Tyrmä

12. Макеев Михаил Федорович

Мика нисколько не сожалел, что не пошел со старшими товарищами. Не лежала у него душа заниматься общими делами с высоким московским начальством. Мерзавцы в Кремле сидят и мерзавцами рулят. Как себя с ними вести — неизвестно. Лучше всего, конечно, никак.

Да, к тому же, чертовщина, напускаемая по делу и без такового на остров Анзер, предполагает пролитие крови. Без этого в мире — ну, никак не бывает. Без этого мира, черт бы его побрал, не бывает. Самой первой кандидатурой на жертвенный алтарь должен был стать именно он.

А теперь станет старина Игги? Может быть и так, но у того шансов как-то извернуться и выпутаться все же больше. Удалось же ему выскользнуть из смертельных тисков Талергофа! Монах и верой сильнее, и искушениям не податлив. Какой хороший человек Игги!

Мика за несколько минут преодолел расстояние до намеченной кладовки. Спрятанный в камнях кладки фундамента гвоздодер, ржавый и увесистый, помог справиться с навесным замком. Его он поднял как-то с земли, копая какую-то яму хозяйственного или вполне бесхозяйственного назначения. Хорошо, что замок был из новоделов — легкий и хлипкий. Старые монастырские запоры новые власти сняли, потому что для них требовались большущие ключи, которые нанизывали на специальное кольцо не более пяти штук. Иначе таскать было бы совсем неудобно. А теперь у коменданта ко всем дверям ключей на один карман хватало.

Пристроив дужку замка на засов таким образом, чтобы она соскользнула обратно в отверстие для запирания при закрытии, Мика убедился, что доски лежат, а также на фундаменте стоит свечной огарок. Ну, теперь можно действовать. Однако в этот момент он услышал, как кто-то идет прямиком к его нынешнему убежищу.

Любой охранник мог не беспокоиться о троице заключенных, приказом Бокия оставленных на неизвестные цели. И любой охранник прошел бы спешным ходом досыпать до обеда, да вот только не Прокопьев. Очень не нравилось ему, когда такие дела случались безо всякого согласования. Ведь как с начальством: взбредет ему в голову что-то — а потом, вдруг, разбредет. И кто виноват будет? Только тот, кто в это ввязался, причем из всех участвующих — самого низшего звена. Поэтому рыжий охранник решил выяснить, куда делись оставленные им заключенные. На всякий случай.

Он и увидел, что роса на траве сбита не только по пути следования косарей. Узкие полоски следов тянулись к какому-то складскому помещению. Здесь прошел один человек. Что ему нужно внутри, и кто этот человек? Может, и не человек вовсе, а зэк, замышляющий недоброе? Прокопьев достал из кобуры свой маузер и, словно бы, взвесил его в руке.

Вообще, пистолет этот был у него подарочным и даже именным. Награда пришла вместе со званием «старшего караула», когда он, тогда еще просто вохровец, обезвредил обезумевшего от горя и выпитой водки казацкого есаула на железнодорожном переезде Березники.

Все бы ничего, да был тот есаул казаком Первой мировой войны, где и потерял ногу. А потом, в лихую годину безвременья 1918 года потерял всю семью, канувшую в неизвестность после учиненных белочехами расстрелов. Хотя в то время чехи уже прислуживали красным. Но не вынесло сердце старого ветерана визита молодых парней из пригорода, поступивших на службу в ЧК.

Уж зачем они, взволнованные очередным успешным рейдом раскулачивания, зашли к нему и на потеху пристрелили домашнего пса, единственного друга и товарища есаула — никто не знает. Помертвели глаза у калеки, но молодые чекисты решили сыграть в благородство: оставили без малого литр водки, как компенсацию, и ушли по направлению к железнодорожной станции.

Есаул без закуски выпил всю водку, похоронил свою собаку, достал из укромного места карабин итальянского производства и пошел вслед за чекистами. Двоих он пристрелил сразу же, но слезы застили глаза, а тут и пулька в спину прилетела, пущенная из эшелона с соседних путей.

Развернуло ветерана на месте, но удержался он на ногах, только карабин стволом к земле опустил. А тут еще выстрел раздался, прицельный и выверенный. Почему такой? Да потому что угодил аккурат в деревянную культю, разбив ее вдребезги.

Упал есаул лицом вверх, не пытаясь больше ни подняться, ни прицелиться. Только плакал, как могут плакать взрослые мужчины, которым дорогу слезам открыла проклятая водка.

А тут и сам стрелок подошел, рыжий вохровец, отшвырнул ногой карабин, достал штык-нож и несколько раз ткнул им в беспомощное тело. Герой, конечно. Очень гордился потом своим выстрелом в деревянную ногу — так только на стрельбищах да в тире попадают. Заслужил повышение по службе и наградное оружие.

Доставая свой маузер, Прокопьев всегда непроизвольно оценивал его, как дорогую награду. Приблизившись к дверце, он заметил еще одну странность: замок висит, как и положено, однако дужка находится вполне в открытом состоянии и носит следы взлома. Если кто-то проник внутрь, кто ж его тогда запер? И следов больше не видно.

Именно из-за таких странностей и не стал поступать охранник по Уставу караульной службы, то есть, поднимать тревогу, а сам решил посмотреть, что бы это все значило. Он открыл дверцу и заглянул внутрь.

Внутри было пусто и как-то стыло. Предутренняя хмарь Белой ночи не требовала, чтобы глаза привыкли к полумраку внутри кладовки. Но никого видно не было, только ступени, выложенные таким же камнем, что и фундамент, спускались куда-то вниз. Прокопьев шагнул внутрь, прислушиваясь и поводя дулом пистолета.

Ему показалось, что он слышит какое-то сдавленное то ли кряхтенье, то ли урчание. Определить точно характер звука было трудно, но определенно он был. Рыжий охранник еще раз повел стволом своего маузера справа налево, а потому рухнул, как подкошенный.

Так случается, если сверху внезапно падает что-то тяжелое. На этот раз упал барон фон Зюдофф собственной персоной, изо всех сил до этого пытающийся удержаться где-то под крышей. Он и невольно кряхтел, напрягаясь изо всей своей мощи.

Пистолет укатился по ступеням во мрак — хорошо, хоть самопроизвольно не выстрелил — за ним отправился и короткий ржавый ломик, типа гвоздодер.

Прокопьев поднялся на ноги, потирая ушибленную шею, Мика встал тоже.

— А, землячок! — обрадовался охранник. — Ну, вот, наконец, и свиделись на узкой дорожке.

— Не понимайт, — ответил барон. Он здорово испугался, к тому же рыжий был на шесть лет старше двадцатилетнего парня — а это целая пропасть в опыте и решительности. — Их бин больной.

— Сейчас я тебя буду на кусочки рвать, понимать тут ничего не надо, — проговорил Прокопьев, зловеще улыбаясь. — А потом, живого, сдам в оперчасть. Там и оставшиеся кусочки на кусочки поделят!

— Да, страшно, — признался Мика. — Может, все-таки не надо? Я ж ничего не сделал.

— Да ты просто клоун! — взревел рыжий и наотмашь ударил парня по лицу.

Барон, конечно, упал на доски. Да и граф бы упал, да хоть сам император! В голове у него заиграли трубы, из глаз полетели искры — впечатляющее зрелище, но любопытствовать было некогда. Во рту ощущался привкус крови, что, как ни странно, подействовало на него отрезвляюще.

Мика сунул руку под доску, нащупал гвоздь длиной девяносто миллиметров — других размеров и не было — крепко взялся за него возле шляпки и резким ударом воткнул в голень нависшего над ним охранника.

О, это было больно! И тому, и другому. Правда, Прокопьеву было больнее — он даже задохнулся от страдания, исторгнув из себя лишь слабый писк. Четырехгранный кованый гвоздь глубоко вонзился на ладонь ниже колена, собрав возле своего острия все мыслимые болевые точки.

Охранник, открыв рот и выпучив глаза, согнулся в три погибели, намереваясь ухватиться за уязвленную конечность. На Мику дыхнуло запахом перегара и гнилых зубов, что тоже способствовало дальнейшему его действию.

Он нашарил еще один гвоздь и с силой ткнул им в височную долю своего противника. Немедленно тонкая струйка крови потекла у Прокопьева из носа, капая на грудь барона. Сам охранник опустился на колени и захрипел. Вероятно такой поворот событий его устраивал не очень.

А Мика, перевернувшись через голову, вскочил на ноги и, схватив первое, что подвернулось под руку, стал бить им, как молотком, по торчащей шляпке, вбивая ее все глубже в висок охранника. Понадобилось всего пара метких ударов, правда, несколько раз при этом промахнувшись, опуская рукоять маузера — вот что он ухватил — на скулу и макушку.

Вскоре Прокопьев перестал хрипеть.

Мика, не расставаясь с пистолетом, поскакал к входной дверце и запер ее тем же образом, что и раньше. Только после этого он позволил себе перевести дух и прислушаться: ни криков, ни звуков торопливых приближающихся шагов слышно не было.

— Пригвоздил, что называется, намертво, — сказал он и толкнул ногой охранника. Тот не пошевелился.

Мике нельзя было медлить, промедление было смерти подобно. Но что делать-то теперь?

Сначала он подумал подвесить тело Прокопьева за шею, словно бы тот в порыве душевной муки покончил жизнь самоубийством. Но тут же представил, что висельник будет смотреться крайне нелепо, если до этого воткнул себе в голову гвоздь. Обычно самоубийцы так не поступают.

Потом подумал просто бросить охранника, как есть, но опять же отмел и эту мысль. Прокопьева, без сомнения, будут искать, и в этой кладовке очень быстро найдут. И всеми силами примутся за розыски убийцы. Если же тело не обнаружат, то будут искать со всей тщательностью, отчего меньше народу будет задействовано в поисках сбежавшего зэка — в то, что его исчезновение не выявят, он не верил.

Поэтому Мика спустил доски по ступенькам до самой воды, мимоходом проверив ее на вкус — пресная, черт побери! Потом обшарил карманы трупа, обнаружив, к счастью, огниво, запалил от него свечной огарок. Всю форменную одежду с покойника он снял, оставив того в исподнем. Вообще-то ему нужна была только обувка — высокие солдатские ботинки английской кожи — но заодно и гимнастерка со штанами и фуражкой. Все это он спустил вниз к доскам, а потом приволок сюда и тело. К счастью ни луж крови на полу, ни ошметков мозга на стенах не было, а то он всерьез уже намеревался это дело замывать, чтобы не оставить вообще никаких следов.

Бросив фуражку в воду, Мика определил, что течение имеется. Стало быть, куда-то вся жидкость втекает. Ну, и он, собрав с помощью веревки и гвоздей доски в вязанку, поплывет по течению. Подволок был арочный, так что если воды не прибавится, то можно двигаться, уповая на предположение Антикайнена.

Он положил тело Прокопьева по носу своего неказистого плота, а сам побрел сзади, толкая его перед собой. Постепенно глубина под ногами увеличилась, тем самым позволив и самому Мике забраться на доски. Да и вода оказалась чертовски холодной, чтобы по ней бродить!

Подземная река по размерам напоминала, скорее, ручей. Два плота в ней бы не разминулись. Но навстречу никто не попадался, что не было так уж удивительно. Временами откуда-то сбоку по стенкам хода обильно сочилась вода. Вряд ли зимой все это дело превращается в лед. Скорее всего в любое время года здесь держится одна и та же температура. А раз так, то под водой должны жить какие-то подводные обитатели. Твари длиной в два метра с кривыми кинжаловидными зубами. Пиявки величиной с руку, способные зараз выпить всю кровь с теленка. Мокрицы с добрую сковородку, заживо переваривающие все, на что заберутся. Утопленники со всего Белого моря, чьи истлевшие тела жаждут примерить на себя чужую трепещущую плоть.

Мика почувствовал свою полную беззащитность в этой подземной канаве, да еще холод, доселе неощутимый, принялся пробираться сквозь ветхую одежонку и, казалось, хватать ледяной лапой за самое сердце. Он осторожно, чтобы не потерять равновесие, одел на себя гимнастерку Прокопьева и, едва не растеряв в воду остатки гвоздей, накинул поверх плеч штаны покойного. Теперь должно сделаться теплее. А если не сделается, то все равно сделается — по определению и умолчанию. Холод отступит — и баста!

Чувство времени исчезло напрочь. Сколько он уже так плывет: минуты или часы? Поди, свечи может и не хватить, надо ее поберечь. В темноте страшно, ну, да и не в темноте — тоже страшно. Однако страх не помогает выбираться, страх расшатывает нервную систему, что мешает человеку быть человеком. Нервы должны изнашиваться постепенно, по мере старения организма. А иначе можно сойти с ума. Сделаться сумасшедшим в столь юном возрасте — перспектива безрадостная, ведь теоретически впереди вся жизнь. А практически?

Надо гасить свет.

Мика двумя пальцами ущипнул фитиль, тот обиделся и перестал гореть. Сразу же наступила кромешная тьма, которая вкупе с почти полной, если не считать легкого шуршания воды о доски, тишиной навевала оптимистичную мысль о заживо погребенных. Немедленно сделалось трудно дышать. Немедленно подкралась слабость в коленках. Немедленно нужно снова зажечь свечу.

Он открыл глаза, в поисках огнива и понял, что полная темнота — это всего лишь обман зрения. Чтобы что-то видеть — надо глаза открыть, а не плыть, зажмурившись, что он делал после того, как погасил огонек.

На удивление кладка подземного канала слабо светилась. Вероятно, это мох и плесень, наросшие на камни. Света было мало, но его хватало, чтобы видеть контуры руки, поднесенной к лицу. А также обратить внимание на то, что мертвец шевельнулся, а затем и вовсе сел, явно намереваясь вытянутыми скрюченными пальцами уцепиться за Микину шею и наказать его за свое убийство.

«Барон», — прошипел Прокопьев.

— Мама, — ответил фон Зюдофф и в панике принялся высекать огнивом потоки искр.

Как тут же прояснилось, труп лежал в прежнем положении и даже ухом не повел. Все это игры воображения, блин.

— Фууу, — облегченно выдохнул Мика, и тотчас же его волосы ощутили чье-то прикосновение. Волосы зашевелились, и захотелось бежать прочь, подвывая от ужаса. Сердце заколотилось, в мозгу возникли картины, одна краше другой. Сейчас то, что его только легко трогает выпустит острое смертоносное жало, и его песенка будет спета. Или сомкнет чудовищные кривые зубы на его макушке — тогда тем более не спеть!

Он непроизвольно втянул голову в плечи и поднял вверх руки. Та из них, что не держала огниво, моментально нащупала чьи-то ниспадающие волосы и вцепилась в них.

Сразу же почувствовал, что эти волосы довольно крепкие, и если он их не отпустит, то запросто может свалиться с досок. Помогая себе фейерверком от огнива, Мика сделал вывод, что на самом деле это все тот же пресловутый мох, или проросшие насквозь корни сосен с поверхности.

Вот, блин, сколько радости сокрыто под землей!

Некоторое время он плыл относительно спокойно, восстанавливая дыхание и унимая сердечный ритм. Стенки слабо светились, мертвец недвижимо лежал, доски плыли, не встречая сопротивления. Под ногами проплыло белесое тело, слегка извиваясь из стороны в сторону. Если считать, что вода увеличивает размер погруженного в нее предмета, а темнота, наоборот, уменьшает его, то получалось, что длина твари под ногами полтора метра. Это значит, что и глубина должна быть приличной.

Неосознанно Мика сунул руку в воду и тотчас же ее одернул. Действительно, не на рыбалку же он сюда приехал! Сделаться наживкой, чтобы изловить обесцвеченного монстра — ради этого стоило бежать с Соловков!

Барон еще успел криво усмехнуться своим нелогичным и путанным мыслям, как получил удар по лбу. Он был не шибко сильный, но вполне уверенный. А это кто такой? Или что такое?

А это верхний свод, который сделался ниже, чем до этого. Мика пригнулся и вытер лоб мокрой рукой. Коснувшись ею своих губ, сделал неожиданное открытие: а вода-то уже не вполне пресная!

Он вновь запалил свечу и обнаружил, что догнал в своем плавании выпущенную ранее фуражку. Значит, течение сделалось медленным. Значит, выход недалеко. Или — значит, что центр Земли тоже поблизости. Куда-то они с Прокопьевым приплыли.

А вот и связка досок перестала двигаться окончательно. Это потому, что концами уперлась в естественное препятствие. Тупик? Не может быть, ведь вода определенно морская, пусть и смешанная с пресной.

Делать нечего, нужно заниматься исследованием — не сидеть же здесь сиднем. К тому же что-то поблизости явно изменилось. Что? Шум. Доски не двигаются, а шелест слышен — то громче, то тише. Да это же волны! Точнее, это морской накат. Или сестра клаустрофобии — галлюцинация.

Мика осмотрел препятствие впереди и пришел к выводу: скала. Теперь бы хотелось выяснить: нависает или лежит? Он потушил свечу и принялся очень внимательно присматриваться к воде. Вроде подсвечивается с той стороны, а вроде бы и нет. Вообще-то дневной свет должен через воду проходить запросто. Вообще-то, неясно, какое сейчас время суток.

Делать нечего: нужно лезть в воду. Мика разделся донага, на этот раз почему-то совершенно не чувствуя холода.

— Ты, землячок, за вещами моими присмотри, — сказал он Прокопьеву перед тем, как спускаться с плота.

Труп, естественно, промолчал. Вот было бы неестественно, если бы тот ответил!

Барон осторожно, втягивая в себя тощий живот, опустился в воду. Эх, не крещенская водичка! Того и гляди, судорога набросится.

Под ногами дна он не ощутил, зато руками нащупал явственный выступ, на ладонь ниже кромки воды. То есть, можно поднырнуть и плыть. А потом уткнуться головой в камень и захлебнуться. Однако такая перспектива его не устраивала.

Тогда Мика высвободил одну доску и подтолкнул ее перед собой. Она всплыла под скалистый выступ самым натуральным образом, но вперед продолжала двигаться вполне легко. Настолько легко, что через какой-то метр вовсе вырвалась из рук и опустилась ко дну концом, за который держался Мика. При этом стоило только слегка подтолкнуть, как доска вообще уплыла куда-то. Понятное дело, куда — на поверхность.