Ученик Бешеного

Глава 14

Постепенно начал радоваться жизни и Иннокентий Водоплясов. Поначалу, когда на его пути появился Молоканов, омский инвалид конечно же взбодрился духом, но, как и все сибиряки, обладая здоровым скептицизмом, он, демонстрируя важному москвичу доверие и почтение, настроил себя на худшее, а потому со спокойной душой как бы со стороны наблюдал, что будет дальше. На его работе это никак не отражалось: в любом случае ему хотелось трудиться, и он работал бы, даже если бы его открытие не заинтересовало Молоканова.

Прикидываясь перед новоявленным партнером этаким простачком, Иннокентий довольно быстро раскусил его порочную сущность. Он давно понял, что в мире никто ничего не делает за просто так. И когда ему попадались публикации в газетах и журналах о том, что тот или иной богатый бизнесмен или олигарх «безвозмездно» отстегивает некую сумму на борьбу со СПИДом или наркоманией, или же в помощь сиротам, и автор статьи именует того меценатом и благодетелем, Водоплясов испытывал глубокое возмущение.

Ну почему ни разу не сравнили суммы, которые эти так называемые бескорыстные люди получают, с теми грошами, что они бросают с барского стола бедным и обездоленным?

А все вокруг ликуют и восхваляют подобных «благодетелей», словно выдавая им некий кредит вседозволенности и безнаказанности: грабь, воруй сколько хочешь, но не забывай делать вид, что делишься с «народом»!

Слыша со всех сторон о вопиющей несправедливости, к примеру, о том, что какой‑нибудь тридцатилетний недоумок, сумевший в мутное время российской приватизации получить доступ к кранику, из которого бежит нефть, и месячная зарплата которого составляет миллион долларов, Водоплясов всерьез задумывался: способен ли он воплотить в жизнь свою мечту и принести пользу своей Родине.

Нет–нет да задавал он себе вопрос: кто может дать гарантию, что его изобретением не воспользуется случайный проходимец и, отодвинув автора, не соберет плоды его трудов и бессонных ночей? И однозначного ответа на этот, казалось бы, простой вопрос никак не находил. Вполне естественно, это его мучило и на долгое время отвлекало от повседневных дел, пока не пришла в голову «гениальная» мысль, подсказанная каким‑то однажды прочитанным иностранным детективом.

По его сюжету, один ученый подозревает, что, если он передаст все чертежи своего изобретения партнерам, от него могут избавиться. Он отдает чертежи, но утаивает точную формулу особого сплава, из которого должен быть изготовлен основной узел двигателя ракеты. А без этого сплава запуск ее обречен. Чтобы получить обещанный гонорар, ученый все‑таки раскрывает свою формулу, но в последний момент заменяет в ней ключевой параметр.

Эта детективная история закончилась трагически: заполучив формулу, злодей убил ученого и попытался самостоятельно создать смертоносное оружие. В момент испытания, как и было задумано ученым, ракета взорвалась, а злодей получил по заслугам: сгорел живьем в пламени изготовленного им смертоносного оружия.

Из этой истории Иннокентий вынес для себя главный вывод: ни при каких условиях нельзя раскрывать до конца тайну своего изобретения. Сибирский изобретатель понял, что ему нужно заложить в свое детище нечто такое, о чем будет известно только ему, и без его личного участия ни у кого необходимого результата не получится. А чтобы въедливый и дотошный партнер не заподозрил неладное и продолжат полностью доверять Иннокентию, необходимо неординарное решение этой задачи, потому что слишком явно утаенный ключ или искаженная формула в данном случае не только не помогут, а приведут к конфликтной ситуации.

После долгих размышлений Водоплясов наконец пришел к выводу, что нужно заморочить Молоканову голову только тем, в чем он не разбирается и никак не сможет проверить. Единственное, что следует внушить московскому покровителю: изобретение будет подчиняться только своему создателю, то есть ему, Водоплясову. Никто другой управлять наночипом не сможет, так как он настроен только на биоэнергетику создателя. Вот в это и предстояло заставить поверить Молоканова.

Пробную модель наночипа Водоплясов изготовил намного раньше намеченного срока, однако решил не оповещать об этом своего партнера, а рьяно занялся изобретением под страховочного «ключа». Больше всего времени ушло, чтобы определить, где можно запрятать этот «ключ», чтобы легко, а главное, незаметно для посторонних глаз пользоваться им. Такой «ключик» в карман не положишь и в сейф не спрячешь. Им может стать соответствующий код–команда для активизации наночипа, или слово, набор цифр, или вообще какой‑нибудь беспорядочный набор знаков…

Знаков… знаков… — несколько раз задумчиво повторил вслух Водоплясов.

Ему показалось, что он нащупал конец ниточки, потянув за которую, можно вытащить и основное — идею. Главное — нащупать идею, а сотворить действующую модель дело второе.

Иннокентий вспомнил, с чего у него пошла работа по изобретению наночипа. Это случилось в больнице: тогда его взгляд упал на обыкновенную медицинскую трубку, по которой животворная жидкость попадала в вену, после чего разносилась по сосудам и по всему организму.

Любой мало–мальски грамотный человек, не говоря уже о впрямую заинтересованном Моло- канове, наблюдая на экране компьютера процесс активизации наночипа, рано или поздно обязательно заметит несоответствие между тем, как это делает Водоплясов, и тем, какую комбинацию набирает он сам. А это может закончиться не только концом их партнерства, но вполне возможно, и жизни изобретателя. Значит, нужно спрятать «ключик» так, чтобы его нельзя было обнаружить…

Знаки… знаки… — снова повторял Иннокентий, бессмысленно стуча пальцами по клавишам компьютера.

На экране монитора возникала бесконечная строчка из беспорядочного набора цифр, букв, символов.

В какой‑то момент палец Водоплясова задел длинную клавишу, отвечающую за пробелы между словами, и он тут же громко воскликнул:

— Знаки! Конечно же знаки!.. — Иннокентий едва не запел от радости. — Как же это раньше не пришло мне в голову?

Дело в том, что глаз человека настроен на видимый спектр изображения, к которому относятся буквы, цифры, символы, а в условно–невидимый диапазон попадают так называемые пробелы. К примеру, когда мы пишем ручкой, нашему глазу безразлично, какое расстояние оставляет пишущий между словами, не правда ли? Пустота она и есть пустота! Но для компьютера удар по любой клавише — это след в его памяти и знак на мониторе. Причем неважно, по какой клавише вы стучите: буквенной, цифровой, по клавише с символами или по той, что отделяет одно слово от другого. Каждый удар — это знак: вот что главное!..

Осенившая Водоплясова идея показалась ему настолько очевидной и отвечающей всем его требованиям, что Иннокентий, более не раздумывая, приступил к ее реализации.

А заключалась она в следующем: «ключ», или код–команда для активизации наночипа, представлял собой ключевую фразу или набор цифр, букв или символов, но это все было для отвода глаз. На самом деле «ключиком» являлся определенный ритм и количество пробелов, которые почти невозможно зафиксировать глазами. И когда кодовую фразу набирал непосвященный человек, наночип «не просыпался», и Водоплясов без опасения быть пойманным за руку имел возможность сослаться на собственную «энергетику»…

Только после того как изобретатель несколько раз проверил эффективность «откорректированного» им процесса «пробуждения» наночипа, он и решил сообщить Молоканову о том, что готов к демонстрации опытного образца. Иннокентию было любопытно, попросит ли Молоканов сообщить ему код активизации наночипа или оставит это на усмотрение изобретателя.

Во время первой демонстрации Аристарх Петрович не высказал никаких пожеланий до самого конца испытаний, и Иннокентий уже подумывал, не перестраховался ли он со своим тайным «ключиком». Однако, начав в честь изобретателя хвалебную речь, в которой сулил Иннокентию златые горы, Молоканов спокойно напомнил юбиляру:

Иннокентий, надеюсь, ты не забыл, что мы с тобой равноправные партнеры, причем единственные?

К чему такой вопрос, Аристарх Петрович? Как можно забыть об этом? — не понял Водоплясов.

Так, просто напоминаю… — Молоканов улыбнулся.

Его глаза смотрели столь испытующе и холодно, что Иннокентию стало несколько жутковато, даже захотелось начать оправдываться, но «благодетель» дружески похлопал его по плечу и сменил тему:

Нужно отпраздновать рождение нашего детища…

Только после того как они вместе с Рваным и Боней отметили торжественное событие и вновь остались вдвоем, Водоплясов понял, почему Молоканов напоминал о партнерстве.

Дружески похлопывая его по плечу, Аристарх Петрович заговорил, и в его голосе Водоплясов ощутил явный холодок:

Кеша, я все время ждал, когда ты мне, как своему единственному партнеру и, надеюсь, близкому другу, сам откроешь код запуска наночипа, но,

к сожалению, так и не дождался. — Молоканов вопросительно и подозрительно уставился на собеседника.

Господи, Аристарх Петрович! — воскликнул Водоплясов, — неужели вы могли подумать, что у меня есть от вас тайны? У меня из головы выскочило, что об этом записано в нашем контракте. Что же вы мне не напомнили об этом?

Иннокентий говорил с таким искренним жаром, что Молоканов примирительно заметил;

Это я так…

Проверяли, что ли? — обиженно перебил Иннокентий.

Конечно, проверял, — охотно подтвердил Молоканов. — А как ты думал, дорогой ты мой, в прямом и переносном смысле, партнер? Мною потрачены такие средства, что я имею полное право быть уверенным в своем партнере — или я ошибаюсь?

Разумеется, нет! Вы платите — я работаю… — еще более обиженным тоном заверил хозяина Водоплясов.

Боже мой! — недовольно воскликнул Аристарх Петрович, — что это ты куксишься, как кисейная барышня? Перестань дуться, коллега! Да, я тебя проверял, ну и что с того? Разве мы не друзья, чтобы принимать друг друга такими, какие мы есть?

Друзья должны доверять друг другу, — с упреком заметил Водоплясов.

Вот когда мы съедим с тобой пуд соли и пройдем вместе через все трудности, тогда и пропадет желание проверять, — рассудительно заявил Молоканов. — Или я неправ?

Наверное, правы… — чуть подумав, согласился Иннокентий. — Вы запомните пароль? Записывать‑то опасно…

Попробую. — Молоканов неуверенно пожал плечами.

Водоплясов подъехал на коляске к висящей на стене репродукции картины Репина «Иван Грозный и сын его Иван», подтянулся, нажал потайную кнопку на раме: картина откинулась в сторону, но за ней ничего не было, кроме голой стены. Иннокентий нащупал чуть заметную выпуклость в стене, нажал на нее. На этот раз в сторону сдвинулась небольшая часть стены, и открылась дверца небольшого сейфа. Каждый из них приложил одновременно к определенному месту дверцы большой палец, и бесстрастный электронный голос произнес:

Дактилоскопическая идентификация подтверждена!

Они убрали пальцы, и сначала Молоканов произнес вслух:

Первый!

Потом Водоплясов:

Второй!

А электронный голос сообщил:

Голосовая идентификация подтверждена!

Через несколько секунд дверца сейфа медленно

открылась, Иннокентий вынул из него небольшую стеклянную коробочку, снял с нее крышку и положил нижнюю часть на предметный столик. Потом активизировал компьютер, подключил его к созданному им прибору, зажег подсветку на предметном столике и повернулся к собеседнику:

Готово, Аристарх Петрович!

Буди нашего «ребенка»! — приказал тот.

Пальцы Водоплясова быстро замелькали по клавишам компьютера. Иннокентий несколько часов потратил на то, чтобы набирать ключевую кодовую фразу молниеносно, чтобы невозможно было уследить за лишними пробелами.

— Запоминайте, Аристарх Петрович! — указал он на экран монитора.

Сначала нужно проверить, не ошибся ли ты при наборе, — нравоучительно проговорил Молоканов.

Конечно–конечно, — согласился Иннокентий и нажал на клавишу «Enter». — Сами подвигаете наночипом или мне доверите?

Сейчас я не проверяю тебя, а хочу лишь убедиться, что ты не ошибся при наборе, — спокойно повторил Молоканов и добавил: — Слишком быстро бегали твои пальчики…

Извините, шеф, привычка! — сказал Водоплясов и виновато пояснил: — Если буду медленно набирать, наверняка ошибусь… — Он пошевелил «мышкой», и наночип начал двигаться.

Хорошо. — Молоканов набросал на листочке кодовую фразу. — Я выучу и запись уничтожу! — заверил он. — Теперь все сотри, я сам попробую…

Старательно набрав ключ–пароль, Молоканов нажал на клавишу «Enter» и взялся за «мышку» — наночип ни с места, а набранный код исчез.

Странно… — нахмурился он, вновь набрал кодовую фразу, нажал на пуск и еще раз подвигал «мышкой» — ничего, а надпись на мониторе снова исчезла. — Ничего не получается… Почему? — Он взглянул на партнера. — Неужели я неправильно записал?

Сейчас проверим. — Пальцы Иннокентия виртуозно пробежались по клавишам. — Проверьте…

Все правильно, — растерянно сказал Молоканов. — Подвигай его! — попросил он.

Наночип не подвел.

Ничего не понимаю, — подыграл Водоплясов и стал изображать «симфонию» поисков.

Это продолжалось несколько минут, в течение которых Молоканов не сводил глаз с его манипуляций. Наконец Иннокентий покачал головой и сконфуженно произнес:

Не сердитесь, Аристарх Петрович, кажется, я понял, почему наночип реагирует только на мой набор кода.

И почему же?

Вы же знаете, что нанотехнология — еще почти неизученная область науки, поэтому я не сразу, догадался, в чем здесь дело, но теперь дошло: по всей вероятности, наночип, изготовленный мною, реагирует не только на заложенный шифр, но и на мою биоэнергетику.

Ты хочешь сказать, что он действует так же, как наш сейф, который открывается только тогда, когда «услышит» известные ему голоса и «прочитает» наши пальчики?

Приблизительно…

Выходит, что без тебя я никак не смогу его активизировать? — как бы про себя произнес Молоканов.

Но мы же партнеры, — напомнил Водоплясов.

Партнеры, — эхом отозвался Аристарх Петрович, но в его голосе послышалось некоторое разочарование.

Иннокентий понял, что его подозрения не были лишены оснований, и внутренне порадовался, как его интуиция подсказала ему выход из возможных неприятностей.

К этой теме они больше не возвращались, и все потекло обычным порядком…

Прошло совсем немного времени, и в их странный таинственный мир были допущены еще двое…

Первым стал Тимур Толкачев, который прошел службу в воздушно–десантных войсках, более четырех лет отвоевал в Афганистане, причем казалось, сама судьба благоволит ему: он не получил на войне ни единой царапины, дослужился до офицерского звания, возглавил роту разведки и мог вполне пойти по военной линии. Многие сослуживцы прочили ему успешную карьеру в армии. Но…

Опять это сакраментальное «но»…

Как‑то, вернувшись из глубокой разведки с отделением своей роты и потеряв при этом только одного бойца, причем по его собственной глупости, он встретился с полковником Генерального штаба, прилетевшим из Москвы с инспекцией. Этакий «пуп земли» — амбициозный армейский снабженец. Да и плевать бы на него: мало ли встречается карьеристов с «тараканами» в голове?

Но этот полковник оказался отцом того солдатика, который пренебрег не только элементарными правилами поведения военнослужащего, исполняющего долг на вражеской территории, но и не прислушался к советам своего опытного командира, а сделал по–своему, что и привело к гибели.

Старший лейтенант Толкачев, щадя родительские чувства, умолчал еще о том, что из‑за пофигизма полковничьего сына чудом не полегло все отделение.

Однако московский инспектор, отец погибшего, даже не заглянув в рапорт старлея, принялся орать на него и нецензурно оскорблять. Конечно, Толкачев понимал чувства отца, потерявшего единственного сына, и вполне мог бы смириться с этими оскорблениями, если бы свидетелями всего этого не были его подчиненные. Толкачев попытался вежливо намекнуть разбушевавшемуся полковнику, что они не одни, но это лишь подлило масла в огонь.

— Ах, тебе, мальчишка, не нравится, что нас слушают твои солдаты?! — закричал он. — Пускай слышат и знают, что ими руководит тупой и безголовый пацан, которому не то что жизнь солдат, жизнь животных нельзя доверить! Тебе можно только бабами в борделе командовать, сучонок!

То, что брань сорвавшегося полковника слышали солдаты из его роты, было конечно же неприятно Толкачеву, но это он мог как‑то пережить: солдаты прекрасно знали своего командира и уважали его, знали они и о том, что сын полковника погиб по собственной глупости. Но старшего лейтенанта больно задело, что ни комбат, ни его заместитель, всегда благодарившие разведроту за отличную службу, даже не попытались вступиться за него.

И Тимур сорвался:

Послушай ты, тыловая крыса, — тихо и зло проговорил он, — не смей оскорблять боевого офицера, если не хочешь получить по… — старший лейтенант не договорил, повернулся кругом и направился в сторону казармы.

Ах ты сопляк! — взвизгнул полковник и бросился вслед за ним с кулаками.

Трудно сказать, что могло случиться, если бы старший лейтенант хоть как‑то среагировал на истерику московского инспектора, но он продолжал спокойно идти. Когда полковник оказался в метре от Толкачева, кто‑то из солдат его роты предупредительно выкрикнул:

Командир!

Тимур резко повернулся и автоматически сделал то, чему его научили на тренировочных сборах ВДВ: легко отклонился в сторону, и противник, не встретив ожидаемого противодействия, пронесся мимо. По инерции проскочив несколько шагов, полковник не удержал равновесия, упал и ткнулся лицом в землю. Когда он вскочил на ноги, выплевывая пыль, все солдаты вокруг, не выдержав комичного вида высокопоставленного начальства, расхохотались, а офицеры мгновенно исчезли в дверях штаба.

В результате по прибытии в Москву полковник накатал на Толкачева рапорт, в котором обвинил его в оскорблении чести и достоинства старшего офицера.

Вскоре без всяких объяснений Толкачева вызвали в Москву. Борт поздним вечером приземлился на Кубинке, где ему случайно попался капитан, с которым воевал в Афганистане: тот приехал за почтой.

Увидев ротного, капитан тихо проговорил:

Слушай, брат, у «высоких» на тебя зуб! Будь осторожнее!

«Высокими» во время войны в Афганистане называли полковников…

Понял!.. Добрось до Москвы, — попросил Толкачев.

Не имею права: стукнут и на нас, — виновато ответил капитан, — не расхлебаешься потом…

Как же мне добраться до станции? — задумался вслух старший лейтенант.

Прости, брат, — извинился тот и сел в «уазик».

Пару часов Толкачев, незадолго до этого инцидента представленный к очередному званию, добирался пешком до станции, а через несколько дней «высокие» лишили его и звания, и наград и вообще уволили из армии.

А что такое лишить боевого офицера армии?!

Постепенно спиваясь, он катился по наклонной плоскости, пока, на свое счастье или несчастье, не встретил Молоканова. Тот подобрал его и взял на работу, приказав «беречь как зеницу ока» Иннокентия Водоплясова, и не только беречь, но и стеречь…

Второй кандидатурой была Алевтина с типично деревенской фамилией Сеновалова — молодая девка, приехавшая в Москву из тверской глубинки на

заработки. Про таких говорят: «кровь с молоком», и про них Некрасов писал:

Довольно миловидная, с толстой каштановой косой, под метр восемьдесят ростом, с крутыми бедрами, сильными руками и грудью шестого размера, она была уверена, что легко сможет устроиться на работу в столице. Однако все ее попытки постоянно сопровождались плотоядными взглядами мужского населения Москвы, представители которого жаждали как можно быстрее затащить в постель деревенскую красавицу. Желания‑то цвели, но как совладать с этой бой–бабой, которая, не задумываясь, пускала в ход увесистые кулаки?

Однажды она так врезала похотливому хлыщу, что тот оказался в больнице, а Алевтину осудили на «сутки».

Вот уж напугали! Алевтина работы никогда не чуралась и у себя в деревне выполняла любую, даже самую тяжелую. А тут еще и кормят, что было как нельзя кстати: хилые сбережения закончились, и ей приходилось влачить полуголодное существование. Казалось бы, все хорошо, но среди охранявших «су- точников» ментов было не меньше вожделевших ее крепкого тела, нежели среди представителей любой другой профессии.

Несколько дней Алевтине удавалось избежать изнасилования: двое, а потом и трое похотливых ментов не смогли с нею сладить. Но предпоследний день отбывания наказания оказался для девушки роковым. Изо всех сил она пыталась сопротивляться, но их оказалось недостаточно: в этот раз на нее навалились пятеро служивых, и они по очереди

принялись окунать своих нетерпеливых «приятелей» в девственные омуты тверской красавицы…

Когда за «работу» принялся последний служитель правопорядка, остальные отвлеклись, чтобы запить свой «подвиг» водочкой, и перестали держать девушку. Алевтина легко скинула с себя пятого насильника, и тот, ударившись об угол стола, сильно разбил себе нос.

Запах крови и алкоголь — плохое сочетание, да еще когда твоему коллеге досталось от какой‑то «шлюхи». И приятели всерьез принялись избивать бедную девушку. Нужно заметить, что, несмотря на явное численное превосходство, «победа» ментам досталась нелегко: каждому из «великолепной пятерки» пришлось обращаться к врачу. У кого‑то были сломаны ребра, у кого‑то разбита голова, а кто- то долгое время не мог даже вспоминать о сексе, передвигаясь враскарячку, старательно оберегая свои опухшие яички.

Досталось и Алевтине: избитая, вся в кровоподтеках, со сломанной рукой и синюшным лицом, она оказалась брошенной на каком‑то московском пустыре. «Доблестные» менты, устав от избиения несчастной, пришли в себя, когда она перестала оказывать сопротивление и затихла. Вообразив, что женщина испустила дух, они испугались ответственности и решили поскорее от нее избавиться. Погрузили бесчувственное тело в «уазик» и отвезли подальше от КПЗ, благо, на следующий день ее все равно пришлось бы выпускать.

Трудно сказать, чем бы закончилось для Алевтины это испытание, но, к счастью, ее заметила Глафира, направлявшаяся на ночное дежурство. Пожалев несчастную избитую девушку, она вызвала «скорую помощь» и, пока та не приехала, как могла, поддерживала Алевтину.

На Руси издревле жалели убогих, пьяниц и побитых. Вот и Глафира прониклась сочувствием к найденной бедняге. Узнав, что у нее нет регистрации, она сообщила на работу, что задержится, и повезла изнасилованную девушку в больницу, где когда‑то сама работала и сохранила добрые отношения с прежними сослуживцами.

Одежда несчастной Алевтины, как говорится, восстановлению не подлежала, и Глафира наутро, побывав в нескольких магазинах, с трудом нашла более–менее приличное платье ее размеров…

После знакомства при известных драматических обстоятельствах с Молокановым жизнь Глафиры круто изменилась. Постепенно Аристарх Петрович, не вводя, естественно, женщину в курс дела, начал поручать ей разные мелкие задания. То попросит сообщить сведения из медицинской карты одного пациента, обследовавшегося в их больнице, то другого. А вскоре попросил ее саму докладывать ему, если появится высокопоставленный чиновник или крупный бизнесмен. Кроме того, намекнул, что нуждается в людях, у которых не все в порядке с законом.

Глафира сразу смекнула, о чем идет речь, и, не раздумывая, приступила к выполнению задания, резонно полагая, что не ей же одной быть «на крючке». Но такое ощущение продлилось у нее недолго: начав получать существенные гонорары от Молоканова, Глафира быстро забыла про какой‑то там «крючок» и стала работать на «благодетеля», как говорится, не за страх, а за совесть.

Когда на Алевтине зажили «боевые» раны и к ней вернулась былая красота, Глафира рискнула упомянуть о ней Молоканову, а почувствовав его интерес, подробно рассказала не только о том, что с ней случилось, но и обо всем, что услышала от

бедняги. На следующий день, повидавшись с пострадавшей, Молоканов, внимательно осмотрев мощную красавицу, спросил:

Как ты относишься к людям, которые нуждаются в постоянном уходе?

К старикам, что ли? — уточнила та.

Нет, к молодым, но искалеченным…

Инвалидам, что ли?

Да…

Нормально отношусь, жалею… — искренне ответила Алевтина и добавила: — У меня же брат младшенький болел полиомиелитом и совсем не мог ходить, так я за ним много лет ухаживала… до самого конца…

Поправился?

Нет, умер бедный, царствие ему небесное. — Она перекрестилась.

А если бы тебе предложили заботиться о мужчине, у которого нет ног?

Обеих ног? Вот бедняга… — Девушка покачала головой и тут же сказала, словно ей уже предложили работу: — Но мне жить негде и одеться не во что: только это одно платье и есть… Спасибо Глашеньке…

Жить будешь в комнате, соседней со спальней твоего подопечного, с одеждой проблем не будет, а с оплатой… — Молоканов сделал паузу и со значением посмотрел на девушку, — Если он будет доволен, и ты в обиде не останешься!

Значит, и спать нужно с ним… — как бы про себя проговорила Алевтина; в ее тоне не было ни огорчения, ни обреченности — сказала, словно уточняя эту несущественную подробность.

Спать с ним не входит в твои непременные обязанности: захочешь побаловать мужика — хорошо, а нет, так нет… Главное, чтобы он ни в чем не нуждался и получал полный уход.

Если так, то я согласная, — серьезно ответила Алевтина.

Вот что, Глаша, сделай девушке полное обследование, и как только оно будет готово и у Алевтины, дай Бог, не обнаружится никаких неприятных заболеваний, повезу ее знакомиться…

Так я уже здоровая, — убежденно заявила Алевтина, — и ребра зажили.

Я говорю о других болезнях, — возразил Молоканов и откровенно добавил: — Все‑таки пять пьяных мужиков — многовато…

Они тоже боялись, и каждый надевал резинку… — Она грустно усмехнулась своим мыслям.

Алевтина права: первым делом я проверила ее на предмет последствий изнасилования. Все чисто! Других заболеваний нет, так что хоть сейчас могу выписать ей справку, — подтвердила медсестра.

Я тебе на слово верю, Глаша, а потому, если нет возражений, забираю ее. Тебе позвоню потом: есть разговор.

Что‑то не так? — насторожилась Глафира.

Не волнуйся, подруга, решил, что пора тебе более серьезным делом заняться. — Он улыбнулся…

Немного изучив своего «благодетеля», медсестра сразу успокоилась и до его звонка пыталась расшифровать, что он имел в виду. А когда Молоканов сообщил, что сосватал ее на работу в клинику к китайскому профессору, даже и не попыталась скрыть своей радости.

Господи, Аристарх Петрович, я и мечтать о таком не могла! — воскликнула она. — Спасибо вам за вашу заботу!

Ладно–ладно… — улыбнулся Молоканов, — придешь к профессору, его зовут Чжао Бин, скажешь, от меня: станешь его ассистенткой, а позднее будешь студентами–практикантами руководить.

Входи в курс, осваивай новую профессию, присматривайся, а через месяц–другой поговорим…

Молоканов отвез притихшую от резкой перемены судьбы Алевтину в свой таинственный загородный дом. По дороге они прикупили новой сотруднице разнообразную одежду, как говорится, на все случаи жизни. Аристарх Петрович не скупился и выбирал для нее не то, что подешевле, а что более всего подходило к ее внешности и фигуре.

Это настолько растрогало провинциалку, что на ее глаза навернулись непрошеные слезы: еще никто в жизни не проявлял о ней такой заботы.

Да и сам Молоканов, столкнувшись с непосредственной чистотой проявления чувств, ощутил в себе нечто странное, не свойственное ему. Поначалу он хотел сразу преподнести ее в качестве сюрприза своему партнеру, но, увидев на глазах девушки слезы, отечески обнял и прижал к своей груди.

Это, казалось бы, простое проявление сочувствия сыграло странную шутку с ними обоими. Девушка вдруг разрыдалась, а он принялся успокаивать ее, целуя мокрые щеки и приговаривая при этом:

Успокойся, Алечка, успокойся… Все будет хорошо…

Какой же вы добрый, хозяин! — всхлипывая, шептала она, глядя на него счастливыми глазами. — Мне кажется, что все мне снится…

Нет, милая, ты не спишь… не спишь, — возражал Молоканов.

Его голос начал дрожать от возбуждения. Оно было столь сильным, что Молоканову захотелось наброситься на девушку прямо в машине. Такой зверь в нем не просыпался даже во время общения с самыми опытными проститутками.

Гладя ему живот, Алевтина, словно случайно, прикоснулась к его «приятелю». Вздрогнула. Подняла огромные глаза на сидящего рядом мужчину. В них он не увидел ни страха, ни даже какого‑то беспокойства, ни вопроса или любопытства. Казалось, девушка пытается понять: что она должна делать? Ей очень не хотелось ошибиться и покинуть сказку, в которую попала. Ради этого человека, подарившего ей такие нежданные радости, она была готова на любые жертвы!

Не хотелось все испортить и Молоканову, а потому он прошептал ей на ушко:

Я ни на чем не настаиваю…

Знаю, хозяин, — тихо ответила она и добавила: — Вы первый, кто не должен меня ни о чем просить, достаточно посмотреть мне в глаза, и я все пойму.

А не будешь потом жалеть?

Я буду жалеть и опасаться только одного: если не сумею оправдать вашего доверия, — искренне ответила она.

Будь предана мне и выполняй все, что я приказываю, и в твоей жизни никогда больше не будет проблем!

И все? — чуть разочарованно спросила она, словно услышанное было настолько само собой разумеющимся, что об этом можно было и не говорить

Считаешь, этого мало?

Господи, да я за вас… — с жаром начала Алевтина, но он приложил палец к ее губам:

Не спеши клятвы давать, делами докажешь свою преданность. — Молоканов взглянул ей в глаза.

Трудно догадаться, что Алевтина прочитала в них, но ее рука принялась деловито расстегивать его брюки, и вскоре нетерпеливая «птичка выпорхнула из клетки». Не обращая внимания на то, что впереди сидит водитель, Алевтина стала мять и тискать «птичку». Молоканов хотел дотерпеть до своей роскошной кровати, но все произошло столь стремительно и было так приятно, что он не стал останавливать девушку. Конечно, у этой провинциалки совсем не было опыта, но ее желание доставить ему удовольствие выглядело столь трогательным, что он не обращал внимания ни на ее острые ноготки, царапавшие его плоть, ни на неловкие движения.

Вскоре «птичка так высоко взлетела», что Молоканов не выдержал и легонько подтолкнул девушку в затылок. Алевтина безропотно наклонилась и неумело впустила его «птичку» в рот. Она не знала, что делать, но ничего и не успела: «птичка» изверглась мощным фонтаном, с которым Алевтина справилась не без труда…

Надо же, — задумчиво проговорила девушка, когда до конца вобрала в себя его жидкость, — никогда не думала, что у нее такой вкус.

Ты что, никогда до этого не пробовала сперму?

Никогда. — Она совсем по–детски взглянула на Молоканова.

Не понравилось?

Честно?

Конечно!

Непривычно как‑то, но мне НРАВИТСЯ, что ВАМ понравилось. — Алевтина наклонилась, чмокнула успокоившуюся «птичку», после чего вернула ее назад «в клетку». — Скажите, хозяин, как мне вести себя с тем, к кому вы меня везете?

Молоканов, сбросив «дурную кровь» и получив при этом удовольствие, тем не менее ругнул себя за допущенную слабость, но срывать зло на девушке не стал.

То, что между нами произошло, ни в коем случае не должно тебя вводить в заблуждение, — назидательно проговорил он. — Случилось и случилось… Можешь быть уверена, что я не буду иметь никаких претензий, если ты захочешь доставить удовольствие своему подопечному. Он мой партнер, с которым нас очень многое связывает. Только не думай, что я буду тебя подкладывать еще к кому‑то: считай, что ты работаешь с Иннокентием, так его зовут, и в твои обязанности входит ВСЕ, что связано с его настроением и здоровьем. Поняла?

Поняла, хозяин, — ответила Алевтина, и в ее голосе не было ни огорчения, ни даже намека, что она чем‑то недовольна. — Вам не придется жалеть, что взяли меня на работу, — искренне добавила девушка и задумчиво произнесла: — Иннокентий… Кеша… красивое имя…

Оставив Алевтину под присмотром Тимура, Молоканов вошел в комнату Иннокентия.

Привет, Кеша! Как дела, дорогой партнер? — бодро спросил он.

Добрый вечер, Аристарх Петрович, все более–менее… не ожидал вас увидеть сегодня. Что‑то случилось? — чуть настороженно спросил Водоплясов.

С чего ты взял?

Всегда приезжаете в выходные, а тут в будний день, вот я и подумал…

Ничего не случилось, если не считать, что тебя ожидает сюрприз, — загадочно произнес Молоканов.

До вас, Аристарх Петрович, я не только не любил сюрпризы, а даже побаивался их, но вы сумели переубедить меня… Неужели прибыли мои ноги? — предположил он.

Почти, дорогой мой партнер, почти… —

хмыкнул Молоканов, — возможно даже, и приятней, и важней…

Не томите, хозяин! — взмолился Иннокентий.

Тимур, — позвал москвич, — давай!

Водоплясов с волнением уставился на входную

дверь, пытаясь догадаться, что на этот раз приготовил ему Аристарх Петрович. Чем решил его удивить? Он никак не мог сообразить: что может быть для него важнее ног?

И тут увидел статную девицу, застенчиво поглядывавшую на него. Более всего поразили огромные глаза, в которых не было жалости (он ее терпеть не мог), и толстенная коса, обвитая вокруг головы.

До этого Тимур не раз привозил ему проституток. Некоторые вполне добросовестно отрабатывали свои деньги, а кто‑то просто отбывал повинность. Впрочем, первые не оставляли в душе Иннокентия заметного следа, а на вторых он был не в обиде.

Сейчас, столкнувшись взглядом с незнакомой красавицей, Иннокентий почувствовал, как забилось его сердце. Он взглянул на Молоканова, ища подсказки: кто эта незнакомка? В чем заключается сюрприз? Почему‑то отнести ее к разряду девиц легкого поведения не пришло в голову: не мог же Молоканов лично «снять» ему женщину. Может, родственница какая?

Нравится? — подначил Молоканов.

Нравится, — кивнул Иннокентий, — но… — он запнулся, не зная, как спросить в присутствии девушки.

Позволь тебе представить твою новую сотрудницу. Ее зовут Алевтина!

Какое доброе русское имя, — заметил инвалид.

Мне кажется, оно вполне подходит к вашему имени, Иннокентий, — в тон ему проговорила девушка и смело подошла к коляске. — Очень рада знакомству.

Он пожал протянутую руку и повернулся к Молоканову.

И что будет делать эта милая девушка?

Заботиться о тебе и выполнять все, что ты ни попросишь, — ответил Аристарх Петрович, довольный произведенным эффектом: похоже, сюрприз удался на славу.

Если хотите, милый Иннокентий, буду носить вас на руках, — беззастенчиво вставила Алевтина.

Водоплясов недоверчиво взглянул на ее руки, и девица по сигналу Молоканова легко, словно пушинку, подхватила изобретателя на руки.

Верю–верю! — воскликнул Иннокентий, обхватывая рукой ее шею: его глаза сияли необычайной радостью.

Ну как, достойный сюрприз? — подмигнул Молоканов.

Вы, Аристарх Петрович, не перестаете меня удивлять!

Значит, достойный! — констатировал с удовлетворением Молоканов. — Тимур, ты комнату девушке подготовил?

Конечно, шеф!

Хорошо… Вот что, ребятки, дальше разбирайтесь сами, а мне нужно ехать: дела, понимаешь…

Когда Молоканов вышел, Иннокентий смущенно спросил:

Вам не тяжело?

Нисколечко. Только говорите мне «ты».

Тогда и ты говори мне «ты».

Согласна.

Можно я буду называть тебя Алей?

Конечно! А я тебя — Кешей?

Никаких возражений! Тимур, распорядись, чтобы стол накрывали, только вначале отнеси вещи Алечки в ее комнату.

Они уже там.

Хорошо, ступай.

Когда Тимур вышел, Иннокентий спросил:

Может, ты хочешь душ принять с дороги, переодеться?

Не мешало бы…

Тогда верни меня в кресло и приходи побыстрее: нам еще нужно прививку тебе сделать.

Какую прививку? — насторожилась девушка.

Дело в том, что я работаю над медицинским препаратом, который будет излечивать многие болезни, и каждый работающий в этом доме должен иметь особую прививку, чтобы случайно не подхватить какую‑нибудь заразу, — пояснил Иннокентий.

Это объяснение они выработали вместе с Молокановым, а «прививкой» они называли введение наночипа всем, кто был постоянно рядом и мог оказаться случайным свидетелем того, о чем ему было не положено знать. Молоканов справедливо полагал, что слова ничего не стоят: он должен быть уверен, что никто не сможет его предать, а если попытается, то можно вовремя вмешаться…

Ты хочешь сказать, что я могу здесь заразиться? — Ее глаза смотрели испуганно. — Ужас как боюсь всяких там болезней, — призналась она.

Алечка, слово даю, что ты будешь здесь в полной безопасности! Это простая мера предосторожности, — успокоил он девушку.

Не знаю почему, а я вам… тебе верю, — тут же поправилась она.

Как я могу обманывать того, кто держит меня на своих руках? — прошептал Иннокентий ей на ухо, нежно прикоснувшись к нему губами…

Ой, щекотно! — Она весело рассмеялась.

Что ж, пошли в лабораторию, а потом переоденешься. — Он взглянул ей в глаза.

Как скажешь, Кеша… — Она кокетливо улыбнулась, посадила его в кресло и задорно воскликнула: — Куда ехать, господин?

Прямо, — в тон ей ответил Иннокентий.

Едва ли не впервые в жизни он ощущал себя счастливым человеком. Не хотелось думать ни о своем партнере, ни о том, что ожидает его завтра. Как прекрасно, что рядом с ним появилось такое очаровательное, неиспорченное и доверчивое существо…

Отлично ощущала себя и Алевтина: в своем новом хозяине она почувствовала некую силу и уверенность, которые передались и ей самой…