Убийство Кирова: Новое расследование

Глава 5. Лено и ошибка «petitio ргіпсіріі»

Логическая ошибка, известная как «подмена посылки желательным для себя выводом», хорошо известна ученым. Википедия определяет ее следующим образом:

Ошибку petitio/7Ш£//7/У(предвосхищения основания) совершают, «когда утверждение, которое требует доказательства принимается без доказательства…»[39]

Как мы продемонстрируем, Лено допускает эту ошибку с поразительной частотой. Этот факт сам по себе требует объяснения. Мы предложим гипотезу, которая, возможно, объяснит это. Однако сначала мы установим истинность этого утверждения путем рассмотрения большого количества отрывков, в которых Лено допускает эту ошибку.

Лено заявляет, что Звездов был «арестован и расстрелян по сфабрикованному обвинению» (Л 187). Это безосновательное заявление. Сам этот вопрос — законность обвинений против подсудимых на декабрьском процессе об убийстве Кирова в 1934 г. — тема книги Лено. Здесь, в начале этой книги, толщиной более 800 с лишним страниц, Лено допускает без доказательств то, что он, предположительно, пытается обнаружить. Как мы увидим, истинное состояние дел противоречит тому, что говорит здесь Лено. В 1934 г. существовало и существует сегодня огромное количество доказательств, свидетельствующих о вине Звездова и других обвиняемых, осужденных и казненных за заговор с целью убийства Кирова. Нет абсолютно никаких доказательств, что обвинения против Звездова или против кого-либо из остальных подсудимых, были «сфабрикованы».

На с. 313 Лено спрашивает: «Почему сознались Звездов и остальные предполагаемые члены “ленинградского центра”»? Затем он предполагает, что они были невиновны, и поэтому их, наверное, ввели в заблуждение «обещаниями помилования», угрожали пытками и т. п. Однако работа историков заключается не в том, чтобы делать предположения, а в том, чтобы делать выводы на основе доказательств. У Лено нет доказательств того, что хотя бы один из обвиняемых был невиновен. Более того, Лено сам информирует нас, что Звездов был одним из тех, кто признался на суде в том, что участвовал в убийстве (Л 360). То есть существует доказательство того, что обвинения против Звездова не были сфабрикованы. Лено не показывает, что это доказательство фальшивое или его перевешивает какое-то другое доказательство.

Когда историк желает, чтобы его читатели «допустили» достоверность его гипотезы, можно простить читателя, если тот подозревает, что это должно быть именно так только потому, что данный историк знает, что у него нет доказательств в подтверждение своей гипотезы. Такая тактика может быть понятна со стороны адвоката на уголовном процессе, который знает, что у его клиента очень неубедительные доводы — даже если бы они вызвали возражения со стороны прокурора. В конце концов, адвокаты не преследуют объективную истину. Но тактика, такая как «подмена посылки желательным для себя выводом», «предположением, которое должно быть доказано», совершенно неуместна в исторических исследованиях.

Лено заявляет, что Сталин «к 9 декабря выбрал объекты для дела о заговоре… основными целями были Зиновьев и Каменев» (Л 304). Это ключевой пункт в исследовании Лено, которому мы посвящаем специальный раздел далее в данном обзоре. По сути Лено не приводит никаких доказательств ни о каком решении, ни об этом, ни фактически о каком-либо другом, которое принял Сталин к 9 декабря.

Лено допускает, что признание Николаева от 13 декабря, должно быть, фальшивое, называя его «особенно невероятным с учетом русской традиции революционного терроризма». Но к чему это предположение, что убийцы всегда следовали традиции? Разумеется, это вовсе не аргумент. Еще меньше это похоже на доказательство того, что признание было ложным (Л 317). Лено замечает, что первые признания Николаева были в том, что он действовал один. Однако у него нет никаких доказательств в подтверждение своего предположения, что лишь его первые признания были правдивыми. Поэтому он просто предполагает это.

Можно было бы заподозрить, что Лено хочет, чтобы признание Николаева было фальшивым, потому что если оно истинно, то это опровергает весь тезис Лено. Задача историка в том, чтобы проверить свою гипотезу с помощью имеющихся свидетельств. Когда свидетельства не подтверждают гипотезу историка, тот попросту отбрасывает эту гипотезу — а не свидетельства. Лено отбрасывает второе.

Лено делает следующие заявление:

Агранов продолжал обрабатывать Николаева. 15 и 16 декабря они оба сложили версию о развитии заговора, которая основывалась на фальсификации бесед, которые происходили во время реальных встреч Николаева с Шатским и Соколовым и на придуманных встречах с Котолыновым (Л 321).

Так как Лено не приводит никаких фактов «фальсификации» или «придумывания», справедливо предположить, что ему не известен ни один из таковых. Очевидно, он допускает эту «фальсификацию» ради своего предопределенного вывода, во «спасение» его перед лицом фактов, которые опровергают его. Кажется, Лено проясняет это, говоря затем:

«Потом у Николаева был ряд почти наверняка вымышленных встреч с Котолыновым…» (Л 321).

Каковы доказательства и аргументы Лено в пользу того, что эти встречи были «почти наверняка вымышленными»? У него их нет. Это Лено, а не Агранов и Николаев, «фабрикует» истории. Кроме того, даже «почти наверняка вымышленные» оставляет лазейку для той возможности, что встречи на самом деле все-таки состоялись. Но Лено никогда не рассматривает эту возможность.

По этому пункту в книге читатель может распознать главный принцип автора. Когда Лено вынужден противостоять фактам, которые противоречат его предвзятому выводу, — а именно, что Николаев был «убийцей-одиночкой», а все остальные обвиняемые во всех процессах были «подставлены», — он отбрасывает этот факт, предполагая, что он фальшивый.

На с. 336 Лено признает, что 15 и 18 декабря Юскин «признался» — кавычки сомнения Лено — что он знает по их встречам, что Николаев планировал нападение на Кирова. Лено продолжает:

Вероятно, допрашивавшие Юскина опустили из протоколов попытки Юскина объяснить, что его комментарии об убийстве Сталина подразумевались саркастически (Л 321).

Почему Лено заявляет, что это предполагаемое опущение было сделано «вероятно»? Он не приводит доказательств, ни даже доводов в подтверждение этого заявления. Очевидно, он попросту допускает это, потому что, если он не поступил так, это помешало бы его тезису или даже погубило его.

На декабрьском процессе 1934 г. Соколов сделал общее признание, возлагающее вину на Звездова (который тоже признался), Антонова, Котолынова и Николаева в террористическом заговоре. Лено говорит: «Он четко следовал сценарию НКВД» (Л 361). Но что за «сценарий НКВД» это был? Лено не дает абсолютно никаких доказательств, что такой «сценарий» существовал. И снова он, кажется, не осознает, что он должен доказать, а не допустить, что это или любое другое свидетельство, которое противоречит его тезису, было сфабриковано.

На с. 460 Лено заявляет, что обвинения против Петерсона, командира Кремлевского гарнизона, были «сфабрикованы». Читатели Лено никогда бы не узнали этого, но было опубликовано огромное количество свидетельств против Петерсона. Были ли они все «сфабрикованы» или нет, нужно проанализировать, а не предположить. Что касается этих документов, то никем не было выдвинуто никаких доказательств в подтверждение гипотезы о том, что они были «сфабрикованы». Другие писатели, особенно военный историк Н.С.Черушев, также предполагают, что Петерсона подставили, но не могут привести никаких доказательств, что это было так. Лено даже не отсылает читателя к этим другим историкам.

Лено поднимает дело Петерсона посреди дискуссии о «Кремлевском деле» 1935 г. Лено считает, что оно тоже было сфабриковано. И опять он не дает доказательств, что это было так. Он несколько раз цитирует исследование Кремлевского дела русского историка Юрия Жукова. Но он не информирует своих читателей о том, что Жуков сделал вывод, что Кремлевское дело было не фальшивкой, а настоящим делом[40].

Через несколько страниц Лено пишет:

Изменения в позиции Сталина с 1934 по 1935 гг. были связаны с его решимостью разобраться с бывшими оппозиционерами, по крайней мере с левыми, раз и навсегда… (Л 462).

Несомненно, Лено не знает, какова была «позиция» (или «мотивы») Сталина. Еще раз он делает допущения. Это специфическое допущение вызывает враждебное чувство, в нем представлена лишь одна гипотеза — что «бывшие» (по версии Лено) оппозиционеры были невиновны в заговорах, в которых их обвиняли. Однако явная цель книги Лено — это расследовать убийство Кирова и установить, было ли оно совершено «убийцей-одиночкой» или, как утверждало на тот момент Советское государство, подпольной террористической организацией (или группой взаимосвязанных организаций) оппозиционеров. Утверждать, как это делает здесь Лено, что судебные преследования в 1935 г. и позднее возникли не в результате расследования, а по желанию Сталина избавиться от «бывших оппозиционеров» — это значит, предположить то, что требует доказательств, полностью «подменить посылку» о вине или невиновности «желательным для себя выводом».

Описывая Московский процесс августа 1936 г. как «позорный» и заявляя, что он проходил по «сценарию» (Л 464), Лено предполагает, что ему необязательно приводить какие-либо доказательства того, что свидетельские показания, дававшиеся на нем, фальшивые. Единственным самым главным вопросом на этом процессе было убийство Кирова. Оно широко (подробно) обсуждается обвиняемыми, которые описывают Зиновьевскую организацию. Правда, другие исследователи тоже допускали, что процесс был написан по «сценарию». Но это не делает такие допущения истинными. Ответственность Лено состоит в том, чтобы исследовать все свидетельства в деле убийства Кирова. Он же совершенно пренебрегает этим процессом.

На самом деле, никто никогда не доказал, что какое-то из свидетельских показаний обвиняемых на каком-либо из трех Московских процессов 1936, 1937 и 1938 гг. было фальшивым. И никто даже не приводил никаких доказательств, что какое-то свидетельское показание фальшиво. Все досудебные материалы, которые мы имеем, — очень малая часть того, что все еще существует и все еще классифицируется как совершенно секретная информация в российских библиотеках — решительно подтверждают предположение, что свидетельские показания «подсудимых» были подлинными, а посему не были «сценарием» и не были сфабрикованы обвинением.

Подобным образом на с. 466 Лено отвергает все свидетельские показания на январском Московском процессе 1937 г. как «несколько гротескных признаний запуганных подсудимых», не рассматривая их вообще, не говоря уже о том, чтобы доказывать или приводить какие-то доказательства того, что, как он заявляет, признания были «гротескными» или свидетели «запуганными».

Вот что сказал Карл Радек, наряду с Пятаковым, одним из двух самых знаменитых обвиняемых на этом процессе, в своем последнем слове на суде:

Когда я очутился в Наркомвнуделе, то руководитель следствия сразу понял, почему я не говорил. Он мне сказал: «Вы же не маленький ребенок. Вот вам 15 показаний против вас, вы не можете выкрутиться и, как разумный человек, не можете ставить себе эту цель; если вы не хотите показывать, то только потому, что хотите выиграть время и присмотреться. Пожалуйста, присматривайтесь». В течение 2 с половиной месяцев я мучил следователя. Если здесь ставился вопрос, мучили ли нас во время следствия, то я должен сказать, что не меня мучили, а я мучил следователей, заставляя их делать ненужную работу. В течение 2 с половиной месяцев я заставлял следователя допросами меня, противопоставлением мне показаний других обвиняемых раскрыть мне всю картину, чтобы я видел, кто признался, кто не признался, кто что раскрыл. Продолжалось это 2 с половиной месяца. И однажды руководитель следствия пришел ко мне и сказал: «Вы уже — последний. Зачем же вы теряете время и медлите, не говорите то, что можете показать?». И я сказал: «Да, я завтра начну давать вам показания». И показания, которые я дал, с первого до последнего не содержат никаких корректив. Я развертывал всю картину так, как я ее знал, и следствие могло корректировать ту или другую мою персональную ошибку в части связи одного человека с другим, но утверждаю, что ничего из того, что я следствию сказал, не было опровергнуто и ничего не было добавлено[41].

В этом отрывке, как и во всех своих показаниях, Радек вовсе не кажется «запуганным». То же самое и с другими подсудимыми.

Лено или кто-то еще могли бы заявить: «Может быть, Радека заставили пытками и угрозами заявить, что его не пытали и ему не угрожали?». Любому, кто собирается выдвинуть предположение о том, что Радека или любого другого подсудимого пытали, им угрожали или заставляли иным образом сделать фальшивое признание, мы должны предъявить такое же требование, какое мы предъявляем к любой гипотезе: «Какие у вас есть доказательства того, что Радека пытали, ему угрожали ит.п., чтобы делать такое заявление?». У Лено нет таких доказательств. Ему, кажется, не приходит в голову, что доказательство необходимо.

Мы вынуждены сделать вывод, что слова Лено о «запуганных подсудимых» на самом деле молчаливое признание поражения. Этими словами Лено, по-видимому, признает, что он не в состоянии отвергнуть ничего, что говорили подсудимые, и таким образом должен либо решительно отвергнуть их свидетельские показания, либо признать, что свидетельства показывают, что они, вероятно, правдивы — а в этом случае его гипотеза терпит провал.

Страницей дальше Лено заявляет:

Ход кровавой кампании, которую развернули теперь Сталин и Ежов, можно кратко резюмировать…

Однако Лено вовсе не делает этого. Он даже не описывает в общих чертах, не говоря уже о том, чтобы исследовать те многие события с апреля по июль 1937 г. Вот некоторые из них: постепенное раскрытие Заговора военных, допросы, признания и процесс над Тухачевским и остальными семью военачальниками; первые признания Ягоды, Енукидзе и многих других; первое признание Бухарина и нескольких других подсудимых на Московском процессе 1938 г.; июньский 1937 г. Пленум Центрального Комитета; просьбы местных партийных руководителей о массовых репрессиях. Очень много написано об этих событиях, и теперь у нас есть множество первоисточников о них, хотя все еще очень большое количество первоисточников скрывается Российскими властями. Однако Лено не ссылается ни на одно из этих сведений.

Не сделав, по крайней мере, хотя бы обзора этих исследований, Лено не в состоянии «резюмировать», «кратко» или иным образом, что произошло. Более того, он не имеет понятия о том, что собственно происходило, и о соответствующих ролях Ежова, Сталина и других важных политических актеров. Судя по комментариям ко многим документам, ныне опубликованным, возникает впечатление, что Сталин скорее реагировал на события, о которых докладывали ему, нежели контролировал их. Вполне возможны и другие выводы, но нужно было бы изучить свидетельства.

На с. 471 Лено пишет:

В ходе Террора Сталин руководил извращением фактов об убийстве Кирова.

Самые упорные искажения возникли в ходе фабрикации дел Ежовым против Ягоды…

Лено не приводит никаких доказательств в подтверждение своего заявления, что свидетельства были искажены. Действительно существует огромное количество свидетельств против Ягоды. Они включают восемь его досудебных признаний, его показания на суде и его апелляция в Верховный Суд, опубликованные в 1992 г. Короче говоря, у нас есть много свидетельств против Ягоды. Более того, на его процессе в марте 1938 г. Ягода признал некоторые серьезные обвинения, но решительно и упорно отказался признать другие. Этот факт мог бы быть весомым доказательством того, что его признания были сделаны не под принуждением. Чтобы установить что-то иное, потребовались бы еще более весомые доказательства противоположного, но Лено не приводит ни одного из таковых.

Лено ссылается на «воображаемый заговор» Процесса 1938 г. (Л 479), даже не рассматривая процесс или показания на нем. Несколько страниц далее он снова допускает совершенно без доказательств или аргументов, «что версия показательного процесса 1938 г. по делу об убийстве Кирова была фальшивой» (Л 482). Лено никогда не утруждает себя попытками доказать это. Не ссылается он и на другие исследования, которые доказали это — вряд ли это удивительно, ведь таковых не существует.

На с. 513 Лено утверждает: «Это не Троцкий сотрудничал с иностранными империалистическими державами, как предполагается в официальном обвинение убийц Кирова…». Кажется, Лено никогда не изучал этот вопрос. Существует огромное количество свидетельств, которые подтверждают как раз такую гипотезу. Чтобы утверждать обратное, потребовались бы также доказательства и аргументы. Лено не утруждает себя доказательствами.

Подобным образом Лено заявляет, «это не Троцкий заказал убийство Кирова». Но он никогда не рассматривает свидетельства того, что Троцкий на самом деле как раз это и сделал. Это доказано в основном на Третьем, но также и на Втором московском процессе. Мы рассмотрим это подробно далее. Лено избегает всех этих свидетельств, возможно, потому, что они полностью доказывают ложность его собственного тезиса об «убийце-одиночке».

Вскоре Лено заявляет:

При условии фабрикации Сталиным дела против оппозиционеров… (Л 516).

Это предполагает тот же тезис, который пытается, предположительно, доказать вся его книга! Если Лено собирается сделать это допущение, тогда не нужно было писать книгу вообще. Правда в том, что эта «фабрикация» никогда не была доказана. Все свидетельства, которые имеются сейчас в нашем распоряжении, подтверждают предположение, что признания подсудимых Московских процессов были подлинными, а не сфабрикованными и не результатом принуждения со стороны НКВД[42].

На с. 524 Лено говорит:

Лобов, Позерн и Косарев были мертвы уже двадцать пять лет, все расстреляны во время Террора.

Это утверждение правдиво. Однако оно уклоняется от вопроса — считает его заранее решенным. Что важно, так это — были ли они виноваты или нет в обвинениях, выдвинутых против них. Лено предполагает, что нет — без всяких доказательств и аргументов. Немногие первоисточники, ныне доступные, наводят на мысль, что существует много свидетельств о том, что они были виновны, хотя мы не можем быть уверены ни в чем, пока не будут обнародованы следственные материалы[43].

Это утверждение иллюстрирует проблему с использованием таких терминов, как «Террор». Этот термин маскирует незаконное допущение, что все расстрелянные в течение этого периода были невиновны. Применение эпитета к множеству исторических событий на протяжении свыше года не освобождает историка от того, чтобы запрашивать свидетельства в каждом случае. Лено, кажется, считает, что он так и поступает. Это похоже на практику призыва историков к «консенсусу» — одной из видов логической ошибки «обращение к авторитету»[44] — а не на доказательство для решения исторического вопроса.

Лено называет советское дело против Котолынова и других обвиняемых «фабрикацией» и «амальгамой»[45] (Л 529). Он не делает попыток доказать это. Как мы покажем обстоятельно в настоящем исследовании, есть огромное количество свидетельств, подтверждающих вину Котолынова. Ни одно из них, за исключением его собственных опровержений, не подтверждает его невиновность. Опровержения обвиняемого не имеют большого веса, когда его обвиняют многие другие, как это обстоит с Котолыно-вым. А его собственные опровержения являются надежным доказательством того, что он не подвергался пыткам. Нет также никаких доказательств того, что те, кто давал свидетельские показания против него, подвергались пыткам или угрозам.

На с. 544 Лено критикует эмигранта Вальтера Кривицкого из Советского НКВД за «.. абсурдность представления свидетельских показаний с одной из сталинских пародий на суды, как установленный факт». Кривицкий, бесспорно, виноват, ибо он совершил ту же самую ошибку, что и Лено. Кривицкий принял свидетельские показания Московского процесса, даже не попытавшись проверить их, в то время как Лено попросту отвергает их. Больше виноват Лено, так как мы сейчас имеем гораздо больше свидетельств о Московских процессах, чем было доступно во времена Кривицкого. Кривицкий тоже фальсифицировал факты в своей книге[46]. Не пытается Лено и оправдать применение им выражения «пародия на суд». Это еще один пример «допущения того, что следует доказать».

На той же странице (Л 544) Лено ссылается на «…фабрикацию диктатором дела против зиновьевцев во время последующего расследования». Лено предполагает, что дело против зиновьевцев было «сфабриковано». Он приводит любые, какие только есть, доказательства того, что так и было. На с. 551 Лено говорит, что допрос Николаева 14 декабря и показания на суде 29 декабря были «очевидно искажены», при этом слово «очевидно» заменяет доказательства и аргументы.

Лено совершает ошибку «подмены посылки желательным для себя выводом» очень часто. На самом деле все его исследование базируется лишь на этом значительном, но ложном выводе. Он никогда не приближается к доказательству отстаиваемой им точки зрения, что Николаев был «убийцей-одиночкой». Наоборот, он молча отказывается от таких попыток в начале своей книги, а потом основывается на суждении, а не на фактах.

Мы могли бы рассматривать примеры подмены посылок выгодными для себя выводами со стороны Лено «передергиванием», в том смысле, в котором этот термин используется в игре в карты. Любая попытка исследователя «подменить посылку желательным для себя выводом», утверждать то, что нуждается в доказательстве, представляет собой молчаливое признание провала, признание того, что он не может доказать собственную версию и вынужден надеяться на то, что его читатели так или иначе не заметят этого. Лено выбрал гипотезу, которая на основании свидетельств, которые он приводит, и других свидетельств, которых он не приводит, должна быть отвергнута как ложная. Ему следовало действовать, как должны действовать честные исследователи в поисках истины: когда вашей гипотезе противоречат факты, отбросьте эту гипотезу и рассмотрите другие. Какова бы ни была причина Лено, он предпочел не делать этого, и в этом случае провал — неизбежный результат.