Удержать престол

Глава 8

26 августа 1606 года.

Пришел сеунч, вернее, сразу два. Победы в двух операциях. Казалось, радоваться нужно, но что-то веселье не приходило.

Даже из показаний людей, которые привезли благие вести, несмотря на то, что мне лили в уши о героизме и исключительном профессионализме, было понятно, что не все гладко. Победы — они могут быть разными. Можно выигрывать сражения с надрывом и быстро сточить армию, чего я и опасался. И так ощущается нехватка обученных бойцов, даже столь скверно обученных, как стрельцы.

Я не то, чтобы придираюсь, стрельцы — хорошие воины, они пока главный мой ресурс для войны. Однако, я знал, как может действовать пехота, как уже должны уметь работать польские гайдуки, которые воевали десятью линиями и столь слаженно, что использовали все десять построений. Мы тренировались на шесть линий, по примеру армии Вильгельма Оранского. Однако, у Пожарского не получилось.

И я не виню Дмитрия Михайловича, напротив, облагодетельствую за победу. Мне нужен лояльный князь, в котором течет кровь Рюрика. Да и как можно научить стрельцов воевать по новому, если всего-то пару месяцев прошло с начала обучения? Да и учеба эта выходила ни шатко ни валко, потому как нужно еще четкое понимание у командиров, что должно получиться в итоге.

Стрелецкое войско должно существовать, и оно будет опорой, но лишь до того момента, как получится взрастить профессиональную армию, в которой не будет места ни дополнительному ремеслу, ни торговых операций, осуществляемых воинами. Стрелец же, по большей части, занят своим бытом. У него мастерская, или еще какой заработок, нет времени на обучение. И так, учитывая интенсивность боевых действий, ряд мастерских в Москве и иных городах закрылись в виду того, что владельцы на фронтах проливают кровь.

Ну, ничего, работа идет. И тут я пошел по пути Петра Великого, начал создавать гвардию, которая должна только воевать, или служить охраной для государя-императора, то есть, преданна только мне, с чьей руки будет кормиться. Будут и преображенцы и семеновцы и даже тушинцы, в виду хорошего расположения этих сел относительно Москвы.

Буквально вчера Лука отправил по пять строительных артелей в каждое из сел, чтобы предварительно построить там по три десятка домов. Строительство, как я рассчитывал, начнется с момента моего посещения этих сел, чтобы на месте решить, что и где ставить, как должен выглядеть военный городок. Пока же начнется процесс заготовки строительного материала. Строить следует только с черепицей и с печами в жилых помещениях. Для чего еще ранее сразу шести московским гончарам поступил заказ на изготовление черепицы. Их вывезли за пределы Москвы, там строятся печи для обжига, в том числе и кирпича. Что мог логически измыслить по этому направлению, я гончарам передал. С ремесленниками, вопреки логике времени, я встретился. Думаю, что прошедшая аудиенция изрядно добавила мотивации и энтузиазма гончарам. Они заверяли, что костьми лягут, но все сделают и даже больше требуемого.

А вообще то, что я делаю в области производства — это даже не полумеры, это только оперативные решения при реализации отнюдь не масштабных проектов. Строительство всего трех военных городков, да еще обустройство Немецкой слободы на Яузе — это в масштабах государства слабо, очень слабо. И как бы хотелось, по примеру Петра Великого, помахать кузнечным молотом, да на свежем воздухе, выбить пару зубов нерадивому ремесленнику, сломать трость на горбу чиновника. Но… я в осаде.

Нет, войск вокруг, которые бы шли на штурм Кремля, нет, но аресты продолжаются, бурление в столице так же имеется. Стоило только взять одного из Долгоруких, как ниточки потянулись с другим, после еще дальше. Пришлось, конечно, уже и дыбу применять, но люди без таких методов допроса не хотели идти на всеобъемлющее сотрудничество.

Должно было многое измениться. С одной стороны, я убираю недовольных, с другой же, начал интенсивно подбирать свой круг.

Прибыл Ефим Варфоломеевич Бутурлин. Я приблизил братьев Хворостиных. Иван Дмитриевич Хворостинин не успел добраться до Астрахани, как отправился обратно, узнав, что я вновь взошел на трон. Были некоторые сомнения в том, насколько может быть верен мне Юрий Дмитриевич Хворостинин, все-таки он получил назначение от Шуйского, успел обозначится в рындах моего недавнего соперника. Но эта фамилия знатная, пусть и немного в тени своего родителя и ставшая знатной благодаря ему. Я что-то вспоминал о сыновьях прославленного полководца, узнавал о них уже в этом времени и пришел к выводу, что они должны стать неплохими администраторами и организаторами военной реформы. С Романовых получилось, от чего не получится работать со мной?

Пообщавшись с Юрием Дмитриевичем Хворостининым, я понял — что-то, но от великого отца в этом человеке осталось. Может быть не хватало организаторских способностей своего родителя, Юрий не обладал столь уникальным характером, как отец. Некогда Дмитрий Иванович Хворостинин смог пробиться через местничество и стать великим русским полководцем. Но Юрий Дмитриевич имел все шансы не вести в бой полки, но создавать теорию тактик и стратегий. Хворостинин-сын прекрасно понимал роль артиллерии в полевом сражении, наверно, более, чем иные. Терять этого человека я не хотел, был готов даже закрыть глаза на некоторые огрехи в поведении. И искренне расстроюсь, если придется его казнить.

Так что пока я приближал Пожарских, Бутурлиных, Волынских, Скопина-Шуйского, Ляпуновых, Нагих, Годуновых, Телятевских. Последние оказались вне любых разговоров и измен. Стало известно, что Василий Шуйский предлагал Андрею Андреевичу Телятевскому Хрипуну возглавить против меня поход, но тот, то ли цену себе набивал, то ли выжидал время. Не присоединился ко мне, ранее, чем я вошел в Москву, но и не стал против. И этот человек имел действительный политический вес.

Так что Боярская Дума, можно сказать, сформировалась. Вот сейчас зачищу Долгоруких и, так сказать, особ с ними аффилированных, и решу, что внутренние дрязги поутихли.

Но были еще семьи, вполне влиятельные, с большими возможностями. Речь идет о Строгоновых, Татищевых и Головиных.

— Димитрий Иоаннович, — мои размышления и рисование стрелок между фамилиями, прервала Ксения.

Моя будущая жена вернулась из Новодевичьего монастыря где, как это заведено, молилась вместе с будущей свекровью. Марфа-Мария Нагая выполняла свою часть уговора и приветила Ксению Борисовну, на людях, поцеловала и самолично повела в храм, где две женщины и молились. Ксения уже не была инокиней, и было важно, чтобы ритуалы произошли.

Еще ранее Ксения попыталась уговорить меня не просто простить Михаила Игнатьевича Татищева, но допустить его в Боярскую Думу. Я понимал, что женщина ищет собственную поддержку, своих людей, чтобы как-то, но иметь политический вес. Да я и не особо против был бы этого. Но не Татищева, который и в покушении на меня участвовал и за Ксенией был отправлен Василием Шуйским, может и для убийства ее, а, скорее всего, использовать против меня. Но рубить с плеча в этот раз я не собирался. Никто из очередной партии заговорщиков не показывал на Татищева, а мне нужен был человек для очень важного дела и Михаил Игнатьевич подойдет. Хотя, как на духу, ему голова явно жмет, вот только с таким кадровым голодом, что у меня присутствует, и врага подрядить можно на решение проблем государства.

— Ксения Борисовна! — приветствовал я невесту стоя, проявляя уважительное отношение.

— Прости, государь-император, но что ты решил по просьбе моей? — спросила почти что жена.

— Поцелуешь? Скажу! — решил я покуражится.

Ну не могу я общаться с женщиной, которая скоро станет моей женой официальным тоном, словно совершенно чужие люди. Семья — это рекреация, та зона, где должно быть максимально комфортно, а не напряженно, как между нами. Любви не предвидится, но я в том психологическом возрасте, когда нет всепоглощающей страсти, есть расчет. Но это же не значит, что для общения с женой я буду посылать людей уточнить ее график и свободное окно. И так мне приходится во всем и со всеми быть предельно сконцентрированным и в напряжении. День, два, неделя — усталость от такого положения дел не ощущалась, но накапливалась и скоро можно было ожидать даже и у меня психоз, несмотря на выдержку и терпение.

— Ты… не любы мне, — виновато сказала Ксения.

— Так и ты мне не люба. Но, коли смириться не сможем, да не станем друзьями, не нужна мне такая жена, — жестко отвечал я, и не думая подбирать слова.

Не люб я ей! Обидно даже! Что-то внутри взыграло. Не простила, что мое тело некогда насильничала ее организм? Хотя с чего должна была прощать? Пока еще ничего не сделал для нее такого, чтобы можно было забыть и открыться. Но все равно, так дело не пойдет.

— Через седмицу мы станем венчаны, от того, пора и забыть об обидах, — я улыбнулся. — Где Татищев?

Ксения просияла. Добилась своего, как минимум разговор будет. Что же, мне даже приятно ее радовать.

Через два часа, когда я провел утреннюю тренировку со своими телохранителями, передо мной предстал мужчина, на вид, среднего возраста, с очень ухоженной и постриженной бородой, подтянутый, широкоплечий. Было видно, что Татищеву не чужды упражнения с саблей.

— Государь-император! — приветствовал меня Михаил Игнатьевич, склонившись в глубоком поклоне.

Мог бы и на коленях вымаливать прощение.

— Ты умышлял супротив меня, однако, после, от чего-то не вошел в сговор с Мстиславским, не воевал против. Но измыслил через Ксению Борисовну прощения просить. Чего ждешь от меня? — вальяжно рассевшись на своем стуле, я спрашивал с Татищева.

— За то отслужить желаю, государь, — отвечал Татищев.

Я задумался. Куда пристроить и что делать Татищеву продумал заранее. Мне нужен был посол в Персии к Абассу I. Каспийский регион для России — это почти бездонный рынок, по крайней мере с тем количеством товаров, что моя империя может предложить. Но, ведь есть возможность наладить и транзитную торговлю с Европой. Она не может быть масштабной, европейцам пока так же не особо что есть продавать персам, но и это копеечка. Аббас должен иметь торговые отношения с Индией — это уже очень привлекательно.

Сейчас же я задумался о другом — не сделать ли Михаила Игнатьевича шпионом. Ведь он преспокойно мог бы отправиться к Сигизмунду, как и некоторые иные бояре ранее. Будет мне сообщать о планах польского короля. В этом времени понимание необходимости сохранения государственной тайны размыто. Перебежчик может знать чуть ли не дату объявления войны и состав армии вторжения.

Но… что выбрать: войну и предложить Татищеву шпионить, или мир и организовать посольство в Персию? Из послезнания знал, что персы помогали Михаилу Федоровичу в период становления династии Романовых. Сколь большая была эта помощь, не особо понятно, но Астрахань долго оставалась важным центром торговли. Мир и развитие — вот мой выбор, но это для того, чтобы удачно воевать.

— Михаил Игнатьевич поедешь на Юг. Мне нужен уговор с калмыками, что нынче переселяются на земли малых ногаев. Ты поверстаешь их в подданство империи. Такоже поедешь к башкирам и поспрашаешь их: от чего мои подданные ни даров ни шлют, тем паче, воинов своих не присылают, кабы тех же татей воевать [башкиры были в подданстве Московского царства с середины XVI века, однако в Смуте, как и в дальнейших войнах особого участия не принимали], — я сделал паузу, чтобы понять, насколько мои слова находят отклик у Татищева.

— Сделаю, государь, — озадаченно сказал Татищев.

— Сделаешь! Выбора у тебя нет. Токмо это не все. Опосля ты отправишься в Персию, по дороге разузнаешь, что и как происходит на Кавказе. Слышал я, что черкесы отложиться собрались, али уже то сделали. Грузия також. Мне нужен торг с Аббасом. От него шерсть, бамажный пух [хлопок], сабли, нужны люди. Пусть продаст армян, что недавно много взял с войны с туркой. Токмо ремесленных, — накидывал я задач Татищеву. — последнее… на дары падишаху возьмешь со своих денег. Я собирался уже повелеть забрать все твое… Так что знаю, сколь немало добра у тебя есть. Все сладишь, забуду сговор и иные обиды.

Более я не говорил, а показал всем своим видом, дескать, увлекся чтением, что разговор закончен и никаких обсуждений не будет. Бумага с четкими инструкциями готова. Но сам же и окликнул Татищева.

— Кто из сбежавших к Сигизмунду и могилевскому татю более радел за Россию и ляхов не любил? — спросил я.

— Воротынский то, государь-император, — не задумываясь, ответил Татищев.

Будущий посол в Персии ушел, но мой рабочий день только начался. Далее я встречался с Гумбертом.

Русский барон, но все еще наемник, нужен был для еще одного щекотливого дела. Я хотел нанять большое количество немецких наемников и Иохим Гумберт говорил, что он может это сделать, как и многое другое, если только он будет благородного сословия и располагать деньгами.

Попахивало, как сказали бы в определенный период времени в будущем, «кидаловым». Но было, как минимум два «но» в пользу того, чтобы довериться наемнику: первое — Иохим женился на вполне себе уважаемой протестантке, правда, ее отец умер, но оставил богатенькое наследие — трактир и гостиный двор. Но не это важно — там была любовь. И женщина останется в России. Второй нюанс, который будет способствовать выполнению моего поручения в Европе — это статус. Он русский барон, но кто он для европейцев? Пока за ним государство и Иохим делает нечто, отыгрывая роль посла, да — статус. А реши он остаться в Европе и кинуть меня… он становится лишь богатым, но не знатным человеком.

Ну и честное слово, клятва на Евангелие, да и трое дворян из моих телохранителей отправятся с Гумбертом.

И все равно я рисковал, деньгами, прежде всего, но мы об Европе мало чего знаем, нужны хоть какие-то сведения и люди, которые не дадут России отстать в научной мысли, или даже станут способствовать выдвижению моей родины в развитии.

Посольства были ранее с Англией, но куда делись те самые послы, не понятно. Мерик говорил, что вполне себе живут в Англии, проедая последние деньги, что давал еще Борис Годунов.

Люди — главный ресурс, который мне нужен был из Европы. Я давал фамилии ученых, которых был готов нанять для блага России. К примеру, у Кеплера должны быть немалые проблемы. Не знаю, кто копает под знаменитого ученого, но там и обвинения в колдовстве матери, и он сам подвергся опале. Может мое послезнание и ошибочно, и ученый с золота внушает деликатесы. Не проверишь, не узнаешь.

Мне Кеплер не нужен, как астроном. Я и сам неплохо знаю солнечную систему, как и некоторые системы соседствующие с родной, планеты Лейтон или Рус и всяко разное. Так что еще напишу что-нибудь этакое, отчебучу, чтобы все эти европейские астрономы утерлись. Мне нужен Кеплер, как оптик. Линзы, зрительные трубы — вот чего хочу. В Европе еще нет этих самых труб, но вот-вот появятся, лет через десять-пятнадцать. К этому времени в России уже могли бы наладить производство и за дорого продавать тем же англичанам, да и персы купят и шведы.

Многое завязано на стекле. И те же зеркала, стекла в дома и, может быть для теплиц, микроскопы и зрительные трубы. Но… в России все стекольное производство нужно начинать с нуля.

А еще культуры у нас нет. Есть религия и это и правильно. Но отчего же ни одного художника не имеем, да и иконопись даже не столь распространена? Плохо подражать, догонять, доказывать свою состоятельность, как это было в петровские времена и позже в эпоху Просвещённого Абсолютизма. Пусть это будет инновационно, но я хотел создать русский театр, без подражаний, патриотический, чтобы ставить пьесы про славных предков, или героев, спасающих девственниц-монашек. Не важно, главное воспитывать гордость за свою державу. Нужно переходить из стадии «русская народность» в «русскую нацию», объединяя национальной идеей, но не только религиозной.

А вообще нужно в Европе продумать вербовочные пункты. Скоро Тридцатилетняя война. Мирное население будет искать место, куда сбежать. Если к этому моменту будут договоренности между Россией и Речью Посполитой по торговому транзиту, то потянутся беженцы. Если получится к этому времени прижать Крымское ханство, то освоим Дикое поле и уже к концу века Российская империя будет совсем иным государством.

Ну а при некотором желании и не сильно сложных действиях, можно и ускорить начало европейской войны всех против всех. В Богемии еще тлеют угольки со времен гуситских войн, а бензинчику туда подлить можно будет. Но только после решения проблемы на юге, можно начинать думать о европейских делах.

Последним посетителем на сегодня был Семен Васильевич Головин. Зря, конечно оставлял встречу с этим человеком на после, я уже изрядно утомлен но и откладывать решение шведского вопроса нельзя. Скопин-Шуйский прислал мне вестового с прошением прибыть на выручку осажденной Карелы. И я дал свое согласие на действия. Шведскому королю нужно дать по носу. Но… действовать нелинейно. Шведы осадили Карелу? Мы ударим в иное место.

— Государь! — Головин чуть склонил голову в поклоне.

— Государь-император — так звучит мой титул. Впрочем… ты, Семка можешь назвать меня хоть и вором. Я выслушаю тебя перед тем, как выгнать за пределы державы русской, — сказал я, внутренне закипая, но внешне излучая спокойствие.

— Прости, государь-император, — теперь поклон был чуть глубже, но что-то вновь не убедительно.

— Добре. Поговорим. Ты прибыл по указанию шведского генерала… до того не уважает себя род Головиных, что подчинился шведу? Но то ладно. За кого ты, Семен Васильевич? За Российскую империю, где волею Господа, я царствую, али за Швецию, что воюет земли русские? — спросил я и с большим трудом скрыл разочарование.

Головиных я пока вообще не трогал, несмотря на то, что некоторые ниточки не заговора, но недовольства, со стороны этого влиятельного рода имеются. Я не спешил велеть распутывать и этот клубок. А все потому, что отец Семена, Василий Петрович, действительно считается очень грамотным и честным человеком, которого и Лжедмитрий сделал казначеем, еще до моего проникновения в это тело. Шуйский так же предложил Головину-старшему возглавить финансы. Кроме этого, есть у Семена Васильевича и деятельный брат. В целом же, привлечение этой семьи на свою сторону уже точно перевесит чашу весов в мою пользу.

— Я русский, православный… Прости государь, сложно сие для меня… крест тебе целовал, опосля Василию Ивановичу, снова тебе целовать крест и клясться. Как слово сдержать свое? Был патриархом Иов, все целовали крест Годунову. Пришел патриарх Игнатий… он простил те клятвы, тебе целовали на верность… пришел патриарх Гермоген, после снова Игнатий. Чего стоит клятва, если ее не исполнять? — Головин стоял и тяжело дышал.

Было видно, что он нервничал, ожидал моего гнева. Впрочем, гнев должен был последовать. Но тогда, к примеру, мне нужно было искать, кого именно назначить воеводой в Астрахань, где благодаря дяде Семена Васильевича, Петру Петровичу, мир и относительное спокойствие.

А ведь мало кто задумывался о ценности крестоцелования. Почти все чиновники, как минимум, уже дважды, а кто и трижды, нарушил свою клятву верности. Ладно, посмотрим, что и как будет дальше. Не стану Головиных пока дергать, но и Василия Петровича не назначу казначеем. Сработают во благо мне и России, может и прощу. Нет, так казнить смогу и чуть позже.

— Шведскому Делагарди сообщи, что я жду того, кабы он отработал все то серебро русское, что взял. Не менее двадцать тысяч войска жду в союзниках. Пока же считаю шведов разбойниками и могу так же совершать набеги. Коли границы меж нашими державами не видит шведский король, то и я не замечу их. Ступай! — отпустил я Головина.

Завтра же начну мастерить самогонный аппарат и экспериментировать. Я не особо пьющий, но вот после такого трудного дня хотелось бы навернуть стакан чего покрепче. Вино, пиво — это не мое, не люблю.

30 августа 1606 года.

Михаил Васильевич Скопин-Шуйский развел бурную деятельность. Назначение его головным воеводой не просто воодушевило молодого мужчину, но предало решимости, наполнило Скопина-Шуйского энергией. Он мало спал, дневной сон вообще исключил из своего плотного распорядка дня.

Постоянные учения, все большее увеличение своего войска, строительные работы — это стало обыденностью. Вначале были те, кто роптал. Но молодой военачальник повел себя столь уверенно и жестко, что все сотники поняли — шутить не стоит. Казней не было, но даже полковые головы получали наказания в виде строительных работ и орудовали лопатой, словно рядовые воины. Подобный подход оказался более чем деятельным. Командиры стыдились такого наказания и старались более не перечить.

Нельзя сказать, что молодого военачальника беспрекословно слушались только лишь из-за его личностных качеств, хотя и лидерских способностей Михаил не был лишен. Это был тот самый пример использования системы местничества. Из всех знатных людей, Рюриковичей, Скопин-Шуйский был прописан в самой верхней строчке местнической книги. А тут еще и боярство получил и главой всех войск назначен.

То, что не удавалось Пожарскому, Скопин методично, системно, вдалбливал своим воинам новую воинскую науку. Нет, еще не получалось стрелять слаженными шестью-семью линиями, но построения выходили все более синхронными и выверенными, взаимодействие между родами войск начинало прослеживаться. Но основа — постоянные строительства укреплений.

— Мы не сможем взять на приступ крепость, — резюмировал второй войсковой воевода Юрий Дмитриевич Хворостинин.

Головной воевода Скопин-Шуйский поморщился. При всей рациональности в военных вопросах, Михаил Васильевич еще не всегда мог побороть в себе молодецкую удаль. Очень хотелось взять сходу Нарву, но Хворостинин долго высчитывал мощь артиллерии, возможности пробить стены. И второй воевода пришел к выводу, что, даже при самом наилучшем варианте развития событий, нужно не менее пяти дней методичной работы по крепости, чтобы ее взять.

Да!!! Нарва!!!

Это был тот самый нелинейный ход, который государь-император тайно, чтобы никто иной не знал, предложил Скопину-Шуйскому. Головной воевода просил дозволения у государя отправиться всеми силами на деблокаду русского города Карела, которая была осаждена шведско-наемными войсками, но героически держалась.

Однако, замысел Димитрия Иоанновича, когда головной воевода оценил задумку, показался более изощренным. Россия не отбивалась, она именно что наносила ответный удар, при этом, как знал Скопин-Шуйский, для шведов оставалось открытым окно для переговоров. Но дипломатия может качественно работать только когда стороны осознают угрозу при противостоянии. У шведов оказывалась по отношению к России не просто выгодная переговорная позиция, а, словно, победитель диктует условия мира. Этим же ударом все менялось.

Войска Скопина-Шуйского, укрепив Торжок, дождавшись подкрепления, чтобы было кого оставить на защиту этого городка, устремились к Пскову. Тут и произошло увеличение количества воинов. Дворянство и поместная конница из Старой Русы и Пскова присоединились к войску, несмотря на то, что ранее псковская военная корпорация больше поддерживала Василия Шуйского. В Пскове же была взята и артиллерия.

— Жалко! — произнес Михаил Васильевич.

— И мне горько видеть русский город под шведами, — с не наигранным сожалением сказал Хворостинин.

Его отец, уже будучи пожилым человеком, отбивал Нарву, брал Ливонские города. Оба военачальника знали трагедию города, когда было цинично уничтожено семь тысяч русских. Не военных, а купцов, ремесленников, чиновников.

— Что делать думаешь, Михаил Васильевич? — спросил Юрий Дмитриевич.

— Как говорил государь: коли не ведаешь, что делать, то поступай, как приказано, — на свой лад перефразировал слова Димитрия Ивановича Скопин-Шуйский. — Государь повелел на шведских землях гулять, будем гулять.

На самом деле «гулял» в шведской Прибалтике Скопин-Шуйский не так, какое значение это слово могло иметь, к примеру, для казака. Передвижение войск было не быстрым, но основательным. Постоянные разъезды, четкое понимание местоположения, проводники и не один, а множество. Это было похоже не на рейд, а на основательное наступление. Только города русскими войсками не брались.

— Было бы что у них брать, — сказал Хворостинин.

— Ранее я думал, что в нашем царстве-империи голодно живется, да некому землю обрабатывать. А тут… крестьян почти и нет, — поддержал разговор Скопин-Шуйский [голод начала века затронул и бывшую Ливонию, земли не обрабатывались и приходили в запущение].

— Боярин-головной воевода, дозволь обратиться! — беседу двух военачальников, которая проходила в живописном месте, на берегу реки, с видом на крепостные стена Нарвы, прервал слуга Скопина-Шуйского.

— Говори! — дозволил головной воевода.

— Конный разъезд полонил шведов, что с белой тряпицей ехали до нашего лагеря, — доложил Илья, бывший личным слугой Михаила Васильевича и его постоянным партнером по тренировкам.

— То ли наш государь зело мудрый, то ли ему Господь в ухо шепчет! — тихо сказал Скопин-Шуйский.

Михаил Васильевич помнил слова Димитрия Иоанновича, когда тот произнес, что как только русские воины станут у стен Нарвы, так сразу же шведы и пришлют переговорщиков, которые станут объяснять, что все предыдущие действия — ни что иное, как досадное недоразумение.

На самом деле Якоб Делагарди первоначально вообще не хотел никаких переговоров. Он рассчитывал быстро расправиться с наглыми русскими и начать диктовать более категоричные условия для возобновления мира. Но за войском Скопина следили три дня и сам генерал находился недалеко, чтобы оперативно получать информацию.

Якоб Пунтоссон Делагарди отчетливо понял, что разбить русских станет не тривиальной задачей, требующей немалых усилий. Это уже, по сути, полноценная война. Почти пятнадцати тысячное московское войско с большим количеством артиллерии и даже тремя осадными орудиями — это сила. Да, у русских было мало конных, как знал шведский генерал, который тщательно отслеживал события в Московском царстве, много конницы сейчас задействовано при ликвидации самозванца из Могилева. Но, если там все решиться, то русские могут начать полноценную войну, пойти даже на родной для генерала, Ревель.

Это грозит провалом и Делагарди останется смириться с унизительным положением при шведском дворе до конца своих дней.

— Кто такие? — спросил на шведском языке Михаил Васильевич, когда привели шведов.

Скопин-Шуйский знал и польский и шведский языки, вообще был одним из образованнейших людей даже не России, но всей Восточной Европы.

— Такой вопрос должен прозвучать от нас! Вы на земле короля Швеции! — с высоко поднятым подбородком, отвечал шведский офицер.

— А кого вы признаете королем? — решил немного покуражиться Михаил Васильевич.

Головной воевода прекрасно знал, что шведский король Карл еще и не так чтобы и король — коронации не было. А вот Сигизмунд был коронован, но его выгнали из Швеции. Сложно там у них, от того для Скопина-Шуйского и не понятно, почему они лезут на русские земли, имея собственные нерешенные проблемы.

— Карла, само собой. Не иезуита же считать королем Швеции! — недоуменно ответил швед.

— Понятно! — Скопин улыбнулся. — Мы на вашей земле… хотя для меня это не так, тут русский дух еще не выветрился, но допустим. А что же вы делаете на исконно русской земле?

— Мы на земле Новгородского герцогства! — швед явно растерялся.

— А мы не земле Ивангородского княжества. А еще думаем посетить Ревельское русское воеводство, — уже откровенно смеялся Скопин-Шуйский.

— Вы издеваетесь! Я имею честь вас вызвать… — разъярился ротмистр Олаф Стурлотсон.

— Ты кто есть? — перешел на русский язык Скопин-Шуйский. — Ты пришел на наши земли, взял в осаду Корелу, топчешь своим сапогом православную землю. И вызываешь меня, Рюриковича, чей род знатнее, чем твоего короля?

Было видно, что шведский офицер и сам опешил от своего заявления. В его задачи явно не входила ссора с головным русским воеводой. И теперь, осознав, что сорвал даже не начавшиеся переговоры, офицер стерпел и прямое оскорбление своего монарха.

— Вы уполномочены разговаривать? — уже спокойно спросил Скопин-Шуйский.

— Нет, Ваша светлость, — покорно ответил Стурлотсон.

Через четыре часа, когда солнце уже начало прятаться за кромку елей ближайшего леска, был готов плот, к которому поплыли две лодки, везущие двух военачальников.

Михаил Васильевич Скопин-Шуйский и Якоб Пунтосон Делагарди не начали встречу с приветствия, но устремили свои взгляды друг на друга. Два характера, две личности, каждая из которых и не думала уступать. Каждый стремился прожечь взглядом своего оппонента.

— Ваш дядя, Василий Иванович, в добром здравии, — не отводя взгляд, сказал Делагарди.

— Не может быть человек здоровым, если живет в клетке, — отвечал Скопин-Шуйский.

— Вы молод, но говорите, словно, умудренный опытом человек.

— Меня хорошо учили.

Делагарди усмехнулся своим мыслям, более вольготно усаживаясь на… скорее это можно было назвать гибридом лавки и стула — табуретке.

— Вы опоздаете на свадьбу своего царя, если увлечетесь путешествием по шведским землям, — сказал Делагарди, пытаясь раскачать разговор и завладеть инициативой.

— Зато я сделаю своему государю подарок — разобью четыре тысячи пеших и две тысячи конных вашего войска, — теперь наступила очередь Скопина-Шуйского, чтобы усмехаться, наблюдая недоумение шведского генерала.

Делагарди прятал свое войско, выходя из леса отрядами и вновь прячась в лесной чащобе. Швед никак не мог допустить, чтобы русские узнали об истинной численности его войска. Якоб был уверен, что при поддержке гарнизона Нарвы, он мог бы дать бой. Более того, выиграть сражение. Однако, легким столкновение быть не могло, уже то, как русские оборудовали свой лагерь, говорило о наличии у воевод понимания современного ведения боя. И шведское войско пряталось, пытаясь создать впечатление большего количества воинов.

Поэтому Якоб и решил вести переговоры, договориться о том, чтобы русские ушли из шведских земель. Однако, теперь Делагарди понял, что русский военачальник, зная численность шведов, намекал, что их абсолютно недостаточно, дабы диктовать условия.

Делагарди не знал, какой разнос устроил Михаил Васильевич своей разведке, как были отправлены все силы уже опытных разведчиков, что был создан аналитический центр, где Хворостинин высчитывал вероятную численность шведских войск, анализируя обрывочные сведения разведки и строя логические цепочки.

— Что делать будем? — спросил Скопин-Шуйский.

— Для начала предлагаю познакомиться и выпить вина, — сказал Делагарди, делая знак своему человеку, который находился в лодке, но не вступал на плот.

— У меня свой напиток! — улыбнулся Михаил Васильевич и так же подал знак Илье, чтобы тот подал кувшин вина.