. Эля думала, что продолжая провожать ее в школу, я наказывал ее. Так и было. Но я и сам словно нуждался в этом наказании и не мог отказаться от него. Ведь это было единственное, что помогало мне снова возвращаться в то время, когда я еще чувствовал себя живым.

Поэтому, когда после уроков учительница задержала меня и сказала о возможной годовой стажировке в другой стране, я решил, что это поможет мне переключиться. Месяц я оформлял документы, о моем отъезде знали только родители, Вадим и тренер. Если бы не все это дерьмо, творящееся в моей голове, я бы вряд ли решился оставить команду. Но врач тоже сказал, что это должно мне помочь. Кто бы знал в школе, что тот самый Ян Громов ходит на приёмы к психиатру и ни дня не может протянуть без таблеток. И всё из-за неё.

Год за границей и правда принес свои плоды. Я был полностью поглощен своей новой жизнью в Европе. Учёба заканчивалась в три, а дальше мы, учащиеся пансионата, были предоставлены сами себе. Чаще всего мы просто садились на автобус и доезжали до города, где заваливались в паб, в котором старшие ребята покупали нам выпивку, или бежали на речку у пансионата, жарили сосиски или девчонок, смотря какое было настроение. А еще я перестал пить таблетки и мог уснуть без них. Мама гордилась моими успехами, тем, что её сын стажировался в другой стране. Это было то малое, что я мог сделать после того, что случилось с Милой.

Я думал, что справился, но, когда я увидел Элю спустя год, рука сама потянулась к карману, в котором я раньше держал таблетки. Ни черта не изменилось, но я продолжал себе лгать. Поэтому, когда я вернулся и Вадим рассказал мне о том, что Эля несколько раз встречалась с парнями и ходила на свидания, я сказал ему, что мне все равно. На что этот придурок на следующей же перемене подошел к ней. И чего бы он не добивался, у него определенно это получилось. Меня все так же бесил каждый, кто находился рядом с ней.

В школе за этот год словно ничего и не изменилось. Через неделю я снова занял пост капитана и быстро влился в привычный ритм. Только вот и Оля, ещё до поездки пытавшаяся добиться от меня взаимности, после моего возвращения стала ещё настойчивей.

Надо признаться, вчера у нее это неплохо получалось. Но потом на моей кухне появилась Эля в обычной домашней одежде, и Оля в своем белом обтягивающем платье пошла к черту.