Глава 7

Профессор Вердайан, доктор филологических наук, преподаватель, заканчивал сытный обед в скромном зале ресторана «Маленький король» в Шартре. Фрикадельки из щуки, фазан под соусом из красной смородины, шоколадное пирожное — все это сдобрено со знанием дела выбранным бордо и прекрасно сервировано внимательными и вышколенными официантами.

Да, это было верное решение — дать себе несколько часов передышки, вдали от толпы прустоведов, которые обязательно достанут его до и после доклада «Проблематика плюритекста». Пожалуй, он был доволен названием. Под предлогом, что ему срочно нужно уточнить какую-то деталь в музее Шартра, он быстро позавтракал в своем номере в «Старой мельнице», вскочил в машину и во весь опор помчался к собору, воспетому Шарлем Пеги.[13] Спокойно побродив по старому городу и зайдя в несколько книжных магазинов — посмотреть, каких произведений его коллег там не окажется, — в полдень он оказался в ресторане, чтобы в одиночестве насладиться обедом. В отсутствие жены, еще не оправившейся от гриппа, он радостно забыл ее вечные предостережения о коварстве холестерола и заказал все, что ему хотелось. Он даже подумывал побаловать себя рюмочкой арманьяка после второй чашки кофе. В конце концов, для своего возраста он еще в прекрасной физической форме. Да, конечно, он уже ссутулился, у него поредевшие волосы и очки с бифокальными стеклами. Но в общем, держится молодцом и может при случае выиграть партию в теннис, совершить мощный заплыв и обыграть своих детей в пинг-понг.


Гийом Вердайан практически закончил свою карьеру. Карьеру традиционную и успешную. Он подумал о тех тяжких годах работы в лицее, когда он преподавал с утра до вечера, потому что свести концы с концами становилось все труднее, по мере того как увеличивалась семья. Сколько энергии было у него тогда! Но все осталось в прошлом. После защиты диссертации по Прусту его повысили до старшего преподавателя, и благодаря одному из его однокурсников из семьи менее скромной, чем его собственная, он получил так страстно желаемую должность доцента, от которой оставался один шаг и одно решение комиссии до назначения профессором. И это случилось быстрее, чем можно было ожидать, из-за самоубийства одного из его выдающихся собратьев по университету. Члены комиссии не могли прийти к единому решению — каждая фракция поддерживала своего кандидата, одни правого, другие левого — и были вынуждены пойти на уступки и решиться на компромисс. «Ладно, ничего не поделаешь! Пусть будет Вердайан». Так Вердайан стал профессором.

Вот уже который год профессор Вердайан читал лекции студентам старших курсов, вот уже несколько лет вел немногих дипломников — их работами он разжигал огонь в камине в своем загородном доме в лесу Фонтенбло — и нехотя соглашался руководить диссертациями по рукописям Пруста, с тем чтобы потом использовать в своих трудах то, что нарыли его аспиранты. И не находил в этом ничего зазорного, убежденный, что только такой зрелый ум, как его собственный, способен к обобщениям. Но у него был свой пунктик, собственный проект, которым он очень дорожил и над которым трясся уже несколько лег самолично издать полное собрание сочинений Марселя Пруста с комментариями. Он был категорически против любой коллективной работы и открыто издевался над новомодными изданиями — сомнительным плодом неравного труда кучки исследователей, по большей части иностранных. «Нет общего взгляда», — гремел он по радио. «Жалкая груда осколков», — твердил на конференциях, которые прилежно посещал только затем, чтобы разоблачать чужие ошибки.

Его издатель, Альфонс Мартен-Дюбуа-сын, устал ждать и давно уже не рассчитывал на обещанное издание, отнеся его к разряду прочно забытых проектов. Впрочем, он не был вполне убежден в том, что книги Пруста или о нем принесут сегодня большой доход. Классика, конечно, но при нынешней конкуренции на рынке лучше было подождать, пока идея умрет сама собой. У всех ученых, с которыми ему — к сожалению — приходилось общаться, были свои апории, и вполне могло случиться, что издание Вердайана никогда не будет закончено. Но — о чудо! — в июне Гийом Вердайан триумфально появился в его кабинете с огромной пачкой распечаток под мышкой, которую и бросил на стол с коротким «Готово!». Потом он стал настаивать, чтоб все вышло в начале ноября, потому что президент Прустовской ассоциации пригласила его сделать доклад на заседании восемнадцатого числа, пообещав ему приезд министра и еще какой-то сюрприз.

Услышав возражения Мартен-Дюбуа-сына, профессор Вердайан взорвался от негодования. Он угрожал разорвать контракт и обратиться в суд, намекая, что другие издательства заинтересуются его проектом, и коварно добавил, что уже ведет переговоры с американцами о покупке прав на перевод. Застигнутый врасплох директор издательства взвесил коммерческие «за» и «против» и, не желая ссориться с профессором Вердайаном, имеющим некоторое влияние на продажу учебников, призвал на помощь своего заместителя, рассчитывая, что тот, как всегда, найдет способ выиграть время. К его большому удивлению, Филипп Дефорж выказал самый искренний энтузиазм, заверив, что они без особого труда найдут какую-нибудь типографию в пригороде, которая согласится поработать в июле — августе, что макетчица совершенно не загружена работой и что он сам лично проследит за корректурой. Что до прессы, то это он тоже берет на себя.

Альфонс Мартен-Дюбуа никак этого не ожидал, но решил, что у Дефоржа должны быть на то особые причины. Он пообещал Гийому Вердайану издание в ноябре, его имя на обложке и полтора процента с продаж.

— Во Франции и за границей, — настаивал профессор.

— Во Франции и за границей, — капитулировал подавленный издатель, бросив недоверчивый взгляд на Дефоржа.

Как только Гийом Вердайан удалился, Мартен-Дюбуа обернулся к своему помощнику:

— Я надеюсь, вы знаете, что делаете, старина.

С усмешкой компетентного человека заместитель директора, одетый в тот день во все серое, преспокойно бросил:

— Никаких проблем.

И удалился.

Никаких проблем! Никаких проблем, легко сказать. Альфонс Мартен-Дюбуа нетерпеливо потер породистый нос. Филипп какой-то странный в последнее время. Он стал больше следить за собой, иногда надолго исчезал, не давая никаких объяснений, работал в неурочное время, совершал самые неожиданные поступки — внезапно уехал в Нормандию вместо того, чтобы выступить по телевидению. Поговаривали, что он разводится, но никогда еще он не был таким энергичным. Помолодевшим. В Филиппе не было ничего от Дон Жуана. Все в нем было средненьким — невыразительное лицо, рост, таланты и амбиции. Вероятно, именно поэтому до недавнего времени он был прекрасным заместителем. Директор издательства Мартен-Дюбуа с сомнением глянул на сотни отпечатанных страниц, громоздившихся перед ним на столе. Он очень надеялся, что издательские решения Филиппа Дефоржа не были продиктованы какой-нибудь запоздалой страстью.

«Если мы понесем убытки, я выставлю его за дверь, — решил он. — В любом случае без Матильды — если они и вправду разводятся — от него будет мало толку».


Бросив взгляд на свои золотые часы, профессор Вердайан отметил, что он слишком долго позволил себе витать в послеобеденных облаках и пора бы отправляться в обратный путь, чтобы иметь в запасе часок-другой до доклада. Заплатив по счету, он, все еще пребывая в эйфории, сел за руль новенького «рено», вставил в магнитофон кассету с «Атисом»[14] в исполнении «Ар флориссан»[15] и вознес хвалу самому себе. В последнюю минуту все могло бы обернуться катастрофой, но ему удалось повернуть дело в свою пользу. Уж не этой жалкой кривляке Бертран-Вердон ставить ему палки в колеса. Правда, у нее есть поддержка в высоких сферах, и надо признать, что поначалу он здорово испугался, но теперь он ничем не рискует. Он придумал, как отразить удар. Довольная улыбка скривила его толстые губы. В течение многих месяцев Аделина Бертран-Вердон буквально преследовала его. Постоянные приглашения на музыкальные вечера, коктейли в Прустовской ассоциации и «ужины по рукописям». То, что она называла «ужин по рукописи», обычно было предлогом собрать несколько человек, которые могли помочь ей подняться по социальной лестнице и были более или менее способны оценить несравненный вкус блюда, приготовленного по рецепту, вычитанному из рукописи Пруста. Последний раз подавались молодые куропатки и загадочный десерт.

По ее словам, рецепт она обнаружила на обороте некой тетради, но Аделина отказалась сказать, где именно. Это было совершенно на нее не похоже. Обычно она любила уточнить, на какой странице рукописи найден рецепт предлагаемого блюда.

— Сегодня будем есть страницу 54, на полях слева, 1911 год. — Эти слова она произносила вместо благодарственной молитвы.

Он прекрасно знал, что она не сама портит глаза, расшифровывая неизданные кулинарные пассажи в рукописях Пруста в Национальной библиотеке. Она посылала туда кого-нибудь другого — вероятнее всего, бедняжку Дамбер, а сама… обобщала. Но Аделина Бертран-Вердон была вхожа в министерские круги, небезуспешно посредничала при организации конференций и получала приглашения из-за границы. Поговаривали, что она лично знакома с Браше-Леже и близка с Филиппом Дефоржем. Иначе ей ни за что бы не удалось опубликовать «Справочник истинного прустоведа» в издательстве Мартен-Дюбуа. Это «произведение» не стоило выеденного яйца — просто разношерстный набор очень красивых цветных фотографий тех мест, которые можно было так или иначе связать с именем Пруста, — Париж, Кабур, Иллье, Венеция, с краткой биографической справкой и коротенькой библиографией. В университетской среде только усмехались и насмешливо называли его «Справочником псевдопрустоведа» или «все-что-вы-всегда-хотели-чтоб-все-думали-что-вы-знаете-о-Прусте-никогда-его-не-читая». Однако книга имела некоторый успех в свете благодаря огромной поддержке прессы и тому, что Аделина Бертран-Вердон, бесспорно, умела себя подать.

Она просчитала свои шансы и дождалась своего часа, чтобы предложить ему гнусную сделку. Он не скоро забудет тот дождливый октябрьский день, когда она окончательно приперла его к стенке. Она пригласила его на обед к себе на улицу Сент-Ансельм и приняла его очень тепло. Они болтали о том о сем, пока за десертом ей не удалось навести его на разговор об издании Пруста. Он удивился, когда она сказала:

— Да, я в курсе. И кстати, я давно хотела спросить: не могли бы вы немного повременить с этим изданием?

— Это совершенно невозможно, — ответил он, задетый за живое. — Все уже готово, и Альфонс Мартен-Дюбуа заверил меня, что в следующем месяце…

— Ах, как досадно… Право, очень досадно. — И после некоторой паузы она пробормотала себе под нос: — Но тогда это будет не полное собрание сочинений.

— Что? Как это? — горячо запротестовал он. — Все, что написал Пруст…

— Нет, дорогой друг, не все. Вам не хватает, — взгляд ее карих глаз стал насмешливым, — вам не хватает пятнадцати тетрадей.

Гийом Вердайан на секунду задумался, потом, успокоившись, шутливо возразил:

— Как и всем остальным, если вы говорите о тетрадях, сожженных Селестой Альбаре по распоряжению нашего дорогого маэстро. Никто не может возродить их из пепла.

— Но представьте себе на минутку, что их так и не сожгли, — драматическим шепотом произнесла Аделина. — Представьте себе, что одна исследовательница, более удачливая, чем другие, недавно обнаружила их в частной коллекции…

— Но вы же не хотите сказать… — начал он.

Слова застряли у него в горле. Сердце бешено забилось. Тетради 1905 года! Те, что связывают первый роман Пруста[16] с его шедевром! Те, что являются доказательством того, что ключевой эпизод «В поисках утраченного времени», на своеобразии которого он построил всю свою аргументацию, восходит к его неоконченному произведению! Они разрушат его так тщательно сконструированные гипотезы, которые будут обнародованы через несколько недель!

— Это невозможно, — громко сказал он, чтобы уверить самого себя.

— Да нет же, возможно, поверьте мне, — настаивала Аделина Бертран-Вердон. — Я видела эти пятнадцать тетрадей.

Она слегка наклонилась к нему и ободряюще похлопала по руке. Неожиданно окружавший ее запах «самых дорогих в мире духов» достиг его обоняния и вызвал приступ тошноты. Он закрыл глаза, молясь, чтобы она замолчала. Но не тут-то было.

— Я понимаю, каким тяжелым ударом является для вас это открытие, — продолжала она. — Не говоря уже об издательстве Мартен-Дюбуа и обо всем сообществе прустоведов. Но еще не поздно, и можно обо всем договориться.

Без малейшего стыда она предложила ему этот «договор»: она предоставляет ему вышеупомянутые тетради, он за несколько месяцев дорабатывает издание полного собрания сочинений и ставит ее имя как соавтора всего издания. Так как ее имя начинается на «Б», на обложке оно, естественно, будет идти перед именем Вердайан. И на следующем заседании Прустовской ассоциации они смогут объявить о выходе в будущем году полного собрания сочинений Марселя Пруста — предисловие, подготовка текста и комментарии Аделины Бертран-Вердон и Гийома Вердайана.

Он побледнел, подумав о своих обличительных речах против совместных изданий, принесших ему славу исследователя-одиночки, и о том, в каком дурацком положении он окажется, если Аделина обратится в другое место и опубликует свою находку, которая сведет на нет всю его работу, сделает ущербным только что вышедшее издание.

Она спокойно сидела, глядя на него равнодушно и слегка иронично, прекрасно зная о раздирающих его сомнениях. Как смертоносная паучиха, ликующая в центре своей паутины, она выбрала момент, чтобы выпустить последние нити, дабы накрепко связать жертву.

— Нужно, чтобы вы свыклись с этой мыслью. Должна вам сказать, что со стороны издательства проблем не будет. Я вчера разговаривала с Филиппом Дефоржем — естественно, под большим секретом. Он согласен. О своем решении вы можете сообщить мне завтра. Но, раз уж мы начали этот разговор, я хотела бы поговорить с вами еще об одном предмете, который меня занимает. Я недавно узнала, что через два года вы уходите на пенсию. Полагаю, не для того, чтобы сидеть сложа руки. Но таким образом, ваше место в университете будет свободно…

Он изумленно посмотрел на нее. Она улыбнулась и сладким голосом продолжила:

— У меня там есть друзья… Через два года это было бы чудесно. Я уверена, что если вы предложите мою кандидатуру…


Гийом Вердайан судорожно вцепился в руль. В тот момент он готов был удушить ее, и неизвестно, что бы произошло, если бы не появилась эта Дамбер со срочным сообщением для Аделины… Ему не хотелось вспоминать, в какой кошмар превратилась тогда его жизнь. Он потерял покой, не мог ни пить, ни есть. Он не видел выхода. Чувствовал себя, как попавшая в ловушку лабораторная крыса. И вот, отчасти благодаря Максу Браше-Леже, он нашел радикальное средство, чтобы заставить ее отступить. Вердайан заранее смаковал победу.

Резко свернув на стоянку перед «Старой мельницей», он чуть не задел полицейскую машину, припаркованную в самом центре. Ругая привилегии и злоупотребление властью, он собирался подняться к себе в номер, когда услышал слова, заставившие его замереть у подножия лестницы:

— Какой ужас! Такая хорошая клиентка! Убита! Бедная мадам Бертран-Вердон! Какой ужас!


В это самое время в Париже, в роскошной гостиной своего дома недалеко от парка Монсури Макс Браше-Леже пребывал в отчаянии. Парализованный страхом потерять самое дорогое для него существо, он уже несколько часов неподвижно сидел в черном кожаном кресле перед молчащим телефоном, прикрыв глаза, с всклокоченными волосами, терзаемый одним из своих знаменитых приступов экзистенциального ужаса.

Все началось с того, что Доминика попросила его появиться на заседании Прустовской ассоциации. Ее настойчивость должна была показаться ему по меньшей мере подозрительной. Но в минуту слабости, одного воспоминания о которой ему было достаточно, чтобы вновь испытать недавнее наслаждение, он согласился. Однако после грандиозного скандала накануне передумал. Доминика ушла среди ночи, громко хлопнув дверью.

Сегодня утром, проведя несколько часов у окна, в напрасном ожидании ее возможного возвращения, Макс Браше-Леже решил не ехать. В любом случае это не может повредить его репутации. Он безуспешно пытался дозвониться до дома тетушки Леонии. Никто не брал трубку. Невероятно, в этой чертовой организации нет даже секретарши, чтобы отвечать на телефонные звонки! А пока он занимал телефон, быть может, звонила Доминика и услышала короткие гудки! Измученный, Макс Браше-Леже отправил телеграмму следующего содержания: «Не могу приехать. Сел голос. МБЛ». Так что, если Доминика окажется там, он будет наказан. Если он будет в другом месте…

Великий парижский критик поглубже устроился в кресле, уронил величественное чело на тонкие руки интеллектуала и, как все брошенные любовники мира, заплакал, некрасиво и громко всхлипывая.

Загрузка...