Тьма Египетская

IX. НЕ ТА

— Что вам здесь надобно? — далеко не любезным образом спросил он всю эту компанию.

Жидки переглянулись между собой.

— Ми до вас дело имеем, — заявил один из наиболее бойких, который поэтому и взял на себя почин переговоров.

Айзик, весь бледный, с исказившимся от злобы лицом, сверкая на Каржоля полными ненависти глазами, рванулся было вперед, но двое приятелей-приказчиков успели вовремя удержать его за руки, уговаривая вполголоса быть как можно спокойнее и благоразумнее.

Каржоль, при этом вызывающем движении Айзика, только крепче сжал в руке свою палку с кастетом.

— Какое дело? — нахмурился он, изображая якобы недоумение.

— Извините, здесь неудобно объясняться, — вежливо, но значительным тоном заметил переговорщик. — Для вас же самих неудобно будет. Ми лучше войдем у ваша квартира.

— Это вздор. У меня с жидами никаких дел нет, если вы не подрядчики, — довольно резко возразил Каржоль. — Коли нужно что, говори здесь.

— Здесь неловко.

— А неловко, так можешь и убираться.

— Однако, ваше сиятельство, позвольте!.. Что такова?.. Зачиво?.. Зачем? — зароптали вдруг голоса в еврейской кучке.

— К черту!.. Дайте мне дорогу!

— Нет, извините, так не можно!.. Позвольте пожалуйста без скандал!.. Для вас самих же лучше!

— Какой скандал и что такое лучше? В чем объясняться мне?

Переговорщик опять решительно выступил вперед.

— Извините, — сказал он. — У вас скрывается одна наша девица.

Каржоль принял в высшей степени удивленный вид.

— Девица?.. У меня?.. Ваша девица? Что за вздор такой!

— Так. То же не вздор… Одна благородная еврейская девица. Ми знаем наверно.

— Да вы с ума сошли!

— Зачем с ума! Отдайте нам наша девица и кончим без скандалов.

— Но уверяю вас честью, у меня никого нет.

— Пфэ!.. Зачем честь, когда ми знаем что есть!.. Ми знаем!.. Ви эта девица хочете на православье навертать… Н-ну, отдайте лучше без скандал… Оставьте это дело… С такой штука кепськи интерес выйдет, вам же хуже будет.

— Однако мне это надоело. Проваливайте! — порешил с ними Каржоль и сделал попытку решительного движения к крыльцу. Но жидки снова преградили ему дорогу и снова загалдели что-то все разом.

— К черту! — гневно возвысил граф голос, замахнувшись палкой. — Прочь!..

Жидки мгновенно расступились.

Пользуясь этой минутой, он взбежал на крыльцо и сильно, обычной своей хозяйской манерой, дважды дернул ручку звонка. Но жидки столь же мгновенно обступили его снова.

В это время камердинер, узнав хозяйский звонок, поспешно отворил дверь, и не успел граф переступить порог, как человек шесть евреев вместе с ним насильно ворвались в прихожую.

— Это что такое?!.. Гони их вон, — крикнул он лакею.

— Но-но!.. Зачем вон… Не пойдем ми вон… Отдайте нам наша девица!

Между тем в прихожую один за другим набиралось все больше и больше евреев.

— Вон, говорю, гони!.. В шею!..

— В шея?.. Го-го! — загалдели жидки все разом. — Извините, нонче нельзя в шея! Не то время!.. Ми объясниться с вам желаем, ми в своем праве!

Шум и гомон еврейской кучки разрастался все больше, становясь и громче, и резче, и настойчивее.

— Вон, мерзавцы! — топнул на них Каржоль, опять замахнувшись палкой.

Но на этот раз такая угроза уже не подействовала.

— Извините, не пойдем ми вон!.. И вы не замахивайтесь на нас из ваших палков!.. Ми не испугаемся!.. Отдайте нашу девицу!

— Я наконец пошлю за полицией, черт возьми! — пригрозился граф.

— За полиция? Очень даже хорошо! Ми и сами пойшлем за полиция! Пускай приходит, будем дожидаться.

В эту самую минуту изнутри кабинета раздался энергичный стук в дверь и сильно задергалась замочная ручка.

Каржоль побледнел и выразительно взглянул на своего человека.

— Разве там еще? — с беспокойством спросил он его вполголоса.

— Там-с. Я, как вы приказать изволили, не пустил их, и даже стеклянную дверь с террасы нарочно колом подпер, что- бы не вышли… Очень плакали и стучались.

— Болван! — в бессильно-бешеной досаде прохрипел ему граф.

«Господи! Что ж это будет теперь? что это будет!?» думалось ему. «Увидит вся эта сволочь, — скандал на целый город»…

А стук из кабинета между тем продолжается порывисто, нервно, не прерываясь ни на мгновение.

— Отворите!.. Отворите мне двери! — отчаянно кричал оттуда вне себя до исступления раздраженный женский голос.

Евреи всполошились еше более.

— Ага!.. Это она!.. Она самая и есть!.. Она! — завопили они на все лады уже заранее торжествуя свою победу. — А что, не наша правда?.. Это так-то честью клянусь, что никого нет?»… Ха-ха!.. Хорошо честю!.. Н-ну, теперь и ми пошлем за полиция, пускай она сама отворяет!..

Этого только бы и не доставало в довершение всей прелести и без того уже великого скандала. Допустить, чтобы полиция открыла здесь Ольгу, Каржоль, разумеется, не мог и потому поспешил остановить одного нз наиболее юных и юрких жидков, который уже собрался было бежать к полицеймейстеру.

— Не надо. Я сам отворю, — сказал он евреям, — и вы сейчас увидите, та ли.

Ключ повернулся в замке но пред изумленной кучкой в распахнутой двери предстала бледная, негодующая, глубоко потрясенная дочь генерала Ухова, столь хорошо знакомая в лицо всему Украинску.

Для евреев это было до того неожиданно и такое постигло их разочарование, что они сразу смутились и даже сконфузились до последней степени, как только можно себе представить.

— Не та!.. Что же это такое? — в полном недоумении переглядывались они между собой.

— Теперь вы убедились?.. Довольно с вас? — обратился к ним граф. — Довольно? Ну, так вон, сию же минуту!

— Что вон!.. Зачем вон, когда, может быть, там еще есть наша девица? — наконец-то очнувшись заговорили в кучке, но уже далеко не с прежней бойкостью и уверенностью. — Может-быть, она запрятана в другую комнату?.. Что мы знаем!.. Надо обиск на поверка сделать…

Но тут, к крайнему удивлению графа, к евреям выступила вдруг сама Ольга.

— Здесь нет никакой вашей девицы, — сказала она голосом, дрожащим от волнения, — теперь по крайней мере нет больше… Но ночью был кто-то… Это наверное… Я слышала женский голос… И этот человек, — указала Ольга на графа, — ночью же увел ее куда-то.

— Шма Изроэль!.. О, значит она в манаштнре!.. Ваймир!.. Она в манаштире вже! — в смятении всполошились и загалдели евреи.

— Бохерим! — горестно воскликнул Айзик, с мольбой обращаясь к товарищам и в отчаянии ломая себе руки.

И кучка вслед за Айзиком опрометью кинулась вон из прихожей, а через минуту уже ни души еврейской не осталось не только во дворе, но и у ворот на улице. Все это гурьбой хлынуло к монастырю, в самом тревожном и злобном возбуждении.