Убить чужой рукой

Глава 8

Бобби проснулся от телефонного звонка. Лежал несколько секунд, моргал и смотрел в потолок, чувствуя тупую боль в голове. Господи, он весь провонял пивом.

Потом телефон зазвонил снова, и в его сознании, как маленький огонек надежды, промелькнула мысль: Сьюзен.

Он схватил трубку.

— Да?

Женщина на том конце провода оказалась не Сьюзен, и он сам удивился своему разочарованию.

— Роберт Додж?

— Кто это?

— Я Кэтрин Гэньон. Вы застрелили моего мужа.

Силы небесные! Бобби сел. Шторы были опущены, комната погружена во мрак, и он никак не мог сосредоточиться. Его взгляд рассеянно блуждал по сторонам, пока наконец не наткнулся на табло, на котором горели красные цифры: 6.45. Он что, проспал всего три или четыре часа? Явно недостаточно.

— Нам не стоит разговаривать, — сказал Бобби.

— Я звоню не для того, чтобы обвинять вас.

— Нам не нужно разговаривать, — повторил он уже настойчивее.

— Мистер Додж, сейчас меня не было бы в живых, если бы вы не сделали это.

— Миссис Гэньон, идет судебный процесс, есть адвокаты. Нельзя, чтобы видели, как мы разговариваем.

— Понятно. Полагаю, я смогу приехать в музей Изабеллы Стюарт Гарднер, не приведя за собой хвост. А вы сможете?

— Миссис…

— Я буду там в начале двенадцатого. В зале Веронезе.

— Приятной прогулки.

— Вы слышали меня, мистер Додж? Враг вашего врага — ваш союзник. У нас один враг, у вас и у меня, и это значит, что нам не на кого надеяться, кроме как друг на друга.

В четверть двенадцатого Бобби нашел ее перед одной из картин Уистлера. Картина, сплошь в ярких оттенках синего, изображала лениво возлежащую женщину, обнаженную, с роскошными формами, едва прикрытую яркой восточной тканью. Строгий силуэт Кэтрин Гэньон контрастировал с этим фоном. Длинные черные волосы, простое черное платье, черные туфли на шпильках. Даже со спины эта женщина потрясала воображение. Стройная, сдержанная, воплощение хорошей породы и богатства. Бобби решил, что, на его вкус, она чересчур худа, этакая стервочка, но когда она обернулась, почувствовал, как в животе у него стянулся тугой узел. Было нечто необычное в том, как она двигалась. И в ее огромных темных глазах, выделявшихся на бледном точеном лице.

Она смотрела на него, а он на нее, и долгое время никто из них не двигался.

Когда Бобби впервые увидел ее, Кэтрин показалась ему кем-то вроде Мадонны — нежная мать, заслонявшая собой маленького сына. Теперь, когда в его памяти звучали слова о жестоком обращении с ребенком, он видел перед собой черную вдову. Она была невозмутима. Настойчива, если решилась ему позвонить. И скорее всего опасна.

— Расслабьтесь, — тихо сказала Кэтрин. — Это музей искусства. Здесь нет никаких камер.

— Разумно, — признал Бобби, и ее лицо озарилось легкой улыбкой, а потом она снова принялась рассматривать обнаженную женщину.

Он наконец приблизился к ней и тоже встал перед картиной, сохранив все же между Кэтрин и собой значительное расстояние.

Посетителей было мало; начало ноября в Бостоне — мертвый сезон. Слишком поздно для того, чтобы любоваться листопадом, слишком рано для праздничного похода по магазинам. Кроме Бобби и Кэтрин, в роскошном музейном зале находились всего лишь четыре человека, и, судя по всему, эти четверо не обращали на них никакого внимания.

— Вы любите Уистлера? — спросила она.

— Предпочитаю бейсбол.

— И верите в то, что над «Ред сокс» тяготеет проклятие?

— Пока никто не доказал обратного.

— Мне нравятся работы Уистлера, — сказала Кэтрин. — Чувственные линии женского тела на фоне ярко-синей ткани. Это невероятно эротично. Как вы думаете, эта женщина была всего лишь его натурщицей или когда художник закончил картину, она стала его любовницей?

Бобби промолчал. А она, видимо, и не ждала ответа.

— Его считали светским львом. В тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году, через несколько лет после создания этой картины, он женился на женщине, которую любил всю жизнь, — Беатрис Годвин. Через восемь лет она умерла от рака. Какая жалость! А вы знаете, что Уистлер — наш земляк? Он родился в Лоуэлле…

— Слушайте, я пришел сюда не ради картин.

Она удивленно изогнула бровь:

— Какой стыд. Вам так не кажется? Это замечательный музей.

Он снова взглянул на нее, и Кэтрин наконец смягчилась:

— Давайте поднимемся наверх. На третий этаж.

— Еще одна картина Уистлера?

— Нет. Там можно уединиться.

Они прошли по широкой каменной лестнице наверх, миновав посетителей и невозмутимых охранников. Четырнадцать лет назад два вора, переодевшись в форму бостонских полицейских, украли более десятка произведений искусства. Из-за этого ограбления музей в определенной степени пользовался скандальной славой, и охрана об этом не забывала, придирчиво рассматривая всех, кто проходил мимо. Бобби отвел взгляд.

Когда они наконец поднялись на третий этаж, он обнаружил, что дыхание у него заметно участилось. И Кэтрин Гэньон уже не казалось столь невозмутимой, как ей хотелось бы. Руки у нее дрожали. Словно почувствовав его взгляд, она совладала с этой дрожью, сжав кулаки.

Кэтрин направилась в самый дальний зал, и он последовал за ней, помимо собственного желания отмечая кое-какие детали. Запах ее духов — тяжелый, похожий на корицу, аромат, ощущение подавляемой страсти. То, как она двигалась, — гибко, грациозно, словно кошка. Кэтрин работала над собой. Наверное, занималась йогой, решил он. Во всяком случае, она сильнее, чем кажется.

В последнем зале третьего этажа не было ни души. Бобби и Кэтрин снова остановились перед картиной — близко друг к другу, но не слишком, — и она начала говорить…

— Я любила мужа, — мягко сказала Кэтрин. — Знаю, это, наверное, звучит странно. Когда я впервые встретила Джимми, он казался… удивительным. Щедрым, добрым. Он возил меня в Париж на выходные и осыпал подарками. До того у меня были некоторые проблемы в жизни. Случилось одно несчастье. Когда я познакомилась с Джимми, то мне в первый раз показалось, будто все в порядке. Он ворвался в мою жизнь и буквально ошеломил меня. Он стал моим принцем на белом коне.

Бобби задумался над ее словами — «одно несчастье» — и над тем, для чего Кэтрин Гэньон все это ему рассказывает. Он убил Джимми Гэньона и не хочет больше слышать об этом человеке.

— Я ошиблась в нем, — кратко сказала Кэтрин. — Джимми вовсе не принц. Он пил, оскорблял меня — этакий обаятельный мерзавец, который улыбается, когда достигает цели, и бегает за тобой с ножом, если не может добиться своего. Мне не следовало выходить за него замуж. Но я этого не поняла. А потом стало слишком поздно, и осталось лишь удивляться… Как я вообще решилась связать свою жизнь с таким человеком?

Кэтрин внезапно замолчала, как будто подавляя невысказанное ругательство. Она снова отвернулась и принялась мерить шагами крошечный зал, но теперь ее походка была резкой и взволнованной.

— Он вас бил? — спросил Бобби.

— Могу показать синяки. — Ее пальцы немедленно принялись расстегивать пояс.

Бобби вскинул руку, чтобы ее остановить.

— Почему вы не обратились в полицию?

— Это же бостонская полиция. Отец Джимми, судья Гэньон, официально объявил: если Джимми попадет в переделку, полицейские должны ему позвонить и он лично все уладит. Джимми часто этим хвастался. В частности, незадолго до того, как избил меня до потери сознания.

Бобби нахмурился. Он не любил такие истории, где полицейские смотрели на все сквозь пальцы, пусть даже слова Кэтрин полностью совпадали с тем, что ему сказали ребята из департамента. Джимми Гэньон был просто неуправляем, и он использовал имя своего отца в качестве безотказного карт-бланша.

— А ваш сын?

— Джимми никогда не трогал Натана. Я бы ушла от него, если бы он ударил ребенка.

Она сказала это слишком поспешно, и Бобби понял: Кэтрин лжет.

— Мне кажется, мужчина, который дает волю рукам, — это достаточный повод для того, чтобы забрать малыша и уйти. Конечно, жизнь на улице далеко не так роскошна…

— У Джимми было мало денег.

— Правда? А как насчет трехэтажного особняка в Бэк-Бэй?

— Дом купил его отец. Почти все имущество подарено им. Деньги Джимми лежали в банке, и ими распоряжался отец. Он выдавал их по своему усмотрению. Таково условие, поставленное еще прапрадедушкой Джимми с материнской стороны. Он сколотил состояние на нефти, а потом буквально помешался на мысли, что будущие поколения непременно растратят семейное достояние. Он решил поместить все деньги на счет, с которого наследник не может взять ни цента, пока ему не исполнится пятьдесят пять. Все его преуспевающие преемники делали то же самое. И потому у семьи деньги есть — Марианна получила внушительную сумму, когда ей стукнуло пятьдесят пять, — а вот у Джимми… У него покуда не было ни гроша.

— А теперь, когда Джимми мертв?

— Деньги достанутся Натану на тех же условиях. Я не получу ничего.

Бобби все еще сомневался.

— Но ведь предусмотрены же, наверное, какие-то выплаты для опекунов мальчика.

— Опекуны Натана будут получать ежемесячно какую-то сумму, — заверила Кэтрин. — Вы, наверное, думаете, будто его опекун — я? Сегодня утром мне доставили документы. Джеймс и Марианна официально возбудили против меня дело, чтобы добиться опеки над Натаном. Они заявили, что я пыталась его убить. Можете себе такое представить, мистер Додж? Мать, которая собирается убить собственного сына?

Она придвинулась к нему, оказавшись значительно ближе, чем обычно стоят незнакомцы в музеях. Он снова почувствовал запах ее духов, увидел белую шею, ее длинные темные волосы, спускавшиеся вдоль спины, — роскошное черное покрывало, не менее возбуждающее зрелище, чем синяя ткань на картине Уистлера.

Кэтрин не двигалась и молчала. В ней было нечто провоцировавшее на прикосновение, пробуждавшее в Бобби мужчину и предлагавшее завоевать эту женщину.

Она играла им. Свое тело Кэтрин использовала как оружие, сознательно одурманивая разум бедного глупого полицейского. Смешно, но, даже зная это, он все равно боролся с соблазном сделать шаг и прижать ее к себе.

— Мой сын в больнице, — пробормотала она.

— Что?

— Он в реанимации. У него панкреатит. Может, вам он не кажется таким уж страшным, но для Натана это беда. Мой сын болен, мистер Додж. Очень болен, доктора не знают почему, и оттого родители мужа обвиняют меня. Если они сумеют доказать, что его болезнь — моя вина, то заберут ребенка. Тогда и внук, и деньги будут принадлежать только им. Если, конечно, вы мне не поможете.

Бобби непроизвольно оглядел ее с головы до ног.

— А почему я должен вам помогать?

Она улыбнулась — откровенной женственной улыбкой, но Бобби впервые увидел в ее глазах проблеск эмоции: Кэтрин Гэньон тосковала. Страшно. Она протянула руку и осторожно коснулась пальцами его груди.

— Мы нужны друг другу, — негромко сказала Кэтрин. — Подумайте о том, что вам предстоит слушание в гражданском суде…

— Вы знаете об этом?

— Конечно, знаю. Это два взаимонаправленных потока, мистер Додж. Дело об опеке — фундамент дела об убийстве. По сути, если я плохо обращалась с Натаном, то вы совершили убийство.

— Я не совершал убийства.

Ее пальцы затрепетали у него на груди.

— Конечно. И я не та женщина, которая мечтает причинить вред своему ребенку.

Она придвинулась еще ближе, ее дыхание щекотало ему губы.

— Вы не верите мне, мистер Додж? А должны бы. Потому что у меня нет иного выбора, кроме как довериться вам.

Бобби было необходимо собраться с мыслями. Он вышел из музея, добрался на такси до дома и застыл столбом посреди гостиной. Да пошло оно все!

И он отправился на пробежку.

Вниз по Джи-стрит — к Коламбиа-роуд. Потом в парк, где слева ревет транспорт, а справа нет ничего, кроме океана. Мимо исторического Бат-хауса, наблюдая за тем, как меняется облик домов — от крошечных трехэтажек до огромных особняков. Потом в лицо ему ударил ветер, он услышал волны, бьющиеся о берег. Погода здесь была суровая, ветер являл собой реальную физическую силу, толкавшую человека вспять, в то время как он стремился вперед. Бобби буквально прокладывал себе путь, огибая старую каменную сторожевую вышку и глядя, как в небе неторопливо плывут самолеты с рекламным слоганом. Неподалеку располагалась детская площадка. Тепло укутанные дети катались с горки.

Он сделал еще круг, слушая отзвуки детского смеха, прорывавшиеся сквозь ветер. В Южный Бостон переехало слишком много людей. Раньше здесь преобладали дети из рабочих семей. Теперь на Кастл-Айленд стало заметно больше «белых воротничков», но детские игры остались точно такими же грубыми, как и прежде.

Бобби отправился назад. Легкие работали на полную мощность, а из головы наконец выветрился туман.

Дома Бобби взял справочник и, вытирая пот, начал звонить. С третьей попытки он нашел то, что искал.

— Да, у нас в реанимации находится Натан Гэньон, — ответила ему медсестра. — Привезли вчера ночью.

— Он в порядке?

— Обычно мы не подключаем здоровых людей к аппаратуре жизнеобеспечения, — пошутила та.

— Я имею в виду, как он себя чувствует? Я из полиции штата Массачусетс. — Он погремел значком.

— Состояние тяжелое, но стабильное, — сообщила медсестра.

— Панкреатит, — вспомнил Бобби. — Это опасно?

— Не исключено.

— В данном случае?

— Вам лучше поговорить с его врачом, доктором Рокко.

Бобби сделал пометку.

— Мальчик у вас уже бывал?

— Несколько раз. Я повторяю, вам лучше поговорить с доктором Рокко.

— Ладно, ладно. Еще один вопрос, если не возражаете.

Медсестра, судя по всему, задумалась, а потом решила ответить:

— Да?

— Ребенок когда-нибудь поступал с другими симптомами? Сломанные кости, синяки непонятного происхождения — ну, вы меня понимаете?

— То есть не падал ли он с лестницы? — сухо спросила женщина.

— Вот именно. Ему не доводилось падать с лестницы?

— За последний год — два перелома.

— Два перелома за последний год, — пробормотал Бобби. — Это серьезно. Спасибо. Вы мне очень помогли. — И он повесил трубку.

Бобби присел на краешек стула. Открытый справочник лежал у него на коленях. Пот катился по носу и капал на тонкую бумагу. Он чувствовал, как в его душе сгущается мрак — густой и непроницаемый. Бобби подумал о том, что ему сейчас больше всего хочется — нет, не бегать, не спать, даже не поговорить со Сьюзен, — а просто отправиться в тир и выбить десять из десяти.

Интересно, какой вывод из этого следует?

Разумный человек забыл бы о встрече с Кэтрин Гэньон. Бобби выполнял свой долг — это лучшее, что может сделать полицейский. Теперь ему нужно умыть руки и отойти.

Конечно, разумный человек вообще не стал бы встречаться с женщиной вроде Кэтрин в людном месте. И он не беспокоился бы так о ребенке, которого совсем не знает.

Бобби захлопнул справочник.

— Доктор Рокко, — повторил он и отправился в душ.