Удалить эту запись?

Январь. Без комментариев

Второй год подряд первого января мой биологический отец поздравляет меня с Новым годом. Не знаю зачем. Как будто специально.

Ужасно. Ужасно несправедливо.

Плакать на морозе очень больно. Слезы к лицу сразу примерзают. А я не могла вытереть. У меня в одной руке была сумка, а в другой — Марсик на поводке. И он тянул. А в сумке сверху торчала такая колючка. Искусственная. Мы с Лилькой встретились только сегодня наконец, и она мне ее подарила. Это вешалка для бус и колец. В виде ветки. Я себе щеку ею чуть не пропорола. Л подарила и пошла обратно в свой подъезд. А мы с Марсиком гуляли вдоль синих домов. И тут звонок! А когда плачешь, а слезы вытирать нельзя, это какой-то ужас. Ну зачем он мне звонит? Напомнить, что у всех отцы есть, а у меня нету?

Опять ругаемся с мам. Самое дурацкое в зимних каникулах — это то, что у взрослых тоже каникулы. Все сидят дома друг у друга на голове. А потом ругаются. Из-за фигни. Из-за того, кто пойдет с Марсиком на улицу в такой морозище. Из-за того, что я, видите ли, немытые кружки у себя на столе держу. Мне же они не мешают! И это не последняя посуда в доме!

Самое поганое, что мама и сейчас снова умудряется орать про мое будущее. Ну при чем тут кружки-то?

Хочу жить одна!

Мы с мам друг от друга всегда звереем за праздники. Мы и в Праге ругались, и в Хельсинках, и в Испании. Наверное, если бы вместо меня у мамы был муж, она бы ругалась с ним.

Вообще, это из-за того, что у нас с мам кризис. На работе. В школе. И в стране.

Началась третья четверть. Бр-р-р!

Мне опять снятся неправильные глаголы. А я и без того мало сплю.

Расписание псу под хвост. У нас должна была быть химия, а с утра вместо нее поставили физру.

Разумеется, никто не принес форму, Наталья всех отпустила. Открыла нам раздевалку, а сама ушла. Мы с Лилькой и Сончитой пошли на первый этаж, в умывалку на подоконник. Сончита сказала, что если столовка открыта, то чтобы мы шли купили шоколадного молока и слоек. У меня денег не было, но это не важно, Сончита угощала. Но в столовке ВМ сидела, я застремалась идти, Л пошла за слойками одна. А мы с Сончитой ныкались в умывалке. Я очень редко бываю с Сончитой наедине, мы как-то всегда втроем тусим или с классом. А тут мы сидели на подоконнике, как будто только что познакомились.

Когда вот так с кем-то из одноклассников вдвоем остаешься, он тебе потом уже не чужой человек. Я не знаю, как это объяснить. Это как мое дерево счастья в Лилькином дворе за футбольным полем. Оно не просто дерево. Оно от других отличается, но не внешне, а потому что между ним и мной что-то есть.

Мы ни о чем не говорили. Я думала, Сончита мне опять расскажет что-то, как про ВМ и ее умершую маму. Но мы просто молчали.

Я думала, как Сончита была Снегурочкой в доме престарелых и с дедульками играла в «ручеек». Я не знала, как ее об этом спросить, чтобы было понятно, что я ее за это уважаю, но не заискиваю и не подлизываюсь. Просто спросила, поедет ли она туда еще. Сончита сказала, что обязательно. А я зачем-то соврала, что меня мама не пустила, а то бы я тоже. Сончита пожала плечами и полезла в телефон. А потом пришла Лилька со слойками.

Слойки были еще горячие, а варенье в них — вообще кипяток. Мы заляпались, обожглись и ржали так, что из столовки пришла ВМ и погнала нас в раздевалку. И потом устроила втык Наталье, что она нас с урока отпускает, а мы болтаемся по школе и гогочем. Тьфу. У меня язык болел от ожога, а губы от смеха.

А Сончита уже на перемене, перед руссишем, рассказывала, как она в своем Волгограде, когда в детсад ходила, ела корм для рыб. Была самая крутая у себя в группе. И вообще в саду. А Короб сказал, что он тоже ел рыбий корм, он рыб разводит. Сончита на него просто посмотрела. Даже не стала говорить, что он дурак.

Это уже была какая-то другая Сончита, не как на подоконнике. С такой тусоваться по кайфу, в школе выживать хорошо. А с той Сончитой интересно молчать.

Я сегодня в магазине расплачиваюсь на кассе, надо было восемьдесят три рубля, а у меня все деньги монетками — десятюнчиками и рублевками. И я соврала продавщице: «Не хочу с собой мелочь носить, кошелек распирает». На самом деле у нас просто зарплата послезавтра. И всё. Больше ничего нет и ждать больше нечего.

Я когда иду из школы, то себе под ноги смотрю: вдруг купюру найду случайно. Машка Майорова рассказывала, как она первого января у метро нашла тысячу рублей — наверное, у пьяного выпала. Если ты видишь, как деньги из кармана падают, и молчишь — это одно. А когда просто на улице — это другое. Как будто судьба сама о тебе заботится.

А продавщица на кассе такая: «Давайте-давайте, нам мелочь всегда нужна». Я тогда ей соврала, что копилку принесу, что у меня много монет, типа накопленные. Ну, у нас в прихожей стоит красивая жестяная коробка из-под чая, и мы с мам туда реально мелочь кладем. В смысле, мам кладет. А я потом на буфет забираю.

Это у мам такое выражение «на буфет». Хотя у нас в школе столовка и автоматы. Я сегодня видела, как у одного чувака монетка под кофемат закатилась. Я думала, полезу ее вынимать. Сидела на алгебре и думала: вот сейчас возьму линейку и пойду вынимать монетку. Хотя, может, там всего рубль. На него ничего не купишь. И вообще как-то унизительно. А главное, ни у кого линейки нет. Ни у Сончиты, ни у Надьки, ни у Паши с Кириком. Если бы мы в началке учились, то носили бы пеналы как миленькие. А сейчас-то эти линейки кому сдались? Если нужна прямая линия, можно приложить мобилу сбоку.

Хотя, если бы линейка нашлась, я бы все равно пошла к кофемату. Не из-за монетки. Я просто люблю ходить по коридору посреди урока. У всех занятия, а ты не при делах. Как невидимка. Или как взрослая, будто школу окончила двадцать лет назад и теперь вспоминаешь. Мысленно ходишь. Как призрак. И школа как в компьютерной игрухе.

В метро очень тесно и хочется спать. Я устала от метро!

Я не сделала ДЗ и вместо этого вдруг показала Юле начало перевода макси-фанфика. И мы его разбирали почти все занятие. Оказывается, у меня там косяк на косяке. Из-за путаницы во временах. И в выражениях. Ну, есть выражения, в которых все слова по отдельности значат одно, а вместе — вообще другое. В переносном смысле! Юля мне рассказывала про такие косяки. Даже у профессиональных переводчиков.

Я начала Юле про ВМ рассказывать, что ее так ненавижу. А Юля сказала, что она мою ВМ знает, что училась у нее в группе, с первого класса по одиннадцатый! В нашей школе! Я думала, что Юля просто левая мамина подруга. А она одноклассница. Училась с моим мамом вместе. Ей тоже тридцать пять. Просто мам меня рано родила. А я вообще не знала, сколько лет Юле. Я знаю, что у нее нет детей и мужа. И всё. А теперь непонятно, Юля старая или молодая.

Но это отдельно надо думать. А сейчас я думаю о другом: Юля училась у ВМ. И при этом знает и ЛЮБИТ английский! Вот как так бывает?

Я вдруг начала рассказывать, как боюсь, что вдруг это я прокляла ВМ и она попала в ДТП. Мне надо было узнать, что это не так, услышать, что я дура и овца. Я бы пообещала, что не буду так больше.

А Юля сказала то же самое, что и я сама думаю. И чего я боюсь. Что так тоже могло произойти. Потому что никто не знает, насколько материальны наши мысли, где самовнушение, где совпадение, а где потусторонняя сила.

Это была какая-то страшная жуть, когда мне Юля про это говорила. Как в тот вечер, когда меня чуть не убило деревом. Я тогда поверила, что все в жизни не случайно и в каждую секунду может что-то произойти. Непоправимое или роковое.

Мне опять казалось, что я чувствую время. Секунды были не песчинками, а пузырьками. Лопались. Как пена в ванной. Или как красная икра на языке. Или как пузырьки в кока-коле. Время визуально. И мысли тоже.

Я действительно МОГЛА это сделать с ВМ и ее мамой. Сама об этом не подозревая. Юля мне объясняла про карму и еще про одну вещь. Я не знаю. Я вообще ничего не знаю.

А самое странное, что разговор на этом все равно не закончился. Мы потом дальше разбирали перевод моего фика. А потом я начала Юле рассказывать про мой собственный текст. Пересказывать содержание. То, что еще не записано. Про то, как я не понимаю, как дальше писать. Что пока я пишу текст, мне нравится, а когда я перечитываю, он тупой, от него тошнит и стыдно. И страшно его вывешивать на форуме.

Юля говорит «Просто читай. Полчаса в день, не по школьной программе и не фанфики».

Надо читать, чтобы лучше писать. И с английским, она говорит, то же самое. Надо просто читать и смотреть что угодно. И язык сам прилипнет.

Я не понимаю, как мы это все впихнули в один разговор. Это как с Лилькой, когда она у меня на кухне чай пьет. Там тоже кажется, что мы только начали говорить, а потом уже мам с работы приходит. Так и тут. Как будто Юля мне подруга, а не репетитор.

Там было больше наших полутора часов, я знаю. Но сколько именно, я не знаю. Мне мам звонила из дома, я говорю: «Я у метро». Она думала, я уже из нашего метро вышла, а я только к Юлиному подходила.

И я не успела спросить у Юли, как не бояться ВМ.

Я не понимаю, как можно сделать, чтобы думать про людей только хорошее. Я людей иногда ненавижу до одури. Но если я действительно могу своими мыслями причинять зло, мне придется полюбить весь этот мир. Как-то так. Наверное, на это только святые способны. И еще супермены.

У меня опять спрашивают продолжение того макси. А я всю первую главу перевела неправильно! И больше не хочу переделывать!

Мам долбит про ГИА и «кем ты станешь». Шла бы ты, мама, замуж уж.

Я опять думаю про деньги. Нам надо дотянуть до двадцатого числа. Я сто пятьсот лет не слышала это «дотянуть». Когда я еще в школу не ходила, так тоже было, я забыла уже сейчас. Когда у деда пенсия и всё. И тоже кризис. Но я не помню, что было как-то плохо. Наверное, я не понимала.

Страшно быть взрослой. Страшно про деньги думать, про то, как жить дальше.

Мы с мам сегодня перебирали вещи в шкафу. Искали заначки. В карманах, в сумочках. И мам в чемодане, в боковом кармашке, нашла двадцать евро! Подарок от самих себя. Сувенир из Праги. Или из Финки? Как из другого времени.

Я на эту двадцатку смотрю и понимаю, что она изменилась. Что это не «два раза кофе попить». Это корм для Марсика, творог, яблоки, курица, и молоко, и прокладки еще. А на сдачу можно взять банку рыбных консервов.

На сдачу, хо-хо! Раньше сдача всегда шла мне «на буфет». В смысле, на что угодно. А сейчас на сдачу надо брать еду. А у меня тушь кончается. И я не могу, как раньше, думать, что вот, мам эсэмэснет, что ей дали премию, и мы просто так пойдем покупать что угодно. То есть я могу на это надеяться, но не сильно. Была бы маленькой — надеялась бы.

Так смешно было сегодня: на инглише открыли упражнение, а там в первой же фразе слово, которое из всей группы знаю только я. И то только потому, что оно у нас с Юлей в тексте вчера было. Я с переводом всей фразы накосячила, там не прошедшие времена, а какое-то групповое издевательство над моим мозгом. Но слово я вспомнила и правильно перевела. A blame, обвинение. Это у меня было в статье с американского сайта криминальной хроники. Еще есть an accusation, тоже обвинение. А насилие — a violation. Я знала, а они — нет!

ВМ радовалась и зубы скалила, как конь маршала Жукова! Но если бы я ВМ сказала бы, откуда я такую лексику узнала, она бы в обморок грохнулась, задрав волосатые ноги.

ВМ и криминальные новости?! Никогдашеньки!

А моя Юля меня сама спрашивает, про что мы будем читать сегодня. Кажется, ей реально в удовольствие заниматься со мной инглишем. Без оценок и городского проверочного тестирования.

Интересно, если бы ВМ разрешили преподавать не по программе, она бы все равно проходила с нами эту ерундень из учебника? В сентябре я бы сказала, что да, конечно. А сейчас не знаю. Я все чаще вспоминаю ту ситуацию, из-за которой я начала ее ненавидеть. И все чаще думаю, что я себя вела как овца. Когда я в это поверю, я все запишу.

Я сегодня нашла на снегу монетки. У самого подъезда. Четыре десятки и рублей до кучи. Почти семьдесят в итоге вышло. Может, кто-то ночью вынимал ключи — и монетки высыпались. Тот, кто нашел, он же не виноват в том, что другой это потерял? Хожу теперь и смотрю под ноги. Вдруг еще чего найду.

Когда я была маленькая (ой! Вот я и написала эту фразу! Поздравляю, Вера, ты старушка)… Когда я еще с Катькой Муравьевой дружила, а Сончиты у нас в классе вообще не было, я тоже однажды нашла деньги. Пятьдесят рублей! Одной бумажкой.

Сейчас это меньше доллара. А тогда — не знаю. Мы их в школьной столовке потратили, с Муравьевой. А потом собирались смыться с продленки и ходить по улицам, искать деньги дальше. Верили, что еще найдем. Не смылись, нас охранница не выпустила. И мы потом долго переживали, что ничего не нашли. Верили, что это из-за охранницы.

Смешные глупые дети. Думаю, что мы бы все равно ничего не нашли и разочаровались бы. А так получилась несбывшаяся мечта.

И вот я теперь иду после уроков сразу домой без всякой продленки. Смотрю под ноги. И все подряд принимаю за монетки и купюры: крышки от пивных бутылок, рекламные стикеры, фольгу.

Потом я забыла, что я вроде как деньги ищу. Начала фоткать мусор на асфальте. Как летом станции метро на «серой» ветке.

Снимки плоские какие-то. Не потому, что я на мобилу снимаю, а потому что не знаю, под каким углом надо, чтобы было красиво.

Сугроб и в нем кусок картона — от новогоднего подарка. И непонятно, что это будто домик. Как в мультах и детских книжках рисуют домик енотика или ежика, где вместо крыши — книжка или крышка от кастрюли… А тут сугроб — как домик, а картонка — как крыша. Только никто этот домик не строил в сугробе. Просто выкидывали упаковку и промахнулись мимо урны. И получилась нечаянная красота…

Еще бывает красиво, когда кто-нибудь букет в сугроб выкинет. Даже если просто цветы завяли и их с балкона вышвырнули. Однажды видела березу, на ней гвоздики как будто цвели. Хотя я вообще цветы на земле не люблю. Сразу кладбище вспоминается и всякие места памяти, как под окном, из которого АД выпрыгнул. А ведь тоже, наверное, бегал по улицам, искал монетки, был маленьким.

Самое страшное, чего я боюсь, — это что мне однажды в голову придет мысль о самоубийстве и я не смогу ее прогнать.