ПРЕСТУПЛЕНИЕ НЮРЫ УВАРОВОЙ

1

Новый поселок спал, залитый неживым светом ночного северного солнца.

Касаясь друг друга плечами, они медленно шли посреди пустынной улицы. Неубранная щепа мягко пружинила под ногами. Пахло сырым деревом и свежей оконной замазкой.

Нюра веточкой отгоняла мошкару. Михаил сбоку пристально смотрел на нее, пытаясь раз и навсегда понять, почему так глупо робеет, когда остается с Нюрой наедине. Но чем сильней хотел он решить эту загадку, тем больше убеждался, что разобраться тут никак невозможно. Оставалось только радоваться тому, что непонятная Нюра живет на белом свете, шагает сейчас рядом с ним и отмахивается от назойливой мошкары жиденькой веточкой. И Михаил радовался.

В промежутках между домами мерцала река. По-ночному тихо было в поселке, даже угомонились работяги громкоговорители, а жизнь на реке шла своим бессонным ходом: глухо скрежетали лебедки на сплоточных станках, на дровяной бирже тонко визжала далекая пила-балансирка, белой нарядной тенью скользнул двухпалубный пассажирский пароход.

Со стороны запани раздался протяжный крик:

— Лесу-у дава-ай!..

— Не может Полозов тихо работать, — осудила Нюра. — Кубометры нагоняет!

Чтобы поддразнить ее, Михаил спросил:

— Говорят, в этом месяце он тебе на пятки наступает?

— До конца месяца еще два дня. Все равно мы Полозова обставим!

Она хвасталась. Михаил снисходительно усмехнулся. Похоже, его радовали такие вот мелкие Нюрины недостатки, потому что давали ему безотказную возможность хоть на минуту почувствовать свое превосходство над Нюрой. В обычное время всегда как-то так получалось, что она брала над ним верх. В глубине души Михаил считал: все дело в том, что любовь обезоруживает человека, и нелюбящий или любящий так себе, маловато, всегда оказывается сильнее. Его только смущала мысль: если так, почему же тогда все человечество стремится к любви и видит в ней счастье всей жизни? Ведь не хотят же поголовно все люди-человеки стать безоружными слабаками? Здесь была какая-то неточность, просчет какой-то, но Михаил пока еще не был готов разобраться толком во всей этой нескладице…

Нюра щелкнула веточкой по невысокому срубу строящегося дома и сказала озабоченно:

— Что-то надоела мне одинокая жизнь! Вот кончим сплав, сразу начну женишка искать. Придешь на свадьбу?

— Пригласишь — так приду… — хмуро отозвался Михаил.

«Испугался!» — удовлетворенно подумала Нюра и вдруг отчетливо представила свою свадьбу в новом доме: нарядных подруг, стол, накрытый перекрахмаленной неподатливой скатертью, капельки смолы на непросохших стенах. Она и Михаила увидела на свадьбе — только не гостем, совсем не гостем…

Нюра осторожно покосилась: не догадывается ли Михаил, в какие дали забрела она ненароком в мыслях? Но тот сосредоточенно теребил свой вихор, видать, все еще никак не мог опомниться после приглашения на свадьбу.

Они прошли мимо дома ИТР. У раскрытого окна сидела в накомарнике ленинградская студентка-практикантка и читала пухлую книгу.

— Вот взяла моду! — фыркнула Нюра.

Ей и на самом-то дело смешно было, что практикантка читает в накомарнике. А кроме того, Нюре давно уже казалось, что между практиканткой и Михаилом что-то есть. Любовь не любовь, а так, на симпатию тянет. Он ведь тоже недавно был студентом, — так, может, на этой вот студенческой основе? Недаром лучшая Нюрина подруга Даша Савушкина говорит, что одинаковые условия жизни всегда порождают сходство интересов.

И теперь Нюра нарочно закинула удочку, чтобы проверить: согласится с ней Михаил или станет защищать студентку. А Михаил ничего не сказал, даже не усмехнулся, так что никак нельзя было понять, на чьей он стороне. «Воздержался? — неодобрительно подумала Нюра. — Вот тут и раскумекай, есть у них что-нибудь с практиканткой или ничегошеньки нету…»

На крыльце общежития Нюра подала руку на прощание.

— Спешишь? — обидчиво спросил Михаил.

— Не стоять же тут. Увидят — тебя первого осмеют.

— А мы в коридор зайдем! — храбро сказал Михаил, толкнул дверь и торопливо шагнул через порог.

Они стояли друг против друга у двери Нюриной комнаты и молчали. Знакомый коридор казался Нюре в темноте чужим, настороженно белели прислоненные к стене запасные багровища. И Михаил сейчас был какой-то новый: он как бы и прежним оставался и в то же время был еще кем-то, кого Нюра совсем не знала.

Он взял ее руку, щекотно провел пальцем по твердым бугоркам мозолей и спросил виноватым шепотом:

— Трудно работать?

Нюра замотала головой из стороны в сторону, спеша его разуверить, а сама подумала благодарно: сколько помнит, еще никто никогда не спрашивал у нее, трудно ли ей работать. С нее требовали сверхплановые кубометры, поругивали за нечистую сортировку бревен и перерасход такелажа, а таких вот вопросов не задавали. И почему Михаил спросил: пожалел ее или просто стыдно ему, что у него, парня, мозолей нет, а у девки вот есть? И чего тут больше: немудрящей доброты или так его любовь проявляется? Судя по рассказам бывалых девчат, любовь парней проявляется совсем иначе, а тут — на тебе, сплошные загадки. И все-то у него не как у людей!

Выбившийся из-под фуражки Михаила вихор дразнил Нюру, мешал ей думать. Она все время сдерживала себя, чтобы не вцепиться в этот вихор пальцами. «Все-таки легкомысленная я…» — огорченно подумала Нюра.

Михаил вдруг положил руки на ее плечи и неуверенно потянулся к ней губами. И тогда Нюра с легким сердцем дернула его за вихор, сбросила с плеч руки и захлопнула за собой дверь.

Подруги спали, разметавшись на койках, спали так же буднично и безмятежно, как вчера и позавчера, а учетчица Фрося в дальнем углу комнаты даже похрапывала. Нюре захотелось разбудить их всех и поделиться с ними своей радостью. Она прижалась горячей щекой к прохладному дверному косяку и от всей души пожалела девчат за то, что они могут спать в такое время.

В коридоре послышались удаляющиеся шаги, загремело опрокинутое багровище. Даша Савушкина, комсорг и Нюрина соседка по койке, приподнялась на локте и сказала осуждающе:

— Явилась, полуночница!

Нюра забралась к Даше под одеяло, обняла большое теплое тело подруги, зашептала ей в ухо:

— Дашок, какая я сейчас счастли-ивая!

И, все время видя перед глазами склоненное лицо Михаила, его близкий, ищущий рот, она крепко поцеловала Дашу в мягкие сонные губы.

— Ой, Анюта, не доведет тебя гулянка до добра! Все-таки ты ему не пара: он техник, а ты рабочая…

— Не при капитализме живем!

Нюра отодвинулась на самый краешек койки.

— Да, но разница между физическим и умственным трудом у нас еще не изжита полностью, — громко и наставительно сказала Даша, будто выступала на комсомольском собрании.

На соседних койках зашевелились девчата, храп в углу оборвался.

— Нашли время политграмотой заниматься, — проворчала Фрося-учетчица. — Ночь-полночь, ни стыда у людей, ни совести…

Даша смущенно кашлянула.

— И чего вскинулась? Ты спи, спи, — сердобольно посоветовала она Фросе, а Нюре шепнула покровительственно: — Ладно уж, так и быть, я тебе помогу. Ты только практикантку из виду не выпускай. Сдается мне, она под твоего Мишку клинья подбивает.

— Сочиняешь ты все…

Нюра попыталась еще маленько отодвинуться от непрошено-зоркой подруги, но дальше было уже некуда, и она перебралась на свою койку. Как там ни крути, а раз уж и Даша заприметила эту пройдоху-практикантку, значит, что-то там все же есть. Известное дело: дыма без огня не бывает.

Она долго лежала с открытыми глазами, думала о себе и Михаиле, о том, так ли уж велика в наше время разница между физическим и умственным трудом.

2

Нюра обходила запань.

На первый взгляд сплавщики из Нюриной бригады производили неказистое впечатление: больно уж все они были молоды и по-ребячьи несолидны. Корреспондент областной газеты, посетивший недавно запань, долго не хотел верить, что перед ним знаменитая сквозная бригада Нюры Уваровой, о которой часто писала газета. Но, увидев бригаду в работе, корреспондент сразу перестал сомневаться. В газете появилась еще одна хвалебная статья о Нюриной бригаде, а потом целый очерк, посвященный одному лишь Пашке Туркину, обвязчику.

Был досконально расписан весь рабочий день Пашки, все ухищрения, при помощи которых тот экономит секунды. Корреспондент не забыл упомянуть и о синем шевиотовом костюме, в каком по выходным дням щеголяет Пашка, и добросовестно списал с библиотечного формуляра заглавия всех книг, прочитанных Пашкой с начала года. А вот Пашкин отец — старый такелажный мастер, прозванный за строгость Филином, — выпал из поля зрения газетчика. Поэтому и не понял он, почему, закуривая папиросу, Пашка каждый раз воровато озирается по сторонам. И не видел корреспондент, как, подходя к своему дому, прославленный обвязчик чисто-начисто вытряхивает сор из карманов, чтобы не подвела его какая-нибудь завалящая табачинка.

С пожилыми сплавщиками, кичащимися своим многолетним опытом, Нюра уживалась плохо. С ними было много возни: мужская гордость их никак не хотела мириться с тем, что на старости лет приходится подчиняться какой-то девчонке. Все ее успехи они объясняли везеньем, пробовали учить Нюру и кончали тем, что попадали в бригаду Полозова.

Нюра неторопливо переходила от звена к звену. Было в работе бригады что-то сродни сражению: из молехранилища непрерывным потоком поступали бревна, приплывшие с верховьев реки, смешанные по сортам и породам, неорганизованные. Нюриной бригаде предстояло обуздать эту дикую таежную вольницу, приспособить ее к далекому и безаварийному пути на стройки и лесопильные заводы.

В воротах запани в бой вступал авангард бригады, разворачивал бревна в поперечную щеть, чтобы удобней было сортировать их на воде. Стоя на низких мостиках, сортировщицы выхватывали баграми плывущие по главному коридору бревна и загоняли их в боковые коридоры: пиловочник к пиловочнику, шпальник к шпальнику, дрова к дровам. Ослепительно сверкали на солнце мокрые багровища, голые розовые пятки девчат выбивали частую дробь на дощатых звонких мостиках. Работа здесь живая, быстрая: не успеешь вовремя выхватить нужное бревно из щети — беги потом за ним по бону и под насмешками подруг толкай против течения враз потяжелевшую лесину в свой коридор.

А потом в дело вступала Нюрина тяжелая артиллерия — сплоточные станки. Неумолчно скрежетали лебедки, массивные кронштейны сжимали отсортированные бревна в пучки. Не успевали кронштейны еще остановиться, как на стиснутые, присмиревшие бревна прыгали обвязчики — краса и гордость Нюриной бригады, — проволокой крепили концы пучков. Проволока сегодня выдалась новая, мягко обожженная. Пучки вылетали из станков один за другим, плотные, крутобокие, — до самого Архангельска доплывут, не растеряв по дороге ни одного бревнышка. Держись, Полозов!

На сортировке Нюра добрый десяток минут выстояла возле новенькой работницы Ксюши. Сплавной этот кадр был мал росточком, с виду совсем девчурка-школьница. И хотя багор еще плохо слушался Ксюшу, но Нюра своим наметанным глазом углядела уже, что из нее выйдет толк.

Все у новенькой было малое: руки, ноги, косички. Вот только какой-то бригадный шутник всучил ей багор, рассчитанный на великана, да еще фамилия Ксюше досталась такая размашистая, что во всех списках и ведомостях не вмещалась в графу «фио» и торчала длинномером в пучке коротья.

Нюра молча взяла у Ксюши великанский ее багор, отрубила чуть не половину багровища, и работать Ксюше сразу стало легче. Она покраснела от благодарности и сказала тоненьким голоском:

— Спасибочко…

А Нюра подумала: вот такой птахой она и сама была, когда в первое послевоенное лето пришла на запань. Только им тогда потрудней жилось: парни хотя и отвоевались уже, но еще не успели вернуться из армий, и вся мужская работа пришлась на долю Нюры и новых ее подруг. Да и в столовских синих супах тогда крупина за крупиной гонялись с дубиной. Нынешним во всем не в пример вольготней. В конечном счете потому и вольготней, что в свое время Нюре с подругами было тяжелей.

Интересно, сохранится ли это сходство меж ними и дальше? Станет ли Ксюша, когда подрастет, такой же, как и она? Упорство и самолюбие в девчурке угадываются, а в работе это главное. Вот так, не успеешь оглянуться, а эта кроха тебя догонит. А то еще и перегонит! Ишь, как зубенки сжала…

Нюра любила обходы. Злые языки судачили за ее спиной, что она вышагивает по подвластным ей бонам ни дать ни взять заправским генералом. Насчет генерала недоброжелатели явно переборщили, но Нюру радовало-таки, что десятки сплавщиков охотно подчиняются ей. А во время обходов это молчаливое признание ее права руководить бригадой проявлялось с наибольшей силой, и, похоже, именно поэтому Нюра так и любила обходы. В эти минуты она самой себе казалась больше и полезней — в этом все дело.

Никаких неполадок в работе Нюра сегодня не обнаружила. Звеньевые и без нее все решали сами, недаром начальник запани говорил, что звеньевых из бригады Уваровой давно уже пора произвести в бригадиры, да вот беда — бригад на всех не напасешься.

«Понаторели!» — покровительственно подумала Нюра и заглянула в бачки для питьевой воды. И не ошиблась: бачки были пустыми, сюда звеньевые еще не научились смотреть. Нюра сошла на берег, поторопила кипятильщицу залить бачки, чтобы вода успела остыть к жаркому полдню и сплавщиков не потянуло бы пить сырую речную воду.

На другом берегу реки, в кустах орешника, замелькали длинные полосатые рейки. А в сторонке Нюра заметила знакомую желтую треногу и машинально поправила волосы. Ярко горело на солнце лучистое стеклышко, будто дружески подмигивало Нюре и посылало ей привет. У инструмента стоял Михаил, заглядывал в свою хитрую трубу и махал фуражкой реечникам. А те не понимали его и бестолково переходили с места на место, никак не могли угадать, чего он от них добивается. В конце концов Михаилу надоело вытряхивать пыль из своей фуражки, и он припустил к реечникам, придерживая на боку полевую сумку.

«Эх ты, техник геодезический, — с ласковой насмешкой подумала Нюра, — не договорился толком со своими подсобниками, теперь побегай! И чему вас только в техникумах учат?»

Нюра вернулась на станок, надела новые брезентовые рукавицы, кольнувшие пальцы необжитым утренним холодком, и стала на вязку пучков. Она сменила напарника Пашки Туркина, чтобы дать парню передохнуть, а заодно сбить спесь и с самого Пашки, который в последние дни, после хвалебного очерка в газете, больно уж задирал нос. На обвязке Нюра поработала до обеда и вогнала-таки Пашку в пот. Пришлось тому даже о куреве забыть.

3

Обед в столовой подходил к концу, и Нюра взялась уже за стакан компота, когда заметила вдруг неподалеку от себя практикантку. С ленцой непроголодавшегося человека та полоскала ложку в тарелке и все поглядывала по сторонам, точно поджидала кого-то. Уж не Михаила ли? Нюра поймала себя на жгучей неприязни к этой чужой девчонке. Кажется, еще никого в жизни она так люто не ненавидела, как эту чистенькую фифочку.

И что Михаил в ней нашел? Нюра честно попыталась увидеть практикантку глазами парня, но из этой затеи у нее ничего путного не вышло. Она видела в отдельности незагорелые руки студентки, ее коротковатое, не по-поселковому сшитое платье, модную прическу конским хвостом, но все это как-то не собиралось вместе, и Нюра никак не могла понять, может ли такое городское диво приглянуться Михаилу. Будь она на его месте, такая девчонка ни за что ей не понравилась бы, но она тут лицо заинтересованное и не ей решать за Михаила.

Эти обнаженные по локоть руки с ярким фиолетовым маникюром, судя по всему, никогда не держали багра, топора или пилы, а знакомы лишь с карандашом и каким-нибудь циркулем-раскорякой. На месте поселковых парней Нюра никогда бы не полюбила девку, которая не сумеет наколоть дров, вскопать огород, справить всякую иную работу по дому. Но кто их, этих парней, а тем более геодезических техников, разберет? Может, как раз такие вот неумехи им больше всего и нравятся? Недаром говорится: любовь зла — полюбишь и козла.

Уж не культурой ли своей практикантка прельщает Михаила? Вот кончит институт и станет инженером. Там и инженер из нее, а все ж таки ИТР, высшее образование! А Нюре никак не светит подняться выше мастера… Интересно, из какой она семьи? Наверно, папаша тоже инженер, а то и профессор, и дома у них полно книг, вот она чуть ли не с пеленок и пристрастилась читать и копить культуру на Нюрину погибель. А у них в отцовской избе, сколько Нюра помнит, из печатной продукции, кроме школьных учебников, водился лишь отрывной календарь. Да и тот почему-то всегда за предыдущий год, так что календарное воскресенье падало на понедельник, а в високосные годы и на вторник, вечно из-за этого у них в семье была путаница… Вот тебе и вся Нюрина культура! Студенточке бы такой нескладный календарь, пусть помучилась бы.

А может, зря она так навалилась на практикантку и девчонка перед ней ни в чем не виновата? Нюра готова была тут же, не сходя с места, великодушно признать свою неправоту, лишь бы практикантка отстала от Михаила. Мало ей ученых ребят в институте? И еще теплилась надежда, что даже и Михаил может показаться ей с профессорских высот недостаточно культурным. Он ведь хоть и техник, а парнишка простой…

Нюра так упорно рассматривала практикантку, что та обернулась на ее взгляд. На миг глаза их встретились, и Нюра поспешно схватила стакан и залпом допила свой компот. Она тут же разозлилась на себя за то, что допустила слабинку и первая отвела глаза, как бы отдала без боя этой залетной фифочке Михаила, и самолюбиво вскинула голову, готовая постоять за себя. Но практикантка уже вышагивала в проходе между столиками, и спина у нее была такая торжествующая, что даже сладкий компот из сухофруктов показался Нюре горьким. За всю свою жизнь она еще ни у кого не видела такой нахальной спины.

Недовольная собой, Нюра нарочно высидела еще пяток минут и лишь потом вышла из столовой, чтобы практикантка много о себе не воображала и не вбила в голову, что она следит за ней и только о ней одной и думает с утра до вечера. На берегу Нюра уселась на бревнах, которые весной, по высокой воде, выкатали на нужды строительства. Она достала блокнот и попробовала загодя прикинуть, сколько их бригада сплотит до конца месяца, если будет работать так же удачно, как нынче до обеда. Цифры получились солидные, и Нюра повеселела.

— Вот ты где, а я тебя ищу, — сказала Даша Савушкина, усаживаясь рядом с ней. — Разговор есть… — На правах старинной подруги и комсорга Даша бесцеремонно заглянула в Нюрин блокнот и присвистнула: — Все-таки коряво ты пишешь, Анюта!

— Так я же не напоказ, а для себя, — попыталась оправдаться Нюра.

— Все равно коряво. Ты не обижайся, но у тебя сам почерк какой-то… малограмотный, что ли. Сразу видно: всего учения у тебя кот наплакал.

И тогда Нюра поддела Дашу, чтобы та особенно не возносилась перед ней:

— А я на курсы не ездила. И вообще шибко образованную из себя не корчу, как… некоторые!

— Не лезь в бутылку, — посоветовала Даша. — Когда ты говоришь, вовсе незаметно, что у тебя недобор грамотёшки, а на писанину твою глянешь — сразу в глаза кидается. Мой тебе совет: не пиши ничего своему Мишке. Невыгодно это тебе, поняла? Пусть будет у вас… устная любовь!

— Ты хочешь сказать, что он из-за почерка… — не на шутку испугалась Нюра. — Да ведь не за почерк любят!

— Так-то оно так, а все ж не годится жене техника или невесте такие каракули выводить. Самокритики тебе, кума, не хватает, — привычно обобщила Даша и заключила строго: — Осенью в вечернюю пойдешь.

Нюра и сама с радостью села бы за парту — вот если б только при этом не страдало ее самолюбие. Прошлой осенью она поддалась Дашиному натиску и начала-таки ходить на занятия в вечернюю школу. Но с учебой у нее не заладилось. За время своего бригадирства Нюра и сама не заметила, как привыкла к почету: ее именем частенько козырял начальник запани, на торжественных собраниях в честь Октябрьской годовщины и Первомая она всегда сидела в президиуме на клубной сцене. А в школе все вдруг перевернулось вверх тормашками, и Нюра впервые в жизни очутилась в положении то ли лодыря, то ли той самой неумелой нескладехи, с какими она же сама воевала на работе, — выбирай, кто тебе больше нравится!

И главное, все произошло так буднично, мимоходом, будто иначе просто и быть-то не могло. Учительница вызвала Нюру к доске, и та опозорилась перед всем классом, а были тут сплавщики и из полозовской и из ее бригады. На передних партах совестливые ребята стыдливо отводили от Нюры глаза, а на задней кто-то ехидно хихикнул, радуясь позору прославленной бригадирши. Нюра походила в школу еще с неделю, чтобы сразу не догадались, почему она бросает учебу, потом ушла в отпуск, съездила в родную деревню, а после отпуска в школу ни ногой, как ни уговаривала ее Даша…

И теперь Нюра дипломатично сказала:

— Насчет школы там видно будет…

— Я тебе дам — видно! — взвилась Даша. — Пойдешь как миленькая! А не пойдешь… я Мишке твоему пожалуюсь, все про твой почерк расскажу. Поимей в виду: теперь ты у меня в руках. Сознательности не хватает, так любовь заставит тебя учиться. Вот когда я к тебе ключик подобрала!

— Ну и радуйся… ключница! — бессильно злясь на Дашу, выпалила Нюра. — Не знала, что ты такая ехидина. Да разве я виноватая, что мало классов кончила?

Она вдруг живо припомнила, как бегала девчонкой в школу. В их деревне только начальная была, а семилетка — за одиннадцать километров. Да это считалось только одиннадцать, а там, если как следует померить, так и все пятнадцать наберется, зимой не набегаешься… А когда в последний военный год пришла похоронка на отца, мать с горя слегла, а младшенькие — братишка с сестренкой — без Нюриного досмотра совсем захирели. Тут и кончилась вся ее учеба.

И позже, когда мать поднялась, Нюра набавила себе пару годков, благо рослая уродилась, да и пошла на сплав, на эту же самую запань. Тогда не больно-то в метриках копались, каждая пара рабочих рук до зарезу нужна была. Вот на этой же столовке, возле которой сидели они сейчас с Дашей, висел тогда плакат-призыв: «Лес нужен стране, как хлеб и металл!»

— Корявый почерк… — проворчала Нюра. — Другие учились, а я вкалывала, вот и некогда было мне корявость свою ликвидировать. Сама знаешь, не до почерка тогда было! Года три я и карандаша в руки не брала, скажи спасибо, что все буквы-цифры из головы не выскочили, а ты — почерк… Вон мой почерк! — Нюра широко повела рукой, обнимая всю запань с молехранилищем, сортировочной сеткой, сплоточными станками и лентами готовых пучков, вытянувшихся далеко вниз по течению. — У грамотеев буковки на бумаге, а мои буквы — судострой, пиловочник, рудстойка, шпальник… И сырье для той бумаги, которой теперь грамотеи от меня отгораживаются, тоже я дала! Тысячи кубометров через мои руки прошло, а тебе все мало…

Даша растроганно шмыгнула носом и в порыве дружеских чувств приобняла Нюру и похлопала ее по плечу своей широкой сильной рукой.

— Хорошо сказано, — признала Даша. — И все тут правда… да только не вся она тут.

— Как это? — не поняла Нюра.

— А так: это все только объясняет, почему у тебя почерк корявый, но до конца не оправдывает. После войны вон уж сколь времени утекло, могла бы и наверстать.

— Как ты сказала? — живо спросила Нюра.

— Наверстать упущенное могла бы, война уже когда кончилась.

Нюра досадливо отмахнулась.

— Да не про войну я! Как там у тебя: оправдывает — не оправдывает?

— А-а… Объясняет, но не оправдывает.

— Сама придумала? Иль на курсах вам такую установку дали?

— Да не курсы это, а семинар. И никакой установки не было, а вопрос этот затрагивали, у нас на семинаре лекторы подкованные были. Что ж ты, кума, будешь теперь всю жизнь на войну валить? Удобная позиция! А только учти: это слабаки на объективные препятствия ссылаются, а сильные их преодолевают!

— А здорово ты навострилась на своих курсах-семинарах языком чесать! — изумилась Нюра. — Раньше у тебя так складно не вытанцовывалось.

— Хлеб даром не ела, — скромно сказала Даша и тут же огорошила Нюру: — Я все про вас с Мишкой думаю: самое ответственное время у тебя настает.

— Какое еще ответственное? — насторожилась Нюра.

— Эх, кулема! Вижу, ничегошеньки ты не понимаешь, а туда же: счастли-и-ивая…

Даша так противно-похоже передразнила ночные слова Нюры, что у той руки зачесались, и она поспешила спрятать их за спину, чтобы ненароком не стукнуть верную подругу по затылку.

— Подслеповатое твое счастье, бригадир. Смотри, не проворонь. Учти, подобные случаи бывали… — Голос у Даши дрогнул, будто споткнулся о незаметную постороннему глазу кочку. Она без нужды кашлянула и сказала озабоченно: — Не нравится мне эта проныра-практикантка: недавно она прошла тут и все на тот бережок поглядывала, Мишку твоего выслеживала. Глазки прищурила, а сама вся как Лиса Патрикеевна на охоте. Эти тихони самые опасные. И потом, как-никак она в перспективе инженер, а у тебя вон хоть и по уважительной причине, а почерк хромает.

— Дался тебе мой почерк! — рассердилась Нюра и захлопнула злополучный свой блокнот — пусть и с коряво написанными, но зато солидными цифрами бригадной выработки. Вот тут и решай, что важней: красивый почерк или перевыполнение плана? — Что ж мне теперь, из-за почерка и житья нету? Ложись да помирай, так, что ли? Рассудила! А еще комсорг.

Даша обиженно поджала губы.

— Не опошляй…

Сколько Нюра помнила, у Даши всегда были какие-то любимые слова, и она повторяла их к месту и не к месту. Сейчас к ней привязались: «учти» и «не опошляй», а зимой, еще до отъезда на семинар, у нее ходило в любимчиках «не преувеличивай». А прошлым летом Даша по всякому поводу спешила сказать: «С моей точки зрения». Вот чудачка… И далась ей эта точка!

— Не опошляй… И унывать тебе еще рано. Вот увидишь: все у тебя наладится. Осенью в вечернюю пойдешь — р-раз! — Даша загнула палец. — Пойдешь-пойдешь, на этот раз не отвертишься, как миленькая за парту сядешь! А второе… — Даша загодя загнула второй палец. — Не забывай: ты не одна. Мы еще за Мишку твоего повоюем, так запросто этой фифочке не отдадим!

— Мы?! — фыркнула Нюра. — Ты-то чего ко мне примазываешься? Такие дела коллективно не решаются.

— Опять опошляешь. Вот и старайся для такой тетери… Да помочь же тебе хочется: ты такой еще несмышленыш. Думаешь: все уже постигла, а сама… Раз полюбила, Анюта, так борись за свое счастье, а не пускай его на самотек. Учти: опасно это…

— Да ты-то откуда знаешь? Или на семинаре вы и это проходили?

— При чем тут семинар? Я сама разок такую промашку сделала, вот и застряла в холостячках…

Даша прикусила язык, но было уже поздно. Нюра во все глаза уставилась на нее. Она давно уже привыкла к тому, что Даша делилась с ней всем своим заветным, и сейчас ей никак не верилось, что у Даши могла быть какая-то тайная любовь, о какой она и слыхом не слыхала.

— Разве было у тебя что?

— Да уж было, лучше б не было… — мрачно отозвалась Даша. — Не думай, что ты одна такая. Еще когда на лесозаводе работала, нашелся один парень. Как теперь понимаю, ничего особенного в нем и не было, так — карие глазки. А тогда что-то находила… Все мы, дуры, находим! — озлилась вдруг на себя и на всех женщин Даша. — Навыдумываем на свою голову, а потом расплачиваемся… Долго рассказывать, да и неинтересно тебе. В общем, сладились мы и на повестке дня стоял уже вопрос о свадьбе…

— Не любовь у тебя, а прямо собрание, — поддела Нюра подругу. — Слушали — постановили!

Даша отмахнулась.

— Не кусайся, счастливая. На влюбленных я все равно не обижаюсь… Так вот, дроля мой хоть и клялся, что никого ему, кроме меня, не надобно, а сам по сторонам постреливал своими карими. Ну и увела его у меня из-под носа одна учителка… Там и смотреть-то не на что: очки да перманент в мелкое колечко. Но я мерзлые горбыли таскала, а она красным карандашом в тетрадках орудовала, вот и соорудила себе мужа… Увела, а потом в заводском клубе с докладом выступила о коммунистической морали. И находились такие дурни — в ладоши ей хлопали… Вот я и не хочу, чтоб у тебя это самое повторилось.

— Что повторилось? Чтоб в ладоши хлопали?

— Ты глупая или прикидываешься? — рассердилась Даша. — Чтоб Мишку твоего из-под носа не увели — вот чего чтоб не повторилось!

— Не повторится, — убежденно сказала Нюра. — Я ему повторюсь — своих не узнает!

Даша запоздало пожалела:

— И зачем я тебе открылась? Ведь дала зарок никому не рассказывать… Ты уж смотри, чтоб дальше не пошло. Все-таки на авторитет это влияет.

— Могила! — клятвенно заверила Нюра и для большей прочности приложила руку к груди.

— Ты руками не размахивай, а извлекай урок из чужих ошибок, — самоотверженно предложила Даша. — Обидно, если эта практиканточка твоего Мишку уведет. До каких пор, а? Что мы, подрядились женихов им поставлять?

К Нюре пришла вдруг догадка: уж не потому ли Даша так близко к сердцу приняла все ее заботы, что хочет через голову практикантки помериться силами и со своей обидчицей? Похоже на то, что в представлении Даши практикантка эта сливается с лесозаводской учителкой, и, помогая Нюре, она как бы пытается переиграть давнюю свою промашку.

— И ребята наши тоже хороши! — ополчилась Даша против поселковых парней. — Сами от учебы норовят улизнуть, в вечернюю школу их трактором не затащишь, а как жениться — так с дипломом им невесту подавай, будто дипломные девки слаще целуются… Эк их, сердечных, перекосило! Раньше за богатым приданым охотились, а теперь вынь да положь им диплом… Вот так я чуть-чуть замуж и не вышла.

— Чуть-чуть в этом деле не считается, — машинально проговорила Нюра и тут же покаялась: — Прости, Даш, если обидела.

— Было когда-то обидно, а теперь все чаще думаю: может, и к лучшему так-то? На кой ляд мне такой ветреник? Он бы и позже какой-нибудь фортель выкинул, раз флюгер у него в голове. Нет, мало еще у наших ребят самостоятельности, и своей пользы-выгоды вовсе они не понимают! А уж выбор жены им и подавно нельзя доверить…

Нюра почувствовала, что в глазах у нее запрыгали бесенята, и поспешно отвернулась, чтоб неуместным своим весельем не обидеть подругу. А Даша шумно вздохнула и не в ладу с предыдущими своими словами, крест-накрест зачеркивающими ветреного человека, сказала с прорвавшимся вдруг сожалением:

— А был у меня целиком в руках, да вот упустила. Если б кто загодя предупредил — вот как я тебя, — так нет, не нашлось никого… — Она перевела дух и с новым пылом ринулась в атаку: — Ох и шляпим мы в этом вопросе! Такие все единоличники — не приведи бог. И кругом такая неравномерность: на работе техминимум сдаем, курсы повышения квалификации, всякие инструкции, наставления. Даже такие книжки есть, как щи варить и котлеты жарить, а вот как любить и семью крепкую строить, ничегошеньки нету. Каждый в свою дуду дудит, на свой страх и риск, а потом — мокрые подушки и матери-одиночки… А уж туману вокруг любви напустили — не продохнуть! Нежное чувство, неподвластное разуму, и тэ дэ и тэ пэ… И никто ничего не делает, вроде так все и должно быть. У вышестоящих организаций руки не доходят, а на местах всякую инициативу зажимают: я в райкоме заикнулась — так меня на смех подняли. Твое дело, говорят, производство и культурный быт. Дровами и самодеятельностью занимаемся, а любовь на самотек пустили. Непорядок это… Ты-то хоть согласна со мной, счастливая?

— Н-не совсем, — с виноватинкой в голосе призналась Нюра. — Уж больно ты размахнулась: инструкции, повышение квалификации. Да мне, может, по инструкции и целоваться-то не захочется! А, Даш? По-моему, переборщила ты маленько.

— Не опошляй! Я не про такую инструкцию. Тут прежде всего надо всякий туман вокруг любви развеять. Чтоб любовь у всех ясная была, как стеклышко. Пусть каждая дуреха понимает, за что она сама любит и ее за что… А сейчас в этом вопросе такая неразбериха! Вот хоть тебя взять: знаешь, чем ты своего Мишку привлекла?

— Да не завлекала я его! Просто понравилась, наверно.

— У тебя все просто… Понравилась! — передразнила Даша. — А потом разонравишься — так, что ли?

— Типун тебе на язык! — выпалила Нюра. — А еще подруга!

— Я к примеру. Беда с этими влюбленными… А будешь ушами хлопать, так и разонравишься, помяни мое слово. Пора уже всерьез подумать, как Мишку своего покрепче к себе привязать, чтоб назад ему ходу не было.

— Что он, барбос, чтоб на цепь его сажать? Не нравлюсь — пусть уходит, скатертью дорожка.

— Ну а это уж у тебя самый настоящий идеализм! — торжествующе сказала Даша, радуясь, что может так солидно припечатать Нюрины заблуждения. — Заладила: нравлюсь, не нравлюсь… Все на красоту свою надеешься, а в двадцатом веке, учти, одной лишь симпатичной внешности маловато. Если хочешь знать, внешность сейчас — последнее дело. Так, упаковка. Внутренним содержанием теперь надо брать.

— Печенкой, что ли?

— Тебе все хиханьки да хаханьки. Вот упустишь парня, тогда не то запоешь!

— Ты же своего упустила, а мне уж и нельзя? — из духа противоречия сказала Нюра и тут же спохватилась, что зря обидела Дашу. — Ой, Дашк, прости! Вырвалось…

— Ладно уж, перетерплю… — кротко молвила Даша с видом человека, которого хоть жги, хоть режь, а он от своего не отступится и легкомысленную подругу спасет.

Мимо бревен, на которых сидели Нюра с Дашей, прошел бригадный такелажник Илюшка. На запань он приехал из Мурманска, был щупл, но любил бахвалиться силой и получил прозвище Илюшки Мурманца.

Привычным, хорошо отработанным щелчком Илюшка Мурманец взбил надо лбом козырек крохотной модной кепочки, выпятил цыплячью свою грудь и пропел почтительно-ехидно:

— Любимому начальству пламенный привет!

Нюра строго посмотрела на него и распорядилась:

— Проволоку на станки вези, а то по два круга всего осталось.

— Напрасно кипятитесь, ваше бригадирство! — дерзко отозвался Илюшка на правах незаменимого работника. — За такелаж я отвечаю. А когда из-за меня бригада простаивала? Не трудитесь, не припомните. При таком такелажнике не житье вам, а малина. И вообще после сытного обеда вредно волноваться: витамин за калорию заскакивает… Наше вам!

Илюшка щелчком надвинул козырек на лоб и зашагал своей дорогой.

— Уж больно форсит парень, — осудила Даша.

Но Нюра взяла Илюшку Мурманца под защиту:

— Зато расторопный. За такелаж при нем я спокойная.

— О такелаже ты заботишься, а любовь на самотек пустила! — с новой силой после передышки накинулась на подругу Даша. — Преждевременно ты, кума, успокоилась. На красоту надейся, а сама не плошай… Девчонка ты, конечно, из себя ничего: все при тебе и на своем месте. Будь я парнем, обязательно бы тебя выбрала…

— И на том спасибочко! — фыркнула Нюра. — Хоть одного кавалера охмурила. Жаль, ты не парень!

— Да погоди ты пузыри пускать! Тебе бы только посмеяться. Ты суть пойми.

— А вот сути твоей и в бинокль не видно. Все ходишь вокруг да около…

— А ты не перебивай. На какой вы сейчас с Мишкой стадии?

— Какие еще стадии? И все выдумывает, все выдумывает…

— Ну… целовались уже?

— Вот ты о чем… — Шустрые бесенята в Нюриных глазах запрыгали прытче прежнего. — Эта стадия у нас с Мишей на следующий месяц запланирована: с первого числа, благословясь, и приступим.

— Все хорохоришься, а я так понимаю: самая неустойчивая у вас сейчас стадия: и туда может повернуть и сюда… Вот и надо поскорей пускать в дело свои главные козыри.

— Какие еще козыри? — не поняла Нюра. — Вечно ты выдумываешь! Да что мы, в подкидного дурака играем, что ли?

— Будет тебе и подкидной, если вовремя не спохватишься!

Даша говорила так уверенно, что Нюра вдруг оробела. По всему видать, Даша неспроста затеяла весь этот разговор. Похоже, она искренне пытается ей помочь, что-то подсказать и куда-то ее привести, а вот куда, Нюра никак не могла понять. А Нюра не любила, когда другие понимают что-то, а она нет. Она не знала — самолюбие это или что другое. Просто не любила она ходить в непонятливых, и все тут… На миг ей стало так же неуютно, как прошлой осенью в вечерней школе, когда ее вызвали к доске, а она никак не могла уразуметь, чего от нее ждет учительница.

— Ты одно пойми, — вкрадчиво говорила Даша, — красоты добавить — от нас не зависит: что есть, то есть, какой уродилась, такой и живи. Ну, платье там модное, пудра-духи малость приукрасят, об этом мы еще потолкуем. Но Мишка твой парень вроде бы самостоятельный, на него вся эта парфюмерия не шибко подействует…

Нюра с невольной благодарностью посмотрела на Дашу. Она давно уже заприметила, что оценка «самостоятельный», особенно в применении к парням, была у Даши высшей похвалой. И та, ободренная ее смирением, заключила победоносно:

— И завлекательными улыбочками тебе его не удержать: не из тех он… Вот тут козыри твои главные и пригодятся!

— Да какие козыри-то?! — не на шутку разозлилась Нюра. — Что ты все темнишь, как гадалка?

— Твои козыри, твои, чужих нам не надо. Твои кровные и заслуженные… Вот учти: когда на последнем собрании начальник запани тебя хвалил, я неподалеку от Мишки твоего сидела и видела, как он реагировал… Ты хоть слово-то реагировать понимаешь? — обеспокоилась вдруг Даша.

— Да уж как-нибудь…

Даша с великим сомнением посмотрела на подругу.

— Ладно, на твою ответственность… Так вот, Федор Николаевич тебя с трибуны прославляет, а Мишка в зале прямо цветет, до того ему приятно. Со стороны глядеть, будто не тебя нахваливают, а его самого… Соображаешь теперь?

— Выдумываешь ты все!

— Ничуть не выдумываю, охота была… Да не скромничай ты, кума Матрена! Лестно ему, что ты у него такая работящая да знаменитая: бригадир передовой бригады — это не воробей начхал! Он сам хоть и техник, а славы особой не нюхал. Про тебя вон наперегонки областная газета писала и районка, а про него, помню, всего лишь куцая заметка была к Первомаю в нашей стеннушке, вот и вся его слава. Да и то так, информашка. А печать у нас, учти, сила!

— Да не шпарь ты лозунгами! — взмолилась Нюра.

Даша малость смутилась.

— Не в лозунгах дело… Мы всегда ценим то, чего у самих нехватка или вовсе нету…

— Как? Как ты сказала? — встрепенулась Нюра и признала великодушно: — Все-таки не зря тебя на курсах учили!

— Не курсы, а семинар, сколь повторять можно?.. А это уж точно: ценим то, чего у самих недобор. Вот и тебе в Мишке твоем дорого, что он образованный. Само собой, он тебе и вообще нравится как парень… Не спорь ты со мной, уважаешь ты его образование, хоть и сама об этом не догадываешься. Это изнутри, своим ходом идет, понятно? А он в тебе, помимо твоей распрекрасной внешности, прежде всего, славу твою рабочую ценит. Вот это и есть твой главный козырь, я так понимаю… Красота — от счастья, тут уж ничего не попишешь, а слава рабочая целиком от нас зависит. Ее и заработать можно и увеличить, ведь так, бригадир? Вот и жми на этот рычаг, не уступай Полозову первенства.

— А ловко ты повернула! — искренне удивилась Нюра. — То все про любовь талдычила, а приехала прямиком к работенке! И тут не забываешь агитировать нас, грешных… Уж больно ты комсорг, Дарья!

Даша подумала-подумала и сказала твердо, как о давно решенном деле:

— Уж какая есть. Переучиваться поздно… — И припомнила прошлогоднее свое присловье: — С моей точки зрения, обставить тебе Полозова — раз плюнуть. Ты и так уже вперед вырвалась, а лесу в запани полно и проволока мягкая, только сплачивай. Учти, я очень на тебя надеюсь… Одолеешь Полозова — и Мишку своего ненаглядного крепче к себе привяжешь, и ребятам премия отломится, и всей поселковой молодежи почет и уважение…

Нюра насупилась. В Дашиных словах ей почудилось что-то обидное, принижающее и ее и Михаила. Будто подошла скорая на руку ее подруга к ветвистому и незащищенному дереву, что вырастили они с Михаилом, и, не долго раздумывая, хвать топором. И из зеленого дерева, может быть в чем-то и неправильного, но живого, получилось у Даши пусть и более правильное, но серое и мертвое бревно…

— Путаешь ты все. Вот вроде и верно говоришь, а путаешь. Тебя послушать, так выходит: обставим мы Полозова, и Миша мой со всеми потрохами, а Полозов нас обгонит, и Миша сразу меня разлюбит и станет искать себе невесту в полозовской бригаде… Не завидую я ему: несемейная там одна лишь тетка Глафира.

— Не опошляй!

— Оно так выходит, раз он по передовикам стреляет. А тетка Глафира и на доске Почета, и самые вкусные в поселке блины у нее, лучше невесты ему не найти. Где уж мне с ней тягаться? Свое место я знаю!

— А я говорю: опошляешь ты мою мысль. Обгонит Полозов — Мишка, может, и не разлюбит тебя, но главный твой козырь будет битый. А тут еще практикантка маячит, зачем давать ей лишний шанс? А там, глядишь, он и про почерк твой косолапый дознается. Так все одно к одному и липнет… Вот я о чем, а ты опошляешь. И дело вовсе не во мне, а просто тебе самой выгодно сейчас обогнать Полозова — объективная же истина! Да и Мишке твоему приятней любить передовую работницу, а не какую-нибудь недотепу… Человек у нас в труде познается.

— Ой, Дашка, переучили тебя на курсах-семинарах!

— Ничуть не переучили. Разве я неправильно говорю?

— Все вроде правильно, а только уж лучше бы ты хоть разок ошиблась.

— Ну этого ты от меня никогда не дождешься! — не на шутку разобиделась Даша.

Фрося-учетчица затрезвонила в сигнальный рельс, возвещая конец обеденного перерыва. Нюра поднялась с бревен, оправила юбку.

— Зря ты пары развела: уступать Полозову мне и так без надобности. А за сочувствие к моему… косолапому почерку и инструктаж насчет стадий большое тебе спасибочко!

— Вот и старайся после этого для людей, — мрачно сказала Даша.

Нюра сбежала с берегового откоса. Двигалась она по привычке быстро и — со стороны смотреть — весело, но сердце у нее щемило. Хоть и много наговорила Даша ерунды, но сумела-таки растревожить ее.

Судя по всему, на этот раз школы ей не миновать: Даша теперь не отвяжется. Да и для себя самой не помешает грамотой подзаняться: вот уедет Миша по своим геодезическим делам на другую запань — страшновато письма ему писать нынешним почерком. Можно, конечно, притвориться, что рука разболелась, и продиктовать письмо какой-нибудь грамотейке. Но это уже не то: под диктовку ласковые слова говорить — все равно что объясняться в любви через громкоговоритель.

«Ладно, там видно будет, — решила Нюра. — Что это я загодя слезы лью?.. А вот о том, чтоб и на этот раз Полозова обогнать, думать надо. Тут Даша, несмотря на все свои теории, права…»

Заработали сплоточные станки. Дикий голубь-сизарь, прогуливающийся по бережку, у самой кромки воды, при первом же выхлопе станочного двигателя присел от испуга и пружинисто взмыл ввысь. Набирая высоту, он сделал круг над Нюриной головой и подался на другой берег реки, подальше от шумных станков. Нюра проводила голубя глазами и задержала взгляд на том берегу. Но ни Михаила, ни его подсобников уже нигде не было видно. Лишь в дальнем орешнике порой мелькали верхушки реек, будто хотели успокоить Нюру: здесь Михаил, никуда не делся.

4

Голый по пояс, кирпично загорелый Илюшка Мурманец, осторожно руля куцым веслом, пришвартовал перегруженную лодку к станку. Опаленные обжигом фиолетовые круги проволоки свисали с низких бортов.

— Сколько раз тебе говорить, чтоб меньше грузил! — крикнула Нюра. — Утопишь проволоку — заставлю со дна поднимать.

Со дна он проводку подымет

И перевыполнит свой план!.. —

во все горло запел Илюшка Мурманец, чувствуя, что настоящей злости в словах Нюры нет и распекает она его только для порядка, по бригадирской своей должности.

— Не кипятись, ваше бригадирство! — дерзко отозвался он, вылезая из лодки. — Последний рейс, теперь до конца смены хватит каленой паутинки. — Илюшка протянул Нюре бумажный кулечек с голубикой и весело гаркнул в сторону сортировочной сетки: — Девчата, доставайте из сундуков самые лучшие свои платья: вечером в клубе кино «Адмирал Нахимов»!

Нюра притворно нахмурилась, чтобы Илюшка не воображал, будто может безнаказанно высмеивать бригадира, и строго спросила:

— Новой проволоки на складе много еще?

— Как раз Полозову на смену хватит.

— А дальше?

— Дальше опять старье пойдет… — виновато сказал Илюшка Мурманец, словно по его недосмотру запань в последнюю неделю с перебоями снабжалась такелажем и Филин пустил в работу жесткую старую проволоку, вязать которой пучки было гораздо трудней, чем гибкой новой.

Нюра забывчиво мяла в губах крупную дымчато-сизую ягоду из Илюшкиного кулечка.

— У меня рацпредложение… — вкрадчиво зашептал Илюшка, заговорщицки нагибаясь к уху бригадирши. — Давай вывезем со склада всю новую проволоку и припрячем, а? Как раз на завтрашнюю смену нам хватит. Только прикажи, я мигом обернусь. Не успеет стриженая девка косы заплести — проволочка здесь будет!

Нюра внимательно посмотрела на своего расторопного такелажника, будто впервые его увидела. Ее поразило, что вот и совсем несхожие они меж собой люди, а желания их сейчас полностью совпадают. И вся разница меж ними лишь в том, что ей эта хитрость с проволокой нужна ради Михаила, а Илюшке — чтоб их бригада побила полозовцев. Да и о премии он наверняка не забывает. И совсем уж некстати всплыла мысль: «Интересно, говорили что-нибудь Даше на ее курсах-семинарах о таком вот неожиданном совпадении тайных желаний у непохожих друг на друга людей?..»

— Сомневаешься? Боишься, Полозов разузнает? — выпытывал Илюшка. — Да я так запрячу — сам Филин не найдет. Затопим проволоку между станками, а то внутрь понтона запузырим — ищи-свищи!.. И Филина сейчас на складе нету, в контору подался. Все одно к одному… Что ж молчишь? — И чтоб окончательно доконать бригадиршу, добавил: — Опять о нашей бригаде в газете напишут, а то и портретики тиснут! — Илюшка Мурманец выпятил грудь, словно уже позировал перед фотоаппаратом, и показал в улыбке все тридцать два черных от голубики зуба. — Может, и премия перепадет, а мне как раз на мотоцикл не хватает… Куплю мото — тебя первую прокачу. Все пеньки вокруг поселка посшибаем!.. Ну как, везти проволоку?

— Насчет пеньков ты мастер… — уклончиво проворчала Нюра и отвела глаза от вопрошающего взгляда Илюшки Мурманца.

Умом она понимала, что Илюшка затеял неладное, но какая-то неведомая и слепая сила не давала ей приструнить бойкого такелажника и заставить его выкинуть из лихой головы непутевое свое р а ц п р е д л о ж е н и е. Тоже мне рационализатор нашелся! Она вдруг горячо пожалела, что в их бригаде на месте Илюшки не работает какой-нибудь другой, насквозь самостоятельный парень, который сам по себе, без ее ведома, провернул бы все это дело, а она бы даже и не знала, откуда взялась в бригаде победоносная новая проволока. А теперь выходит так, будто она чуть ли не подталкивает Илюшку на этот сомнительный поступок. И уж во всяком случае, не шибко удерживает его…

«Сама во всем и виновата, — с запоздалой прозорливостью осудила себя Нюра. — Вечно лезу во все дырки, вот и отучила ребят от самостоятельности. Вперед будет наука…»

Илюшка Мурманец забыто стоял на боне возле лодчонки, терпеливо дожидаясь, когда бригадирша додумает свою думу. Он машинально клевал голубику из кулька и тут же гостеприимно протягивал его Нюре.

— Так везти или нет? — спросил он наконец, пытливо заглядывая Нюре в глаза. — Что-то не пойму я тебя. Ведь само же в руки плывет — жаль упустить… Везти, а?

— А я почем знаю? — тихо спросила Нюра и опасливо покосилась по сторонам, не слышит ли их кто. И тут же разозлилась на себя за эту вороватую предосторожность.

Илюшка обиженно отдернул гостеприимный кулечек за спину. А Нюра вдруг как-то разом устала от его непонятливости. И вроде бойкий парень, а вот поди ж ты… Тоже мне Мурманец! Все у них там, что ли, за Полярным кругом такие бестолковые? Другой на его месте давно бы уже все понял, а этому надо разжевать и в рот положить. Ну и работнички!

Она вовсе не того боялась, что ей придется отвечать, если Илюшкина горе-рационализация выплывет наружу. Просто ей больно было убедиться, что и она сродни жуликоватому Илюшке. Правда, ради премии Нюра никогда бы на эту махинацию не пошла, а вот после Дашиных мудреных наставлений… Э, да чего там! Как ни крути, а выходит: не такая уж она вдоль и поперек сознательная, как привыкла о себе думать.

Ей припомнился один давний разговор с Дашей. Та уверяла, что в особых случаях иной раз можно и поступиться кое-чем — для пользы дела. А Нюра со всем пылом безгрешного человека настаивала тогда на том, что в жизни нет и не может быть ничего такого, ради чего надо кривить душой. Легко ей тогда было козырять своей принципиальностью! Вот так живешь-живешь и сама себя не знаешь…

— Ладно, пускай Полозов на нашей глупости премии себе зарабатывает! — в сердцах сказал Илюшка Мурманец. — Он-то небось такого случая не упустил бы!

Илюшка швырнул кулечек с голубикой в воду, беспечно запел: «А счастье было так возможно…» — и принялся выгружать из лодки проволоку. Нюре бы уйти сейчас подальше, но она прикованно стояла рядом и пристально смотрела на мельтешенье Илюшкиных загорелых рук, будто никогда не видала, как разгружают лодку. У нее было такое чувство, что разговор их еще не окончен. И похоже, пронырливый Илюшка догадался-таки, что держит бригадиршу возле него, и, когда последний круг проволоки увесисто плюхнулся на бон, снова подступил к Нюре.

— Да не цацкайся ты с Полозовым, этот всегда извернется. Вот увидишь, нам завтра старой проволокой пучки вязать, а твой Полозов новую раздобудет, и мы же еще в дураках и останемся! Вспомни прошлый месяц. Так что не честность это с нашей стороны, а самая настоящая дурость!.. Ну, решай: везти, что ли? В последний раз спрашиваю.

И тут Нюра взорвалась:

— Чего пристал?! Ты такелажник — ты и снабжай бригаду проволокой. А как и откуда, меня вовсе не касается. Каждый должен делать свое дело и отвечать за него, а не канючить. Я же у тебя не спрашиваю, как мне бригадой руководить? А туда же, раскудахтался на берегу: я такой-сякой, лучше меня такелажников и не бывает… Вот и докажи теперь, а я и знать ничего не знаю, понял?!

Не глядя себе под ноги, она быстро перебежала по тонкой распорке на соседний бон, что запрещалось правилами техники безопасности и за что сама Нюра всегда ругала сортировщиц.

А Илюшка прыгнул в свою лодчонку и погнал ее к такелажному сараю. Он так спешил, точно каждую секунду боялся передумать. На складе делать ему было нечего, всю проволоку для нынешней смены он уже привез. Значит…

Нюра изо всех сил старалась не смотреть на Илюшку, но все равно видела, как, согнувшись в три погибели, тот рьяно греб веслом-коротышкой. У нее вдруг ни с того ни с сего зачастило сердце, будто его подстегнули. А кто-то зоркий и неуступчивый, кто притаился в ней и никак не хотел примириться с тем, что она свернула-таки на кривую дорожку, подсказал: пока Илюшка не доплыл до такелажного сарая, его можно еще окликнуть и вернуть.

Теперь она, уже не таясь, следила за Илюшкой. А быстро он наловчился грести обломком весла: еще секунда, и завернет за угол сарая. Если кричать ему — так сейчас, потом уже поздно будет…

Она и сама толком не знала, окликнет Илюшку Мурманца или нет. Но тут ее позвала маленькая Ксюша, спросила тоненьким голоском, можно ли бревно с дуплом считать пиловочником. Нюра и разозлилась на девчушку, и обрадовалась, что та избавила ее от трудного выбора. Она помогла Ксюше разобраться с сомнительным пиловочником, а когда глянула потом в сторону такелажного сарая, Илюшки уже не было видно.

И сейчас та же прежняя несговорчивая Нюра вылезла с непрошеным советом: еще не все потеряно, и если немедля побежать к сараю, то еще можно остановить ретивого Мурманца. Но ради чего она станет бегать? Тоже мне чемпионка по бегу выискалась! В конце концов, она ничего Илюшке не приказывала, вольно же ему… А ее дело сторона.

И вдруг Нюра вспомнила о мастере. Если тот углядит, как их бригада прячет проволоку на завтрашний день, то наверняка поднимет крик и вся Илюшкина затея лопнет. Нет, как ни крути, а в стороне остаться ей никак не удастся, и без ее прямого вмешательства Илюшке ни за что не провернуть это нечистое дело… А, чтоб тебя!

Она отыскала мастера и озабоченно пожаловалась ему на заломщиков, которые после сытного обеда что-то обленились и не успевают разбирать залом бревен в молехранилище.

— Вы бы их поторопили, — посоветовала она. — А тут я и одна справлюсь.

— Лады, Анюта, — согласился мастер и ушел к заломщикам.

А Нюра стала на вязку пучков, подменив на этот раз Пашку Туркина. Но совсем не о юном Пашке была ее забота: ей просто позарез надо было сейчас дать себе хоть какое-нибудь занятие, чтобы не видеть Илюшкиных махинаций. Но уголком глаза она видела все же, как Илюшка дважды пригнал свою перегруженную лодчонку и потом прятал сизые круги новой проволоки в глубине понтона.

И сразу же эта просмоленная добродушная посудина обрела какой-то виноватый, даже нестерпимо нашкодивший вид. Нюре не шутя чудилось: каждый, кто хоть ненароком глянет на понтон, сразу же догадается, что в трюме спрятана полозовская проволока. Умом она понимала, что это все — самая настоящая мнительность, но никак не могла разубедить себя.

Пока Илюшка прятал проволоку, Нюра нет-нет да и косилась украдкой на берег. Мастера теперь можно было не опасаться, но Илюшкины художества мог заметить начальник запани, а то и сам Полозов: непоседливый бригадир частенько торчал на берегу задолго до своей смены, загодя прикидывая, как лучше построить работу. Нюра глянула на берег разок-другой и разозлилась на себя за вороватое это подглядывание. Было даже какое-то блатное слово, которое обозначало такое вот ее соучастие в Илюшкиных темных делах. Она припомнила и с отвращением прошептала:

— Стрема. Стою на стреме… Тьфу! Дожила — дальше некуда!

Но тут же Нюра поймала себя на том, что, после того как она спровадила мастера, охранять Илюшку не так уж и трудно. «Втягиваюсь… — боязливо подумала она и попробовала оправдать себя: — Но я же не ради шкурных интересов стараюсь. И даже не ради почета самого по себе. Все из-за Миши…» Но теперь и это безотказное утешение помогало слабо.

Раньше Нюра была убеждена, что любовь вызывает к жизни все самое лучшее и чистое в человеке, а тут выходило что-то вовсе не то… И черт дернул эту Дашку так напугать ее корявым почерком! Нюра рассердилась наново и сильней прежнего на Дашу, на маленькую Ксюшу с ее дуплистым пиловочником, а заодно уж и на Полозова и больше всех, как водится, на Илюшку Мурманца, который именно сегодня вылез с подлой своей рационализацией. Она так горячо честила их всех, что сама все ясней видела: они тут совсем ни при чем, а все упирается в нее…

Илюшка Мурманец тем временем покончил со всеми своими потаенными делами и подошел к Нюре. У него был вид вволю потрудившегося, малость уставшего и шибко довольного собой человека. Лихим щелчком он взбил козырек невесомой кепочки, подмигнул и весело гаркнул:

— Порядок на Балтике!

Судя по всему, угрызения совести его не мучили. И Нюра позавидовала Илюшке: до чего же легко живется ему на белом свете!

…Тягучие удары в рельс далеко разнеслись над водой. Конец смены.

Затихли станки, опустели сортировочные мостики. Возле сигнального рельса прочно обосновалась нестерпимо важная Фрося-учетчица. Сдается, она всерьез считала себя сейчас самым главным начальником на всей запани: вот бухнула в рельс — и все слушаются ее, кончают работу.

Сходя на берег, Нюра лицом к лицу столкнулась с Полозовым. Опухшая щека бригадира была повязана синей в горошину косынкой: Полозов давно уже маялся зубами.

Бригадиры торжественно пожали друг другу руки, стесненно помолчали. Если б они встретились наедине, то сразу же разошлись бы по своим делам, не тратя времени попусту. Но вокруг толпилось много сплавщиков из обеих бригад, и, чтобы показать им, что, несмотря на соперничество в соревновании, бригадиры не питают друг к другу никаких враждебных чувств, они затеяли дипломатический разговор.

— Погодка — душа не нарадуется! — восторженно сказал Полозов.

Все сплавщики, как по команде, повернулись к Нюре, ожидая, что она скажет в ответ, как поведет себя в этом турнире поселковых дипломатов. По неписаным правилам оба бригадира ни в коем случае не должны были говорить о работе. И в другое время Нюра легко нашла бы, что ответить Полозову, но сейчас спрятанная в понтоне проволока лишила ее прежней находчивости. Она мельком заметила, как насупились ребята из ее бригады, недовольные тем, что она вдруг заробела перед Полозовым и уступает ему поле боя. И даже сам Полозов озабоченно покосился на нее, не понимая, чего это замешкалась бойкая на язык бригадирша. Он поморщился — то ли от зубной боли, то ли от этой нежданной задержки перед работой и досадливо подсказал Нюре:

— Погодка…

И тогда Нюра напряглась и выпалила те слова, что сказала бы, если б ни в чем не была виновата перед Полозовым:

— Погодка по специальному заказу! — И добавила неуверенно: — К утру рыбешка богато будет клевать…

— Обязательно будет, а как же! — радостно подхватил Полозов. — Я на всякий случай и рыболовную снасть припас.

Для большей убедительности Полозов похлопал себя по карману. Но бегающие глаза его, оценивающие, сколько отсортированного леса в коридорах оставила дневная смена и не помешает ли сплоченная древесина сразу же пустить станки, сказали Нюре, что вряд ли бригадир захватил снасть и уж, конечно, совсем не о рыбной ловле будет его думка завтра утром, в конце предпоследней рабочей смены этого месяца.

— Что ж, ловись, рыбка большая и малая! — великодушно сказала Нюра на прощание.

5

Даша Савушкина терпеливо наблюдала за сборами подруги в клуб. Нюра долго примеривала платья перед зеркалом, словно полную ревизию производила своему гардеробу. Потом она битых полчаса причесывалась: все никак не могла себе угодить. Наконец гребень был оставлен в покое, и Даша взялась уже за ручку двери, но тут Нюра, закусив губу, рывком стащила вдруг с себя цветастое платье и надела скромное полотняное.

«Не хочет показать, что для техника своего наряжается, — догадалась Даша. — Самолюбивая!»

В клубе было шумно. В первых рядах вперемешку сидели нетерпеливые школяры и степенные старики. Обещающе и заманчиво белел чистый пустой экран. Нюра окинула глазами зал. Много знакомых лиц увидела она, но Михаила нигде не нашла: в солнечные дни он всегда задерживался на работе. Пашка Туркин красовался в знаменитом своем синем костюме, описанном в газете. Илюшка Мурманец высоко засучил рукава рубахи, чтобы все беспрепятственно могли видеть его бицепсы, которые хотя и не утолщали сколько-нибудь заметно худощавых Илюшкиных рук, но, по клятвенному его заверению, обладали удивительной крепостью.

Пришла и ленинградская студентка-практикантка в голубом нарядном платье. Она села неподалеку от входа и все посматривала на дверь. По всему видать, тоже кого-то поджидала.

— Что я говорила? — торжествующе шепнула Даша. — Нацелилась на твоего Мишку, как удав на кролика!

—Ну, кролики мне без надобности…

Нюра положила рядом с собой платок, занимая место для Михаила. А чтобы унизить соперницу, спросила ее мысленно: «Что же ты в кино ходишь без накомарника, отчаянная? И не боишься, что мошкара тебя загрызет?»

Перед кинокартиной был доклад. Докладчик скучным голосом читал по бумажке цифры и, глотая окончания слов, скороговоркой строчил длиннющие цитаты. Нюра давно уже заприметила, что докладчики, выступающие перед концертом или кино, всегда почему-то плохие.

— Отгрохать клуб в тайге — это мы можем, — гулко шепнула возмущенная Даша, — а раздобыть дельного лектора никак нельзя. Ох и ругаться я завтра буду в райкоме!

Нынешний докладчик, похоже, приехал к ним откуда-то с очень отсталого предприятия. Он призывал сплавщиков не делать прогулов и вовремя выходить на работу. «Дайте мне хоть одним глазком глянуть на того, кто у меня в бригаде опаздывает на работу, — подумала Нюра. — Устарел товарищ!»

Потом докладчик стал объяснять, в какие отрасли народного хозяйства идет древесина с их запани, и спутал баланс с пропсом. Ему хором подсказывали из зала и в конце концов общими усилиями разобрались, куда идут пропсы, а куда — балансы.

Но, несмотря на все эти промашки, когда докладчик кончил, ему дружно захлопали: во-первых, потому, что в клубе сидели рабочие люди, привыкшие уважать чужой труд, а во-вторых, не в пример другим лекторам, нынешний все-таки быстро закруглил свой доклад, не тянул перед кинокартиной, имел совесть…

Перед самым началом сеанса в зал вошел Михаил. На боку у него висела пухлая полевая сумка: не успел в общежитие забежать после работы. «Наверно, и не обедал…» — жалостливо подумала Нюра, и сердобольное это участие тут же передалось Михаилу: он рывком повернул голову в ее сторону, но как раз в этот миг погас свет. Нюра так и не поняла, заметил ее Михаил или не успел.

— Миша, — заискивающе позвал сзади женский голос, — идите сюда, есть место.

Нюра узнала голос практикантки. Даша больно толкнула ее в бок чугунным своим локтем и шепнула сочувственно:

— Понаехали наших парней отбивать… Ой, смотри, Анюта!

Осторожно двигаясь в темноте, Михаил подошел к Нюре, сел рядом, пожал руки ей и Даше, которая вежливо и немного разочарованно отодвинулась от влюбленных. Вот поди ж ты, и добрый человек Даша и искренне желает подруге добра, а на поверку ей больше нравилась несчастная, нуждающаяся в ее помощи Нюра, чем такая вот беспечная и торжествующая, у которой все идет лучше некуда.

— Много сплотила кубиков? — спросил Михаил. — От Полозова еще не оторвалась?

Нюра счастливо замотала головой из стороны в сторону, радуясь тому, что Михаил, несмотря на все происки, сидит рядом с ней, а глубокомысленная Даша провалилась со всеми своими скороспелыми опасениями и вздорными теориями о физическом и умственном труде, — тому, наконец, что Михаил так близко к сердцу принимает дела ее бригады. Сильней прежнего Нюре захотелось победить Полозова, чтобы Михаил еще больше гордился ею. И последние ее сомнения насчет спрятанной проволоки улетучились. Выходит, правильно она сделала, не отговорив Илюшку Мурманца от его р а ц и о н а л и з а ц и и.

Тайком от Михаила она мстительно толкнула Дашу локтем в бок. Даша ойкнула от неожиданности, но не пошевельнулась, будто и не заметила, как подруга посадила ей синяк. «Терпеливая!» — одобрила Нюра.

Застрекотал аппарат. Дымный пучок световых нитей протянулся над притихшим залом. На экране задвигались люди в старинных морских мундирах.

И как всегда бывало с ней в театре или в кино, Нюра поймала себя на том, что она как бы раздваивается. Сначала она не до конца верила тому, что ей показывали на экране, и твердо помнила, что перед ней на самом-то деле не люди из прошлого века, а всего лишь переодетые и загримированные актеры кино, которые живут в одно время с ней и сейчас лишь притворяются старинными моряками. И даже весьма возможно, что все их слова и поступки предварительно были записаны на бумаге, выработанной из елового баланса, который поставила бумажной фабрике Нюрина запань, — а значит, и сама Нюра, хоть и сбоку припека, но тоже как-то участвует в том, что творится сейчас на экране.

Обо всем этом Нюра ухитрялась помнить только в самом начале кинокартины. А потом незаметно для себя она прочно позабыла и про деревянный свой баланс, и про актеров-современников и бесповоротно поверила, что все в жизни так и было, как показывает ей экран. По прежнему опыту Нюра знала, что после сеанса она снова вспомнит актеров и по праву зрителя, заплатившего за билет трудовую трешку, вынесет свой строгий, но справедливый приговор: такой-то актер играл здорово, а такой-то — серединка на половинку.

Но все это будет потом. А сейчас и она, и Михаил, и переученная на своем семинаре Даша, и все сплавщики, сидящие в зале, как бы договорились на время не замечать игры актеров и верить, что перед ними живая жизнь. Они и пришли-то сюда ради того, чтобы верить этому, смеяться и плакать над чужими судьбами и сопоставлять их со своими.

Догадками этими Нюра ни с кем не делилась. Она побаивалась, что всезнающая Даша поднимет на смех эту ее самодеятельность, а то еще и того хуже, как-нибудь шибко по-научному разъяснит ей, как надо правильно смотреть кинокартины, и тогда уж Нюра при всем желании не сможет верить экрану. А поговорить с Михаилом еще не было случая. И сейчас, прежде чем позабыть про актеров-современников и окончательно поверить, что перед ней живой адмирал Нахимов со своими соратниками, Нюра решила сегодня же после сеанса рассказать Михаилу о всех своих догадках. Ей казалось, что с ним в кино все должно происходить точь-в-точь так же, как и с ней, — недаром ведь они после первой же встречи сразу потянулись друг к другу…

А к Михаилу в эту минуту бесцеремонно-прильнуло чье-то острое костлявое плечо и стало яростно подталкивать его к Нюре. Сильно запахло махоркой и овчиной, в полутьме мелькнул серебряный клинышек бороды, и Михаил узнал ночного сторожа Тарасыча, великого любителя кино.

Судя по всему, Тарасыч еще покрепче Нюры верил в правду кинематографа и так непосредственно воспринимал все происходящее на экране, что рядом с ним простому смертному даже небезопасно было сидеть. Когда над полюбившимися ему героями кинокартины нависала опасность, Тарасыч тяжело сопел и весь собирался в комок, готовый каждую секунду ринуться на подмогу. Зато успехи героев повергали ночного сторожа в буйную радость: он размахивал руками, подпрыгивал на месте и все норовил растолковать соседям самое главное, чего никто, по твердому его мнению, так хорошо не понял, как он.

В разгар Синопского боя Тарасыч вскинулся во весь рост, и тень его грозным облаком пала на турецкого адмирала. Сзади дружно зашикали, чья-то длинная рука ухватила сторожа за шубейку. Тарасыч мужественно отбивался, так что на экране получалось, будто он мутузит турка. В конце концов старика усадили, и турецкий адмирал опять предстал перед зрителями. Но за время единоборства с тенью Тарасыча самоуверенности в кем заметно поубавилось. Туркам на экране приходилось туго, и Тарасыч запрыгал на скамейке, торжествуя полную победу над нахальным адмиралом.

Лента часто рвалась, но зрители не роптали: киномеханик еще перед началом сеанса предупреждал, что будет рваться, у кого слабые нервы, пусть лучше загодя уходят. Один из перерывов был особенно долгий, зажгли свет. Нюра обернулась, чтобы выведать, что там поделывает практикантка. Как она и ожидала, та во все глаза смотрела на Михаила, прямо-таки гипнотизировала его. «Смотри, смотри, — снисходительно подумала Нюра, — ничегошеньки тебе больше не остается!»

Пашка Туркин, выходивший на крыльцо покурить, сказал Нюре со смехом:

— У Полозова скандал. Мягкая проволока кончилась, вяжут твердой, вот-вот станки остановят. Полозов косынку свою скинул, бегает, нас почем зря ругает. Там такие кренделя закручивает — я даже не ожидал от семейного человека…

Нюра сразу поняла, что произошло: Филин не стал обжигать старую проволоку, рассчитывая на то, что новой с лихвой хватит Полозову на всю смену. Вот этого они с Илюшкой Мурманцем не учли…

— А мы-то тут при чем? — самым невинным своим голосом спросил Илюшка с соседнего ряда. — Филин промахнулся — пусть теперь расхлебывает!

Уж лучше бы он этого не говорил. Нюра свирепо глянула на Илюшку, и тот прикусил язык.

Михаил переводил глаза с Нюры на Илюшку и никак не мог понять, чего же они не поделили. На лице его было написано: «Вот в геодезии все насквозь ясно, а сплав — такое темное дело».

На экране опять замелькали тени людей, живших сотню лет назад. Опять, тесня Михаила, тяжело задышал увлекающийся Тарасыч. Адмирал Нахимов взял старинную подзорную трубу и нацелил ее в зал поселкового клуба. Труба обежала ряды, выхватила из всех сплавщиков Нюру и прочно застыла. Нахимов так пристально рассматривал молодую бригадиршу, точно выпытывал: на самом деле Нюра жалеет уже, что пошла на поводу у Илюшки Мурманца и разрешила припрятать мягкую проволоку, или только вид делает и играет в благородство. А если всерьез жалеет, тогда что же она за человек: вроде и ругает себя, и сама же преспокойно сидит в кино, прохлаждается…

Нюра вскочила и, наступая соседям на ноги, кинулась к выходу.

6

На крыльце клуба вечерний свет незакатного солнца ударил Нюре в глаза, на миг ослепил ее. Она подбежала к берегу, глянула на сплоточные станки.

Вертушки для разматывания проволоки были пусты. Полозовские сплотчики праздно сидели, папиросный дымок реял над их головами. Двигатели станков стучали вхолостую, вполшума, лениво выплевывая редкие кольца отработанного газа. Но сортировщицы еще старались вовсю, набивали коридоры бревнами, — видно, станки только что остановились.

А на понтоне, в трюме которого таилась проволока, у распахнутого настежь люка скучилось человек семь. Мелькнула сухонькая фигура Филина в опрятной брезентовой куртке, перекошенное флюсом лицо Полозова без повязки, просторная спина начальника запани Федора Николаевича. Чьи-то руки в полосатой тельняшке круг за кругом швыряли проволоку из чрева понтона.

Опоздала! У Нюры вдруг обмякли ноги, и она прислонилась к столбу с крестовиной: весной здесь крутили вицы для ручной сплотки.

Если б она не дожидалась, пока адмирал Нахимов наведет на нее свою подзорную трубу, могла бы поспеть вовремя. А теперь впереди у нее позор, какого отродясь еще в жизни не было. И Илюшка тоже хорош, Мурманец этот несчастный: даже спрятать толком не сумел! Да при чем тут Илюшка? Последнее это дело — на других валить…

Слышно было, как круги проволоки мягко шлепались на палубу понтона. Полозовские обвязчики бегом потащили проволоку к пустым вертушкам. Над выхлопными трубами двигателей зачастили кольца сизого газа, жадно заскрежетали застоявшиеся без работы лебедки, спеша наверстать упущенное.

Со станка на берег в сопровождении Полозова шел сердитый начальник запани. Нюре нестерпимо захотелось провалиться сейчас сквозь землю. Она попятилась от кромки берега, но в эту минуту за ее спиной шумно распахнулись двери клуба и густо повалили сплавщики — кончился сеанс. И тогда Нюра шагнула навстречу неминучей своей беде и упрямо вскинула подбородок: вот я вся тут, режьте-пилите меня!

Посреди крутого подъема Федор Николаевич остановился перевести дух и увидел Нюру.

— Ну, спасибо, Уварова, удружила, — жестко сказал он, снизу вверх глядя на нее.

— Судить таких надо, судить! — резким визгливым голосом кричал с понтона Филин.

По всем признакам, ему не терпелось поскорей расправиться с Нюрой, но привычная забота об отчетности победила кровожадное это желание. Филин считал, сбивался и снова пересчитывал круги проволоки, добытой из понтона, а сам жег Нюру злыми глазами.

Федор Николаевич, шумно отдуваясь, тяжело поднимался по береговому откосу. А Нюре припомнилось вдруг, каким худым и легким на ногу был он, когда она впервые пришла на запань. Ведь это Федор Николаевич и принял ее на работу. Тогда он был еще мастером, позже стал техноруком, а теперь вот вторую навигацию — начальник запани.

Как-то так повелось у них с самого начала, что Нюра всегда видела в нем опору. Случалось, он и поругивал ее за мелкие промашки — на работе без этого не обойдешься, — но в глубине души Нюра всегда знала, что они с Федором Николаевичем с в о и. Их не так уж много осталось на запани, тех, кто работал тут в войну и в первые послевоенные годы, кто сполна вытянул тяжкий план сорок шестого года. Тогда порушенные войной области и целые республики ждали от них строевого леса, чтобы восстать из праха, а засуха подкосила неоправившееся после войны сельское хозяйство, и накормить сплавщиков досыта было нечем. На всю жизнь врезался в Нюрину память тот работящий голодный год…

А позже одни старые сплавщики разъехались, другие вышли на пенсию, а кое-кто и умер уже. Теперь в поселке больше новых, вон и Даша Савушкина перевелась к ним сюда с лесозавода.

Порой Нюре казалось, что Федор Николаевич втихомолку гордится ею, — тем, что под его присмотром выросла она из девчонки-подсобницы в знатного бригадира, слава о котором гремит по всей области. Гремела-гремела — вот и догремелась… Он верил ей, а она его подвела. И как эта мысль не пришла ей в голову, когда Илюшка Мурманец соблазнял ее подлой своей рационализацией? Ты глянь, какой умной она теперь заделалась! Интересно, где раньше этот ум в ней сидел и почему на поверку такой дурью обернулся? Ладно, чего уж теперь себя ругать. И без нее ругатели найдутся. Вон как Филин испепеляюще смотрит на нее. Дай ему волю — слопает со всеми потрохами…

Федор Николаевич одолел-таки подъем, выждал, пока утихомирится сердце. Мельком, как на пустое место, глянул на Нюру и отвернулся, точно ему даже и видеть ее противно было. Всего ожидала Нюра: крика, упреков, даже трехэтажной ругани, — но только не этого кислого равнодушия. Ей почудилось: она просто не существует больше для Федора Николаевича — уволилась, укатила в тридесятую область, бесследно растворилась в воздухе и улетучилась. А может, ее тут и вовсе никогда не было?!

Все так же глядя в сторону, Федор Николаевич буркнул:

— Признаешь?

— А что признавать-то? — с вызовом спросила Нюра.

Если б они говорили наедине, она, наверно, сразу бы во всем покаялась, а то даже и разревелась бы по-девчоночьи. Но каяться на людях, при Михаиле и практикантке было выше ее сил. Сам же Федор Николаевич научил ее быть гордой, а теперь требовал, чтобы она при всех елозила на коленях. Не дождутся от нее этого!

— Ты не прикидывайся. Кругом виновата, а туда же!.. — Федор Николаевич задохнулся от гнева и перевел глаза на Полозова, как бы приглашая того договорить все за него.

Полозов послушно приоткрыл рот, но так ничего и не сказал: то ли пожалел Нюру и не стал добивать поверженного бригадира-соперника, то ли вовремя рассудил, что не резон ему лезть со своими нравоучениями, — ведь в конечном счете от Нюриного позора он только выиграл и теперь первенство, считай, у него в кармане.

А Филин не унимался и кричал со станка что-то ругательное. Отдельные слова Нюра понимала, но они почему-то не складывались сейчас в осмысленные фразы. Сплавщики сгрудились за Нюриной спиной, кто-то жарким дыханием шевелил волосы на ее затылке.

Не дождавшись помощи от Полозова, Федор Николаевич ринулся в бой сам:

— И чего тебе не хватало? Денег? Почета? Нет, зазналась ты, как я погляжу!

— Вот это точно, — охотно согласилась Нюра.

— Как разговариваешь? — сердито упрекнул ее Федор Николаевич. — Тебя, девчонку, подняли над людьми, а ты с верхотуры плюешься… Не ожидал от тебя, Уварова!

— Я тоже не ожидала… — думая о своем, сказала Нюра.

Ей показалось вдруг ужасно обидным и несправедливым, что Федор Николаевич шпыняет ее, как какую-то преступницу-рецидивистку. Пока все шло гладко, он ее уважал, а стоило ей только разок споткнуться, так Федор Николаевич тут же в ней разуверился. А куда подевались все ее прежние хорошие дела? Уж кому-кому, а Федору Николаевичу надо бы о них помнить, а он так себя ведет, будто ничего хорошего у нее отродясь не было. Если судить по справедливости, то надо в одну кучу собрать все ее достижения, премии, доску Почета, хвалебные статьи в газетах, а в другую — промахи и ошибки, включая и эту вот непростительную осечку с проволокой, и посмотреть, что перетянет. Небось всего доброго наберется у нее побольше…

А для Федора Николаевича проволока эта зачеркнула все прежнее. Да разве так можно? Она изо дня в день шесть лет честно работала на запани, а вся эта история с проволокой заняла всего каких-нибудь полчаса. И выходит, эти злосчастные тридцать минут пустили под откос шесть лет ее безупречной жизни и примерной работы — разве это справедливо? Или так всегда и бывает: работает человек, старается, все его наперегонки хвалят, а потом поскользнется он ненароком, и все разом идет насмарку. Так, что ли? Тоже не очень-то складно.

И главное, она же ничуть не изменилась, и та Нюра Уварова, которой вчера и даже нынче днем все восторгались, по-прежнему сидит в ней, в самой середке. Никуда эта примерная бригадирша не подевалась и снова, как никогда прежде, готова делать все то, за что ее хвалили и премировали. А Федор Николаевич почему-то на веки вечные ставит на ней крест, будто она совсем разучилась работать.

Он видит одну лишь припрятанную проволоку да еще десятиминутный простой полозовских станков. И этот непорядок в работе, недоданные эти пучки бревен для него важней и дороже Нюры со всеми ее заботами и переживаниями. Значит, ему нужна только работящая бригадирша, чтобы козырять ею в отчетах и на совещаниях. А она сама по себе, с ее не до конца равноправной любовью к Михаилу, со всеми ее сомнениями и надеждами, для него — тьфу, пустое место. Так, всего лишь накладной расход к основной работе запани, нечто вроде случайных и безбилетных пассажиров на тех плотах, что день за днем отправляют они вниз по реке.

И как она раньше не замечала этого? Для Федора Николаевича она лишь приставлена к древесине, которую перерабатывает запань, — к шпальнику, рудстойке, пропсу, балансу и прочим полезным деревяшкам. А как человек со своими радостями и печалями ничегошеньки для него не значит. А она-то, дуреха, думала…

И уж ради одного того, чтобы узнать это, стоило ей опозориться. А то так и жила бы в слепом неведении. И наказание, которое теперь неизбежно обрушится на ее голову, — не так возмездие за мошенничество с проволокой, как плата за это припоздалое открытие. Давно уже пора все это раскумекать, но ей мешала стародавняя девчоночья вера в справедливого начальника. Что ж, вперед она станет умнее…

— Так признаешься, Уварова? Говори! — потребовал Федор Николаевич. — Иль язык проглотила?

Всклокоченный Илюшка Мурманец прорвался сквозь толпу и втиснулся между Нюрой и Федором Николаевичем.

— И чего пристали к человеку? — с ходу драчливо вопросил он. — Претензии не по адресу! Такелажник в бригаде я — с меня и спрос. Разделение труда у нас не как у иных прочих. — Не глядя, он презрительно ткнул кулаком в сторону полозовского такелажника в тельняшке. — Не знала она ничего, все я один собственноручно сварганил. Сознательности не хватило, меня и наказывайте! А Нюра… то есть товарищ Уварова, ни сном ни духом… В работу такелажника она не вмешивается, у нее в бригаде совсем другие функции — не как в иных-прочих бригадёшках!

Илюшка пренебрежительно покосился на раздутую щеку Полозова.

— Ты мне своими функциями мозги не забивай. Хуже нет, когда за учеными словами жульничество прячут! — остановил его прыть Федор Николаевич и короткой широкой рукой, похожей на ласт тюленя, легко смахнул Илюшку в сторону, чтоб тот не загораживал Нюру. — Так как же, Уварова? Правду этот… функционер мелет? Знала ты о проволоке иль все это непотребство твой Мурманец один учудил?

Нюра обежала глазами сплавщиков, как бы советуясь с ними перед ответом Федору Николаевичу.

Сдается, мало кто из них до конца понимал, что тут происходит. Просто надо было время, чтобы люди, привыкшие считать Нюру образцовым бригадиром, свыклись с ее позором. Это оперативному Федору Николаевичу ничего не стоило сделать вид, что он перезабыл все старое, а сплавщики еще помнили. И Нюра воспрянула духом. Шалишь, начальник! На запани она не пустое место даже и теперь, когда так глупо опростоволосилась.

Среди десятков любопытных и недоумевающих глаз были и глаза девчушки Ксюши, ошарашенные, никак не желающие поверить в ее позор. Нюра догадалась вдруг, какая неразбериха сейчас в Ксюшиной голове. Ведь для Ксюши она была чуть ли не богом, и той трудно вот так сразу, с бухты-барахты, в корне переиначить свое мнение о ней. И как теперь вся эта история утрясется в ее голове? Нюра пожалела, что взвалила на маленькую Ксюшу непосильную эту задачу.

Это боком ей выходило, что они с Илюшкой не думали ни о ком, когда начинали свою затею с проволокой, а о Ксюше и подавно. И теперь непривычно колючие, совсем еще необжитые мысли о своей вине перед всей бригадой вплотную подступили к Нюре.

Проклюнулось предчувствие: где-то здесь рядышком притаилось, давно уже поджидая ее, какое-то важное открытие, которое крепко поможет ей в дальнейшей жизни. Но тут Нюра увидала на крыльце клуба Михаила, и все ожидаемые и полезные открытия разом отпрянули от нее и попрятались в надежные свои житейские тайники, до другого, более удобного случая.

Перво-наперво Нюра порадовалась тому, что Михаил стоит так далеко от нее и никак не мог слышать Федора Николаевича, а значит, до сих пор ничего толком не знает о ее позоре. Хоть тут малость ей повезло.

Рядом с Михаилом она увидела на крыльце практикантку. Та что-то горячо говорила, широко поводя рукой в сторону реки. Уж не приглашала ли Михаила купаться, на ночь глядя? А что, такая и в полночь напялит на себя накомарник — и бултых в воду. Судя по всему, залетка теперь развернется вовсю. Недаром платье ее голубеет так вызывающе и нахально. Если Даша права и Михаил на самом деле стреляет по передовикам, то надеяться теперь не на что…

И верную подругу Дашу заприметила Нюра в толпе. Она стояла совсем неподалеку, и на напряженном ее лице была странная, никогда ранее не виденная Нюрой смесь обиды, недоумения и настырного желания поскорей все разузнать и докопаться до самых сокровенных глубин. Вот так же, наверно, она и на своих курсах-семинарах слушала самые мудреные лекции, боясь проворонить хоть единое слово.

Даша как бы и не Нюру разглядывала, а прислушивалась к чему-то в себе. И Нюра уловила миг, когда народившееся где-то в недрах Дашиного естества презрительное осуждение выплыло наружу, затопило все ее лицо и смыло с него последние остатки былого дружелюбия. Лишь в глазах Даши забыто застыл немой вопрос. Она вроде бы боялась догадаться: не она ли сама и подтолкнула Нюру на эту преступную махинацию с проволокой своими наставлениями, когда после обеда сидели они на бревнах возле столовой? И Нюра поспешно отвернулась, чтобы без нужды не печалить самокритичную подругу: пусть уж лучше думает себе, что она тут совсем ни при чем и Нюра своим умом до всего дошла.

Ведь Дашу и так поджидает впереди нелегкое испытание, когда на ближайшем заседании комсомольского бюро станут обсуждать постыдную Нюрину п е р с о н а л к у. По долгу комсорга Даше придется тогда чихвостить ее вдоль и поперек. Интересно, что она тогда скажет, какую прокурорскую речугу закатит на помин ее души? Пожалуй, сгоряча Дашутка хватит через край, чтоб никто и пикнуть не посмел, будто она потакает своей подруге и выгораживает ее… Или к тому времени Нюра станет уже бывшей Дашиной подругой?

Бывшая подруга, бывший передовик да и бригадир наверняка тоже бывший. Звучит прямо как бывшая купчиха или графиня, выбирай, что больше нравится! Вот уж и в бывшие она затесалась…

— И долго ты еще будешь в молчанку играть? — терпеливо спросил Федор Николаевич. — Учти, не отмолчишься. Говори: знала ты про эту проволоку? — И добавил так тихо, что только одна Нюра и расслышала: — Оправдайся, если можешь, Уварова? Ты же совсем не виновата, если Мурманец правду говорит. Ведь так, а?

И Нюра поняла, что поспешила со своими скороспелыми упреками в адрес Федора Николаевича: ничуть он к ней не переменился и по-прежнему считает своей. Она понавешала на него всех собак и сочинила себе горемычную участь приставки к деревяшкам, а Федору Николаевичу просто обидно было, что она так глупо опозорилась. Ведь часть ее позора — и немалая часть — и на него теперь ляжет: все на запани помнят, как он расхваливал ее и ставил в пример. Другому начальнику такая оплошность как с гуся вода, а Федор Николаевич не такой. Выходит, она и тут подпортила жизнь хорошему человеку. Скоро прямо дохнуть нельзя будет, чтоб ненароком кого-нибудь не зацепить. Вот жизнь пошла!

Илюшка Мурманец старательно таращил свои маленькие глаза непонятного цвета, силясь методом гипноза внушить Нюре, что глупо ставить двоих под удар. Пусть все думают, что проволоку он самовольно спрятал, а она ничего не знала.

— Ну чего ж ты? — поторапливал он вкрадчивым лживым голосом. — Скажи, как было дело, товарищ Уварова. Пусть народ послушает.

Стоит только ей поддакнуть Илюшке, и все останется по-старому. Никто не пострадает, в крайнем случае Илюшку переведут из такелажников в сортировщики и лишат премии. Да премию ему можно и свою отдать — пусть купит свой заветный мотоцикл и посшибает пеньки вокруг поселка…

— Чего тянешь? — теряя терпение, спросил Федор Николаевич и настойчиво потребовал: — Оправдайся, Анюта!

По всему видать, Федору Николаевичу позарез хочется, чтобы она была как можно меньше виновата. Тогда ему легче будет замять это неприятное дело. «Все-таки добрый он ко мне…» — благодарно подумала Нюра, а вслух сказала:

— Да знала я, чего уж там… Хорош бригадир, который не знает, что у него под носом творится!

— Не верьте ей, наговаривает на себя! — завопил Илюшка. — Обидно ей, что в нашей передовой бригаде такое приключилось… Ох и самолюбивая ты, товарищ Уварова!

— Не ори ты! — цыкнула на него Нюра. — И не надоело тебе врать? Все я распрекрасно знала и мастера подальше спровадила, чтоб не мешал. Чего уж теперь…

— Я думал, ты умнее… — бессильно прошипел Илюшка Мурманец и нырнул в толпу.

— Значит, знала-таки… — разочарованно сказал Федор Николаевич и заново осерчал на Нюру. — Уж и приврать для пользы дела не можешь! Учишь вас, учишь… — Он спохватился, что говорит не то, еще больше разозлился на Нюру, которая ввела его в невольный этот грех, и закричал тонким не по фигуре голосом: — Завтра же сдашь бригаду Дарье Савушкиной! А сама — багор в руки, ба-гор!

— Ой, напугали! — фыркнула Нюра. — Что я, багром не работала, что ли?

— Ра-бо-та-ла! — передразнил Федор Николаевич. — Вот и доработалась… Уж больно много ты на себя берешь, Уварова!

— Сколько дают, столько и беру, — отозвалась Нюра, ловя себя на том, что ругаться ей все-таки сподручней, чем молча ждать решения своей участи, даже и от справедливого Федора Николаевича.

А тот не унимался:

— Докатилась: станки остановить. А еще передовик!

Нюра хотела сказать, что совсем не собиралась останавливать полозовские станки. Просто так уж вышло: она думала, что старая проволока на складе обожженная и ею можно вязать пучки, а Филин не стал ее обжигать, рассчитывая, что Полозову хватит той мягкой проволоки, которую они спрятали с Илюшкой Мурманцем. Но для Федора Николаевича она была виновата в главном, а все остальное уже не имело значения. И Нюра не стала оправдываться. Обиды на Федора Николаевича уже не было, но Нюру подмывало как-то половчей закончить затяжной их разговор. Да и любопытные сплавщики ее раздражали. И чего уставились?

— У вас ко мне все? — вежливо осведомилась она. — А то вон сколь народишку набежало. Что-то шибко много у нас нынче зрелищ на запани: не успело кино в клубе кончиться, как театр на свежем воздухе открылся! Не много ль для одного дня?

Федор Николаевич пристально глянул на Нюру и догадался:

— От стыда в нахальство кинуло? Что ж, так тоже бывает. Лучше уж так, чем никак.

Нюра на миг смутилась, но тут же вошла в прежнюю роль заслуженного и уверенного в себе человека, который и знать не хочет, как сильно он осрамился.

— Ну, это уже не служебный разговор. Если у вас по работе все, так до свиданьица!

— Все хорохоришься? — тихо спросил Федор Николаевич, не дождался ответа, махнул тюленьим своим ластом, сгорбился и зашагал сквозь расступившуюся толпу к конторе.

Нюра облегченно перевела дух, надеясь, что с уходом начальника все ее испытания кончатся. Но она позабыла о Полозове, и тот напомнил теперь о себе:

— Эх, Анюта! Не такой победы я добивался…

Только полозовского сожаления ей и не хватало! Нюра закусила губы, рывком повернулась к бригадиру-сопернику, готовая дать ему отпор. С несимметричным от флюса лицом, Полозов показался ей вдруг незнакомым, будто она никогда в жизни не видела этого человека. И во взгляде его не было ни злорадства, ни насмешки. Похоже, он и на самом деле жалел, что терял в ней достойного соперника.

Полозов стал лицом к станкам, чтобы не выпускать из виду сплотку, вытащил из кармана уже знакомую Нюре синюю косынку в горошину и стал повязывать раздутую щеку. Для него вся эта история уже кончилась.

Нюра остро позавидовала ему. И даже не тому позавидовала, что Полозов кругом невиноватый, а она вот осрамилась по самую макушку, а больше вот этому: у него уже все позади. Он пойдет сейчас к себе в бригаду и станет работать со спокойной совестью. Много бы дала она сейчас, чтобы поменяться с ним местами.

Мельком покосившись на нее, Полозов проворчал:

— Уварова ты, Уварова, и чего удумала? За кем же мне теперь тянуться? Что ж ты меня одного оставила?

Нюра никак не ожидала услышать такое от Полозова и недоверчиво посмотрела на него: уж не прикидывается ли он? Но по всему видать, Полозов и не думал притворяться и говорил то, что лежало у него на душе. И Нюре впервые пришло в голову: оказывается, она и Полозову была нужна. Наверно, если разобраться толком, и он ей тоже: ведь работа от их соперничества только выигрывала. Недаром в последние месяцы им все трудней стало побеждать друг друга.

Их с Полозовым как бы связала какая-то невидимая, но прочная веревочка, которую она самовольно оборвала. А значит, она и Полозова подвела. Она привыкла считать его сухарем, способным лишь гнать кубометры сплотки, а он, судя по всему, был совсем не такой.

Нюру удивило, что она сегодня на каждом шагу делает открытия. Или это жизнь так расщедрилась и преподносит ей раз за разом подарочки? Или просто совпало так и подошла такая пора, а позор ее тут совсем ни при чем? Может, выдумывает она все и растравляет свежую свою болячку — назло себе, чтоб больней было? А скорей всего, опозорившись, она стала зорче прежнего и видит теперь то, чего совсем не замечала раньше.

Жизнь как бы захотела показать ей, разжалованной, какая она была слепая и как расчудесно все могло быть, если б не набедокурила она с этой клятой проволокой. Нюре стало вдруг невтерпеж стоять посреди глазеющих на нее сплавщиков. Она стремительно шагнула вперед, будто кто толкнул ее в спину, и сплавщики молча расступились перед ней, давая дорогу.

Безучастные ко всему вокруг, живущие какой-то отдельной, самостоятельной жизнью глаза Нюры выхватили из толпы напоследок несколько знакомых лиц. На крыльце клуба, на том месте, где раньше стоял Михаил, сторож Тарасыч цепко держал Пашку Туркина за пуговицу шевиотового костюма, прославленного газетой на всю область, и, равнодушный ко всей кутерьме с проволокой, разъяснял молодому обвязчику главную тайность кинокартины про адмирала Нахимова. На краю крыльца Михаил растерянно теребил выгоревший на солнце белесый вихор. Кажется, он стал уже догадываться, что с Нюрой приключилось что-то неладное. Рядом с ним торжествующе голубело нарядное платье практикантки. Поближе к Нюре презрительно щурилась Даша Савушкина, словно хотела сказать: «А сильны еще в тебе, кума, пережитки капитализма!» Последней запомнилась Ксюша. Она вроде бы стала повыше ростом и в упор смотрела на Нюру, чтобы понять и навсегда запомнить ее позор и самой никогда не повторить его. И под пытливым взглядом ее требовательных и беспощадных глаз Нюра опустила голову, как будто больше всего была перед ней виновата.

7

Поселок остался далеко позади. Узкая тропка, выстланная подорожником, привела Нюру к реке. Одинокая сухая елка маячила на вершине крутого обрыва. Под этой рыжей елкой Нюра любила сидеть вечерами с Михаилом. Еще вчера они сидели здесь, а теперь уж не сидеть им тут никогда.

Нюра опустилась на свое любимое место, в ложбинку между корнями, прислонилась спиной к нагретому за день шершавому стволу елки, а ноги свесила с обрыва. Стрижи носились под ногами, быстрые, беспечные, им и горюшка мало, что с ней стряслась беда. Буксирный пароход, звонко стуча плицами, тащил с верховьев реки большегрузный плот. Нюрины глаза сами собой, без ведома хозяйки, привычно обежали плот, машинально определили: «Пиловочник».

На корме буксира женщина в оранжевой майке стирала белье в корыте. Она выплеснула мыльную воду за борт и тут же зачерпнула брезентовым ведром на веревке свежей воды. «Ловко устроилась!» — подумала Нюра. Ей захотелось вдруг пожить вот такой жизнью, какой жила эта женщина с буксира: спать в каюте, нести вахту, грузить дрова на стоянках и день и ночь плыть все вперед и вперед меж новых берегов, приставать к чужим, незнакомым поселкам, где ни один человек ее не знает. Волна от буксира качнула головки топляков у берега и мягко ударила в крутой откос, словно весточку Нюре прислала из этой выдуманной ею заманчивой жизни.

Сидеть было неудобно: затекали ноги. Но Нюра назло себе, опозоренной, не усаживалась поудобней: теперь все равно уж!

Буксир скрылся за поворотом реки, а вместе с ним уплыла и мечта о легкой бродячей жизни. Нюра как бы со стороны увидела вдруг себя: сидит дева на обрыве и изо всех сил растравляет себя мрачными мыслями. Нашла себе занятие!

Никуда она из поселка не уедет. Возьмет завтра багор и станет на сортировку или пучки будет вязать. Федор Николаевич вздумал припугнуть ее черной работенкой! Нюра презрительно усмехнулась. Нету на сплотке леса такой работы, какую она не смогла бы сделать лучше всех в своей бригаде, в бывшей своей бригаде… И Михаила так просто, за здорово живешь, она залетной студентке не отдаст, еще поборется за него.

Она обрадовалась тому, что прежняя бойкость возвращается к ней, вынула гребень из волос, причесалась и уселась поудобнее.

Запани отсюда видно не было, но шум работающих сплоточных станков далеко разносился по воде. И по этому размеренному, слаженному шуму без заминок и перебоев Нюра безошибочно определила, что дела у Полозова идут лучше некуда и выработка неуклонно растет. Что ж, на его месте она тоже сейчас старалась бы вовсю. Вот и не за кем Полозову больше тянуться, а на работе это пока не сказывается. Или позже начнет притормаживать?..

За спиной послышались знакомые легкие шаги. Даже не оборачиваясь, Нюра сразу догадалась, кто идет к ней, и притаилась. Шаги затихли у ствола елки. Михаил сел рядом, так осторожно, будто Нюра была тяжелобольной и ее никак нельзя потревожить.

Сам первый пришел к ней, опозоренной, разжалованной. И практикантку свою бросил! Иль затем и поспешил, чтобы вдоль и поперек изругать ее? Известное дело: стоит только попасть в беду — и сразу все в судьи лезут. Беспроигрышное это занятие — других судить…

Но Михаил что-то не торопился ругать ее. Он сидел рядом с ней и молчал. Речной ветерок беззаботно поигрывал воротом его рубашки, обнажая на груди, под загорелой шеей, белый треугольничек. И как она раньше его не замечала? Не умом, а какой-то новой, прежде неведомой ей нежностью, народившейся в ней при виде этого белого треугольника, Нюра поняла вдруг, что и Михаилу из-за нее тоже сейчас несладко. Выходит, и перед ним она виновата, за лишнюю эту боль, какой могло у него и вовсе не быть…

Раньше ее поступки затрагивали только ее одну, а теперь, хочет она этого или нет, и других цепляют, портят им жизнь. А что ж будет, когда она выйдет замуж? Чем дольше живешь на свете, тем больше людей твоя судьба задевает, и жить тебе все трудней. Закон, что ли, такой у жизни есть?

Никогда с ней не было ничего такого, разве что в далеком детстве. После того как они получили похоронку на отца, мать слегла, и Нюра вызвалась испечь хлеб. И как-то уж так вышло, что с одного боку каравай у нее обуглился, а с другого совсем не пропекся, хоть свистульки из мокрого мякиша лепи. А муку она угробила последнюю в доме… Вот тогда и стало ей, как сейчас, впору хоть сквозь землю провалиться. Так тогда хоть перед родной матерью и голодными братишкой с сестренкой ей было стыдно, а теперь — перед чужим человеком. Или не такой уж Михаил чужой?..

Нюра испугалась, что теперь, после того как она всенародно опозорилась, Михаилу просто невмоготу станет ее любить. Она даже покосилась на него: как он там, не разлюбил еще? Но по виду Михаила ничего нельзя было понять. Он был таким же, как вчера и позавчера, разве самую малость задумчивей, словно все время решал и никак не мог решить какую-то неухватистую задачу.

И тут Нюру обожгла догадка: скорей всего Михаил не ругать ее пришел, а утешать, парнишка он добрый. Уж лучше бы ругал! Нюра боялась: если Михаил примется утешать ее — она не выдержит и разревется, как последняя дура. Любую ругань она осилит, еще и сдачи обидчику сполна даст, а вот утешения… Наверно, все дело в том, что поругивали ее в жизни чаще, чем утешали, вот и не выработалось у нее противоядия против опасных, размягчающих душу ласковых слов.

К тому же Нюра была убеждена: тех, кого мы утешаем, уже нельзя любить. И, спеша опередить Михаила со всеми его предполагаемыми утешениями, она спросила быстро и язвительно:

— Что ж студентка отпустила тебя так быстро? Иль поцапались?

— О чем ты? — не понял Михаил. — Уезжает она вечерним пароходом, вот и попросила отнести чемодан на пристань. А с пристани я сразу сюда. Догадался: ты тут будешь, на нашем месте.

— Что-то больно ты к ней добрый… — проворчала Нюра, а сама подумала: «Вот оно что-то… Практикантка искала в Михаиле лишь носильщика для своего чемодана, а мы с Дашей навыдумывали черт те чего. А все Дашка непутевая: у самой увели женишка из-под носа, вот ей всюду и мерещатся соперницы».

Нюра обрадовалась, что все теперь разъяснилось, и вроде бы даже малость разочаровалась, что все вышло так просто. И тут же озлилась на себя: тебе, кума, никогда не угодишь!

А главное, выходит: никакой соперницы у нее нет к в помине никогда не было и совсем зря она осрамилась. Вся эта затея с проволокой впервые показалась Нюре не только нечестной, а то даже, если верить Филину, и преступной, но еще и глупой-преглупой. Это надо уметь — наломать дров и попасть в беду ни за что ни про что. Эх, кабы знатье…

И все-таки Нюре трудно было вот так сразу переступить через все прежние свои подозрения. А что, если не в одном чемодане тут дело и на прощание хитрая практикантка выцарапала у Михаила согласие писать ей в Ленинград письма до востребования? Нюра еще ни разу в жизни не получала таких писем, и в ее представлении с письмами до востребования было связано что-то тайное и нечестное. Для полной ясности она спросила:

— Значит, укатила твоя дроля и адресочка не оставила?

— Какая еще дроля? И зачем мне ее адрес? Что-то не пойму я тебя…

— Ну, счастливого ей пути! — искренне пожелала Нюра и разом простила залетной студентке все: и что глазела та бесстыже на чужого парня, и привычку пижонскую читать в накомарнике, и маникюр ее фиолетовый.

Спрашивается, и чего они с Дашей так взъелись на эту бедолагу? Девка как девка: выросла в городе, вот и не похожа на поселковых. Пусть плывет себе подальше и сюда больше не возвращается. Разве мало других поселков на реке, а других рек и того больше. Выбирай себе поселок побогаче, а то и город помноголюдней, где дома с паровым отоплением и клуб многоэтажный, и живи себе припеваючи!

Нюре даже самой понравилось, что она такая немелочная: вон целый Дворец культуры задарма практикантке подкинула!..

— Хочешь, я пойду к начальнику запани и поговорю? — сказал вдруг Михаил. — Попрошу, чтоб он оставил тебя бригадиром. Ко мне он вроде неплохо относится… Сходить?

Нюра видела: стоит только ей поддакнуть, и Михаил хоть сейчас послушно пойдет к Федору Николаевичу. Но она и другое разглядела: послушный-то он послушный, а идти на поклон ему не очень-то хочется. И совсем не потому, что лень для нее постараться, а просто не привык он обивать крутые начальнические пороги. Михаил как-то признался ей, что для него нет ничего хуже — выпрашивать что-либо у начальства. Он и работал лишь с двумя подсобными рабочими, хотя ему полагается еще и третий, но прижимистый Федор Николаевич сразу этого третьего подсобника не выделил, а позже Михаил постеснялся требовать.

А главное, поняла она: ничего путного из этих переговоров не выйдет. Федор Николаевич, чего доброго, еще решит, что она подсылает Михаила нарочно, и сильней нынешнего запрезирает ее. Подумает: измором хочет дева взять!

Она представила, как шуганет Федор Николаевич непрошеного ее заступника, только пятками Михаил засверкает! Говорить с Федором Николаевичем надо умеючи, где уж тут Михаилу справиться? На миг Нюре даже обидно стало, что на поверку суженый ее оказался таким неумелым и не может одолеть самую первую житейскую колдобину на их пути. А как же дальше? Как они станут пересиливать все другие буераки и завалы, ведь без них ни одна жизнь пока что не обходится.

Но Нюра тут же и выход нашла. Пусть Михаил не умеет разговаривать со строгими начальниками и добиваться своего, а она-то на что? Да она не то что за двоих, за десятерых наговорит, только уши подставляй! И если они поженятся, семья их всегда сумеет постоять за себя. А какое у них меж собой разделение труда и кто чем будет заниматься, это их семейное дело, и посторонним нечего совать нос. Нюра любила Михаила и без этого умения уламывать строптивое начальство. Наверно, в жизни и это нелишнее умение пригодилось бы, но нельзя же требовать от одного человека полного набора всех качеств, которые потребуются в жизни. Вдобавок такой насквозь идеальный человек может и в ней самой, далеко не идеальной, разочароваться, так что лучше не рисковать.

А потом, если разобраться, Михаил не так уж и виноват. Она у себя в бригаде в каждодневных стычках с начальниками всех мастей и горластыми ребятами понаторела в этом хитром деле. Один Филин какую закалку ей дал! А у Михаила всего лишь ученая геодезия с бессловесными винтиками и стекляшками. Крути винтики сколь душе угодно — они в ответ молчат, разве что скрипнут невзначай. Вот Михаилу просто и негде было набить руку в спорах с людьми…

И Нюра сказала убежденно:

— Никуда ты не пойдешь. Не будем никому кланяться…

Ей самой понравилось, как мимоходом объединила она себя с Михаилом. А оттого, что сделалось это невольно, без заранее обдуманного намерения, вышло еще убедительней, будто все у них давно уже решено и через неделю-другую они поженятся.

— Ты за меня не бойся: я и с багром не пропаду. Нашли, чем запугать! И заработаю почти столько же, зато покоя и свободного времени прибавится… Да только ненадолго: чует мое сердце, если не в эту навигацию, так в следующую уж наверняка меня опять в бригадиры двинут. Вот увидишь! Дашутка и сознательней меня, и со всех сторон подкованней, а только малость поверху стреляет, а кубометры — они понизу плавают… Ты не думай, подсиживать ее я не стану и по дружбе даже помогу, а только все равно наша Дарья дровишек наломает. Так что и с этого боку нечего тебе на поклон идти.

— Как хочешь, — уступчиво согласился Михаил. — Но поговорить с начальником мне совсем не трудно, ты это учти.

— Я все учла… — с прорвавшимся против ее воли намеком сказала Нюра и прикусила губу, боясь проговориться. Все-таки лучше, чтоб Михаил не знал о всех ее тайных мыслях, а то еще разобидится…

Но он заговорил совсем о другом:

— А что там у тебя произошло? Ну, с проволокой этой… В поселке болтают: за премией ты погналась. А мне не верится — на тебя это никак не похоже.

Вот оно как! Значит, поселковые сплетники уже заработали языками. И Михаил тоже хорош: она оберегает его от всего, что может зацепить мужское его самолюбие, а он ломится в самую середку ее несчастья. И Нюра посоветовала с вызовом:

— А ты поверь. Люди зря болтать не станут!

Михаил удивленно покосился на нее.

— Неужели все из-за премии? Тебе что, денег не хватает? Ты же больше меня зарабатываешь.

— А я… жадная! — выпалила Нюра, уже не в силах остановиться. — Да, жадная! Мне хоть десять тыщ давай — все мало!

— Наговариваешь ты на себя… Вот только не пойму — зачем?

— А что ты понимаешь? Что ты вообще можешь понять в моей жизни?!

Обвини ее в жадности другой человек, и Нюру это лишь позабавило бы, но слова Михаила больно ее задели. Пусть вся эта махинация с проволокой оказалась глупой и ненужной, но она-то затеяла ее ради Михаила!

— Легко вам, ученым, рассуждать. Пока я тут на запани вкалывала, вы техникумы покончали, в институты втерлись. Вам все задаром досталось, а мне… мне…

— Ну, не так уж даром. Мне и подрабатывать к стипендии приходилось, и тянуться изо всех сил, чтоб от курса не отстать… Но это все ерунда, а вот что с тобой? — Михаил подождал, не объяснит ли Нюра, что с ней происходит, но она отвернулась и молчала, недовольная тем, что сгоряча чуть было не выболтала все насчет глупой этой проволоки. — И при чем тут техникум? Чего-то недоговариваешь ты… Вот и Дарья ваша громобойная налетела на меня в поселке: все из-за тебя, кричит… А при чем тут я? Хоть убей, не понимаю. Разве я просил эту проволоку прятать? Да зачем она мне?

Нюра испугалась: еще немного, и Михаил догадается, что припрятала она проволоку в конечном счете лишь из боязни потерять его. И она поспешила увести Михаила подальше от обидной для нее догадки:

— Да не слушай ты Дашку! У нас весь поселок знает: переучили ее на курсах. А я… Просто паршиво мне, вот и ору сама не знаю что. Мог бы и сам сообразить, каково мне сейчас, а ты за каждую малость цепляешься. Не знала, что ты такой бюрократ!

Михаил сказал покладисто:

— Кричи на меня, не стесняйся. Я любой твой крик выдержу, лишь бы тебе легче было.

И, как водится, Нюре тут же расхотелось ругать его, ибо одно дело — стыдить человека по своей доброй волюшке и совсем другое — распекать его по предварительному соглашению. Здесь уж весь вкус не тот. Она даже подивилась, как ловко Михаил приструнил ее и заставил замолчать. Вот тебе и неумелый! И где настропалился? Раньше такой прыти за ним вроде бы не водилось. Или их в техникумах между делом и таким вот премудростям учат?

— Ох ты и жу-ук! — почтительно протянула она и с новым, незнакомым ей самой уважением глянула на Михаила.

Все-таки при всей ее любви к независимости и привычке верховодить другими людьми Нюре не хватало прежде в Михаиле этого вот умения подчинить ее своей воле. Похоже, даже и стародавнюю бригадирскую привычку командовать она прочно связывала лишь с работой, а в любви, сама того не ведая, хотела бы подчиняться, но, конечно же, так, чтобы не страдало ее самолюбие…

Нюра вдруг не шутя испугалась, что теперь Михаил совсем приберет ее к рукам, и на всякий случай чуть отодвинулась от него и настороженно всмотрелась в близкое его лицо; выведывая: как он там, не шибко зазнался, что утихомирил ее и впервые взял над ней верх?

Она перехватила встречный взгляд Михаила и прочла в нем такую открытую, без малейшей хитринки, любовь к ней, что тут же устыдилась всех своих старушечьи-осторожных прикидок и вздорных опасений. Это же так ясно: Михаил ничуть не ловчил, и всему этому хитрованству ни в каких техникумах не учат. Станут такой ерунде обучать в солидных учебных заведениях! Просто он любил ее и ради того, чтобы она хоть малость поразвеяла свою беду, готов вынести любые ее придирки.

И выходит, во всей этой истории с проволокой была и другая сторона, до сих пор скрытая от Нюры. Раньше ее тревожило лишь одно: Михаил — дипломированный техник, а она не шибко грамотная рабочая. И в этом досадном разнобое притаилось какое-то неполное их соответствие друг другу и торчал хоть и не такой уж неодолимый, а все же порожек, о который могла ненароком споткнуться их любовь.

А теперь Нюре приоткрылось, что еще сильней разделяет их не этот невысокий порожек, а совсем иное. Ее впервые удивило, как по-разному, оказывается, любят они друг друга: Михаил стремится к ней всей душой, ничего от нее не пряча, а она вот пустилась в мелкие и грязные хитрости, пыталась набить себе цену и нелепой этой проволокой хотела покрепче привязать его к себе. Ох и дура же она стоеросовая!

И пусть за производственную свою промашку с проволокой она ответит полной мерой. Тут все правильно: нанесла урон запани — отвечай. Но, может быть, главная ее вина совсем не перед Полозовым или Федором Николаевичем, и не перед маленькой Ксюшей и всей своей бригадой, и даже не перед Михаилом, хотя перед всеми ними она в бесспорном долгу, а больше всего провинилась она перед своей любовью. Это так ясно стало теперь Нюре.

На миг беззащитная ее любовь возникла перед ней как что-то живое, хрупкое, требующее бережного с собой обращения. А она, пустившись в хитрости, недостойные своей любви, принизила ее, предала, чуть было не затуркала до смерти. Если она и дальше будет ловчить, любовь вконец разобидится и уйдет от нее, и тогда уж не поможет никакая, самая мягкая на всем свете проволока…

От всех этих непривычных мыслей Нюра насупилась и подурнела лицом. Михаил заметил это, но, конечно же, не понял, в чем тут дело. Он забоялся вдруг, что Нюра скажет сейчас что-нибудь такое, после чего им уж никак не помириться, и проговорил быстро, спеша опередить ее:

— Знаешь что, давай еще помолчим, а?

— Как это? — опешила Нюра, подозревая подвох.

— А так: просто помолчим маленько, и все. А то мы еще разругаемся вдребезги, а мне ругаться с тобой не хочется.

— И мне… — призналась Нюра.

— Тогда молчим.

Они сидели на высоком берегу и молчали — дружно, старательно, будто сообща делали трудное дело, от исхода которого зависела вся их дальнейшая судьба. Слышней стали стрижи, и в их вскликах Нюре послышалось что-то одобрительное, даже ликующее, точно быстролетные эти птахи радовались, что они с Михаилом вовремя взялись за ум и остановились у самой кромки первой своей крупной ссоры, которая бог знает куда завела бы их…

Из-за поворота реки выплыл пассажирский пароход. Нюра дважды обежала глазами всю посудину, но практикантки нигде не нашла. Наверно, забилась бедолага в душную каюту и читает там взахлеб толстую книжищу. Нет чтоб погулять по палубе, полюбоваться напоследок теми местами, где проходила ее практика, а заодно и Михаила с Нюрой увидеть на бережку. Ведь с палубы ни за что не углядеть, что они тут чуть было не поссорились, а вот то, что сидят они рядышком, распрекрасно видно. Так нет, не доставила залетная студенточка этой последней радости Нюре. Ладно, она и без этого подарка как-нибудь обойдется…

Михаил сбоку пристально смотрел на нее. Он уже заметил, что сегодня Нюра совсем не такая, какой была вчера, хотя и пытается доказать, что ничуть не изменилась. Похоже, она все время чего-то от него ждала, а вот чего именно, Михаил пока не знал. Раньше он злился на вечные ее придирки к нему и все надеялся, что когда-нибудь она утихомирится и станет с ним поласковей. А сейчас мечта эта вроде бы и сбывалась: Нюрины колючки заметно притупились, и вся она стала мягче, податливей, будто рухнула в ней та преграда, что еще вчера стояла меж ними и не пускала его к ней.

Ему бы радоваться сейчас, но Михаилу стало вдруг больно за Нюру, словно по его недосмотру приключилась вся эта история с проволокой. Была какая-то жестокая несправедливость в том, что изменилась Нюра не из любви к нему, как он втайне надеялся, а согнула ее нежданная беда. Совсем не о такой перемене он мечтал. Уж пусть бы лучше она осталась прежней и высмеивала его на каждом шагу, чем вот так сломаться.

Другого человека на ее месте можно и даже нужно было бы пожалеть, а Нюру жалеть как-то несподручно. Наверно, есть люди, которые не созданы для того, чтобы их жалели. Или все дело в том, что Михаил просто не привык еще жалеть ее? Так или иначе, а не жалелось сейчас Михаилу, и ничего тут нельзя было поделать…

Михаил пошевелился, и Нюра обернулась к нему.

— Ну как, намолчался досыта? А теперь что будем делать? Давай прорабатывай меня, учи уму-разуму. Все теперь кроют меня почем зря, давай и ты… За компанию, чего уж там!

И не в ладу с бойкими своими словами, которые она как бы взяла взаймы у себя вчерашней, прославленной и языкастой бригадирши, нынешняя присмиревшая Нюра виновато посмотрела на Михаила, взглядом прося не обижаться на ее слова и не принимать их близко к сердцу. Ведь при всем своем желании не может же она в одночасье вся насквозь переродиться и отказаться от всех прежних своих привычек. Это так легко понять, если любишь хоть самую малость…

И Михаил понял Нюру, накрыл своей рукой ее руку и стиснул у запястья, словно хотел сказать, что в беде он ее не оставит. А давно известно: любая беда, даже и самая горькая, если перемогать ее не в одиночку, а разделить между двумя любящими, сразу никнет и мельчает, и не вдвое, как полагается по правилам обычной арифметики, а в добрый десяток раз. И Нюра, хотя и впервые в жизни столкнулась с этой высшей арифметикой любящих, сразу же усвоила все ее мудрые и вечные законы и уверилась, что вместе с Михаилом ей теперь ничто на свете не страшно.

Она припомнила недавние свои горделивые мысли о том, что ей придется одолевать все житейские колдобины и за себя и за Михаила, и ей стыдно стало. Ну и слепая же она была! И чего вздумала считаться? Выходит, она на самом деле жадная, только не на деньги, а очень уж высоко каждый свой шаг ценит. Неужели все любящие тоже ощупью находят путь друг к другу или им одним так трудно?

Как никогда прежде, Нюре стало ясно: вдвоем они осилят любую беду, а не только паршивую эту проволоку со всеми ее прямыми и косвенными последствиями. Рядом с Михаилом она быстрей и от позора своего очистится, и выдержит все неизбежные душеспасительные Дарьины беседы, и добьется того, что и маленькая Ксюша снова поверит в нее…

Нюру вдруг поразило, что зловредная эта проволока хоть и осрамила ее перед всем поселком, но в то же время прочней связала с Михаилом. Кто знает, как долго еще бродили бы они вокруг да около, если б не эта ее промашка с проволокой. И выходит, даже беда порой оборачивается к человеку выигрышной своей стороной.

— Если не с руки тебе, ты пока ничего мне про эту проволоку не говори, — сказал Михаил. — Потом как-нибудь объяснишь, идет?

По старой привычке Нюра прикинула: нет ли тут какого подкопа под ее самостоятельность, ничего обидного для себя не нашла и честно предупредила:

— Только я не скоро…

— А нам с тобой не к спеху: вся жизнь впереди, — обнадежил ее Михаил и похвастался: — Да самое главное я и так знаю: ты не для себя, а для бригады старалась. Теперь я понял: бригадир не всегда делает то, что ему самому хочется… Ведь так?

Видит бог, Нюра совсем не собиралась прятаться за бывшую свою бригаду, но еще больше надоело ей спорить и изворачиваться. Она машинально кивнула головой и отвела глаза, чтобы не выдать себя. И ничего-то он не понимал, несмотря на диплом техника и свой прославленный умственный труд!

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги