Украденная ложь

Глава 22

Алистер

— Не забудь взять с собой костюм.

Слышу я, запихивая в сумку очередную футболку, сканируя свою комнату на предмет вещей, которые я мог пропустить, чтобы мне не пришлось возвращаться сюда ни за чем другим в течение следующих нескольких месяцев.

Я фыркаю:

— Да, точно.

Я собираю со стола новый скетчпад и набор ручек, бросаю их туда же. Большинство моих вещей уже в общежитии, но, когда наступили каникулы по случаю Рождества и Дня благодарения, все покинули территорию школы, а мне нужно чем-то себя занять, пока мы будем в гостях у семьи Тэтчера.

Все его дальние родственники по материнской линии прилетали в гости, и я обычно запирался в своей комнате уже на второй день празднеств. Хотя там было шумно и людей больше, чем я мог вынести, но все равно предпочитал это место своему дому.

Хотя я не праздновал вместе с ними, праздники у Тэтча всегда казались более настоящими. Здесь не было безумно украшенного бального зала или ужина на сто человек. Это был обычный семейный ужин, с рождественской елкой и играющими на заднем плане звенящими колокольчиками.

Если бы его отец не был буйным психом, Тэтч мог бы вырасти обычным богатым придурком. Если бы все сложилось иначе, я знаю, что возненавидел бы его. Возможно, мы бы стали врагами на всю жизнь.

Чтобы не слышать его, я подхожу к своему шкафу, включаю свет и перебираю ряды одежды, которую никогда не носил.

В основном это костюмы, смокинги, подаренные мне или купленные, когда я был моложе и меня могли заставить их носить.

— Ты не придешь в джинсах на бал-маскарад, Алистер. Это безвкусно, и ты будешь выделяться еще больше, чем сейчас. Нам нужно слиться с толпой.

Он прав, но это не значит, что у меня перестанет зудеть кожа от мысли о том, чтобы надеть рубашку с воротничком.

— Я даже не понимаю, зачем нам идти. Кроме как дать тебе повод надеть что-то нелепое, — ворчу я, снимаю с вешалки черный комплект, желая проверить, подойдет ли он вообще, прежде чем беспокоиться о его упаковке.

Надеюсь, он будет слишком мал, тогда у меня будет причина не надевать его.

— Потому что это наша самая безопасная ставка. Мы знаем, где будут все учителя и ученики. Это даст нам больше времени на случай, если твой питомец попытается сделать что-то невежественное.

Мой питомец.

Она ведет себя хуже всех. Побитая собака, которая не перестает писать на диван только для того, чтобы разозлить меня.

Бал в канун Дня Всех Святых был одной из многих возмутительных традиций Холлоу Хайтс. Это было похоже на выпускной бал в колледже, только гораздо хуже. У моей матери до сих пор хранятся фотографии, на которых она и мой отец запечатлены во время посещения бала. Это происходит каждый год и с годами становится все более экстравагантным.

Понятно, что это не входило в мой список того, что нужно сделать, но, как я уже сказал, Тэтчер был прав. Все согласились, что это идеальное время, чтобы пробраться в кабинет Грега, гарантируя больше времени для Брайар, чтобы сделать то, о чем мы ее просили.

Сбросив одежду и зажав между ухом и плечом телефон, я влезаю в брюки и думаю о том, какой наивной она оказалась.

Выдвигая требования, которые я не собирался выполнять. Мы знали, что она расскажет Лире, что нас вполне устраивало. Она не хотела говорить, и она уже слишком много видела, чтобы не быть вовлеченной.

Брайар говорила так, будто после того, как она все это для нас сделает, мы должны оставить ее в покое. Конечно, другие парни, может, и подчинились бы. Но татуировка, которой я украсил ее палец, пока она была в отключке от хлорофилла, оказалась там не просто так.

Она моя. На столько, на сколько я посчитаю нужным.

Знание того, что она не причастна к смерти Розмари, делало ее не столько врагом, сколько девушкой, которую нужно сломать. Брайар размахивала пальцем, приказывая нам оставить ее в покое и никогда больше не беспокоить.

Неужели она действительно думала, что я остановлюсь? После того, как я был так близок к тому, чтобы она разлетелась на куски у меня на глазах в бассейне, неужели она думала, что мой ужас так легко закончится? Что я имел в виду то, что сказал, когда пометил ей руку?

Татуировка была сделана для моего внутреннего собственника. Чтобы, когда Истон Синклер снова попросит ее позаниматься в библиотеке, он знал, кому она принадлежит. И если мой брат снова пересечется с ней, чего не случится, он будет знать, что Брайар Лоуэлл — одна из немногих, кого он никогда не получит.

Я наблюдал за ней, видя, как она отчаянно пытается скрыть те части себя, которым, по ее мнению, тут не место. Как будто ее темные желания что-то грязное, что нужно спрятать подальше. Но я знал, я видел это, она не из тех женщин, которые кончают с таким придурком, как Истон.

Он не сможет подпитывать любопытство, таящееся под ее кожей. Не так, как я.

Я не собираюсь останавливаться. Когда я закончу, она увидит, насколько извращенная она на самом деле, и ей понравится каждая секунда, когда все будет сказано и сделано.

Я застегиваю пуговицу, слушая, как Тэтчер говорит мне на ухо.

— Ты меня слушаешь?

Вовсе нет.

— Да, что-то насчет пропажи твоих рубашек. Ты спрашиваешь меня, не брал ли я их? Потому что это был бы очень неправильный вопрос, я бы никогда, и я имею в виду это в самом худшем смысле, никогда не носил ничего, что тебе принадлежит.

— Прости меня за то, что я подумал, что мой сосед рылся в моем шкафу. Может, это был Рук. В любом случае, увидимся позже, во сколько ты будешь здесь? — спрашивает он, и я не могу не закатить глаза. Да, пироманьяк сжигает дерьмо в твоих кашемировых рубашках за десять тысяч долларов.

Но теперь, когда я думаю об этом, Рук, вероятно, использует их для кремня.

— В ближайшие несколько часов. Я напишу, когда буду в пути.

Мы прощаемся, и я бросаю телефон на кровать, застегиваю рубашку и заправляю ее в брюки. Схватив со стула пиджак, я встаю перед зеркалом во весь рост и надеваю его.

Когда я смотрю на себя, то вижу позади отражение моей матери. Ее плечо упирается в дверную раму, на ней темно-фиолетовая ночная рубашка, на которой видно, как сильно за эти годы повлияло на ее тело голодание.

Я уже должен услышать ее или хотя бы заметить ее присутствие, которое обычно выдают щелчки стакана с виски или запах ее сигарет Вирджиния Слимс, который волнами распространяется от нее, даже когда она пытается скрыть его духами Шанель.

Предпочитая молчать, она наблюдает за мной и, осмотрев меня с ног до головы, входит в мою комнату. Я опускаю взгляд на пуговицы на рубашке, притворяясь, что что-то с ними делаю.

Мне в лицо ударяет облако дыма, и я с презрением поднимаю взгляд. Ничего не говоря и не произнося ни слова, она рассматривает мое лицо, как будто видит меня впервые. Как будто я чужой в ее доме, а для нее, вероятно, так оно и есть.

Впервые за многие годы она поднимает руку, проводя костяшками пальцев по моей скуле, и от холода ее кожи у меня сводит челюсти.

— Красивый мальчик…, — шепчет она, ее голос тусклый и наполнен туманом.

Раньше я часто спрашивал себя, почему моя мама никогда не смотрела и не прикасалась ко мне, как мамы других детей. Я смотрел, как дети бегут в объятия матери в поисках утешения и похвалы. Любви, которая должна быть разделена между ними, и я задавался вопросом, что я сделал такого, что заставило мою мать так сильно меня ненавидеть.

Почему ее прикосновения всегда были похожи на мокрую слизь, а взгляд никогда не был теплым, а лишь холодным и осуждающим. Почему вместо того, чтобы прогонять кошмары, она насылала их на меня.

Я откидываю лицо назад, глядя на нее сверху вниз: они не планировали, что я буду таким высоким.

— И при этом такой гнилой до глубины души, — добавляет она.

Дело в том, что она даже не пытается быть злой. Она не пытается причинить мне боль, просто ей искренне наплевать на то, что она мне говорит. Чтобы причинить мне боль, ей должно быть не плевать, а это не так.

— Жаль, что такое лицо, как у тебя, пропало зря. По крайней мере, мы с твоим отцом можем сказать, что у нас получились красивые дети.

Я усмехаюсь, мои ноздри раздуваются:

— Вот что случается, когда растишь ребенка в чужой тени, мама. Они становятся кошмарами.

Она подносит ко рту белую палочку, делает затяжку и, когда слегка улыбается, в уголках ее глаз появляются морщинки. Между нами в воздухе клубится дым. Я не потрудился переодеть костюм. Я подхожу к кровати, беру сумку и перекидываю ее через плечо.

— Тебе лучше оставаться там, куда ты направляешься, до Рождества, так будет лучше, дорогой.

Предоставьте моему неисправному родителю требовать моего отсутствия вместо того, чтобы спрашивать, куда я направляюсь. Насколько им известно, я мог пойти на сделку с наркотиками. Думаю, я окончательно смирился с тем, что они, скорее всего, будут поощрять меня отправиться в опасное место, а то, что меня убьют, будет чистым способом избавиться от меня. Так что они могли бы перестать держать меня рядом, чтобы сохранить лицо.

— Мам, ты не видела мою медицинскую сумку…

Очевидно, я опоздал на воссоединение семьи, потому что Дориан проходит мимо двери спальни и останавливается, увидев нас внутри.

Я молча молю, чтобы отец не высунул откуда-нибудь из-за угла свою седеющую голову. Даже если он и появится, то лишь на мгновение окинет меня взглядом, а потом продолжит вести себя так, будто меня не существует. Я предпочитаю его из всех. Он даже не пытается притворяться, что я ему нравлюсь.

Мечта любого ребенка — иметь старшего брата, на которого он мог бы равняться. Того, кто будет защищать его от больших хулиганов и учить драться. Кого-то, кого можно доставать до тех пор, пока он не сдастся и не начнет играть с тобой в видеоигры.

Именно таким должен быть старший брат. Защитником. Наставником. Тем, на кого можно положиться.

Я думаю, что мой — просто антихрист.

После окончания Холлоу Хайтс он уехал в Бостон в медицинскую школу, думаю, сейчас он интерн или что-то в этом роде. Мне кажется почти комичным, что ему доверяют жизни людей.

Как кто-то может смотреть на него и не видеть, какой он эгоистичный, мерзкий урод.

Я знаю, что мои родители сделали меня таким же, как он. Создали меня по его образу и подобию. Об одной мысли об этом, мне хочется содрать с себя кожу.

Он молчит, глядя на меня с отвращением:

— Ты все еще здесь? Я думал, что к этому времени тебя уже найдут мертвым в канаве.

— Это доставило бы тебе слишком много радости, Дориан. Мы не можем этого допустить, не так ли?

— Почему кто-то думает, что мы похожи, для меня загадка. Это оскорбление моих генов.

— Поверь мне, я тоже не хочу, чтобы кто-то говорил мне, что я похож на обезьянью задницу, но ты работаешь с тем, что тебе дают, — говорю я, пренебрежительно улыбаясь.

— Им следовало просто сломать мой шаблон. Вместо этого мне приходится пялиться на свои запчасти каждый раз, когда я прихожу домой.

Мне охота ударить его за напоминание, но я не хочу иметь дело с ответной реакцией.

— Как бы весело это ни было, я лучше покончу с собой, чем буду стоять здесь с вами двумя.

Я выхожу из своей комнаты, совершенно спокойный, если это будут последние слова, которые я скажу им обоим. Жестко, я знаю, но это не делает их менее правдивыми.

— Убедись, что ты режешь вертикально. Тогда вероятность того, что ты выживешь, будет невелика, — добавляет Дориан, его голос отдается у меня в голове, пока я спускаюсь по ступенькам, стараясь оставить как можно больше расстояния между собой и ими.

Я закидываю свои вещи на пассажирское сиденье, запрыгиваю на водительское, завожу машину и, разбрасывая гравий позади себя, выезжаю с подъездной дорожки. Надеюсь, что при этом я разобью пару окон.

Я не выезжаю из поместья затаив дыхание и не мчусь на скорости по прилегающей к дому дороге. Пока не буду уверен, что они меня больше не слышат и не видят.

Я перестал жалеть себя после того, как познакомился с парнями. Когда мне показали, что семья — это не то, с чем ты рождаешься. Это тот, за кого ты готов убить. Даже если мои родители и брат живут с настоящими демонами, у меня все равно есть ребята.

Нам было по шесть лет, и мы были на летнем празднике в загородном клубе со своими семьями. Тогда я впервые встретил их. Когда я обнаружил, что Рук и Сайлас пытаются запустить небольшой фейерверк, а Тэтчер отвлекает всех, кто проходит мимо.

Трое мальчиков, происходивших из богатых семей, но все еще ищущих хаос в жизни. Им нужна была анархия, чтобы справиться с ужасами дома, в их сознании. Даже в этом возрасте. Эти люди, которые не смотрели на меня по-другому и не пытались изменить меня, три человека, которые приняли меня таким, какой я был, и заставили меня принять себя таким, какой я есть.

Мы никогда не заставляли друг друга прятаться. Мы видели хорошее, плохое и наихудшее.

Несмотря на все проблемы, мучения, зло, мы были просто сломленными мальчиками. Невинными детьми, которых бросили в этот мир без защиты. На самом деле они не оставили нам выбора.

Так что теперь монстры защищают друг друга.

И только друг друга.