Удар по своим: Красная Армия: 1938-1941 гг.

В письме В.М. Примаков сообщал: «С 1923 года я активно участвовал во фракционной борьбе внутри партии, разделяя взгляды троцкистской оппозиции. Думаю, что только дальность расстояния (Кабул — Афганистан) помешала мне разделить участь моих товарищей по оппозиции, исключенных из партии. Поэтому я почувствовал себя обязанным пересмотреть мои партийные взгляды с точки зрения исключенного из партии».

В заключение письма Примаков заявляет о своем согласии с генеральной линией партии: «Последние решения партии и девятого пленума ИККИ — правильны и указывают, что партия внутренне здорова, а тезис нашего заявления «83», а также платформа о «термидоре», как бы его не толковали — неправилен. Это побуждает меня заявить Вам о моем полном подчинении всем решениям съезда»¹⁰.

Михаил Зюк никогда не скрывал своей близости к «крамольному» Примакову, в том числе и в политических взглядах. За что он неоднократно страдал по служебной и партийной линии. Ярлык «примаковца» прочно висел на нем, где бы он ни служил — то ли в Ленинградском и Харьковском военных округах, то ли в ОКДВА. Арестовали М.О. Зюка на следующий день после ареста В.М. Примакова — 15 августа 1936 г., а расстреляли через неделю после процесса над М.Н. Тухачевским.

Для бывших слушателей Военной академии РККА (выпуски 1923, 1924, 1925 годов) участие в дискуссиях тех лет и особенно голосование за резолюции, предложенные сторонниками Троцкого, было своего рода дамокловым мечом. А в 1936—1938 гг., как мы показали и как убедимся дальше, оно стало смертельно отягощающим фактором. Подтверждение этому находим в документах Главного Управления кадров (ГУК) Красной Армии. Например, там есть точный и поименный учет всех тех, кто голосовал за резолюцию Троцкого в 1923 и 1924 гг. Вот одна из таких справок.

Список

начсостава РККА, участвовавших в троцкистско-зиновьевских оппозициях¹¹

Всего — 95 чел. Из них:

1. Комсостава центральных управлений НКО — 14

2. Нач. штабов округов и их заместителей — 3 (всего начштабов округов и их заместителей — 39)

3. Командиров корпусов — 3 (всего командиров корпусов —49)

4. Начальников штабов корпусов — 3 (всего наштакоров — 49)

5. Командиров дивизий — 5 (всего командиров дивизий — 131)

6. Комсостав укрепленных районов — 1

7. Пом. командиров дивизий — 5 (всего помкомдивов — 91)

8. Начальников штабов дивизий — 3 (всего наштадивов — 131)

9. Командиров бригад — 4 (всего командиров бригад — 114)

10. Начальников штабов бригад — 4 (всего наштабригов — 114)

11. Командиров полков — 13 (всего комполков — 658)

12. Состоящих в распоряжении НКО и Управления по начсоставу РККА — 3

13. Нач-ков курсов усоверш. и нач-ков военных щкол — 2

14. Командного и нач. состава Морских Сил РККА — 7

15. Командного и нач. состава ВВС РККА — 8

16. Командного и нач. состава разн. учреждений и заведений РККА — 17.

По многим данным выходит, что приведенный выше список был составлен не позднее апреля 1937 г., а более предпочтительно — вскоре после февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б). А именно в марте 1937 г. — в свете требований пленума о расширении работы по выкорчевыванию врагов народа во всех отраслях народного хозяйства и ведомствах страны. В пользу этой даты говорят хотя бы такие факты: упомянутый там начальник штаба Киевского военного округа комдив В.П. Бутырский с апреля 1937 г. уже находился в Испании, а командир 5-го стрелкового корпуса комдив Е.С. Казанский с апреля того же года числился в распоряжении наркома обороны. А в марте все они были на должностях, упомянутых в справке. И еще один момент в пользу заявленной даты — в марте

1937 г. все упомянутые лица были на свободе, тогда как уже в апреле того же года аресту подвергся комдив М.М. Ольшанский. За ним потом последовали и другие. И количество корпусов в марте 1937 г. было ровно 49 (с учетом Особого военно-строительного корпуса).

Так что же инкриминировали выявленным и преданным анафеме армейским «троцкистам»? Не цитируя полностью содержания справки на каждого из обвиняемых, приведем лишь ту ее часть, где говорится о его принадлежности к крамольному течению в партии, добавив туда сведения об аресте и дальнейшей судьбе (авторские дополнения даны в скобках).

КОМАНДНЫЙ СОСТАВ ЦЕНТРАЛЬНЫХ УПРАВЛЕНИЙ РККА

1. Заместитель начальника Управления военно-учебных заведений РККА комдив АРТЕМЕНКО Николай Филиппович.

Член ВКП(б) с 1918 г. В декабре 1923 г. в гор. Самаре на партсобрании ячейки штаба округа и на городском партсобрании выступал с защитой троцкистских тезисов но внутрипартийным вопросам.

(Арестован 13 июня 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР 9 декабря 1937 г. приговорен к расстрелу. Реабилитирован 9 июня 1956 г.)

2. Помощник инспектора по военной работе Осоавиахима СССР комдив Филипповский Михаил Сергеевич.

Член ВКП(б) с 1917 г. С октября 1923 г. по февраль 1924 г. разделял взгляды троцкистской оппозиции по внутрипартийным вопросам. Выступал в парторганизации 20-й стрелковой дивизии в защиту троцкистских взглядов.

(Аресту не подвергался. В ноябре 1938 г. по политическому недоверию уволен в запас. В 1939 г. восстановлен в кадрах РККА. В

1940 г. присвоено звание «генерал-майор». В годы Великой Отечественной войны командовал дивизией и корпусом. После войны работал старшим преподавателем кафедры тактики высших соединений Высшей военной академии имени К.Е. Ворошилова. С декабря 1950 г. генерал-лейтенант М.С. Филипповский в отставке. Умер в Москве 8 января 1956 г.)

3. Начальник 5-го отдела Разведывательного управления РККА комбриг БОГОВОЙ Василий Григорьевич.

Член ВКП(б) с 1921 г. Осенью 1923 г. в парторганизации Военной академии РККА, во время партдискуссии голосовал за троцкистскую резолюцию, предложенную троцкистами. В дальнейшем никакого отношения к оппозиционным группам не имел.

(Арестован 29 мая 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР 26 октября 1937 г. приговорен к расстрелу. Реабилитирован

16 июня 1956 г.)

4. Заместитель начальника Управления высших военно-учебных заведений РККА комбриг САТИН Аркадий Иванович.

Член ВКП(б) с 1918 г. Участвовал в троцкистской оппозиции в период между XIV и XV съездами партии, будучи слушателем Военной академии РККА.

(Арестован 27 мая 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР 14 августа 1937 г. приговорен к расстрелу. Реабилитирован 13 июня 1956 г.)

5. Заместитель начальника Автобронетанкового управления РККА комдив ОЛЬШАНСКИЙ Михаил Михайлович.

¹1лен ВКП(б) с 1919 г. В 1923 г. в течение одной-двух недель были колебания в части троцкистской постановки вопроса о молодежи. С этими троцкистскими взглядами выступал на собрании штабной ячейки штаба Среднеазиатского военного округа.

(Арестован 15 апреля 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР 20 сентября 1937 г. приговорен к расстрелу. Реабилитирован 22 февраля 1956 г.)

6. Начальник научного военно-исторического отдела Генерального штаба РККА комбриг КЛОЧКО Иван Гаврилович.

Член ВКП(б) с 1918 г. В бытность слушателем Военной академии РККА в 1923 г. голосовал за троцкистскую резолюцию, но в тот же день от нее отказался.

(Арестован 8 июня 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР 10 сентября 1937 г. приговорен к расстрелу. Реабилитирован 26 сентября 1956 г.)

7..............

10. Состоящий в распоряжении Разведывательного управления РККА полковник МАЛИКОВ Ади Каримович.

Член ВКП(б) с 1917 г. В бытность слушателем Военной академии РККА в 1923—1924 гг. голосовал за троцкистскую резолюцию. Потом активно выступал, борясь с троцкистами.

(Арестован в 1937 г. Осужден к длительному сроку лишения свободы. Реабилитирован в 1956 г.)

11. Секретный уполномоченный 1-го отдела Разведывательного управления РККА полковник ТИКК Карл Янович.

Член ВКП(б) с 1919 г. В ноябре—декабре 1923 г. в Военной академии РККА примыкал к троцкистской оппозиции и голосовал за троцкистскую резолюцию.

(Арестован 11 декабря 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР 26 августа 1938 г. приговорен к расстрелу. Посмертно реабилитирован.)

12. Заместитель начальника 6-го отдела Генерального штаба РККА полковник УСПЕНСКИЙ Иван Васильевич.

Член ВКП(б) с 1917 г. В 1923 г. состоял в парторганизации Военной академии РККА, воздержался от голосования за резолюцию, осуждающую книгу Троцкого «Уроки Октября» по мотивам незнакомства с этой книгой. Позднее к резолюции присоединился.

(Сведений об аресте не обнаружено.)

13. Начальник 4-го отделения 1-го отдела Генерального штаба РККА полковник ЦИФЕРОВ Николай Иванович.

Член ВКП(б) с 1920 г. В 1923 г., в бытность слушателем академии, голосовал за троцкистскую резолюцию.

(Арестован 4 ноября 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР 8 января 1938 г. приговорен к расстрелу. Реабилитирован 20 октября 1956 г.)

14. Начальник 2-го отдела Управления начальника артиллерии РККА комбриг ГУСЬКОВ Николай Федорович.

Член ВКП(б) с 1917 г. В парторганизации 16-го тяжелого артиллерийского дивизиона в 1923 г. голосовал за троцкистскую резолюцию по экономическим вопросам.

(Сведений об аресте в 1937—1941 гг. не обнаружено. Арестован в феврале 1942 г. в должности начальника артиллерии 58-й Резервной армии. Обвинялся в измене Родине, антисоветской агитации. Особым Совещанием при МГБ СССР 2 декабря 1950 г. осужден на 15 лет ИТЛ. Реабилитирован 31 июня 1953 г.)

НАЧАЛЬНИКИ ШТАБОВ ОКРУГОВ И ИХ ЗАМЕСТИТЕЛИ

1. Начальник штаба Киевского военного округа комдив БУТЫРСКИЙ Василий Петрович.

Кандидат в члены ВКП(б) с 1930 г. С 1924 г. по 1927 г. состоял кандидатом в члены ВКП(б), но был исключен из рядов партии за недисциплинированность и пассивность. В 1923 г. и 1925 г. примыкал к троцкистской оппозиции, будучи слушателем Военной академии РККА. В дальнейшем в троцкистско-зиновьевских оппозициях не участвовал.

(Арестован 20 декабря 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР 2 октября 1938 г. приговорен к расстрелу. Реабилитирован 2 июля 1957 г.)

2. Заместитель начальника штаба Киевского военного округа комбриг ЛАБАС Абрам Аркадьевич.

Член ВКП(б) с 1918 г. Во время дискуссии в 1923 г. на партсобрании Военной академии РККА голосовал за резолюцию Радека. Через три дня голосовал за резолюцию ЦК, принятую на партсобрании академии. В дальнейшем в троцкистско-зиновьевских оппозициях не участвовал.

(Арестован 3 июля 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР 9 сентября 1937 г. приговорен к расстрелу. Реабилитирован 18 августа 1956 г.)

3. Заместитель начальника штаба Закавказского военного округа комбриг ЛУНЕВ Павел Михайлович.

Член ВКП(б) с 1917 г. В 1924 г., будучи слушателем Военной академии РККА, подписал троцкистское письмо «56». Вскрылось это лишь после обмена партдокументов. В рядах ВКП(б) оставлен. С 1924 г. в троцкистско-зиновьевских оппозициях не участвовал.

(Арестован 15 июля 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР 29 сентября 1937 г. приговорен к расстрелу. Реабилитирован

1 июня 1957 г.)

КОМАНДИРЫ КОРПУСОВ

1. Командир и военный комиссар 5-го стрелкового корпуса комдив КАЗАНСКИЙ Евгений Сергеевич.

Член ВКП(б) с 1917 г. Участвовал с декабря 1925 г. по ноябрь

1926 г. в троцкистско-зиновьевской оппозиционной группе в г. Ленинграде и Ашхабаде. Голосовал против решений» XIV съезда ВКП(б). Выступал против линии партии в период XIV съезда, воздержался от голосования постановлений июльского пленума ЦК 1926 г.

(Арестован 16 мая 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР 26 сентября 1937 г. приговорен к расстрелу. Реабилитирован

30 июня 1956 г.)

2. Командир и военный комиссар 17-го стрелкового корпуса комдив ГЕРМОНИУС Вадим Эдуардович.

Член ВКП(б) с 1920 г. Один раз, в 1923 г., голосовал за резолюцию, предложенную Радеком, и через три дня голосовал за резолюцию ЦК.

(Арестован 16 мая 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР 8 сентября 1937 г. приговорен к расстрелу. Реабилитирован 15 декабря 1956 г.)

3. Командир и военный комиссар 4-го казачьего корпуса комкор КОСОГОВ Иван Дмитриевич.

Член ВКП(б) с 1919 г. Осенью 1923 г. в парторганизации Военной академии РККА, во время партдискуссии голосовал за троцкистскую резолюцию, предложенную троцкистами. В дальнейшем никакого отношения к оппозиционным группам не имел.

(Арестован 26 мая 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР 1 августа 1938 г. приговорен к расстрелу. Реабилитирован 18 апреля 1956 г.)

НАЧАЛЬНИКИ ШТАБОВ КОРПУСОВ

1. Начальник штаба 1-го стрелкового корпуса полковник КОРНЕЕВ Иван Никитич.

Член ВКП(б) с 1919 г. В 1923 г., будучи слушателем Военной академии РККА, участвовал в троцкистской оппозиции, отошел в 1924 г.

(Арестован 13 июня 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР 1 сентября 1937 г. приговорен к расстрелу. Реабилитирован

29 августа 1957 г.)

2. Начальник штаба 7-го стрелкового корпуса полковник СКРАСТИН Петр Иванович.

Член ВКП(б) с 1930 г. Состоял в троцкистско-зиновьевской оппозиции, за что был исключен из партии в 1923 г. Вновь был принят кандидатом в члены партии в 1927 г.

(Арестован 23 июля 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР 14 сентября 1937 г. приговорен к расстрелу. Реабилитирован

17 сентября 1957 г.)

3. Начальник штаба 45-го механизированного корпуса полковник ПОПОВ Сергей Алексеевич.

Член ВКП(б) с 1919 г. В бытность слушателем Военной академии РККА в 1923 г. голосовал за троцкистскую резолюцию, но на другой же день от нее отказался. В дальнейшем в троцкистско-зиновьевской оппозиции не участвовал.

(Арестован 8 мая 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР 8 сентября 1937 г. приговорен к расстрелу. Реабилитирован посмертно.)

КОМАНДИРЫ ДИВИЗИЙ

1. Командир и военный комиссар 15-й стрелковой дивизии комбриг ГУДКОВ Дмитрий Иванович.

Член ВКП(б) с 1918 г. Будучи в академии в Москве, в 1923 г. голосовал за троцкистские резолюции.

(Арестован 8 июня 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР 9 сентября 1937 г. приговорен к расстрелу. Реабилитирован 26 ноября 1955 г.)

2. Командир и военный комиссар 80-й стрелковой дивизии комбриг ОБЫСОВ Сидор Павлович.

Член ВКП(б) с 1920 г. В 1923 г., в бытность слушателем Военной академии РККА, голосовал за троцкистские резолюции. В дальнейшем отошел от оппозиции и активно боролся против оппозиции.

(Арестован 18 июля 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР 8 сентября 1937 г. приговорен к расстрелу. Реабилитирован 22 октября 1957 г.)

3. Командир и военный комиссар 61-й стрелковой дивизии комбриг ТИХОМИРОВ Евгений Михайлович.

Член ВКП(б) с 1926 г. Голосовал за троцкистскую резолюцию в Москве в Военной академии РККА в декабре 1923 г.

(Арестован 8 июня 1938 г. Особым Совещанием при НКВД СССР 17 сентября 1939 г. приговорен к пяти годам лишения свободы в ИТЛ. Умер в заключении. Реабилитирован 30 мая 1956 г.)

4. Командир и военный комиссар 62-й стрелковой дивизии полковник МЫЗДРИКОВ Василий Федорович.

Член ВКП(б) с 1919 г. В декабре 1923 г., будучи слушателем Военной академии РККА, голосовал за резолюцию партбюро академии, оказавшуюся троцкистской по содержанию. Через 10—15 дней отказался от этой резолюции. Другого отношения к оппозиции не имел.

(Сведений об аресте не обнаружено.)

5. Командир и военный комиссар 2-й дивизии ПВО полковник НЕЧАЕВ Лев Викторович.

Член ВКП(б) с 1919 г. В 1923 г. на партсобрании Военной академии РККА голосовал за троцкистскую резолюцию¹².

(Сведений об аресте не обнаружено. 10 ноября 1942 г. ему присвоено звание «генерал-майор артиллерии».)

Из вышеприведенных строк следует один вывод: без участия политорганов и партийных организаций появление таких сведений было просто невозможно. Постепенно «подчищали» всех, кто так или иначе был причастен к тем злополучным собраниям в Военной академии РККА и голосованию за резолюцию, поддерживающую взгляды Троцкого. В 1937—1938 гг. эти «оппозиционеры» и «троцкисты» оказались желанными гостями в соответствующих кабинетах, тюрьмах и подвалах НКВД. Казалось бы, что метла системы Ежова и Берии в эти приснопамятные годы очистила (читай — арестовала и бросила под пулю палача или в лагерь на длительный срок) всех тех, кто был замечен в колебании, кто сделал попытку не согласиться с курсом, проводимым Сталиным.

Ан нет, уж больно то был лакомый кусочек, который не хотелось никак выпускать из рук. Действительно, у некоторых арестованных приходилось днями и ночами выбивать показания о принадлежности к троцкизму, а тут все готовенькое!.. Вот они списки слушателей, списки коммунистов академии, курса и учебной группы, копии протоколов (или выписки из них) партийных собраний. Да еще показания бывших однокашников, уже арестованных и сознавшихся в этом «страшном» преступлении.

Казалась, что в 1937—1938 гг. всех армейских троцкистов изловили и изолировали от общества. И все же!.. Как мы увидим ниже, и в последующие годы особисты еще несколько раз пытались «по сусекам поскрести» — а вдруг еще кого-то забыли из первопроходцев этого «крупного выступления» армейских коммунистов против партии, вдруг еще кто-то случайно остался на воле!.. И вот за две недели до начала Великой Отечественной войны (9 июня 1941 г.) ретивый начальник 3-го Управления Наркомата обороны (так стало именоваться Управление особых отделов НКВД) комиссар госбезопасности 3-го ранга А.Н. Михеев официально обратился к заместителю начальника Главного Управления политической пропаганды (так стало именоваться Политическое Управление РККА) с такой просьбой: «20 декабря 1923 г. на общеакадемическом собрании Военной академии им. Фрунзе большинством присутствующих слушателей была принята троцкистская резолюция и единогласно при 2-х воздержавшихся личное письмо бандиту Троцкому¹. Просим соответствующего распоряжения о срочной высылке списка слушателей, присутствовавших на указанном собрании по возможности с указанием, кто из них голосовал или воздержался при голосовании как по резолюции, так и по письму. Одновременно просим сообщить, известно ли местопребывание этих слушателей в настоящее время».

Автору неизвестна реакция руководителей ГУПП — начальника Управления армейского комиссара 1-го ранга А.И. Запорожца и его заместителя армейского комиссара 2-го ранга В.Н. Борисова на это обращение особистов. Видимо, в ГУПП не успели, ввиду сложной обстановки, выполнить эту просьбу, а вскоре началась война... Заодно отметим, что сотрудники Михеева в это время заготовили на А,И. Запорожца справку-компромат. А Владимир Николаевич Борисов будет арестован 11 июля 1941 г. по обвинению в самовольном оставлении поля боя и распространении пораженческих настроений. Более подробно о нем будет сказано в главе «Охота на генералов».

Попытаемся сделать часть того, что не смогли (не успели) выполнить работники аппарата Главного Управления политической пропаганды (ГУПП) Красной Армии перед самым началом Великой Отечественной войны, т.е. перечислим тех, кто присутствовал на том общеакадемическом партийном собрании 20 декабря. 1923 г. Это были слушатели старшего и младшего курсов академии, т.е. соответственно выпускники 1924 и 1925 гг. Назовем тех из них, кто в 1937—1941 гг. входил в состав элиты РККА, т.е. был в воинском звании от комбрига и выше, а также подвергся репрессиям в эти годы со стороны органов НКВД, указав занимаемую должность на день ареста и дату ареста. Этот перечень является дополнением к тем лицам, которые были упомянуты выше (А.Я. Лапин, М.Н. Болотков, В.Э. Гермониус, В.М. Иконостасов, И.Г. Клочко, А.А. Лабас, И.Д. Косогов, С.П. Обысов. Н.С. Поляков, В.П. Бутырский, Д.И. Гудков, М.О. Зюк, П.М. Лунев и др.).

ВЫПУСК 1924 г.

1. Командарм 2-го ранга Алкснис Яков Иванович — начальник Военно-Воздушных Сил РККА, заместитель наркома обороны СССР.

Арестован 23 ноября 1937 г.

2. Комдив Белый Семен Осипович — командир корпуса военно-учебных заведений Московского военного округа.

Арестован 3 июня 1937 г.

3. Комбриг Борисов (Шистер) Аркадий Борисович— начальник штаба 1-го кавалерийского корпуса.

Арестован в 1937 г.

4. Комбриг Войтов Павел Николаевич — преподаватель тактики бронетанковых войск Военной академии механизации и моторизации РККА.

Арестован в 1938 г.

5. Комдив Добровольский Виктор Петрович — командир 19-го стрелкового корпуса.

Арестован 9 октября 1937 г.

6. Комбриг Емельянов Павел Васильевич — слушатель Академии Генерального штаба РККА.

Арестован 2 октября 1937 г.

7. Дивизионный комиссар Зильберт Иосиф Исаевич — состоящий в распоряжении Разведуправления РККА.

Арестован 9 сентября 1938 г.

8. Комкор Калмыков Михаил Васильевич — командир 20-го стрелкового корпуса.

Арестован 25 июня 1937 г.

9. Комбриг Петрусевич Казимир Брониславович — слушатель Академии Генерального штаба РККА.

Арестован 31 января 1938 г.

10. Комбриг Петрушин Сергей Яковлевич — помощник командующего войсками Уральского военного округа по материальному обеспечению.

Арестован 11 июля 1937 г.

11. Комбриг Плотников Марк Семенович — преподаватель кафедры тактики Военной академии имени М.В. Фрунзе.

Арестован 2 марта 1938 г.

12. Комдив Рубинов Яков Григорьевич — начальник штаба Забайкальского военного округа.

Арестован 3 июля 1937 г.

13. Комдив Сидоренко Владимир Семенович — командир 8-го стрелкового корпуса.

Арестован в 1937 г.

ВЫПУСК 1925 г.

1. Комбриг Ауссем-Орлов Владимир Владимирович — заместитель начальника штаба Харьковского военного округа.

Арестован 3 декабря 1937 г.

2. Комдив Бергольц Август Иванович — старший руководитель кафедры Академии Генерального штаба РККА.

Арестован 13 декабря 1937 г.

3. Комбриг Благодатов Алексей Васильевич — начальник штаба 33-го стрелкового корпуса.

Арестован в 1938 г.

4. Бригинтендант Ботнер Стефан Освальдович — начальник сектора обороны Госплана СССР.

Арестован 16 июня 1937 г.

5. Бригинтендант Боярский Александр Федорович— помощник председателя Осоавиахима СССР.

Арестован 29 мая 1937 г.

6. Комдив Вакулич Павел Иванович — начальник кафедры тактики высших соединений Академии Генерального штаба РККА.

Арестован 30 мая 1937 г.

7. Комдив Везиров Гамбай Мамед-оглы — командир 77-й горнострелковой дивизии.

Арестован 29 июля 1937 г.

8. Комбриг Воронков Виктор Михайлович — командир 2-й моторизованной дивизии (ПриВО).

Арестован 8 июня 1937 г.

9. Комбриг Евгеньев Вильям Борисович — начальник штаба 10-го стрелкового корпуса.

Арестован 14 апреля 1937 г.

10. Комбриг Зотин Петр Васильевич — помощник армейского инспектора Белорусского военного округа.

Арестован 16 июня 1938 г.

11. Комбриг Колтунов Илья Семенович — заместитель начальника 3-го отдела Генерального штаба РККА.

Арестован 10 марта 1938 г.

12. Комбриг Миронов Алексей Матвеевич— начальник ВВС Черноморского флота.

Арестован в 1938 г.

13. Комбриг Панов Петр Александрович — заместитель начальника 2-го отдела Разведуправления РККА.

Арестован 13 августа 1937 г.

14. Комбриг Петренко-Лунев Сергей Васильевич— военный консультант Комитета Обороны при СНК СССР.

Арестован 28 мая 1937 г.

15. Комбриг Позняков Семен Васильевич — помощник командира 31-й стрелковой дивизии.

Арестован 14 марта 1938 г.

16. Комбриг Скулаченко Алексей Ерофеевич — начальник автобронетанковых войск Харьковского военного округа.

Арестован 3 августа 1937 г.

17. Комбриг Швачко Александр Ильич —слушатель Академии Генерального штаба РККА, бывший начальник ПВО Киевского военного округа.

Арестован 25 июня 1937 г.

Помимо перечисленного высшего командно-начальствующего состава, бывших слушателей Военной академии РККА, в 1937—

1938 гг. пострадали и многие другие ее выпускники, имевшие меньшие воинские звания и должности. Например, из выпуска 1925 г. в эти годы были приговорены к расстрелу полковники, обвиненные в различных деяниях, в том числе в голосовании за троцкистские резолюции: А.А. Алексеевский — начальник 1-го отдела Управления ВВС РККА; А.Я. Горбатюк— начальник 3-го отдела штаба ХВО; И.М. Гуркин — помощник командира 72-й стрелковой дивизии; Я.И.Жинько— помощник армейского инспектора БВО; И.Я. Зенек — начальник Ленинградского училища танковых техников; А.Л. Карпушин-Зорин — заместитель начальника штаба БВО; П.И. Малиновский — начальник командного факультета Военно-воздушной академии РККА; В.В. Фавицкий — командир 1-й отдельной танковой бригады РГК и др.

НЕПОКОРЕННЫЕ

Почему они признавались в самых немыслимых преступлениях? Что побуждало подследственных делать это в ходе предварительного следствия и тем более в судебном заседании (если таковое вообще было)? Ведь во многих делах даже непредвзятому взгляду заметно, что оно (дело) шито белыми нитками.

Так почему же они признавались в деяниях, о которых не помышляли даже в кошмарных снах? Почему писали «романы», оговаривая безжалостно себя и десятки других лиц из круга друзей и близких, сослуживцев и товарищей по работе? Почему? Почему?.. — этот вопрос возникает не только у нас, современников. Он возникал и у самих подследственных, только звучал он тогда несколько по-другому. По какому праву, на каком основании вы меня арестовываете (допрашиваете, избиваете) и т.п.?? Так или в несколько другой постановке, но подобные вопросы неоднократно задавались в ходе следствия и на судебном заседании военного трибунала округа (флота) или Военной коллегии. Об Особом Совещании при НКВД СССР говорить не приходится, ибо оно, как правило, выносило свои приговоры без вызова подсудимого.

Приведем один документ, подписанный Сталиным через месяц и десять дней после суда над Тухачевским.

«Шифром ЦК ВКП(б)

Секретарям обкомов, крайкомов.

ЦК нацкомпартий. Наркомам внутренних дел, начальникам УНКВД

ЦК ВКП стало известно, что секретари обкомов-крайкомов, проверяя работников УНКВД, ставят им в вину применение физического воздействия к арестованным, как нечто преступное. ЦК ВКП разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП. При этом было указано, что физическое воздействие допускается как исключение и притом в отношении таких явных врагов народа, которые, используя гуманный метод допроса, нагло отказываются выдать заговорщиков, месяцами не дают показаний, стараются затормозить разоблачения оставшихся на воле заговорщиков, — следовательно, продолжают борьбу с Советской властью также и в тюрьме. Опыт показал, что такая установка дала свои результаты, намного ускорила дело разоблачения врагов народа. Правда, впоследствии на практике метод физического воздействия был загажен мерзавцами Заковским, Литвиным, Успенским и другими, ибо они превратили его из исключения в правило и стали применять его к случайно арестованным честным людям, за что они понесли заслуженную кару. Но этим нисколько не опорочивается самый метод, поскольку он правильно применяется на практике. Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата, притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманна в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников. ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа, совершенно правильный и целесообразный метод. ЦК ВКП требует от секретарей обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, чтобы они при проверке НКВД руководствовались настоящим разъяснением.

Секретарь ЦК ВКП(б) И. Сталин»¹.

Итак, Генсек партии от имени ее ЦК директивно, без определения конечного срока, закреплял метод физического воздействия на арестованным и подследственных в качестве правильного и целесообразного. Снисходительно погрозив своим начальственным пальчиком в сторону провинившихся работников НКВД, Сталин тем не менее оставил все без каких-либо изменений, предоставив местным органам НКВД самим решать, к кому этот метод применять. А как же иначе — ведь такая установка «...намного ускорила дело разоблачения врагов народа»! Аргумент, что и говорить, чрезвычайно убедительный!

Справедливости ради следует отметить, что к отдельным арестованным применялись и другие методы. Нередко у следователей не сводились концы с концами, и тут на помощь приходила партия, а точнее — партийная дисциплина, этот важнейший инструмент воздействия на арестованных из числа членов и кандидатов партии. Призыв к партийной совести, к признанию своей вины во имя высших интересов партии и страны, для разоблачения происков «врагов народа» играли в этом деле далеко не последнюю роль. Им всячески внушали мысль о том, что раскаяние и признание вины является требованием партии, что признаваясь во вредительстве, шпионаже, проведении терактов, подсудимый тем самым совершает благое дело для партии, народа и страны. Это хорошо подтверждается материалами следствия и процессами над Зиновьевым, Каменевым и их подельниками в 1936 г., над маршалом Тухачевским и его товарищами в 1937 г., а также над Бухариным в 1938 г. В личном письме И.В. Сталину «любимец партии» Бухарин в начале декабря

1937 г. вопрошал из тюремной камеры:

«...Но поверь, у меня сердце обливается горячей струею крови, когда я подумаю, что ты можешь верить в мои преступления и в глубине души сам думаешь, что я во всех ужасах действительно виновен. Тогда что же выходит? Что я сам помогаю лишаться ряда людей (начиная с себя самого!), то есть делаю заведомое зло! Тогда это ничем не оправдано. И все путается у меня в голове, и хочется на крик кричать и биться головою о стенку: ведь я же становлюсь причиной гибели других. Что же делать? Что делать?»²

Действительно, что же делать? Признаваться или не признаваться в инкриминируемых грехах? На сей вопрос каждый отвечал по-своему: одни выбирали первый путь (он, прямо скажем, тоже был нелегким), другие же (а их меньшинство) уходили в «глухую защиту», осыпаемые со всех сторон градом ударов. Тот же Н.И. Бухарин писал Сталину еще в середине января 1937 г.: «...И ничто, никто, никогда, ни при каких обстоятельствах и ни при каких лжесвидетелях... (будь хоть их легион), не заставят меня наклеветать на самого себя². Я могу ослабеть, могу перестать соображать, может быть, стану только мычать, но буду отбиваться от подлецов»³.

В данной главе речь пойдет о военнослужащих — командирах, политработниках и других категориях командно-начальствующего состава РККА, которые, схваченные по 58-й статье и находясь в нечеловеческих тюремных условиях содержания в различных городах Советского Союза, все же находили в себе силы и мужество сопротивляться прессингу следствия, противоречить и не соглашаться с ним, несмотря на применяемые к ним «меры воздействия». Еще раз повторим, что речь идет о сопротивлении лиц, носивших статус заключенных, арестованных по 58-й статье Уголовного кодекса, а значит «врагов народа». То была борьба за свои права, как человека, за права, закрепленные в соответствующих статьях «Сталинской Конституции». То была борьба самоотверженная, трудная, связанная с опасностью для жизни, борьба за спасение чести и достоинства воина Красной Армии, гражданина СССР. То была, в конце концов, борьба за самосохранение, борьба против распада личности и превращения ее в безвольную особь, низведенную до простейших инстинктов.

Формы такого сопротивлении были самыми разными, хотя выбор был и не так уж велик. Перечислим их, назовем, так сказать, поименно:

— отказ подписывать протоколы допросов, содержащие сведения, вписанные туда следователем без согласия арестованного (подследственного), т.е. сведения, которые он не сообщал;

— отказ от ранее данных показаний, добытых методами физического воздействия;

— жалобы и заявления на имя Прокурора СССР, Главного военного прокурора, наркома обороны, руководителей партии и государства о своей невиновности и незаконных методах следствия;

— отказ на суде признать себя виновным и подтвердить показания, данные на предварительном следствии;

— самоубийство и попытки самоубийства.

Названные формы (способы) противодействия следствию являлись основными, их можно назвать активными. К числу других относились: сообщение заведомо ложных сведений о своих вербовщиках (вербовщике) в заговор (как правило, давно умерших); выявление и нейтрализация внутрикамерных агентов; «контрреволюционные, антисоветские» разговоры в камерах с осуждением методов следствия и отдельных следователей; оказание помощи сокамерникам, получившим физические травмы и увечья на допросах и т.п.

Если произвести соответствующую градацию, то самым распространенным из упомянутых форм противодействия был отказ в ходе следствия от ранее данных вымышленных показаний, а также отказ в суде признать себя виновным и подтвердить те сведения, которые следователь выбил на предварительном следствии. Если бы не существовавшие в тюрьме ограничения в предоставлении подследственным писать жалобы и заявления в различные инстанции, то, несомненно, эта форма была бы самой массовой. Но не всегда и везде арестованному давали ручку (карандаш) и бумагу, к тому же все написанное им ложилось на стол к тому же следователю, что вел его дело. И дальше этого стола жалоба могла и не пойти, могла надолго там застрять, а то и просто «затеряться». Если уж протоколы допросов таинственным образом «пропадали», то что говорить о каких-то мелочах в виде заявления арестованного. И тем не менее жалобы и заявления писали практически все, как только к тому появлялась возможность.

Изученные автором в Архиве Главной военной прокуратуры дела надзорного производства на высший командно-начальствующий состав (от Маршала Советского Союза до комкора и им равных) позволяют сделать следующие выводы.

1. Абсолютное большинство арестованных, пройдя с различными потерями для себя предварительное следствие, огромные надежды возлагали на суд, рассчитывая рассказать там о чудовищной клевете на каждого из них и зверских методах допроса, непременно доказать свою невиновность и непричастность к военному заговору, террористической деятельности, вредительству и т.п. И не вина, а беда этих людей в том, что судьи, заранее проинструктированные, сознательно не давали им высказаться до конца, в самом начале прерывая заявления репликой: «Суду все ясно!»

2. Несмотря на упорное нежелание суда слушать доводы подсудимых в свою защиту, тем не менее почти все они (за небольшим исключением) успевали заявить, что отказываются от показаний, данных ими на предварительном следствии.

3. Самоубийство как форма противодействия следственным органам, в тюремных условиях сколь-нибудь значительного распространения не получила. Хотя такие случаи имели место. Некоторые командиры РККА, исчерпав все возможности доказать свою невиновность и не видя достойного выхода из создавшегося положения, шли на самую крайнюю меру — они лишали себя жизни. Среди таковых был комкор Лапин Альберт Янович — помощник командующего ОКДВА по авиации, предсмертную записку которого мы уже приводили. Заместитель начальника политуправления Забайкальского военного округа дивизионный комиссар Невраев Георгий Федорович повесился в камере тюрьмы. Попытки самоубийства, правда не совсем удачные, были и у других арестованных военачальников Красной Армии.

К слову сказать, что и на «воле», затравленные зачастую абсурдными политическими обвинениями, командиры и политработники РККА стрелялись и вешались (чаще первое, реже — второе). В целом по Красной Армии в 1937 г. зарегистрировано 782 случая самоубийства и покушения на самоубийство. В 1938 г. (без Военно-Морских Сил, которые существовали как самостоятельный наркомат) таких случаев в РККА было уже 832 ⁴.

Как известно, девиз «Стоять, держаться до конца!» в ходе многомесячного следствия выдержали не все арестованные военачальники. Они «сошли с дистанции», не выдержав выпавших на их долю тяжелых физических и моральных истязаний. И тем более мы должны воздать должное тем героям-мученикам, которые пройдя все основные и дополнительные круги ада следствия, сумели выстоять и победить. Победить в смысле не сломаться, не дать вырвать из себя слова признания в несовершенных ими преступлениях, не оговорить своих начальников, подчиненных и сослуживцев. Эти люди должны по праву считаться совестью Красной Армии, ее гордостью. Их поведение на следствии и на суде — эталон морально-этических правил, соблюдения норм чести и достоинства офицера в их лучшем, истинном понимании.

Военный историк полковник в отставке О.Ф. Сувениров в своей монографии «Трагедия РККА», подробно рассматривая все этапы смертного пути арестанта на эшафот, уделил, на наш взгляд, недостаточно внимания комначсоставу, не склонившему головы перед следователями НКВД, не признавшему себя виновным в предъявленных обвинениях и не подписавшему лживых протоколов допросов, в которых содержались оговоры себя и клевета на других лиц, таких же невиновных, как и он сам. Сувениров, не рассматривая детально поведения этих лиц на следствии и в суде, приводит только список (сразу скажем — далеко не полный) тех, кто посмел возражать следователям, кто нашел в себе силы бросить вызов системе и сопротивляться ей до последнего своего часа.

Из высшего командно-начальствующего состава в этот список у Сувенирова вошли (по воинским званиям):

Флагман флота 2-го ранга

1. Кожанов Иван Кузьмич— командующий Черноморским флотом.

Комкор.

1. Базилевич Георгий Дмитриевич — секретарь Комитета Обороны при СНК СССР.

2. Ковтюх Епихан Иович — армейский инспектор Белорусского военного округа.

3. Смолин Иван Иванович— начальник Военно-инженерной академии РККА.

4. Степанов Михаил Осипович — начальник Военно-химического управления РККА.

Корпусной комиссар.

1. Мрочковский Стефан Иосифович— состоящий в распоряжении Разведуправления РККА.

Комдив.

1. Артеменко Николай Филиппович — заместитель начальника Управления военно-учебных заведений РККА.

2. Белый Семен Осипович — командир корпуса военно-учебных заведений Московского военного округа.

3. Калнин Карл Иванович— ответственный инструктор Центрального совета Осоавиахима СССР.

4. Кутателадзе Георгий Николаевич— командир 9-го стрелкового корпуса.

5. Мурзин Дмитрий Константинович — заместитель начальника 3-го отдела Разведуправления РККА.

6. Никитин Семен Васильевич— командир 11-го стрелкового корпуса.

7. Онуфриев Иван Андреевич — ответственный организатор Центрального совета Осоавиахима СССР.

8. Свечин Александр Андреевич — помощник начальника кафедры военной истории Академии Генерального штаба РККА.

9. Точенов Никочай Иванович — командир Особой кавалерийской дивизии.

Дивизионный комиссар.

1. Балыченко Роман Лаврентьевич — член Военного совета Приволжского военного округа.

2. Бахирев Александр Никифорович — военный комиссар 3-го стрелкового корпуса.

3. Горин Григорий Исаевич— военный комиссар 26-го стрелкового корпуса.

4. Зильберт Иосиф Исаевич — состоящий в распоряжении Разведуправления РККА.

5. Князев Степан Ильич — помощник начальника Казанских курсов усовершенствования старшего и среднего технического состава мотомеханизированных войск РККА по политической части.

6. Левензон Филипп Яковлевич — начальник квартирно-эксплуатационного отдела Приморской группы войск ОКДВА.

Дивинтендант.

1. Князев Павел Григорьевич — командир Хабаровского военного порта.

Комбриг.

1. Гавро Людвиг Матвеевич — командир 92-й стрелковой дивизии.

2. Горбатов Александр Васильевич— заместитель командира

6-го казачьего корпуса.

3. Жигур Ян Матисович — начальник кафедры тактики Академии Генерального штаба РККА.

4. Киселев Михаил Филаретович — комендант Северо-Западного укрепленного района Черноморского флота.

5. Малышенков Георгий Филиппович— командир 13-й механизированной бригады.

6. Поляков Николай Семенович — командир 14-й механизированной бригады.

7. Черний Иван Иосифович — начальник КУКС при Военной академии командно-штурманского состава ВВС Красной Армии.

Бригадный комиссар.

1. Катерухин Николай Петрович — начальник политуправления Среднеазиатского военного округа.

2. Матвеев Павел Денисович — начальник политотдела 4-й железнодорожной бригады.

3. Сергеев Дмитрий Александрович— комиссар Главного военного порта Тихоокеанского флота.

Бригинженер.

1. Ласточкин Анатолий Федорович — начальник Ленинградского училища связи.

Бригинтендант.

1. Боярский Александр Федорович — помощник председателя Центрального совета Осоавиахима СССР.

2. Витковский Павел Петрович — помощник начальника Уп. равления обозно-вещевого снабжения РККА.

Как отмечалось, «список Сувенирова» является далеко не полным. Например, в нем почему-то отсутствуют флагман 1-го ранга К.И. Душенов —командующий Северным флотом, комдив Я.Я. Алкснис — начальник кафедры подготовки страны к обороне Академии Генерального штаба, которые мужественно выдержали все испытания предварительного следствия и не признали себя виновными. Этот список не только неполный, но и, в определенной его части, он не соответствует действительности. В частности, фамилии комкора М.О. Степанова, комдива О.В. Никитина, комбрига Я.М. Жигура включены в него неправомерно, ибо первые два на предварительном следствии виновными себя признавали (хотя потом они от этих показаний отказались), а третий, по некоторым сведениям, достаточно активно сотрудничал с органами следствия, что, однако, не спасло его от суда и смертной казни.

Ошеломить, оглушить арестованного количеством и «калибром» обвинительного материала, подавить его волю и всякую способность к сопротивлению, сделать послушной овечкой с первые же дней нахождения в учреждениях НКВД — такая задача изначально и напрямую ставилась следователем их прямыми и непосредственными начальниками. При этом разрешалось применить самые разнообразные средства воздействия на психику человека, в том числе и сильнодействующие. Нечто подобное осуществили и по отношению к Георгию Базилевичу через несколько дней после его ареста. Подробности «приема» такого «лекарства» узнаем из протокола его допроса от 26 ноября 1938 г. Следователь лейтенант госбезопасности Владимир Бударев, по своему возрасту годившийся Базилевичу в сыновья (разница в годах составляла 18 лет), явно фарисействует, делая вид о своем незнании всего происшедшего с его подследственным, хотя и без глубокого анализа понятно, что все то, о чем пойдет речь ниже, он сам и организовал, а в качестве режиссеров данного спектакля выступали его начальники.

«Вопрос: Базилевич, с Вами что-то случилось. Вы так плохо выглядите.

Ответ: Да, я сейчас пережил тяжелый момент. Меня вывели из камеры и ничего не сказав, конвой повел меня по лестницам вниз и, поверьте, я думал, что меня ведут на расстрел. Решив, что меня сейчас расстреляют, я струсил. Так, что сейчас не могу полностью прийти в себя.

Вопрос: (о том, почему Базилевич так испугался).

Ответ: Я испугался того, что меня сейчас расстреляют. За это говорил внезапный вызов и то, что меня повели куда-то вниз по лестницам. Я утверждаю, что заговорщиком не был и никаких преступлений против партии и Советской власти не совершал...

Вопрос: Вам зачитываются показания арестованного Гринько от 14 ноября 1938 года в отношении Вашего участия в антисоветском военном заговоре. Теперь Вы намерены говорить правду о своей преступной деятельности?

Ответ: Это ложь»⁵.

Георгий Дмитриевич Базилевич, еще недавно работавший секретарем Комитета Обороны при СНК СССР, к исходу 1938 г., по всей видимости, уже устал ждать своего ареста. Прошло почти полтора года после начала большой чистки армейских кадров, а за ним все не шли и не шли. Своей подкорковой мозговой тканью он чувствовал, что рано или поздно, но это все равно произойдет. Такое изнуряющее ежедневное и ежечасное ожидание выматывало силы, лишало сна и нормального отдыха, истощало нервную систему. Состояние человека, находящегося в таком «подвешенном» состоянии, метко охарактеризовал комкор Александр Тодорский, в сердцах сказав однажды: «Скорее бы уж пришли!»

Очередь Г.Д. Базилевича подошла в самом конце осени 1938 г. — его арестовали 23 ноября. А днем раньше в недрах НКВД родился написанный по трафарету документ, подводящий юридическую базу под этот арест.

«Утверждаю»

Зам. Нач. Особого отдела ГУГБ НКВД дивизионный комиссар (Шляутенко)

Постановление

1938 года, ноября 22 дня. г. Москва

Я, опер, уполномоченный ОО ГУГБ НКВД СССР лейтенант гос. безопасности Бударев, рассмотрел материал на бывшего секретаря Комиссии обороны СНК СССР Базилевича Георгия Дмитриевича. Нашел:

Показаниями арестованных участников антисоветского военного заговора— Гринько Г.Ф., бывшего народного комиссара финансов СССР, Хаханьяна Г.Д. — бывшего члена Военного совета ОКДВА, — Базилевич Г.Д. изобличается как участник антисоветского военного заговора, проводивший вредительскую деятельность в Комиссии обороны — по срыву обороноспособности страны.

Арестованный Егоров А.И. — бывший зам. Наркома обороны, изобличает Базилевича как участника офицерско-монархической организации еще в период гражданской войны.

На основании вышеизложенного — постановил:

Базилевича Георгия Дмитриевича, 1889 года рождения, урож. с. Криски Новгородсеверского района Черниговской области, русского, члена ВКП(б), кадрового офицера — подполковника царской армии, бывшего секретаря Комиссии обороны СНК СССР, члена Верховного Совета СССР, воинское звание — комкор, — как участника антисоветского военного заговора, арестовать и повести следствие по обвинению его в преступлениях, предусмотренных ст. 58 п. 1 «б» УК РСФСР.

Опер, уполномоченный ОО ГУГБ НКВД СССР

лейтенант гос. безопасности

(Бударев)»⁶.

Итак, свершилось! Базилевич в руках следователей НКВД. Но в каком состоянии?.. О том мы узнаем из заявления его жены Ольги Васильевны, написанного 20 сентября 1939 г. на имя Председателя СНК СССР В.М. Молотова.

«...В ноябре 1938 г. при переводе мужй в НКО³, несмотря на его тяжелую болезнь... Базилевич был лишен лечения, диетпитания и по данной мне доверенности мне не выдали даже его жалованья. При попытке Базилевича поговорить по телефону с управ, делами т. Большаковым, последний бросил трубку и сам отвечал, что его нет. Материальное положение в то время было очень тяжелое, я должна была заплатить в санаторий за больную туберкулезом легким дочь 1450 р., чтобы спасти ей хоть второе легкое. Вторая дочь Галина, болея пороком сердца, тоже требовала лечения. Таким образом, Базилевич до ареста больной, без помощи, дошел до жуткого физического и морального состояния.

О том, что Базилевич болел сахарной болезнью, знали и Вы, но последние два года он не мог поехать в отпуск полечиться, поэтому он особенно плохо себя чувствовал, у него часто повторялась «гипогликемия», а летом 1938 г. в доме отдыха «Сосны» пришлось созвать консилиум, потому что Базилевич много часов чувствовал себя так плохо, что не узнавал меня и детей...

Арестован Базилевич был в очень тяжелом болезненном и моральном состоянии, по-видимому он не мог себя защитить, поэтому и осужден»⁷.

В конце своего письма Ольга Васильевна просит Молотова, под началом которого Базилевич непрерывно работал с 1931 г., дать соответствующее распоряжение о пересмотре дела ее мужа. В ответ — безмолвие.

Справка. До ареста Г.Д. Базилевич с семьей проживал в Доме правительства на улице Серафимовича. Сразу же после ареста его семью (жена, сын и две дочери) из указанного дома переселили на окраину Москвы в маленькую квартиру площадью 27 кв. метров с минимальными удобствами.

Справка. Секретарем Комиссии Обороны (с апреля 1937 г. — Комитета Обороны) при СНК СССР Г.Д. Базилевич работал с 1931 г. Пришел он на эту должность с поста командующего войсками Приволжского военного округа.

Комитет Обороны при СНК СССР — орган, созданный решением Политбюро ЦК ВКП(б) 27 апреля 1937 г. в целях объединения всех мероприятий по вопросам обороны страны⁴. В него вошли одиннадцать членов ЦК, в том числе восемь членов и кандидатов в члены Политбюро ЦК ВКП(б) — председатель Комитета

В.М. Молотов. В последующем состав Комитета Обороны (КО) менялся, в него входили представители высшего государственного, партийного и военного руководства страны. Для контроля за исполнением решений КО в последний день декабря 1937 г. при нем учреждена Главная инспекция, получившая широкие права, в том числе за счет упраздненных отдела обороны Госплана и групп военного контроля Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) и Комиссии Советского контроля при СНК СССР.

На заседаниях КО рассматривались планы создания и накопления мобилизационных запасов, резервов сырья, топлива, продовольствия, а также вопросы строительства укрепленных районов, оборонительных рубежей, военно-морских баз, заблаговременной подготовки отдельных отраслей промышленности к производству военной продукции. По решению КО утверждались тактико-технические требования на новую боевую технику, результаты испытаний опытных образцов, конкретные сроки их запуска в серийное производство.

31 января 1938 г. при КО была учреждена постоянная Военно-промышленная комиссия, которая занималась вопросами мобилизации и подготовки промышленности страны к обеспечению выполнения планов и заданий Комитета по производству вооружения для РККА и ВМФ. Его специальными постановлениями наркоматы и ведомства обязывались проходить реконструкцию и расширение производственных мощностей подчиненным им заводов и предприятий по производству вооружения и боевой техники.

В мае 1940 г. председателем Комитета Обороны назначен Маршал Советского Союза К.Е. Ворошилов. На него была возложена ответственность за координацию наркоматов обороны и ВМФ, а также главных управлений при СНК СССР: ГВФ Гидрометеорологической службы, военного строительства (Главвоенстрой), геодезии и картографии, Осоавиахима. Предполагалось, что такое назначение даст возможность улучшить деятельность оборонных организаций и учреждений. Однако Ворошилову не удалось активизировать работу этого ответственного направления оборонного строительства. 25 мая 1941 г. Комитет Обороны был упразднен и взамен него создается постоянная Комиссия по военным и военно-морским делам при Бюро СНК СССР под председательством И.В. Сталина⁸.

На другой день после своего снятия с должности секретаря Комитета Обороны Базилевич направляет В.М. Молотову письмо следующего содержания:

«Решение ЦК об освобождении меня от работы в секретариате КО и Ваше дальнейшее указание, что я снят за неудовлетворительную работу, заставили меня по-большевистски год за годом проанализировать то, что я сделал за семь лет 8 месяцев работы в секретариате КО и что должен был сделать. После проверки вышло, что фактов для оправдания у меня маловато, разводить философию и «тянуть за волосы» всякие оправдательные аргументы — неуместно.

После этого я попытался поставить перед т. Ворошиловым К.Е. вопрос о своей дальнейшей работе и получил следующий ответ: «Спросите о дальнейшей своей работе указаний у Вячеслава Михайловича, так как у меня очень много состоит людей в распоряжении НКО.

Этот ответ т. Ворошилова К.Е., который лучше, чем кто бы то ни было другой, знал меня (первая встреча — 18 год в Царицыне) и знает, совершенно подкосил мои силы.

Прошу Вашей помощи. Считаю уместным в данной записке напомнить Вам кратко следующее: Я за два месяца до октябрьской революции, ведя работу по заданию Луцкой организации РСДРП (большевиков) по разложению старой армии, должен был предотвратить вместе с группой товарищей расстрел казаками 3-х восставших полков 44 корпуса, растерзавших и Гиршфельда и комиссара Керенского — Линде. Выполнив это первое порученное задание, получил сразу восемь ран от бомбы с аэроплана. Задание было выполнено, за что и был принят в партию РСДРП (б-ков).

Еще при существовании так называемой Южной завесы, из которой был организован Южный фронт, в августе 1918 г. в боях на - Балашовско-Камышинском участке — ж/д состав, с которым я торопился, чтобы ликвидировать прорыв, происшедший в результате измены Миронова, был спущен белогвардейцами под откос. Я еле живой, с переломом ключицы правой руки, тяжелыми вывихами и ушибами всего тела и признаками сотрясения мозга, был извлечен из-под остатков ж/д платформ. Срастив ключицу, я снова ушел на фронт.

В 1920 году под моим руководством ликвидирован начисто офицерский десант полковника Назарова у станицы Константиновской. Ни один белогвардеец не ушел живым.

В 23 и 24 гг., затравленный ближайшими подручными Троцкого Розенгольцем и Склянским, я благодаря личному участию т. Ворошилова вновь был восстановлен на военной работе, соответствовавшей моим наличным силам.

Прошу Вас, Вячеслав Михайлович, и очень прошу передать мою просьбу т. Сталину — не лишать меня возможности отдать все свои наличные силы на любом военном участке работы, посильном для моих сил, знаний и лет. Уверяю Вас, что своей работой оправдаю доверие партии и правительства.

Базилевич 5.XI.38 г.»⁹.

В секретариат председателя СНК СССР В.М. Молотова это письмо поступило, но не более того — три недели спустя за Базилевичем «пришли». В решении ЦК ВКП(б) в отношении Г.Д. Базилевича говорилось, что он снимается за неудовлетворительную работу в занимаемой должности секретаря Комитета Обороны при СНК СССР. В его работе, безусловно, имелись недостатки, но не такие же, чтобы получить обвинения во вредительстве и саботаже выполнения принятых решений. Как человек с высоким чувством ответственности, Базилевич болел душой за порученный участок дела, неустанно заботился о повышении результативности деятельности подчиненных ему сотрудников. Достаточно сказать, что в результате его настойчивых ходатайств аппарат секретариата Комиссии (Комитета) Обороны значительно вырос в количественном отношении. А также и в качестве работы.

Вот некоторые факты. Если по состоянию на август 1935 г. в штате секретариата было восемь человек, из которых оперативных работников четыре, то в ноябре 1937 г. этот штаг состоял уже из 15 человек, из которых консультанты и помощники, то есть лиц, непосредственно прорабатывающих соответствующие вопросы, насчитывалось шесть. Еще в мае 1935 года Базилевичем был подан председателю СНК СССР рапорт о необходимости расширения штата работников ввиду увеличения объема работ, сильную загруженность аппарата секретариата. В январе следующего года он в очередном рапорте Молотову ставит вопрос о необходимости улучшения качества работы секретариата и выдвигает предложения о перестройке его деятельности.

Как уже отмечалось, физическое и моральное состояние Базилевича в момент ареста было очень тяжелым. Об этом два десятилетия спустя рассказал его следователь В.И. Бударев. На допросе в качестве свидетеля в Главной военной прокуратуре он показал

2 июня 1955 г.:

«Я помню, что Хаханьян (член Военного совета ОКДВА, комкор. В 1930—1934 гг. работал в Комиссии Партийного контроля при ЦК ВКП(б). — Я. Ч.) дал показания о причастности к заговору Базилевича, которые мною были доложены через Иванова (начальника следственной части Особого отдела ГУГБ НКВД СССР. — Я Ч.) Берия. Иванов после этого поручил мне проверить по картотеке, нет ли о Базилевиче других показаний. Было установлено, что на Базилевича дал также показание Гринько. На основании этих двух показаний была составлена мной справка, которая была передана Иванову, а им доложена Берия. Спустя несколько дней после этого я получил упомянутую справку с резолюцией Берия об аресте Базилевича. Я помню даже, что в связи с этим мы даже говорили с Ивановым, что вопрос об аресте Базилевича был решен только по справке, хотя перед этим было специальное решение ЦК, запрещающее аресты по справкам.

После этого Базилевич был арестован. Санкцию на арест у прокурора брал я лично. Это было как будто у Рогинского или Розовского, который перед тем, как подписать постановление об аресте, звонил Берия и говорил с ним об этом.

Произведенный обыск на службе у Базилевича в СНК СССР каких-либо улик, изобличавших Базилевича в заговоре или вредительской деятельности, не дал. Дома у Базилевича нашли черновик одного его письма периода конца 20-х годов — начала 30-х. В нем было изложено предложение к отдельным военным, которые к моменту обнаружения письма были арестованы, о том, чтобы организовать их встречу где-либо на курорте. Чего-либо определенного по смыслу и антисоветского в его содержании, как я помню, в нем не было. От этого письма Базилевич вначале отказывался, но затем дал какое-то неопределенное показание о его происхождении, отрицая однако какой-либо преступный и антисоветский его характер. Следует заметить, что по делу Базилевич себя виновным не признавал и показания против него Хаханьяна, Гринько и Даргольца считал клеветническими»¹⁰.

Не добившись от Базилевича показаний во внутренней тюрьме на Лубянке, руководство НКВД переводит его в Лефортовскую тюрьму. Об этом периоде свидетельствует следователь Бударев: «Базилевича в тюрьме не били. Он болел сахарной болезнью, сидя в тюрьме, сильно страдал, был очень слаб и бить его было нельзя, он бы этого не выдержал, хотя переводя его в Лефортовскую тюрьму, Иванов передавал мне, что Берия приказал поместить его туда и как следует всыпать. В связи с тем, что Базилевич и в Лефортовской тюрьме продолжал заявлять о своей невиновности и показаний об участии в заговоре не давал, я докладывал дело Иванову и говорил ему тогда, что бить Базилевича нельзя, так как он этого не вынесет по состоянию своего здоровья»¹¹.

По данным Кремлевской больницы, Базилевич периодически находился там на лечении в связи с заболеванием диабетом (сахарной болезнью). Там же ему была сделана операция по удалению фибромы правой голосовой связки, в связи с чем были установлены ограничения в разговорной речи.

На вопрос прокурора ГВП подполковника юстиции Е.А. Шаповалова о впечатлении, которое производил тогда на него Базилевич, Бударев ответил: «Это был больной, старый человек, очень слабый. Он был скромный, видно было, что это трудолюбивый человек. У него был изъят дневник, в котором он давал исключительно положительный анализ деятельности тт. Сталина и Ворошилова в СТО (Совете Труда и Обороны. — Н. Ч.). Этот дневник Базилевича хранился у него в служебном сейфе. Я помню, что этот дневник и другие документы были мною сданы в архив 1 спецотдела МВД СССР»¹².

Как уже известно, на Базилевича «показали» Г.Ф. Гринько, Г.Д. Хаханьян, Г.М. Даргольц. Если с наркомом финансов СССР Г.Ф. Гринько Базилевич был знаком только по служебной линии, то с двумя остальными его связывали более тесные отношения. Достаточно сказать, что с 1934 г. (после 17-го съезда ВКП(б) Хаханьян работал в Комиссии Советского Контроля при СНК СССР, возглавляя там военную группу, и по характеру своей деятельности он тесно сотрудничал с Базилевичем и работниками секретариата Комиссии Обороны. Что же касается Генриха Михайловича Даргольца, то он в 1924—1931 гг. работал в должности для особых поручений у Г.Д. Базилевича, когда тот был командующим войсками Московского и Приволжского военных округов. С 1931 г. Даргольц — начальник 2-го отдела секретариата Комиссии Обороны при СНК СССР. Таким образом, в течение пятнадцати лет Даргольц был рядом с Базилевичем в качестве его ближайшего помощника.

Пройдемся по страницам четырех томов архивно-следственного дела комкора Г.Д. Хаханьяна. В первом томе содержатся основные материалы по делу с момента ареста и до суда включительно. В остальных томах подшиты собственноручные показании Хаханьяна, его заявления, объяснения и различные записи.

Арестовали члена Военного совета ОКДВА комкора Хаханьяна 1 февраля 1938 г. по ордеру, подписанному М.П. Фриновским. Первый его допрос (согласно документам дела) состоялся 26 февраля, т.е. почти месяц спустя после ареста. На нем Хаханьян заявил, что он «около 2-х десятков лет честно работал для своей Советской Родины и народа. Никто не может меня уличить в том, что это не так». Он продолжал возмущаться и недоумевать по поводу своего ареста: «Нет, до сих пор я не знаю и не понимаю, почему меня арестовали. Ведь ни Булин, ни Патрикеев, с которыми мне была дана очная ставка, не говорили о том, что я с ними лично был преступно связан или даже говорил с ними лично или косвенно о заговоре...

Я Вам заявляю, что не найдется ни одного человека, который сказал бы мне в глаза, что я с ним непосредственно был связан и вел против партии и народа преступную работу...»¹³

Выходит, что перед первым допросом Григорию Хаханьяну устроили целую серию очных ставок. А уже потом вывели его на допрос, о полноценности которого говорить не приходится. Совершенно очевидно, что этот первый (зафиксированный) допрос совсем не являлся первым, а подшитый в дело протокол представляет собой обобщенный материал всех предшествующих вызовов Хаханьяна к следователю. А как еще объяснить тот резкий переход от решительного отрицания вины Хаханьяном к ее признанию? Категорически отказываясь от обвинений на одной странице протокола, Хаханьян вдруг на другой странице резко меняет свою позицию на 180 градусов!.. А происходит все это после окрика — требования следователей Малышева и Николаева немедленно рассказать «всю правду». Хаханьян тут же (согласно протоколу) меняет тон и начинает торговаться:

«Я буду давать показании и ничего не скрою. Но разрешите спросить, если я сам правдиво расскажу о всем, могу я рассчитывать на некоторое снисхождение ко мне...»¹⁴

Предысторию ареста Г.Д. Хаханьяна и хронику первых месяцев его нахождения в тюрьме можно узнать из рассказа бывшего следователя НКВД В.И. Бударева. «В конце сентября или в начале октября 1937 г., с назначением Берия на пост зам. наркома в НКВД СССР было создано несколько особых следственных групп для расследования отдельных дел. Группу по расследованию Кремлевских дел возглавлял Ненашев, в нее входили Казакевич, который тогда считался одним из ведущих следователей Особого отдела. Группу по расследованию дел на отдельных военных работников возглавлял Иванов И. В эту группу входил я, Головлев И., Орешников и другие работники.

Эти группы были организованы лично Берия. Собрав нашу группу, он заявил, что наша группа создана по указанию свыше для ведения расследования по особым делам и что за эти дела мы будем отвечать только перед ним, минуя своих непосредственных начальников (начальник отдела, нач. отделения). Старшим группы был назначен Иванов. Одновременно Берия сказал нам тогда, кто какое дело будет расследовать. Мне лично дали дело Хаханьяна. По установленному порядку все вопросы мы должны были докладывать Берия через Иванова. Нас предупредили также, чтобы мы, кроме Берия и Иванова, другим работникам НКВД и в том числе даже своим начальникам, дела свои не докладывали и даже не допрашивали бы подследственных в присутствии их.

Должен заметить, что дело Хаханьяна первоначально было возбуждено в свое время в Москве, затем расследовалось на ДВК и только после этого было дано мне. По материалам дела Хаханьян признавал себя виновным и давал очень обширные показания, утверждая в частности, что он готовил покушение на Блюхера, будучи сам членом Военного совета по ДВК. Допросы Хаханьяна производились в Доме № 2, содержался он во внутренней тюрьме НКВД вначале один, а затем с секретарем Базилевича —Даргольцем. Допрашивал я Хаханьяна почти каждый день. Каких-либо незаконных методов следствия к Хаханьяну мною не применялось, но он мне говорил, что в начале следствия по его делу его били. На первых допросах у меня Хаханьян отказался от части своих показаний и заявил, что утверждения его об участии в покушении на Блюхера не соответствуют действительности. Хаханьян мне говорил, что до его ареста с ним беседовали по делу отдельные члены правительства.

Оперативных материалов по разработке Хаханьяна... не было. Основанием к его аресту послужили показания о нем отдельных лиц (кто давал показания, я сейчас не помню). Других же материалов по делу не было. Обвинялся Хаханьян по делу о причастности к военному заговору.

Сам Хаханьян также давал показания на многих лиц о причастности их к заговору. Показывал он и о причастности к заговору Базилевича... Подробностей его показаний о Базилевиче я сейчас не помню...»¹⁵

У нас есть возможность ознакомиться с этими подробностями. Обратившись к собственноручным показаниям Хаханьяна от 29 октября 1938 г., узнаем следующее.

«При моем допросе от 28 октября 1938 г. я показал, что секретарь Комитета обороны Базилевич Георгий Дмитриевич является участником военно-заговорщической организации.

На вопрос, поставленный зам. наркома НКВД СССР Берия мне, сообщить все, что мне известно об этом подробно, показываю:

О том, что Базилевич Г.Д. является участником военно-заговорщической организации, я впервые узнал в 1935 году от Тухачевского.

Тухачевский сообщил мне тогда, что руководство заговорщической работой Базилевича осуществляет непосредственно он, Тухачевский, имея прямую связь с Базилевичем. Здесь же мне Тухачевский рассказал, что Базилевич имеет задачей при подборе материалов, при докладах правительству скрывать осуществляемое участниками как военно-заговорщической, так и правотроцкистской организацией вредительство, путать и не все записывать в постановления СТО, оставаться безучастным к контролю выполнения этих постановлений.

Во время этого же разговора я спросил Тухачевского, стоит ли мне связаться с Базилевичем, как участником организации? Сначала Тухачевский считал эту связь ненужной, но когда я заявил ему, что я в своей работе по линии Комиссии Совконтроля тесно соприкасаюсь с Базилевичем и что целесообразно между нами, как заговорщиками, иметь связь, то Тухачевский дал согласие на установление связи и обещал предупредить о том Базилевича.

Не помню точно, не то в конце 1935 г., не то в первой половине

1936 г., заговорщическую связь с Базилевичем я установил у него в кабинете, в Кремле. Как-то зайдя поздно вечером к Базилевичу, я завел с ним разговор о том, как себя чувствует Базилевич. Я спросил его, доволен ли он получением звания комкора и своей работой в секретариате Комиссии Обороны? Базилевич выразил свое недовольство по поводу присвоения ему звания комкора, сказав, что Ворошилов его затирает, что он «нормально» сейчас должен был бы командовать округом и быть в звании командарма.

«А сейчас работаешь, как сукин сын, сказал он, и кроме нахлобучек и дерганий со стороны Молотова ничего другого не имеешь».

В ответ на это я сказал Базилевичу, что вот изменится обстановка, наступят другие условия и изменится и наше положение к лучшему. При этом я спросил его, понимает ли он, о каком изменении обстановки я ему говорю. Базилевич ответил мне, что он понимает меня, что он от Михаила Николаевича (Тухачевского) знает обо всем. Здесь я раскрылся ему как заговорщик. Базилевич также подтвердил свою принадлежность к военно-заговорщической организации и, таким образом, связь была установлена. Здесь же мы договорились о том, что о дальнейшей заговорщической работе мы будем информировать друг друга. Такая взаимная информация между нами производилась, большей частью информировал его я о своей работе, рассказывая ему о проводимых мною по линии КСК (Комиссии Советского Контроля. — Н. Ч.) контрольных работах, после которых обнаруженное мною вредительство скрывалось от правительства (например, помню, что я ему говорил об огромном вредительстве, проведенном участниками право-троцкистской организации в области производства артиллерийских выстрелов, миноносцев, морской авиации и т.д. и что обо всем этом правительству я решил не докладывать).

Подобная связь с Базилевичем мною поддерживалась вплоть до моего отъезда в Хабаровск в январе 1937 года после назначения меня начальником политуправления ОКДВА»¹⁶.

Из содержания книги «37-й год. Элита РККА на Голгофе» видно, что к началу 1937 г. взаимоотношения внутри верхушки руководства ОКДВА совсем разладились. А если быть точнее, то такие разногласия произошли между маршалом Блюхером и начальником политуправления армии Аронштамом, предшественником Хаханьяна. Аронштам писал докладные (по сути доносы) на Блюхера. Тот же, в свою очередь, докладывал высшему руководству партии, правительству и наркому обороны о «недостойном» поведении своего заместителя по политчасти. Отголоски этой борьбы прозвучали из уст Сталина на заседании Военного совета при наркоме обороны 2 июня 1937 г. Кстати, следует напомнить, что в то время Блюхер являлся кандидатом в члены ЦК ВКП(б), а Аронштам — членом Центральной Ревизионной Комиссии этого же партийного органа. После нескольких безуспешных попыток Мос-

квы примирить конфликтующие стороны, там привели в действие последний вариант — развели этих двух военачальников. Кто-то из них должен был покинуть Дальний Восток, и этим «кто-то» стал Лазарь Аронштам, переведенный в конце декабря 1936 г. на должность начальника политуправления Московского военного округа. Назначение на столичный округ состоялось, безусловно, по рекомендации Яна Гамарника, начальника ПУРККА, который считал Аронштама человеком своей команды. Ведь именно он, Гамарник, будучи в 1929 г. назначен начальником Политуправления Красной Армии, сумел вернуть Аронштама — секретаря Витебского окружкома партии — на армейскую политработу и дать ему пост члена РВС Белорусского военного округа. Они же вместе и порознь критиковали пороки, ошибки и промахи «военного правителя» Дальнего Востока маршала Блюхера.

Лазаря Аронштама на должности начальника политуправления ОКДВА сменил Григорий Хаханьян. Продолжим цитирование его показаний от 29 октября 1938 г.:

«В июне 1937 года, в бытность мою в Москве на заседании Военного совета при Наркоме обороны, после того, как стало известно об аресте Тухачевского, я, как-то провожая Базилевича по коридору (в Кремле) после заседания, тихо спросил его: «Как же ты теперь будешь, с кем будешь держать связь после ареста Михаила Николаевича (Тухачевского)?» Базилевич ответил мне, что он будет держать связь с Александром Ильичом (Егоровым). На этом короткий разговор этот наш прервался.

Приехав в Москву в ноябре 1937 г. после моего отозвания из ОКДВА, я как-то встретил Базилевича в столовой Совнаркома, отвел его в сторону в укромный уголок и вкратце рассказал ему о том, что, кажется, против меня имеется материал, что, видимо, я разоблачен как заговорщик и жду разбора моего дела.

При этом я спросил Базилевича, сможет ли он проинформировать меня о положении дел в военно-заговорщической организации в Москве и держит ли он связь с Егоровым? Базилевич ответил мне, что связь эту имеет, но связь очень плохая, а что касается информации, то он здесь, в столовой Совнаркома, сделать не сможет, а специально встречаться он считает нецелесообразным, чтобы не дискредитировать его, Базилевича, пока мое дело не будет разобрано.

На этом мы закончили разговор и после этого у меня встреч с Базилевичем по заговорщической линии не было»¹⁷.

Говоря о роли Л.П. Берии в получении от Хаханьяна показаний на Базилевича (за месяц до ареста последнего), бывший следователь Особого отдела ГУГБ Бударев показал: «В один из вызовов Хаханьяна к Берия (тогда первому заместителю Ежова. — Н. Ч.), после его показаний о Блюхере, Берия предложил рассказать ему об участии в заговоре Базилевича. До этого Хаханьян по своему делу Базилевича в участии в заговоре не изобличал. В разговоре с Берия Хаханьян упомянул Базилевича как лицо, которое он знал по работе в СНК СССР. Берия же предложил Хаханьяну продумать и написать об участии Базилевича в заговорщической организации. Мне же Берия в присутствии Хаханьяна сказал: «Дайте через несколько дней Хаханьяну бумаги и он будет писать...» Имелось в виду дача показаний о Базилевиче... Спустя некоторое время я вызвал в соответствии с указаниями Берия Хаханьяна и дал ему бумаги, предложив написать о Базилевиче и он... написал...»¹⁸

Бударев добавляет, что «...вначале он (Хаханьян. — Н. Ч.) заявлял, что как заговорщик он готовил покушение против Блюхера.., а затем он дал показания о совместном участии в заговоре с Блюхером...» А также Хаханьян пожаловался Будареву, что в начале следствия,' когда он не признавал своей вины, его очень сильно били. И еще одна деталь, касающаяся Л.П. Берии: он, стараясь закрепить перелом в сознании и поведении Хаханьяна, беседу с ним проводил на грузинском языке¹⁹.

Тяжкие обвинения выдвинул Хаханьян против Базилевича. Однако не менее весомым компроматом на Георгия Дмитриевича послужили показания арестованного наркома финансов СССР Г.Ф. Гринько, которого «взяли» 30 августа 1937 г. Осмотр его архивно-следственного дела позволяет составить примерную картину предварительного следствия, которое проводили Зиновий Ушаков и его непосредственный начальник Николаев-Журид при активном участии небезызвестного следователя Льва Шейнина. Да, да, того самого «писателя» Шейнина, автора «Записок следователя», коими в 60-е годы зачитывались молодое и среднее поколения.

Хотя не всегда и не все шло гладко с Гринько у этой троицы. Например, в деле имеется рапорт Ушакова на имя Николаева-Журида от 10 сентября 1937 г., в котором сообщается, что после предыдущих показаний «Гринько заперся и в течение 2-х дней утверждал, что он исчерпался. 9 сентября Гринько двинулся немного вперед». К делу Гринько приобщен список на 245 человек, скомпрометированных показаниями арестованных. В этом списке Г.Д. Базилевич проходит под № 25.

В Протоколе допроса от 14 ноября 1937 г. Гринько, отвечая на вопрос об известных ему участниках военного заговора, заявил следующее:

«На протяжении моей связи с правотроцкистским центром и отдельными членами центра военного заговора мне постепенно стали известны, кроме руководящих заговорщиков, следующие участники военного заговора: Гарькавый, Горбачев, Орлов, Дубовой,

Петин, Халепский, Ефимов, Левичев, Осепян, Славин, Аронштам, Геккер, Ошлей, Косич, Перцовский, Аппога, Лемберг, Базилевич — секретарь Комиссии обороны...

Из этих лиц лично я был связан с Дубовым по украинскому националистическому заговору, с Левичевым, Славиным и Осепяном, встречаясь в разное время на даче у Гамарника и хотя Гамарник прямо не сводил меня с ними, как участниками заговора, однако в моем присутствии они резко нападали на Ворошилова за то, что он не защищает армию от нападок наркомвнудела... А с Базилевичем я лично связан через посредство Гамарника»²⁰.

Далее в этом протоколе читаем: «У меня была связь с Базилевичем, который обычно информировал меня о решениях Комиссии обороны не только в части вопросов, касающихся Наркомфина, но и шире. Свел меня с Базилевичем Гамарник в начале 1937 г., как участника заговора»²¹.

Как видно, приведенные выше слова Гринько о Базилевиче являются по сути простой информацией без каких-либо конкретных примеров. О реальном же участии Базилевича во вредительской деятельности в период его работы секретарем Комиссии и Комитета Обороны Гринько на допросах не показал. Как не назвал он его фамилию в числе заговорщиков и в судебном заседании, приговорившем его (Гринько) к высшей мере наказания.

Особое место в компромате на Базилевича занимают показания Генриха Михайловича Даргольца — бессменного начальника его секретариата. По свидетельству бывшего следователя Бударева, «после ареста Базилевича вскоре был арестован и Даргольц. Оснований к его аресту не было. Каких-либо показаний о его принадлежности к заговору не имелось. Он был арестован просто как секретарь Базилевича и его порученец. Такова тогда была практика. Справка на арест Даргольца не писалась. Вопрос об аресте Даргольца был решен Берия...

По своему характеру Даргольц был очень труслив и слабовольный. Он признал себя виновным и дал показания на Базилевича. Даргольц сидел в одной камере с Хаханьяном»²².

На вопрос прокурора Шаповалова о том, не сказалось ли совместное пребывание Даргольца в одной камере с Хаханьяном на его показаниях против Базилевича, Бударев ответил утвердительно. «Да, это совместное пребывание могло дать подобный результат, так как Хаханьян изобличал Базилевича. Специального задания Хаханьяну относительно обработки Даргольца в отношении его показаний о Базилевиче мною не давалось. Хаханьян же сам по себе был активной фигурой в части изобличения Базилевича...»²³

Небезынтересно знать — а каков был характер взаимоотношений соответственно между Базилевичем и Хаханьяном, Даргольцем и Базилевичем в доарестные времена? Об этом можно узнать из рассказа вдовы Г.Д. Базилевича — Ольги Васильевны. В 1955 г. она говорила, что «Базилевич знал Хаханьяна с 1931 по 1938 г. в связи с их работой в СНК СССР. Базилевич хорошо относился к Хаханьяну, но был близок с ним только по делам службы, в быту с его семьей мы не общались...

Даргольц работал с Базилевичем давно, с 1926 года. Работал он у Базилевича в МВО и в ПриВО секретарем. После назначения Базилевича в Комиссию Обороны он поставил вопрос о назначении туда и Даргольца, заявив: «Если Вы доверяете мне, то я доверяю только Даргольцу». Даргольца я и Базилевич знали как очень скромного и честного человека, что-либо плохого о нем я сказать не могу.

Семьями мы с Даргольцем были также знакомы»²⁴.

В деле имеется протокол очной ставки между Базилевичем и Даргольцем, проведенной 16 января 1939 г. Приведем выдержку из него.

«Вопрос (Базилевичу): Вы вербовали Даргольца в антисоветский военный заговор?

Ответ: Даргольца я в антисоветский военный заговор не вербовал.

Вопрос (Даргольцу):....

Ответ: Из участников антисоветского военного заговора мне Базилевич в разное время назвал Егорова, Павлуновского, Федько, Соколова и Алксниса, но имеет ли он с ними лично преступную связь, Базилевич мне не говорил...

Вопрос (Базилевичу):....

Ответ: Ни с кем из названных Даргольцем участников антисоветского военного заговора я лично преступной связи не имел... Егорова, Федько, Соколова, Алксниса и Павлуновского я Даргольцу, как участников антисоветского военного заговора, не называл и о том, что они являются заговорщиками, я не знал...»²⁵

Здесь, видимо, пора сказать несколько слов о работе секретариата Комиссии (Комитета) Обороны при СНК СССР, дать характеристику его составу. Попутно отметим, что зачисление на работу в секретариат производилось распоряжением Управделами СНК. По состоянию на июль 1935 г. штат секретариата состоял из восьми человек, из которых только четыре являлись оперативными работниками. Еще в конце мая 1935 г. Базилевич написал на имя Председателя правительства (СНК) рапорт, в котором указывал на недостаточный штат своего секретариата, большую загрузку работой его сотрудников и неудовлетворительное их материальное обеспечение. В другом рапорте (в середине января 1936 г.) Базилевич ставил вопрос о необходимости улучшения качества деятельности секретариата и о перестройке работы его аппарата.

Часть предложений Базилевича получила поддержку со стороны В.М. Молотова и была воплощена в жизнь. В частности, штат секретариата вырос вдвое. По состоянию на сентябрь 1937 г. он состоял уже из 15 человек, из которых консультантов и помощников, т.е. лиц, непосредственно прорабатывающих вопросы, было шесть человек. Остальные относились к административно-техническому составу.

Было бы весьма удивительно, если бы следователи НКВД не допросили по делу Базилевича (хотя бы в качестве свидетелей) сотрудников упомянутого секретариата. Нет сомнения в том, что всех их Георгий Дмитриевич сам подбирал в войсках и учреждениях, в военно-учебных заведениях. Или же по его поручению это делал Генрих Даргольц. Ясно одно, что все эти люди должны были быть ему признательны за предоставление возможности проявить свои способности и знания, работая в центральном аппарате.

В архивно-следственном деле Базилевича имеется документ под названием «Акт экспертизы от 10—19.2.1939 г.», составленный работниками секретариата Комитета Обороны при СНК СССР И.А. Сафоновым, Г.П. Лешуковым и Г.С. Глебовым. По замыслу сотрудников НКВД, этот документ должен был стать сильным дополнительным материалом по компрометации Георгия Дмитриевича. Надо сказать, что при составлении акта указанные сотрудники стремились придерживаться принципа «и волки сыты, и овцы целы». То есть в акте отмечается ряд недостатков, притом весьма крупных, в работе секретариата и лично Базилевича, и в то же время там нет прямых указаний на их вредительскую направленность. По своей сути «Акт экспертизы» представляет собой ответы на одиннадцать вопросов, поступивших из НКВД после ареста Г.Д. Базилевича. Среди них были такие: о состоянии контроля по исполнению решений Комитета Обороны, об исправлениях и дополнениях в постановления Комитета Обороны, о подготовке и составлении плана заказов по Наркомату обороны на 1939 г., об укомплектовании кадрами секретариата Комитета и Главной инспекции, о «твердом бензине».

Об истории создания и особенностях работы комиссии, подписавшей названный акт, поведал в середине апреля 1955 г. бывший начальник общего отдела секретариата Комитета Обороны Н.А. Шабельник. С 1931 по 1938 г. он работал в Комиссии, а затем в Комитете Обороны в должности старшего секретаря, помощника консультанта и начальника отдела секретариата.

«Примерно в октябре 1938 г. все начальники отделов секретариата Комиссии⁵ обороны при СНК СССР были собраны т. Молотовым В.М. и он объявил нам, что Базилевич снят с работы секретаря Комиссии. Обращаясь тут же к Базилевичу, т. Молотов сказал: «Вот мы вынуждены были Вас снять с этой работы, так как Вы из-за своей мягкотелости, нерешительности не смогли обеспечить нужной работы». Нам т. Молотов сказал о необходимости развернуть свою работу... В это время была создана комиссия в составе Сафонова И.А., Лешукова Г.П., Глебова Г.С. и других лиц. Был ли я членом комиссии, я не помню, но в работе этой комиссии участие принимал. Комиссия проверила работу Базилевича за весь период его деятельности в Комиссии обороны, т.е. с 1931 по 1938 г. К числу недостатков, вскрытых комиссией в работе Базилевича, относились: исправление Базилевичем отдельных цифр в решениях Комиссии обороны, наличие слабого контроля в секретариате Комиссии обороны за выполнением постановлений Комиссии по химии, неукомплектованность аппарата секретариата Комиссии обороны и другие вопросы. Каждый из работников комиссии по проверке деятельности Базилевича проверял отдельные вопросы и подготовлял заключение по ним. Я занимался указанными вопросами. А Лешуков — авиацией. Глебов — по другим техническим вопросам... Акт был подписан членами комиссии. Кем он был утвержден, я не помню. В числе недостатков, указанных в акте, каких-либо фактов, свидетельствующих о враждебной, преступной деятельности Базилевича в период работы его секретарем Комиссии обороны, отмечено не было»²⁶.

Акт экспертизы, о котором идет речь, почему-то оказался не в деле Базилевича, а в деле Даргольца. Однако это не мешало следователям во время допросов Базилевича свободно оперировать сведениями, содержащимися в нем. В числе обвинений, инкриминируемых Базилевичу, было и положение о «твердом бензине» изобретателей Файнцимера и Симагина. В 1937 г. их арестовали, а само изобретение признали вредным. А раз так, то и содействие Базилевича арестованным изобретателям («проталкивание этой работы») было квалифицировано как вредительство.

Одним из членов комиссии, подписавшим акт экспертизы, был Лешуков Григорий Петрович**. Будучи допрошенным в качестве свидетеля в ходе дополнительной проверки дела Г.Л. Базилевича, он 29 апреля 1955 г. показал военному прокурору подполковнику юстиции Е.А. Шаповалову:

«В октябре 1938 г. по указанию председателя Комитета обороны была создана комиссия в составе Сафонова И.А., Белоусова И.Н.⁶ и меня. Комиссия обследовала работу секретариата КО (Комитета Обороны. — Н. Ч.) по день проверки. В акте были отмечены недостатки работы секретариата КО, который возглавлял Базилевич... Должен сказать, что проверкой работы секретариата КО никаких фактов, свидетельствующим о преступно-халатном отношении Базилевича к своей работе, установлено не было. Указанные в акте отдельные недостатки по работе секретариата КО по своему характеру подлежали устранению в ходе дальнейшей работы и, на мой взгляд, они не могли служить основанием для привлечения Базилевича или Даргольца к уголовной ответственности»²⁷.

Лешуков, естественно, стремится выгородить себя в деле по обвинению Базилевича. А посему он смягчает формулировки и выдает себя при составлении злополучного акта за второстепенного работника. Чего только стоят его слова: «Непосредственное участие в самом составлении упомянутого акта я не принимал, его писали Белоусов или СайОнов, я же потом подписал его...»

Когда же прокурор Шаповалов познакомил его с документами

1939 г., то Лешуков несколько изменил тональность своих ответов.

«Вопрос (Шаповалова): Вам зачитаны показания от 1 февраля

1939 г., которые были даны Вами по делу Базилевича. Подтверждаете ли Вы их и что хотели бы дополнить к ним?

Ответ (Лешукова): Ознакомившись с указанными показаниями, я считаю необходимым заявить, что отдельные недостатки в работе секретариата КО и лично Базилевича, о которых я показывал тогда, действительно имели место, однако мое заявление о вредительской деятельности Базилевича и Даргольца было необоснованным. Допущено оно мною было потому, что Базилевич к этому времени был уже арестован, как якобы враг народа и в условиях тогдашней обстановки я и сделал упомянутый вывод.

Вопрос: Где Вас 1 февраля 1939 г. допрашивали по делу Базилевича и Даргольца?

Ответ: В органы НКВД я на допрос по этому делу тогда не вызывался. Насколько я помню, мне был принесен для подписи по месту службы в Кремле уже написанный полностью протокол допроса, который и был тогда мною подписан...»²⁸

Отметим еще, что относительно «твердого бензина» Файнцимера и Симагина в акте экспертизы было записано, что Базилевич «в секретариате КО активно продвигал эту работу». Так же, как и изобретение Стеженского— пуленепробиваемые баки. А еще он «оказывал большое содействие» автору изобретения но коллоидным пылям Симагину. О том, что Базилевичу были известны данные о «вредительском» характере действий упомянутых изобретателей, в акте не указано. Да и как можно было говорить о вредительской направленности указанных проектов, если они реализо-

вывались Базилевичем только на основании специальных правительственных решений.

Дополнительные сведения по вопросу о производстве «твердого бензина» находим в протоколе допроса свидетеля Н.А. Шабельника.

«Вопрос о производстве «твердого бензина» разбирался в Комиссии обороны много раз. Чем окончательно закончилось это дело, мне неизвестно, но я знаю, что в 1937—1938 гг. изобретателей этого «твердого бензина» Файнцимера и Симагина арестовали и судили. Базилевич, как секретарь Комиссии обороны, естественно, докладывал все материалы, поступившие в секретариат о «твердом бензине», председателю Комиссии обороны т. Молотову, но все решения по этим вопросам принимались не Базилевичем, а Комиссией обороны. Заключения же по этому вопросу (о «твердом бензине») давались также не Базилевичем, а соответствующими ведомствами и наркоматами. То же самое относится и к производству пушек. Должен пояснить, что вообще ни один вопрос не вносился на рассмотрение Комиссии обороны без специальных представлений министерств (наркоматов. — Н. Ч.)...»²⁹

Сталин лично знал Г.Д. Базилевича и ценил его работу на посту секретаря Комиссии (затем Комитета) Обороны при СНК СССР. Как свидетельствует бывший работник этой Комиссии полковник в отставке А.И. Бакулов, в 1933 г. Сталин посетил секретариат Комиссии. Его, естественно, сопровождали Молотов, Базилевич и другие лица. Генсек, являвшийся членом Комиссии, обращаясь к сотрудникам секретариата, заявил следующее: «Работаете вы неплохо. За границей о вас не знают!»

О положительной оценке, данной Сталиным Базилевичу и сотрудникам его аппарата, вспоминает и вдова Георгия Дмитриевича— Ольга Васильевна: «В 1938 году, на даче у тов. Молотова

В.М. тов. Сталин мне сказал: «Знаете ли Вы, какой у Вас муж? Он несет большую ответственную работу». Это сказано было им в присутствии К.Е. Ворошилова, Кагановича, Микояна, Молотова и других лиц»³⁰.

Составим краткую хронику поведения Г.Д. Базилевича на предварительном следствии, сделав выдержки из протоколов его допросов.

«25 ноября 1938 г.

Вопрос (следователя): (об участии в антисоветской заговорщической организации).

Ответ (Базилевича): Я участником заговорщической организации не был.

Вопрос: Ваши сообщники изобличают Вас, как заговорщика. Приступайте к даче показаний.

Ответ: Я сообщников не имел и не имею, и если следствие располагает в отношении меня показаниями заговорщиков, то я эти показания считаю клеветническими³¹.

29 ноября 1938 г.

Вопрос: (с требованием к Базилевичу начать давать показания о своей преступной деятельности).

Ответ: Показаний о своей преступной деятельности я давать не могу, т.к. в антисоветском военном заговоре я не состоял. Хаханьян и Гринько меня оклеветали.

2 декабря 1938 г.

Вопрос: (о необходимости согласия Базилевича с показаниями Гринько)

Ответ: Показания Гринько я отрицаю как клеветнические, антисоветской связи с ним я, как заговорщик, не имел. Показания Гринько о том, что меня с ним, как заговорщика, свел Гамарник, ложны, т.к. я с Гамарником не имел даже частных служебных отношений и его почти нигде не встречал. Только в 1934 году, будучи за границей— проездом через Берлин в Вену, я встретил Гамарника на одной из улиц Берлина, при осмотре города вместе с военным атташе СССР Шнитманом⁷, но и тогда мы с Гамарником разговаривали на улице не более пяти минут. Разговор был около автомашины, на которой мы ездили со Шнитманом.

Вопрос: (о наличии у следствия материалов, изобличающих Базилевича как заговорщика).

Ответ: Материалы следствия я отрицаю потому, что считаю себя невиновным в преступлениях против партии и Советской власти, как заговорщик, изменник и предатель. Я сам разоблачал преступников.

Вопрос: Кого и когда Вы разоблачили?

Ответ: В 1925 году, будучи в Кисловодске, со мной познакомился видный троцкист Осовский, который пытался привлечь меня на сторону Троцкого, для чего вел со мной антисоветские разговоры. По приезде в Москву (я в то время командовал войсками Московского военного округа) разговоры Осовского мною были переданы Наркому обороны Ворошилову, который поручил мне получить от Осовского платформу троцкистов. После нескольких встреч с Осовским в Москве он дал мне троцкистскую платформу для ознакомления на один день. Эту троцкистскую платформу я через Булина, который в то время был начальником политуправления округа, передал в ЦК ВКП(б)...

25 декабря 1938 г.

Вопрос: Работая секретарем Комиссии обороны, Вы могли замечать вредительство в отдельных вопросах обороны и разоблачать вредителей?

Ответ: Разоблачать вредителей и даже замечать вредительство в отдельных вопросах обороны я, работая секретарем Комиссии обороны, не мог.

Вопрос: Почему?

Ответ: Только потому, что аппарат Комиссии обороны состоял из восьми штатных единиц, которых едва хватало для обслуживания заседаний Комиссии обороны, доклада правительству важнейших бумаг и контроля за вынесенными решениями...³³

25 января 1939 г.

Вопрос: (о признании Базилевичем показаний Г.Д. Хаханьяна и Г.М. Даргольца).

Ответ: Хаханьян и Даргольц меня оклеветали. Я никогда не был заговорщиком³⁴».

Полковника Г.М. Даргольца арестовали через три дня после Базилевича, т.е. 26 ноября 1938 г. Ордер же на его арест, подшитый в дело и подписанный Л.П. Берией, был выписан спустя три дня после ареста, т.е. 29 ноября. На первом допросе 30 ноября 1938 г. Даргольц заявил, что он «не враг народа» и что никакой вредительской деятельностью он не занимался. Однако после основательной «обработки» он через несколько дней говорил уже другие слова: «в антисоветский заговор был завербован летом 1936 г. Базилевичем в его кабинете».

Допросов Даргольца, а точнее серии допросов, в декабре 1938 г. было много — в его деле имеется десять протоколов, притом многостраничных и многословных. Были допросы и в январе 1939 г., но их уже стало значительно меньше, нежели месяцем раньше. Что касается очных ставок, то кроме упомянутой с Базилевичем 16 января 1939 г., была с ним же еще одна, но только раньше — 8 декабря 1938 г. А также с арестованным комкором В.Н. Соколовым — бывшим Главным инспектором Комитета Обороны при СНК СССР, состоявшаяся 9 января 1939 г.

На этих допросах и очных ставках Даргольц, послушный воле следователя, заученно утверждал, что Базилевич дал ему в 1938 г., как участнику антисоветского заговора, задание проводить вредительскую деятельность, а именно — «...сорвать работу по размещению оборонных заказов в промышленности на 1939 г.». В чем конкретно заключались эти вредительские действия, в каких отраслях оборонной промышленности планировались и проводились они, — о том Даргольц не показывает. Видимо, у него самого (да и у следователя тоже) фантазии на такие подробности просто не хватило.

Даргольц также показал, что Базилевич в 1937 г. скрыл факты вредительства со стороны маршала Егорова — председателя комиссии по технике особой секретности (ТОС), умышленно не поставив перед правительством вопрос о срыве работы указанной комиссии. А еще, по утверждению Даргольца, Базилевич, следуя указаниям Егорова, без всяких на то оснований прибавил к контрольным цифрам финансирования Наркомата обороны 2,5—3 миллиарда рублей с вредительской целью омертвить эти государственные средства, так как было ясно, что Наркомат не сможет реализовать все средства, отпускаемые ему.

По словам Даргольца, Базилевич, говоря с ним о командарме Федько, во-первых, назвал его участником военного заговора, а, во-вторых, дал указание не контролировать последнего в вопросах выполнения постановлений правительства (каких именно постановлений, Генрих Михайлович не назвал). Он также утверждал, что от Базилевича ему стало известно еще об одной вредительской акции секретаря Комитета Обороны — тот вместе с начальником ВВС РККА Я.И. Алкснисом самовольно изменял и дополнял отдельные решения правительства по вопросам авиации. Разумеется, в пользу «врага народа» Алксниса.

На вопрос следователя — а кто же возглавляет антисоветский военный заговор — Даргольц ответил, что Базилевич об этом ему ничего не говорил и даже на специально поставленный вопрос на эту тему он под благовидным предлогом ушел от ответа. Генрих Михайлович подробно говорил о вредительской деятельности Базилевича и других военачальников Красной Армии. Не менее красноречиво повествует он о своей собственной работе по подрыву оборонного потенциала государства и боевой мощи РККА. Например, показал, что во вредительских целях он «перестал контролировать представление наркоматами материалов и докладов по исполнению важнейших решений Комиссии обороны по срокам». К числу сорванных им решений правительства Даргольц относил следующие: по модернизации истребителя «И-16», по закупке за границей моторов марки «Рено-Кодрон», по модернизации и поставкам в ВВС РККА самолетов «СБ» и «Д-3», о затяжках производства артиллерийской системы «Ф-22», 152-мм гаубицы, 76-мм полковой пушки, снарядов из сталистого чугуна и др.

Чего только не насочиняли Даргольц со своим следователем. Например, что Базилевич, преследуя вредительские цели, нередко вместо важных вопросов докладывал членам правительства СССР и его председателю В.М. Молотову второстепенные, не первой срочности. Генрих Михайлович во всех своих показаниях старательно «топит» своего бывшего начальника и в то же время всячески стремится приподнять роль и значимость собственной персоны. Вот

одна из таких попыток: утверждал, что когда Базилевич в 1938 г. пытался сорвать разработку плана на 1939 г., то он, Даргольц, якобы по собственной инициативе, воспользовавшись уходом Базилевича в отпуск, начал сам составлять упомянутый план.

В целом же показания Г.М. Даргольца производят впечатление весьма путаных и противоречивых, а посему малоправдоподобных. Судите сами: то он утверждает, что о личной преступной связи Базилевича с заговорщиками ему вообще неизвестно, то говорит, что он сам, исходя из отдельных обстоятельств и деталей, сделал вывод о связях Базилевича с заговорщиками. В другом месте он показывает, что не спрашивал своего «шефа» о его связях с другими заговорщиками, а тот, в свою очередь, ничего ему об этом не говорил. Наконец, он свидетельствует, что ему от Базилевича стали известны участники военного заговора— комкор В.Н. Соколов, командарм 2-го ранга Я.И. Алкснис, Маршал Советского Союза А.И. Егоров, а также Н.П. Павлуновский — начальник мобилизационного отдела Наркомата тяжелой промышленности СССР. Между тем как на допросе 22 декабря 1938 г. он утверждал, что ему лично неизвестно о преступных связях Базилевича с названными лицами. Вот и пойми, где тут правда, а где ложь...

Но сколько веревочке не виться... На заседании Военной коллегии 28 апреля 1939 г. Даргольц заявил, что виновным себя не признает и от показаний, данных им на предварительном следствии, он отказывается как от ложных, полученных от него путем физического воздействия. Вместе с тем из протокола судебного заседания видно, что издерганный и запуганный следователями Даргольц так и остался «немножко беременным» — отказавшись от ранее данных им показаний, он, казалось бы вопреки здравому смыслу, продолжал числить себя членом заговора, куда был вовлечен Г.Д. Базилевичем. Однако при этом он утверждал, что «никаким вредительством не занимался, не имел ни единого партвзыскания, никаким колебаний и всегда активно боролся и буду бороться за генеральную линию Ленинско-Сталинской Коммунистической партии большевиков.

За работу в секретариате Комитета обороны я в 1938 году поощрен т. Молотовым легковой машиной.

Сам я рабочий-токарь по металлу. Родился в Енисейской тюрьме в семье рабочих, профессионалов-революционеров. Отец и мать большевики с 1904 г. В ряды РККА поступил добровольцем в 1919 г., участник ряда боев до мая 1921 г.

И вот в 1938 г. мне предъявляют чудовищное обвинение врага народа.

Еще раз заявляю и буду всегда заявлять, что я абсолютно ни в чем не виновен, что данные мною показания вынуждены и ложны от начала и до конца, что я оговорил, что я вынужден методом следствия оговорить себя и Базилевича.

На заседании Военной коллегии 28 апреля с.г. я отказался от всех своих показаний, данных следствию, и пытался суду рассказать о методах следствия, но суд занимался мною две минуты.

На меня нет никаких материалов и никаких показаний, кроме данных лично мною ложных показаний. Названный мною вербовщик Базилевич Г.Д. на очной ставке и на суде от меня отказался.

Все перенесенное мною ничуть не поколебало мою веру в силу и мощь Ленинско-Сталинской партии большевиков.

Прошу Прокурора Союза ССР дать указания о разборе моего заявления и о пересмотре моего дела.

Мой адрес: Бухта Нагаево, Берелех, прииск «Фролы»³⁵.

Наказание Г.М. Даргольц отбывал на Колыме (Северо-Восточные лагеря), где и умер 15 ноября 1941 г.

После непродолжительного пребывания Базилевича в ведомстве Берии ему стало казаться, что все бывшие сослуживцы, подчиненные и просто знакомые, оказавшиеся в камерах и изоляторах НКВД, стараются всячески его оклеветать (примеры Даргольца, Хаханьяна, Гринько). Хотя на самом деле это было несколько иначе, ибо со стороны отдельных арестованных высших командиров РККА были попытки защитить честное имя Г.Д. Базилевича. Расскажем об одном из них.

В трагедии под названием «Дело Базилевича», поставленной режиссером Л.П. Берией, есть один важный персонаж — Главный инспектор Комитета Обороны комкор В.Н. Соколов. Его показания для Базилевича были очень важны, ибо Владимир Николаевич Соколов в ходе следствия сделал попытку облегчить его участь, отрицая связь с ним по заговору. Именно поэтому эти показания приобретали для Базилевича характер если не главных, то далеко и не второстепенных. Подчеркнем при этом, что должность Соколова была самостоятельной, с непосредственным подчинением Председателю СНК СССР В.М. Молотову. В его обязанности и возглавляемого им небольшого аппарата входила проверка своевременного исполнения наркоматами и другими ведомствами постановлений Комитета Обороны. Ранее эти функции исполнял секретариат Комиссии Обороны во главе с Г.Д. Базилевичем.

Ранее служба комкора В.Н. Соколова в основном проходила в военных округах. Приведем краткую биографическую справку о нем. Родился он в 1896 г. в г. Саратове в семье народного учителя. После окончания гимназии поступил учиться в Саратовский университет. В 1915 г. призван в армию рядовым. В 1916 г. окончил ус-

коренный курс Александровского военного училища. Участник Первой мировой войны, воевал в Галиции. Последний чин и должность в старой армии— подпоручик, командир роты. После Февральской революции 1917 г. работал в Саратове. Член ВКП(б) с февраля 1917 г. В Саратове занимал должности: член военного комитета гарнизона, член губисполкома, секретарь и председатель военной секции городского Совета, военный руководитель района, член Саратовского комитета партии.

В Красной Армии с мая 1918 г. Участник Гражданской войны на Уральском фронте. В годы войны исполнял обязанности Саратовского губвоенкома, командира отдельной Саратовской бригады, начальника оперативного отдела Регистрационного управления Полевого штаба Реввоенсовета Республики, помощника и заместителя окружного военного комиссара Приволжского военного округа.

После Гражданской войны был помощником командующего войсками Московского и Северо-Кавказского военных округов. В 1925—1927 гг. — слушатель Военной академии имени М.В. Фрунзе. В 1927—1937 гг. — командир 2-го стрелкового корпуса, начальник Управления по войсковой мобилизации и укомплектованию Главного управления РККА, начальник штаба Сибирского военного округа, заместитель командующего войсками Кавказской Краснознаменной армии и Закавказского военного округа. В апреле 1937 г. откомандирован в Комиссию Советского Контроля при СНК ССССР на должность руководителя группы военного контроля. При образовании Главной инспекции Комитета Обороны при СНК СССР был утвержден ее руководителем. В начале ноября 1938 г. по политическому недоверию был уволен в запас. Арестован 14 ноября 1938 г., за девять дней до ареста Базилевича.

Знакомство с его архивно-следственным делом показывает, что на первых допросах Соколов отрицал какое-либо свое участие в военном заговоре, заявляя, что антисоветской деятельностью он никогда не занимался. И только три недели спустя, на допросе 8 декабря 1938 г., он дал утвердительный ответ на вопрос о своем участии в заговоре, указав, что в него он был завербован в 1933 г. И.И. Смолиным — командующим войсками Кавказской Краснознаменной армии. Однако при этом Владимир Николаевич почему-то заявил, что «эта вербовка была предварительной, а в действительности в заговор меня вовлек Левандовский*...»³⁶

Вопрос о «преступной связи» Соколова с Базилевичем возник после показаний Г.М. Даргольца, утверждавшим о наличии таковой. Соколов же, в свою очередь, утверждал обратное. «Приведем фрагмент из протокола очной ставки между В.Н. Соколовым и Г.М. Даргольцем, состоявшейся 9 января 1939 г.

«Вопрос (Даргольцу): Вам было известно об участии Соколова в антисоветском военном заговоре?

Ответ: В 1938 году мне от секретаря Комитета обороны комкора Базилевича стало известно об участии Соколова — бывшего тогда врид Главного инспектора Комитета обороны в антисоветском военном заговоре.

Вопрос (Даргольцу): В связи с чем назвал Вам Базилевич Соколова как участника антисоветского военного заговора? Расскажите подробнее.

Ответ: В начале лета 1938 года я беседовал с Базилевичем в его служебном кабинете, зайдя к нему по некоторым служебным вопросам. В разговоре мы коснулись вопроса о том, что Соколова не утверждают в должности Главного инспектора Комитета обороны. Базилевич высказал мысль, что это связано с прошлой работой Соколова в Московском округе.

В дальнейшем разговоре о Соколове Базилевич, с которым я был связан по антисоветской работе, сообщил мне, что Соколов входит в состав антисоветской организации. Более подробно на эту тему Базилевич мне на сказал.

Вопрос (Соколову): Откуда Базилевичу было известно о Вашем участии в антисоветском военном заговоре?

Ответ: Я этого объяснить не могу. С Базилевичем я по антисоветской работе связан не был. Что касается мотивов неутверждения меня в должности в Комитете обороны, я точно сказать это не могу, но полагаю, что в ЦК уже было известно о моем участии в антисоветском заговоре.

По прошлой моей работе в Московском округе я уже показывал, что работал вместе с Мураловым⁸.

Повторяю, что я являлся участником антисоветского заговора, но ни с Базилевичем, ни с Даргольцем связан не был»³⁷.

В своих собственноручных показаниях В.Н. Соколов называет ряд лиц, причастных к троцкистской группировке Муралова, однако при этом он Базилевича не упоминает. Как не называет он его и среди лиц, известных ему от Б.М. Фельдмана в качестве военных заговорщиков.

Показывая о своей «вредительской» работе в Комиссии Советского Контроля и в Главной инспекции Комитета Обороны по срыву контрольной работы по исполнению принятых постановлений, Соколов ни слова не говорит о причастности Базилевича к этим действиям. Характерной особенностью показаний В.Н. Соколова в связи с делом Г.Д. Базилевича является и то, что он признает себя виновным и ответственным в срыве им лично проверки таких важных постановлений Комитета Обороны, как: о производстве крупнокалиберных морских снарядов, о строительстве производственной базы для танков и техники особой секретности (ТОО), о работе комиссии, возглавляемой маршалом А.И. Егоровым, о внедрении иностранной техники и др., то есть именно того, в чем как раз и обвинялся Г.Д. Базилевич.

А если это так, то тогда упомянутые обстоятельства по делу Соколова подтверждают не только полное несоответствие показаний Г.М. Даргольца о связи Базилевича с Соколовым по делам заговора, но и свидетельствуют о необоснованности обвинения Базилевича в срыве им контрольной работы за исполнением постановлений Комитета Обороны по названным выше вопросам.

Расследование дел по обвинению Г.Д. Базилевича и В.Н. Соколова шло фактически параллельно. И судили их с разницей в полтора месяца. 14 апреля 1939 г. дело Соколова было рассмотрено Военной коллегией под председательством армвоенюриста Ульриха. Владимир Николаевич в судебном заседании виновным себя признал и показания свои, данные на предварительном следствии, подтвердил. За что и получил высшую меру наказания в виде расстрела.

В суммарно-укороченном виде, можно сказать в окончательном варианте, все рассмотренные выше «прегрешения» Г.Д. Базилевича были представлены в обвинительном заключении, текст которого приводится ниже:

«Утверждаю»

Зам. начальника ГУГБ НКВД комиссар гос. безоп. 3 ранга (Кобулов)

«» февраля 1939 г.

«Утверждаю» Зам. Прокурора Союза ССР

армвоенюрист

(Розовский)

«» февраля 1939 г.

ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

по следственному делу № 21514 по обвинению Базилевича Георгия Дмитриевича в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 58 п.1 «б», 7, 11 УК РСФСР.

В процессе следствия по делу антисоветского военного заговора, была установлена причастность к заговору секретаря Комитета обороны при СНК СССР — Базилевича Георгия Дмитриевича.

На основании этих данных последний был арестован 23 ноября 1938 г. Особым отделом ГУГБ НКВД СССР.

В процессе следствия установлено, что Базилевич Г.Д. является активным участником антисоветского военного заговора и, будучи связан по преступной работе с Тухачевским и Гамарником, проводил вредительскую работу в секретариате Комитета обороны при СНК СССР, где работал секретарем с 1931 по 1938 год. Покрывал вредительские действия врагов, орудовавших в НКО и промышленности, срывавших выполнение правительственных решений по обороне Союза ССР (л.д. 75—79. 84—87, 88—101).

Базилевич лично вербовал в заговорщическую организацию новых участников (л.д. 89).

В преступной деятельности, проводимой Базилевичем, как участником антисоветского военного заговора, таковой изобличается показаниями арестованных заговорщиков — Гринько— бывшего наркома СССР, Хаханьяна — бывшего члена Военного совета ОКДВА и Даргольца — бывшего порученца Базилевича.

Гринько на следствии показал:

«Связь с Базилевичем, который обычно информировал меня о решениях Комиссии обороны не только в части, касающейся наркома, но и шире. Свел меня с Базилевичем Гамарник в начале 1937 года, как участником заговора» (л.д. 74).

Хаханьян на допросе показал:

«Базилевич известен мне, как участник антисоветского военного заговора, от Тухачевского, с которым он был связан по преступной работе. В начале 1936 года я по заданию Тухачевского установил с Базилевичем прямую заговорщическую связь.

...После установления преступной связи с Базилевичем... мы договорились с ним о том, чтобы контактировать свою вредительскую работу, направленную к тому, чтобы ход оборонных мероприятий докладывать правительству в извращенном виде...» (л.д. 105).

Арестованный Даргольц показал:

«Работая совместно с Базилевичем с 1924 года вначале порученцем, а впоследствии в Комиссии обороны, Базилевич ко мне относился хорошо и мне доверял. Он неоднократно высказывал свои недовольства на свое положение в армии и на политику партии. В одном из таких разговоров в кабинете Базилевича летом 1936 года он мне рассказал, что в армии существует конспиративная военнозаговорщическая организация, которая ставит своей целью свержение Советской власти и руководство ЦК и предложил мне войти в эту организацию, на что я ему и дал свое согласие» (л.д. 110).