Удержать престол

Глава 13

15–16 октября 1606 года.

— Ну! И отчего ты плачешь? — спросил я Ксению.

Никогда такого не было и вот опять. Не припомню, чтобы после ночи со мной, смею надеяться не самой неумелой ночи, женщина рыдала. Уверен, что с моими физиологическими особенностями все не плохо, в конкретно мужской их составляющей. Со знаниями и умениями близкого общения с женщинами так же не могло быть столь ужасно, чтобы жена горькими слезами залила подушку.

Не любим? Может в этом причина? Так, вроде бы в этом времени любовь в отношении супругов дело второстепенное. Тут по любви замуж не выходят и почти всегда не женятся. Тогда что же?

— Срамота та какая! — всхлипывая, сказала Ксюша, закрывая лицо ладонями.

Вот те ж на! Стыдно ей! А я уже чуть ли не рожать комплексы начал. Ну, да, как бы… Накипело… Дал волю безудержной страсти. Для прошлой жизни, творили не то, чтобы разврат, так «развратик». Для этого времени, наверняка, лишку хватил.

А что видела ранее Ксения Борисовна? Мое пыхтящее тело на себе? Прошлый владелец организма вряд ли думал о том, чтобы и женщина «проснулась», что-то почувствовала, кроме запаха мужского пота. А больше у нее никого и не было. То, что Ксюша была с Мосальским, неправда. Под теми пытками, которыми подвергся этот человек прежде, чем умереть, не врут, даже сильный мужчина в таком состоянии просто не умеет врать и юлить.

— Помиж любимыми срамоты нет! — заявил я, поглаживая бархатистую кожу женщины. — А ноги… побрей, прошу тебя!

Ксения Борисовна так же не отличалась гладкостью ног, но… почему-то в этот раз меня это так не раздражало и не бесило, как в случае с Мариной Мнишек. Вместе с тем, всегда любил в женщинах ухоженность, в меру, основанную на природной красоте, а не на профессионализме хирурга и косметологов.

— Сдались тебе ноги! Да мне соромно так, что и на исповеди постесняюсь рассказывать! — рыдание прекратилось, а стали появляться нотки властности.

— О таком только меж супругами и может быть разговор, — улыбнулся я, наконец, поняв причину горьких слез.

— Вот еще! Говорить об этом! Да мне страшно вспоминать! — начала разъяряться Ксения.

— Ну, тогда освежим память! — сказал я, и стал целовать спину Ксении, разворачивая ее лицом к себе.

Обнаженная молодая женщина, красивая с очень правильными, в моей системе координат, формами, не поддавалась, сопротивлялась не хотела разворачиваться. Как же я люблю такие игры, особенно, если они наполнены наивностью, искренностью.

— Димитрий, ну не надо! — начала протестовать Ксения.

Так себе протест. Знаю я, что могло бы последовать, если я остановлюсь и скажу, мол, не надо, так не надо. Это же обида. Так что… поцелуй в шею и…

То ли воздержание так меня подвигло на подвиги, может и организм, что мне достался и который я неусыпно развиваю, был больше приспособлен для похоти, чем для чего иного, но всю ночь и вот сейчас еще и утро я был неустанным и похотливым.

Не влюбиться бы, а то когда кровь у мужчины с низа живота возвращается домой, в голову, часто по дороге набирается таких глупостей, что не замечаешь, как становишься другим, и у тебя множатся слабости.

— Веди себя хорошо! Через дня две-три седмицы буду! — сказал я, поцеловал в губы жену и поспешил удалиться.

Не хотелось новой порции про то, что нельзя вот так предаваться похоти. Можно! Еще как можно! И, уж, тем более, с женой!

— Лука, что срочное имеешь? — спросил я на ходу, по дороге к своему кабинету.

— Есть, государь. Обоз из Сибири пришел, соболей и иной рухляди полный, прибыл и крымский посол, что ранее, еще Борисом Федоровичем засылался… — перечислял Лука.

— Ничего срочного нет! — прервал я его. — А коли, что и будет, так в Преображенском я.

Кому скажи, что я в Преображенском, так и не поняли бы, не было такого села, но теперь есть и получило название то, что было бы при Петре Великом. Но Лука был в курсе таких дел и карту московского воеводства, постоянно мной дополняемую, он изучил. Не даром же Лука послал людей посмотреть на чудо-песок, который я обозначил на карте в районе реки Гусь.

Стекольного производства нужно столь много, что и в Можайске и на берегу реки Гусь, везде нужно создавать мануфактуры.

А вообще, как мне казалось, в этом времени заниматься бизнесом просто, и почти без рисков. Это в будущем столько много предложений и изобретений, что чем-то заниматься опасно из-за конкуренции. А кто в этом времени будет конкурировать со стекольным производством? Никто. Будет ли спрос? Еще какой! Если делать оконное стекло, то боярские усадьбы быстро остеклятся, не говоря уже про зеркала.

Сложности? Есть и не мало, но все типичное: нет мастеров, нет традиций данного ремесла, нет технологий. По мастерам — найдем, обязательно. Не верю я в то, что в той же Богемии у всех стекольщиков дела идут в гору. Традиции наработаем или украдем. Технологии создадим. Есть я с малым, но понятием что должно получиться в итоге, будут мастера, уверен, что и научники появятся. Тот же Маслов — загадочная личность, по-моему, так и гений ломоносовского пошиба. Пьяница только. Так что дерзаем и двигаем прогресс.

Еще ранее я задумался о том, где мне брать розмыслов — инженеров. Нужны люди, которые хоть немного, но способны воспринимать технологические новшества, а еще лучше, учитывая то, что я не специалист в чем-либо, совершенствовать предложенные технологии, составлять пазл, когда в итоге получается нечто удобоваримое.

И где таких брать? Казалось, что и негде. Но это на первый взгляд человека, который еще не проникся эпохой. Это в будущем инженер-электрик не будет понимать ничего из работы инженера-механика, или почти ничего. В этом же времени нет специализации, или почти нет. Столь мало мастеров и технологий, что любой розмысл-мастер будет хоть немного, но разбираться во всем.

К этому мнению я пришел, когда познакомился с личными делами мастеров Пушкарского приказа. Андрей Чохов развел столь бурную деятельность, что его подопечные-подчиненные занимаются чуть ли не всем. Да, основное занятие — отливка колоколов. Но это дело Андрей Чохов, отчество которого никто не знает, поручил Игнатию Шпилину. Игнатий Максимов сын, между прочим парень лет семнадцати, льет колокола для монастырей и уже выстроилась очередность. Чохов ему помогает, но не более того. Из тех, кто еще занимается пушками, основным является Проня Федоров. Есть еще и Анисим Михайлов, которого считают чудаком и изрядным выдумщиком. Он работал в Пушечном приказе только два года и за это время изобрел переносный лафет, маскировочную сеть и много чего. Но… не сработался с Чоховым. Такого «Кулибина» я вызвал из Углича. Уж не знаю, что он там делал.

И мало того, что эти люди занимались чем-то смежным с литьем пушек, они еще и измысливали разные конструкции. Мне стало известно, что три из пяти водяных мельниц Строгоновых были построены при участии мастера из Пушечного приказа Алексея Никифорова. А это уже совсем иная сфера деятельности. Но умный человек, обладающий техническим складом ума, может многое и не только в своей области знаний.

Чохова на месте не было, он отправился в Белозерский монастырь и там смотрел за выполнением заказа по отливу колоколов. Можно было с ним встретиться и ранее, но не срослось. Ничего, посмотрим еще на бизнесмена, а пока я решил не выдергивать мастера, чтобы не ссориться лишний раз с церковниками. Это же может и хай подняться, если колокола не будут отлиты, а я для иных нужд отзову исполнителя.

Но вот других учеников уже зарекомендовавшего себя мастера Андрея Чохова я прибрал с собой.

Вот и отправились большой компанией, десять человек, посмотреть на отстраивающееся село Преображенское. Если ученые мужи в числе трех, включая «страдальца» Маслова, ехали во второй карете, то четверо пушкарских розмысла в крытой телеге.

Ученым людям почет уже за то, что они носители знаний. Ну, а розмыслы-инженеры пусть докажут свою полезность. Пока пушкарские мастера для государства, в последние годы, ничего толком и не сделали. Лишь одна мортира увидела свет, названная в мою честь «мортира Димитрия Иоанновича» [в РИ «мортира самозванца»]. И все. Одно орудие за шесть лет! И все получают жалование. Так отчего мне уважать и любить пушкарей? За то, что они, пользуясь державными ресурсами, отливают колокола монастырям и храмам? Нужное дело, но церковь точно не бедствует, могла бы и проплатить материалы.

— О, майн гот! — восхитился Никита Ермолов, рассматривая масштабы строительства.

— Ты это брось, кабы я более не слыхал «готов» никаких. И вовсе, православным на двадцать долей больше остальных жалование положу! — сказал я, краем зрения заметив, как ухмыляется и злорадствует Маслов.

Этот пьянчуга, успел вновь стать православным, а ранее не подцепил на себе заразу европейскости, а вот его коллеги — те еще более европейцы, чем иные немцы по рождению.

— Прошу простить меня, государь-император! — Ермолов поклонился.

Вот загнул бы матюга с русским изгибом, так я и не обратил бы внимания, а так… Нет, от какого англичанина, голландца — пожалуйста, а когда русский человек… Да, я ретроград!

А матюгнуться было чего, от масштабов. Сотни три человек, а то и все четыре, словно мураши работали. Груды стройматериалов, доски, бревна, веревки, камни, кирпичи — это создавало панораму сродни строительству Вавилонской башни. Но строили всего-то казармы. Почти что казармы — строения для компактного размещения двенадцати человек, более вольготного проживания двух человек и почти что шикарного, с двумя комнатами, для одного.

Десять таких строений и еще дом для командного состава роты-сотни располагались кругом, соединялись частоколом. Внутри круга была небольшая тренировочная площадка с перекладинами, брусьями, лестницами, канатами, скамьями для пресса, был плац и чуть в стороне песок для отработки приемов рукопашного боя.

В каждом из строений, как не трудно догадаться, располагался десяток воинов, с двумя старшинами и десятником — прапорщиком.

Да, я подготовил черновой вариант Устава. И в нем стал прописывать звания. Пока через черточку и подбирая названия славянского происхождения без майоров, да лейтенантов, хотя и без заимствований не обошлось.

Звания начинались с воина-рядового, потом был старший воин-старшина, десятник-прапорщик, так как каждый десятник будет иметь свой, пусть и небольшой, но флаг, с тем взглядом в будущее, когда десятки перерастут в сотни-роты, или более того, в полки. Полусотенные головы становились порутчиками, именно так, через «т». После шел сотенный-капитан, и тут я не придумал, как заменить, ну, и далее: подполковник, полковник, младший воевода, старший воевода, наказной воевода и головной воевода.

Я посчитал, что введение перечисленных званий придаст армии более четкую систему подчинения, нанесет удар по местничеству и молодые таланты смогут прорваться через стену традиций и запретов. Та система, когда присутствует необходимость назначения командовать войсками человека только потому, что он знатный — она явно ущербна. Да, есть Скопин-Шуйский, который, пусть пока и в незначительном деле, но проявил себя, при этом самый знатный из бояр, но много обратных примеров. Теперь даже Рюриковичу, или Гедыминовичу, да хоть и Чингизиду, нужно сперва выслужиться, прежде, чем получать в подчинение тысячи воинов.

Пусть пока эта система апробируется только на гвардии, но будет сила, которая всегда станет рядом со мной, и можно вводить и более глубокие законы, в том числе и в других войсках.

— Что скажете? — спросил я свою свиту из розмыслов и учителей.

— Не видал столь много людей на строительстве, — сообщил мне розмысл Григорий Наумов.

— Что ответишь, Прокопий Петрович? — спросил я полковника Преображенско-Семеновского полка, одного из братьев Ляпуновых.

Я перебирал много имен, решая, кого именно поставить во главе будущей гвардии. Этот человек должен отвечать рядом качеств. Прежде всего, полковник гвардии не может быть тем самым «ретрогадом», которым я себя в шутку назвал ранее. Инновационные методы обучения личного состава, тактики и уставные взаимоотношения, психологическое, патриотическое воспитание — это все то, что будет новым, ранее не используемым. Кроме того, командующий гвардией обязан иметь опыт военных действий и быть хорошим организатором, обладать авторитетом.

В таком ключе я рассматривал Ефима Бутурлина, но этот человек с закостенелым устаревшим взглядом на военное дело. Пожарский показался мне неплохим организатором, но негибким. Тем более, что для него, как для князя, подобное назначение могло показаться уроном знатности, если не чести. Князь станет воеводой в Москве. Были и другие кандидаты, но остановился на Прокопии Ляпунове. И то, пришлось не один час рассказывать ему, какой я вижу гвардию и какую роль она может сыграть в будущих раскладах. Более того, я сам себя назначил младшим воеводой сторожевых войск — так называлась гвардия.

— Скажу я, государь-император, что, коли серебро есть, так и Вавилонскую башню отстроить можно. Прости Господи за гордыню мою, — Ляпунов перекрестился.

— А печи успевают ладить? — спросил я.

— Так не везде, государь, кирпича мало, да и умельцев всего-то с десяток. Каменки ладят на зиму, да трубы свинцовые выводят во двор, — отвечал Ляпунов.

Это, конечно, было плохо. И свинцовые трубы не есть хорошо, в их теплоотдаче я сильно сомневался. Сомнения были и насчет печей-каменок. Сложить из камней очаг казалось не менее сложным, чем добротную печь и только из-за дефицита кирпича приходится строить, чтобы по весне ломать и отстраивать новое. Но не отходить же от русской древней забавы строить так, чтобы после ежегодно перестраивать. Тут такие древние традиции, что в веках жили и до двадцать первого века доживут.

— Не можно нам еще год ждать. Учить недорослей нужно, кабы через год, может, два, были воины, что смогут стоять в ратном поле и не попахивать портками, — сказал я, и присутствующие рассмеялись.

Упоминание грязных от страха штанов вызвало всеобщее веселье.

— Пошли! — сказал я и первым, лишь пропуская вперед охрану, направился в сторону реки Яузы.

— Вот тут, — я указал на реку. — Нужно сладить водяное колесо, кабы поставить оружейную мастерскую. Там, далее, ставить кирпичную мануфактуру, она уже есть, привлек я сюда гончаров. Токмо что-то не ладится у них.

— Прости, государь, а сколь много мануфактур ты измыслил повелеть поставить? — спросил Маслов.

— Кирпичную, оружейную, мельницу, мануфактуру, кабы черепицу ладить, бумажную, суконную, — стал перечислять я.

— Три года и мануфактуры смещать придется на пять-шесть верст, — после небольшой паузы, сказал Маслов.

— Отчего же? — с неподдельным интересом спросил я.

По моим расчетам, место удобное: рядом и с Немецкой слободой, где могут жить некоторые мастера, что будут в будущем работать на мануфактурах, да под защитой сторожевого полка. Лучшее место сложно придумать. Лес, опять же есть в изобилии.

— Я сосчитал, на глаз токмо, сколь много леса уйдет на то, кабы построить все строения. А еще и церковь нужна, позже и конюшни, амбары и склады и для воинства и для мануфактур. Лес тут добрый, но через три года станут валить деревья за три версты. Там, — Маслов указал рукой в сторону от реки. — Овраг и топь. Можно ее засыпать, но вельми большая, много сил уйдет. Так что лес валить и тягать сюда сложно будет, отчего строительство и работа мануфактур станет. Да и так, как лес тут вырубают… никаких деревьев не напасёшься. А еще паводком снесет тут водяное колесо.

Все, в том числе и я, пристально посмотрели на Ивана.

— Так и измысливайте разом, а тебе, Иван Макарович, велю сосчитать все, — я улыбнулся.

Вот для такого и брал я с собой эту ораву нахлебников, чтобы макнули меня в невежество и глупость. Пусть. Царю не престало все знать и уметь. Для того есть и вот эти люди.

— Вот, Прокопий Петрович, — я обратился к Ляпунову. — До зимы, пока строить еще можно будет, Иван Макарович Маслов у тебя останется. Ты ему токмо хмельного не давай. На то моя воля и осерчаю, коли ослушаешься. А так разумен он и подскажет много нужного.

После мы всей компанией пошли в почти что дворец, пусть и деревянный. Я не стал отчитывать Ляпунова, что он не только отгрохал себе терем, но и много ресурсов отвлек на создание разного рода великолепия дома. Резные ворота, украшенные ставни, даже цветные стекла были в этом тереме. Я не говорил о том, что полковник гвардии должен оставаться аскетом и жить в землянке, пусть у Ляпунова будет большой дом, который, я у него временно, но забираю.

Именно тут будет трудиться эта компания, которую я привез с собой. Два месяца им на хоть какие-то изыскания. Я предоставлю то, что знаю из технологий, а они, вроде бы как умные и разумные, должны методом проб и ошибок практически проработать технологию и предоставить мне предложения по ее внедрению.

Получалась своего рода «шарашкина контора» или исследовательский центр. Пусть условия и для проживания и для работы не очень, всем этим людями и научникам и розмыслам придется ютиться в тереме полковника, как еще и их охране, но и награды будут. Не поскуплюсь, если хоть что-то додумают и доведут до ума.

— Вот тут, — я показал на одну из папок. — То, как делать силикатный кирпич. Это песок девяносто долей, может чуть более, или менее того, и известь. Нужно смешать, добре смешать, пока известь не погасится, не растворится, после выложить все в формы… там парсуна есть, какие формы могут быть, я рисовал. После протрясти два-три часа и придавить все грузом большим и ровным. Обжигать при небольшом жаре. Кирпич не должен рассыпаться в руках и от малых ударов. Делать его в локоть величиной, не меньше.

Все с удивлением смотрели на меня. Наверняка то, что я говорил не вязалось с образом государя. Не царское это дело — кирпичами заниматься. Вот только, такие кирпичи многим быстрее в производстве, они позволят возводить нужные строения и меньше использовать лес. Кроме того, как только наладится производство огнестойкого строительного материала, последует указ, по которому все сгоревшие строения в Москве следует отстраивать только с использованием кирпича, или, по крайней мере обкладывать им снаружи деревянный сруб.

Пожары — это бич этого времени, впрочем, далеко не единственный. Москва уже сгорала полностью, потом исчезал вокруг столицы лес, пусть и восполняемый ресурс, но уже приходится идти за деревом за пять-десять верст от города, а ведь газового центрального отопления нет. И куда смотрит ГАЗПРОМ, если в Москве газа нет?

— Вот в этих бумагах то, что еще нужнее для нашей державы, — я похлопал ладонью по папке. — Нужно дробить в муку камень и известь. Те кирпичи, что не удались, такоже пойдут туда. Известняк и глину нужно обжигать в очень жарких печах, чуть менее, чем плавится железо. После должны появиться маленькие комки, которые размельчать. И это будет скрепляющий кирпичи раствор, куда добавить воды, песка. На три ведра песка ведро того состава, что из печи, да ведро воды. Все смешать и класть кирпич.

Фух! Прямо утомился объяснять. Вот как пояснить про цельсии, или кто поймет слово «гранула»? А цемент, если получится производить хоть и малыми количествами — это сильное подспорье для строительного бума. Думаю, что такое производство может стать и дешевле современного раствора, когда мешают навоз с глиной, да бьют невообразимое количество яиц. Или как тут это делается?

По крайней мере, даже с учетом чуть большей стоимости строительства из силикатного кирпича и при том, что у него чуть меньший коэффициент удержания тепла, все окупается уже тем, что уменьшается вероятность пожаров. Хотя пожарную службу нужно создавать, да проверять, где и в каком состоянии находятся места борьбы с пожарами с топорами, баграми, ведрами, да песком.

— И вот, — последняя папка легла на стол. — Тут домна, нужен булат и свиное железо [сталь и чугун].

Как выглядит мартеновская печь знаю. При подготовке бумаг и мозговом штурме при спорах с самим собой, я уже понял, не такой уж и профан: кроме военной службы, еще и какую-то жизнь прошел. Был я некогда в Жлобине у своего боевого товарища, но по некоторым служебным делам. Там… представьте себе, был целый состав с металлоломом, где попадались, и довольно часто, артиллерийские снаряды [чуть приукрашенный реальный эпизод про снаряды]. Вот меня, как, так сказать, специалиста подвязали помочь коллеге в деле очищения металлолома от взрывчатых предметов. Тогда я и увидел печи, проникнулся тем, какая бы трагедия могла случиться, если моя работа была сделана плохо.

Попили потом с работягами, весьма начитанными людьми. Историю я любил всегда, а мне накидали столько… и про индийские доменные печи и пудлингование и про эволюцию металлообработки. После я зацепился за то, почему железную дорогу в Беларуси называют «чугунка», получил лекцию о чугуне. Что характерно — если человек хороший рассказчик, то и скучная лекция о металлообработке и химическом составе металлов становится интересной. Или так подействовала замечательная белорусская настойка «Старка»?

Записывать бы мне тогда, а я так, по верхам. Но что помнил, то и описал.

— Сия парсуна — доменная печь, — я перевернул лист и показал всем рисунок вертикальной доменной печи.

— Государь, видел я такое в Вестфалии, но там, меха внизу, а на парсуне посередке, — высказался научник Василий Кнырин.

— Ты же лютеранин, что мог делать у католиков? — спросил я, чем полностью перебил внимание с доменной печи на Кнырина.

В этом мире, изучая международную обстановку, я уже прекрасно разбирался, где католики, протестанты и чем пуритане отличаются от кальвинистов. Потому и удивился, что делал протестант в католическом регионе.

Но это я уже многое знал про научников, а вот пушкарские розмыслы, наверное, и не догадывались, что перед ними двое протестантов, от того, пошатнулись, словно от прокаженных. Ох, уж эти религиозные перегибы!..

— Сюда смотреть! — прикрикнул я и уже все встрепенулись, а не только розмыслы. — Вы мыслите, что мне, государю, дел более нет? То, что я вам даю, нужно построить. Два месяца! Не построите… кольев в лесу нарубить можно быстро, да посадить на них вас!

Все плюхнулись на колени. Вот так и играй в демократию. Чуть дал слабину, начинают наглеть. Рядом государь, дрожать должны!

— Встать! — строго, но уже менее истерично, сказал я, дождался, пока испуганные подданные поднимутся, и продолжился. — Мехами нужно добавлять воздух в железо. Много воздуха, тогда и должно получиться свиное железо. Еще запомните слова «горячий надув» и думайте, что это и как применить. Как свободными станут каменщики, что печь сладят, и ты, Кнырин вместе с иными до весны чугун и булат мне покажете. Сделаете все, тогда по пятьдесят рублей и работу далее пристрою. Это я розмыслам, ученым мужам уже работа есть. За лучшее, сделать.

Я оставил компанию, напомнив лишь о том, что разглашать ничего нельзя. С ними будут жить два человека, из тех, кого ранее предоставил Захарий Ляпунов. И это должен быть режим, при котором бумаги выносить нельзя, выходить только в сопровождении сотрудника. Семьи, кто оставил родных в Москве, ни в чем нуждаться не будут, а у специалистов будет дополнительная мотивация для того, чтобы начать разбираться в предложенных технологиях быстрее.

Я, если бы мог, сам, своими руками, все сделал и передал готовое. Но не могу. И дело не в том, что руки не из нужных мест произрастают, а потому, что каждый должен заниматься своим делом. В этом я не поддерживаю подход Петра Великого, который самолично стоял у кузнечных мехов или плотничал. Как развлечение, может и неплохо, но по мне, так лучше развлечься дополнительной тренировкой, или, как надеюсь будет уже на постоянной основе, единением с любимой женщиной.

— Что скажешь, Прокопий Петрович? — спросил я у Ляпунова, который стоял на крыльце своего же терема, не смея туда войти.

— Государь, любую волю твою исполнить готов! — слишком уж неоткровенно сказал Прокопий.

— Не темни со мной, я многое вижу! Разумею, что недоволен ты. Токмо и ты пойми, что с тобой зело великое дело делаем. Сторожевые войска, что под твоей рукой будут, станут головной силой в моей империи. А те розмыслы, с кем я говорил, могут принести не меньше доброго, — разъяснял я, но видел, что все понимает Прокопий и без лишних слов, но что-то тут неладно.

— Ажениться я надумал, государь, все оставить сынам своим, они уже мужние и пусть бы и жили. А я тут, с молодой женой, — раскрыл секрет своего недовольства, Ляпунов [в РИ его единственная жена умерла в 1603 году, после Ляпунов начинают активно участвовать в Смуте, возможно это было причиной того, что вторично Прокопий Петрович не женился, в АИ же он завидный вдовец].

— А, плут ты, Прокопий Петрович! — я рассмеялся. — Седины нажил, но жениться возжелал. Добре. Возьми себе пока усадьбу Воротынского, что пустует, пусть там невеста и живет. Кто хоть она?

— Дочь московского дворянина Петра Ивановича Всеволожского, Апраксия Петровна. Она вдова, вот и сговорились мы, а коли не ажанюсь, так добрая баба в монастырь пойдет, — открылся мне Ляпунов.

Шустренький, получается, этот Петр Иванович Всеволожский, уловил момент и вырвал себе в зятья одного и людей, который уже возвысились и в перспективе должны расти далее.

— В приданное хоть что дают? — усмехнулся я, будучи уверенным, что Всеволожским не будет что давать за дочкой, да еще вдовой.

— Село Жерехово под Владимиром в пять десятков домов, — ответил Ляпунов.

И это было немало. Пятьдесят домов, в местах, где должны быть хорошие почвы, а владимирско-суздальская земля — это черноземы, неплохое приданное и хорошая плата за поддержку от Ляпуновых. Видимо, Всеволожские отдали свой или лучший, или вовсе, единственный, актив.

После посмотрел на набранных в гвардию ребят. Относительно иных людей этого времени, они рослые, на вид сильные. Посмотрим. Пока же меня заверили, что будут тренироваться и учиться. Пусть, время покажет.

Следующим пунктом моего пребывания должен был стать Можайск. Там есть чудотворная икона святого Николая, вот ей и еду поклониться. Это хороший ход от православного государя, так как паломничество к этой святыни весьма популярно на Руси. Но не только поэтому я ехал в столь славный город, ранее бывшим очень развитым, но сейчас переживающий не лучшие свои годы. Эпидемии, а после пребывание ставки государя во время Ливонской войны, сильно подкосили экономику города.

Посмотрю, что там можно сделать, может какую мануфактуру организовать, или чуть позже, когда наметится прогресс с новыми технологиями, открыть еще один кирпичный заводик по производству силикатного кирпича. Песка тут полно. Ну и рядом с городом весьма будет уместной и лесопилка.

30 октября 1606 года.

Король Речи Посполитой Сигизмунд III смотрел на людей, которые пришли в его ставку и требовали от монарха решения. И сколько ему терпеть эти унижения? Даже в Швеции, когда старший в роду Ваза еще был королем, прав было больше. А ведь там рикстаг не менее сильный, чем Сейм в Речи Посполитой. Но даже не это истинная сила польско-литовского государства, не сборище депутатов, а вот они, магнаты, истинные хозяева Речи Посполитой.

Коронное войско готовилось подавить рокошь, приверженцы позиции Сейма готовились не мене основательно. Во всю скрипели перья по бумаге, шляхта. Ушедшая в рокошь обвиняла короля. Королевская канцелярия нанимала все больше сотрудников, чтобы переписывать воззвания и обвинения Печатные станки не останавливались и ночью. При этом все понимали, что противостояние может закончиться только решительной победой одних и, в то же время, частичными уступками других.

И Сигизмунду удалось собрать такое войско и таких людей, которые способны побеждать и делали это уже неоднократно. Гетман Жолкевский уже прославил свое имя в войне со шведами, пан Патоцкий, Иероним Ходкевич. Сигизмунд был уверен, что победа у него уже не за горами.

Но приходят южнорусы, возглавляемые Острожскими и Вишневецкими и требуют. Да, требуют! Они хотят, что король прекратил рокошь, пошел на соглашения с рокошанами. Но не только это проблема — Иероним Ходкевич, гетман, готов на все, но только прекратить внутреннее противостояние, чтобы ударить по московитам мощно и беспощадно. Терять такого союзника король не мог.

— Ваше Величество! Мы переговорили руководителями рокоша с Янушем Родзивиллом, с Яном Щестным Гербуртом, они негодуют из-за того, что произошло в Москве, сочувствуют убитому лютой казнью Еже Мнишеку. Я, мой король, дал слово и выплатил за свою свободу предложенные деньги, много серебра отправил царю, но не мог иначе, я слово дал. И после того, как обозы с серебром пересекли границу, мои земли подверглись разорению. Разграблен Быхов, Шклов, Орша, Пропойск, деревни и села, — жаловался Константин Вишневецкий.

— Мы дадим пять тысяч коп грошей, семь тысяч воинов, снабдим провизией и фуражом еще десять тысяч воинов, — Константин Острожский привел более существенный довод для короля.

— Мой сын объявляется наследником, Сейм это подтверждает. Я беру в советники кроме иезуитов двух человек, на которые укажут рокошане. Но от войны с Карлом, я не отказываюсь. Он забрал мое — Швецию, — выставил условия Сигизмунд.

Через два дня на промозглой польской земле выставляли шатер, ставили стол и проверяли правильность подачи блюд, а так же в арсенале посуды были тонкие глиняные кувшинчики, на случай того, что договаривающиеся стороны решат, по древней шляхетской традиции, разбить кувшины на своей голове в знак уважения собутыльникам.

И они договорились. Не было ни для кого уже секретом, что Россия и Швеция пошли на соглашение и тогда вопрос о войне со шведским Карлом рокошанами снимался. Нельзя идти на заключение мира с тем, кто начинает дружбу со злейшим врагом. А для польской шляхты именно зарвавшиеся московиты — главные враги, теперь так. И даже в меньшей степени сочувствовали Вишневецкому, земли которого подверглись разграблению, чуть больше сопереживали Ходкевичам за погром в Быхове, не столько за город, но, главным образом, за пушечную мастерскую. Более остальных жалели Яноша Радзивилла, жену которого своровали. А сам Янош повсеместно только и делал, что демонстрировал скорбь и гнев, вспоминая своих пассий в Несвиже и Вильно, но меньше всего жену.

— Сейм увеличит на год финансирование кварцевого войска вдвое. Будет объявлено Посполитае рушание, наследником Владислава, сына Вашего, признаем, но вольности все сохраняются, а так же вводится запрет на дробление земельных владений, — подводил итоги переговоров Янош Радзивилл.

Теперь спешно отправятся посыльные в империю, к императору Матвею, чтобы нанять как можно больше наемников и купить, если будет возможность, пушки. Потеря Быховской мастерской — это утрата одиннадцати готовых орудий и еще немало заготовок для других пушек. Нужна компенсация. И не позднее начала мая, когда уже точно просохнут дороги, будет война и московиты сильно пожалеют обо всем, а их дети либо умрут, либо выработают привычку гнуть спину, как только услышал польскую речь.