Убийство на канале

Глава вторая

Когда на следующее утро Морс проснулся, слева сквозь окно маленькой больничной палаты виднелся сероватый рассвет; справа на стене над арочной дверью – часы, показывающие 4:50; а через дверь – стройная привлекательная сестра, сидевшая за столом и писавшая что-то в большой книге. Неужели, почудилось Морсу, пишет что-то о нем. Если и так, то почти нечего было сочинять, потому что после очень непродолжительного кризиса в недолгие ночные часы, он почувствовал себя намного лучше, и не было больше необходимости звать кого-то. Трубка, прикрепленная к его правой кисти, протянулась к капельнице, подвешенной над его постелью. Большую часть времени она неприятно тянула руку в сторону, потому что игла была воткнута чуть кривовато, но он решил не возникать из-за такой мелкой неприятности. Неудобное сооружение принуждало его к вынужденной неподвижности – естественно до той поры пока он не оценил ловкость молодого человека с соседней койки, который провел (как оказалось) предыдущий вечер в вольных прогулках по всей больнице, держа капельницу высоко над головой как эфиопский атлет, несущий факел с олимпийским огнем.

Морс испытал исключительное неудобство, когда обстоятельства, полностью вне его контроля, вынудили его попросить судно. До сих пор ему удавалось уберечься от унизительного ритуала ненавистного подсовывания судна, и он надеялся, что непринятие твердой пищи в последние несколько дней, будет сопровождаться соответствующим бездействием со стороны кишечника. По крайней мере, пока его надежды оправдывались.

Медсестра оживленно болтала с худощавым розоволицым молодым врачом, халат которого почти касался щиколоток, а из его правого кармана торчал фонендоскоп. Немного позже оба медленно, без суматохи прошли к палате, в которой лежал Морс, а потом исчезли за ширмой, поставленной накануне вечером у кровати по диагонали от него.

Еще вчера, когда его внесли на носилках в палату, Морс обратил внимание на мужчину, занимавшего эту постель – гордого на вид человека лет восьмидесяти, с усами офицера Индийского корпуса и тонкими белоснежными волосами. В тот момент, при появлении Морса, водянистые, бледные глаза старого воина на несколько мгновений остановились на лице новоприбывшего, как будто послали ему некий едва уловимый знак надежды и дружелюбия. И действительно умирающий старец пожелал бы всего наилучшего новому пациенту, если бы мог облечь в слова свои помыслы, но бурно распространившееся отравление крови полностью лишило его способности говорить.

Было 5:20 утра, когда врачи появились из-за ширмы; в 5:30 вызванные санитары незамедлительно вынесли старика из комнаты. И когда спустя полчаса зажгли свет в палате, ширма возле кровати покойного полковника Уилфрида Денистона, обладателя Королевской награды за отличную службу и Кавалера креста за храбрость, была сдвинута в сторону как обычно, и новые, чисто выстиранные простыни светились белизной, а замененное одеяло было профессионально подвернуто. Если бы Морс имел хоть малейшее представление о том, насколько покойный полковник не выносил Рихарда Вагнера, то вероятно меньше бы опечалился; но если бы ему стало известно, что полковник запечатлел в своей памяти все поэтическое творчество А.Э. Хаусмана[1], это наверняка доставило бы ему большую радость.

В 6:45 Морс уловил, что в непосредственной близости от его палаты развивается оживленная деятельность, первоначально без видимых признаков таковой – только голоса, постукивание вилок и ложек, поскрипывание плохо смазанных колесиков – и вот на горизонте показалась Вайолет, счастливо улыбающаяся толстая негритянка, толкающая тележку с пищей. Очевидно, это было время для чашки чая на рассвете, и как же ей обрадовался Морс! Впервые за последние дни он ощутил нескрываемое желание есть и пить; он уже оглядывал с завистью графины с водой и бутылки с соком, выстроившиеся в ряд на тумбочках соседних с ним кроватей, когда заметил, что у пациента напротив него – мужчины по имени Уолтер Гринэвей – по какой-то причине тумбочка пуста, а над кроватью висит прямоугольная табличка с нерадостной надписью: «НЕ КОРМИТЬ».

– Чай или кофе, мистер Гринэвей?

– Думаю попросить большой бокал джина с тоником, если ничего не имеете против.

– Лед и лимон?

– Безо льда, благодарю – он только портит джин.

Вайолет переместила свое массивное тело к следующей кровати, оставив мистера Гринэвея без джина, безо льда, без ничего… Но напыщенный шестидесятилетний шутник совсем не выглядел уничтоженным тем фактом, что его исключили из церемонии принятия пищи, и весело подмигнул Морсу.

– Все в порядке, шеф?

– Иду на поправку, – осторожно ответил Морс.

– Хы-ы! И старый полковник точно так же говорил – «иду на поправку!». Несчастный!

– Ясно! – ответил Морс с понятной стеснительностью. Когда затуманившийся взгляд Гринэвея (отдавая дань уважения к покинувшему их навсегда полковнику) прояснился, Морс продолжил разговор.

– Значит, чай вам не полагается?

Гринэвей покачал головой:

– Ну, им лучше знать, не так ли?

– А так ли?

– Врачи здесь что надо! Да и сестры тоже!

Морс кивнул, надеясь, что это и правда так.

– У вас те же проблемы, что и у меня? – спросил с видом заговорщика Гринэвей.

– Простите?

– Желудок, не так ли?

– Язва – так говорят.

– Моя с прободением! – Гринэвей объявил этот факт с известной мрачной гордостью и удовольствием, как будто сочетание тяжкого страдания и лучших лекарей было поводом для особых поздравлений. – В десять часов меня будут оперировать, поэтому мне и не позволяют пить, понимаешь?

– О! – На несколько мгновений Морсу почти захотелось ответить о наличии у себя целой вереницы жестоких язв, которые не просто прорвались, но даже продырявились в виде точек и тире. Но в этот момент один более важный вопрос заставил его переключить внимание, потому что Вайолет совершила поворот на 360 градусов и оказалась (наконец-то) у его постели. Она приветствовала своего нового подопечного жизнерадостной улыбкой.

– Доброе утро, мистер… э-э-э (уточняющий взгляд к написанному имени на табличке), мистер Морс!

– Доброе утро! – ответил Морс. – Для меня кофе, пожалуйста – с двумя ложечками сахара.

– О, о! Две ложечки! Сахара! – Глаза Вайолет из белесых орбит чуть не подскочили к потолку. Потом она повернула голову, призывая в соучастники ухмыляющегося Гринэвея.

– Слушайте сюда! – обратилась она снова к Морсу. – Вам не полагается ни кофе, ни чая, ни сахара, ничего. Понятно? – Она махнула своим коричневым пальцем в одну точку где-то над его головой и, повернув шею, Морс успел увидеть за штативом капельницы прямоугольную табличку с грустной надписью: «НЕ КОРМИТЬ».