Убить или быть убитым

Глава I Труп у калитки

Калитка со скрипом открылась, и на нее, задыхаясь от усталости, навалился человек. А там, впереди, в доме, на нижнем этаже, приветливо светились два окна. Человек видел женщину, стоявшую к нему спиной, слышал слабые звуки музыки — должно быть, это было радио или граммофон. Со страшным усилием, опираясь на калитку и сдерживая дыхание, он выпрямился.

Никого не видно, все тихо.

Он оторвался от калитки и нетвердым шагом пошел к дому.

Подъездная аллея круто поднималась вверх. По обеим сторонам ее были высокие насыпи, на которых росли деревья и кустарник. Человек остановился, не пройдя и двух ярдов от калитки.

Он услышал позади себя какой-то звук и в ужасе обернулся, Темная фигура, спрыгнув с насыпи с левой стороны, навалилась на него, прежде чем он успел закричать. Блеснул кож, и резкая боль пронзила его грудь. Чья-то рука, зажав ему рог, потянула его назад, раздался странный чавкающий звук, когда вытаскивали нож, потом еще один, более неясный, когда нож снова вонзился.

Его ноги подкосились, и он упал.

Убийца, вытащив нож, встал на колено, пристально вглядываясь в жертву, — никаких сомнений: тот был мертв.

Убийца поднялся, вытер лезвие об траву, потом воткнул его несколько раз в землю. Положив нож в нагрудный карман, он снова нагнулся над жертвой. Приглушенные звуки музыки доносились до него, пока он обшаривал карманы убитого.

Не успел он закончить свое дело, как послышались шаги…

Патрик Доулиш смотрел на жену, наблюдая за тем, как она вяжет какую-то маленькую белую вещицу, читает что-то в журнале с глянцевой обложкой и при этом еще, по видимому, умудряется слушать концерт Брамса, который передавался по третьей программе.

То, что Доулиш видел, было прекрасно, и сегодня вечером, как и каждый день и каждый вечер, это доставляло ему радость. Его Фелисити не была красавицей, но ее лицо излучало теплоту и спокойствие, губы ее были полными и мягкими, и для него она была прекрасна.

Рядом на маленьком столике стояли высокая пивная кружка и пепельница, раскрытая книжка лежала вверх обложкой. Во рту у Доулиша была большая трубка, которая оттягивала нижнюю губу, но не казалась большой, поскольку сам он был настоящим великаном. В дни молодости хорошо рассчитанным ударом кулака ему разбили нос. Это нарушило правильность черт лица и сделало его самым заурядным.

Он пригладил пшеничные волосы, продолжая глядеть на жену. Она перевернула страницу, музыка достигла кульминационного момента и завершилась звуками барабанов. Концерт окончился, и Фелисити выключила радио.

— Превосходно! — прошептал Доулиш.

— Ты так думаешь? — спросила Фелисити, глядя на него. Ее серо-зеленые глаза были прекрасны. — Мне не очень понравился этот концерт.

— Я думал совсем о другом, — Доулиш глубоко вздохнул. — Что же занимает первое место в твоей головке — вязание, чтение или слушание? Если кто-нибудь и имеет право знать об этом, так это я!

— Пат, что с тобой происходит?

— Мне обидно. Моя жена вяжет что-то маленькое, а…

— Это для Джоан!

— Что? Джоан?

— Для жены твоего друга Теда Берсфорда. Она готовится выполнить свой долг перед мужем уже второй раз. Первый раз ты назвал малыша маленьким индейским отродьем. Что ты придумаешь сегодня?

Она уронила вязанье на колени, журнал упал на пол.

— Я замечаю это за тобой последние несколько дней Ты не можешь сосредоточиться на чем-нибудь, бродишь весь день, как зверь в клетке. Что произошло?

— Я закончил собирать яблоки, но на ферме еще много работы, — сказал Доулиш. — Человеку нужно расслабиться после тяжелого труда и…

— Ты говорил, что мы едем в город на следующей неделе.

— Да, едем, А я уже и забыл.

Он поднялся, потянулся, и кончики его пальцев коснулись потолка; он был ростом шесть футов и три дюйма и весил более пятнадцати стоунов.

— Тебя не интересуют ни радио, ни книги, ни я — ничто! — заявила Фелисити, бросив на него глубокомысленный, почти осуждающий взгляд. — Что-нибудь произошло? Может быть, Тривет…

— Перестань. Я уже почти забыл, что существует полицейский по имени Тривет.

Доулиш улыбнулся и мягко коснулся рукой ее волос, которые имели неопределенный цвет и были причесаны не лучшим образом.

— Преступление не манит, и…

— Нет, манит, — сказала Фелисити. — Нравится ли это тебе или мне, но оно всегда, как мне кажется, будет тебя манить. Иногда мне хочется, чтобы у тебя никогда не было этой дьявольской репутации.

— Дорогая, сейчас мне просто хочется немного отдохнуть. Хочется побыть не Доулишем — пижоном-детективом, а просто человеком, желающим переменить место и компанию. Как насчет Лондона и потом Парижа?

— С удовольствием, — ответила Фелисити.

— Прекрасно! А что, если нам прямо сейчас глотнуть ночного воздуха?

— Мне что-то не хочется выходить на улицу. — возразила Фелисити.

Когда он ушел, она снова откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Очаровательная комната, уют их дома, согласие в их семейной жизни — все было забыто. Пат был неспокойным, как это уже часто бывало, когда ему не хватало чего-то, чтобы ввязаться в борьбу. Он был при рожденным детективом. Проблемы интриговали его, преступление завораживало, тайна вызывала в нем к жизни такие качества, о каких никто из его знакомых даже не подозревал. Ей хотелось, чтобы все было не так, но если бы его друг Тривет из Скотленд-Ярда позвонил сейчас и сказал: «Фел, у меня есть работа для Пата», она была бы рада.

Она слышала, как он шел по подъездной аллее. Он всегда направлялся к калитке, когда на него находило беспокойство, и так было каждый вечер уже целую неделю.

Доулиш шел медленно, набивая трубку табаком; обдуваемый легким ветерком, он наслаждался свежим ночным воздухом и был уже на полпути к калитке, когда услышал какой-то звук.

В темноте калитку не было видно, но он заметил темную фигуру, которая, добравшись до верха левой насыпи, исчезла.

Это был мужчина.

Тут было явно что-то неладно, иначе он не убегал бы так стремительно. Возможно, он направлялся к лестнице, которая вела от дома Доулиша к лугу, опоясанному проселочной дорогой.

Доулиш легко взлетел на крутую насыпь, пересек засаженную деревьями полосу, это был ближайший путь к дороге. Он увидел свою добычу снова, только когда оказался в десяти ярдах от лестницы. По ней поднимался человек.

Доулиш последовал за ним и заметил, как тот направился прямо к калитке, которая выходила на дорогу.

Доулиш повернул к дороге и побежал вдоль забора с внутренней стороны, пока не добрался до того места, где забор пересекал дорогу. Он осторожно посмотрел поверх забора.

По направлению к нему шла женщина. Видимо, она находилась у края леса, иначе он заметил бы ее раньше. Ее голова и плечи ясно выделялись над забором на фоне неба. Она шла быстро, как будто боясь ночной темноты.

На обочине дороги стояла машина.

Доулиш подождал, пока женщина прошла мимо него, протиснулся через забор и побежал по направлению к машине. Когда он уже приближался к ней, со стороны луга появился и преследуемый им человек. Сидевший в машине спросил:

— Все в порядке?

— Здесь кто-то есть: я слышал шаги.

Дверца открылась. Машина находилась на расстоянии не более десяти ярдов от Доулиша. Он лежал, прижавшись к земле. Мотор взвыл, потом этот звук перешел в равномерное жужжание. Человек, забравшись в машину, захлопнул дверцу, и, сразу же как только она закрылась, Доулиш резко открыл ее.

— Не так быстро, — сказал он, протягивая руку. — Я хочу поговорить с тобой, сынок!

Доулиш стиснул огромной рукой плечо парня, почувствовал, как тот согнулся от боли, но не заметил, как его правая рука потянулась к карману. Шофер молча включил сцепление, и машина тронулась. Доулиш не отпускал парня, пытаясь вытащить его из машины. Блеснул нож, и жгучая боль пронзила его левую руку. Он съежился от боли и выпустил плечо парня. Тот оттолкнул его от машины. Дверца снова захлопнулась. Из глубокой раны на левой руке Доулиша текла кровь.