Удержать престол

Глава 2

5 августа 1606.

Василий Иванович негодовал. Сколько еще нужно хитрить, интриговать, воевать, чтобы основательно сесть на трон в Москве? Он сыграл, не мог не решиться, и, получается, проиграл.

«Кто я сейчас?» — думал Шуйский, негодуя от того, как вальяжно рядом с ним ведет себя шведский генерал Якоб Делагарди.

— О чьем думаетье, герцог? — спросил шведский генерал, наслаждаясь реакцией Шуйского.

Герцог — титул до конца даже не понятый в России. Шуйский же рассчитывал на то, что он царь, государь, что шведы подчиняться ему и вновь посадят на Москве. Именно об этом были договоренности. Он платит шведам за войско, это войско садит Шуйского на трон, Василий Иванович начинает войну с Речью Посполитой. Все просто и особых обходных путей и хитрых формулировок в договоренностей не может быть.

Конечно же таких договоров не было. В документе, что так и не подписал Шуйский, было прописано «царь», но не имя монарха. Этот «царь» должен был стать союзником Швеции, ну и отдать часть территорий шведскому королю. И первоначально то, что написано «царь», но не указано, что это Василий Иоаннович, не покоробило и не насторожило Шуйского. Теперь же он понял, что шведам, по сути, он не нужен. Им нужны территории и вступление Московского царства в войну с Польшей и все… не важно кто будет в Москве. И все говорило о том, что Василий Иванович для шведов лишь некоторый, даже не обязательный фактор легитимности захвата Северной Руси. Вот и придумали странное Герцогство Новгородское.

— Я мыслю, что ты, генерал Делагарди, пользуешь меня до поры, опосля и скинешь, — сказал Шуйский обреченным тоном.

Василий Иванович уже успел понять, какую ошибку он совершил, побежав в Новгород. Еще в одном он ошибся, когда преспокойно впустил в город корпус Делагарди. Теперь Новгород сплошь немецкий. На улицах старинного русского города можно услышать шведскую речь, картавый говор французов-кавалеристов, даже чухонцы-финны кажутся хозяевами в Новгороде в большей степени, чем сами новгородцы.

— Не совсьем так, герцог. Вы нужны мой король, а мой королевство нужно вам, — Делагарди наслаждался унижением бывшего русского царя.

Якоб Пунтоссон Делагарди прекрасно знал, как вели себя московские цари, когда отказывались принимать шведское посольство, не воспринимая Швецию, как независимое государство [Московское царство настаивало, чтобы сношения со Швецией проходили только через Новгород, открыто утверждая, что шведы не доросли до того, чтобы иметь представительство в Москве].

Сперва русские считали, что Швеция незаконно отложилась от Дании и не имеет статуса, равного царству. После, признавая за Сигизмундом право на шведский престол, русские цари юлили и открещивались от общения со Швецией. Сейчас же время расставляет по местам правых и виноватых, и Москва, погрязшая в междоусобице, уже сама может оказаться в роли недогосударства.

— Ты, немец, меня ограбил, словно тать… — в очередной раз Шуйский стал обвинять Делагарди в том, что шведский генерал отлучил Василия Ивановича от привезенной им же царской казны.

— Ты, не в том положение, кабы лаять на я, — взъярился Якоб.

Делагарди уважал силу, честность на поле боя, он презирал интриги и слабых людей, ненавидел отчаявшихся. И Шуйский ему казался именно таким, отчаявшимся, сдавшимся человеком.

Василий Иванович не стал отвечать. Его три сотни человек, с которыми он пришел в Новгород, из которых еще и часть была раненых, никак не могли претендовать на силу, с которой следует считаться. Местные же элиты с большим подозрением отнеслись к тому, что Новгороду следует отделиться от Московского царства и стать непонятным государственным образованием, скорее полностью зависящим от Швеции. Стоит вспомнить тот аспект, что Новгород был практически полностью заселен людьми из Москвы, чтобы уменьшить региональный сепаратизм. Многие бывшие москвичи освоились и стали вести себя, как и прежние новгородцы, но чувство неотъемлемой связи с Москвой сохранялось.

Вместе с тем, боярские дети, дворянство, не спешило ополчаться и реагировать на шведскую угрозу. Во-первых, далеко не все видели ту самую угрозу, во-вторых, часть тех, кто мог бы с оружием в руках противостоять шведам, ушла в Карелу и еще ранее положила головы свои за Шуйского в битве при Лопасной.

Корела же город, наотрез отказалась подчиняться захватчикам. Именно так, без каких-либо допущений, шведы для горожан Корелы были захватчиками [в РИ именно Карела оказала наиболее ожесточенное сопротивление шведской интервенции]. Потому в Новгороде оставались лоялисты, которых волновало лишь одно — как шведы решат вопрос с продовольствием.

Как только стало известно, что шведы подошли к Новгороду, даже еще туда не вошли, из Торжка сразу же прекратились поставки зерна, меда, воска и всего того, чем снабжался Новгород. Торжок закрылся и стал готовиться к обороне. Ходили слухи, что местный воевода отправил письмо в Москву, с просьбой о помощи. И эта помощь, мало кто в этом сомневался, должна прийти. Не только через Торжок шли поставки продовольствия и товаров, но, как только станет в Москве понятно, что именно происходит, все пути-дорожки в Новгород перекроют.

Нельзя сказать, что новгородцев ожидает голод. Зиму перезимовать удастся, в хранилищах есть зерно, даже с учетом шведского двенадцатитысячного корпуса. Но, сытно никому не будет, а по весне нужно что-то делать и искать зерно, иначе летом будет голод. И есть деньги, но не у кого покупать продовольствие. С Речью Посполитой война, с Данией враждебный нейтралитет, Россия теперь так же закрывается.

— Генерал, мы перехватили группу лиц, которые имели при себе письмо к герцогу, — сообщил вошедший без стука или спроса ротмистр.

Шуйский не понял, что было сказано, он только немного знал шведский язык, но слово «письмо» и «герцог» разобрать было несложно.

— Если ты, генерал, еще и мою переписку забирать станешь, я отказываюсь что-либо делать и при случае, призову людей к сопротивлению, — еще минуту назад перед Делагарди был опустошенный человек, сейчас же швед французского происхождения видел особу, которая может подчинять.

— Письмо! — потребовал Делагарди и ротмистр протянул генералу бумажный сверток.

— Читайте! — сказал шведский военачальник, протягивая нераспечатанное письмо Шуйскому.

Василий Иоаннович отошел к печной трубе и переломил печать свертка. Письмо было адресовано не только Шуйскому, но и Делагарди.

— Вы мне сообщить, что пишьет Димитрий? — спросил Якоб, его голос сочился желчью и угрозой.

— Тут и тебя в письме написано, — сказал Василий Иванович и пересказал сущность предложений.

Самозванец писал из Москвы, что уже готов объявить войну Швеции и скоро начнет переговоры с Речью Посполитой, чтобы Сигизмунд оказал помощь. Но этого можно избежать очень простым решением: шведы оставляют Новгород. Так как уплачены деньги и большие, за наем корпуса, Делагарди приписывается прибыть в Москву для согласования действий против Могилевского вора и поддерживающих его поляков. В случае же отрицательного ответа, Российская империя считает нахождение шведов в Новгороде актом агрессии, объявляет шведскому королю войну и, естественно, прекращает любые торговые операции, как со Шведским королевством, так и со всеми оккупированными территориями. Так же может рассматриваться мирный договор, в случае желания Швеции вести себя, как добропорядочный сосед.

— Это все? — спросил Делагарди.

Шуйский молчал. Это было не все. Самозванец в конце письма приписывал, что готов заплатить за голову Василия Ивановича две тысячи рублей. Это были большие деньги, более чем достаточные, чтобы подвигнуть кого-либо на убийство. В стане генерала Делагарди было много различного рода наемников, отряды которых получали за год найма многим меньше серебра. А еще были и новгородцы, да Шуйский уже не был уверен и в своих людях. Кроме того, если голову смещенного царя подаст кто-нибудь из виновников-участников незаконного воцарения Шуйского, то этого человека ожидает всепрощение и та же награда.

— Это все? — повторил письмо шведский генерал с нажимом.

— Все! — солгал Шуйский и подошел к свечи.

— Ротмистр! Письмо! — поспешил сказать Делагарди и бравый офицер лихо подскочил к бывшему русскому царю, беспардонно оттолкнул того от огня и, заломив руку, вырвал письмо.

Через три минуты Делагарди смеялся. Ему прочитали письмо а генерала сильно позабавила реакция Шуйского, который пыхтел, трясся от злости, но несвязанный и ничем не обременённый, не сдвигался с места, словно его приковали к полу.

— Ротмистр, поставьте охрану герцогу и не выпускайте его никуда, естественно, ради его собственной безопасности, — отсмеявшись сказал Делагарди.

Вместе с тем, генерал сегодня же даст распоряжение усилить бдительность и ограничить новгородцев в свободе перемещения. На улицах города станут действовать посты, на площадях будут дежурить конные французы. Не то, чтобы шведский военачальник опасался восстания или еще каких неприятностей, но, по сути, арест Шуйского — это не до конца продуманный ход, поэтому нужно готовиться к неожиданностям. Поведение Шуйского, который в последние дни только и делает, что идет на конфликт с Делагарди и демонстрирует психологическую неустойчивость, не предполагало сотрудничества. Более того, генерал предположил, что эмоции спровоцируют Василия Ивановича на неадекватные действия и поэтому, пусть отдохнет.

— Сильно роптал царь? — спросил Делагарди у ротмистра, когда тот вернулся с отчетом, что выполнил поручение.

— Кричать стал, проклинать! — спокойно отвечал офицер.

— Приведите мне посла Головина, — задумчиво сказал Делагарди.

Генерал размышлял над тем, что ему делать далее. Сотрудничество с Шуйским не удается. Много спеси у боярина, неприятие реального положения. Да, Делагарди забрал казну, что привез с собой Шуйский, но пока ее не растратил, напротив, эти немалые деньги шведский военачальник планировал вложить в войну.

Делагарди получил большие полномочия от короля, вместе с тем имея слишком много недоброжелателей в Швеции, где его, почти француза, да еще из Ревеля, не так давно ставшим шведским городом, считали выскочкой. Если получится проявить себя, многие остерегутся открывать рот. Вместе с тем, Сигизмунд вошел в стадию обостренного конфликта с Сеймом и не сможет адекватно реагировать на новое обострение продолжающейся войны.

Но был иной нюанс — это земли, которые должны отойти Швеции. Новгород уже взят, но Корела, которая, может еще больше интересна королевству, сопротивляется. Если новый царь пойдет на соглашение, то Шуйский уже не нужен. За две тысячи рублей, Делагарди прикажет отрубить голову бывшему русскому царю.

— Господин Головин, — Делагарди говорил с Семеном Васильевичем на шведском языке, так как посол не лучшим образом, но умел понимать и изъясняться на шведском. — Что вы знаете о судьбе Скопин-Шуйского? Он женат на вашей сестре?

Головин удивился осведомленности шведского генерала. Делагарди основательно подходил к своей деятельности, будь то военные мероприятия или работа на дипломатическом поприще. Кто есть такой Головин, шведский генерал узнал из разных источников, в том числе и от Шуйского. Насчет же интереса к личности Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, то Делагарди изучал потенциальных своих противников, или, напротив, союзников. Знать о противнике все, что возможно! Это кредо Делагарди.

— Прежде чем отвечать на вопросы, господин генерал, я бы хотел понять, что происходит, — Головин с вызовом посмотрел на Делагарди.

— Хорошо! — нехотя согласился швед, протягивая письмо, которое сам час назад читал.

— Вы нарушаете договоренности. Но я понимаю, что нравоучения и призывы к верности слову, тут не уместны, царствует реальная политика. И скажу, что ваша ставка на Димитрия Иоанновича не оправдается. Я знаю наверняка, что более последовательного польского союзника, чем новый хозяин Кремля, нет. Я имел не раз разговор с Димитрием, — с чувством достоинства говорил Головин. — Что же касается Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, то у вас неправильные данные, он еще не приходится мне зятем, с моей сестрой Анастасией они сговорены, но еще не венчаны [в РИ обвенчались в 1607 году].

— Ваш сюзерен, Шуйский, проявляет… неустойчивость и непоследовательность в словах и действиях, — сказал Делагарди и поймал себя на мысли, что по непонятной причине, он оправдывается.

Головин казался невозмутим. Он уже понял, что с Шуйским идти рука об руку — это приближаться к пропасти. Вместе с тем, чувство достоинства и верность слову, не позволяли Семену Васильевичу отказаться от некогда своего царя. И тут послу очень хотелось, чтобы образовался такой повод к, по сути, предательству, чтобы внешне сохранить честность, но убраться по дальше от Шуйского и постараться спасти свою семью.

— Вместе с тем, я прошу вас отправится в Москву и провести предварительные переговоры с царем… — видя замешательство посла, Делагарди неправильно расценил растерянность Головина. — Ну не считаете же вы, что Василий Шуйский вновь сможет занять Москву?

— Вы не поняли мое возмущение, — жестко сказал Головин. — Какое право вы, генерал, имеете, чтобы распоряжаться русским послом в угоду интересов иного государства? Нарушая обязательства, по которым именно вы должны были сопроводить Василия Четвертого Иоанновича, уничтожаете остатки чести свои, да и мои [автор исходит из того, что Делагарди в РИ действовал постоянно только соответственно национальным интересам Швеции, нарушая договоренности, пусть его и несколько предали Шуйские].

Делагарди теперь ощутил те эмоции, от проявления которых в Шуйском еще не недавно смеялся. Вот он, человек, который ему нужен. Головин идеально вписывался в план Делагарди. Именно он мог первоначально донести посыл Димитрию Иоанновичу о возможности договориться. При этом он, шведский генерал, мог всегда откреститься от переговоров, сказать, что никого из шведов не посылал к русскому царю, что придерживается взятых договоренностей, а миссия Головина — это не более, чем частная инициатива бывшего посла в Швеции.

— Какие гарантии моей безопасности? — неожиданно для Делагарди спросил Семен Васильевич.

— Так вы согласны? — недоуменно сказал генерал.

— Гарантии, генерал? Меня могут просто казнить! Или не просто… мы, русские не сильно уступаем вам в искусстве жестоких казней. Так что гарантии! — настаивал Головин.

На самом деле, Семен Васильевич увидел в предложении шведа шанс для того, чтобы спасти свою семью. Его отец Василий Петрович Головин деятельно поддержал Шуйского, являлся его казначеем, правда только получил должность и не успел ничего сделать, слишком быстро поменялась власть. Сестра Семена Васильевича так же могла попасть под опалу, в том числе из-за его, русского посла, который не оставил Василия Шуйского, даже после падения царя с Олимпа. Под гарантиями от шведов Головин может осмотреться в Москве, выполнить какое-нибудь поручение Димитрия Иоанновича, может и сложится еще жизнь и Анастасия, сестра, выйдет замуж за Михаила, который, вроде бы пленник, но какой-то странный, приближенный к царю.

— Боюсь, что гарантии Вам не понравятся, — после паузы, сказал Делагарди.

Да, Головину не понравились гарантии, основу которой составляла жизнь Василия Ивановича Шуйского. Шведский генерал при условии начала переговоров с Дмитрием Ивановичем, отдавал на растерзание бывшего русского царя.

— Я отправлюсь в Москву, — холодно сказал Головин и не прощаясь, ушел с комнаты, которую еще недавно занимал беглый царь Василий Иванович Шуйский.

10 августа 1606 года.

— Вжух, шух, дзынь! — раздавалось во дворе царских палат в Кремле.

Эти звуки чередовались с тяжелым дыханием.

Это я осваивал сабельный бой. Нужно соответствовать эпохе. Нет, нужно двигать эпоху вперед! И я был уверен, что для прогрессорства в области фехтования, мне хватит моих знаний и умений в ножевом бое, а так же немного занятий кен-до. Рассчитывая на сознание человека будущего, где единоборства и наука убивать себе подобных, достигли своего апогея, уже видел себя через год отличным фехтовальщиком.

Что это вообще? Почему я могу так заблуждаться, словно наивный подросток-мечтатель? Опытные саблисты поставили меня на место и заставили начинать с азов и тренироваться всерьез.

И теперь, когда я отошел от отравления и даже поднабрал массу, нужны тренировки. Пусть из меня фехтовальщик так себе, но я могу в этот мир привнести немало новшеств, которые позволят бояться если не русской сабли, то русского кулака, точно. А еще ножевой бой. Хотя, может в дальнейшем и сложится «русская дестреза» [дестреза — система фехтования, родом из Испании].

Кстати, я такой вот герой-превозмагатор взял шпагу, покрутил с ней танцевальные па, а потом, с уверенностью, что сабля стоит в системе эволюции клинкового оружия на ступеньку ниже, вышел со средненьким бойцом. Средним, так как в поединках между моими охранниками он с трудом выиграл два поединка на деревянных палках-имитаторах сабли, но четыре проиграл. Меня, с моей шпагой, вынесли в одну калитку и рукопашная подготовка не помогла.

Я видел, что шпага может поражать саблю, но крайне сложно, и опять же все зависит только от индивидуального мастерства и саблиста и шпажиста. Последний должен обладать исключительной реакцией, чтобы поразить соперника, когда саблист совершает замах. Ну а парировать удар сабли, особенно снизу вверх, наверное, невозможно.

Так что пусть Дартаньяны и танцуют со шпагами, далеко не факт, что хорошего польского саблиста юркому гасконцу удалось бы уделать. Польского, потому как польская школа сабельного боя была или лучшей, или не хуже венгерской.

Я же загорелся и решил осваивать оба вида оружия. Может быть, в будущем смогу подобрать, к примеру, для гвардии самое уместное холодное оружие, но пока акцентироваться стану на сабле.

— Ну все, хватит! — взмолился я.

Не столько устал, сколь заиграло самолюбие, когда не могу достойно накидать противнику.

— Подлый бой! — усмехнулся я, видя понурые лица моих охранников.

Вот теперь я отыграюсь. Потешу свое эго.

У меня в охране двадцать четыре человека. И еще на просмотре четверо. Две полных смены по двенадцать человек. Кроме Ермолая, касимовцев Али, Бакра и Саида, были казачки, четверо рязанских дворян.

— Егорка, становись! — позвал я молодого парня, который был сегодня на просмотре.

Я просил Шаховского, которого собирался назначить Первым воеводой Москвы, а после реформы он станет воеводой и всего Московского воеводства, определить, кто из москвичей был столь активным, что смог организовать людей и даже захватить Спасские ворота. Без артиллерии, с наспех сделанными лестницами, простые горожане, взяли на приступ крепость. Разыскать таких умельцев нужно было уже потому, чтобы в какой иной момент не был взят на приступ Кремль, со мной внутри крепости.

Молодой парень из казаков, но бежавший от несправедливости и жестокости, пришел в Москву и поддержал меня, первым войдя на стены Кремля. Как такого удальца не заприметить? Тем более, что как выяснилось, в том бою он командовал десятком горожан. Может это еще одно дарование?

— Меня не жалеть! Себя пожалей! — сказал я, заступая на площадку с обильно насыпанным песком, чтобы уменьшить вероятность травм.

Бью прямым правой рукой. Егор чуть смещается вправо и пробивает мне ногой по колену. Чуть смещаюсь, делаю замах, чтобы ударить левый боковой, в меня уже летит прямой удар ноги. Ухожу влево, подбивая ногу противника и иду на захват правой руки Егора. Парень выворачивает руку и пытается меня подсечь. Бью противника по опорной ноге. Повержен.

— Кто научил? — удивленно спросил я, парень показал очень даже высокий уровень.

— Так и батька и дядьки, — отвечал Егор.

— Донец? — спросил я и получив положительный ответ, обратился к Ермолаю. — Как на саблях бьется?

— Добре, государь! — ответил Ермолай.

— Отчего иные так не могут? — спросил я уже у всех.

— Так кто ж такое наставничать станет? — удивился один из казаков Елисей Платка.

— От чего тебе наставничали, али ты особенный? — спросил я у Егора.

— Государь, так я у одного одно подгляжу, у иного, иное. В сечи примечал, яко казаки бьются, — сконфузился парень, говорил, потупив взор.

Ну? Крепка Русь своими идиотами и гениями? Сейчас мне повезло и я нарвался на гения. Да, движения не отточенные, сумбурные, но Егор интуитивно выстраивает бой, кого иного, он бы в рукопашном бою уделал бы в два движения.

— Венчан? — спросил я парня.

— Есть сговореная дева! — ответил Егор.

— Ермолай! — сказал я.

— Уразумел, государь-амператор, все по чести слажу, — ответил Ерема, который все еще оставался у меня главой охраны, несмотря на то, что он-то, как раз уровнем чуть ниже среднего. Но привычка…

— Государь-император! — обратился ко мне Лука Латрыга, только что подошедший к оцепленному периметру.

Пусть в Кремле, и на тренировке со своими же охранниками, но одна смена тренируется, а вторая, бдит, работает. Подходить ко мне ближе, чем на десять метров без на то моего позволения можно только патриарху… и пока все. Ксении еще нельзя. А близкой прислуге, можно, но после проверки. И, может, эти меры чрезмерные, но они несут профилактическую составляющую. Будут видеть все вокруг, как меня охраняют, не станут мыслить о покушении.

— Пропустите! — сказал я, и Лука, мой секретарь, протиснулся через заслон из охранников. — Ну, что?

— Захар Петрович прибыл со старцем Иовом, да вестовой прискакал с тем, что до вечера прибудут ляхи великовельможные, что в Ярославле томились, — сообщил Лука и я, естественно, пошел работать.

За государственными делами не получится и хорошую форму набрать.

Быстро обмывшись в бочке с водой, накинув свежую рубаху, что подала моя служанка Лянка, я поспешил в кабинет, возле которого, по словам Луки, уже должен ожидать Иов.

И, действительно, как-то получалась избыточная концентрация патриархов на один квадратный метр. Игнатий стоял чуть поодаль, Иов же, несмотря на свою слепоту и старость, выглядел более величественно, чем все собравшиеся.

— Государь, — ко мне подошел, после разрешения от охраны, Захарий Ляпунов. — Старец вельми грозный. Я не стал страшить его смертью, пустое то, не забоится, а упрется и вовсе.

Захарий Петрович в очередной раз продемонстрировал гибкость и разумный подход. Что ж, пару очков Грифиндору… Ляпунову.

— Владыко! — обратился я к Иову, но среагировал Игнатий чуть подался вперед.

— Сложно, когда много тех, кто должен быть один? — сказал Иов, как будто увидев мою неловкость. А увидеть он не мог, полностью старик ослеп.

— От того, Владыко и смиренно прошу те… — начал я объяснять, но был перебит.

— Я тут от того, кабы услышать тебя, — говорил первый русский патриарх. — Был у меня Гришка… смышленый, но съедали его мысли о грехопадении. То Федор Никитич Романов просил за отрока [Григорий Отрепьев, скорее всего, был знаком с Романовыми, Отрепьевы владели землей рядом с Романовыми]. Разумник был, токмо грызли его бесы. Твой голос схож с его, грубее токмо, у того звенящий был, словно у девы.

Штирлиц еще никогда так не был близок к провалу. Сердце стучало, как никогда, не аллегорично, действительно, ранее даже в критической ситуации, я так не волновался. Глупость, ошибку я совершил, когда решил в преемственность патриархов поиграть. Но волю в кулак и ни как не показывать волнения.

— Вот и Шуйский меня называл Гришкой Отрепьевым. Ну коли я был бы им, так признали бы. Он же с тобой был, когда ты сиживал и на Боярской Думе? Признали бы, многие его видали, — я старался говорить ровно, несмотря на сердцебиение.

У Агаты Кристи в одной из книг вычитал, что тот, кто оправдывается, обвиняет себя. И сейчас я оправдывался?

— Кабы узреть тебя, так и сказал бы. Но все ж иной ты, речешь не так, — Иов задумался. — Где Ксения?

— Кликни царевну! — повелел я одному из охранников.

— Царевну? Пошто ты стращаешь деву, лести и ласки ей даешь, надежды, опосля изнов бросишь? Мало она терпела? — нравоучительно говорил Иов.

Мне нравился старец. От него веяло мощью, мудростью, верностью. Он остается верен той семье, которой служил, или вместе с которой служил. Мне и Борис, как правитель, симпатичен. Много он начинаний разумных ввел, да только мало успел, помер. И в смерти первого выбранного царя, если не считать призванного конунга Рюрика, много вопросов. Какая была бы Русь, если бы Годуновы правили? Уверен, что сильнее. По крайней мере, Смуты и упадка не случилось бы.

— Отче! — в кабинет зашла Ксения и ее глубокие, карие глаза сразу же увлажнились. — Как ты, по здорову ли?

— Какое здоровье Дочка? Господь все не прибирает, не знамо для чего еще живу. Вот тебя услышал, — на старческом лице появилось подобие улыбки. — Забижает тать-сластолюбец?

— Выйти всем! Владыко Игнатий, такоже прошу, выйди! — сказал я, выпроваживая всех.

Старик сейчас так уронит своими словами мой авторитет, что придется сменить или убить всех слышащих оскорбления.

— Владыко, он не забижает. Уже не забижает, — сказала Ксения и сверкнула на меня глазами.

Вот как получается у женщин так смотреть? Это природное? Еще неандерталки такими взглядами соблазняли своих неандертальцев?

— Что? Жалеешь татя? — говорил Иов, как будто меня рядом не было.

И не угрожать же ему, да и отправить обратно в Старицу смогу в любой момент. Было у меня уважение к Иову, человек он, как говорят, со стержнем. Я всегда таких уважал, кто за свои принципы и идеалы стоит до конца. Не всегда понимал этих людей, но уважал. Так что потерпим.

Ксения не отвечала, а мне было любопытно, жалеет или нет.

— Вот и молчи, девка. А то прознает, что жалеешь его… а он тать и есть, — сказал старец, чуть повернулся, уже обращаясь ко мне. — Сделаю все, что просишь, но крест при Игнатии поцелуешь и на иконе поклянешься, что зла более Ксении Борисовне не учинишь.

— Нет! — решительно сказал я.

— Отчего отказался, зло задумал? — спросил Иов.

— Нет, Владыко, токмо не пристало мне клятвы такие давать. Я решил уже венчаться с Ксенией, остальное, как сложится жизнь, — сказал я, уже намереваясь вызвать Захария Ляпунова и дать тому поручение, чтобы у старика до конца его дней не было ни в чем нужды, несмотря на то, что он мне не помощник.

— Не, точно ты не Гришка, голос его, но ты не он. Тот бы и крест целовал, абы токмо свое заполучить, — сказал Иов.

— Так и я, Владыко, готов, абы дело спорилось, любую лжу говорить, — признался я.

— Любую, да не всю и не всем. Мне не лжешь. Говори, чего хочешь от меня! — сказал старик, приобняв Ксению, которая тихо плакала на груди рослого, но уже терявшего стати, сгорбленного старика.

— Лука! — выкрикнул я секретарю. — Ляхи приедут, посели их в Кремле, но охрану приставь, неча ходить, да гулять. И чай принеси, да снеди. Отобедаем втроем.

— А и то дело, Димитрий Иоаннович, отобедать, — сказал пока еще патриарх, но резко посерьезнел и сменил тему. — Кабы за седмицу невинноубиенного Федора Борисовича, да Марию перехоронили, яко царственных. На том стоять буду!

— Отче, то уже завтра сдеятся, — сказала Ксения.

— Вот и добре. А ты, дочка, прощай. Тяжко жить с камнем на сердце. Бог даст, жить еще будешь долго и мужней женой, — говорил Иов, поглаживая Ксению по голове.

На следующий день, Иов принимал участие в церемонии перезахоронения тел брата и матери Ксении. Моя будущая жена рыдала так, что я начал беспокоится за ребенка.

Чуть позже, бирючи уже кричали вести по Москве, что я собираюсь венчаться на Ксении Борисовне, что признал я того ребенка, что она носит, своим, что патриарх Иов признал постриг девицы Ксении не каноничным, сделанным с нарушениями. По Москве разбрелись люди, чтобы послушать общественное мнение от новостей, да мне доложить. Всяко новостей много и они неоднозначные.

Ну а после мы поехали в Троице-Сергиеву лавру, что бы там, при скоплении людей, Иов отрекся от патриаршества и утвердил решение о возведении в патриархи Игнатия. Был при этом и Гермоген, которому я, не лично, а через посыльных, предложил стать Новгородским митрополитом или Тобольским, на выбор. Правда и выбора у него не было. Он не поклонился мне, спесь проявлял. Потому завтра уже не будет деятеля в Москве, а в Сибири появится на одного священника больше.