Глава 12

Выйдя из кафе, Жизель не нашла в себе сил идти дальше и опустилась на ту самую скамейку, на которой утром она сидела вместе с Эмильеной. Декорации сменились — резкий зимний свет уступил место ватным сумеркам. Прямо перед ней тускло светила лампочка, висящая над входом в здание вокзала. Сразу за скамейкой начиналась густая мгла Вокзальной улицы, которую через равные промежутки рассеивал искусственный свет муниципальных фонарей. Напротив освещенных окон гостиницы-ресторана чернел пустой дом, его несуразный силуэт угрожающе возвышался на фоне сада, в глубине которого угадывался разрушенный сарай.

Жизель казалось, что она угодила в ловушку. Она вся дрожала, разрываясь между необходимостью вернуться в «Старую мельницу» и желанием отправиться в Париж, в свою квартирку, чтобы хоть немного прийти в себя. Мелькнула мысль: Катиша наверняка обидится, что хозяйки нет уже вторую ночь подряд. У кошки были собственные — в основном неблаговонные — способы выражать свое неудовольствие… Доведенная до полного изнеможения, умственного и физического, Жизель уже ничего не чувствовала. Даже холода. У нее была только одна мысль: поскорее вернуть утерянные тетради. Для этого ей нужно было найти сумку. И только внештатный работник знает, где она. Но никто не знает, где найти этого самого работника. Она не хотела даже думать о других возможностях и успокаивала себя мыслью о том, что стоит только дождаться возвращения Альбера, и все будет в порядке. Она даже серьезно подумывала провести ночь здесь, на этой скамейке, чтобы не пропустить его.

«Эти тетради прокляты», — подумала она. Скольких жизней они уже стоили! Ей было горько вспоминать свою радость от неожиданной находки и живейшее чувство признательности к Эвелине, с того света давшей ей новый стимул, заставивший приняться за работу. Жизель усердно расшифровывала странички, с обеих сторон и даже на полях заполненные неразборчивым почерком Марселя Пруста. В этих переплетенных в молескин тетрадках находилось подтверждение ее гипотезы о преемственности текстов, о том, что ключевой эпизод «Утраченного времени» был перенесен из раннего автобиографического романа, а не является позднейшей вставкой, как думали все исследователи до недавнего времени. Юный аристократ, единственный прототип беглянки Альбертины,[25] много раз упоминался в авторских пометках и на полях. Эвелина завещала Жизель то, с чем та могла произвести революцию в изучении Пруста и обеспечить свое научное и университетское будущее.

Как же она была наивна, заговорив об этом с Аделиной Бертран-Вердон! Но она и не подозревала, насколько председательница Прустовской ассоциации вероломна и двулична. Она очень хорошо помнила их первый разговор на эту тему. Аделина непринужденно спросила ее между двумя административными просьбами-приказаниями:

— Ну, Жизель, как продвигается диссертация?

— Нормально, только предпоследняя тетрадь 1905 года оказалась немного сложной для расшифровки, — рассеянно ответила она.

Аделина резко подняла голову от вороха бумаг на столе и повторила пугающе медленно:

— Предпоследняя тетрадь 1905 года… Но ее нет в архиве Национальной библиотеки!

— Нет, я работаю с ней у себя дома, в частном порядке.

Жизель не собиралась продолжать, но она еще не знала Аделину. Скорчив капризную гримасу, та стала настаивать, льстить, намекнула, что может помочь с расшифровкой непонятных мест, и не отставала до тех пор, пока однажды холодным мартовским утром Жизель не принесла ей одну тетрадь. И тогда, увидев расчетливое и алчное выражение, на секунду сменившее невозмутимую маску, которую ее начальница поспешно натянула обратно, она должна была догадаться, какой оборот примут события.

— Да, в самом деле, с первого взгляда это и правда можно принять за записи Марселя Пруста, — осторожно заметила Аделина. — Но сейчас столько фальшивок… Надо проконсультироваться с экспертом. Где вы нашли это, Жизель? Вы говорили об этом с кем-нибудь из вашего окружения?

— Я собиралась сообщить моему научному руководителю, профессору Вердайану, но он все время в разъездах, его невозможно застать.

— Это даже неплохо, дорогуша, — продолжала Аделина, постукивая по подбородку накрашенным и отточенным ногтем. — Гийом, конечно, очень мил, но, вы знаете, у него свои заскоки. С другой стороны, кто-нибудь вроде Филиппа из издательства Мартен-Дюбуа может нам помочь их опубликовать.

— Я бы предпочла сначала защитить диссертацию, — слабо пискнула Жизель, ошеломленная непредвиденным развитием событий.

— Послушайте, дорогуша, диссертации защищают все, — сказала Аделина, поочередно выбиравшая три разные темы для своей диссертации, но так ни разу и не преодолевшая второй страницы вступления. — Зато мало кому посчастливится опубликовать неизданные документы, — добавила она тоном, каким обычно бранят непослушного ребенка. — Я посмотрю, что тут можно сделать.

Она схватила бесценную тетрадь и исчезла раньше, чем Жизель сообразила, что произошло.

Бесспорно, с этого утра отношения между двумя женщинами изменились. Аделина применяла к Жизель тактику контрастного душа: разговаривала с ней то как с лучшей подругой, то как с прислугой, и Жизель не могла понять, от чего зависят эти перепады настроения.

Вплоть до вечера, когда она сама позволила Аделине украсть тетради. В начале сентября Жизель с некоторой опаской сообщила Аделине, что закончила диссертацию и собирается отдать ее профессору Вердайану с просьбой назначить дату защиты. Вопреки ее ожиданиям Аделина не стала ее высмеивать, поздравила и попросила только показать ей «остальные тетради». Жизель сомневалась достаточно долго, чтобы Аделина догадалась, что попала в точку.

— Я могла бы также прочитать ваш труд до того, как вы отдадите его своему научному руководителю, — любезно предложила она. — Вы же знаете, у меня наметанный глаз на опечатки. Послушайте, давайте я подвезу вас до дома сегодня вечером.

Это был первый и последний раз, когда Аделина Бертран-Вердон очутилась в квартирке на улице Плант. Реакция Катиши была настолько яростной — шерсть дыбом, бешеные глаза и злобное шипение, — что ее пришлось запереть в спальне на все время визита.

— У вас прелестная мебель, — отметила Аделина. — Естественно, она бы лучше смотрелась в более просторном помещении. Это все фамильное?

— Не совсем. От старой подруги.

— Понимаю, — кивнула Аделина. — Могу поспорить, что эта старая подруга и указала вам, где находятся тетради, — пробормотала она себе под нос.

— Эвелина знала Селесту, — коротко ответила Жизель.

— Эвелина?

— Эвелина Делькур. Она… она умерла в прошлом году.

При звуке любимого имени сразу вспомнилось напудренное лицо, голубые глаза, очаровательная улыбка «приемной бабушки», и у Жизель на секунду затуманились глаза и перехватило дыхание.

— Эвелина д’Элькур. Кажется, мне знакомо это имя, — начала Аделина, не обращая внимания на волнение Жизель. — Она, случайно, не из рода д’Элькуров де Курбуа?

— Не думаю, — мягко сказала Жизель. — Она была учительницей музыки.

— А-а, — протянула Аделина, разом потеряв интерес к незнатной особе. — Значит, здесь вы работаете. Покажите мне все, Жизель.

И Жизель по глупости открыла секретер, вынула тетради и показала Аделине шестьсот напечатанных страниц диссертации. Та, прищелкнув языком, с горящим взором расположилась на диване.

— У вас есть копни?

— Тетрадей, конечно, нет, но вся диссертация у меня в компьютере…

— Это очень разумно, Жизель. Но с другой стороны, это чистое безумие — хранить рукописи здесь. О, я не говорю уже о краже со взломом, в этом квартале, так близко к пригороду… Но вы отдаете себе отчет, что бумага может испортиться, что чернила могут поблекнуть от слишком яркого освещения? К тому же у вас кошка, и так легко может что-нибудь случиться! Нет, в самом деле, это очень неосмотрительно — хранить тетради в подобных условиях… Если бы вы сказали мне об этом раньше, — добавила она обиженным тоном, — я бы сразу же предложила вам положить их в мой сейф…

И, заметив, как отпрянула Жизель, она продолжала с простодушной улыбкой:

— Вы ведь доверяете мне, а, Жизель? Как и я вам. И я бы ни на секунду не колебалась и сообщила бы вам шифр моего сейфа, если вы позволите мне позаботиться о сохранности этих бесценных документов. Не только для вас, но и для всех прустоведов. Это настоящее сокровище…

Аделина ушла, унося с собой сокровище. И в течение следующих недель Жизель его больше не видела. До вчерашнего вечера.


Неподвижно сидя на скамейке, которая при свете фонарей казалась серой, Жизель чувствовала в себе все меньше и меньше сил для встречи с комиссаром Фушру. Ей хотелось вернуться к себе, снять этот дурацкий макияж, распустить идиотскую прическу, принять душ, переодеться и заснуть в собственной постели вместе с Катишей, свернувшейся клубочком у нее в ногах. Внезапно она приняла решение — надо только выйти из города и автостопом проехать двадцать пять километров, отделявших ее от вокзала в Шартре. Потом она сядет в первый же поезд до Парижа, там нырнет в метро и… завтра… а завтра будет видно. Она может позвонить в «Старую мельницу» и в кафе «У вокзала», вернуться… Но в данный момент главным было добраться до убежища, где она столько всего преодолела — смерть Эвелины, разрыв с Селимом, мысли о самоубийстве, — до своей квартирки с белыми стенами на улице Плант. На затекших от долгого сидения ногах она доковыляла до перекрестка с указателем на Шартр и остановилась в ожидании. В этот поздний час машин было мало.

На большой скорости пронеслась фура, за ней минут через десять две легковушки, ослепившие Жизель светом фар, — молодые люди ехали развлекаться. Водители игнорировали ее поднятую руку. Замерзнув, она двинулась в путь и прошла уже километра два в полнейшей темноте и тишине, когда, насмешливо посигналив, ее обогнал грузовичок, едва не столкнувшийся с «рено», ехавшим в обратном направлении. К большому удивлению Жизель, машина притормозила, остановилась, взвизгнув шинами, дверца открылась, и высокая брюнетка окликнула ее:

— Вам не кажется, что немного неосмотрительно одинокой девушке путешествовать автостопом по деревенским дорогам зимой в одиннадцать часов вечера?

За ее раздраженным тоном угадывалась искренняя забота — та же, что в голосе Жан-Пьера Фушру, неожиданно подумала Жизель.

— Немного неосмотрительно, — повторила она. — Да, немного неосмотрительно.

На грани нервного истощения она разразилась смехом, тут же перешедшим в истерические всхлипывания.

Незнакомка стояла рядом. От нее исходил успокаивающий запах липового мыла и здоровое тепло. Она слегка похлопала Жизель по плечу:

— Залезайте в машину. У меня в термосе есть кофе.

Жизель машинально повиновалась и так же машинально глотнула обжигающую жидкость, в то время как молодая женщина мягко спросила:

— Куда вы собрались?

— На вокзал в Шартр, — слабым голосом ответила Жизель.

— Мне очень жаль, но сейчас я не могу вас отвезти. Я и так опаздываю. Здесь нет такси?

— Я не могу… Это долгая история…

Ее собеседница мгновенно сообразила, что у девушки не хватает денег на такси и на поезд, и предложила:

— Подождите до завтра. Уверяю вас, ехать автостопом совсем одной ночью очень опасно. Поверьте мне.

Она посмотрела на часы и перевела взгляд на разложенную на коленях карту дорог.

— Послушайте, я еду в гостиницу «Старая мельница», она должна быть в нескольких километрах отсюда. Почему бы вам не провести там ночь?

Жизель восприняла это предложение как знак судьбы, и единственное, что ей пришло в голову, были слова Цезаря: Alea jacta est.[26]

— Вы правы. Это единственное, что я могу сделать. Если хотите срезать, это первый поворот направо. Спасибо вам, что остановились.

— В моей профессии предупреждать события — золотое правило, и мы быстро учимся замечать людей в опасности, — ответила брюнетка, дружески улыбнувшись.

— Вы врач?

Эта женщина примерно одного с ней возраста действительно была похожа на врача — ее жесты были точны, а в глазах светилась доброта и при этом какое-то разочарование…

— Нет, я инспектор полиции. А вы?

Краем глаза она заметила, как побледневшая, дрожащая Жизель схватилась за ручку дверцы, словно собираясь выскочить из машины.

Загрузка...