Уход Мистлера

VII

Он проснулся, чувствуя, что мочевой пузырь у него полон, но продолжал отчаянно цепляться за сон. Бесполезно. Все живые и сложные детали этого сна, действия, которые удавались ему превосходно, — все это словно вышло из фокуса, размылось, стало неузнаваемым. Точно цветочная клумба, побитая первыми сентябрьскими заморозками. Он потянулся к Лине. Еще накануне вечером, раздеваясь, он сказал ей, что слишком устал, чтобы заниматься любовью. Он предпочел сказать неправду — ему хотелось, чтобы тошнота окончательно отступила, и он надеялся, что если пролежит спокойно на спине всю ночь с одеялом, натянутым до подбородка, то утром ему полегчает.

Ничего страшного, сказала она. Я и сама вымоталась.

А потом добавила: Ну и денек выдался, Бог ты мой! Ты, как никто, умеешь нагнать на человека тоску, испортить настроение.

Он снова извинился. Сказал, что страшно сожалеет. Это было правдой. Какой смысл втягивать ее в свои несчастья, если он так и не решился сказать, в чем состоит его беда? Сперва они лишь обменивались отдельными словами, но потом она придвинулась ближе и прикоснулась к нему. Он не стал ее останавливать; ее ласки не отвлекали от основного занятия — Мистлер продолжал бороться с тошнотой, и этот процесс отнимал все внимание и силы. Он уже собрался было вскочить с постели и бежать в ванную, но тут рука его случайно коснулась живота Лины. Судя по засохшим на нем комочкам, ей все же удалось заставить его кончить. Или же это каким-то чудом произошло во сне, но что за сон то был? Он никак не мог вспомнить. Впрочем, причина была не столь уж важна — он заснул, и сон его был глубок и крепок.

Проснулся, но Лины рядом не было. Простыни на ее стороне кровати были холодными. Одеяло натянуто и разглажено. Мистлер поплелся в ванную. Помочился, прополоскал рот и решил лечь снова. Сейчас он чувствовал себя гораздо лучше. Поспать бы еще часок — и ломота в ногах и спине, ощущение какой-то непонятной нервозности пройдут окончательно. Но надолго ли? Впрочем, это уже другой вопрос.

Окна в спальню были открыты, но ставни приглушали полуморской полугородской шум, доносившийся с Большого канала. Как уютно и спокойно лежать в этой огромной пустой кровати, плотно закутавшись в одеяло. И он ощутил прилив желания — сперва мимолетного, затем все более настойчивого и отчетливого. Он хотел Лину. Он не успел осознать, упустил ощущение оргазма, до которого она его довела, прозевал момент, когда ее пальчики покрылись спермой. Как мимолетен этот миг — горячая сперма почти тотчас же превратилась в холодные липкие комочки. Он доставила наслаждение, обращаясь с ним, как с предметом, с какой-то куклой. Возможно, и сама получала при этом наслаждение — от его пассивности, осознания власти над его телом? Но был ли он действительно пассивен? И столь умело проведенная мастурбация… возможно, она поняла, что именно это от нее сейчас требуется?

Давным-давно, когда ему еще не было сорока — надо же, как раз столько сейчас Лине, — он летал в Токио почти ежемесячно по делу, которое тогда казалось чрезвычайно важным. В конце концов из этой затеи так ничего и не вышло. Он хотел сделать «Сёва», крупнейшее рекламное агентство Японии, партнером «Мистлера и Берри». И почти всегда вылетал из Нью-Йорка самолетом, прибывающим в Токио в середине дня.

Во время одного из первых таких визитов его пригласил на обед глава «Сёвы». Причем обед этот должен был состояться в шесть тридцать. То есть менее чем через три часа после приземления самолета в токийском аэропорту. Странное время для обеда, но для японцев оно считалось вполне удобным и нормальным. Хотя в данном случае обстоятельства могли помешать. Дорога в такси от аэропорта иногда занимала целых три часа, но поскольку японцы знали, когда он прибывает, Мистлер счел, что возражать смысла нет.

Ровно в шесть тридцать, когда он лихорадочно искал запонки, которые оставил где-то на виду, то ли в ванной, то ли в спальне — но вот где именно? — зазвонил телефон. Мистер Тадачи, глава «Сёвы», а также «другие члены компании», которых оказалось четверо, были уже в вестибюле гостиницы. Он вышел, все они расселись по машинам и направились в сторону Хибии[33] и то ползли, то останавливались, потом снова ползли и останавливались в потоке движения. Миновали Гиндзу[34], та осталась где-то по правую руку, свернули на восток, проехали мимо Императорского дворца и, наконец, достигли района, состоявшего из деревянных одно- и двухэтажных домиков, украшенных пластиковыми фонарями вместо традиционных, бумажных.

Первый, перед которым и затормозила вереница автомобилей, оказался рестораном тэмпура[35] в традиции древних заведений Осаки. Они сняли синие бархатные тапочки, которые им выдали, чтобы пройти по коридору, и уже в одних носках вошли в небольшую комнату, устланную татами, со своей печью для готовки. Поваров в поле зрения не было. Да, все по-настоящему, без подделки. Под низенький столик, на который должна была подаваться еда, ни иностранным гостям, ни самим японцам — даже они заворчали, увидев это, — не было никакой возможности просунуть ноги. Пришлось сидеть на татами, скрестив ноги, зато было позволено расстегнуть пиджак и ослабить узел галстука, чтобы придать происходящему налет неофициальности.

Мистлер чашку за чашкой пил саке, которое разливала молодая женщина, больше похожая на официантку, а не начинающую гейшу. Она стояла на коленях рядом с ним, пока Мистлер с японцами поглощали бесконечную череду закусок, которые все подносили и подносили — до тех самых пор, пока в комнату не вошел шеф-повар, низко, но без подобострастия кланяясь гостям. И сообщил через маму-сан, которая стояла на коленях рядом с мистером Тадачи, что готовящееся главное блюдо не идет ни в какое сравнение со всеми, что довелось до сих пор отведать. И еще попросил ее поддерживать беседу с гостями, но не на слишком серьезные темы. Так что перейти к делу Мистлеру не удалось, не тот был момент. К этому времени он уже успел ознакомиться с традициями и знал, что решающий разговор состоится не раньше завтрашнего утра в офисе Тадачи.

Сам же мистер Тадачи, который все чаще улыбался Мистлеру, сказал: Прошу прощения, одну минуту, пожалуйста. И оживленно заговорил по-японски со своими помощниками. Тайм-аут для Мистлера. Теперь он мог пошевелить занемевшими пальцами ног и незаметно растереть икры, которые свело от продолжительного сидения на корточках. Отдельные английские слова, сильно искаженные, он все же улавливал. Дивиденды, прохождение счетов в долларах, основные клиенты. Очевидно, для всех этих терминов существовали эквиваленты в японском языке. Неужели его будущие партнеры нарочно швыряют ему эти крохи, чтобы продемонстрировать интерес к сделке, или же выражают тем самым свое к нему презрение? Неужели им все равно, что он их слушает?

Он извинился, сказал, что ему надо срочно позвонить в Нью-Йорк — до того, как его коллеги, находящиеся в совсем другом временном поясе, не разошлись на разные встречи. Мистлер отказался от приглашения японцев поехать после обеда в ночной клуб. Как-то не очень верилось, что виски с содовой и заигрывания с целой командой официанток из бара помогут продвинуть сделку. Это могло навеять ностальгические воспоминания о девочках из Уэллесли[36] в шелковых чулочках, о том, как они хватают тебя за руки, когда хотят остановить. Но прежде, разумеется, надо было дать понять, что они представляют для тебя хоть какой-то интерес.

Нет, этого он не хотел. Шофер отвез его в отель, японцы в другой машине отправились, по-видимому, догуливать в какое-то другое злачное местечко в Гиндзе или Акасаке. Мистлер сделал несколько телефонных звонков, разделся и тут вдруг почувствовал, как страшно ноют и ломят у него все суставы и кости. Набрал номер массажного кабинета при отеле и попросил прислать массажистку. Только обязательно молодую, добавил он. И его охватило любопытство. Интересно, как они отреагируют на эту его просьбу?

Массажистка через пятнадцать минут, о'кей? — спросил певучий переливчатый голосок.

О'кей.

Он погасил верхний свет, нашел по радио танцевальную музыку и прилег на постель.

Дверь отворилась. И он увидел перед собой средних лет женщину с двумя золотыми зубами. Она прошла в номер и тут же скрылась в ванной; потом вышла, разровняла покрывала на постели, разложила подушки, обернула его полотенцем ниже талии. И занялась его плечами. От на удивление сильных неумолимых пальцев, казалось, исходил жар.

Сильный массаж, о'кей?

О'кей.

Снова вопрос, когда она добралась до поясницы. Двойной массаж, о'кей? Двойная цена.

Он лишь простонал в знак согласия.

Одна минута, пожалуйста.

И она заговорила по телефону.

Потом вновь вернулась к его телу. Давление пальцев стало еще более интенсивным. И характер его изменился. Вот она принялась месить его ягодицы, засунув то ли локоть, то ли край ладони в щель между ними. Как ему показалось — чуть ли не в задний проход. И он ощутил начало эрекции, причем происходило это против его воли или желания. И уж определенно не имело отношения к этой невзрачной коротконогой деловой дамочке.

А руки ее спускались все ниже. Теперь она работала над его бедрами, внутренней их частью. Пальцы коснулись мошонки, бегло ощупали ее и переместились ниже, к менее интересным частям тела. К коленям Мистлера, его икрам и лодыжкам, которые она терзала особенно долго. Затем — к ступням. И пальцам ног. Она растягивала их, и суставы громко щелкали.

Так хорошо? А теперь на спину, пожалуйста.

Эрекция была просто невероятной. Полотенце так и распирал пульсирующий бугорок плоти. Она шутливо пригрозила ему пальцем. И снова началось путешествие пальцев — только теперь в обратную сторону, от ступней ног вверх, все выше и выше, к тому месту, где находилась мошонка. Пальцы так и порхали вокруг этого нежного органа. А потом она вдруг приподняла полотенце, посмотрела и нахмурилась.

Давно не заниматься любовь, да?

Он отрицательно помотал головой. Нет. Интересно, как она восприняла это двойное отрицание?..

Особый массаж. Никому не говорить, да?

На сей раз он утвердительно кивнул.

Она делала это так умело, как ни одна женщина на свете, лучше, чем сам он, когда еще мальчишкой занимался онанизмом. Обычно в такие моменты он сидел за уроками, быстро и ловко орудуя пальцами. А потом размазывал по ладони кремообразную жидкость и, обессиленный, плелся в дортуар спать. Когда он кончил, она обтерла его клинексом. Потом снова приникла к его телу. В конце задействовала губы. Выплюнула сперму в свежую салфетку, придирчиво осмотрела ее. Кончить два раза? Сильно.

После всего этого она нежно обтерла его влажным полотенцем и спросила: Ты оставаться в Токио? Да.

Когда хотеть массаж, спросить Мацумота. Запомнить?

Запомню.

Очевидно, то было ее имя, а не название операции. С невероятной быстротой и ловкостью она привела постель в порядок, унесла полотенца в ванную. Потом протянула ему квитанцию на оплату услуг, где он расписался, поклонилась и прошмыгнула в дверь со своей пластиковой сумочкой, где носила тальк, кремы и детское масло.

Почему он вдруг вспомнил эту сцену, достаточно банальную? Почему она казалась столь эротичной — даже воспоминания о ней пробуждали эрекцию? Очевидно, его чувства к Лине являлись как бы зеркальным отражением тех эмоций, что он испытал тогда. Того, как он повел себя с той японкой, что она проделала с ним. Тогда, в Токио, он так и не понял, был ли актером в той сцене или всего лишь частью реквизита. Та японская дамочка вовсе не была обязана делать это. Ведь он просил только массаж. А все остальное имело место лишь по ее инициативе. Должно быть, ей просто нравилось играть с его штуковиной, заставляя тупого и богатого иностранца кончить два раза подряд, причем почти без перерыва. Сначала — в ее грубые и сильные ладони. Затем — уже в эту чудовищную пасть с золотыми зубами, ночной кошмар дантиста. Должно быть, для нее то был способ показать ему, кто здесь главный, унизить его. Но ведь если разобраться, это скорее он ее унизил — сам и пальцем не пошевельнул, чтобы приласкать эту суровую немолодую женщину. Да, она была намного старше его и наверняка варила вечерами липкий и безвкусный рис мужу. Он унизил ее и был унижен ею. Был податливым воском в ее руках. Может, именно этого он всегда подспудно ждал от секса? Может, потому так страшно хотел Лину? Она откровенно и бесхитростно предлагала ему себя. Готова была работать и руками, и губами. Даже не дожидаясь его просьб.

Он не стал накидывать халат. Поглаживая член, горячий и твердый, немного изогнутый, подобно бумерангу, шагнул к двери в гостиную и распахнул ее. Сейчас, прямо как войдет, вонзится в нее, она и опомниться не успеет.

Но Лины нигде не было. Ни в кресле, где она обычно читала, ни на диване. Комната пуста. И Мистлер тут же почувствовал, как угасает эрекция и член превращается в подобие тряпочки. На полу, на самом видном месте, валялся сложенный пополам листок бумаги с дважды подчеркнутой надписью: «Мистеру Мистлеру». Он подобрал его и начал читать.

Ветер, дующий с канала, был пронизывающе холодным. Весь дрожа, Мистлер затворил окна и вернулся в спальню за халатом. Перечитал письмо, скомкал листок бумаги и бросил в корзину для мусора. А потом вдруг произнес вслух — слишком уж невыносимой показалась тишина в комнате: Я этого не хотел, но сам напросился. И тут же поправился: он ведь не просил Лину навязываться ему в компаньонки в Венеции. И в тот вечер у Анны Уильямс он никак ее не обнадеживал. Она навязалась сама — под дурацким предлогом, что якобы мечтает его поснимать. Что ж, получила то, что заслужила. Вернее, получила то, чего хотела: пожила в Венеции в шикарном отеле, к тому же ей обещали работу в агентстве. Но она допустила ошибку. Так не уходят. Это некрасиво.

А его ошибка заключалась в том, что надо было вышвырнуть ее из номера в первую же минуту. Но есть и хорошие новости — так бы она наверняка сказала, — он вовсе не обязан видеться с ней снова. Никаких там приглашений зайти куда-нибудь выпить или пообедать в Нью-Йорке. Плохая же новость заключается в том, что это письмо может быть очередной уловкой. И что никуда она не уехала и завтра тоже не уедет.

Настоящая шпионка, выведала все его планы. А что, если она заказала билет на тот же рейс в Париж, которым летит он? И вдруг заявится в аэропорт со словами: А вот и я! Прости, я вела себя просто отвратительно. Улыбнется и заставит его выбирать между равно неприемлемыми альтернативами: или отшить ее самым грубым образом (что было бы правильно!), или же позволить сидеть рядом с ним в салоне. А потом, по прилете, заставит еще чего доброго показывать ей Париж. Как знать?.. Может, она и там захочет поселиться с ним в одном отеле.

Причины бриться второй раз перед обедом вроде бы не было, но он все равно побрился. Потом долго лежал в ванне, перелистывая номер «Трибюн». Рынок проявлял неустойчивость, акции, в том числе «Омниума» и других рекламных компаний, упали в цене. Остается лишь надеяться, что эта тенденция сохранится к тому моменту, когда придется обменивать акции «Мистлера и Берри» на ценные бумаги «Омниума». Впрочем, если цены упадут слишком резко или же подобная тенденция будет сохраняться долго и они полностью выйдут из-под контроля, тоже получается не слишком выгодно. Тогда наверняка его компаньоны станут ворчать, пожалеют, что он не взял наличными. Но акции постоянно скачут в цене, это вполне естественный процесс, вот только люди никак не могут смириться с этим фактом как с неприятной неизбежностью. И начинают психовать.

Майк Вурис заверил его, что юристы подготовят все документы на подпись недели через две. Джинн уже выпущен из бутылки. А затем ему придется переговорить со многими людьми. С сотрудниками «Мистлера и Берри», а также «Омниума», с теми клиентами, с кем он еще не успел перемолвиться словечком, с представителями прессы, банкирами, аналитиками. По словам того же Вуриса, Джок Бернс планировал появиться вместе с ним, Мистлером, на торжественном обеде в «Плазе».

Тошнота, страшная слабость в руках — такое впечатление, что они у него ватные, — все это, похоже, ничуть не повлияло на способность мыслить быстро и четко. Но оставаться добродушным, невозмутимым, тихим и милым?.. Это еще не известно, получится ли. Все зависит от того, как он будет себя чувствовать. Черную кошку, до сих пор сидевшую в мешке, его страшную тайну, тоже следует выпустить на свободу. И рассказать все семье. Сразу по приезде домой, в самой приемлемой и деликатной форме. Может, все же удастся вытащить Сэма в Нью-Йорк на уик-энд? Под предлогом, что у него есть для сына очень важная и конфиденциальная информация, некая деловая новость? Ведь настанет день — и все деньги достанутся ему. Тогда можно будет рассказать все сразу и сыну, и Кларе. И лучше всего — в Крау-Хилл.

Он достал письмо Лины из корзины и снова внимательно перечитал его. Радоваться особенно нечему. Наверняка, если б он сказал ей, что тяжело болен, она постаралась бы утешить его. И возможно даже, ей бы это удалось. «Развлечение» действительно носило несколько унизительный характер и в постели, и вне ее. И не надо большого ума, чтобы понять это. Они оба, что называется, напросились. А вот что касается его нелюбви к женщинам и сексу, это и впрямь, пожалуй, нечто новое. Интересное наблюдение. Возможно, она ожидала слишком многого. А может, была права. Просьбу помочь с работой он постарается удовлетворить. Он всегда сдерживал свои обещания, жаль, что она этого так и не поняла.

Все же любопытно, откуда ей в таких подробностях известны стереотипы поведения истинных джентльменов? Да не иначе как от Тони Гэнсворта, ты, тупица! Но она явно не заслуживала всего того злобного бреда, что он нес в церкви Иезуитов. Да и позже, в том ужасном кафе, он снова завел свою шарманку, вывел ее из терпения. Оскорбил ее чувства. Ничего, она скоро оправится. Каждый человек рано или поздно поправляется — до тех пор, пока не переступит финишную черту, подобно тому, как каждый долго отмывается после грязного секса. И вот туалет завершен, и тело снова выглядит и пахнет свежо и приятно, как новенькое. Да и психика тоже способна восстанавливаться. Все заканчивается хорошо просто потому, что все имеет конец. Кажется, именно так говорила мадам Порте после их последнего совместного посещения клиники, где лежал его страдающий депрессией отец. Это подразумевает, в ответ заметил он, что человек сам хочет, чтобы все наконец закончилось.

Она с ним не согласилась. Cheri, сказала она тогда, ваши желания вовсе не зависят от à l'ordre du jour[37].

Он пошел обедать, но добрался лишь до Санта-Мария-дель-Джиглио, когда вдруг с неба закапало. Неужели дождь разойдется всерьез? Что ж, ливень после стольких ясных, совершенно чудесных дней — это ничуть не удивительно. А какой прогноз был на сегодня? Он даже не озаботился взглянуть в «Иль газеттино». Впрочем, не важно, что бы они там ни предсказывали. Но мокнуть под дождем совершенно не хочется. Ресторан работает чуть ли не круглые сутки, а столик заказан на более поздний час. Вообще-то он был почти уверен, что владелец ресторана, синьор Нерон, уже откупорил бутылку одного из лучших красных вин, что хранились у него в погребе, в предвкушении прихода Мистлера. И ему, Мистлеру, совсем не хочется поворачивать обратно и идти в отель за зонтиком. И лишний раз выслушивать надоевшие причитания консьержа о том, как ему понравилась la signorina.

Следует признать, Лина принадлежала к более молодой возрастной группе или низшей социальной категории и не заслуживала того, чтобы вызывать для нее такси-гондолу. И он вздохнул, подумав о том, как она, презрев условности, нет, просто приличия, наконец исчезла из его жизни и слоняется сейчас где-нибудь по campo совершенно одна, с грохотом волоча за собой по булыжной мостовой дурацкий чемодан на колесиках. Basta! Он приподнял воротник блейзера, перешел через мостик. Затем, свернув влево, миновал Фенис. Заведение Нерона располагалось всего в двадцати шагах, на берегу узенького канала с оживленным движением. Который, в свою очередь, впадал в другой канал, пошире, связывавший бухту Сан-Марко с Большим каналом, после чего последний делал свой первый головокружительный поворот.

Случайные любовники, богатые заморские купцы, бездумно демонстрирующие свои туго набитые дукатами кошельки… И после обеда, который он так предвкушал, и пьянящего вина все они, возможно, даже Мистлер, оказывались… Короче, как много связанных по рукам и ногам тел сбрасывали в такие вот ночи в мутные воды канала! И заметьте, никаких грузов к их ногам не привязывали. Все эти убийцы и головорезы полностью полагались на капризные течения и потоки, уносившие мертвецов с глаз долой и, как говорится, из сердца вон мимо Сан-Джорджио к узкой полосе пляжа в Лидо. С благословения Девы Марии тела могли даже оказаться в проливе и попасть из него в открытое море, оставив далеко за собой Ле-Вигноле, а также многочисленные островки и заводи лагуны. То был путь, который мог бы попытаться одолеть и живой человек в гондоле или ялике, отчаянно налегая на весла, совершенно один, в окружении лишь тинистых потоков воды да летающих над головой испуганных птиц. Или же он попытается выбрать более сложный маршрут, к югу?..

Мистлер заглянул в окно. Заведение Нерона было по сути своей забегаловкой и походило снаружи на итальянскую закусочную где-нибудь в самом конце Десятой авеню. Для буднего дня народу не так уж и мало. Столики в двух кабинках, рассчитанные на четверых, были накрыты на два прибора. А рядом со входом на кухню стоял и сам синьор Нерон собственной персоной со своим помощником. Они пойдут обедать, только когда обслужат последних клиентов. На отдельном столике высился графин красного вина, рядом — пустая бутылка, из которой перелили вино. Белые накрахмаленные салфетки, плетеная корзиночка с хлебными палочками. Должно быть, этот стол предназначен для него, Мистлера. Плохи дела! Ему достаточно и одного бокала. Мистлер вошел, приветственно махнул рукой синьору Нерону и уселся за столик.