Итак, я сидел там, удивляясь, почему старина Гендель с его либреттистом не могли сказать все по одному разу и на том успокоиться. Впечатление было, что каждая строчка в «Мессии» без конца повторяется.
Была среда, утро.
Пели синицы.
Накануне я не занесла простыни в дом, и теперь они были волглые от росы. Брандт сидел в своем плетеном кресле, завернувшись в шерстяной плед.
— Привет! — сказала я как можно ласковее и пролезла через дыру в живой изгороди.
— Привет, — отозвался он.
— Тебе лучше?
Он передернул плечами и поджал губы, словно отведал кислого.
— Прости, — сказала я.
— Н-да, — произнес он.
Я приложила руку к его щеке. Он было отвел голову, но потом прижался щекой к моей ладони и вздохнул.
— Меня посетила моя дочь!
— Правда? — Он слегка оживился.
— Ей понравился твой гость!
Он кивнул и посмотрел мимо меня:
— Ну а ты ей понравилась?
Далеко не глупый вопрос. Я не ответила.
— Она прислала мне открытку.
— Прямо чудеса! — Голос у него был как у старой старухи.
— Зато со мной порвала двоюродная сестра. Она тоже мне написала, но только большущее письмо! Я забыла сообщить ей про похороны Халланда. И теперь она не желает иметь со мной дело.
— Как это ты могла забыть и не сообщить, это же твоя единственная подруга?
— Она пишет, что я думаю лишь о себе.
— Вполне возможно, она и права, — сказал Брандт. — Ты что-то не особенно расспрашиваешь меня о моем самочувствии.
— Я не решаюсь.
— Ты же не виновата.
— Даже не знаю, что и сказать.
— Да ты никогда не знаешь.
— Так уж и никогда?
— Да брось ты! — фыркнул он. Он и с виду чем-то походил на старую старуху.
— Твой гость очень беспокоился!
— Его зовут Иоаким, почему ты не называешь его по имени? Он уехал домой и забрал с собой собаку, сестра не на шутку разобиделась.
— Ты уверен, что он забрал собаку? Тут какая-то бегает.
— Она что, здесь единственная? Временами мне кажется, что твой кругозор несколько сужен.
Пел черный дрозд. Пели всякие птицы. Внизу по Прогулочной аллее проехал мопед. Это запрещено.
— Такое чувство, что жизнь прожита зря, — сказала я.
— Если твоя прожита зря, то моя и подавно.
— Ты врач! Как твоя жизнь может быть прожита зря!
— Если ты недовольна, сделай с ней что-нибудь!
— Я вчера кое-что написала, смешное. Прочесть тебе?
— Нет, спасибо. Повторяю, сделай что-то со своей жизнью.
— Я не в настроении заниматься самоанализом.
— Да ты никогда не в настроении.
— Ну прямо уж.
— Заведи себе друзей! Продай дом! Переезжай!
— Подальше от тебя?
— Тебе же скучно!
— Мне никогда не скучно!
Я обернулась и поглядела на свои простыни, которые вздымал ветер. Как-то раз в сумерках я запуталась в одной из развешанных простыней, и Халланд поцеловал меня. При мысли о поцелуе Халланда голова у меня закружилась. Сколько раз он кричал мне «Иди сюда!», а я отвечала «Сейчас!».
— Ты скучная! — произнес Брандт.
— Да, — отозвалась я. — До чего же я скучная.
— Мы блуждаем в потемках и спим!
— Ну, это ты так говоришь. А впрочем, наверное, это очень разумно. По-моему, это звучит здраво и хорошо.
— Ты выяснила, кто застрелил Халланда?
Я заглянула ему в лицо: уж не насмехается ли он надо мной?
— Я вовсе не разыгрываю из себя детектива.
— И все-таки, как обстоит с Халландом?
— Что ты имеешь в виду?
— Ты не хочешь узнать, что произошло?
— С тобой? Но мне же прекрасно известно, это был Трольс. Я действительно прошу прощения.
— Я совсем не о том. Что произошло с Халландом? Кого подозревают?
— Брандт, прекрати! Это не смешно!
— Черт возьми, я спрашиваю на полном серьезе!
— Это дело полиции, я в их работу не вмешиваюсь.
Он посмотрел на меня.
— Я сказала им, что не хочу ничего знать, пока они не будут знать наверняка.
В глубине его голубых-преголубых глаз, похоже, сверкнул огонек.
Но больше он ничего у меня не выведал, я не стала ему говорить, что я думаю про разоблачения и раскрытия. Например, что я просто-напросто подвожу черту.
— Его уже предварительно допрашивали, — сказал он.
— Трольса? А почему? Он же не опасен?
Глаза Брандта.
— Он же не опасен? — повторила я.