Удар катаны

Гамбит бубнового царя

Правильно заметил один из кавалергардов, участвующих в коронационных торжествах: «Для военного праздник — как деревенская свадьба для кобылы. Голова в цветах, а остальное в мыле». К началу торжеств Анжу действительно чувствовал себя такой загнанной кобылой. И это при том, что занимался он всего лишь контролем состояния работ по иллюминации, подготовки собора к коронации и некоторыми другими мелкими вопросами, по распоряжению Георгия. Надо заметить, что больше всего Петр общался именно с моряками, которые занимались электрической иллюминацией. Впервые, кстати, используемой для оформления праздников в таких объемах. Тысячи лампочек развешивали на всех стенах и башнях Кремля, колокольне Ивана Великого и вообще везде, где только можно, включая фасады обывательских домов. Причем лампы соединялись последовательно, из-за чего морякам регулярно приходилось лазить на высоту и менять там, вися над бездной, перегоревшие лампочки новыми. Впрочем, привычные к лазанию по мачтам кораблей матросы спокойно справлялись с этой работой.

Разъезжая по городу с поручениями, Петр замечал, как оживлялась с каждым днем древняя русская столица. Улицы непрерывно скребли и чистили дворники, фасады домов спешно приводились в порядок. На свободной территории Ходынского поля строились коронационные павильоны, из которых в последний день торжеств народу должны будут раздаваться подарки. В снятых министерством двора богатых домах, дворянских и купеческих, размещались иностранные посольства и съезжавшиеся со всего мира иностранные принцы и принцессы. Со всей России были вызваны генерал-губернаторы, высшие военные и гражданские чины, все, носившие придворные звания, церковные иерархи, городские головы главнейших городов, предводители дворянства и специально подобранные по благообразному виду волостные старшины. Присутствовало много иностранных гостей, в том числе королева Греции Ольга Константиновна, двенадцать наследных принцев, включая князей Фердинанд Болгарского и Николая Черногорского, принц Генрих Прусский — брат Вильгельма II, английский герцог Артур Коннаутский, герцогиня Саксен-Кобург-Готская, сын короля Сиама, брат персидского шаха, японский принц, папский нунций, а также китайская и японская делегации. Вызвало нехорошее оживление в придворных кругах только отсутствие вновь «заболевшей» греческой принцессы Марии, ранее сговоренной в невесты Георгию. Причем ситуация дошла до, как передавали шепотом, «очень громкого разговора» между вдовствующей императрицей и греческой королевой. Поговаривали также, что дело может закончиться отменой предстоящего брака. Тем более, что коронация холостого императора как-бы нарушала сложившиеся традиции. Петр даже поспорил с одним из кавалергардов, бароном Маннергеймом, о том, следует ли разорвать сговор и найти новую невесту, раз эллины не хотят. И даже предложил, по допетровскому российскому обычаю, найти невесту среди старинных русских родов.

Каждый день на площади города, одну за другой, под конвоем кавалергардских взводов в касках и кирасах, выезжали на разукрашенных конях герольды в средневековых мантиях и торжественно зачитывали царский манифест о короновании. По улицам бродили группы весело настроенной молодежи. Сновали стайки галдящей детворы, внимательно рассматривающей все происходящее. Даже обычные, идущие по своим делам, прохожие выглядели празднично и весело. Казалось, что все ждут, что вместе с коронацией нового царя наступит новая эра, время всеобщей радости и счастья. Были забыты даже слухи о болезни нового императора, а за любую попытку критики можно было получить серьезный отпор.

Даже погода в первый день коронации, солнечная и теплая, необычная для мая, словно решила поддержать это всенародное настроение. Толпы народа готовились встречать процессию, заполняя улицы, трибуны, балконы домов и даже крыши. Стены домов на всем протяжении предстоящего шествия задрапировали коврами и яркими тканями. А балконы украшали гирлянды зелени, среди которых прятались тысячи электрических лампочек, которые должны были загореться с наступлением темноты. Напротив Петровского дворца, в котором ночевала царская семья и часть придворных, вдоль Петербургского шоссе с утра выстраивалась огромная, не меньше полутора верст длиной, процессия.

Тем временем первый выстрел салюта возвестил о том, что царь выехал, вызвав всеобщее ликование собравшихся зрителей. Шествие тянулось по улицам внушительно, неторопливо и долго. Впереди рысил кавалергардский эскадрон, за которым ехал верхом на белом коне молодой царь в мундире лейтенанта флота. За ним — Собственный Его Величества конвой, потом лейб-казаки, за ними царская охота, придворный музыкальный хор и золотые кареты. В первой карете ехала императрица-мать. В следующих каретах сидели великие княгини и иностранные принцессы, прибывшие на коронацию. Старинные кареты были прикреплены ремнями к задним дугообразным рессорам, около которых с каждой стороны сидели маленькие воспитанники из младших классов Пажеского корпуса, чтоб карета не очень качалась. За каретами последовательно шли пешие коробки войск — от преображенского полка, гвардейского морского экипажа и московских гренадер, флигель-адъютанты, сенаторы, придворные чины и прочие приглашенные… Анжу, идущий в пешей коробке флигель-адъютантов на правом фланге, мог наблюдать за происходящим вокруг относительно комфортно. Еще приятней было ловить восхищенные взгляды дамского общества и слышать невольно вырывавшиеся из их уст возгласы восхищения. Многие в толпе молились, не меньше народу, как заметил Петр, крестило государя вслед. Колонна прошла по московским улицам до Кремля и наконец, пройдя через Спасские ворота, вошла внутрь.

Ровно в девять часов Георгий и его мать вышли из Большого Дворца и направились в Успенский собор, в котором уже все было готово для коронования. Солнце бросало свои лучи в огромное помещение, стены которого покрывали древние византийские росписи по золотому фону. Всю середину собора занимал громадный помост, в глубине которого были поставлены два трона: первый — для царя, второй — для вдовствующей царицы-матери. От помоста спускалась широкая, обитая красным сукном отлогая лестница. Трибуны заполняли родственники императора, иностранные делегации и послы, свита царя, в том числе и Петр Анжу, члены государственного совета, сенаторы. Служили обедню все три русских митрополита сразу — и московский, и петербургский и киевский. Когда наступил момент причащения, царь сошел с трона и вошел через царские врата, через которые обычно могло проходить только духовенство, прямо к престолу, а после обедни возложил сам на себя императорскую корону, лежавшую на престоле. После чего развернулся и, подойдя к вставшей с трона матери, трижды, как на Пасху, расцеловался с нею в щеки. Вызвав гул умиления среди наблюдавших эту картину зрителей. Сто один оружейный залп, раздавшийся в это же время, возвестил тысячам людей, собравшихся на площади перед Успенским собором и на улицах Москвы, что церемония коронации совершилась. Георгий, как заметил Анжу, перенес всю церемонию стойко, ни разу не закашлявшись. Возможно, помогли и скрытые под потолком корабельные вентиляторы, непрерывно освежавшие воздух в соборе.

Взойдя после церемонии на Красное крыльцо Потешного дворца, Георгий, по обычаю, трижды поклонился собравшемуся «народу», представленному только чиновниками и сановниками высших разрядов Табели о рангах. После краткого перерыва приглашенные собрались парадный обед в Грановитой палате. А вечером, едва стемнело, Георгий и его мать вышли на верхний балкон дворца. Георгий лично повернул рубильник, включая иллюминацию на Иване Великом. Затем последовательно осветились стены и башни Кремля, набережные и улицы древней столицы. А потом они долго любовались на сияющие в темноте огни…

А все последующие дни в Большом дворце шли обеды, сопровождаемые так называемыми серклями, то есть обходом и личным разговором с приглашенными — чиновниками, военными, дворянами. В Большом театре смотрели спектакль «Жизнь за царя» о подвиге простого крестьянина Ивана Сусанина и новый балет «Жемчужина», в котором отличилась прима-балерина Матильда Кшесинская. На приеме в германском посольстве развлекались выступлениями знаменитых европейских актеров. Потом Анжу сумел отличиться на большом придворном балу, протанцевав почти все танцы, кроме одного. А впереди был еще прием и бал во французском посольстве. Причем Монтебелло, маркиз и посол Франции, как говорили, обещал сделать этот прием более роскошным, чем у «проклятых тевтонов».

Казалось, что праздник будет вечным и ничто его не омрачит. Поэтому, когда утром, готовясь к посещению народного торжества на Ходынском поле, Анжу встретил ошеломленного барона Маннергейма, то не сразу понял, что происходит.

— Слыхали? Черт знает что вышло — какой-то беспорядок. Все это вина паршивой московской полиции, не сумевшей справиться с диким народом.

— А что произошло?

— Говорят, была давка. Сколько подавили и покалечили — пока не ясно, — развел руками барон.

— Не может быть, — не поверил Петр.

— Увы… Говорят, уже доложили государю, — подкрепил свое сообщение барон. — Лично слышал от барона Витгенштейна.

Судя по тому, что по двору и галереям дворца забегали скороходы и лакеи, сообщение барона оказалось верным. Попрощавшись с бароном, Анжу решил отправиться в свою комнату и ожидать там, что решит царь. Но по дороге Петра перехватил один из скороходов, объявивший, что его ждет император.

— Петр, — обратился к нему император, прервав доклад Анжу на середине и не поздоровавшись, что выдавало сильное волнение, — у тебя повседневный морской мундир, без флигель-адъютантских погон, с собой?

— Так точно, государь, — обескураженно ответил Анжу.

— Переоденься. Выйди через запасной выход. Ибрагим тебя проводит, — он показал на скорохода, вопреки обычаю оставшегося стоять в кабинете. — Два. Нет, мало — три часа тебе на то, чтобы по походить — поездить по Москве. Слушай, спрашивай, смотри. Привезешь и расскажешь нам все, что услышал. Вопросы?

— Никак нет, ваше императорское величество, — ответил Анжу. Да и какие могут быть вопросы, последнему помощнику младшего поваренка дворцовой кухни ясно, что царь решил получить свои сведения. Не доверяет, значит, докладам местных чинуш. И правильно, потому что они сейчас буду прикрывать себя и докладывать только удобные для себя сведения.

Трех часов все же оказалось маловато. Пока Петр поймал извозчика, пока добрался до Москвы. Побывал на Ходынке, хотя за оцепление его так и не пустили. Впрочем, там уже был наведен порядок и готовились к возможному продолжению торжеств. Так что Петру достались только рассказы то ли свидетелей, то ли просто любителей пересказывать слухи. Потом Анжу помотался по редакциям газет, заглянул в несколько больниц. Потратил несколько десятков рублей на подкуп сторожей и санитаров, лично осмотрел нескольких раздавленных. А затем вернулся…

Картина складывалась мрачная. Полное отсутствие управления, организации и безалаберность, сплошные надежды на русский «авось». Построенные павильоны, из которых должны были раздавать коронационные подарки, стояли слишком тесно друг к другу. К тому же на поле совсем недавно проводились учения и саперы нарыли разнообразных рвов и окопов. Их даже не стали засыпать, просто прикрыв настилами из досок. Народу на получение «коронационных подарков» собралось, по разным рассказам, до полумиллиона человек, а местные власти рассчитывали не более чем на сто — двести тысяч. К тому же самые нетерпеливые подошли уже вечером, а глядя на такое, толпа собиралась у ограды поля всю ночь. При этом все старались продвинуться поближе, чтобы успеть получить подарки первыми. К утру собравшийся народ спрессовался так, что начали задыхаться самые слабые. Раздались крики задавливаемых, которые остальная часть толпы приняла за сигнал начала раздачи. И все дружно рванули вперед, снося хрупкие барьер, нескольких городовых и все, что попадалось навстречу. Люди старались пробиться вперед, сдавливаемые толпой и тесно уставленными павильонами. Не выдержали настилы и многие падали во рвы, сверху на них падали другие. А поверх, давя упавших, в том числе и просто на землю, рвалась вперед нерассуждающая, охваченная паникой толпа…

Как успел заметить вернувшийся в Кремль Петр, караулы внутри крепости уже были заменены. Вместо преображенцев стояли матросы гвардейского флотского экипажа и московские гренадеры. У дверей кабинета располагался усиленный моряками пост.

Выслушав доклад Анжу, Георгий несколько минут в волнении ходил по кабинету. Прокашлялся, старательно укрывая лицо платком. Постоял. Показал рукой на дверцу в задней стене кабинета.

— Зайдешь туда. Возьмешь револьвер и будь наготове. Все, что сейчас услышишь, тебе придется забыть. Полностью и на всю жизнь… Сигнал — мой приказ: «Вперед!». Стреляешь без раздумий во всех, кроме меня. Понял?

— Так точно, ваше императорское величество! Не подведу, — успокоил царя Петр.

Пока Анжу устраивался в небольшой потайной комнатке, в которой действительно лежали два заряженных револьвера Смит-Вессона, Георгий молча мерил кабинет нервными, слегка спотыкающимися шагами.

Наконец, в кабинет вошли дяди царя, московский генерал-губернатор великий князь Сергей, командующий петербургским гарнизоном и гвардией Владимир и командующий первой гвардейской дивизией Павел. Разговор шел на повышенных тонах. Императорские родственники требовали не обращать внимания на «досадное недоразумение, случившиеся по вине подлой черни». Требовали ехать на Ходынское поле и продолжать празднование, словно ничего не случилось. А вечером, само собой разумеется, ехать на прием во французское посольство. Георгий настаивал на отмене торжеств и объявлении траура. Спор достиг такого накала, что Анжу сам невольно схватился за пистолет. Но переупрямить и перекричать молодого царя его дядюшкам все же удалось. И они ушли из кабинета, на прощание громко хлопнув дверью.

— Анжу! — крикнул Георгий. — Выходи, ты свободен.

Выглядел император так, словно отстоял подряд две «собачьи вахты». Но попрощался он с Анжу милостиво и спокойно, словно ничего не произошло. Едва Петр успел покинуть кабинет, как в коридоре показалась вдовствующая императрица с двумя фрейлинами. Анжу только успел подумать, вытягиваясь во фрунт, что мнению матери-то молодой и любящий ее государь точно сопротивляться не будет. И быстрее отправился на свою квартиру, чтобы не попасть еще раз в жернова семейных споров… Однако опасения Петра оказались напрасными. Царь, поддержанный матерью, приказал немедленно прекратить все празднования и оказать максимально возможную помощь пострадавших. В тот же день в Иверской[51] прошла панихида по пострадавшим. На следующий день император со свитой и вдовствующая императрица побывали в Старо-Екатерининской больнице, обошли все бараки и палатки, в которых лежали все несчастные пострадавшие в «Ходынском несчастье».

Как главный виновник трагедии, великий князь Сергей Александрович был отправлен в отставку с поста московского губернатора еще через день. Злые языки утверждали, что молодой император кричал на августейшего дядю совершенно не стесняясь в выражениях, а закончил фразой вошедшей в историю:

— Либо вы, mignon oncle[52], сегодня же отправитесь в Париж, либо вас завтра же отвезут в Якутск!

Дяди царя Владимир и Павел, потребовав личной аудиенции, сообщили, что немедленно покидают двор, если Сергей Александрович будет снят. Но тщетно, император был непреклонен, заявив:

— О своей карьере побеспокойтесь.

После чего, не дрогнув, принял их отставки. Поставив вместо Павла великого князя Николая Николаевича, а вместо Владимира — великого князя Константина. Увлекавшийся поэзией, причем его стихи, печатающиеся под псевдонимом К.Р., знала вся Россия, Константин Константинович не хотел заниматься «воинской муштрой». Но сдался после уговоров императора Георгия.

Одним из последствий ходынской трагедии стала отмена выкупных платежей, дарованная специальным Указом императора «в знак поминовения погибшим и в честь единения с народом нашим». Император Георгий буквально продавил эту меру через государственный совет. Министр финансов Сергей Юльевич Витте пытался указать, что эта мера при всей ее правильности все же несколько несвоевременна. Но переупрямить волю царя не смог и вынужден был, опасаясь опалы и отставки, искать другие дополнительные источники дохода. Кроме того, отложенная из-за русско-японской войны реформа денежного обращения с введением золотого рубля была отложена еще раз…