У старых окопов

КОМАРЫ

Между ними был стол — добропорядочный канцелярский стол, созданный для того, чтобы писать отчеты и докладные записки, составлять проекты и сметы, чертить графики и делать уйму других полезных дел. По мнению Воскобойникова, стол этот совсем не предназначался для любовных ссор, но именно его приспособила для себя их первая крупная ссора.

Непонятная, чужая, Анна спешила наговорить как можно больше обидных слов, чтобы Воскобойникову трудней было прорваться к примирению сквозь все эти колючки и проволочные заграждения. В том, что прорваться ему все-таки удастся, Воскобойников ни минуты не сомневался и терпеливо ждал, когда Анна выдохнется, чтобы, не тратя времени попусту, сразу же начать мириться.

В соседней комнате, за тонкой перегородкой, захлебываясь, злорадно стучала пишущая машинка. За окном глухо шумел июльский ливень.

— Последние дни все твое поведение было просто возмутительным! — объявила Анна. — Вчера я окончательно поняла, что ошибалась в тебе раньше. Нам лучше расстаться. Хорошо, что мы пришли к этому выводу прежде, чем успели натворить больших глупостей!

— Говори только о себе, — угрюмо сказал Воскобойников. — У меня никогда не было таких… подлых мыслей.

Анна невесело усмехнулась. За перегородкой оборвалось стрекотание машинки, и гнетущая тишина навалилась на Воскобойникова. Слышен был только ровный мягкий шум дождя за окном да назойливое гудение комара над их головами. Комар упрямо кружил над ними, выбирая, кого ужалить. Воскобойников отмахнулся от комара и спросил:

— Все это ты надумала потому, что я не пошел вчера с тобой в театр?.. Но поверь: никак не мог. Директор в командировке, я верчусь как белка в колесе. Вот и сегодня сумел вырваться в город лишь по неотложному делу в техснабе…

Анна презрительно сощурила глаза и откинулась на спинку стула. Вид у нее был такой, будто она выслушивает подчиненного, который оправдывается в своей плохой работе. Воскобойникова разозлил этот начальнический вид, и он сказал сердито:

— Вы, трестовские работники, даже понятия не имеете, как нам достается на запанях в разгар сплава!

— Не в театре дело, — устало ответила Анна. — Просто я убедилась — мы слишком разные люди… Я это очень серьезно говорю! — Анна повысила голос, перехватив недоверчивый взгляд Воскобойникова. — Все кончено, понимаешь? Все-все…

— Слушай… — угрожающе начал Воскобойников, но тут дверь тоненько скрипнула, и в кабинет вошел незнакомый молодой человек с папкой в руке.

Пока он вынимал из папки бумаги и подавал их Анне, Воскобойников успел хорошо рассмотреть его. У молодого человека был безукоризненный пробор и узкие выразительные брови. Он тоже искоса глянул на Воскобойникова и сразу отвернулся, забраковав его всего целиком: вместе с мешковатым брезентовым плащом, двухдневной щетиной на щеках и всеми заботами и переживаниями участкового инженера. По-видимому, молодой человек догадался, что они ссорились с Анной, по крайней мере, выражение его фигурно очерченных бровей показалось Воскобойникову таким, какое бывает у людей, любящих совать нос в чужую жизнь, когда они догадываются, что перед их приходом ссорились.

— А остаток горючего опять не показан! — сказала Анна, перелистывая бумаги, и ребром ладони ударила по столу так, что звякнула медная, с прозеленью, крышка чернильницы.

Воскобойников подивился, что Анна может в такую минуту помнить о каком-то там горючем. Весь лоск с молодого человека мигом слетел, и даже ровный пробор на его голове, как почудилось Воскобойникову, несколько покривился. «Она их тут в руках держит!» — одобрительно подумал он.

Молодой человек бормотал что-то невразумительное о задержке отчетов участками, а Воскобойников пристально, беспощадными глазами любящего, в упор рассматривал Анну. Он заметил мелкие морщинки в углах ее губ, а над левой бровью косую складку-черточку, которой не знал раньше, Глаза Анны были сухи и колючи, словно после бессонной ночи. И вот такая — усталая, невеселая — она была дороже и милей его сердцу, чем беззаботная, улыбающаяся Анна-студентка на любимой его фотокарточке. И боже ты мой, как она была нужна ему!..

Воскобойников был уверен: если бы Анна догадалась, как она ему нужна, то сразу же помирилась с ним. На миг он представил, как обнимет ее, когда кончится эта нелепая ссора, и у него стало сухо во рту, а руки сделались легкими и нетерпеливыми, готовыми хоть сейчас обнимать и ласкать Анну. Ее губы шевелились, произнося холодные служебные слова, а Воскобойников думал: еще недели не прошло, как он целовал эти спокойные губы, и если бы у них была своя собственная, отдельная от Анны память, то они до сих пор должны бы помнить это. Но, судя по всему, и сама Анна, и ее губы ничего уже не помнили. Это было непостижимо и чудовищно. Воскобойников чуть вслух не выпалил: непостижимо и чудовищно.

Он вел себя возмутительно? И ничего-то она не понимает. Просто он любил ее и злился, что им так редко удается быть вместе, что она и пальцем не пошевельнула, чтобы лишний раз встретиться: за всю долгую северную зиму даже не выкроила времени заглянуть к нему в поселок…

Молодой человек с папкой вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Анна встретилась глазами с Воскобойниковым и поспешно отвернулась. Ей тоже не очень-то сладко сейчас, это ясно. Она вдруг показалась Воскобойникову маленькой заблудившейся в жизни девочкой. А хваленая ее самостоятельность, которой, он знал это, Анна очень гордилась, только мешает ей понять свою ошибку. Ему хотелось помочь Анне разобраться, вывести ее на правильную дорогу из той житейской чащобы, куда она по неведению забрела. И он был убежден, что сумел бы ее вывести, если б она ему доверилась. Но нынешняя непонятная Анна так наглухо от него отгородилась, была так враждебна к нему, что Воскобойников просто не знал, как к ней подступиться: словно стена какая-то стояла между ними.

— Нам надо поговорить в другом месте, — примирительно сказал он. — Здесь не та обстановка.

— К чему это переливание из пустого в порожнее? — с прежней, непритупившейся враждебностью спросила Анна, и Воскобойников понял, что ее непонятное озлобление против него очень высокого накала и дела его плохи. — Все, кончено, понимаешь? Все!

— Ах, так! — возмутился Воскобойников, поднимаясь со стула.

Как легко она зачеркивала все, что было между ними!

Анна тоже встала и, как показалось Воскобойникову, облегченно вздохнула, радуясь, что невеселый их разговор подходит к концу. Ему вдруг захотелось ударить ее. Чтобы дать хоть какую-нибудь работу пальцам, Воскобойников снял с чернильницы крышку и стал вертеть ее.

— Вижу теперь, ты никогда меня не любила, — горько сказал он.

— Это просто нечестно… — тихо проговорила Анна. — А впрочем, думай как знаешь.

Она повернулась к окну и поправила волосы своим особым, круглым и уютным движением руки, которое давно уже заметил у нее и полюбил Воскобойников, — и он сразу простил ей все.

— Аня!.. — шепотом позвал он и протянул к ней руку.

— Пожалуйста, без фокусов! — отодвигаясь, жестко сказала Анна, и Воскобойникову стало так, будто его самого ударили.

— Где же оно, это мое возмутительное поведение? — сдерживаясь, глухо спросил он.

Анна нетерпеливо вздохнула.

— Знаешь, сейчас это имеет только академический интерес!

«Академический интерес» доконал Воскобойникова. Он круто повернулся и зашагал к выходу. У двери на миг остановился, сказал:

— Ну что ж, живи! — и вышел.

Дождь только что кончился, водосточные трубы еще выводили последние затихающие ноты. Перед зданием треста по-прежнему стоял грузовик. Шофер в кабине старательно хрустел фиолетовой редиской и доедал кружок колбасы, за который принялся еще тогда, когда Воскобойников входил в трест. Весь их разговор с Анной для шофера вместился в этот кружок колбасы. Воскобойников усмехнулся и застегнул плащ.

Скинув дождевой груз, в небе перестраивались побелевшие подвижные облака. Они плыли в сторону поселка, где жил Воскобойников, словно указывали ему дорогу домой. В узкий синий просвет солнце протянуло растопыренные жаркие пальцы лучей. Ослепительно вспыхнули обмытые стекла окон, жирно залоснились мокрые крыши. Яркая радуга перекинула через реку крутобокий арочный мост.

Воскобойников машинально шагал по дощатому скользкому настилу тротуара. Вокруг него шла обычная, не очень кипучая жизнь небольшого северного городка. Дробно стучали топоры на новостройках. Разбрызгивая лужи, неспешно катили грузовики с ящиками, тюками, длинными пружинистыми досками, свисающими с кузова. Продавщицы морса в тюлевых кокошниках скучающими царевнами сидели в голубых фанерных теремах. Пешеходы спешили по своим делам, обгоняя и толкая Воскобойникова. Босоногие крикливые ребятишки бороздили рожденные лизнем реки и моря.

Сначала Воскобойникова неприятно поразило всеобщее безразличие современников к его судьбе. А потом на душе у него полегчало, будто растворил он свою горечь в этом многолюдье. «Неплохо придумано, что на свете так много людей, — решил он. — И у каждого свое место в жизни, свои собственные радости и печали».

— Дяденька, достань змея! — попросил Воскобойникова белобрысый круглый мальчишка лет шести и требовательно дернул его за полу плаща. — Дяденька, ну!

Мальчишка от нетерпения сучил иссиня-красными босыми ногами. Неказистый бумажный змей, склеенный из тетрадных листов, запутался тряпичным хвостом в ветвях лиственницы. Воскобойников послушно взобрался на невысокий штакетник и, придерживаясь рукой за ветку, густо покрытую светло-зеленой молодой хвоей, смахивающей на гусениц, высвободил хвост змея. Мальчишка радостно свистнул и, не поблагодарив Воскобойникова, косолапо зашлепал по лужам. Неуклюжий отсыревший змей, кренясь набок, тяжело и низко поплыл за ним.

Воскобойников долго смотрел вслед змею. Если б они с Анной познакомились еще до войны и сразу поженились (Воскобойников был почему-то уверен, что до войны люди женились проще и быстрей, чем сейчас), то у них мог бы уже быть такой вот мальчишка. «Будем валить на войну: она большая, все выдержит!» — сказал он себе и зашагал дальше.

В витрине гастронома внимание Воскобойникова привлекла огромная бутафорская бутылка. Припомнилось, что топить горе в вине — общепризнанное каноническое занятие всех любовных неудачников. Воскобойников не хотел ни в чем отставать от своих собратьев по несчастью и зашел в магазин. Выбор его остановился на коньяке, но, вывернув все карманы, он увидел, что денег на покупку коньяка не хватит.

«Вот тебе и каноническое мероприятие!» — посмеялся над своей промашкой Воскобойников и купил бутылку легкого вина. «Разопью со Степановной», — решил он, опуская бутылку в глубокий карман плаща.

На пристани Воскобойников отыскал свой полуглиссер. Рулевой Петя скрючившись лежал на заднем сиденье и читал брошюру о происхождении человека.

— Узнал, откуда люди-человеки род ведут? — дружелюбно спросил Воскобойников.

— Обстановка помаленьку проясняется, — ответил Петя, запуская мотор. — Обезьяны, оказывается, не предки наши, а параллельная боковая ветвь от общего прародителя. Вроде двоюродных братьев и сестер!

Воскобойников поздравил Петю с открытием и попросил высадить его на другом берегу. Он решил отпустить полуглиссер и пешком идти в поселок: ему хотелось дольше побыть наедине и разобраться в конце концов, что же произошло у него с Анной.

— И охота вам по кустам лазить! — запротестовал Петя тем ворчливым покровительственным тоном, какой усваивают рулевые и шоферы, дружно живущие со своим начальством. — Иль проверяете, сколь древесины на песках обсохло?

— Проверяю, — сказал Воскобойников. — Все, что обсохло и… отсыхает, проверяю…

— Тогда другое дело! — великодушно согласился Петя и лихо развернул полуглиссер, приставая к берегу.

Петя умчался, помахав на прощание фуражкой, а Воскобойников зашагал по мокрой высокой траве. Брезентовый плащ быстро намок и гремел о колени, как жестяной. Крупный тощий комар сел на руку. Воскобойников терпеливо следил, как наливался он кровью и потом тяжело отвалился, сытый, захмелевший. Нем дальше от города, тем гуще попадались комары. Гудящим облаком сопровождали они Воскобойникова, немилосердно жалили его, но он не отгонял комаров, находя в их острых укусах какое-то странное мучительное удовольствие, словно мстил самому себе за разрыв с Анной.

На излучине реки Воскобойников остановился, долго смотрел на водоворот. Бесшумно кружилась и пенилась темная маслянистая вода. Носком сапога Воскобойников столкнул комок земли в омут. Короткий всплеск — и вода сомкнулась над комком. Ни одного круга по воде не пошло. Только шаг отделял Воскобойникова от омута. Как-то со стороны, умозрительно, подумалось: шагни он сейчас — в плаще, сапогах — и оттуда не выберешься, мигом засосет, затянет вглубь. На похоронах велеречивый диспетчер Ивушкин произнес бы речь с претензиями на ораторские красоты. Может, тогда Анна пожалела бы…

Воскобойников усмехнулся несерьезности своих мыслей и пристально вгляделся в воду. Увесистое, золотисто-рыжее сосновое бревно кружилось в водовороте. На торце четко красовалось клеймо шпальника, К шпальнику присоединилось два темных бревна елового баланса, а потом несколько тонких, плохо заметных в воде бревен рудничной стойки. Из-за поворота реки выплывали все новые и новые косяки бревен. Видимо, был открыт направляющий бон Белоборской запани. Воскобойников чертыхнулся. «Лесу в запани едва на одну смену, а белоборцы пропускают его мимо. А завтра начнутся звонки в сплавконтору, в трест, в райком партии: «Сплоточные станки стоят из-за отсутствия леса, просим принять меры…»

— Я вам приму меры! — вслух сказал Воскобойников и напрямик зашагал к поселку.

В ближнем кустарнике он выломал ветку орешника и ожесточенно замолотил по лицу и шее, отмахиваясь от наседающей мошкары.

Возле шпалорезки, которой начинался поселок, на поляне между опилочных холмов кружилось в танце несколько пар. Гармонист восседал на верхушке высокого штабеля горбылей и самозабвенно играл, закрыв глаза. Кавалеров не хватало, и маленький невзрачный рулевой Петя, успевший уже поставить свою посудину на прикол, раскрасневшийся, потный и счастливый, танцевал без передышки со всеми девушками.

— Где же ваши кавалеры, девчата? — спросил Воскобойников.

— Все сбежали, не выдержали нашей красоты! — отозвалась бойкая звеньевая сортировщиц. — Андрей Петрович, айда к нам танцевать, а то споем что-нибудь про любовь!

— Куда мне! — отмахнулся Воскобойников. — Я вам только веселье испорчу. — И добавил почти весело: — Для любви я человек конченый!

В конторе было уже по-вечернему пусто, лишь в бухгалтерии дробно щелкали счеты да в диспетчерской лысый загорелый Ивушкин старательно графил широкие листы бумаги. Линейка была короткая, Ивушкину приходилось по три раза прикладывать ее к листу, но линии получались прямые: диспетчер славился своей аккуратностью.

— Как Сижма? — спросил Воскобойников.

Ивушкин безнадежно махнул рукой.

— Нет связи по-прежнему…

После окончания ранневесенней сплотки в верховьях реки на Сижемском участке осталась обвязочная проволока. Неделю назад в Сижму выехал директор сплавной конторы Потапов — подстегнуть местных работников со сбором проволоки и отправкой ее в низовые запани, где сплотка шла полным ходом и запас проволоки быстро таял. На помощь треста надеяться было нечего: давно ожидаемая баржа с такелажем села на мель где-то в устье реки. Выручить сплавконтору могла только сижемская проволока, а в довершение всех бед вчерашняя гроза нарушила телефонную связь с Сижмой, и, теперь Воскобойников не знал, как там дела у Потапова, можно ли ждать от него проволоку и когда именно.

— Вызывайте Сижму каждые полчаса, — приказал Воскобойников дежурной телефонистке и стал просматривать телефонограммы с участков.

Ему хотелось тяжкой, изматывающей работы, чтобы не думать больше об Анне. Но, как назло, главному инженеру сплавной конторы делать сейчас было нечего: запани нормально оплачивали древесину и формировали плоты, буксирные катера работали исправно. Все участки просили только проволоку, а ее-то как раз достать Воскобойникову было неоткуда.

— Я сам проволоку не тяну! — сердито сказал он и вызвал по телефону Белоборскую запань.

Минут пять Воскобойников распекал начальника запани, пока не спохватился, что пытается сорвать на нем всю свою злость, и не только за пропуск древесины и неполадки с проволокой, но, похоже, даже и за размолвку свою с Анной. Сконфуженный, он оборвал разговор.

— Научились вы чихвостить участковых тружеников! — насмешливо проговорил Ивушкин, намекая на первое время работы Воскобойникова в конторе, когда тот стыдился упрекать в чем-либо сплавных аборигенов.

— С вами научишься… — пробормотал Воскобойников и полез в карман за папиросами.

Он наткнулся на тяжелый сверток и не сразу догадался, что это бутылка с вином.

— Где Степановна? — спросил он строго.

— Секретарша в город умчалась, — ответила телефонистка. — В кино сегодня новая комедия.

— Носит ее нелегкая! — проворчал Воскобойников и пошел в свою комнату, которая находилась в соседнем доме.

Он долго откупоривал бутылку перочинным ножом. Пробка искрошилась и никак не хотела вылезать: простые житейские дела вообще плохо удавались Воскобойникову. Он разозлился и затолкал пробку внутрь бутылки. Потом убрал со стола книги, перевернул скатерть, нарезал колбасы и открыл банку своих любимых овощных консервов. Критически оглядев стол, Воскобойников достал из шкафа пучок зеленого лука — подарок Степановны, которая клялась, что существует прямая зависимость между количеством поглощаемых начальством витаминов и выполнением производственного плана, и по этой причине вечно пичкала инженера зеленью со своего огорода.

Пить в одиночку не хотелось. «Позову-ка я Ивушкина», — неожиданно решил Воскобойников и сам себе подивился, так как недолюбливал болтливого желчного диспетчера.

Ивушкин не заставил себя долго просить и только осведомился, по какому поводу состоится выпивка в будний день.

— Внеплановое событие приключилось… — туманно объяснил Воскобойников, и диспетчер усмехнулся, будто понял, что стоит за всем этим.

Выпили по первому стакану. Вино оказалось кислым и слабым.

— Квасок! — определил Ивушкин.

— Закусывайте, — виновато сказал Воскобойников, — берите консервы, колбасу. Извините, что закуска не по напитку.

Диспетчер поднес бутылку к глазам, близоруко щурясь, прочитал этикетку и спросил тоном экзаменатора:

— Андрей Петрович, что вы знаете о Цинандали? — Ивушкин любил научные разговоры.

— Кажется, гора есть такая на Кавказе… — неуверенно сказал Воскобойников.

Ивушкин всей ладонью с наслаждением потер свою лысину и, хвастаясь осведомленностью, наставительно зачастил:

— Цинандали — село в бывшем Телавском уезде Тифлисской губернии, центр кахетинского виноделия…

Воскобойников припомнил, что в свободное время диспетчер любит читать разрозненные тома энциклопедии Брокгауза и Ефрона, не стал спорить и налил по второму стакану продукции кахетинского виноделия. Пренебрегая витаминозным луком, Ивушкин придвинул к себе тарелку с колбасой и спросил проникновенно:

— Как вы думаете, удержится Англия в Сингапуре или нет?

— Откровенно говоря, — чистосердечно признался Воскобойников, — я не очень-то задумывался над этим: все, знаете, как-то некогда… Может, оставим этот вопрос дипломатам, а сами ограничимся сплавом леса?

Но диспетчер был принципиально против всяких ограничений и стал доказывать, что каждый здравомыслящий человек, внимательно следящий за периодической печатью и не лишенный способности к самостоятельному суждению (он особенно подчеркнул тезис о способности к самостоятельному суждению), вполне может разбираться во всех, даже самых тонких вопросах международной политики. По всему было видно, что Ивушкин на своих позициях стоит твердо, и, чтобы утихомирить диспетчера, Воскобойников поспешил признать, что лично у него, видимо, просто нет этой способности к самостоятельному суждению в вопросах международной политики.

— Это совсем другое дело! — обрадовался Ивушкин уничижению инженера. — А я вам авторитетно заявляю: Англия из Сингапура добровольно не уйдет!

Ивушкин стал обстоятельно доказывать, почему Англия не уйдет из Сингапура добровольно. Воскобойников кивал головой, поддакивал, лишь бы только не вызвать воинственного диспетчера на спор, а сам думал: что сейчас поделывает Анна? Спит, читает, занимается каким-нибудь домашним делом или, возможно, сидит в кино, смотрит вместе со Степановной новую комедию? Вспоминает ли она о нем? Он думал об Анне беззлобно — так же, как вчера и неделю назад, когда никакой ссоры не было и в помине, и, поймав себя на этом, разозлился, что уже простил ей все.

«Как же, вспоминает тебя, расставляй карман пошире!..» Он вслух сказал:

— Расставляй карман пошире! — и Ивушкин принял это на свой счет.

— Вы ошибаетесь, — холодно заметил диспетчер. — Ведь рядом с Сингапуром — Малайя, и говорить так, как вы говорите, — значит решительно ничего не понимать в колониальном вопросе!

Обиженный Ивушкин придвинул к себе банку с консервами и молча доел любимые Воскобойниковым кабачки. На прощание он сказал:

— Зря, батенька, вы все-таки квасу этого купили. И дорого и слабовато… То ли дело спирт. Он и для организма много полезней — токсины полирует…

Воскобойников испугался, что гость начнет просвещать его насчет токсинов, но тот только упрекнул инженера в непрактичности и пожелал спокойной ночи. Выпить на чужой счет, а потом обругать угощающего было в манере Ивушкина.

Одинокое холостяцкое жилище после ухода диспетчера показалось Воскобойникову еще более пустым и неприглядным. Вспомнилось, как мечтал он минувшей зимой увидеть Анну в этой комнате. За целую зиму она ни разу не пришла к нему. Ни разу!

Он достал из кармана фотокарточку Анны. Карточку Воскобойников всегда носил при себе: доморощенное средство скрашивать разлуку во время частых командировок.

Это была ее старая студенческая фотография. Юная угловатая Анна стояла одна посреди залитой солнцем лесной поляны. Ветер перекосил на сторону легкое белое платье, из травы, приподнявшись на цыпочки, густо смотрели крупные глазастые ромашки. Платье было короткое, довоенной моды, и прическа тоже короткая, почти мальчишеская, какую сейчас девушки уже не носят.

Без него прошла ее юность… Воскобойников не в первый раз пожалел, что не знал Анну в то время. Он писал бы ей письма из фронтовых землянок и госпиталей, она отмечала бы на карте путь его батареи. И не в одних письмах тут дело. Просто их любви не хватало больших испытаний, тревоги за судьбу родного человека.

Все у них было очень уж буднично. Встретились в прошлом году ранней весной на сплавном совещании. Воскобойников критиковал работу треста и, еще не зная Анны, высмеял ее за пристрастие к телефонограммам. В перерыве Анна подошла к нему объясниться, а вечером после заседания они лицом к лицу столкнулись в раздевалке, и оказалось, что пальто Анны и полушубок Воскобойникова весь долгий день висели на соседних крючках.

— Хорошая примета, — сказала гардеробщица, и Анна смутилась, а Воскобойников тайком от нее щедро дал догадливой старухе на чай.

Они разговорились в тот вечер и долго бродили по городу, выбирая самые тихие и сугробистые переулки. Воскобойников проводил Анну до крыльца ее дома, она шутливо пожелала ему по пути в поселок не провалиться в полынью и просила, когда будет в тресте, заходить к ней. Он воспользовался приглашеньем и стал заходить. Впрочем, встречались они не так уж часто: полсотни встреч за пятнадцать месяцев знакомства да сотни полторы телефонных звонков — вот и все, пожалуй, что останется ему теперь вспоминать.

Обычно виделись они в тресте: куцый разговор вполголоса за тем же строгим служебным столом, за которым сегодня они ссорились. Когда Воскобойникову удавалось выкроить свободный вечер, они шли в кино или в театр. Воскресив в памяти годы своего студенчества: время политбоев, бригадного метода занятий и поощрительного стакана киселя для ударников учебы, — Воскобойников именовал эти редкие вечера к у л ь т в ы л а з к а м и. Анна пришла в институт перед самой войной и не застала уже всего этого. Неуклюжее слово показалось ей сперва диким, потом забавным, а там она и не заметила, как привыкла к нему, и в этом сходстве их вкусов Воскобойников видел залог того, что и дальше у них все будет хорошо…

Уже полгода они знали, что любят друг друга, но женитьбе их мешало то одно, то другое. Сначала Анна хотела, чтобы Воскобойников перевелся на работу в трест, а он противился, ссылаясь на свою неспособность к управленческой работе, и в конце концов обезоружил Анну планом: жить обоим в городе, а работать на старых местах. Потом они ждали, когда Анне дадут обещанную квартиру в строящемся доме. По пути в театр они нарочно делали крюк, чтобы полюбоваться домом, где вскоре будут жить, и называли его фамильярно н а ш д о м и н а. Строители постарались и закончили дом досрочно. Красивый получился домина! Анна с Воскобойниковым были прямо-таки в восторге от фасада с круглыми лепными балкончиками, похожими на ласточкины гнезда. Уже прикидывалось, кого пригласить на новоселье, и Анну, которая очень хотела, чтобы Воскобойников считал ее экономной хозяйкой, особенно радовало, что они сразу убьют двух зайцев: одновременно и новоселье справят, и свадьбу сыграют. Но вдруг по каким-то соображениям высшего порядка квартиру Анны передали другому работнику треста, и в своих прогулках по городу они стали тщательно обходить тот район, где стоял красивый дом с птичьими балкончиками.

Переселяться на квартиру к Анне он не решался: Анна жила вместе с матерью и старшей сестрой, которая Воскобойникова не жаловала… Черт возьми, сколько всяких мелочей мешает еще жить человеку! Квартиры, разные места работы, неприязнь родичей… Люди будущего, судя по нашим делам, будут считать нас великанами, а в ногах у этих великанов частенько еще путаются ничтожные, в общем, невзгоды, способные, однако, испортить жизнь и причинить боль. Воскобойников все-таки надеялся, что все ограничится лишней болью и недолгой разлукой. Не могут же они навсегда расстаться с Анной из-за какого-то пустяка. Не для того они встретились в жизни, чтобы вот так разойтись. Если такая комариная мелкота в силах развести людей, тогда и жить не стоит: ложись и помирай!..

Но почему все же Анна так разозлилась на него? Неужели весь сыр-бор загорелся из-за того лишь, что он не пошел вчера с ней в театр? С самого начала сплавной страды встречались они редко, все больше в тресте, и Анна очень обрадовалась, когда узнала, что он купил билеты на вчерашний спектакль. А вчера пароходство вдруг отказалось принимать транзитный плот, и Воскобойников должен был представлять сплавную контору в конфликтной комиссии. За полчаса до начала спектакля он позвонил Анне и сказал, что к у л ь т в ы л а з к а отменяется. Она долго молчала, Воскобойников даже усомнился, слышит ли она его.

— Андрей, но я ведь уже оделась! — выговорила наконец Анна. — Совсем оделась, чтоб в театр идти… Тогда ему показался немного смешным этот чисто женский довод, и он подумал снисходительно, что женщина — даже такая умная и самостоятельная, как Анна, — все-таки остается женщиной. Бодрым голосом Воскобойников сказал, что в ближайшие дни постарается изыскать время для новой, более удачной в ы л а з к и, и повесил трубку: агент пароходства торопил его ехать на плот. Сейчас довод Анны уже не казался ему смешным, и с поздним раскаянием Воскобойников упрекнул себя в грубости и бессердечии. Пойти вчера в театр он, конечно же, не мог, но надо было как-то утешить Анну, а не обижать ее своей тупой бодростью.

А сегодня в тресте он вел себя совсем уж по-вегетариански: так легко смирился и ушел. Надо было настаивать, доказывать и уж, во всяком случае, не уходить до тех пор, пока Анна не убедится, что им никак нельзя быть врозь. Просто нельзя, и все тут, — это же так ясно! Воскобойников удивился, как Анна ухитрилась не понять этого, и даже пожалел ее малость. Он загорелся желанием сейчас же, сию минуту, растолковать ей эту простую и очевидную истину, очистил краешек стола и сел писать письмо. Все-таки молодцы люди, что придумали грамоту!

Воскобойников писал, что никак не может поверить, будто у них все кончено: этого просто не может быть. Пусть он виноват, но не могут же они навсегда расстаться из-за недоразумения. Он просил ответить ему письмом, когда она успокоится, а еще лучше — прийти к нему самой, и тогда ее приход будет уже ответом на все его вопросы, и они помирятся без лишних слов и взаимных упреков. Чтобы помочь Анне найти его, Воскобойников описал подробно, где в поселке стоит его дом, и даже план небольшой набросал. И тут он вдруг засомневался, четвертая его дверь в коридоре или пятая, хотя жил в этом доме больше года. Он выскочил из комнаты, вспугнул в темном коридоре какую-то парочку и убедился, что его дверь четвертая. Воскобойников постоял немного на крыльце, чтобы парочка не догадалась, что главный инженер сплавконторы по ночам выбегает в коридор считать двери, и вернулся в свою комнату.

Надписывая конверт, он подумал, каким же наивным и глупым покажется это письмо Анне, если она не захочет мириться. Вспомнилось, как стояли они друг против друга, разделенные столом, и Анна говорила ядовито, что все его вопросы имеют теперь лишь академический интерес. Не перечитывая, Воскобойников поспешно запечатал конверт, еще раз потревожил парочку в коридоре и бросил письмо в почтовый ящик, висящий на стене конторы. И как только письмо с тихим шелестом скользнуло в узкую ненасытную щель ящика, Воскобойников сразу успокоился, словно до конца довел очень нужное и не очень легкое дело.

К своему удивлению, спал он лучше, чем ожидал. Два раза за ночь его будила дежурная телефонистка. В первый раз управляющий трестом спрашивал, как идет сдача готовых плотов пароходству, и заодно порадовал новостью: завтра к вечеру сплавконтора может получить тонну проволоки — возврат от местных потребителей древесины. Второе известие было плохим: сломался винт у буксирного катера пригородной запани. Воскобойников по телефону распорядился направить в пригородный участок катер из Белоборской запани и снова лег спать.

Уже под утро ему приснился Ивушкин — в куцых штанишках по колено и в пробковом шлеме «здравствуй-прощай». Диспетчер погрозил Воскобойникову пальцем и сказал внушительно:

— Пока не усвоишь колониального вопроса, Анны тебе не видать и с Сижмой по телефону не связаться!

Воскобойникова разбудил тонкий надрывный визг шпалорезки. С минуту он лежал неподвижно, ничего не помня о ссоре с Анной и бессознательно наслаждаясь простой здоровой радостью выспавшегося человека. Он не спеша прикидывал, что сегодня необходимо сделать за день, и одновременно с решением самому проверить по запаням, все ли остатки проволоки подобраны, в сонном еще мозгу вспыхнуло воспоминание о вчерашнем разрыве с Анной. Память услужливо напомнила о ночном всепрощающем письме, и Воскобойников поморщился, досадуя на свое слабоволие. Ведь слепому видно: раз Анна могла из-за такого, в конце концов, пустяка, как эта театральная история, зачеркнуть все, — значит, она его не любит.

Холодная струя воды из умывальника обожгла голову, и Воскобойников утешил себя, что еще не все потеряно: злополучное сентиментальное письмо лежало в почтовом ящике, и еще не поздно попросить письмоносца Ксению вернуть его.

За ночь поступило пять телефонограмм, и все об одном и том же: запани просили проволоку.

— Как Сижма? — осведомился Воскобойников.

— Молчит… — виновато ответила телефонистка.

Привычная сутолока рабочего дня подхватила Воскобойникова. Он перераспределял между запанями остатки проволоки, просил затон сплава ускорить выпуск катеров из ремонта, подписывал чеки в банк и заявки в техснаб треста, спорил по телефону с пароходством, которое необоснованно требовало снизить осадку плотов.

Поглощенному делами, ему казалось, что он сегодня такой же, как всегда, но чуткая Степановна заметила в нем перемену. Воскобойников несколько раз ловил на себе вопрошающие взгляды секретарши. А когда они остались в кабинете вдвоем, Степановна тихо сказала:

— Что-то вы сегодня невеселый, Андрей Петрович… Случилось что-нибудь?

— Нет, все в порядке! — очень правдиво, как он думал, отозвался Воскобойников, но Степановна с сомнением покачала головой и зашелестела обиженно бумагой.

«Не поверила — значит, заметно». Больше всего на свете он боялся сейчас расслабляющей душу теплой сострадательной жалости…

Воскобойников говорил с рабочими, мастерами, техником-строителем. Приходила жена многодетного мастера-такелажника Ильина, жаловалась на заведующую детским садом, срывающую отправку детей в санаторий, просила принять меры. Название санатория было сходно с фамилией Анны, только буквы переставить. А щеголеватый техник-строитель вдруг напомнил вчерашнего молодого человека, который входил в кабинет Анны во время их разговора. Всюду была она. Что бы он ни делал, все какими-то гранями неизбежно соприкасалось с Анной.

Очень легко было услышать голос Анны — стоило только протянуть руку к телефону и назвать памятный ему номер. Так близко и так недоступно далеко от него она будет теперь каждый день, А через месяц или через год доброхоты порадуют его вестью, что ее часто видят с каким-нибудь красавцем, а то он и сам столкнется с ними на улице, благо городок мал. А потом, вот в такой же буднично-суетливый день, ему скажут, что Анна вышла замуж, и тогда он, наверно, не совладает с собой и позвонит ей по телефону — пожелает счастья в семейной жизни…

«Веселенькая программа!» Воскобойников встал из-за стола, постоял у карты, машинально отыскал город, в котором родился, и велел позвать заведующую детским садом.

На заведующую приятно было смотреть — такая она была рослая, красивая и румяная. Разговаривать с ней оказалось делом гораздо менее приятным.

— Почему вы до сих пор не отправили детей в санаторий? — строго спросил Воскобойников.

— Не было транспорта, а я сама, извините, не пароход!

Воскобойников переглянулся со Степановной, приглашая ее осудить такое возмутительное поведение заведующей детским садом. Степановна взглядом заверила главного инженера сплавконторы, что она не одобряет поведения красивой заведующей.

— Это не причина, — сказал Воскобойников. — Утром катера шли на заправку и могли бы подвезти ребят до санатория, а вы даже не потрудились зайти в диспетчерскую.

— Знаю я ваши катера и диспетчеров знаю, — презрительно ответила заведующая. — Толку от них никогда не добьешься! — Она невежливо повернулась к нему боком, словно хотела сказать: «Да что мне с тобой, забракованным Анной, разговаривать!» — Это вам все Ильина насплетничала? И чего только они в этом санатории находят?!

Воскобойников не на шутку разозлился.

— Позабыли же вы, когда были маленькой! Ребятам потом на целый год хватит вспоминать санаторий. Они там отдохнут, поправятся. Ведь там же чудесное место: сосновый бор, океан озона, хариус в ручьях водится!..

— Вы дольше меня не были ребенком: я моложе вас! — резонно возразила заведующая. — А сосны тут совсем ни при чем, все дело в питании: у нас в детсаде пьют чай и молоко, а в санатории — какао. Дайте мне какао, и посмотрим, что получится, — это понимать надо!

Воскобойников хотел вторично призвать на помощь Степановну, чтобы та осудила заблуждение красивой заведующей, но вовремя вспомнил, что секретарша сама помешана на витаминах, и воздержался.

Вся беда в том, думал Воскобойников о заведующей детским садом, что она очень рано узнала о своей красоте. Это развило в ней неприятную самоуверенность, сделало верхоглядкой и сильно мешает теперь иметь успех у таких серьезных людей, как он, например… Но, судя по безмятежному виду заведующей, можно было безошибочно определить, что она даже не понимает, чего лишилась, и уж, конечно, совсем не станет горевать из-за того, что потеряла уважение такого человека, как главный инженер сплавконторы. Вслух Воскобойников сказал:

— Детей сегодня же отправьте в санаторий, — и велел диспетчеру снять катер с буксировки древесины.

Ивушкин во все глаза глядел на инженера, не понимая, что происходит: сам же Воскобойников всегда требовал, чтобы буксирные катера выполняли только сплавную работу, а теперь надумал заниматься детской благотворительностью. Воскобойников стойко выдержал неодобрительный взгляд Ивушкина и попросил отметить в приказе, чтобы команда катера на обратном пути получила на складе треста обещанную тонну проволоки. Диспетчер лишь головой покачал, сомневаясь, можно ли, строго говоря, назвать рейс катера от санатория до склада обратным путем.

В кабинет вошла письмоносец Ксения. Она забрала у Степановны почту для отправки и привычной скороговоркой осведомилась:

— Андрей Петрович, поручений в трест не будет?

После десятиминутного пребывания в обществе неприятной заведующей детским садом Воскобойников с удовольствием глядел на простое круглое лицо Ксении, опаленное солнцем, дубленное ветрами и морозами. Из незакрытой почтовой сумки торчала пачка писем. Воскобоиникову показалось, что он узнал синий конверт своего ночного всепрощающего письма.

— Поторапливайтесь насчет поручений! — бесцеремонно сказала Ксения.

Воскобойников давно уже заметил, что она всегда начинала грубить, когда чувствовала за собой какую-нибудь вину. Впрочем, сейчас ему было совсем не до поисков воображаемой вины Ксении.

— Поручений в трест не будет, а одно дельце есть!.. — развязно проговорил Воскобойников, пытаясь скрыть смущение.

Вездесущая Степановна оторвалась от своих бумаг, насторожилась. Если он сейчас возьмет ночное письмо обратно, секретарша все поймет и по доброте душевной пожалеет его старушечьей терпкой жалостью.

— Открытки на почте продаются? Купите мне десяток.

Он протянул деньги на покупку открыток. Ксения аккуратно спрятала деньги в детский клеенчатый кошелечек с красной веселой кнопкой. Закрываясь, кнопка щелкнула звучно и ехидно, словно смеялась над его нерешительностью. Воскобойников пристально смотрел вслед уходящей Ксении. Туфли у письмоносца были стоптаны, отягощенное сумкой плечо — ниже другого… Если бы он не писал, как найти его комнату, или хотя бы не рисовал этого дурацкого плана!.. Можно было еще догнать Ксению и взять у нее письмо, но Воскобойников почувствовал вдруг смертельное отвращение ко всем своим попыткам спасти самолюбие.

Пусть Анна смеется над его письмом, если оно покажется ей смешным. Пусть будет как будет!..

Целый день стаи комаров и тучи мелкого гнуса свирепствовали в конторе. Они жалили лицо, руки, набивались в уши, лезли в глаза и рот. День выдался безветренный, и окрестные болота слали все новые и новые миллионы тварей. Несколько раз уборщица тетя Глаша, священнодействуя, проносила по всем комнатам жаровню с раскаленными углями и хвоей. Густой молочно-белый дым длинным облаком тянулся за жаровней, и все сотрудники сплавконторы отрывались от своей работы и повеселевшими глазами провожали тетю Глашу, выступающую медленно и важно, с полным сознанием ответственности исполняемого дела.

Смолистый ароматный дым неожиданно напомнил Воскобоиникову полузабытый запах ладана: мать была набожной и в детстве часто водила его в церковь. Подумалось: а ведь память, чего доброго, сохранит этот ветхозаветный запах до конца его дней, — много позднейших и значительных впечатлений порастеряет, а такой вот ранний мусор сбережет. Дорожной пылью на сапогах, вместе с другими большими и малыми приметами уходящего мира, он и в самый коммунизм, пожалуй, нечаянной контрабандой пронесет с собой это давнее и ненужное воспоминание. Короткая человеческая жизнь на миг обернулась к Воскобоиникову длинной своей стороной…

Спасительный дым быстро улетучивался, и комары с новой силой атаковали сплавную контору. Руки у Воскобойникова опухли от укусов, лицо и шея горели как ошпаренные. Степановна долго крепилась, но под конец не выдержала: надела перчатки и облачилась в накомарник. Сквозь черную марлевую сетку накомарника таинственно замерцали крупные роговые очки секретарши, и скромная Степановна стала походить на мудрую марсианку. Один только диспетчер Ивушкин торжествовал: комары его почему-то не кусали.

— Чуют в нем своего родственника! — шепнула Степановна.

В полдень вышел из строя дизельный катер № 9, лучший во всей сплавконторе. Это значило, что Белоборская запань осталась без буксирной тяги и через два-три часа придется останавливать сплоточные станки.

Докладывая о поломке «девятки», Ивушкин так ехидно смотрел на Воскобойникова, словно хотел сказать: «Вот что творится, а мы детишек по санаториям на буксирных катерах развозим!» Воскобойников взглядом возразил ему, что не мог же он утром предвидеть поломку катера, но Ивушкин с таким видом почесал свою лысину, будто упрекнул инженера: «На то вы и начальство, чтобы все предвидеть. Государство вам большие деньги не за красивые глаза платит!»

Было ясно, что Ивушкин не забудет этого случая и на ближайшем же производственном совещании, когда начальники запаней обрушатся на диспетчерскую службу, постарается свалить всю вину на главного инженера. «Эх ты, кочерыжка!» — беззлобно подумал Воскобойников и попросил вызвать затон сплава.

— Я только что звонил туда, — сказал Ивушкин. — Раньше вечера ни один из наших катеров из ремонта не выйдет.

— Товарищ Ивушкин, — кротко попросил Воскобойников, — вызовите, пожалуйста, затон сплава.

У диспетчера затона Воскобойников осведомился, сколько катеров соседней сплавконторы находится в ремонте. Расположенная ниже по течению соседняя контора присваивала себе упущенную верхними запанями древесину и почти всегда выходила на первое место в тресте, получала премии. Соседи жили недружно: вечно спорили из-за древесины, бонов, такелажа. Производственная эта вражда давно уже задевала Воскобойникова, но все как-то было недосуг заняться коренной ломкой порядков, которые складывались десятилетиями.

Диспетчер затона ответил, что в ремонте у них только один катер соседней конторы.

— Всего лишь один? — обрадовался Воскобойников и велел Ивушкину соединить его с управляющим трестом.

Заинтересованный Ивушкин быстро переставил шнуры на коммутаторе и наклонил в сторону инженера свое мясистое любопытное ухо. Воскобойников объяснил управляющему, в какой переплет попали они с буксирной тягой, и попросил временно передать им один катер из нижней сплавконторы, особенно напирая на то, что у них все сплоточные станки работают полным ходом, а у соседей целая запань стоит из-за отсутствия леса.

— Не дам, — сказал управляющий. — Научитесь свою тягу правильно использовать.

Ивушкин откровенно заскучал, и снисходительное превосходство утвердилось на его лице. Похоже, ему даже стыдновато было за инженера, который такими наивными и несбыточными просьбами осмелился тревожить высокое сплавное начальство.

Было время обеденного перерыва, и в кабинет набилось много сплавщиков. Ловкие на воде, они скованно двигались в комнатной тесноте, решительно не зная, что им делать со своими руками. Воскобойников кивком головы пригласил их садиться на диван и очень вежливо попросил Ивушкина вызвать нижнюю сплавконтору.

— Напрасная трата времени! — покровительственно сказал Ивушкин, переставляя шнуры коммутатора. — От них помощи не дождешься: кто же себе враг?

Сплавщики согласно закивали головами.

В нижней конторе к телефону подошел главный инженер Черемухин. Воскобойников знал его мало, лишь несколько раз встречался с ним в тресте. Узнав, кто его вызывает, Черемухин неожиданно обрадовался:

— Андрей Петрович, а ведь это мы с вами впервые, кажется, по телефону говорим! Нехорошо получается: соседи, а друг с другом не знаемся… Кончится сплав, приходите в гости — угощу маринованными рыжиками. Теща моя в этих краях первейшая специалистка по грибам!..

Воскобойников счел момент подходящим и, не откладывая дела в долгий ящик, попросил до вечера направить к ним катер для работы.

— При случае и мы вам добром отплатим…

Сплавщики застыли на диване. Ивушкин приподнялся над столом: в практике сплавконторы такого еще никогда не бывало.

— Купили вы меня! — рассмеялся Черемухин. — Вы или очень хитрый, или…

— Стараюсь быть хитрым, — поспешно сказал Воскобойников. — Так как же насчет катера?

— Знаю, заругает меня директор, но так и быть — дам катер. Условий два: позже девяти вечера машину не задерживать и в первое же воскресенье, как станет река, жду вас на знаменитые рыжики!

— Не задержим… Приду… — пообещал Воскобойников и спокойным голосом, будто привык каждый день получать помощь от других сплавконтор, велел Ивушкину сообщить в Белоборскую запань, что катер будет через час.

Сплавщики на диване взволнованно переглянулись, Ивушкин растерянно заморгал, а марсианистая Степановна в накомарнике тоненько хихикнула, гордясь успехом своего любимца.

Теплая волна давно не испытанной радости коснулась Воскобойникова. Черт возьми, он любил эту работу — суетливую, бессонную, с неожиданными препятствиями на каждом шагу, характерными для лесной промышленности, которая уже не была дедовским отхожим промыслом, но и не стала еще до конца освоенной индустриальной отраслью, распланированной вдоль и поперек, без каких-либо сюрпризов и мстительных штучек матушки-природы. Как технический руководитель предприятия, Воскобойников стремился планировать работу, не допускать срывов и аварий, но истинное наслаждение он получал лишь тогда, когда непредвиденное препятствие все-таки возникало, а ему удавалось перебороть его, подчинить своей воле, стать над слепым случаем и стихийными силами.

Для этого стоило жить! Горячий вкус жизни почувствовал Воскобойников и как-то совсем по-новому вспомнил об Анне. Никогда прежде не думал он об этом, но, оказывается, можно было все-таки жить и без Анны. Хоть и тяжко ему придется и не та уж будет эта жизнь, какую он себе вымечтал, но и в такой урезанной жизни тоже были свои радости. И не вышибить Анне его из колеи, не в ее воле закрыть ему все пути-дороги, — иные, прочные якоря держат Воскобойникова в жизни.

Это было — как встреча с новым, душевно богатым и не до конца знакомым человеком. Его было больше, чей он сам себя знал, больше, чем на одну лишь любовь. И чем бы ни кончилась ссора с Анной, он будет жить и делать свое пусть не очень великое, но, в конце концов, и не такое уж малое дело.

Во второй половине дня Воскобойников на полуглиссере объехал ближние запани. Рулевой Петя знал слабость главного инженера и пустил мотор на полную мощность. Зажатый в сверкающие серебряные полосы брызг, высоко вскинув нос, полуглиссер стремительно летел по воде, далеко вокруг раскачивая бревна, боны и лодки широкой запоздалой волной.

Река жила обычной своей жизнью. Низкие буксирные пароходы тащили вверх против течения длинные караваны барж с мукой, кирпичом, сельскохозяйственными машинами. Недостаток проволоки еще не тормозил работу запаней. Бревна, приплывшие с верховьев реки молевой россыпью, сплавщики сортировали на воде и сплачивали в пучки, для крепления которых как раз и нужна была проволока, чтобы не рассыпались пучки в плотах, выдержали весь долгий путь до Архангельска. Работящие катера буксировали возы, составленные из пучков, вниз по течению — к местам формировки транзитных плотов.

Крутые берега были живописны, но Воскобойникову было сейчас совсем не до пейзажных красот. Он поймал себя на том, что, рассматривая катерные возы, не замечает даже бревен, а видит только проволочную обвязку на пучках, и подумал, что похож сейчас на больного, который не чувствует здоровых частей своего тела, а помнит все время одно лишь больное место.

На каждой запани Воскобойников обходил сортировочную сетку и сплоточные станки, придирчиво проверял обвязку пучков. Ему все хотелось уличить кого-нибудь в перерасходе проволоки, но обвязчики на всех запанях были так экономны, будто крепили пучки бревен не стальной проволокой, а золотой. В поисках обвязочного материала Воскобойников заглядывал и в такелажные склады, но все склады были пусты, хоть шаром покати.

Становилось ясней ясного, что без сижемской проволоки до прибытия баржи с такелажем не дотянуть. И черт угораздил телефонную связь порваться именно сейчас!

Перед начальником Белоборской запани Воскобойников извинился за вчерашние свои придирки.

Белоборский начальник проработал на сплаве лет тридцать и перевидал на своем веку многое. Ему приходилось отдуваться за ранний ледостав и поздний ледоход, за древесину, разнесенную по кустам и застрявшую на мелях, за невыполнение плана отбуксировки и перерасход такелажа, за нерадивость сезонников, вороватость работников ОРСа и за многие другие — свои и чужие — грехи и проступки. Разнокалиберное начальство дружно распекало его, просто «драило» и «драило с песочком», устраивало ему взбучки и нахлобучки, «вкатывало ему строгача», «дрючило», грозило засадить за решетку и многократно ругало его: в патриархальные двадцатые годы — только устно и письменно, позже, с проникновением на сплав технических средств связи, уже и по телефону, а в самое последнее время даже и по радио, наглядно доказывая свою гибкость и умение использовать технику до дна.

Выслушивать всяческие распекания стало для него привычкой и как бы даже входило в неписаный круг его обязанностей, очерченных его должностью: сначала бригадира, потом мастера, а теперь начальника запани. Многолетнее исправное несение этой обязанности сделало его нечувствительным к самой злой ругани, привычка непробиваемой броней защищала его самочувствие от любого нагоняя. С годами, поднимаясь по служебной лестнице, он и сам в совершенстве постиг нехитрое это дело и при случае тоже умел «обложить», дать нахлобучку или «вздрючить» своего подчиненного.

Одним словом, белоборский начальник был старым сплавным волком, закаленным в разных передрягах, и удивить его было не так-то легко.

И теперь, выслушав извинение Воскобойникова, он сначала просто-напросто ничего не понял и решил, что ученый начальничек действует «с подходцем» и собирается особенно тонко его «уесть». Но Воскобойников снова повторил свои извинения, и старый сплавной ветеран вдруг понял его — не умом, а какой-то затурканной еще в юности и долгие годы дремавшей на самом донышке души мечтой-догадкой о возможности иных, н е р у г а т е л ь с к и х отношений между людьми, связанными общим делом. Вся предыдущая жизнь никак не подготовила его к этим новым отношениям, а без привычной своей брони он и совсем затосковал, сразу почувствовал себя этакой оголенной и беззащитной черепахой, которую вытряхнули из панциря, и растерялся, как школьник. По лицу его побежали пятна, краснел он смешно и как-то н е у м е л о, словно приступал к трудной и незнакомой работе.

— Ну что вы, что вы… — смущенно забормотал он. — В жизни всякое бывает…

— Вот именно: бывает! — охотно согласился Воскобойников, которому, по общечеловеческой слабости, приятно было чувствовать себя самокритичным и великодушным и хотелось, чтобы и другие — а прежде всего Анна — были с ним так же чутки и справедливы, как и он с ними.

Ему вдруг показалось, что именно теперь, в эту вот самую минуту, Анна получила его ночное письмо. Вот она вскрыла конверт, развернула лист, читает. Может, сейчас все у них и решится…

— Бывает всякое, а быть-то и не должно! — быстро сказал Воскобойников, смотря прямо в глаза старому сплавщику, но видя перед собой Анну и стараясь п о д в и г н у т ь ее к единственно правильному решению.

Начальник запани достал платок размером в добрую скатерть и стал вытирать вспотевшее от непривычных переживаний лицо. Не выдерживая пристального, невидящего взгляда Воскобойникова, он все отводил свои глаза в сторону и сердито сопел.

Домой Воскобойников вернулся уже поздно вечером. В пустой конторе, как и вчера, раздавался только сухой стук счетных костяшек: бухгалтерия трудилась над месячным отчетом. Дежурная телефонистка, завидев его, охрипшим голосом, без надежды на ответ, стала вызывать Сижму.

В кабинете на столе лежала аккуратная стопка открыток, придавленная горкой сдачи. Воскобойников повертел в пальцах новенький жаркий пятачок и усмехнулся утренним своим волнениям.

Пришли практиканты — парень и девушка, учащиеся техникума. Вслед за ними в кабинет проскользнула письмоносец Ксения и уселась на краешек дивана. Воскобойников вопросительно посмотрел на нее.

— Нельзя уж и в кабинет зайти! — вызывающе сказала Ксения, и он понял, что давешнее его предположение о какой-то ее вине справедливо.

— Сиди, — разрешил Воскобойников, догадываясь, что Ксения хочет поговорить с ним наедине.

Практиканты принесли лист хронометражных наблюдений. Девушка сильно робела перед главным инженером сплавконторы и все удивлялась, как быстро он считает на логарифмической линейке и помнит наизусть простенькие формулы предела погрешности. Парнишка держался настороженно, пытливо заглядывал Воскобойникову в глаза, молчаливо требуя, чтобы тот выкладывал им все премудрости, ничего не утаивал. В девушке было что-то от Анны с довоенной фотографии, а парнишка напомнил Воскобойникову его самого: он тоже рос недоверчивым. В довершение сходства парнишка, кажется, был влюблен в свою однокурсницу и ревниво хмурился, когда та особенно восторгалась математическими способностями инженера.

«Не бойся, дурачок, не отобью твое сокровище!» — ласково подумал Воскобойников.

Ксения тщательно прикрыла за ушедшими практикантами дверь и сказала небрежно:

— Андрей Петрович, напишите записку слесарю, чтоб замок открыл. Без вашего распоряжения он никак не соглашается, говорит — занят…

— Какой замок?

— А на почтовом ящике!.. Я ключ где-то посеяла. Думала, может, вчера на почте обронила, так нет, не нашелся… Почему, Андрей Петрович, если никудышное что потеряешь, так обязательно найдешь, а нужное — поминай как звали. Вот у меня был случай…

— Та-ак… — сказал Воскобойников, поднимаясь из-за стола. — Значит, со вчерашнего утра ты писем не вынимала и все письма, какие набросали в ящик за два дня и ночь, до сих пор лежат там?

Ксения воинственно вскинула подбородок, готовая спорить и защищаться.

— Кто же бросает письма ночью? — возразила она для начала, чтобы уменьшить свою вину. — Ночью люди спят!

Воскобойников написал записку слесарю. Убедившись, что ругать ее не будут, Ксения сразу сникла и на прощание робко попросила никому не рассказывать о ее оплошности.

— Ночью люди спят… — машинально повторил Воскобойников, оставшись один в кабинете и подходя к окну. Почтовый ящик висел на стене конторы неподалеку от окна, и Воскобойникову был хорошо виден его зеленый уголок. Ему вдруг показалось очень смешным, что письмо весь долгий день пролежало рядом с ним, в каких-нибудь трех метрах от письменного стола. Воскобойников прикинул на глаз расстояние и решил, что ошибается: больше двух с половиной метров от ящика до стола никак не будет!

Он прошел в свою комнату. Неожиданно появилась охота хозяйничать. Воскобойников поставил чайник на электроплитку, подмел пол и прибрал в шкафу и на столе. Потом он воевал с комарами: на печном совке сложил костер из спичек, бумаги и еловых лап, выдернутых из веника.

Воскобойников дымил до тех пор, пока стало невмоготу дышать. Выпустив излишек дыма в фортку, он снял рубашку и уселся пить чай по-домашнему, в майке. Глаза слезились от дыма, но зато ни один комар не звенел над ухом. Воскобойников, блаженствуя, хлебал вприкуску крепко заваренный чай, горделиво поглядывал на прибранную собственными руками комнату и думал умиротворенно: «Вот так и будем жить в одиночку… Что ж делать, если женщины не знают, какие мы хорошие».

Дверь без стука распахнулась.

— Сижма на линии! — выпалила телефонистка.

Поперхнувшись чаем, Воскобойников кинулся в контору, на ходу напяливая пиджак.

Густой спокойный голос Потапова гудел в мембране.

— Умаялся небось без меня? Понимаю, брат, сочувствую… Проволока уже в пути, жди завтра к полдню. Сам прилечу на самолете денька через два, помыкайся еще немного, поломай свои интеллигентские косточки!.. Тут, брат, я наметил одну штукенцию строить…

Директор сплавной конторы любил технические новшества, по всей реке был известен как горячий поклонник плотин, и Воскобойников сразу насторожился:

— Что строить? Говори толком… Опять плотину?

Потапов засмеялся радостно и чуть-чуть виновато.

— Не можем же мы каждый год из-за быстрого спада воды древесину обсушивать? Уломаю тебя, будешь проект составлять!

— Ну, это мы еще посмотрим! — непримиримо сказал Воскобойников. — Я твоему фантазерству потакать не намерен: за технику и строительство я отвечаю.

— Тю-тю-тю, — поддразнил Воскобойникова директор. — Инженер, а строить боишься.

— Сколько проволоки наскреб? Тонны четыре будет?

— Бери выше!

— Шесть?

— Все семь наберется.

— Вот это здорово! — обрадовался Воскобойников. — Теперь нам с избытком хватит до подхода баржи. Можно даже нижней сплавконторе подкинуть.

— Это что еще за новости? — удивился Потапов. — Никакой благотворительности! Пускай сами для себя проволоку ищут!

— Нет, будем помогать, — твердо сказал Воскобойников. — Приедешь — объясню.

Он положил трубку, снисходительно подумал о директоре: «Какую-то плотину намечает Потапыч, а высоты паводка наверняка не учитывает… Все бы ему строить!»

Привлеченный шумом, в контору заглянул хмурый Ивушкин.

— Теперь живем! — приветствовал его Воскобойников таким тоном, будто хотел доставить диспетчеру личное удовольствие: он терпеть не мог вокруг себя пасмурных лиц, когда ему самому было весело.

Ивушкин ничего не ответил и только с завистью посмотрел в спину Воскобойникову. Диспетчер завидовал его молодости, прочному месту в жизни, тому, наконец, что какие-то тонны ржавой проволоки могли так обрадовать Воскобойникова. Не существовало в мире никакой проволоки, которая способна была развеселить Ивушкина. С острой обидой старого неудачника ощутил он сейчас превосходство Воскобойникова над собой. Ничего не было у него за душой, что мог бы он ему противопоставить.

Перекати-полем прожил Ивушкин жизнь. Учился когда-то в институте, но не доучился. Был женат, но развелся, потерял семью. В поисках лучшего места изъездил всю страну, работал и на юге, и на Крайнем Севере, сменил с десяток профессий и на старости лет как-то совсем случайно застрял здесь, стал неожиданно для себя сплавщиком. Даже утеха его — пестрые знания, почерпнутые из энциклопедии, показались Ивушкину сейчас лоскутными, устаревшими, никому не нужными…

А Воскобойников с легким сердцем распахнул дверь своей квартиры и замер на пороге, будто споткнулся. На стуле посреди комнаты сидела Анна и смотрела на него немного сердито и чуть-чуть растерянно, как смотрят самолюбивые люди, когда приходится признавать свою неправоту. На ней было его любимое платье вишневого цвета, и все вещи в комнате: и стол, и шкаф, и умывальник — выглядели теперь как-то иначе, словно понимали, что пришла хозяйка. Вещи явно переметнулись на сторону Анны и приобрели новый, неожиданный смысл, точно и созданы-то они были для того лишь, чтобы окружать Анну, оттенять ее вишневое платье, прятать запачканные в грязи туфли…

Пешком пришла! И сама, по своей воле… Даже письма от него не дождалась!

Воскобойников долго неподвижно стоял на пороге, не спуская с Анны глаз, боясь, что она вдруг исчезнет, если отвести глаза в сторону или пошевелиться.

— Закрой дверь, — тихо сказала Анна. — Комаров напустишь.