Удержать престол

Глава 6

22 августа 1606 года.

Я был вне себя от ярости. Не кричал, не топал ногами, но был готов карать, подписывая указы о самых изощренных казнях, в которых современники толк знали. Может быть, я так бы и поступил, казнил и Ермолая, и Шаховского, да еще несколько человек, включая полусотенного Третьего стрелецкого приказа некоего Никифора, что должен был смотреть за порядком в районе Москвы, где напали на семью моего человека. МОЕГО!

О том, что произошла попытка то ли убийства, то ли похищения пасынка Егора, я узнал от него же, когда парень, плюхнувшись на колени, долго не решался озвучить свою просьбу. Решившись, Егор только лишь и попросил, что быстрее переселиться хоть на конюшню, но в Кремль, что он опасается за свою семью. Но мое слово уже было сказано, и я и не думал, что по прошествии нескольких дней, жена и пасынок парня все еще живут в ремесленном посаде.

Егор уже стал частью команды, парень был одарен и показывал отличные результаты в освоении науки убивать. Он и ранее умел лишать людей жизни, но теперь превращался в государственный инструмент, становился частью охраны, и не столько меня, но русской державы. В лишний раз убеждаюсь, что новшества воспринимать наиболее способны молодые умы. Более опытные, матерые воины, которые вошли в состав моей охраны, первоначально бывшие на голову выше иных, более молодых телохранителей, развивались медленно, в отличие от молодежи.

И я собирался показательно покарать виновных, чтобы все телохранители видели, как я, государь-император, ценю их. Но виновных и не было. Конечно, придумать тех, из-за которых вообще произошло нападение на дом того человека, которого я прилюдно пообещал охранить, можно. С восприятием действительности человека из будущего, так и вовсе — виноваты в своей халатности многие. Но… это иное время. И в тот же миг, сразу же по велению царя исполняют даже государеву волю только в том случае, если государь угрозой или крепким словцом, может, и посохом по горбу добавит мотивации. Так что не казнить нужно, а приучать к исполнительности, чтобы одно слово мотивировало более, чем звонкая монета или показательная порка.

— Григорий Петрович, я велел тебе прознать, кто угрожает людям, что подле меня. Ты разумеешь, что это крамола, что, может быть и заговор? — отчитывал я Шаховского. — Я ценю то, как ты мне помог, еще там, в Туле. Токмо при мне работать нужно, так, и никак иначе.

Глаза Шаховского бегали. Я не мог понять, откуда такая реакция. Еще вчера, когда я не знал о случившемся, Шаховской стал стольным воеводой Москвы. Он явно обрадовался этой новости. Так, что же? Почему такое смущение? Это проявление чувства вины? Наверное. Ну, тогда не все потеряно, и Григорий Петрович обязательно найдет тех, кто так рьяно возжелал подобраться ко мне по ближе.

— Ты подобрал людей, кабы установить догляд за митрополитом Филаретом? — спросил я.

Вновь Шаховский дернулся, и стрельнул глазами в сторону. Нет, не подобрал, если судить по реакции.

— Государь, найду людей, буду работать, не подведу, живота не пожалею своего, — говорил Шаховский, и я не ощущал фальши. Он, скорее всего, верил в то, что говорил.

Что ж, один промах может совершить каждый. Но тот, кто после промаха не будет бить прямо в цель, не способен к работе. Шаховской свой промах сделал, посмотрим, насколько он умеет поражать цель.

— Занимайся. Москва — то твое, но обо всем мне сообщать. И… — я максимально жестко посмотрел на Шаховского, поймав его до этого блуждающий взгляд. — За измену, али какое плутовского за моей спиной… весь род…

— Зразумел, государь-император! — сказал Шаховской и взял мою правую руку, чтобы ее облобызать. — Я поспешил его выпроводить, чтобы не изменить решение и все-таки не начать рубить с плеча, что очень распирало сделать.

А еще я практически прогнал стольного воеводу потому, что было неприятно ощущать его слюни на своих руках. Не люблю я эти передачи бактерий со слюной. Да, и вызывает некоторое отвращение, когда один мужик другому целует… руку. Но это так заведено, да и Шаховской впервые облизал мою кисть…

Тьфу, нужно руки помыть, благо мыло есть. Ну, как мыло, — щелок. А мыло будет. Вот что я налажу, чуть ли не в первую очередь, так производство мыла. Нечего ждать петровских указов, мыться с комфортом нужно уже сейчас.

Я уточнял, была мыловарня в Москве еще четыре года назад, но мастер разорился. Кому во время голода и начала смущения в умах дело до мыла? Не дешевого, так как мыло было весьма дорогим товаром.

Я приказал Луке все разузнать о мастере, но пока результата нет. Это же не двадцать первый век, когда документооборот достиг немыслимых масштабов, тут о людях можно знать часто по принципу «я казала, ты казал», то есть по средствам слухов [производство мыла на Руси было, но столь незначительным, что приходится говорить, что мыло стали массово производить при Петре Великом].

А нужно что? Сода! Поташ, который используется в этом времени для изготовления мыла, очень дорогой. Соду можно получать из поваренной соли… Как? Хрензнат. Что-то еще там из жиров производить можно… глицерин. Как? Хрензнат. Но в памяти всплывает свинец. Что-то этот элемент часто всплывает… ну, да, хрусталь.

Как решить это самое «хрензнат»? Нужны специалисты, которые занимаются исследованиями, а, лучше, практикуют, в нужных областях. Химия — это про соду, стекольщики и снова химия — это хрусталь. Я не знал ни одного практикующего химика, как и стекольщика, в Москве таких не было. Кто и был, большинство при Годунове, разбежались. Так что новые нужны. И сегодня была запланирована аудиенция с весьма деятельной личностью, оставившей немалый след в истории англо-русских отношений — Джоном Мериком.

Англичанин был, может, и больше русский, так как вырос в Москве и свободно не то, что говорил на русском языке, но и вполне осознавал реалии русского государства. Он, скорее всего, пытался сбежать от Смуты. Время, конечно, было не то, чтобы нормально работать и сотрудничать с Англией. Тут разобраться бы с престолонаследием, да всякого рода восстания подавить. Но эта реальность, как я надеялся, уже стала на путь преодоления Смуты, которая не успела полностью захватить умы людей и принести катастрофические разрушения стране. Разрушений хватало и сейчас, но все познается в сравнении. Я рассчитывал, что отыграть назад еще можно, как и встать на путь системного развития.

Но Россия не выдюжит, к огромному моему сожалению, без иностранцев. Нет рудознатцев, а они, как воздух нужны. Необходимы и химики, корабелы, оружейники, — много кто нужен, кого не вырастить самим, да чтобы быстро и без потери качества.

— Государь-император! — Джон Мерик приветствовал меня на русский манер.

— Мистер Мерик, рад видеть Вас, — сказал я на английском языке, чем вызвал неподдельное удивление у английского посла.

Уж не знаю, отчего так удивился англичанин, может, я неправильно использовал обращение «мистер», или от того, что я вполне спокойно разговариваю на английском языке, который, наверняка, не менее отличается от того, что используется в этом времени, чем старорусский от языка двадцать первого века.

— Но, мы будем говорить на русском языке, — я наградил, изображавшего поклон, оттопыривая задницу, Мерика, улыбкой. — И мне есть немало, что тебе сказать.

Инициатива в разговоре была перехвачена мною сразу, с одной стороны неожиданным обращением на английском языке, с другой, не менее неожиданной для англичанина, улыбкой.

— Садись! Разговор будет долгий. И это не прием, а пока что разговор о намерениях, — сказал я и показал на стул.

Между нами стоял столик, на котором стоял чай, насыщенный, с сахаром и лимоном. Стоимость разговора с англичанином уже составляла половину от цены за хороший мушкет.

— Сие чай? — спросил Мерик, стараясь скрыть удивление. — Московия… простите, Российская империя… нашла путь в Китай стала напрямую торговать?

— Джон, вы хотите услышать совершенно бесплатно то, что может стоить денег? — я улыбнулся.

— Прости, государь-император! — повинился английский посол.

— Прощу тебя, особливо, если мы уразумеем друг друга, — я стал серьезным. — России нужна Англия, Англии нужна Россия. Знаю, что на союз с нами, твой король, мой брат, Яков, не пойдет. Но это не так, чтобы и нам нужно. Торговля и производства — вот что нужно и твоей державе и мне.

— Но Англия производства развивает на своей земле, на что ей Россия? — сказал англичанин и состроил на лице гримасу вселенской скорби.

— Ты, посол, не хитри, да ликом своим не криви. Нынче я желаю честного, открытого разговора. Оттого прямо говори, что да как, — сказал я, вновь повергая собеседника в предшоковое состояние.

Нечего тут ему, пришел в себя и начинает игры.

— Скажу тебе, посол, что может Россия дать, дабы после говорить, что я хочу взять. Например, русская веревка будет лучшей, что сможет найти твоя держава. Служить будет более за французскую и голландскую. Тем паче, что с Францией будут токмо войны, а голландцы с фризами скоро станут угрозой для Англии. Скажу тебе, посол, что коли не договоримся, то разговор я буду строить с иными. С гишпанцами, али с франками, фризами. Со шведами к миру придем, да и нынче пока нет войны, — я сделал паузу, изучая реакцию на мои слова у Мерика. Он не перебивал, и, казалось, не впечатлялся моим угрозам. — Шведы строят флот, мы можем им помочь. Ну, то токмо, коли разойдемся с Англией. А так у нас есть лес, добрый для кораблей. Уже завтра я повелю заготавливать лес и почать его сушить.

— Государь-император, ты знаешь, что коли ты почнешь торговлю с иными по тому наряду, что и с Англией, то английская компания уйдет, — привел свой аргумент Мерик.

Слабый аргумент. Это будет не то, чтобы уход великой и технологически развитой державы. Настолько развитой, что иные страны и рядом не стояли. Англия пока, да и ближайшие лет сто пятьдесят вперед, представляется не столь великой, да она еще толком и не колониальная страна, только через, если не ошибаюсь, два года появился первая английская колония Виргиния. И сахар тот, который растворился в чае, что на столе и на который с вожделением смотрит посол и не пьет, испанский, каким-то чудом купленный в испанской Голландии. За огромные деньги купленный. С Америки ли он, или с Индии, не важно, для нас это лакомство нынче дороже золота. И для Англии так же. Там нет никакого «файф о клока с чаем».

— Я разумею, чего ты опасаешься, посол. Порядку не было в моей державе. Ляхи козни строят, шведы почуяли слабость русской державы и чужое забрать желают. Деньги любят тишину, — Мерик, чуть осмыслив последнюю фразу, украденную мной из будущего, кивнул в знак согласия. — Нынче не так. Более я не оставлю свой народ. Порядок буде. Ты в Англию собрался ехать, знаю о том, потому и послал к тебе людей. И нынче Россия нужна твоей державе более, чем Англия мне.

Было видно, что Джон соглашается с моими словами. Он англичанин, может чуть более, чем русский, но и Россия для него не чужая страна.

Некогда, из-за специфики своей работы в будущем, да и по причине собственного интереса и желания разобраться в причинно-следственных связях противостояния моей России с англо-саксонским миром, я стал читать об истории отношений между странами.

Для меня многое было в диковинку, в том числе и отношения Англии и Московского царства во времена Ивана Грозного. Мой отец, если придерживаться до конца легенде происхождения, даже хотел уехать в Англию, вел весьма интересную переписку с Елизаветой Тюдор. Той самой королевой-девственницей, у которой случались некоторые «вздутия живота» через несколько месяцев после общения с мужчинами. Англия торговала с Россией, и эти отношения могли бы в значительной степени нивелировать в то технологическое отставание русского государства, которое еще не было критичным, но начинало проявляться.

Знал я о том, как бредили англичане северным проходом в Америку, считая, что этот путь будет некой имбой, свехвозможностью, и поможет сильно подвинуть испанцев с их колониями. Северный путь, эта сказка, или почти сказка, будет существовать долгое время, может до появления ледоколов. И вот она, кость, которую я могу кинуть английской собаке. Это ведь «собаками» французы называли англичан?

— Пенька — сие нужное нам, Англии. Знаю, что и парусину, коли наладить доброе производство, Российская империя может дать. Леса и в Англии есть… на лет сто хватит. А что иное? Чем я могу настолько увлечь короля Якова, кабы он воспылал желанием крепить отношения с Россией? — спросил Джон Мерик.

Увлечь короля? Может, подобрать ему кого из высоких, да мужественных русских дворян, чтобы посимпатичнее, да послать в объятья английского короля, придерживающегося нетрадиционной ориентации. Пусть русский герой пробьет лояльность Англии… что-то меня не туда повело. Нужна женщина мне, уже очень нужна. Ох, уж эти современные нравы. Осудят же, скорее всего, связи беспорядочные. Тем более, скоро свадьба. Правда невеста беременна на последних месяцах. Но, ведь родит через месяца два и потом можно будет…

— Джон, ты же понимаешь, что лес восполняться должен. Где Англия станет брать дуб, когда он закончится? Да и токмо в том дело… — я пригубил чаю. — Вот чай. Мы и его можем продавать.

Тут я солгал. Отношения с Китаем не позволяли распивать чаи. Но и это направление можно и нужно открывать. Потому, в недалеком будущем, Россия и чаем торговать может.

— Северный путь в Америку… — собирался я перечислить и другие «козыри», но был беспардонно перебит.

— Он есть? — не скрывая интереса, спросил посол.

— А вот вы и проверите. Дам на то дозволение. Тако же, разбирая либерею отца своего, увидал бумаги, где итальянцами описывалась тайна зеркал, что на острове муранском венецианты ладят. Кабы были стекольщики у меня, можно на долях мануфактуру сладить. И ты, Джон, в накладе не будешь. И такого много есть, что дать Россия может. Знаю я и о том, что есть континент еще не открытый, но о котором ведали китайцы. России сие ни к чему, а Англии продать те веды могу, — я все бросал и бросал кости англичанину.

Я подумал, что Австралию могу англичанам скормить. По современным реалиям, этот континент особо бонусов Англии не принесет, но интерес возбудить должен нешуточный. А какие там ресурсы? Золото? Вроде бы нет, или его мало. Не уран же они будут добывать для ядерной бомбы? Для этого Австралия хороша. А так… чемодан без ручки. Пусть пользуются.

— Вот, — я передал десять листов бумаги, полностью мной исписанные. — Цифирь арабская, там посчитаны выгоды Англии от нашего торгового союза.

Джон взял бумаги, испросил дозволения их посмотреть, как будто он не сделал бы этого позже и без разрешения. Пусть смотрит, да считает. Я знал, что русская пенька лучшая, парусина может быть не хуже любой иностранной. Включил я в бизнес-план и торговлю соболями и иной рухлядью. Там же и мед с воском.

Чертеж с ульем, того типа, что я видел и знал из будущего, по примеру, какие были на пасеке у дядьки, готов. Не знаю, как туда приглашать пчел, с меня не очень то пчеловод, может, и добрым словом и уговорами, но знал об ином, что сейчас на русских землях добывается много меда, но чаще прадедовскими способами, в лесу, забирая весь мед и тем самым обрекая пчелиные семьи на смерть. Лука говорил, что кое-где используются дупла с пчелами, которые вырезали из дерева, так и переносили в иное место, чтобы не нарезать километры в лесу от одного дупла к другому. Но улей… это может быть очень круто. Воск нужен всем, он не дешевый, а мед пока что для многих — единственное сладкое лакомство.

Мерик быстро пролистал бумаги, остановившись на итоговых цифрах.

— Государь-император, но это миллион рублей? — с большим сомнением спросил Мерик.

— Будет и более того. Тако же я готов, при постройке англичанами трех кораблей на моих верфях, один отдавать Англии в учет работы. Но тот корабль, на который покажет мой человек. За то, что обучите русских людей морскому делу, еще доплачу, — спокойно сказал я и решил выложить то, что нужно России.

Пусть многие позиции и были прописаны в бизнес-плане, но Мерик не мог в полной степени оценить то, что я предлагал и что за это требовал. Может позже, когда он хорошо все вычитает, что-то и поймет, но вряд ли посол специалист в экономике. И я не так, чтобы профессионал, но логика и примитивное понимание имею. А примитивное знание рыночной экономики — это научный прорыв в этом времени.

Мне нужны были: специалисты, плуги, лошади, овцы, но еще главнее…

— Потат у меня есть и здесь, — ответил Мерик, когда я отдельно остановился на требовании доставить в Россию картофель. — Привозил ранее, так царю Годунову не пришлось по укусу.

— Мне придется. Токмо кабы были большие плоды, — отвечал я.

Подсолнух был нужнее, чем картофель. Насколько я знал, сейчас он в Европе используется, как декоративный цветок, но подсолнечное масло — это золотое дно. Для изготовления того же мыла растительные масла подойдут больше, чем животные.

Фасоль… с нашими урожаями фасоль, да и кукуруза — это большой шаг вперед. Одно зернышко кукурузы даст минимум початок, да еще и ботву на силос. С фасолью схожая ситуация. Насколько я знал ацтеки выращивали фасоль и она, как и кукуруза уже давала хорошие урожаи. Учитывая урожайность в современной России сам 3, фасоль способна где-то наряду с картофелем не допустить голода.

— Мне обдумать все нужно… и в Англию ехать, — ответил после продолжительной паузы Мерик.

— И не только ты, я отправлю с тобой людей, дам соболей, чаю, будет что принести в дар моему венценосному брату Якову, — отвечал я.

Посол ушел. Я потратил три часа своего драгоценного времени на то, чтобы опутать Мерика, и словесными кружевами и заинтриговать цифрами, которые рисовали будущее Англии, если она будет торговать с Россией, как рай на Земле.

Конечно, не все так очевидно, и я шел на условия, которые, во-многом, невыгодны России. Но тут нужно было понимать, что для того, чтобы побудить европейскую страну основательно влезть в торговые дела с Россией, нужны такие условия, которые вызовут обильное слюновыделение у элит европейской державы и непроизвольное потирание ладоней в предвкушении куша.

Россия, для пока не слишком-то и образованной Европы, далека и стала действительно известна только после того, как Иван Грозный замахнулся на Ливонию, которая, впрочем, так же очень далека от развивающихся европейских государств. Сейчас начинается эпоха, когда государство лишь тогда влияет на международную повестку, если есть флот или непосредственная граница с иными государствами Европы. У моего же государства еще есть очень сложные отношения с Югом, отсюда Россия и ассоциируется, как некая полустепная держава. Да, ничего, прорвемся. Деньги нужны, — это конечно. Но переплата англичанам или еще кому — меньшее зло, чем пытаться только своими силами начать рывок в развитии. Петру пришлось опираться на европейцев, ломать через колено мировоззрение русского народа. Попробую обойтись без излишеств и поэтому… не хочется, но нужно — сегодня я отправляюсь на богомолье в Троице-Сергиеву лавру. Буду поддерживать реноме православного монарха. Ксения уже дня два молится в Новодевичьем монастыре с будущей свекровью Марфой-Марией Нагой.

23 августа 1606 года.

Победа никогда не бывает полной, если ею не воспользоваться. Разбить войска Лжедмитрия удалось, но много банд разбрелось по округе. Что же касается претендента на трон, самоназванного царя Димитрия, то он оказался живучим паразитом, и даже отрубленная по локоть правая рука и потеря крови не отправили Богданку к его еврейскому богу. Да, как выяснили чуть позже, раздев мерзавца, товарищ был обрезан, что более чем указывало на то, к какому народу относился Богданко, несмотря на то, что его имя было вполне славянское. В Литве немало евреев, многие из них порядочные люди, но для того, чтобы вписаться в экономическую и общественную систему, порой евреям приходилось внешне становится христианами, при том, чтобы тайно молиться Яхве.

Масштабы разорений русских земель, князь Дмитрий Михайлович Пожарский осознал только на следующий день, после сражения под Брянском. Только людей, не военных, а мирян, которые были поверстаны в рабов, оказалось более двух тысяч человек. В основном, это были женщины, молодые, привлекательные, женщины. Были и мужчины, которых использовали на строительных и любых хозяйственных работах.

И что делать с этими людьми, Пожарский не знал. Женщины держались особкой, мужчины, бывшие только что сами рабами, осуждающе смотрели на тех представительниц слабого пола, защитить которых не смогли. Более того, мужики плевались в сторону женщин. Не менее брезгливо смотрели и на баб воины. Во время войны мужчиныстрадают больше? Весьма спорный вопрос, если только мужчины не те, которые ни в коем случае не дают своих женщин в обиду, дерутся за своих жен, сестер, матерей до конца и с остервенением.

Другой категорией были пленные. Куракинское войско, которое ранее самоуверенно пошло бить, казалось, сиволапых разбойников, еще вчера тянувших крестьянское тягло, недооценило участие профессиональных воинов на стороне Лжедмитрия. Самоуверенность никогда не бывает во благо. И теперь почти две с половиной тысячи, некогда русских воинов, а нынче, голодранцев, так же ставили перед Пожарским вопросы.

Что получалось? Куракин приказал убить людей государя, он же, по словам опрошенных, собирался идти воевать Димитрия Иоанновича, а теперь те люди, которые были готовы убивать природного царя, пленники и их освободил Пожарский. Отпускать? Оставлять в плену, но уже у себя, или использовать, требуя крестоцелования истинному царю? Но они же русские воины? И сам Пожарский вернулся к Димитрию Иоанновичу при спорных обстоятельствах. Да, он не хотел вступать в бой с войском бежавшего царя, но…

А еще проблемы с провиантом и фуражом. Ртов прибавлялось, а продуктов особо не было. Оказалось, что у Лжедмитрия, намечалось напряжение с этим. Округа была ограблена под чистую, а базы, центра, от куда могли прийти обозы, не было. С Литвы не снабжали войско Лжедмитрия.

— Милетий Ярофеевич, — обратился Пожарский уже ко второму воеводе своего войска Дворянинову.

Первый героически погиб, а этот… не нравился он Пожарскому, выжил. Пожарский обратился к заместителю и внутренне скривился, так ему не нравилось называть выскочку по имени-отчеству.

— Ты занимаешься пошуком татей и кабы всех изловил! А я ухожу в Москву. Беру с собой токмо своих личников да литовских коней и брони гусарские, остальные войска тебе отставляю. Полоняных вслед за мной отправь под охраной, — дал распоряжение князь.

Пожарский спешил лично сообщить сеунч, благую весть о победе, государю. За время, что прошло с окончания сражения, особенно после того, как похоронили павших, князь постепенно пересматривал свое отношение к победе. Дмитрию Михайловичу уже не казалось, что он победил как-то не так, что победа стала, словно, поражение. Находилось немало людей, которые поздравляли, восхваляли князя, постепенно уверяя того, что лучше провести бой, чем это было, невозможно.

И теперь Пожарский стремился оставить рутину на выскочку Дворянинова, а сам поспешить в столицу, не забыв прихватить самое ценное, что было добыто — гусарские кони и гусарские же доспехи. Коней, оставшихся в живых было двести тридцать два — целое состояние. Доспехов, было больше.

Не то, чтобы Дмитрий Михайлович захотел забрать себе и коней и отличные гусарские доспехи. Он хотел, даже не так, мечтал, создать подобное польско-литовским гусарам, войско, но уже русское. Ранее это было просто невозможно дорого, сейчас же самое дорогое, что есть у гусара, в наличие. И князь гнал от себя мысли о том, насколько же непросто выучить гусара.

Уже на выезде из Брянска, когда начал накрапывать небольшой дождик, грозящий перерасти в ливень, Дмитрия Михайловича догнал вестовой и передал бумагу. По мере чтения приказа, Пожарский менялся в лице и проявлял нетерпение, желая на ком-нибудь сорваться.

— Сеунч отменяется! — зло сказал воевода. — Взять всех конных, да и стрельцов и выдвинуться к Болхову, перекрывая все дороги в Литву.

Пришло сообщение от Захария Ляпунова. Государь, напутствуя князя Пожарского перед походом к Брянску, говорил, что такие вести могут быть и Дмитрию Михайловичу предписывалось исполнить все то, о чем в письме будет написано, словно то его, царская, императорская, воля. И вот этот очередной выскочка, Ляпунов, которого и в местнической книге нет, приказывает князю, в крови которого есть частичка Рюрика.

Однако, теперь стало понятно, пусть и не до конца, почему в войске самозванца не было Александра Лисовского. Захарий Ляпунов и Заруцкий все-таки загнали этого польского хищника в ловушку и ему, Пожарскому, следует поспособствовать, чтобы зверь не вырвался из клетки.

23 августа 1606 года.

Григорий Петрович Шаховской находился в растерянности. Он теперь стольный воевода. Такой должности ранее не было, но, что именно делать понимал, как и осознавал, ставший высоким, свой статус. Это стремительный рост. Такое место по местничеству Григорию Петровичу не занять было никогда в жизни. Но все меняется, государь-император меняет устои и, если ранее Шаховскому это определенно не нравилось, теперь он решил во всем и всегда поддерживать своего государя.

Вдруг, как только государь сообщил о назначении, Григорий Петрович понял, что рядом с таким царем его может ждать большое будущее. Но теперь обозначились сложности.

Через седмицу после того, как Димитрий Иоаннович вновь сел на царский стул, Шаховской, не получив ожидаемых благ, стал задумываться о правильности решения присоединиться именно к этому претенденту на русский трон. Григорий Петрович был уверен, что это, только и исключительно, его участие решило исход противостояния Тульского Димитрия и Василия Шуйского. И что он получил?

Даже Захарий Ляпунов, и тот стал приближенным царя и много, даже слишком много, разговаривал с государем, да все наедине, тайно. Предатель Скопин-Шуйский стал тем, кем хотел быть Шаховской — головным воеводой. Пожарский получил войска и пошел добывать себе славу. А Пожарский, тот, за кого Шаховской просил царя, также мог считаться предателем. А он, Григорий Петрович, все еще оставался только лишь одним из воевод, да еще и без назначений в войска. Хотя б воеводой над столичными стрельцами назначили, но нет, — воевода без войск.

И тогда Шаховской стал искать того, кто будет точно недоволен воцарением Димитрия Иоанновича. Единственно, к кому можно было обратиться, так это к бывшему патриарху Гермогену. Григорий Петрович немного знал характер этого человека и понимал, что Гермоген не станет мириться с тем, что его подвинули. Было странно для Шаховского, почему Димитрий Иоаннович так спокойно оставил в покое бывшего патриарха, при этом опозорив того, громогласно заявляя, что Гермоген был самозванцем.

Священнику предписали отбыть в Табольск, но Гермоген не спешил, отговариваясь тем, что ему нужно закончить дела. Потом бывший патриарх самоустранился и молился, пребывая то в одном монастыре, то в ином. Это уже сейчас патриарх Игнатий разослал вестовых по обителям с требованием не привечать Гермогена. Но государь, то ли не решался отправить стрельцов, чтобы те насильно сопроводили священника в Сибирь, может, не хотел вызвать недовольство некоторых епископов, которых успел приблизить деятельный Гермоген, то ли вовсе забыл об этом вопросе. Шаховской же не напоминал государю.

Гермоген отказался помочь Шаховскому и войти с ним в сговор, отговариваясь тем, что он, мол, смиренный, не собирается восставать супротив царя. Однако, через некоторое время, к самому Шаховскому подошли люди и задали откровенный вопрос. И Григорий Петрович ответил, что да, он готов работать против Димитрия Иоанновича, но за это требует чин головного воеводы.

Стоит ли упоминать, что Шаховскому пообещали все, о чем он просил? Но не был столь наивен Григорий Петрович, он потребовал гарантий. Единственной гарантией могла стать встреча с тем человеком, который готовил заговор.

Встречи не случилось, но Шаховскому передали письмо, в ходе чтения которого все стало понятно… Романовы… Это они мутят воду и во главе всего стоит митрополит Филарет, который уехал в Ростов и, казалось, только и занимается тем, что молится, да шлет здравицы государю. Письмо после прочтения сожгли.

Теперь Григорий Петрович Шаховской шел на встречу с человеком, которого в будущем назвали бы связным. Стольный воевода шел сказать, что отказывается от сотрудничества, чтобы от него отстали, и тогда и он не будет выжигать крамолу и не расскажет никому. Теперь, после того, как Шаховской стал очень значительным человеком в империи, он с превеликим удовольствием уничтожил бы всех, кто готовит заговор. Он добился и чина и статуса столь большого, что не смог бы, если не противоречить системе местничества, при любом ином государе.

Но как уничтожить гнездо созревающего заговора, если не знать всех птенцов и воронов, которые в там гнездуются? Ну убьет он Филарета и тех людей, которые с ним общались и советовали, что дальше? Сколько еще знатных родов замешаны в заговоре? Немало должно быть обиженных, даже Нагие не заполучили то, на что рассчитывали после возвращения Димитрия Иоанновича. Так что на Шаховского могли указать, как на участника заговора. Да, он тогда расскажет, что Филарет строит козни против царя. Но где доказательства против Романова? Только слова обиженного Шаховского? Хотя и против него может быть мало свидетельств. И за лучшее в этой ситуации разойтись миром, так считал Шаховской.

И Григорий Петрович шел на ранее запланированную встречу с конкретным предложением, что называется «ни нашим, ни вашим». Он молчит о заговоре, при этом не проявляет активность в поиске тех, кто напал на семью царского телохранителя, ну а его никто не трогает и более не беспокоит.

— И что, боярин, ты стал воеводой в стольном граде и нынче в зад возренуться решил? Отринуть уговоры наши? — спросил человек, имени которого Шаховской не знал, но постоянно держал связь именно с ним.

— И вам в том благо. Мне крамолу изводить в Москве. А я очи свои прикрою… — озвучил, как думал Шаховской, неоспоримый аргумент.

— Ты не сладил и с тем, кабы подобраться к самозваному вору. И мальчонку не скрал, кабы Егора-рынду подвязать на убийство вора. Сам же сказал, что с казаков он, чужой, станет супротив самозваного царя, — задумчиво говорил человек Филарета.

— Трое моих людей полегло там. И не тебе, указывать… — не успел договорить Шаховской, как кинжал вонзился ему в спину, а после, когда Григорий Петрович собирался закричать, уже его собеседник резким движением перерезал горло стольному воеводе.

— Вот же… токмо стал воеводой в стольном граде, так и все, не нужно ему! — усмехался Иван Лыков, после посмотрел на своего брата, который вышел из тени и вынул свой кинжал из спины мертвого Шаховского. — Все верно сделал ты. На нас могли выйти, не этот, так иной, Ляпуновы. А работать еще есть с кем. Все ж злато чудо сотворяет.

— И двери отворяет, — подобрал рифму, чем часто сам себя развлекал, дворянин Степан Лыков, лично обязанный и преданный Ивану Никитичу Романову.

Братья не стали избавляться от тела, но не побрезговали обокрасть стольного воеводу. Обшаривая одежду и даже снимая сапоги, Лыковы размышляли почему Шаховской пришел один, хотя мог и людей привести. И пришли к выводу, что о предательстве убитого никто более не знал, иначе сопровождение было бы обязательно.

— Плохо это, работаем с остатним человеком при государе, — сказал старший брат Иван.