Глава двадцать пятая

Человек, неспособный на большое преступление, с трудом верит, что другие вполне на него способны.

Франсуа де Ларошфуко, «Максимы»

Коллеги Морса по работе в полиции неизменно приписывали ему высокий интеллект, который редко всплывал на поверхность в потоке повседневных дел и который почти всегда давал ему сто очков форы при начале любого уголовного расследования. Каковой бы ни была истина в данном случае, сам Морс знал, что одним даром он никогда не обладал – навыками быстрого чтения. Необходимо отметить, что в этот вечер ему потребовалось невероятно много времени (после того как Льюис и Кристин ушли, молоко было выпито, таблетки приняты и сделаны уколы), чтобы прочесть скопированные колонки журнала Джексона «Оксфордский дневник».

Кристин не стала упоминать, что после того как написанные от руки заметки показались ей неудовлетворительными, она вернулась в Центральную библиотеку сразу после обеда и убедила одного из знакомых разрешить ей без очереди переснять материалы напрямую с объемистых оригиналов. Не то чтобы Морс, даже в случае если бы знал об этом, продемонстрировал бы некую исключительную благодарность. Одной из его слабостей была склонность воспринимать как должную лояльность людей, никогда по-настоящему не понимая тех жертв, которых она зачастую требовала, не говоря уж о том, чтобы их оценить.

В детстве, когда его возили на экскурсии по разным археологическим объектам, Морс никак не мог понять порывов некоего фанатичного преклонения перед какими-то рассыпающимися римскими кирпичами. Но именно в то время не материальные археологические находки, а написанное о них возбудило его любопытство и привело в последующем к его восхищению древним миром. Поэтому следовало ожидать, что необыкновенное открытие Льюиса хоть и стало единственным и самым драматичным достижением в виртуальном расследовании (грустный вид пары засушенных туфелек и еще более угнетающий вид пары помятых дамских панталон), должно было немного охладить энтузиазм Морса. По крайней мере, ненадолго. Что же касается даров, полученных от Кристин, насколько же они были чудесно привлекательны и на какие размышления наводили!

Из данных газет того времени вскоре стало ясно, что полковник не пропустил ни одной очевидно значимой подробности. И все же, как в большинстве уголовных дел, именно на первый взгляд незначительные, случайные, почти не имеющие никакой связи между собой подробности, могут в один миг изменить толкование установленных фактов. А здесь имелось достаточно подробностей (неизвестных до сих пор Морсу), которые заставляли его все сильнее удивляться.

Первое, прочитав смазанные ряды фотокопированных материалов, он достаточно ясно понял, что обвинение в краже отпало на первом процессе из-за того факта, что свидетельские показания (имевшие место) указывали преимущественно на Вутона, следовательно было необходимо заводить отдельное дело, и при этом против малолетнего. Если кто-то из остальных членов экипажа и был замешан в этом, то, скорее всего это был Таунс (человек, депортированный в Австралию), и совершенно очевидно никаких доказательств нельзя привести против двоих повешенных впоследствии мужчин. Тогда что могло быть тем нечто, что алчный взгляд юноши искал, дабы выкрасть из багажа Джоанны Франкс? Свидетельские показания не давали ясного ответа. Но непреложным было одно нечто, до чего воры были падки, независимо в 1859 или 1989 году: деньги.

Ммм…

Второе, существовало достаточно доказательств того времени, которые наводили на мысль, что именно Джоанна содержала семью в своем втором браке. Что бы ни заставило ее сильно влюбиться в Чарльза Франкса, конюха из Ливерпуля, именно Джоанна настоятельно просила своего нового супруга не падать духом во время свалившихся на них неудач в ранние месяцы их брака. Отрывок из письма к Чарльзу Франксу был зачитан в суде, вероятно (как это виделось Морсу) в поддержку того факта, что скорее Чарльз был на грани психического расстройства, в противовес утверждениям лодочников, что Джоанна была помешана:


«С большим сожалением, милый мой супруг, прочла я твое страшно бессвязное письмо – умоляю тебя, дорогой, борись с тем, что, боюсь, тебя ожидает, если не успокоишь свой истерзанный ум. Потеря рассудка – это нечто ужасное, это разобьет наши надежды. Будь сильным и знай, что скоро мы будем вместе и хорошо обеспечены.»


Трогательное и красноречивое письмо.

Может они оба были малость не в себе?

Ммм…

Третье, разные показания под присягой на обоих процессах ясно говорили, что хотя «летящие» лодки должны были работать лучше всего при непременном приведении в действие комбинации «двое на вахте – двое отдыхают», на практике достаточно часто четверо членов такого экипажа менялись дежурствами, в угоду личным предпочтениям или требованиям. Или похотливым желаниям, может быть? Морс после этого прочел с повышенным интересом доказательства, приводившиеся в суде (где вы, полковник Денистон?), что Олдфилд, капитан «Барбары Брей», заплатил Уолтеру Таунсу шесть шиллингов, чтобы тот принял вместо него на себя трудную задачу «провести» лодку через двойной туннель при Бартоне. Морс кивнул головой: его воображение уже побывало там.

Ммм…

Четвертое, показания в целом сильно наводили на мысль, что в первой половине путешествия Джоанна чувствовала себя вполне счастливо в компании лодочников во время различных остановок: питалась вместе ними за одним столом, пила вместе с ними, смеялась вместе с ними над их шутками. Шутки закончились, однако, во второй половине путешествия. Джоанна, как неоднократно подчеркивал прокурор, вдруг проявила себя беспомощной, злосчастной душой, взывающей (моментами в буквальном смысле) к помощи, сочувствию, защите, милости. И один судьбоносный и драматичный факт: чем больше увеличивалось алкогольное опьянение экипажа, тем трезвее становилась Джоанна, а представленные суду показания судебного врача были неоспоримы: никаких следов алкоголя не было найдено в ее крови.

Ммм…

Морс продолжил подчеркивать синим карандашом разнообразные и любопытные высказывания, которые судебный репортер «Оксфордского дневника» посчитал нужным записать:

– Выпьешь что-нибудь? (Олдфилд)

– Нет желания! (Блоксом)

– Он уже закончил дело с ней в этот вечер, и я сделаю то же самое, иначе я!.. (Олдфилд)

– Окаянная девка, пусть катится ко всем чертям! Что я могу сделать, если она утопилась! (Олдфилд)

– Говорила, что сделает это и теперь вроде бы сделала взаправду, как надо. (Массен)

– Чтоб эта грязная курва жарилась в аду! (Олдфилд)

– Будь проклята эта баба! Что мы знаем о ней? Раз она захотела утопиться, почему нам нужны все эти неприятности? (Таунс)

– Если он начнет давать показания против нас, то они будут о другом, не о женщине! (Олдфилд)

Ммм…

Хотя и цитируемые произвольно, непоследовательно, не в хронологическом порядке, эти выдержки из процессов особенно усилили более раннее убеждение Морса, что это не те комментарии, которые человек ожидал бы услышать от убийц. Нормально ожидалась бы известная доза стыда, угрызения, страха – да! – даже в некоторых случаях торжества и ликования вследствие совершенного деяния. Но нет – нет! – бушующие гнев и ненависть, непрерывно испытываемые лодочниками в часы и дни, после того как Джоанна встретила свою смерть.

И в заключение имелся еще один важный пассаж в показаниях, который полковник не процитировал. Очевидным было утверждение Олдфилда: около четырех часов того судьбоносного утра лодочники отыскали Джоанну – последняя была в состоянии сильного умственного расстройства – так как он и Массен обнаружили ее местонахождение только благодаря истеричным крикам, которыми она звала по имени своего супруга: «Франкс! Франкс! Франкс!» Кроме того, утверждал Олдфилд, он в сущности сумел убедить ее вернуться на баржу, хотя и признал, что она достаточно скоро снова спрыгнула на берег (снова!), чтобы пойти пешком по утоптанному бечевнику. После, согласно Олдфилду, двое из них, он и Таунс на этот раз, опять слезли на берег, где встретили другого потенциального свидетеля (упоминавшегося в книге полковника Дональда Фаванта). Но лодочникам не поверили. Более того, эта вторая встреча на дороге послужила поводом к уничижительным нападкам со стороны обвинения: в лучшем случае это были сбивчивые воспоминания безнадежных алкашей, а в худшем – измышления закоренелых убийц!

Да! Именно этот тип комментариев в течение всего времени не давал покоя его чувству справедливости. Как полицейский Морс имел только основные познания по английскому праву, но он был пламенным приверженцем презумпции невиновности, пока не будет доказано противоположное. Это было основным принципом не только действующего правового порядка, но и естественной справедливости…

– Вам удобно? – спросила Эйлин, автоматически расправляя складки на простыне.

– Я думал, что ваша смена закончилась.

– Как раз ухожу.

– Вы меня балуете.

– Любите читать, не так ли?

Морс кивнул:

– Иногда.

– Но больше всего любите чтение?

– Ну, предполагаю, что иногда больше люблю музыку.

– Значит, если читаете книги и магнитофон включен…

– Я не могу наслаждаться обеими вещами одновременно.

– Но больше всего любите эти две вещи?

– Если исключить ужин при свечах с женщиной вроде вас.

Эйлин зарделась, щеки ее порозовели.

Прежде чем Морс заснул в этот вечер, рука его скользнула в ночной шкафчик, он налил себе немного скоча; и пока смаковал его, мир неожиданно показался ему не таким уж плохим местом…

Когда он проснулся (точнее был разбужен) на следующее утро (в воскресенье), он изумился тому, что потратил столько времени, чтобы прозреть одну очевидную истину. А обычно скорость его мыслительных процессов не отставала от световой.

Загрузка...