Убийца читал Киплинга (Где и заповедей нет)

Глава 16 Что он хотел от меня?

Они застали Каролину над нетронутым подносом с едой. Увидев Алекса, она вскочила на ноги. Ее губы дрожали, и Алекс заметил, что девушка близка к плачу. Внезапно он почувствовал в сердце резкий холод.

— Что он хотел от меня, Джо? — спросила она, хватая ртом воздух, словно долго бежала, чтобы сказать эти несколько слов.

Паркер задержался у двери, ломая пальцы и шевеля ладонями, будто раздумывал, что с ними делать.

— Кто? — Джо обнял девушку за плечи.

— Чанда… Пришел сюда… принес этот поднос с едой. Спросил меня, как я себя чувствую. Я была счастлива, что он пришел, потому что так страшно сидеть здесь и ждать, а вы… Я очень обрадовалась, но он сразу стал говорить так странно, что… — она вздрогнула. — Что с ним, Алекс?

— Что он сказал? Успокойся, дорогая, — он усадил ее в кресло. — Расскажи нам.

— Он сказал, что понимает, как много мне пришлось сегодня пережить. Что он один знает, как много… Но это еще не было странным. Странным было то, что он сказал потом: я должна помнить, что он всегда любил меня как дочку, как самое дорогое в его старой жизни, любил даже больше, чем генерала, своего господина. И что я могу быть уверена, он никогда меня не предаст, и я во всем могу на него положиться… Я спросила его, в чем положиться и в чем он может меня предать? Он ответил: «Ты сама прекрасно знаешь об этом, Каролинка, в сердце своем. Я пришел только затем, чтобы ты знала: мне все известно и я прощаю тебя, потому что иначе не могу. Но другие тебя не простят, поэтому помни: что бы ты ни решила, я с тобой…» И вышел. Что он хотел от меня, Джо?

— Если я его правильно понимаю, он считает, что ты убила своего дедушку Джона, — ответил Джо, пытаясь улыбнуться и чувствуя, как у него замирает сердце в груди. Он взглянул на Паркера, который слушал Каролину, не отрывая глаз от ковра.

— Но как он мог, Джо? Почему?

— Видимо, ему что-то показалось. Мы его спросим, правда, Бен?

— Конечно, — глухо ответил Паркер, — мы обязаны это сделать.

— Вот-вот! — Алекс пытался вести себя свободно. — Мы пришли к тебе, потому что нам необходима твоя помощь. Итак, — на долю секунды он замялся, — я знаю, что ты храбрая девушка и сумеешь выдержать правду… Так вот, генерал Сомервилль был убит. В этом теперь нет ни малейших сомнений.

— Убит… — тихо повторила она и тут же спросила: — Но кто, Джо? Кто мог его убить?

— Именно в этом нам необходима твоя помощь. Как тебе известно, генерал погиб от пули, выпущенной из его собственного револьвера. Но еще раньше он был приведен в бессознательное состояние, а точнее отравлен снотворным, растворенным в кофе, который он выпил в павильоне.

— Как это? — Каролина встала и качнулась, но сразу же восстановила равновесие. — Ведь это я заварила кофе для дедушки Джона! Этого не может быть, Джо!

— Не нервничай. Спокойно расскажи, как все было. С первой минуты. Ты взяла зерна из банок или из пакетиков…

— Да, Джо, — ее губы дрожали. — Я не понимаю! Там не могло быть никакого яда! Я взяла зерна из четырех мешочков, в равных пропорциях, потом сама перемолола ручной мельницей, заварила кофе и перелила его прямо в термос.

— А если бы кто-то заранее подсыпал какой-нибудь темный порошок в мельничку или на дно термоса, ты заметила бы?

— Этого не может быть, Джо. Я сначала осмотрела мельничку. Я это отлично помню. Она была пустая и чистая. А термос я сама вымыла. Нет, дедушка Джон не мог быть отравлен кофе… Не этим кофе!

— Твой дедушка пил кофе с сахаром?

Она потрясла головой, недоумевающая, перепуганная и полностью ушедшая в воспоминания сегодняшнего дня, которые она перебирала в душе.

— Он вообще не употреблял сахар. Еще несколько лет назад врач ему запретил сахар.

Джо наклонил голову.

— Продолжай, — сказал он тихо. — Ты налила кофе в термос и пошла из кухни наверх…

— Да. Я хотела дать его Джейн, чтобы она отнесла термос в павильон, но вспомнила… ох, Джо… я не могу…

— Говори, прошу тебя, — тихо и мягко, но настойчиво повторил он. — Я хочу, чтобы с этим было покончено. Правда, Бен?

В ответ Паркер только кашлянул. Он по-прежнему стоял у двери, упорно глядя на ковер, словно там надеялся найти разгадку таинственной смерти генерала Сомервилля.

— …Я подумала, что дедушка Джон так добр ко мне, завещал этот дом и все остальное и что ему будет несомненно очень приятно, когда он увидит, что я сама принесла ему кофе. Вот я и пошла наверх с термосом. Ты завтракал с Джоветтом. Потом я побежала в павильон, поставила термос на стол, приготовила чашку и пошла назад. Недалеко от павильона встретила подходивших дедушку Джона и Чанду. Они остановились, увидев меня, и поговорили немного. Дедушка был в хорошем настроении, довольный, несколько возбужденный, как мне показалось. Мы встретились у клумбы, он сорвал розу и протянул мне… Вернувшись, я поставила ее в вазу в холле. Она еще стоит там…

Каролина замолчала.

— Вспомните, пожалуйста, дверь была открыта, когда вы пришли в павильон? — спросил Паркер, который до этого молчал, не проронив ни слова.

— Нет. Ее запирают на ночь. Но в кладовке есть шкафчик с запасными ключами от всего дома. Я взяла ключ из шкафчика.

— А выходя из павильона, вы заперли дверь на ключ?

— Нет. Я знала, что дедушка Джон вот-вот придет. Он был пунктуальным, как часы.

— Еще одно, — Паркер потер подбородок. — Вы не были частой гостьей в Мандалай-хауз. Кто обычно варит кофе дедушке?

— Чанда. Он-то и научил меня смешивать четыре сорта. Давно, когда я была еще девочкой.

— Он брал термос с собой, провожая генерала в павильон?

— Нет. Термос заранее относила туда горничная. Дедушка Джон любил, чтобы к его приходу все было готово. К тому же Чанда одной рукой всегда поддерживал дедушку, а в другой руке держал книги и бумаги, какие могли потребоваться дедушке для работы.

— Понимаю. Благодарю вас, мисс Бекон.

Каролина посмотрела на Алекса.

— Джо, что все это значит? Я боюсь… Дедушка погиб, и это так ужасно… Я до сих пор не могу поверить, что его нет в живых, хотя знаю, что это правда. Но что все это значит? Кофе и то, что сказал мне Чанда? Как он мог? Он подумал, что это я отравила кофе? Бедный Чанда. Я уверена, сейчас он страдает вдвойне. Но как он мог?..

— Кроме тебя и убийцы никто в Мандалай-хауз пока не знает, что в кофе было подсыпано снотворное, — сказал Джо. — Но в одном будь уверена, малышка. Я никому не позволю обидеть тебя, — он грустно и устало улыбнулся ей. — Несмотря на то, что мое слово и мое присутствие не помешали преступнику нанести удар. Но посмотрим… посмотрим… — Джо выпрямился. — Ложись отдыхать, детка, ты очень настрадалась за сегодняшний день. Я пойду с Беном. Столько странных мелких загадок, которых я не понимаю. Но вскоре пойму. Или уже понимаю? Ты ложись, хорошо?

Она молча кивнула головой.

— Спокойной ночи, мисс Бекон, — неуверенно произнес Паркер.

Девушка печально улыбнулась ему, как человек, внезапно потерявший силы и не имеющий желания их восстановить.

Мужчины вышли. Паркер задержался в коридоре:

— Джо! Ты что-то знаешь! Я чувствую, вижу! Я тебя хорошо знаю! Скажи мне, а то я теряю голову! Я не в состоянии разобраться во всем этом.

— Нам надо поговорить с Чандой, Бен, — тихо ответил ему Алекс. — Когда мы с ним говорили, я чувствовал, что он о чем-то умалчивает. Чанда думает, что Каролина… Но почему он так думает? Он что-то видел из своего окошка на крыше. Нам необходимо узнать, что…

Чанда сидел на низкой постели среди подушек. Проникавший в окно лунный свет приглушал пламя горевших свечей и мягкими бликами играл на золотистом Будде.

— Каролина передала нам ваш разговор с ней, — Алекс встал перед старым бирманцем, глядя ему прямо в глаза. — Она очень страдает. Почему вы думаете, что Сомервилля убила она? Вы ведь знаете ее с детских лет и знаете, что она не способна на преступление…

Опустив голову, Чанда хранил молчание.

— Старик! — Джо взял его за плечи и встряхнул, как восковую куклу. — Опомнитесь! Вы любите ее! Возможно. Но я тоже люблю и знаю, что она не убивала своего дедушку, а утаивание фактов, умалчивание событий, разыгравшихся здесь сегодня утром, отдаляет нас от истины! Вы понимаете меня? — Джо еще раз встряхнул бирманца. Чанда пошатнулся и опустился на постель. Подняв голову, он страдающими глазами посмотрел на Алекса.

— Судьба… — наконец тихо произнес он. — Я предупредил ее. Сказал, что все знаю. Она должна была понять меня. И несмотря на это, повторила вам. Теперь у меня нет выхода… Я видел ее. — Он замолчал, а потом повторил: — Я видел, как она входила в павильон…

— Входила в павильон? — Джо отшатнулся и глубоко вздохнул. — А мне сказала, что не была там. Когда вы ее видели?

— В половине одиннадцатого… Тогда я ничего не подумал. Не было ничего странного, что она его навестила. Я не знал, что генерал умер. Но потом она стала отрицать, что была у него.

Джо обернулся и посмотрел на стоявшего за ним Паркера. Но комиссар уставился в пол и не поднимал головы.

— Генерал Сомервилль умер между девятью часами и десятью, — начал Алекс, но тут же замолчал, поняв, что если Каролина была в павильоне задолго до одиннадцати, тогда временной разрыв становился совсем незначительным. Тогда все становилось вероятным.

— Вы слышали выстрел? — Он машинально продолжал вытягивать сведения из Чанды, а в голове неотступно билась одна мысль: «Она обманула меня, она обманула меня…»

— Выстрел я не слышал.

— Но, если она убила генерала, вы должны были слышать выстрел, — Алекс засомневался вдруг. — Ведь на скале находился наш человек. Почему он ее не видел?

— За несколько минут до ее прихода этот человек покинул свой пост, — тихо сказал Чанда, — и вернулся через минуту или две после ее ухода… Я и заметил-то ее только потому, что он встал и начал спускаться. Он привлек мое внимание, и я стал смотреть на павильон.

— Значит, это случилось в те несколько минут, когда Хиггс разговаривал с парнем, собиравшим цветы для своей невесты, — Алекс глубоко вздохнул. — Но вы говорили мне, мистер Чанда, что балюстрада и скальный перешеек почти невидимы с крыши. Как вы могли узнать Каролину?

— Лица я не видел, но платье… — Чанда беспомощно развел руками. — Зеленое платье. Оно только дважды мелькнуло передо мной, но я видел ее получасом раньше, когда Каролина вышла на прогулку. Тогда она повернула к оранжерее…

— Но этого не может быть! — воскликнул Джо. — Хиггс отлучился с поста в десять сорок, но в то время я был с Каролиной и… — он внезапно замолчал. — Боже мой! — И совсем тихо произнес: — Всемогущий Боже! Какой я идиот! И вы, мистер Чанда! Это была не Каролина, а Дороти Снайдер, которую мы почти сразу встретили, и она сказала нам, что возвращалась на корт. Что искала там пудреницу! Пудреницу! Идем, Бен!

И он выскочил из комнаты, оставив Чанду в полном недоумении. Сжав губы и меча взглядом молнии, Паркер двинулся за ним.

В коридоре Алекс внезапно остановился.

— Что такое? — тихо спросил у него Паркер.

— Не понимаю… — шепнул Джо. — Вот сейчас я уже ничего не понимаю. Ведь ни она, ни ее отец не могли… — он замолчал. — Идем!

Дороти Снайдер и ее отец сидели в креслах друг против друга. Девушка явно только что плакала, когда Паркер, постучав, но не дождавшись ответа, вошел в комнату. Снайдер встал.

— Я не понимаю… — негодующе начал он, — как вы, господа, смеете…

— Я тоже кое-что еще не понимаю, — бесцеремонно прервал его Паркер, — и поэтому позволил себе навестить мисс, чтобы все понять!

Джо слегка коснулся его плеча.

— Мисс Снайдер, — спокойно сказал он, — если мы вас правильно поняли, то, рассказывая нам о том, что вы делали сегодня утром, вы говорили, что потеряли пудреницу, когда были с Каролиной на корте. Мы вас правильно поняли?

— Д-да, — Дороти платком вытерла слезы. Она была очень испугана. — Да, я так сказала.

Алекс старался не замечать ее состояния.

— Тогда еще один вопрос: у вас есть вторая пудреница?

— Что за чушь! — Снайдер встал напротив него. — Мы являемся американскими гражданами, и если вы, господа, считаете возможным ночью врываться ко мне или дочери, чтобы задавать идиотские вопросы, я категорически протестую и требую немедленно связать меня с консулом США!

— Телефон внизу, — ответил Паркер. — Можете быть уверены, что ни один из моих людей не помешает вам соединиться с любой дипломатической службой вашей страны.

— Прекрасно! — воскликнул Снайдер, сделал шаг к двери, но остановился. — Дороти! Я запрещаю тебе разговаривать с этими людьми. Не отвечай ни на какие вопросы, пока я не свяжусь с консульством.

— Очень хорошо, господин профессор. — Паркер кивнул головой, — но только не забудьте сказать консулу, что ваша дочь арестована и ей предъявлено обвинение в убийстве генерала Сомервилля.

— Что? Что вы сказали?

— Я сказал, что если ваша дочь откажется ответить на те вопросы, которые мы намерены ей задать в связи с проводимым расследованием, я буду вынужден арестовать ее по тому обвинению, которое вы слышали.

— Как вы смеете? — Снайдер покраснел. — Вам известно, кто я?

— Да, — голос заместителя начальника уголовного отдела лондонской полиции стал сухим и почти равнодушным. — Вы человек, принуждающий свою дочь уклоняться от дачи показаний, существенных для следствия по делу об убийстве. И вы поступаете так вполне сознательно. Поверьте, мне доставит удовольствие проинформировать американского консула о вашем поведении.

— Какие показания? — внезапно Снайдер пал духом. — Господа, вы не понимаете, что говорите. Ну что она может вам сказать?

— Я задал всего лишь один невинный вопрос, — спокойно сказал Джо. — Я спросил мисс Дороти, нет ли у нее второй пудреницы. И такой пустяк вызвал ваш гневный протест. Почему?

— Потому что это смешно! — взорвался Снайдер, но мгновенно сдержал себя. — Вы понимаете, насколько вы смешны? Вваливаетесь в двенадцать часов ночи, чуть ли не без стука, чтобы выяснить у моей дочери, нет ли у нее второй пудреницы? Какое вам, собственно, дело — есть или нет?

— Нет, у меня нет второй пудреницы… — Дороти Снайдер отрицательно покачала головой. — Я пользуюсь исключительно одним сортом пудры и только вечером меняю тон… Вас это удовлетворяет? Если да, то очень… очень прошу оставить меня в покое. Я страшно устала и взволнована. День был такой ужасный…

— Мне очень неприятно, и я вас прекрасно понимаю. Но в связи с предыдущим хотел бы задать вам еще один вопрос, — на долю секунды Алекс сделал паузу и четко закончил: — Как вам удалось после игры в теннис и душа выйти из комнаты напудренной?

Все молчали. Дороти смотрела на Джо, и ее глаза все больше расширялись.

— Я помогу вам, — тихо сказал Алекс. — Вам это удалось, потому что вы не теряли пудреницу, когда играли в теннис. Вы потеряли ее позже. Выйдя из павильона, вы возвращались в дом краем парка, через теннисный корт. Там вы задержались. Вы очень быстро шли, запыхались и решили привести себя в так называемый «порядок». И увидели, что в сумочке нет пудреницы. Вы перепугались, решив, что потеряли ее в павильоне… Но могли оставить ее и дома, правда? Вы не были уверены… Вы поспешили к дому и встретили нас с Каролиной. В волнении, чтобы объяснить, откуда вы шли, сказали нам, что потеряли пудреницу и ходили её искать. Каролина пошла с вами домой… Все правильно?

— Павильон? — Снайдер побледнел. — Какой павильон? О чем вы говорите?

— Ваша дочь совершеннолетняя, господин профессор, — спокойно осадил его Алекс, — и должна сама отвечать на вопросы, на которые вы к тому же не можете ответить. Вас там не было. Вы были в библиотеке или в музейном зале, всматриваясь в лицо Йети, создавшее вам столько осложнений!

Снайдер открыл было рот, но промолчал и посмотрел на дочь. Казалось, что Дороти Снайдер близка к обмороку.

— Как… откуда вам это известно? — тихо выдохнула она. — Я там была одна, вас не было…

— Я могу вам сказать больше. Когда после смерти генерала Сомервилля вы вошли в павильон, где собрались все мы, вы уже знали, что он мертв. Вы бежали, теряя сознание от страха. Хлестал ливень. Вы боялись не за себя, а за своего отца И когда вы, наконец, вбежали в павильон, где мы стояли, и взглянули на труп, то увидели, что вид сидевшего в кресле покойника изменился, и тогда вы закричали: «Он после смерти… он после смерти…» и потеряли сознание, так сильно было потрясение. Прежде чем перейти к другим вопросам, я прошу вас как можно точнее описать, какие изменения произошли в павильоне во второй раз, уже во время грозы?

— Все это высосано из пальца, — произнес Снайдер, уже обретший былую уверенность.

— Если вы сию же минуту не замолчите, я прикажу своим людям вывести вас, надеть наручники и отправить в тюрьму, обвинив в соучастии в преступлении, господин профессор, — Паркер говорил тихо, однако его раздражение начинало переходить в бешенство. — Немедленно прекратите это напыщенное шутовство! Неужели вам непонятно, что мы ведем расследование убийства, ищем убийцу и что улики указывают на вашу дочь и на вас самого?!

— Уже ничему не поможешь, — чуть слышно прошептала Дороти. — Они все знают, папа. Я обязана сказать правду, иначе… иначе они действительно подумают, что мы… — она резко вскинула голову и громко сказала: — Я пошла туда, чтобы его убить!

— Расскажите все по порядку, — тихо предложил Алекс. — А вы, господин профессор, сядьте и если вы хоть раз, хоть одним словом прервете ее, я обещаю, что мой друг, комиссар Паркер, выполнит свою угрозу. Говорите, мисс Снайдер…

Профессор тяжело опустился в кресло, Джо заметил, что его сложенные на коленях руки дрожат.

— Да, я решила, что убью его, если он не согласится… — повторила Дороти. — Папа — большой ученый, величайший, какого я знаю…

Снайдер открыл рот, но Паркер мгновенно сжал ладонью его плечо.

— Из всех живущих… — продолжала девушка. — С окончания школы я ассистирую ему во всех работах, он делится со мной своими планами, я переписываю все его тексты, значит, кто лучше меня это знает? А генерал Сомервилль был всего лишь дилетантом, богатым дилетантом, накопившим огромный практический опыт. Но он не владел систематикой, у него не было теоретической основы… Тем не менее генерал Сомервилль был авторитетом, с его мнением считались. Еще в Америке папа сам мне говорил, что генерал большой ученый, инстинктивно понимающий то, чему другие должны долго учиться. А когда мы приехали сюда, оказалось, что генерал Сомервилль — человек, преисполненный гордыни, надутый, тщеславный. Он ни о чем другом не говорил с моим папой, кроме как о папиных ошибках и о том, что систематика индуистской пластики перевернута вверх ногами… Но не это было самое плохое… Генерал не мог нанести большого вреда папе, известному во всем мире ученому. Однако он мог найти слабую точку и броситься в атаку. И вот, приобретая статуэтку Йети и зная, что папа фатально ошибся, генерал пригласил нас сюда, чтобы… чтобы втянуть папу в полемику. Известно: допустивший грубую ошибку часто оказывается вынужденным отстаивать ее, потому что признание как бы деквалифицирует его, и с именем такого ученого до конца его жизни будет связано скандальное происшествие. Генерал Сомервилль, не принимая в расчет заслуги и огромные научные достижения моего отца, спровоцировал его разговорами и насмешками к сопротивлению, и у папы не было другого выхода. Мы оказались в тупике. Думал ли генерал о благе науки? О том, чтобы исправить ошибки в истории индуистской скульптуры? Не знаю… Он умер и уже не ответит мне. Но я знала, что если его новая книга увидит свет, она обязательно попадет в руки специалистов, тогда и папа станет предметом насмешек, — она большими грустными глазами посмотрела на отца. — Потому что самое страшное в том, папа, что генерал был прав. И господин Джоветт, естественно, тоже прав, а ты нет. И ты знал об этом, но не хотел признаться. Поэтому ты не уехал отсюда сразу, хотя нам здесь было неприятно. Ты боролся, пытался переубедить генерала, искал новые доводы. Но в глубине души чувствовал, что убедить его нечем, что эта статуэтка столь же далека от Декана XVII века, как ты от истины. Иначе ты не позволил бы мне пойти к нему, зная, что в сумочке у меня пистолет и что я могу его убить… Ты знал, что я готова на все… Почему ты мне позволил?

— Дорогое дитя, я понятия не имел, что…

— Когда вчера после ужина мы говорили с тобой о последней встрече в музейном зале, где был мистер Алекс, я сказала тебе, что убью этого старика, если он действительно решится тебя высмеять… Ох, папа, я любила тебя и не могла думать о том, с каким удовольствием все твои враги будут потирать руки, а ты потеряешь свой престиж, которого с таким трудом добивался многие годы… Но ты был глубоко и искренне уверен, что я не допущу, чтобы студенты говорили в коридорах: «Это тот Снайдер, который писал бредни об искусстве Декана»… Ты слышал, как генерал просил Мерил принести ему утром снимки Йети, потому что намеревался именно сегодня писать о тебе! И поэтому за завтраком громко, чтобы все слышали, под предлогом моей усталости от работы настаивал, чтобы я поиграла в теннис. А ведь я должна была закончить переписку очень важного для тебя трактата, и никогда раньше ты не думал о таких вещах, как мой отдых, если он мог помешать твоим интересам. Ты создавал себе алиби, папа. Ты послал меня убить этого человека, не сказав ни слова, ты не побуждал меня, ты был невиновен, хотя знал, что я люблю тебя больше жизни, что ты для меня все в этом мире и что я пойду на такой шаг. Тогда генерал Сомервилль не напишет этот раздел… Я… я в семнадцать лет была в санатории для нервнобольных, полгода, ты решил, что это обстоятельство играет мне на руку и что хороший адвокат воспользуется им. Но важнее всего для тебя было, чтобы генерал Сомервилль не успел написать о тебе. Потому что ты, папа, лучше, чем я, знаешь, насколько прав был генерал и как он мог тебя высмеять! И ты пошел к себе в комнату или в библиотеку и ждал… А я играла в теннис, чтобы иметь алиби, потому что решила: даже если я сделаю как задумано, я хочу жить… потому что, папа, случилось нечто страшное. Я внезапно поняла, что, кажется, перестала тебя любить… В конечном счете ты посылал меня на смерть только для того, чтобы избежать позора, спасти свое имя непогрешимого ученого. Я вдруг поняла, какой ты низкий… какой низкий…

— Дороти… — сказал Снайдер. — Она сошла с ума, бедняжка. До чего вы ее довели!.. Прошу немедленно…

— Может быть и сошла с ума, папа, — она успокоила его движением руки. — Мне 26 лет, а ни один мужчина меня ни разу не поцеловал, кроме тебя… мимоходом, здороваясь по утрам и прощаясь на ночь. У меня нет собственного дома, детей, нет даже собственных мыслей и личной жизни. Ты отнял у меня все, и чем больше я тебя любила, тем легче тебе это удавалось. В конце концов ты решил принести меня в жертву твоему покою, чтобы не быть скомпрометированным… Бедный профессор Снайдер, крупный ученый, дочь которого унаследовала больную психику и убила старого генерала Сомервилля. Ты стал бы трагической чистой личностью, которая покорно переносит превратности судьбы и ищет успокоения в науке, ставшей для него всем! Я вижу, как ты играешь, вижу твое лицо, вижу жесты! Боже, почему я не рассмотрела все это раньше!?..

— Дороти… — сказал Снайдер. — Ради Бога! Эти люди…

— Ах, ты снова говоришь о людях. Эти люди должны узнать правду, иначе они не поймут меня и подумают, что это я убила генерала Сомервилля. А с этой минуты моя жизнь важна для меня, папа. И либо ты выслушаешь до конца, либо я попрошу этого господина, чтобы он действительно выставил тебя из комнаты. Ты мне мешаешь. — Она повернулась к Алексу. — Итак, я вернулась с тенниса, приняла душ, переоделась, положила в сумочку пистолет, — она протянула руку к сумочке, открыла ее и подала Паркеру маленький оксидированный пистолет, отсвечивающий голубизной. Комиссар взял его и сунул в карман, — и вышла. Я знала, что никто не должен видеть, как я иду в павильон. Джоветт и Коули в это время обычно работают в мастерской в другом конце парка. Чанда и остальная прислуга, как правило, заняты внутри дома. Мерил сказала, что до одиннадцати часов будет работать в фотолаборатории. Я хотела прийти в павильон за полчаса до нее, но ее не было… Я пошла к теннисному корту, а оттуда, скрываясь за деревьями вышла в конце аллеи прямо к балюстраде. Я была уверена, что пока меня никто не видел. Издали я увидела, что дверь павильона открыта. Генерал сидел за столом. Я рванулась вперед… Сама не знаю, как быстро я пробежала перешеек. Вбежала в павильон, вытащила из сумочки пистолет и сказала: «Вы ничтожество, потому что…» — и тогда увидела у него огромное красное пятно на груди, а на полу перед столом большой револьвер. Я опустила свой пистолет… Я так испугалась, что не могла пошевельнуться. Потом быстро спрятала свой пистолет в сумочку и подошла к генералу. Обе руки лежали на столе. В одной, зажатой в кулак, он держал клочок красной материи, скорее всего вырванной при борьбе, — она перевела дыхание и закрыла глаза, но тут же их открыла и закончила: — Но я еще не могла уйти. Ведь я должна была увидеть, что он успел написать! Я посмотрела на лист бумаги. Фамилии моего отца не было, хотя раздел назывался «О грубых ошибках» или как-то иначе, но очень похоже… И тогда меня вдруг охватил ужас. Я его не убивала, но если меня тут застанут, подумают, что виновна я. Я выскочила, как можно тише пробралась к стене. И хотела дойти до теннисного корта по краю парка. Там нет никаких аллеек, и никто никогда там не ходит. Но вдруг я замерла: за стеной разговаривали двое… Один спокойно сказал: «Ну, так до встречи вечером в корчме». Второй ответил согласием и они, видимо, расстались…

Алекс обменялся взглядами с Паркером. По-видимому, Дороти ничего не заметила, потому что тихо продолжала:

— Я вышла к теннисному корту. Я задыхалась, хотя шла медленно, вспотела, понимала, что выгляжу чудовищно, и поэтому остановилась на минуту, чтобы привести себя в порядок, как вы и сказали. Прежде всего я поглубже, на самое дно сумочки затолкала пистолет… А потом стала искать пудреницу… И не нашла… Наверное, — подумала я, — она выпала, когда я прятала пистолет и для этого со дна сумочки доставала всякие мелочи… Я поискала, но не нашла пудреницу. Значит, она все-таки лежала там, раз ваши люди ее нашли, но трава у корта густая и высокая, а мне не хотелось там задерживаться…

Я пошла по аллее к клумбе и там встретила вас с Каролиной. Чтобы иметь алиби, сказала, что была на корте и искала пудреницу. Потом вместе с Каролиной вернулась домой, взяла у нее пудру и пошла в комнату. И тут меня пронзила страшная мысль, что я ведь могла обронить эту пудреницу в павильоне! Она могла выпасть из сумочки, когда я доставала или прятала пистолет… В этот момент вошел ты… — она посмотрела на Снайдера. — Я тебе рассказала обо всем, а ты мне ответил, что я должна туда вернуться и найти ее! И это был конец, папа! Эта одна твоя фраза изменила всю мою жизнь… Я ответила тебе спокойно, что не пойду и если ты хочешь найти эту пудреницу, ты можешь идти туда сам! И ты пошел… перепуганный и взбешенный! Ты вынужден был пойти, ибо это был шанс избежать скандала. Ведь Сомервилля убил кто-то другой, не я. А моя пудреница компрометировала нас обоих. И ты бросился туда… Но я не могла усидеть на месте… Я снова, теперь уже зная, что ты не любишь меня, побежала… Я хотела удержать тебя… Уже началась гроза, туда шли люди… Я хотела все взять на себя. Но когда я снова увидела труп генерала и поняла, что изменилась его поза, я подумала, что это ты… ты придал ему другое положение и инсценировал самоубийство. Но подумала я об этом, уже падая. Потом я не помню ничего… А еще позже я узнала, что это не ты, ради моего спасения, инсценировал самоубийство. Даже это ты не сделал. Кто-то другой. Для чего? Не знаю. — Она замолчала, потом посмотрела на Алекса. — Это все, что я могу вам рассказать. Остальное — мое личное дело… Мне хотелось бы остаться одной…

— Спасибо, — Алекс поднялся. — Надеюсь, что следствие подтвердит ваш рассказ.

Он направился к двери, Паркер за ним.

— Прошу вас, — тихо обратилась к ним Дороти.

— Да?

— Это еще не все.

— Слушаем. — Паркер вернулся и остановился около девушки.

— Заберите отсюда моего отца, — спокойно попросила Дороти, — и попросите того полицейского, который сидит в коридоре, чтобы он не пускал его ко мне. Я не желаю его больше видеть!

— Дороти! — крикнул профессор. — Ты отдаешь себе отчет в своих словах? Я твой отец. Ты — мой единственный…

— Я вас очень прошу, — спокойно повторила Дороги.

— Будьте добры, — Паркер взял профессора под руку. — Независимо от того, что вы, господин профессор, думаете о нашей полиции, она стоит на страже гражданских свобод. А пребывание в своей комнате без необходимости терпеть нежелательных лиц — одна из элементарных свобод, правда?

Они вышли.

Минуту постояли в коридоре, глядя на ссутулившегося Снайдера, который подошел к своей комнате, открыл дверь и исчез за ней, не одарив их даже взглядом.

— Ну теперь уже все ясно, — сказал Паркер. — Идем вниз, я подготовлю обвинительное заключение.

— Хорошо, — Алекс без убеждения кивнул головой. — Идем.