Убить чужой рукой

Глава 7

Натана весь день рвало. Потом он наконец уснул, скорченное бледное тельце выглядело таким хрупким на фоне мягких синих простыней. Его ресницы отбрасывали тень на скулы, а осунувшееся личико казалось слишком маленьким и староватым для четырехлетнего ребенка.

Утром приехали Джеймс и Марианна и внимательно осмотрели Натана (по их словам, они выскочили из постели в ту самую минуту, когда увидели сводку новостей, но для людей, которые мчались сломя голову, свекор и свекровь выглядели слишком аккуратно одетыми и причесанными).

Марианна разыграла свою любимую сцену оскорбленной добродетели. Огромные синие глаза, бледное лицо, трясущиеся руки.

— Я этого не вынесу, — повторяла она с ощутимым южным акцентом. Эта женщина сорок лет прожила в Бостоне, но по-прежнему говорила как героиня пьесы Теннесси Уильямса.

Кэтрин видела, что Марианна и Джеймс в промежутках между мелодраматическими восклицаниями делают мысленные пометки: мальчик худой, вялый и, очевидно, запуганный. Он не тянется к матери, а прижимается к няне. У ребенка свежий синяк на лбу.

Дважды Марианна пыталась отозвать невестку в сторону «на пару слов». И оба раза Кэтрин не поддавалась. Пруденс, няня-англичанка, знала свое дело, Кэтрин ценила ее за ответственность и благоразумие. Впрочем, няня пока еще не освоилась в доме, и потому Кэтрин понятия не имела, как девушка поведет себя, если на нее надавить (Кэтрин приказала никогда не оставлять Натана наедине с бабушкой и дедушкой). Джеймс, например, мог быть крайне обаятельным. Ему ничего не стоит попросить Пруденс принести ему чашку чаю — и тогда война будет проиграна.

Кэтрин не могла пойти на такой риск. Не сегодня.

Конечно, Марианна и Джеймс предложили ей с Натаном пожить у них. После «ужасных событий» минувшей ночи им, разумеется, нужно куда-то перебраться — подальше от «места трагедии». «Ради Бога, Кэтрин, подумай о сыне. Он очень плохо выглядит».

Наконец Джеймс потерял терпение. В ту самую минуту, когда Пруденс вывела Натана из комнаты — видимо, его опять начало тошнить, — судья в страшной ярости обрушился на Кэтрин:

— Даже не надейся так просто отделаться! Джимми нам все рассказал! Ты думаешь, вчера вечером все закончилось? И смерть Джимми решила все твои проблемы? Так я тебе гарантирую: они только начинаются!

И тогда Кэтрин откровенно запаниковала. Она вспомнила о новой системе безопасности, установленной в доме полгода назад. Лампочка на пульте управления не горела. Кэтрин могла поклясться в этом. Потом она поняла, что молчание продолжается слишком долго и Джеймс по-прежнему смотрит на нее холодным, осуждающим взглядом. Кэтрин собрала последние силы и властно сказала:

— Я не знаю, о чем вы говорите, Джеймс. А теперь, если вы меня извините, мне нужно заняться подготовкой к похоронам.

Она вышла из комнаты с дрожащими руками и бешено прыгающим сердцем и через минуту услышала, как свекор со свекровью выскочили на улицу. Потом в доме снова стало тихо.

Натан не плакал. Ни вчера, ни сегодня. И наверное, не заплачет. В этом смысле он был воистину сыном Кэтрин. Любую неприятность — визиты доктора, бесконечные уколы, надоевшие анализы — он встречал с сухими глазами, серьезно и хмуро. Няни его любили, но от любого их прикосновения он вздрагивал.

Сегодня ему приснится кошмар. Жуткий сон, когда он будет метаться по постели, а потом проснется с криком боли и попросит, чтобы все доктора оставили его в покое. Иногда мальчик умолял не оставлять его в темноте, жаловался на удушье и требовал включить свет. То, что ее ночной ужас стал его кошмаром, одновременно удивляло и пугало Кэтрин.

К нему прибежит Пруденс. Так же как до нее это делала Беатрис, а еще раньше Маргарет, Соня, Хло и Эбигейл. Столько лиц, Кэтрин даже не помнит их всех. Конечно, она помнят Эбби, которая была первой. Джимми нанял ее, когда Натану исполнилась неделя. Кэтрин не хотела брать няню. Она хотела сама заботиться о своем сыне. Несколько дней она бродила по дому в сонном оцепенении, ребенка у ее груди постоянно рвало. Кэтрин не могла спать, а он не мог есть.

Она волей-неволей включала свет и смотрела на своего младенца, такого крошечного и беспомощного, что он скорее пищал, а не плакал. Его абсолютная незащищенность потрясала ее, когда она начинала думать о будущем. Дети умирают. От голода, побоев, гриппа. Они вываливаются из окон, погибают от СПИДа, попадают под машину. Их похищают с игровых площадок, их совращают священники. Бывает и худшая судьба, об этом она тоже слышала. Например, некоторым взрослым нравится, когда маленькие дети плачут. И еще слабый, беспомощный, ни в чем не повинный малыш может попасть в злые руки и стать игрушкой в лапах хищника.

Сколько детей сейчас плачут от голода, а сколько бьют за провинности? Сколько детей с надеждой смотрят в глаза своих опекунов и в ответ получают подзатыльник? Сколько младенцев — невинных, прелестных — каждый день рождаются на свет лишь для того, чтобы погибнуть от рук тех, кто дал им жизнь?

Кэтрин не знала, что делать. Мир чересчур жесток, а Натан — слишком мал. Он нуждается в ней, и если она его подведет, это ее убьет.

Ей держать ребенка на руках стало трудно, но и положить его она тоже не могла. Было невыносимо его любить, но и отдалиться не хватало сил. Она как будто рассыпалась на миллион крошечных осколков — измученная бессонницей молодая мать, бродившая по коридорам со своим новорожденным сыном и постепенно терявшая надежду.

В конце недели Джимми привел молоденькую девушку. Он деликатно поговорил с Кэтрин — неторопливо и очень просто, поскольку в тот момент она могла воспринимать лишь самые короткие слова. Эбби возьмет Натана, покормит его и присмотрит за ним. Кэтрин должна поспать. Джимми принесет ей стакан сока. И две таблетки. Все, что ей нужно, — это принять лекарство. И все будет хорошо.

Вот так это случилось впервые. Кэтрин променяла своего ребенка на дозу успокоительного. А потом уже оказалось нетрудно провести пару дней на курорте, неделю в Париже, две недели в Риме…

В доме появилась няня, и с тех пор Кэтрин лишь иногда навещала своего ребенка.

Эбби хорошо справлялась. Она давала Натану соевое молоко, и его капризный желудочек наконец успокоился. Она прочла ему первую книжку, заслужила его первую улыбку, видела, как он сделал первый шаг. По вечерам Кэтрин слышала, как Эбби своим мягким голосом читает мальчику сказку на ночь, а Натан тихонько бормочет, свернувшись клубочком у нее на груди.

В тот день, когда ему исполнился год, он сильно расшибся. Кэтрин попыталась его поднять, но он расплакался еще сильнее и потребовал няню, а когда та подошла, обхватил ее ручонками за плечи и уткнулся лицом ей в шею.

Кэтрин уволила ее на следующий же день. Натан плакал целый месяц.

После Эбби пришла Хло — и ее тоже привел Джимми. Миниатюрная пышная француженка. Кэтрин не особенно удивилась, когда пришла домой и застала ее и Джимми в постели. А что еще следует ожидать, если муж приводит няню, которая, по ее собственному признанию, не умеет менять подгузники?

После этого Кэтрин сама занялась поиском няни. Она предпочитала пожилых, опытных женщин, знавших, что к чему, и державшихся на почтительном расстоянии от хозяина. Все они были слишком зрелыми и не стоили внимания Джимми, довольно почтительными, чтобы отпускать комментарии по поводу того, что Кэтрин надолго оставляет сына, и излишне самоуверенными. Они не знали, сколько ночей Кэтрин провела в комнате Натана, наблюдая за тем, как спит этот болезненный мальчик, и чувствуя, как ее сердце бешено колотится в груди.

Так продолжалось до тех самых пор, пока Натану не исполнилось четыре года, и время от времени перед мысленным взором Кэтрин по-прежнему представал потрепанный синий автомобиль. «Эй, мальчик, я ищу свою собаку».

Впрочем, Натан не нуждался в незнакомце, его сны и так были полны кошмаров. Опасность для его жизни заключалась в этих четырех стенах.

Два часа ночи. Ей нужно поспать. Она уже знала, что не заснет. На улице по-прежнему толпились репортеры, эти нетерпеливые хищники, которые не прочь покопаться в грязи. Иногда мимо проезжала патрульная машина. Полицейские присматривали за газетчиками, объезжали место преступления, поглядывали на окна четвертого этажа.

Не прошло и часа после смерти Джимми, как Кэтрин сделала первое заявление. Она гордилась собой — спокойной, хладнокровной и собранной. «У мужа был нелегкий характер. Он пил, злился, на этот раз он нашел оружие. Из-за чего мы ссорились? Разве это важно? Неужели можно хоть как-то оправдать человека, направившего пистолет на жену? Да, я испугалась. Детектив, я думала, он меня убьет».

Они хотели поговорить с Натаном. Она не позволила. Сын слишком устал, он болен и напуган. Это дало ей какую-то отсрочку. Пока.

Следователи провели большую часть минувшей ночи и все утро в их спальне. Теперь комната была обведена желтой лентой. Ковер вынесли. Осколки стекла собрали. Постельное белье сняли. То место, где находилась стеклянная дверь, закрыли пластиковым экраном. Холодный ветер беспрепятственно проникал сквозь щели, и запахи разносились по всему дому.

Запах крови. Мочи. Пороха. Смерти.

Наверное, соседи подумали, что она сошла с ума, если продолжает жить здесь. Пресса и полиция с ними согласны. Кэтрин травмирует Натана. Или она ненормальная. А куда им деваться? Ее отец не сумеет ей помочь, а переехать к родителям мужа — все равно что войти в логово льва.

Может, сыграл свою роль и еще один зловещий фактор. Наверное, она просто не готова уехать. Эта комната, этот дом — все, что осталось Кэтрин от Джимми. И пусть даже никто бы ей не поверил (и меньше всего свекор со свекровью), но она на свой лад любила мужа. Она так надеялась, молилась, чтобы все закончилось иначе.

Кэтрин поднырнула под желтую ленту и вошла в спальню — холодную, мрачную комнату, оформленную в черно-белых тонах. Тонкие занавески колыхались, пластик на разбитой двери приподнимался и шелестел. Запах здесь ощущался еще сильнее. Резкий, неприятный, заставивший ее зажать нос и одновременно пробудивший воспоминания.

Кэтрин подошла к кровати, провела рукой по матрасу и уставилась на темные пятна крови, а потом легла на середину огромного пустого ложа.

Джимми впервые увидел ее в переполненном магазине, где она продавала духи, и ухмыльнулся своей кривой улыбкой:

— Эй, детка, ну-ка брызни на меня вот из этой штуки.

Потом они занимались любовью, Джимми понял, что она абсолютно холодна, и попытался все свести к шутке.

— Знаешь, крошка… Нам нужно еще попрактиковаться.

Джимми крутил в руках кольцо, когда, встав на одно колено, делал ей предложение. Джимми пошатывался, когда переносил ее через порог. Джимми обещал ей девять детей. И был в диком восторге, когда она забеременела. Джимми осыпал ее бриллиантами и жемчугами, возил по магазинам и скупил буквально полгорода.

Джимми спал с горничной, с няней, с ее подругами. Джимми ушел в бар, когда ей в первый раз понадобилось срочно везти Натана в больницу. Джимми пробил стенку кулаком, когда Кэтрин осмелилась попросить меньше пить. Джимми врезал ей по ребрам, когда она набралась храбрости сказать, что с Натаном не все в порядке.

Полгода назад Джимми обнаружил тайник, где Кэтрин хранила письма от своего любовника. Он ворвался в спальню в четыре часа утра. Ударил ее в живот, привязал к кровати и изнасиловал.

— Наверное, мне следовало это сделать с самого начала, — сказал он потом. — Тогда, может, ты бы хоть что-то почувствовала.

Пару часов спустя они сидели друг напротив друга за завтраком и мило беседовали о погоде.

Кэтрин свернулась клубочком на матрасе и положила руку на то место, где обычно лежал ее муж. Она вспомнила выражение его лица в последнюю секунду — в тот краткий промежуток времени, когда пуля нашла уязвимое место у него за ухом, но еще не вышла сквозь висок. В этом выражении не было ничего красивого, ничего обаятельного. Джимми смотрел на неё так, будто его предали.

Интересно, какая мысль поразила его сильнее: о собственной неминуемой смерти или о том, что он не успел ее убить?

Из комнаты Натана донесся шум, Пруденс позвала хозяйку, Кэтрин понеслась по коридору, удивляясь своим слезам.

Больница.

Торопливые приказания, которые выполняются немедленно. Острая игла. Кровь. Еще один укол, и капельница установлена. Третий укол. Натану ввели катетер.

Худенькое тельце Натана корчилось на больничной кровати, время от времени подергиваясь, когда ребенок пытался сесть. Его щеки пылали, по лицу катился пот. Живот болезненно вздулся, а грудь казалась впалой, когда мальчик, задыхаясь, втягивал воздух.

Ординатор сообщил:

— Острая кишечная боль.

Медсестра крикнула:

— Пульс сто пятьдесят, давление сто пятнадцать на сорок…

Доктор Рокко отрывисто распоряжался:

— Два миллиграмма морфина, холодные компрессы, внутривенный раствор. Давайте, ребята, шевелитесь!

В первый раз, когда Кэтрин проходила через это, она жутко тряслась. Теперь она сохраняла мрачное спокойствие опытного бойца, наблюдая за тем, как одни привязывали извивающееся тельце Натана к кровати, а другие расстегивали на нем пижаму и прикрепляли провода, ведущие к монитору. Натан взвизгнул от боли, и они вцепились в него еще крепче.

Это длилось бесконечно, Натан сражался за жизнь, а врачи боролись с ним.

Потом, когда худшее миновало, сестры и ординаторы отправились по другим вызовам и Натан остался один (без сознания, чуть дыша, едва различимый на больничной койке), доктор Рокко отвел ее в сторону.

— Кэтрин… Я знаю, сейчас у вас многое изменилось.

— Ты так думаешь? — Она сказала это слишком резко, тут же пожалев о своем тоне. Кэтрин отвернулась от доктора Рокко и уставилась на стены. Чересчур белые. Она слышала, как аппаратура усердно отсчитывает сердечный ритм Натана. Иногда этот звук преследовал ее во сне.

«Джимми, с Натаном нужно что-то делать».

«Господи, Кэтрин, ты не можешь оставить бедняжку в покое?»

«Джимми, посмотри на него. Он болен, очень болен».

«Да? Все эти дурацкие анализы так ничего и не доказали. Может, дело не в Натане, Кэт. Я начинаю думать: не исключено, что дело в тебе».

— Кэтрин, у него опять панкреатит. Уже в третий раз за этот год. Учитывая состояние его сердца и всего организма в целом, он не может бороться с этой инфекцией до бесконечности. Печень увеличена, налицо все признаки недостаточного питания. А главное, он потерял в весе с тех пор, как я видел его в последний раз. Вы соблюдаете диету, о которой мы с вами говорили? Кормить небольшими порциями, но часто, давать только соевые продукты?

— Трудно заставить Натана есть.

— Какая его любимая еда?

— Он любит соевый йогурт. Но редко может съесть больше двух ложечек.

— Он должен питаться.

— Я понимаю.

— Должен получать витамины.

— Мы стараемся.

— Кэтрин, у четырехлетних детей не бывает анорексии. Четырехлетние дети не морят себя голодом.

— Я знаю, — беспомощно прошептала она. — Знаю. — И добавила уже настойчивее: — Ты можешь сделать что-нибудь еще?

— Кэтрин… — Доктор вздохнул. Теперь он тоже смотрел в стену. — Я передам вас доктору Орфино.

— Ты отправляешь меня к другому врачу?

— Он сможет принять Натана в понедельник, в три часа.

— Но другой врач — это снова анализы. — Кэтрин была в шоке. — Натан уже устал от них.

— Я понимаю.

— Тони… — Это прозвучало как мольба. Она сказала и тут же пожалела об этом.

Наконец доктор Рокко взглянул на нее:

— Главный врач официально попросил меня от вас отказаться. Прости, Кэтрин, но у меня связаны руки.

Наконец Кэтрин все поняла. Джеймс. Ее свекор нажал на доктора Рокко либо связался с больничным начальством или и то и другое. Не важно. Тони Рокко больше не врач Натана и не союзник Кэтрин.

Она встала, стараясь держать спину прямо, а подбородок кверху, и протянула руку:

— Благодарю вас за помощь, доктор.

Он поколебался, а потом мягко сказал:

— Мне жаль, Кэт. Доктор Орфино — очень хороший специалист.

— Старый? Лысый? Толстый? — с горечью спросила она.

— Он хороший специалист, — повторил Тони.

Кэтрин просто покачала головой:

— Мне тоже жаль.

Она вышла из кабинета в коридор, где можно на прозрачном экране наблюдать за тем, как впалая грудь Натана, опутанная несметным количеством проводов, поднимается и опускается. Утром, если жар спадет и температура снизится, она заберет его домой. Натан будет сидеть в своей комнате, окруженный игрушками. Этот хмурый мальчик не станет задавать слишком много вопросов. Он, как обычно, будет просто ждать, когда случится следующий кризис.

Нужно выбрать удачное время, чтобы сказать ему о новом докторе. Сначала предложить Пруденс свозить его в кино или еще как-нибудь развлечь. Либо подождать, пока у него не испортится настроение. Кэтрин сообщит ему печальную новость сама, и пусть он с ней справляется.

В больнице должна находиться Пруденс. Пусть держит его за руку, если он все-таки заплачет.

Кэтрин не выдержала. В поисках яркого света и свежего воздуха она отправилась в комнату для родителей. Здесь люди не смотрели друг другу в глаза и не выражали соболезнований несчастной вдове, чьего мужа буквально только что застрелили, — все были слишком заняты своими проблемами.

Она оказалась права лишь наполовину.

Мужчина в коричневом костюме подошел к ней в ту же минуту, едва она появилась на пороге. Он двигался прямо к цели.

— Кэтрин Роуз Гэньон?

— Да.

— Это вам.

Она в изумлении взяла пачку документов, не замечая удивленных взглядов. Мужчина исчез так же внезапно, как и возник, — незваный гость, который знал, что ему тут не место. Осталась только она — и комната, полная незнакомых людей, у каждого из них сейчас кто-то близкий боролся за жизнь — там, вниз по коридору.

Кэтрин развернула бумаги и прочла заголовок. Она думала, что предусмотрела все, однако была поражена. В животе что-то оборвалось, она покачнулась.

А потом начала смеяться. Из ее горла вырывался булькающий истерический хохот.

— Джимми, Джимми, Джимми, — не то смеялась, не то рыдала она. — Что же ты наделал?

В слабо освещенной комнате мрачного дома зазвонил телефон. Звонка ждали, но тот, кто взял трубку, все равно нервничал.

— Робинсон? — спросил звонивший.

— Да.

— Вы его нашли?

— Да.

— Мы договорились?

— Выполняйте свою часть контракта, а он выполнит свою.

— Отлично. Я пришлю деньги.

— Вы ведь понимаете, что делаете? Я не смогу его контролировать. Он убивал до того, как сел в тюрьму, он продолжал убивать в тюрьме, и он…

Звонивший резко сказал:

— Поверьте, это именно то, что мне нужно.