У стен столицы

На канале Москва-Волга

Встретил я его у развилки дорог у села Языкова в Подмосковье. Стоит совсем юный воин. Шинель его туго стягивает ремень. В руках — знамя. За плечами автомат. Сам он весь в порыве, готовый шагнуть вперед. И я, верно, принял бы издали солдата за живого. Но вот подошел ближе и прочитал высеченные на камне слова:

Уж такая, видимо, внутренняя сущность человека, что и печальные, скорбные истории его воображение склонно наделять отрадными концовками. Это не каменное изваяние, это — солдат в дозоре. Его выставили те, кто, устав, забылся здесь на минуту коротким солдатским сном. А сон-то оказался вечным. С того времени пост солдата остался бессменным.

Скупа и немногословна надпись на постаменте. Она не расскажет, кто были эти герои, какие они совершили подвиги. Но память надолго сохраняет воспоминания о тех, кто шел в одних с тобой рядах и падал, чтобы шли вперед другие.

Это было в конце 1941 года, в незабываемые дни Московского сражения. Фашистские моторизованные и танковые дивизии, обходя нашу столицу с юга, подошли к Кашире и Серпухову. Особенно опасное положение создалось на правом фланге Западного фронта. Фашистская группа «Центр» овладела городами Истра, Клин, Солнечногорск. Соединения генерала Гота обошли с севера Истринское водохранилище. Выйдя на Ленинградское и Рогачевское шоссе, они устремились к Москве. В последних числах ноября враг ворвался на станцию Крюково Ленинградской железной дороги и в большое село Красная Поляна в 20 километрах от столицы. 27 ноября фашистские войска захватили старинный русский город Яхрому, подошли к Дмитрову. Они ставили своей задачей форсировать канал Москва — Волга и перерезать Северную железную дорогу, Ярославское шоссе, отрезать путь подходящим с востока резервам и атаковать Москву с тыла.

В это время в район Дмитрова прибыла 71-я отдельная морская стрелковая бригада, сформированная из моряков Тихоокеанского флота. Бригада вошла в состав 1-й ударной армии и сосредоточилась километрах в пятнадцати южнее Яхромы, в населенных пунктах Гришино и Минеево.

В последних числах ноября 1941 года я сопровождал из Москвы в Дмитров группу моряков, направляемую в 1-ю ударную армию. Вскоре по прибытии сюда Дмитровское шоссе в районе Яхромы было захвачено врагом. Поездка за новой группой моряков оказалась невозможной. В штабе 1-й ударной армии, находившемся в здании средней школы в центре города, я встретил полкового комиссара Евгения Васильевича Боброва. Он предложил мне занять должность офицера связи от Военно-Морского Флота. Я охотно согласился с таким предложением.

Город жил напряженной прифронтовой жизнью. Его методически обстреливал противник. Когда мы вышли из штаба, то увидели, как над железнодорожной станцией поднялся столб густого дыма с пламенем. Отблески пожаров окрасили багрово-зловещим цветом небосвод над восточной и северной окраинами города.

Из горящего Дмитрова мы выехали в расположение бригады. Бушевавший долгие часы буран занес все дороги. Наш грузовик то и дело останавливался, и нередко приходилось выталкивать его из сугробов. От пронзительного северного ветра, продувавшего насквозь, не спасали даже наши овчинные полушубки. Вместе с воем ветра доносился гул артиллерийской стрельбы западнее канала. Мороз был градусов двадцать пять и все крепчал.

Евгения Васильевича Боброва я знал по Владивостоку, где он служил комиссаром курсов переподготовки командиров запаса. Это был высокого роста статный мужчина лет сорока. За его плечами более чем 20-летний стаж службы в Красной Армии. Он прошел трудный боевой путь от рядового красноармейца до полкового комиссара, от ротного библиотекаря — до комиссара бригады. Потомок сормовских рабочих, Бобров в гражданскую войну 17-летним парнишкой пошел с винтовкой в руках защищать Советскую власть.

Комиссар ознакомил меня с обстановкой на участке фронта армии. Он только что возвратился от члена Военного совета армии и был в курсе последних событий. Из его слов стало ясно, что положение на фронте 1-й ударной армии критическое.

28 ноября противник подошел вплотную к каналу, один его батальон с танками прорвался на восточный берег по мосту в Яхроме и с ходу захватил село Перемилово. Спасла положение 50-я стрелковая бригада, прибывшая накануне. С большими потерями для себя части 50-й и 29-й стрелковых бригад остановили врага и на рассвете 29 ноября выбили немцев из села. Мост через канал был уничтожен.

Чтобы остановить вражеское наступление, не хватало сил. 1-я ударная армия не окончила сосредоточение, а фашистское командование подтягивало свои части, спешно вводя их в действие. В городе Яхроме и в окрестных селах оно концентрировало большое количество танков, артиллерии, готовясь форсировать канал на широком фронте. Был дорог каждый час. Малейшее промедление грозило непоправимой бедой. Необходим был смелый и решительный удар в самое уязвимое место вражеского фронта.

«Вот эту операцию, — писал после войны командующий армией генерал В. И. Кузнецов, — я поручил выполнить 71-й бригаде моряков. По моим наблюдениям, во главе ее стоял опытный, отважный и рассудительный полковник Безверхов, на которого можно было положиться».

В Минеево мы приехали поздно вечером. С большим трудом разыскали штабную избу. В деревне ничто не нарушало тишины. Казалось, что здесь нет ни души, хотя дома, сараи, все строения были переполнены военными людьми. Нигде не виднелось ни одного огонька. Во всем этом мы почувствовали то, что на языке моряков называется флотским порядком. Он был заметен и в поддержании тишины и спокойствия, и в соблюдении светомаскировки, и в какой-то строгой собранности, которая позволяла всем вмиг привести себя в боевую готовность.

В клубах холодного воздуха мы вошли в помещение штаба, освещенное керосиновой лампой. Среднего роста полковник во флотском кителе, стеганых штанах и бурках что-то энергично говорил стоявшему перед ним бойцу. Это и был командир 71-й морской стрелковой бригады полковник Яков Петрович Безверхов. Я знал комбрига как опытного боевого командира. Еще унтер-офицером царской армии он воевал с немцами в первую мировую войну. В гражданскую сражался на Урале против Колчака, в оренбургских степях — с белоказаками, в песках Средней Азии — против басмачей. За отличные боевые действия был награжден орденом Красного Знамени и Бухарской Звездой 1-й степени. Дважды ранен. Первое наше знакомство состоялось во Владивостоке, до войны. На тральщике, которым я командовал, он, командир береговой службы, проходил корабельную практику. Две недели Яков Петрович Безверхов плавал на тральщике, старательно нес вахту, овладевал искусством штурманской прокладки. Однажды я спросил его:

«Для чего вам, Яков Петрович, необходимо такое длительное плавание? Ведь вы сухопутный командир».

Он резонно ответил:

«Старый российский фельдмаршал Суворов сдавал экзамен на мичмана. А нам, смертным, как говорят, сам бог велит: если имеешь дело с флотом, то учись морскому делу; если командуешь на суше, познавай фельдмаршальские секреты».

После этого плавания у нас с Безверховым установились хорошие деловые отношения. Когда он стал начальником курсов переподготовки командиров запаса, я по его просьбе в зимнее время проводил занятия на курсах по миннотральному оружию.

Безверхов узнал меня сразу. Как к давно знакомому, обратился запросто:

— Вот полюбуйтесь: мой ординарец, — показал он на бойца, — просит отпустить его в батальон! Говорит, хочет быть поближе к передовой, а то ребята засмеют.

И комбриг продолжал прерванный нашим приходом разговор с ординарцем:

— Надеюсь, голубчик, вам не придется краснеть перед товарищами. Сам в числе штабных крыс не числюсь, и вам не позволю отсиживаться в штабе.

С этими словами полковник подошел к ординарцу, потеребил его белые, как лен, волосы, обнял за плечи:

— В сыны ты мне, пожалуй, годишься, а я строгий отец.

Посмотрел ласково в глаза. Этот паренек, наверное, напомнил полковнику сына Олега, который не просил, а прямо-таки требовал взять его с собой на фронт — это в свои-то десять лет!

Окончился разговор тем, что ординарец попросился идти выполнять какое-то ранее данное комбригом задание.

— Парня вполне можно понять, — заметил комиссар Бобров. — Сейчас такой момент, когда все, от генерала до матроса, рвутся в бой, хотят сделать что-то заметное, ощутимое для защиты Москвы, Родины. Сегодня начальник химической службы и начальник политотдела просились у меня идти вместе с батальонами в наступление.

— Этак весь штаб ринется в атаку, а кто будет управлять боем? — с улыбкой сказал комбриг и сам обратился к Боброву с вопросом: — Значит, начнем, комиссар? — И после небольшой паузы постучал в стену: — Начальника штаба, командиров ко мне!

Слышно было, как из-за перегородки (так бывает на корабле) ответили: «Есть!» Через минуту открылась дверь, и на пороге появился средних лет офицер с двумя шпалами на петлицах. Он был в армейском обмундировании. За начальником штаба Иваном Кузьмичом Рябцевым начали входить командиры подразделений, политработники. Пока командиры рассаживались, а начальник штаба развешивал карту обстановки, я приглядывался к заполнявшим комнату товарищам. Оказалось, многие мне известны по службе на Тихоокеанском флоте. Тут был майор Николай Лаврентьевич Тулупов из учебного отряда подводного плавания, участник гражданской войны на Урале. Напротив меня сидел молодой, с обветренным лицом, капитан Аркадий Николаевич Голяко. С ним я служил в Тихоокеанском высшем военно-морском училище и знал его как опытного командира, прекрасного спортсмена. Перед отправкой на фронт Голяко служил комендантом штаба флота. Незадолго до войны он успешно сдал экзамены в Академию имени М. В. Фрунзе, вот только учиться не пришлось.

Нелегко сложилась жизнь у Аркадия. Рано умерла мать, а малышей осталось у отца пятеро. Отец женился второй раз. Но мальчик не мог привыкнуть к мачехе, к ее недоброму с ним обращению. Ушел из дому. Несколько лет он кочевал по южным городам, а в 1926 году в Краснодаре его отыскал старший брат, Евгений, командир Красной Армии.

«Ты, Аркадий, можешь и должен учиться. Я помогу тебе в этом», — сказал старший брат. Глубоко в душу Аркадия запало слово брата «учиться», и он подает заявление в Московское пехотное училище. Не приняли — лет не хватало. На следующий год вторая попытка, и опять неудача — на этот раз подвели знания. Но юноша не пасует перед неудачей, настойчиво добивается поставленной цели. Он поступает в училище рядовым. А через год уже становится его курсантом. Училище Голяко окончил в числе первого десятка. Служить его направили во Владивосток, где мы с ним и познакомились. А теперь — новая встреча.

В штабе находились и мои недавние воспитанники, курсанты Тихоокеанского военно-морского училища, а теперь лейтенанты А. В. Добряков, А. Е. Кириллов, Н. А. Сироткин.

Когда все расселись, начальник штаба кратко доложил обстановку на участке бригады. Он сказал, что 6-я танковая дивизия противника, расширяя клин к югу от шоссе Ольгово — Яхрома, двумя батальонами со средствами усиления заняла Языкове, Борнсово, Гончарово, Семенково. Гитлеровцы спешно укрепляют эти населенные пункты. Есть основание предполагать, что в ближайшие дни враг предпримет бросок через канал. По данным разведки, у фашистов в районе Степанова и Ольгова имеются танки, по шоссе движется большое количество войск противника с артиллерией и минометами.

Командование армии поставило бригаде задачу: в ночь на 1 декабря атаковать Ольгово, Языково и прилегающие пункты, овладеть ими и выйти в тыл войскам врага, находящимся в Яхроме, сковать как можно больше неприятельских сил и оказать помощь оперативной группе генерала Ф. Д. Захарова при выходе из окружения. Совместно с нашей бригадой должны были действовать 44-я и 50-я стрелковые бригады, а затем 55-я и 56-я. В случае успеха эти силы могли серьезно угрожать вражеским тылам.

После сообщения начальника штаба комбриг изложил план атаки Языкова. Он мне показался очень простым. С севера должен был действовать полуохватом батальон капитана Голяко. Охват завершал батальон Тулупова с приданной ему ротой лыжников, а с фронта предполагалось направить небольшие сковывающие группы третьего батальона. Наступление намечалось начать с полным рассветом, чтобы воины ясно видели объект атаки.

— А что нам скажет начальник артиллерии? — спросил вдруг комбриг и посмотрел на майора Трекова.

Поднялся пожилой человек в армейской гимнастерке. Он доложил, что перед атакой будет произведена пятнадцатиминутная артиллерийская подготовка.

— Но командиры батальонов, — предупредил начарт, — пусть особенно не надеются на артиллерию: у нас только две батареи 76-миллиметровых пушек да несколько минометов. Надо полнее использовать собственные огневые средства.

Положение с оружием в бригаде было тогда, действительно, нелегким. Не все получили, что полагалось по штату.

— По мере продвижения, — продолжал майор, — артиллерия будет помогать пехоте в уничтожении огневых точек противника по целеуказанию командиров батальонов.

Комбриг, резко поднявшись со своего места и обращаясь к начальнику артиллерии, сказал:

— Прикажите артиллерийским расчетам наступать вместе с пехотой и подавлять огневые точки врага по указанию командиров рот, взводов, а где надо — по своей инициативе, в зависимости от обстановки.

Сопровождение артиллерией боевых порядков пехоты было в то время новым делом. Комбриг, как видно, внимательно изучал опыт боев. Свидетельствовали об этом и его дальнейшие советы.

— Сила противника, — говорил Безверхов, — в массе огневых средств. Чтобы парализовать это преимущество, нужно как можно быстрее сблизиться с врагом. Поставить его в равные с нами условия. А храбрости и мужества у наших моряков больше, чем у фашистских солдат. Сила немцев — в умении окружать. Но их слабая сторона в том, что они сами боятся окружения. Наша задача — смелее обходить их фланги, заходить в тыл. А недостаток оружия, — в заключение сказал полковник, — возмещайте за счет противника. Его же оружием надо его и бить.

Советы, требования, указания комбрига перед серьезным испытанием люди слушали с величайшим вниманием: ведь все это также надо было брать себе на вооружение.

Затем слово взял комиссар Бобров. Он сказал, что моряки рвутся в бой, высок их патриотический подъем, неукротим боевой порыв. Лучшее свидетельство тому — более ста поданных за последние дни заявлений о вступлении в партию и комсомол.

— Успех боя будет прежде всего зависеть от нас, товарищи коммунисты, командиры и политработники, — подчеркнул военком. — От нашего руководства бойцами, умения донести до них суровую правду войны, мобилизовать, воодушевить. Под Москвой идет историческое сражение, которое должно изменить не только положение столицы, но во многом и ход всей войны. В эти дни мы перед партией в особом ответе. Коммунист — вот кто должен при наступлении первым переступать бруствер окопа, чтобы победить или умереть. Наш долг — партийным словом, личным примером, идейным убеждением увлекать бойцов вперед, на разгром врага.

Условились перед боем провести короткие митинги личного состава. Мне довелось присутствовать на митинге воинов второго батальона, который состоялся в лесу. Выступил перед ними комбриг Безверхов. Он рассказал об обстановке, сложившейся под Москвой, разъяснил задачу, которую предстояло решать бригаде, призвал моряков беспощадно громить врага.

Затем слово взял комиссар Бобров, успевший возвратиться с митинга из соседнего подразделения.

— То, чего все мы ждали с нетерпением, — сказал он, — скоро совершится: через несколько часов мы пойдем в наступление на врага. На своих штыках понесем возмездие гитлеровцам за убийство наших отцов, матерей, жен, сестер и невест на временно захваченной ими советской земле. Перед нами сильный, хищный и коварный противник. Такого одним оружием победить нельзя. Мы должны разжечь в себе неугасимое пламя ненависти к фашистским оккупантам. Помните: нельзя врага победить, не умея его ненавидеть! Мы должны сказать: убьешь фашиста — молодец, убьешь десять — честь и слава тебе, уничтожишь сто врагов — ты герой! Дело, которое ты делаешь, правое, ибо ты освобождаешь от захватчиков свою родную землю, ты защищаешь свободу, честь своего народа!

Весь следующий день моряки готовились к бою.