Укушенная

Джордан Стефани Грей

Укушенная

Переведено специально для группы

˜"*°†Мир фэнтез膕°*"˜ http://Wfbooks.ru

Название: Bitten / Укушенная

Автор: Jordan Stephanie Gray / Джордан Стефани Грей

Перевод: LadyTiara, maryiv1205

Редактор: LadyTiara, maryiv1205

ИЕРАРХИЯ СЕМИ ДВОРОВ ОБОРОТНЕЙ

РЕГЕНТ(Ы) ДВОРА ВОЛКОВ — правит всем континентом и всеми оборотнями в нём;

ГЕРЦОГИ И ГЕРЦОГИНИ ДВОРА ВОЛКОВ — правят отдельной страной или территорией и подчиняются непосредственно регенту;

ГРАФЫ И ГРАФИНИ ДВОРА ВОЛКОВ — правят штатом или провинцией и подчиняются непосредственно герцогу и/или герцогине своих конкретных стран;

БАРОНЫ И БАРОНЕССЫ ДВОРА ВОЛКОВ — правят графством или городом и подчиняются непосредственно графу и/или графине своих штатов или провинций;

МЕНЬШИЕ СТАИ ДВОРА ВОЛКОВ — все стаи, которые живут под юрисдикцией баронов и/или баронесс своих отдельных графств или городов.

ПРОЛОГ

Семь Дворов оборотней соблюдают всего несколько законов.

Не показывай своего волка людям.

Не разглашай придворные тайны посторонним ушам.

Не кусай людей без прямого разрешения регента.

Ни при каких обстоятельствах никогда не убивай своего собрата-волка.

Нарушение этих законов не влечёт за собой таких наказаний, как тюремное заключение или нанесение увечий. Подземелье под замком Севери не просто так пустовало веками. Когда кто-то такой как оборотень нарушает закон, единственным реальным последствием является смерть.

Не неминуемая смерть, конечно, но мучительный ожог изоляции.

Волки-одиночки не выживут, если их оторвать от стаи. Волки-одиночки теряют себя, медленно и мучительно, как люди теряют конечности из-за обморожения.

Королева Сибилла Севери знала об этом. Вот почему, когда она застала свою сестру Кору в постели с человеком, она, не колеблясь, вытащила сестру за волосы и бросила перед свирепыми придворными. Мужчина-человек ждал своего часа в их самом священном замке, полуодетый, дрожащий, нелепый. Волчий укус оставил след на его рёбрах, и лихорадка коснулась его хилого лба.

— Предательница, — прорычала королева Сибилла. И этого было достаточно, чтобы заклеймить Кору в глазах Двора.

Кора превратилась в лунно-белую волчицу с горящими красными глазами, сражающуюся с аристократами, оскалив зубы и пуская слюну с клыков. Первые три закона уже были нарушены, но четвёртый был нарушен здесь. Сейчас. Когда Кора разорвала горло Волку-Генералу и выплюнула окровавленную плоть на чистый мраморный пол. Некоторые из знати отступили. Поклонились вместо того, чтобы драться. Другие сражались упорнее. Стены были забрызганы красным… их собственной кровью. Кора казалась победительницей, но её сила ослабла в тот момент, когда королева Сибилла сказала:

— Настоящим ты изгоняешься из Двора и из стаи навсегда.

Разрыв произошёл мгновенно, словно невидимые руки развели сестёр в разные стороны. Их отбросило в противоположные концы комнаты. Глаза Королевы Волков потемнели ещё больше, когда она увидела, как её сестра с пронзительным воем рухнула на землю.

— Ты немедленно покинешь замок Севери и никогда больше не ступишь на наши священные земли, — Королева Сибилла приблизилась, и её шаги оставили на полу алый след. — Ты изгнана, Кора Севери, и, если твой человек обратится, он тоже умрёт.

Кора превратилась из волчицы в женщину с тошнотворным хрустом ломающихся костей. Она лежала на полу в луже крови придворных, её тело блестело, как упавшая звезда в полуночном небе.

— Ты не можешь, — прошипела она. — Если он обернётся…

— Он — предатель короны, и поэтому станет Волком-одиночкой. Так же, как и ты.

— Но… но… — Кора подыскивала слова, её красные глаза потемнели и приобрели горьковато-каштановый оттенок.

— Тебе больше нечего сказать, — Королева Сибилла схватила сестру за безвольную руку и потащила прочь из тронного зала, из замка, в лес, где та будет бродить, пока её душа не обратится в прах. Пока она сама не превратится в прах.

Но Кора так просто не сдалась. Она спросила, как всегда, твёрдым голосом:

— А что с моим ребёнком?

Придворные один за другим менялись. В мгновение ока от волков становились людьми. Королева Волков в ярости уставилась вниз, не обращая внимания на вздохи окружающих. Из-за одного ребёнка было больше вздохов, чем из-за растерзанной королевской семьи у её ног.

— Ты изгнана, — повторила королева Сибилла, и когти выскользнули из её пальцев так же легко, как ножи из трупа. — Ты — предательница.

Ее сестра выпрямилась, вздернув подбородок, прищурив глаза.

— Законы Двора ничего не говорят о сыновьях предателей.

Королева Сибилла опустилась на колени и подсунула коготь под подбородок сестры. Пошла кровь. Кора не дрогнула.

— Что бы ты хотела, чтобы я сделала?

— Пусть он родится.

— Ты умрёшь до того, как это произойдёт.

— Ты знаешь, что нет, — отрезала Кора. В её взгляде вспыхнула ярость. — Я рожу его и приведу ко входу в замок. Ты должна забрать его.

Знать начала перешёптываться, но Королева Сибилла заставила их замолчать одним взглядом. Её коготь ещё глубже вонзился в тело сестры.

— Я — королева. Я не обязана ничего делать.

— Забирай его, а я тихо уйду, — ё сестра резко вздохнула. — Забирай его, и я сама избавлюсь от своего любовника.

— Сейчас? — спросила Королева Волков.

— Сейчас.

Королева Сибилла выпрямилась. Она обвела взглядом оставшихся членов своего двора. Их по-прежнему много, а силы ещё больше. Она не беспокоилась о будущем предательстве ребёнка — особенно если Оракул прочтёт пророчество о его рождении и сочтёт его достойным, — но она беспокоилась за безопасность своего собственного ребёнка.

Мальчик родился две недели назад, болезненный и маленький. Двор не доверял ему как лидеру, хотя он уже вырос из новорожденного младенца. Однажды он станет сильным. Так предсказал Оракул. Ему просто нужно было дожить. Ему просто нужно было завершить своё превращение в волка и стать наследным принцем, каким, как она знала, он мог бы стать.

И вот Королева Волков решила, что те, кому она больше всего доверяла и в ком больше всего сомневалась, наблюдающие за каждым её шагом, призовут силы созвездия Кассиопеи и заключат могущественную сделку на крови.

— Если ты убьёшь своего любовника в этот день и родишь ребёнка на территории возле ворот замка, я воспитаю его как своего собственного сына. Но твоя кровь будет защищать моего наследника изо всех сил, и если жизнь моего наследника подойдёт к концу, то и его тоже, — Королева Сибилла протянула руку. Ещё секунда раздумий, и она отменит сделку. Её сестра знала об этом и вцепилась королеве в когти. Сжала. Её кровь капала на плоть Королевы Волков и шипела между ними. На их глазах кровь впиталась в кожу Королевы Волков, а затем исчезла.

Сделка на крови была заключена.

Королева Сибилла стояла с улыбкой, столь же чарующей, как и сам замок. Она расправила плечи и поправила корону из звёзд на своих чёрных волосах.

— Значит, дело сделано. Убей своего любовника и уходи, сестра. Если ты проживёшь достаточно долго, чтобы родить своего ребенка, доставь его к нам. Затем умри.

Кора с трудом поднялась на ноги и обнаружила, что её возлюбленный-человек всё ещё дрожит. Придворные Королевы Волков наблюдали, как Кора оторвала голову мужчины от шеи, перерезав сухожилия с лёгкостью, будто лозы. Люди. Королева Сибилла фыркнула и отвернулась.

— Уберите это, — приказала она. Затем, — Прогоните её.

Без колебаний — или возможности поступить иначе — её двор повиновался каждому её приказу. И, будучи Волком-одиночкой, обречённой на смерть, Кора сбежала от солдат, которые охотились на неё. Она бежала и бежала… пока однажды, слабая и умирающая, не родила мальчика и не положила его на землю у ворот замка.

Защитника направили к принцу, который ждал его защиты, и оба выросли как братья. Они никогда не расставались. Всегда вместе.

Но это не история о принце и его страже. Это история о человеческой девушке и о том, как принц и его защитник уничтожили её.

I

Проклятие Луны

1

Сегодня вечером полнолуние.

Она висит в почерневшем небе, как чешуя русалки, и ярко светится в темноте, как пламя свечи. Я смотрю на неё снизу вверх, вытирая пот со лба и без того липкой рукой. Ранняя сентябрьская жара Сент-Огастина — убийца. Достаточная, чтобы почувствовать, что ты тонешь на суше. Влажность наполняет мои лёгкие с каждым вдохом, и даже призрачная луна не может заставить меня забыть, что я медленно варюсь заживо.

Я собираюсь убить Селесту.

Моя задница болит под острым, как нож, краем ступеньки её крыльца, когда она забегает за дом, чтобы достать какой-то сюрприз. Я понятия не имею, что это и зачем нам нужно, когда мы уже должны были ехать в кино. Папа высадил меня по дороге на работу, и у нас едва хватит времени, чтобы заказать попкорн до появления трейлеров.

— Могу я хоть бы чем-то помочь? — в отчаянии кричу я ей вслед, но в ответ слышу только звук телевизора её родителей, из полуоткрытых окон доносится смешная мелодия из комедийного шоу. — Меня съедают заживо, — говорю я, отмахиваясь от пары назойливых комаров.

Тёплый ветерок уносит их прочь, а я горблюсь, обхватывая колени руками, и жду. Стрекочут сверчки. Вдали раздается автомобильный гудок. Я достаю телефон, чтобы прокрутить видео, но тут же убираю его с нетерпеливым вздохом. Какой бы сюрприз она ни приготовила, на него уйдёт целая вечность, и мы точно опоздаем…

Рядом со мной хрустит ветка.

Нахмурившись, я поворачиваюсь на звук, но в этой части двора растёт только одно лимонное дерево. Луна отбрасывает за ним длинные тени.

— Эй? — шепчу я, прищуриваясь от этих теней. Никто мне не отвечает. Конечно, никто не отвечает. Белки не умеют говорить.

Качая головой, я стараюсь не обращать внимания на покалывание в затылке.

— Селеста, нам правда нужно…

Она поспешно возвращается, пряча сюрприз под старым пляжным полотенцем. Её кобальтово-синие кудри развеваются на ветру, как ленты.

— Знаю, ты помешана на контроле, но постарайся быть терпеливой. Я почти закончила, — она взбегает по ступенькам мимо меня и врывается в свой дом. Родители кричат на неё за то, что она хлопнула дверью, но она не утруждает себя извинениями. Как только Селеста Уорд что-то задумывает, её не остановить.

А то я не знаю. В конце концов, так началась наша дружба — она подошла ко мне в первом классе, дёрнула за растрёпанные косички, которые мой отец неуклюже заплёл в то утро, и сказала, что мы будем сёстрами, нравится мне это или нет.

Не знаю, почему она выбрала меня, но до того дня я и понятия не имела, что такое настоящая дружба. Любовь Селесты безусловна и всепоглощающа. И это стоит того, чтобы посидеть в одиночестве под полной луной, пока она занимается тем, чем занимается.

— Почти готово! — кричит она через дверь.

Я прогладываю возражения. Потому что Селесту никогда не волновало, что мой отец считает обед тарелкой наспех разогретых в микроволновке начос, которые подаются под очень громкие полицейские сводки, доносящиеся из его рации, а меня никогда не волновало, что в средней школе она совершила мелкую магазинную кражу. Она приносит мне на обед мамины объедки, и я слежу за тем, чтобы она держалась подальше от всех объектов в радиусе тридцати миль от нас. Она сидит в первом ряду на всех моих волейбольных матчах с моим ярко-красным номером на щеке, а я крашу губы чёрной помадой и надеваю рваные колготки на её любимые концерты.

Так что, хотя мне и хочется развернуться, вышибить дверь и притянуть её к машине за волосы цвета электрик, я заставляю себя вежливо и совсем не агрессивно сказать:

— Я уже заказала нам билеты в кино.

Она не отвечает, и вокруг меня снова воцаряется тишина. Странно. Сверчки перестали стрекотать. Я борюсь с желанием оглянуться на лимонное дерево. Это белка. Всего лишь белка. Но мой затылок всё ещё покалывает, будто за мной наблюдают.

Однако как раз в тот момент, когда я набираюсь смелости отправиться на разведку, Селеста наконец возвращается. Она помогает мне подняться на ноги с широкой улыбкой на губах, позволяя мне вблизи рассмотреть огромный фиолетовый засос на её шее и прогнать все мысли о злобных белках-людоедах.

— Вот, — она поднимает крошечную фарфоровую тарелочку, красивую и розовую, с бантиками по краям, а на ней — отвратительный, на скорую руку приготовленный пирог из глины. Из кучи грязи, травы и желудей торчит одинокая зажжённая свечка. — С днем рождения, Ванесса.

Я смотрю на него, нахмурив брови. Удивительно, но меня смущает не землистая масса. А дата.

— Мой день рождения только во вторник. Ты рано.

— Я знаю, — пропевает она. — Но мы должны отпраздновать его сейчас! Сегодня пятница, и так получилось, что сегодня вечером будет большая вечеринка на пляже. Каковы шансы? — Её длинные ресницы трепещут, изображая невинность, будто это не было запланировано с тех пор, как она позвонила мне и попросила провести с ней вечер. Если бы я не любила её так сильно, я бы сорвала с неё майку, которую она мне одолжила, и задушила бы её ей.

— Нет.

Она слегка отодвигает тарелку и выпячивает губы.

— Ванесса Харт…

— Нет.

— …семнадцать исполняется только раз. Ты должна отпраздновать. Что может быть лучше, чем пить тёплую выпивку на пляже с шестьюдесятью самыми близкими друзьями?

Мои губы дёргаются.

— У меня даже пяти друзей нет.

— Тем более! — Она перекидывает волосы через плечо. — Но нас пригласили, Ванесса, а что такое приглашение, если не обещание провести лучшую ночь в твоей чёртовой жизни?

Свеча между нами горит дольше и ярче. Фиолетовый воск капает на ореол из одуванчиков. Такого же фиолетового цвета, как пряди в моих волосах. Её действительно невозможно ненавидеть.

— В прошлый раз, когда мы куда-то ходили, ты сама выпила почти целую бутылку текилы и вернулась домой без нижнего белья.

— Это было много лет назад! — говорит она со смехом. Звук мягкий, как пёрышко, с резкими нотками в сердцевине, и такой присущий Селесте — такой знакомый, — что, мне кажется, я могла бы проследить его по звёздам.

— Это было два дня назад, — говорю я, закатывая глаза. — Я больше не собираюсь вмешиваться в твои непристойные дела.

— Ты сейчас очень похожа на Бренду, Ванесса, — её наманикюренный ноготь, тёмно-синий и угрожающий, указывает на входную дверь. — Как у моей мамы, чье любимое хобби — ходить в церковь, а затем делать покупки в Костко. Сегодня твой семнадцатый день рождения. Разве ты не хочешь немного пожить?

Я беру у неё тарелку, но она не позволяет мне задуть свечу. Вместо этого она прикрывает её рукой.

— Я знаю, что тебе не понравилась последняя вечеринка, на которую мы ходили, и общение, по сути, превращает тебя в специалиста по экстремальным рискам, пусть и с красивой задницей, но послушай меня, — она хватает меня за подбородок свободной рукой и наклоняет его вниз, пока не привлекает всё моё внимание. — Однажды ты будешь работать в прекрасном офисе с видом на океан, и у тебя будет самый привлекательный муж в мире и двое очаровательных детей. Ты будешь проводить выходные, посещая кулинарные курсы и критикуя последние фильмы в перерывах между его дежурствами в больнице…

— Просто для ясности, — говорю я, — мой будущий муж — врач?

— Кардиохирург и по совместительству фотомодель, — объясняет она, прежде чем продолжить. — У тебя будет жизнь твоей мечты, и для меня будет настоящим кошмаром потерять тебя в пригороде. Однако пока — на сегодняшний вечер — ты молода и привлекательна, тебе, по сути, семнадцать. Мы не собираемся тратить эту пятницу на попкорн с добавлением масла. Мы идём на вечеринку к Максу Кайдену, и ты собираешься засунуть свой язык ему в глотку.

О Боже. По мне пробегает дрожь, и я прикусываю губу.

— Ты не говорила, что это вечеринка Макса.

Она лукаво улыбается.

— Теперь я привлекла твоё внимание, да, сучка?

Я краснею, вспоминая, как однажды он помог мне подняться с пола во время волейбольного матча. Я поскользнулась на паркете после неудачной подачи — по вине другой команды — и он оказался на боковой линии. То, что он предложил мне руку помощи, было предательством со стороны гормонов, из-за которых я не набрала ни одного очка до конца этой дурацкой игры. Было несправедливо, что у него были такие голубые глаза. На самом деле, это в высшей степени отвлекало.

Я забираю тарелку у Селесты и отхожу назад, пока не врезаюсь в её машину. Прислоняясь к ней для поддержки, я закрываю глаза и вздыхаю. Я ни за что не могу пойти на вечеринку, которую устраивает Макс. Я выставлю себя полной идиоткой. Даже если я уверена в себе перед Селестой — привередливой, упрямой, часто всё контролирующей и полностью владеющей собой, — я не могу быть такой перед парнем, которого едва знаю. Я не могу быть такой перед Максом.

Селеста прислоняется к жёлтому капоту своего древней машины Фольксваген-Жук.

— Я не смогу пережить ещё один год, когда ты будешь бояться добиваться того, чего действительно хочешь. Ты такая… полная жизни, Ванесса. Если бы только ты позволила кому-нибудь, кроме меня и девушек из твоей волейбольной команды, увидеть это, — затем, уже менее нежно, она говорит: — Ты переспишь, даже если это будет последнее, что я сделаю, и, если ты хочешь, чтобы это случилось с Максом, так тому и быть.

Я хмуро поворачиваюсь к ней.

— Грант…

— Грант Остин не считается, и мне не нужно напоминать тебе почему. Или, может быть, я считаю, и всё начинается с того, что…

— Хорошо! — выпаливаю я, поднося тарелку с грязью к лицу, чтобы скрыть постоянно краснеющие щеки. — Ладно, я пойду на дурацкую вечеринку к Максу, если ты пообещаешь никогда больше не произносить этих слов.

— Ха! Я победила, — она улыбается мне и поправляет фиолетовую прядь в моих волосах. — Загадай желание, и мы сможем начать представление. Я слышала, старшая сестра Макса вернулась домой из колледжа и будет поставлять спиртное.

Мой желудок тревожно сжимается. Спиртное. Макс. Вечеринка. Три вещи, в которых я никогда не была сильна. Я судорожно сглатываю и жалею, что не могу вытереть липкие ладони о юбку.

— Ты уверена, что это не глупая затея?

— Неужели я когда-нибудь поведу тебя по плохому пути? — спрашивает она.

Я приподнимаю брови и спрашиваю:

— Пропавшее нижнее белье и целая бутылка текилы? Твоя мама чуть не выставила тебя за дверь?

Она смеётся так, словно у неё нет ни малейшей заботы на свете.

— И разве это не было лучшим временем, которое мы провели за последнее время? Ну давай же. Пути назад нет. Обещаю не терять свои трусики.

Её карие глаза встречаются с моими, и в них столько надежды, что я не могу заставить себя сказать «нет». Хотя я и хочу этого. Хотя я не уверена, что должна этого хотеть. В конце концов, это всё равно не имеет значения. Селеста — моя Полярная звезда. Или, может быть, мы больше похожи на созвездие Близнецов. Куда она, туда и я, и куда я, туда и она. Всегда.

Я бросаю взгляд на горящую свечу. Пламя почти наполовину растеклось по воску, оставляя фиолетовые разводы на корже грязи и рисуя гораздо более приятную картину, чем раньше. Каждый год, начиная с первого класса, — когда моего отца вызвали на работу в мой день рождения и не было ни торта, ни подарков, только очень раздражённая няня, которая немедленно отправляла меня спать, Селеста готовила мне праздничный торт из глины, веток и всего, что она могла найти у себя на заднем дворе. Она обычно привозила его ко мне домой после школы.

Однако в этом году всё по-другому, и внезапно, когда свеча отбрасывает тени между нами, я чувствую себя другой. Возможно, я стала старше. Выше. Будто я почти могу заглянуть за ограду детства и посмотреть в будущее. Селеста, может быть, и не хочет того же, но нормальная жизнь — двое родителей, дом с белым забором из штакетника и надёжный и неизменный распорядок дня — всё, чего я хочу. Моя мама ушла, когда я была совсем маленькой, и я не помню времени, когда у меня был кто-то ещё, кроме отца. Моего отца и Селесты. Других полицейских из его участка. Нескольких девушек из моей волейбольной команды. Прошлым летом Гранта Остина на месяц.

Вот и всё. Таков был мой круг общения всю мою жизнь.

По улице проезжает машина, заливая лимонное дерево светом. Там ничего нет. Конечно, там ничего нет. Это неприятное ощущение в животе вызвано совершенно другой причиной, и, возможно, Селеста права. Возможно, сейчас я готова к чему-то другому. К чему-то новому.

Селеста хватает меня за руку и сжимает её.

— Загадай желание, Ванесса.

Когда я закрываю глаза и задуваю свечу, я так и загадываю.

Я желаю большего.

2

Селеста отвозит нас на вечеринку на своей машине. Жёлтая краска снаружи почти вся проржавела, и мы кажемся бронзовым пятном в ночи, когда мчимся по Мосту Львов в сторону острова Анастасия.

Сент-Огастин состоит из двух частей, каждая из которых столь же историческая и населенная призраками, как и другая. На материке есть центр города с теснящимися мощёными улочками, где проводятся экскурсии с привидениями, музеи пиратов и давным-давно заброшенный замок. При солнечном свете это место кажется идеальным для отдыха. Пастельные цветы выглядывают из-за розовых стен, а черепичные крыши в испанском стиле затеняют большую часть площади. Однако именно ночью можно почувствовать её возраст. Это старейшее оккупированное европейцами поселение в Соединенных Штатах — конечно, это не имеет большого значения, поскольку вся земля в США уже была заселена людьми, которые жили здесь первыми, — но думаю, что это объясняет масштабы появления привидений. До Плимута, до Джеймстауна испанцы колонизировали это побережье. Этот город.

Сент-Огастин — такая же страна кровопролития, как и любая другая, и здесь более чем достаточно компаний, предлагающих туры с привидениями, которые только и ждут, чтобы вырвать у вас деньги и рассказать вам всё об этом.

Остров Анастасия находится по другую сторону моста, и он менее известен. Конечно, туристы будут его посещать, и туры с привидениями не исключат его из своих маршрутов. Но когда вы думаете о Сент-Огастине, вы не думаете ни об острове, ни о маяке с красной крышей, ни об отреставрированных особняках, которые появляются после каждого урагана, гордо и современно возвышаясь на древнем пляже, словно бросая вызов следующему шторму, который может обрушиться на вас со всей своей силой.

Мы с Селестой никогда не были на острове. Здесь живут богатенькие детки — те, кто ездит на роскошных автомобилях, оплаченных их родителями, и учится в престижных университетах на побережье. На самом деле они не тратят время на разговоры с нами, горожанами.

Селеста трижды стучит по рулю, пока мы пересекаем реку и добираемся до острова. Суеверие, которое она, без сомнения, унесёт с собой в могилу.

— Пять минут, — говорит она и ставит другой диск, даже не потрудившись взглянуть на стереосистему. Гремит музыка, слишком громкая и со слишком тяжёлыми басами, так что сердце уже болезненно колотится у меня между рёбер. — Готова?

— Обмочить трусики? Конечно. — Я прислоняюсь головой к полуоткрытому окну, жалея, что кондиционер не просто обдувает нас тёплым воздухом через старые пыльные вентиляционные отверстия.

— Это просто вечеринка, Несс.

— Для тебя, — говорю я. — На вечеринках ты превосходна. Весёлая и обаятельная, и все тебя любят. Я просто… Я всегда заканчиваю тем, что стою там и болтаю без умолку, пока люди не уйдут.

Она резко тормозит машину, когда мы проезжаем на красный свет. Резко поворачивая голову и задевая меня волосами по лицу, она сердито смотрит на меня.

— Ты не заставляешь людей уходить.

— Я не имела в виду…

— Мне всё равно, что ты там имела в виду. У меня очень тесные отношения с твоим подсознанием, и иногда оно может быть мега-стервой. Ты не заставляешь людей уходить, — загорается зелёный свет, но она не нажимает на педаль газа. Даже когда машина позади нас сигналит, она продолжает смотреть на меня. Она морщит лоб, и капелька пота скатывается по её носу к розовым губам. — Я люблю тебя, Ванесса.

— Я тоже тебя люблю, — легко отвечаю я. Потому что так оно и есть. Легко. Это самая простая вещь, которую я когда-либо говорила. Я люблю Селесту так, словно она моя плоть и кровь, а может, даже больше.

— Хорошо. Обещай мне, что постараешься хорошо провести время. Расслабишься. Повеселишься.

— Говоря «повеселишься», ты подразумеваешь, что я уже не веселюсь.

— Ну, если гигантская обувь подойдёт, — она запрокидывает голову и заливается своим звонким смехом, когда я хлопаю её по руке. Наконец, она нажимает на педаль газа.

— Десятый размер — не гигантский. Ты просто пикси.

— Я лучше буду пикси, чем снежным человеком.

Я бросаю сумочку на колени и показываю язык.

— Ненавижу тебя.

— Ты любишь меня.

Люблю. Но нет необходимости повторять это снова, и даже если бы я повторила, она бы меня не услышала. Она делает музыку громче, пока мы не оказываемся в зоне шумового загрязнения, и подпевает текстам, которые не сочетаются с лентами в её волосах или блеском на щеках. Но это Селеста. В ней множество людей. А во мне…

— Два блеска для губ, пачка жевательной резинки, газовый баллончик и швейцарский армейский нож из чистого серебра, любезно предоставленный одним очень обеспокоенным отцом, — кричу я, перечисляя содержимое своей сумочки, пока она не выключает музыку. — О, и батончик мюсли. Как думаешь, нам нужно что-нибудь ещё? — Я приподнимаю закуску за край мятой упаковки. Селеста бросает на неё взгляд, сворачивая не туда.

— По-моему, мы, похоже, приготовились к апокалипсису, а не к просто повеселиться.

— Эй, смотри на дорогу. Общественный пляж находится гораздо дальше.

Она дарит мне коварную улыбку.

— Кто говорил об общественном пляже? — Мы продолжаем спускаться по узкой дороге, затенённой высокими дубами, и сворачиваем на неосвещённую парковку у маяка в чёрно-белую полоску.

— Селеста, — предупреждаю я, чувствуя, как внутри у меня скручивается нехорошее предчувствие.

Она заглушает двигатель.

— Ты бы не согласилась, если бы я сказала.

— А что случилось с непринуждённым времяпрепровождением? Мы не можем веселиться в маяке! Поднимется тревога, появятся копы, и нас бросят в тюрьму ещё до того, как наши высокорейтинговые школы откажутся от нас.

— Говорит девушка, поглаживая нож.

Я бросаю нож в сумочку и выпрямляюсь, отказываясь расстегивать ремень безопасности, даже когда Селеста открывает свою дверцу. Я думала, что в прошлую среду, когда мы были в гостях у Бруклина Дэвиса — парня, который, как клянётся Селеста, ей совершенно не нравится, — мы никогда не были такими буйными. Она пила, курила, пропала на час в море людей… Это должно было стать кульминацией.

— Я почти уверена, что это уголовное преступление.

— Во-первых, — начинает Селеста, — мы не устраиваем вечеринку в маяке, а просто выходим на лодочный причал. Здесь работает отец Бруклина. Это абсолютно законно.

— О, и снова это имя. Мы что, теперь выслеживаем Бруклина? Думала, вечеринку устраивает Макс.

— Устраивает. С Бруклином.

— Они даже не учатся в одном классе.

— Значит, ты уже запомнила расписание Макса? Знала, что ты можешь использовать свои способности во зло. Подумай о том, чего мы могли бы достичь, если бы ты отрастила пару, — она выхватывает у меня сумочку и с визгом выскакивает из машины, захлопывает дверь, и её бледная фигура исчезает из виду, как только она делает несколько шагов. Я выбираюсь следом за ней.

— Это не то, что я считаю хорошим днём рождения!

— Я хочу жить, Ванесса. Я хочу быть свободной! — она кружится, широко раскинув руки. — Ты присоединишься ко мне или как?

Я колеблюсь. Одна нога у меня впереди, другая позади. Было бы так просто развернуться и сидеть в машине, пока не приедут копы. Её бы арестовали, но не за то, чего она не заслуживает. С другой стороны… Я думаю о Максе и о том, как он задувает мою свечу.

Я хотела большего. Хотела большего.

— Живи, — требует она. — Семнадцать бывает только раз.

— Хорошо, — я делаю шаг вперёд. — Но я буду винить тебя, если случится что-то плохое.

С радостным визгом она тащит меня мимо маяка, вниз по кварталу и через заросли ежевики, прежде чем мы находим спуск на берег. Наши руки переплетаются, она прижимает мою сумочку к груди, и я жадно хватаю её свободной рукой. Цепляюсь за неё, как за спасательный плот, когда мы преодолеваем непростую местность.

Пребывание здесь напоминает, будто засыпаешь. На пространство между ничем и мечтами, когда переходишь от глубокой тишины ко взрыву воображения, мыслей и чувств, даже не осознавая, что это происходит.

Скрипучий деревянный мост заброшен, он скрыт под нависающими деревьями, чьи качающиеся ветви и шелест ветвей заглушают шум Атлантики. А потом мост заканчивается.

Вечеринка начинается, и это неприятное чувство у меня в животе остаётся.

Потные тела заполняют каждую щель на открытом пространстве. Песок шуршит у нас между пальцами ног, набивается в обувь и царапает кожу. Ночью солёный воздух кажется тяжелее, словно его накрывают плотным одеялом. В лунном свете золотые лучи, сверкающие над бескрайним чёрным океаном, манят к себе. Телефоны освещают то, что не может осветить луна, они установлены на холодильниках, бочонках и радужных пляжных креслах, которые больше похожи на калейдоскоп теней.

Сначала я не знаю, куда идти, поэтому продолжаю цепляться за Селесту, когда она пробирается сквозь толпу наших одноклассников и направляется прямиком к холодильникам на берегу. Она не смотрит под ноги, когда идёт, и не спотыкается, когда мы погружаемся в песок. Просто марширует с прямой спиной и вздернутым подбородком, её лицо купается в лунном свете. Хотела бы я сказать то же самое о себе.

Я и раньше бывала на вечеринках — у костров на пляже и на домашних вечеринках, — но они совсем не похожи на эту. Только не на такой большой и громкой вечеринке, где я словно тону в шуме, запахах и мерцании ярких огней. Они освещают лица моих одноклассников, товарищей по команде и некоторых ребят, которых я не узнаю. Красивых ребят. Богатых детишек, с идеально широких плеч и мускулистых рук которых стекают дизайнерские бренды. Их головы поворачиваются в нашу сторону, как будто… как будто они наблюдают за нами.

Переглядываясь, я чуть не наступаю на сандалию Селесты, и мы обе падаем на землю. Рыжеволосая девушка в чёрной кожаной юбке смеётся, когда я выпрямляюсь, и у меня сводит живот, когда я понимаю, что она видела — они все видели. Я чувствую, как их взгляды продолжают следить за нами, а Селеста ухмыляется, показывая им средний палец, прежде чем увести меня. И я не знаю, куда смотреть. Я не знаю, что делать. Мои конечности кажутся чужими, более тяжёлыми, чем обычно. Я улыбаюсь или это странно? Если я нахмурюсь, мои одноклассники подумают, что я стерва? Если я начну двигаться в ритме электро, буду ли я выглядеть полной идиоткой? Или я буду похожа на Селесту — крошечную пикси, грациозно покачивающуюся в такт музыке?

Мой мозг может взорваться ещё до того, как нас арестуют, и, честно говоря, кажется, сейчас так даже лучше. Селеста сжимает мою руку так, словно может читать мои мысли, её горячая кожа действует мне на нервы. В основном, но не совсем.

— Это как на корте, — кричит она, чтобы я слышала. — На корте ещё одиннадцать девушек, и ты всегда контролируешь ситуацию. И знаешь почему?

— Нет, — пытаюсь крикнуть я в ответ, но получается что-то вроде писка.

— Потому что на корте ты не думаешь. Ты просто существуешь, — она заправляет прядь моих каштановых волос мне за ухо, приглаживая запутавшуюся в них фиолетовую прядь. — Твоё тело знает, что делать. Перестань позволять своему разуму сбивать себя с толку и прислушайся к своим костям.

Она права. Я не думаю на корте. Но на корте есть только я и мяч. Препятствия в виде девушек и одиночной сетки. Здесь это… что ж, в моей команде есть девушки, на которых мне отчаянно нужно произвести впечатление, чтобы стать капитаном в следующем году. Предполагается, что Макс Кайден где-то здесь, и это вызывает у меня лёгкое — или сильное — желание блевать. И все остальные… Я не знаю. Они просто имеют значение. Мне небезразлично, что они думают обо мне и как меня воспринимают.

Дело в том, что они ещё не решили; они не выбрали, пролистывать ли их влево или вправо, а это значит, что есть шанс, что я им понравлюсь, или, что более приближено к истине, я могу всё испортить. Покажу им худшие стороны себя, которые приберегаю исключительно для Селесты, и заставлю их с криками убежать.

— Возможно, проще сказать, чем сделать, — говорю я Селесте.

— Да, трезвой, — она открывает холодильник, демонстрируя ряд розовых бутылок с ликёром. Коктейль «Смирнофф Ледяная Клубника», коктейль «Пинк Уитни» и текила «Крем де Текила». Они звучат одинаково ядовито. Селеста водит пальцем по этикеткам, наугад выбирая нашу отраву. — Вот это, — она достаёт розовую «Уитни», находит стопку пластиковых стаканчиков и наливает нам. — Пей.

— Но полиция…

— Обещаю, сегодня вечером ты не увидишь своего отца, — она подносит стакан к моим губам, и я понимаю, что выгляжу как ребёнок, которого кормят из бутылочки. Знаю, что другие, вероятно, думают, что мы пара. Я очень, очень стараюсь не обращать на это внимания. — Больше никаких раздумий, — предупреждает она. — Пей или танцуй. Вот и всё.

Я беру напиток, потому что сомневаюсь, что смогу танцевать без него. Один глоток, и на вкус он как мышьяк. Два глотка, и он почти сладкий на вкус. К трём я уже наслаждаюсь им настолько, что начинаю улыбаться. Может, мне стоило попробовать выпить в среду, но потом я вспоминаю, что не смогла бы отвезти Селесту домой.

Итак, кто отвезёт нас сегодня домой?

— Вот это моя девочка, — Селеста опрокидывает в себя весь стакан, заглатывая его как профессионал. Когда она заканчивает со вторым стаканчиком, а я допиваю половину первого, она увлекает меня в толпу танцующих. Я нахожу Сару Ву из волейбольной команды, которая подходит совсем близко.

— Вечеринка для больных, — кричит она. У неё изо рта такой запах, словно он может содрать краску с маяка.

Селеста тянет мои руки вверх, вращая бёдрами так, что мои бёдра тоже начинают двигаться.

— Самая лучшая! — соглашается она. Сара и Селеста, которые после моих игр почти не разговаривали, смеются, как самые старые подруги, и Селеста хватает Сару и тащит её на то, что Национальное географическое общество, вероятно, назвал бы каким-то древним брачным ритуалом. Я изо всех сил стараюсь не отставать, заставляя свои бёдра, плечи и ступни копировать их движения. В конце концов Сара и Селеста берут меня за талию и заставляют двигаться в более естественном ритме.

Ликёр обволакивает мой желудок. Горячий по сравнению с ледяной водой, льющейся к нашим ногам. Он разливается по моим венам, прямо к сердцу, а затем по спирали поднимается к мышцам, пока я не становлюсь тёплой, расслабленной и гибкой.

Внезапно я чувствую себя хорошо. Как будто единственные проблемы, с которыми я когда-либо сталкивалась, — мокрые сандалии и мокрые пальцы ног. Передо мной Селеста, которая трясёт задницей, гогоча, как гиена, а позади меня Сара, которая кричит о нашей последней победе. Я почти не замечаю, что богатенькие детишки всё ещё пялятся на нас.

Пусть смотрят.

Думаю, я люблю вечеринки. Я смеюсь и дёргаю Селесту за волосы. Дёргаю за бархатные лазурные пряди, пока они не обвиваются вокруг моих пальцев, такие мягкие, как всегда.

— Я люблю тебя, — кричу я, потому что мой разум и тело говорят мне, что у меня нет выбора.

Она встаёт на цыпочки и запечатлевает влажный поцелуй на моей щеке.

— Навсегда, сучка!

Мы смеёмся ещё больше, и все мои сомнения по поводу сегодняшнего вечера улетучиваются. Волна за волной теплый ликер прогоняет дурные предчувствия во мне, пока я искренне не начинаю верить, что копы здесь ни при чём. Не стоит беспокоиться о том, что меня покажут в вечерних новостях.

Здесь только я и мои друзья. Все шестьдесят человек. Селеста была права. Это лучшая ночь в моей жизни.

Внезапно Селеста вскрикивает, и я оборачиваюсь. В ореоле золотистого света от телефона перед нами появляется Бруклин Дэвис. Высокий, с чёрными как смоль косичками и гладкой тёмно-коричневой кожей. Несомненно, он самый приятный парень в школе. Она выкрикивает его имя так, словно никогда раньше его не произносила, а я улыбаюсь так широко и лучезарно, как никогда. Я знала, что он ей нравится.

— Вот и ты! — восклицает она, обвивая руками его шею.

Он смеётся и увлекает её за собой, запечатлевая на её лбу сладчайший поцелуй. Бруклин весь последний год ходил за Селестой по пятам, носил ей книги на занятия, делился с ней обедом, предлагал бесплатно поменять масло в машине её мамы. Она не могла вечно держать его на расстоянии, не из-за того, как она всегда смотрит на него, слегка расширив глаза, будто не может до конца поверить, что он настоящий. Будто она всё время ждёт, что он исчезнет, или, может быть, маска исчезнет, и обнажится гнилая сущность под ней. Но у него её нет. И я думаю, она начинает это понимать.

Она изумлённо смотрит на него, но только секунду, прежде чем крепко обнять. Не отпускает.

Он усмехается.

— Если бы я знал, что ты будешь так рада меня видеть, я бы нашёл тебя раньше. Тебя всё ещё нужно подвезти сегодня вечером?

— Да, пожалуйста, — кричит она. Музыка становится богиней, благословляя каждый квадратный дюйм пляжа громоподобными раскатами. Я не могу перестать двигаться под неё. Не хочу останавливаться. — Я скучала по тебе!

Он ставит её на пол, касаясь губами её уха. Я не слышу, что он шепчет, но мне это и не нужно, чтобы понять, что они, по сути, влюблены друг в друга. Я кружусь в самом драматическом, радостном круговороте, по-настоящему ощущая себя самой собой, и вдруг — вот он. Прямо передо мной стоит Макс Кайден.

О Боже. Я больше не могу глотать. Я даже дышать не могу. Он меньше чем в футе от меня. Светлые волосы, голубые глаза. Кожа как лунный свет. Я хочу коснуться его волос. Его кожи. Что мне делать? Алкоголь мгновенно выводится из моего организма, ледяная вода обжигает пальцы ног, как рак. Я просыпаюсь от своих прекрасных грез наяву и возвращаюсь в порочную реальность.

Я на нелегальной вечеринке, и парень, которым я одержима, прямо там.

Селеста прижимает меня к нему с силой урагана пятой категории. Возможно, сейчас я её действительно ненавижу.

— О боже, мне так жаль, — спешу сказать я, слова сливаются воедино и почти неразборчивы, когда он ловит меня двумя худыми руками.

Он тихо смеётся, и этот звук проникает до самых моих костей.

— Не беспокойся об этом. Мои вечеринки, как известно, бывают довольно многолюдными.

— Да, — отвечаю я, остолбенев. Он помогает мне встать, но его прикосновение к моей коже остается твёрдым. Я смотрю на то место, где его палец поглаживает внутреннюю сторону моего локтя, и вздрагиваю.

В его сапфировых глазах появляются морщинки, будто он смеётся про себя.

— Кто-то наслаждается тайником моей сестры.

Тайником. Тайником? О, это ликёр, который, по словам Селесты, она собиралась принести. Я киваю в ответ, жалея, что не могу объяснить, как я проглотила язык при виде него и не смогу говорить в течение следующих семи-десяти рабочих дней. Но мне это и не нужно, потому что Селеста всё ещё существует. И она явно жаждет крови.

— Это Ванесса, — говорит она Максу от моего имени, усаживая Бруклина рядом с собой. — Разве у вас с ней не общий урок математики?

Макс придвигается ко мне на дюйм ближе, и, клянусь, я слышу биение собственного сердца.

— Чёрт возьми, правда? Мистер Питерс на четвёртом уроке?

— Да. Я… эм, я сижу сзади, — я смотрю на него. Он смотрит на меня. Кажется, что ни один из нас не моргает, но, наконец, он нарушает молчание. Я так рада, что готова расплакаться.

— Ну, круто. Наверное.

Ой.

Я заправляю волосы за уши. Убираю их, пока он не подумал, что мой пирсинг с двойной спиралью — слишком сложно. Я думала, что этот разговор пойдёт по-другому. Может быть, это нереально для него — подхватить меня на руки и поцеловать здесь и сейчас, но разве не стоит сказать ещё что-нибудь?

— Ты сидишь впереди, — добавляю я. Селеста морщится, а Бруклин, кажется, давится от смеха. Даже Макс больше не смотрит мне в глаза. Он машет блондинке справа от меня, а затем рыжеволосой девушке слева. Дерьмо. Я явно всё испортила.

Селеста велела мне перестать думать. Велела мне выпить или потанцевать. Если я не хочу, чтобы этот вечер запомнился как худший в моей жизни, мне нужно собраться. Что бы сказала Селеста? Что бы она сделала?

— Хочешь потанцевать? — внезапно произношу я, и в моей голове остается только одна мысль: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста».

Брови Макса удивлённо приподнимаются. Он смотрит на других девушек и пожимает плечами.

— Конечно. Почему бы и нет?

Но, прежде чем мы успеваем потанцевать, прежде чем он успевает обнять меня за талию и притянуть в романтические объятия моей мечты, кто-то толкает меня, и я падаю на землю. Больно.

Эта ночь официально становится худшей в истории.

3

— Эй, какого чёрта? Если кто-нибудь вызовет скорую, нам всем крышка! — кричит Макс через песок.

Тот, кто толкнул меня, ушёл, и, к сожалению, Макс тоже. В груди сжимается, а колени горят. Что-то тёплое и липкое стекает по ноге.

Конечно, именно так и должен был пройти мой вечер. Я истекаю кровью на земле и думаю, что Макс, возможно, там… ну, я не думаю, что нравлюсь ему. Музыка стихает, и все оборачиваются, чтобы посмотреть. Чёрт возьми.

Я с трудом поднимаюсь на ноги и оглядываюсь в поисках Селесты, но она тоже ушла. Я остаюсь с Сарой, которая бросает на меня жалостливый взгляд и говорит:

— Мы должны пойти и найти тебе пластырь. Возможно, у меня в машине есть, — я киваю, глаза наполняются слезами, но тут я замечаю Бруклина, в нескольких дюймах от меня, его взгляд цепляется за что-то вдалеке. И я слышу это — её. Кричащую.

Я отхожу от Сары и вливаюсь в воркующую толпу. Они протягивают ко мне руки, спрашивают, всё ли со мной в порядке, но в глубине круга кричит Селеста. Должно быть, зовёт на помощь. Мне нужно найти её. Возможно, она тоже пострадала. Может быть…

— Кем ты, чёрт возьми, себя возомнил? — Селеста тычет пальцем в грудь незнакомца. Парень выше Бруклина, бледнее, с длинными чёрными волосами и почти алыми глазами. Он, как и все остальные, великолепен. Сногсшибателен. Неестественен, с самодовольной улыбкой на губах, созданной для обдуманных оскорблений и серебряных ложек. Он насмешливо смотрит на её палец, будто даже не удосуживается отреагировать на её дерзость.

— Эй, придурок, — говорит она ещё громче, — ты только что повалил мою подругу на землю. Хочешь попробовать извиниться, или эти прелестные губки всё ещё заняты тем, что сосут мамкины и папкины титьки?

Плохо.

Я бросаюсь вперёд и беру её за руку, потянув за собой. Она не двигается с места. Будто придавленная тяжестью кирпича, она остаётся прикованной к песку.

Взгляд незнакомого парня падает на меня, затем на моё колено. Он морщит нос, будто ему противно.

— Мы танцевали. Возможно, ей следовало смотреть, где она стоит.

Девушка, стоящая рядом с ним, делает шаг вперёд, её шелковистые чёрные волосы спадают до талии. Её ярко-карие глаза в точности совпадают с его глазами. У них такой же прямой нос и острый подбородок, но её губы ещё сильнее сжимаются, а глаза ещё больше сужаются. Она похожа на осу, которая вот-вот укусит, и от этого зрелища у меня по рукам бегут мурашки.

Её голос звучит ледяным тоном.

— Может, твоя подружка была слишком занята, пуская слюни по этому придурку, чтобы заметить, но это вечеринка. Люди танцуют на вечеринках, — она поворачивается ко мне и делает гримасу. — Даже те, у кого это плохо получается.

Я застываю. Смущение заливает меня краской от щек до груди. Я пытаюсь скрыть это, отодвигаясь, но слишком крепко держу Селесту, и она делает так, что я тоже не могу пошевелиться.

— Селеста, оно того не стоит, — говорю я, мечтая, чтобы музыка снова заиграла, и все вернулись к танцам. Но они все смотрят и ждут.

За первыми двумя богатенькими детишками стоит ряд из ещё примерно шести красивых богатеньких придурков. Они все бросают на меня неодобрительные взгляды. Сейчас больше, чем когда-либо, я хочу спрятаться, но только не Селеста.

Особенно когда девушка говорит:

— Почему бы тебе не отвалить? — Она хрустит костяшками пальцев, и мышцы на её предплечьях напрягаются. Остальные богатенькие ребятки следуют её примеру. — Или ты можешь уладить это дело, как крутая, какой ты себя считаешь.

Мои одноклассники, кажется, резко выдыхают все вместе. Несколько секунд слышен только шум волн, набегающих на пляж. Перед нами только угроза насилия.

В моём мозгу звенят тревожные колокольчики.

Опасность, опасность, опасность.

У этих ребят достаточно денег, чтобы расплатиться с копами, купить новый маяк и профинансировать новое крыло больницы — и всё это за один день. А ещё они выглядят так, словно их готовили к пяти раундам в октагоне с чемпионом ММА. Если мы свяжемся с ними, то проиграем.

Я тяну и тяну, но Селеста по-прежнему не двигается. Она вытирает пот со лба. Теперь он капает быстрее, будто гнев повышает её внутреннюю температуру.

— Я тебя не боюсь.

— Нет? — девушка наклоняет голову, волосы каскадом падают ей на плечи и скрывают позолоченный герб, свисающий с шеи. — А следовало бы. Думаешь, ободранное колено — худшее, что мы можем сделать?

— Думаю, ты можешь извиниться, — говорит Макс, стоя рядом со мной. Я чувствую его тепло, как якорь, пока он не говорит: — Ты хочешь, чтобы копы пришли и испортили мою вечеринку?

Девушка смеётся, когда замечает, что у меня вытягивается лицо, а по коже снова бегут мурашки, острые, как ножи. Страх пронзает мой позвоночник. Мне удается отодвинуть Селесту и себя подальше, но этого всё равно недостаточно, чтобы убрать её из поля их зрения. Я просто хочу, чтобы меня перестали замечать. Я хочу домой.

Однако эта девушка ещё не закончила со мной. Она нашла моё слабое место и атакует.

— Ты действительно думала, что понравишься ему? Может, он и придурок, но, по крайней мере, он сексуальный. Посмотри на себя… — она небрежно машет рукой в сторону моего колена. — Ты жалкая.

В этот момент Селеста делает выпад, вырывается из моей хватки и валит девушку на землю. Толпа расступается. Давая им пространство для борьбы на песке. Я едва успеваю понять, что происходит. Я вижу кулаки и ногти, похожие на когти, царапающие щеки, и слышу вдалеке вой, который с таким же успехом мог быть выстрелом из ружья, с которого началась их драка. Селеста кричит изо всех сил, вцепившись девушке в волосы. Бруклин спешит на помощь, подхватывает её за талию, чтобы унести прочь.

Однако девушка с Селестой ещё не закончила. Она шлёпает Селесту по щеке, прежде чем Бруклин успевает её спасти, оставляя после себя сморщенный красный след. Шрам неровный и неестественно большой для размера идеально наманикюренных ногтей девушки, и достаточно глубокий, чтобы по щеке Селесты потекла струйка крови. Взгляды других ребят прикованы к ране. Их глаза, кажется, темнеют. Возможно, они ждут, что Селеста сдастся, но травма только заставляет её брыкаться сильнее. Царапаться сильнее.

— Селеста, прекрати…

— Пошла ты! — кричит Селеста. Обращаясь не ко мне, а к девушке. Её голос звучит грубее, чем обычно. Бруклин поднимает её в воздух, используя свою грудь в качестве опоры для ее веса, но этого почти недостаточно, чтобы остановить её. — Вы тупые, невменяемые, высокомерные засранцы!

— Это бесполезно, — говорит первый парень, равнодушно пожимая плечами, хотя его красно-карие глаза не отрываются от щеки Селесты. — Это даже трудно назвать дракой.

Девушка проводит изящными пальцами по волосам, поправляя шёлковую блузку, будто она просто запорошена песком после быстрой пробежки по пляжу, а не в драке. Тем временем Бруклин опускает Селесту на землю, бросив на меня взгляд, выражающий мольбу о помощи, и я присоединяюсь к нему, удерживая свою лучшую подругу, которая яростно вырывается из наших рук.

Я не понимаю, почему она всё ещё ходит. Селеста никогда не дерётся. Она ни разу не вступала в физическую перепалку. Этого не должно было случиться. Что-то не так.

— Селеста, — говорю я, собираясь с силами, чтобы заговорить ещё раз.

Её взгляд встречается с моим, и на долю секунды я смотрю на незнакомку. Я не узнаю девушку по её глазам. Невнятные слова слетают с её языка.

— Тебе больно, — говорит она, будто это так просто… она требует возмездия за мою боль, и они должны заплатить. Её грудь вздымается. На лице остался отпечаток ладони, тянущийся от уголка глаза до подбородка, а в ямке между ключицами запеклась кровь. Её волосы торчат во все стороны, покрытые песком, потом и морской водой. В её глазах горит нечеловеческая жажда мести.

В то время как другая девушка спокойно стоит, с лёгкой усмешкой разглядывая свои окровавленные ногти. Будто ей приятно.

Я могла бы убить её за это. Ярость закипает в моих венах, медленно, но не менее смертоносно, чем у Селесты, и я ненавижу это. Я ненавижу себя ещё больше за то, что не могу это остановить.

— Кем ты себя возомнила? — спрашиваю я, отстраняясь от Селесты, прежде чем шагнуть вперёд. — Ты не ходишь в нашу школу. Ты никого здесь не знаешь. Уходи.

— Кем я себя возомнила? — мурлычет девушка. — Твоим самым страшным грёбаным кошмаром, — она отшвыривает меня, и большинство её друзей воют от смеха. Ненависть пронизывает меня насквозь, пока я сама не начинаю задумываться о физическом насилии.

Но тут Селеста вырывается из объятий Бруклина, и я оборачиваюсь, чтобы убедиться, что она не наделает глупостей. По крайней мере, ничего настолько глупого, как я предполагаю.

Однако она больше не двигается с места. Она дёргает себя за рубашку, оттягивая воротник от шеи. Я вижу и там капельки пота. На её покрасневшей груди. Подмышки промокли насквозь. Она прижимает другую руку к животу, щеки её вспыхивают так ярко, что кажется, будто её голова вот-вот взорвется. Даже её засос выглядит раздражённым и воспалённым, он больше, чем раньше, опускается под рубашку и распространяется дальше, чем я могу видеть. Как паутина фиолетовых чернил и чёрной боли. Как сыпь, образовавшаяся из синяков.

— Я… мне нужно идти, — она бросается прочь, сквозь толпу, к маяку. Богатые детки насмехаются и хихикают у неё за спиной, но наши одноклассники возводят стену между ней и ними. Защищая её. Слава богу. Бруклин и Макс стоят впереди всех, скрестив руки на груди и подняв подбородки. Богатые детки все выше ростом. Шире. Более мускулистые и грациозные. Они выглядят лучше нас во всех отношениях.

Злая девчонка, которая стоит ко мне ближе всех, с длинными чёрными волосами и густыми ресницами, проводит языком по зубам.

— Будь хорошей маленькой сучкой и отправляйся искать свою Альфу.

Другой парень — блондин — протягивает руку и хлопает её по плечу.

— Хватит, — говорит он. Она тут же отступает за него. Он открывает рот, будто собирается сказать что-то ещё, но я не хочу больше слушать. Мне нет дела ни до кого из них.

Только до Селесты.

Макс и Бруклин — остальные ученики нашей школы — могут постоять за себя. Я бегу за своей лучшей подругой, прислушиваясь к жутким звукам рвоты, пока не нахожу её.

Селеста наклоняется, пряча голову в кустах через дорогу от маяка. Её Жук стоит в нескольких ярдах от нас на парковке, среди машин других завсегдатаев вечеринок, и в темноте больше похож на тень от валуна. Отсюда не слышно музыки. Мы не видим никаких огней, кроме уличных фонарей над нами. Я поглаживаю Селесту по спине успокаивающими круговыми движениями, пока она выблевывает остатки содержимого желудка на очень неудачный куст, и вытираю кровь с её щеки и груди, стараясь, чтобы на них не появилась сыпь.

Когда я заканчиваю, а она умывается, я роюсь в своей сумочке. Достаю батончик мюсли, а за ним и перцовый баллончик.

— Что думаешь? Перекусить, чтобы перебить алкоголь, или баллончик, чтобы обжечь глаза и заставить забыть, что эта ночь вообще была?

Её голос снова становится хриплым и нормальным.

— Думаю, что баллончик может произвести противоположный эффект.

— Вполне справедливо, — я кладу его на место своего перочинного ножа. — Как насчёт бесплатной лоботомии?

Она стонет и выпрямляется, покачиваясь на ногах и хватаясь за меня, чтобы удержать равновесие. Я роняю сумочку на землю, чтобы подхватить её.

— Все из школы видели? — спрашивает она, уткнувшись лицом мне в плечо. Это звучит как мольба о пощаде.

— Вряд ли всё. Учителей там не было, — замечаю я с лёгкой улыбкой.

Она стонет громче, обхватывая голову руками.

— Я больше никогда не буду пить.

— Конечно, конечно, — я провожу дрожащей рукой по её волосам. По моим щекам текут слёзы, но я не показываю ей их. Я просто рада, что с ней всё в порядке. Я рада, что драка не стала хуже. Но я не могу сказать ничего из этого, не расстроив её. В данный момент моим единственным желанием является всё исправить. Доставить её домой в целости и сохранности.

— Я серьёзно, — хнычет она. — Я… я не знаю, о чем думала. Я никогда раньше не дралась. А у этой сучки ногти были чертовски острые. — Она касается пальцами отметин на щеке и шипит. Я чувствую жжение, будто это моя собственная боль, стук моего сердца отдаётся в ушах. Эта ночь могла закончиться намного хуже.

— Ты пыталась защитить меня, — говорю я, заставляя себя говорить нормальным голосом. Заставляя себя не обращать внимания на пот, выступивший на её коже. Кровь запеклась возле её уха. — А ещё ты была очень пьяна. И раздражительна.

— Прости, Несс, — рыдания сотрясают её хрупкое тело. — Я чувствую… у меня так сильно болит грудь. Я будто не могу дышать. Мне так жарко…

— Это адреналин. Твоё тело в шоке. Как только началась эта драка, это было похоже на… ты словно испарилась, — я с трудом сглатываю. Она дрожит, и её кожу всё ещё лихорадит. Может быть, это не только из-за жары. Может быть, что-то не так. Действительно не так, и…

Нет. Я не могу так думать. Не сейчас. Если я не смогу держать себя в руках, то и она не сможет.

— Они это заслужили, — Селеста отстраняется и задирает подол рубашки, чтобы вытереть глаза, прежде чем сесть на бордюр. Всё её тело напрягается. — У тебя всё ещё кровоточит колено.

Я сажусь рядом с ней, кладу руку ей на плечо, потому что не могу удержаться, чтобы не прикоснуться к ней. Чтобы не утешить её.

— Всё в порядке. Я даже не чувствую.

Некоторое время мы сидим в тишине. В конце концов, её дыхание выравнивается. Её щеки бледнеют, румянец сходит с них. Это снова Селеста — просто Селеста. Большие карие глаза находят мои в темноте.

— Я хотела защитить тебя.

— Знаю, — я прижимаюсь к ней головой, в моей руке тяжёлый и холодный нож. — Я думала о том, чтобы убить её. Когда она ударила тебя, я подумала о том, чтобы самой сразиться с ней.

— Это потому, что ты упрямая и преданная, и… и мы — сёстры, — говорит Селеста. — Ты ведь знаешь это, правда? Ты единственная семья, которая мне когда-либо нужна. Ты для меня семья, Ванесса Харт.

— Ты для меня тоже, Селеста Уорд. Навсегда.

Она переплетает свой мизинец с моим, и улыбка на её лице возвращает меня на одиннадцать лет назад, когда мы впервые встретились. Она смеётся, и давление на мою грудь ослабевает. Я снова могу дышать. Всё… всё будет хорошо.

— Не могу поверить, что ты чуть не станцевала с Максом Кайденом, — говорит она, толкая меня в бок.

Я прячу румянец за волосами.

— Не думаю, что я ему понравилась.

— Не слушай этих придурков. Ты бы ему понравилась, если бы ты с ним потанцевала.

Хотя я знаю, что её слова — ложь, всё равно заставляю себя чувствовать надежду.

— Ты так думаешь?

Она подталкивает меня локтем.

— Конечно. У вас с Максом всё ещё есть шанс. Если только мы сможем придумать, как ты будешь произносить настоящие слова, а не просто пускать слюни.

Я зажимаю ей рот рукой, не в силах удержаться от хихиканья.

— Будто бы ты ведешь себя лучше? Я скучала по тебе, Бруклин! Я люблю тебя, Бруклин! Я хочу от тебя детей, Бруклин!

Она лижет мою руку, и я с визгом отдергиваю её. Она, однако, смеётся. Я тоже.

— Думаю, он мне действительно нравится. Может быть, даже очень.

— Знаю, что нравится.

— Конечно. Ванесса Харт всегда всё знает, — она высовывает язык, хихикая, прежде чем опустить взгляд в землю. — А ты… как ты думаешь…

— Да, — отвечаю я, не давая ей закончить мысль. — Он хороший, Селеста. Более того, он хорош для тебя.

Она выдыхает.

— Тогда, думаю, нам стоит подумать о том, чтобы уехать. Пока не пришли копы и не арестовали нас, а парни не отказались просить нашей руки.

По какой-то причине я больше не беспокоюсь. О копах, парнях или даже о событиях, которые произошли сегодня вечером. Я чувствую себя легче, расслабленнее, мышцы больше не напряжены в тревожном ожидании. Пока я с Селестой, я знаю, что со мной всё будет в порядке.

Я не спеша встаю, стряхиваю песок с её тела и распутываю волосы.

— Если мама застанет меня в таком виде, она снова отправит меня в библейский лагерь, — бормочет Селеста.

— Если до этого дойдёт, ты переедешь ко мне, — говорю я. — Я отказываюсь отпускать тебя куда-либо на целый месяц без меня.

— Слава богу, — говорит она. — Давай посидим в Жуке, пока не протрезвеем настолько, чтобы ехать домой. Я не могу сейчас вернуться на вечеринку и просить Бруклина подвезти.

— Согласна, — мы направляемся к её машине, взявшись за руки и покачиваясь. Ожидание в течение пары часов кажется сейчас самой легкой вещью на свете. Мы смотрим в обе стороны, когда переходим улицу, и внезапно Селеста крепче сжимает мою руку. Она притягивает мою руку к себе. Сначала я думаю, что это ласково, и жду её обычного уверенного пожатия. Но этого не происходит.

Она сжимает губы, хныкнув, голова полностью поворачивается влево от меня.

— Что…

— Смотри, — её взгляд прикован к улице позади меня. Я поворачиваюсь, чтобы последовать за ней, и моё сердце уходит в пятки.

На улице мелькает тень, чёткий силуэт, такой же высокий и широкий, как у одного из ребят на пляже. Они смотрят на нас, но не двигаются. По крайней мере, не вперёд и не назад. Их руки на мгновение безвольно повисают по бокам, прежде чем одна из них ломается. Затем другая.

Их кости ломаются и выворачиваются. Их ноги искривляются.

Каждая часть тела, казалось бы, на наших глазах распадается на две, три, четыре части.

— Дерьмо, — слово распадается у меня на два слога. Прямо как их кости.

— Т-ты это видишь? — шепчет Селеста.

Я киваю. А может, и нет. Я хватаю её крепче, прижимаю к себе.

— Это просто… какой-то трюк. Кто-то пытается стать популярным. Это не по-настоящему. Это не…

Спина тени раскалывается у позвоночника, плоть раздвигается, кости выступают наружу. Кажется, что они выворачиваются наизнанку, превращаясь во что-то другое.

Всё выпитое мной спиртное, все съеденное выплёскиваются из моего желудка на землю. Брызжет так громко, что голова тени вскидывается — откидывается назад. Злобно ломается, прежде чем восстановиться. Уши заостряются. Зубы превращаются в клыки. И мех… мех везде.

— Волк, — выдыхает Селеста.

Тень превратилась в волка.

4

Волк — зверь — огромный. В два раза больше нас, достаточно большой, чтобы заслонить свет луны. Полной луны. Нет. Нет. Это дурацкая шутка. Это не… Это не…

Селеста находит нож в моей руке, свободно свисающий с моей ладони, и сжимает его в кулаке.

— Беги, — приказывает она.

— Что? — я не могу ни думать, ни дышать, ни даже чувствовать. Я окаменела.

Это нереально. Это нереально. Это не может быть реально.

— Нам нужно бежать, — Селеста быстро ведёт нас вниз по улице, мимо закрытого торгового центра и мерцающих уличных фонарей.

— Мы пьяны, — говорю я. — Мы… мы перебрали, и теперь мы…

— Это реально, — шипит она.

Я отворачиваюсь, потому что она неправа. Я хочу, чтобы она была неправа, даже когда в глубине души я знаю, что она права. Волк остаётся. Он опускает передние лапы на землю, как будто… будто собирается прыгнуть. Но это не так, верно? С чего бы ему нападать на нас?

— Нам нужно бежать, — Селеста сжимает мои плечи, её ногти жестоко впиваются в мою кожу. В её взгляде читается ужас.

Волк прыгает и тяжело приземляется на гравий дороги. Куски камня отламываются и разлетаются по ветру, как шарики, брошенные на ветер. Он рычит, его острые клыки сверкают в темноте. Его глаза светятся таким красным, что кажутся почти чёрными.

Дерьмо.

Нам действительно нужно бежать.

Только тогда мой мозг осознаёт реальность. Мои ноги начинают работать. Я тяну Селесту вперёд, и мы, спотыкаясь, следуем друг за другом, наши мысли движутся быстрее, чем наши конечности.

— Разделимся, — торопливо говорит Селеста. — Если мы пойдём в разные стороны, у этой твари будет меньше шансов поймать…

— Нет! Я не оставлю тебя. Мы бежим вместе, — неважно, что я всегда была быстрее. Что она может меня тормозить. Я не могу оставить её.

Я не понимаю, что происходит и почему, но злобное рычание пронзает ночь, и мы бросаемся на тротуар, шлёпая сандалиями по бетону. Кто-нибудь найдёт нас. Или это сон. Или… Мои мысли сменяются вспышками надежды и страха, когда я ускоряю шаг и тащу Селесту за собой. Почти волоку её тело. Мы сможем выбраться из этого. Мы сможем найти помощь и выжить.

Она теряет сандалию, чуть не спотыкается и падает, когда та отлетает позади нас.

— Чёрт, — шепчет она. Её рука в моей становится влажной и выскальзывает из моей хватки, но я хватаю её за запястье и ставлю на ноги.

— Продолжай бежать, — говорю я между вдохами. — Не останавливайся. Кто-нибудь придёт. Кто-нибудь поможет нам.

Её босые ноги еще больше замедляют наш темп, но я стараюсь двигаться как можно быстрее. Я думаю о тренировке по волейболу. Каждое утро за два часа до школы. Я бегаю по корту кругами, пока у меня не начинают болеть лёгкие, и я подумываю о том, чтобы всё бросить и присоединиться к школьному книжному клубу. Просто так. Мы бежим, и мы бежим. Невозможно остановиться. Мимо полосы супермаркета, заправки и…

О, чёрт. Чёрт, чёрт, чёрт.

За заправки крадётся второй волк, чуть поменьше того, что был позади нас. Глаза кроваво-красные. Он скалит зубы из тёмного переулка и начинает действовать.

Нет, Боже, нет.

— Шевелись, — приказываю я. Думать больше не о чем, есть только действие. Селеста фыркает, всхлипывая между каждым вдохом. Я знаю, что она плачет. Я плачу. Но мы не можем остановиться.

Это какой-то чёртов кошмар.

Второй волк начинает бежать рядом с нами, и я открываю свой швейцарский армейский нож. Держу его так, словно это наш единственный спасательный круг.

Селеста начинает хромать, но не сдаётся. Я не сдаюсь. Мы уворачиваемся от первого волка, сворачивая на дорогу. Я молюсь, чтобы кто-нибудь проехал по улице. Кто угодно. Мы кричим. Взывая о помощи, о милосердии. Обо всём. Никто не отвечает на наши молитвы.

Улицы остаются пустыми, даже слишком тихими. Слишком заброшенными. Это какая-то дурацкая шутка. Должно быть так.

А потом Селеста спотыкается, и моё сердце останавливается.

Она падает, взвыв от боли, и я стараюсь не оглядываться, поднимая её на ноги. Но она неустойчива. Она не может встать.

— Ванесса, — кричит Селеста с дороги. — Ванесса, я не могу…

— Можешь, — говорю я, ощущая вкус соли на губах. Слёзы. Мои.

— Я не могу, — из её босой ступни торчит осколок стекла. Из раны сочится кровь, капая на землю. Позади нас — слишком близко — раздаётся горячий выдох и рычание. Она не может бежать. Больше нет. Совсем.

— Ты должна уйти, — она вырывает свою руку из моей. Синие волосы прилипают к её щекам, к глазам. Она выглядит дикой, обезумевшей, когда толкает меня. Раз, другой. — Уходи, тупая идиотка! Убирайся отсюда.

— Я не…

На этот раз она бросает меня вперёд, толкая с такой силой, что сама падает на колени с очередным пронзительным криком. Я отшатываюсь назад и приземляюсь на задницу, а волк позади нас совершает ещё один прыжок.

Он падает на землю прямо перед Селестой.

В последний раз, когда я вижу её лицо, она кричит, чтобы я вставала и бежала. Её рот приоткрыт. Глаза широко раскрыты. А я… я не могу пошевелиться. В этот момент пространство поглощает время, и я оказываюсь в бесконечной петле ада на Земле. Прежде чем я успеваю вздохнуть, волк разрывает ей шею. Кровь сочится. Затем хлещет фонтаном.

Кровь Селесты.

Я сжимаю пальцами холодный металл. Нет. Нет, нет, нет.

Я сказала, что не оставлю её. Я обещала.

Мысли ускользают от меня, рассудок и реальность покидают разум. Я обещала.

— Отвали! — я делаю выпад с ножом в руке и вонзаю его волку между рёбер, хватаясь за его мех, чтобы использовать его как рычаг. Он визжит. Печальный, жалкий звук. Хорошо. Я наслаждаюсь им. Оглядываюсь посмотреть, наслаждается ли Селеста тоже.

Но она обмякла и тонет в собственной крови. Скрюченная, как тряпичная кукла, в луже алого. Её вид заставляет меня остановиться. Он заставляет меня всхлипывать.

Волк трясётся, толкая меня вперёд-назад, будто я нахожусь в эпицентре торнадо. При каждом резком толчке его перекатывающиеся мышцы оставляют на моей коже синяки, но я не могу… не могу отпустить его. Нож почти выпадает из моей руки, но я сжимаю его крепче. Восстанови контроль. Ради Селесты.

Я снова вонзаю нож в волка, на этот раз глубже. Выворачиваю лезвие так, что становится больно. Так, что он калечит.

— Отвали. От. Неё! — я вонзаю свой нож в его бок, и волк рычит. Но я не боюсь. Теперь я другой человек. Тот, кто наводит ужас. Тот, кто контролирует ситуацию.

Я хочу убить его. Мне нужно убить его. И это всё исправит.

Это должно всё исправить.

Прежде чем у меня появляется шанс, второй волк выскакивает из тени, хватает меня своими челюстями и… и кусает.

Я кричу от мгновенного взрыва боли.

Мои рёбра ломаются между его зубами, его клыки разрывают плоть на моей талии. Я чувствую, что таю. Будто меня бросили в открытое пламя, и я сгораю заживо. Я вырываюсь, пытаюсь выцарапать ему глаз ногтями. Пробую оторвать его челюсти от моей кожи. Это больно. Больно, и я сейчас умру. Я снова кричу. Громче. Пока у меня не начинает болеть горло и не отказывают лёгкие. Укус ощущается как укол иглы, как бритва, как кинжал, достаточно острый, чтобы очистить мякоть от кожуры, как апельсин.

Волк, кажется, доволен. Он медленно открывает пасть и опускает меня на землю. Прямо рядом с тем, что раньше было Селестой. Рыдание разрывает мне грудь. Боль от укуса уступает место слабой пульсации разбитого сердца.

Едва различимая груда кожи, костей и волос безвольно лежит на земле в море крови, в изуродованном теле моей лучшей подруги.

Моя Полярная звезда. Взорвалась.

Моё созвездие. Погасло.

Всё, что осталось, — синие волосы. Синие и красные, и красные, и красные.

Внезапно я перестаю обращать внимание на волков. И не важно, что они скрываются из виду. Я слышу, как на расстоянии хрустят и перестраиваются их кости. Я вцепляюсь пальцами в землю, медленно подтягиваюсь к ней, дюйм за дюймом, пока не оказываюсь с ней на коленях.

Я обещала, что не уйду, и поэтому я не уйду.

5

Я нахожу телефон Селесты в луже её крови и звоню своему отцу.

Ему требуется меньше пятнадцати минут, чтобы прислать патрульную машину и скорую. Беспокойная — мне плохо, я теряю сознание и меня трясёт — я смотрю, как проходит время на её мобильном, и смотрю на нашу фотографию на заднем плане. Она лижет меня в щеку. Я смеюсь. Мы в середине седьмого учебного года, класс геометрии в кадре, так что её волосы больше бирюзовые, чем голубые, и у меня — тупая чёлка, которая выглядят как арт-проект, пошло не так, но она отказалась изменить заставку в течение последних четырёх лет, потому что она говорит, что она самая счастливая, что могла у нас быть.

Я думаю, что сегодня вечером я могла бы быть счастливее. Ранее. Когда мы танцевали на пляже.

Моя грудная клетка превратилась в груду кусков, как обломков кораблекрушения после ужасного шторма. Я не утруждаю себя попытками дышать сквозь боль. Я просто позволяю этому поглотить себя. Жгучему, ноющему. Кровотечению. Мои рёбра двигаются и трещат при каждом подёргивании. Это не имеет значения.

Селеста мертва. Я держу её в своих объятиях.

Меньше часа назад она стояла прямо передо мной. Смеялась, танцевала и отпускала глупые, неуместные шутки.

Приближается офицер. Его форма на размер больше, чем нужно, она кажется чёрной в темноте, а его значок сверкает золотом прямо перед моим лицом. Он единственный, кому я могла позвонить. Единственный, кто поймёт.

— О, детка, — он со всхлипом падает на колени и пытается заключить меня в объятия. Но я не отпускаю Селесту.

— Ванесса, милая, что случилось? — голос отца срывается, но в моих ушах он звучит как гравий.

— Я… я обещала, — это всё, что я могу выдавить из себя, делая неглубокие вдохи, потому что он продолжает пытаться увести меня от неё.

Я слышу Селесту так, словно она стоит рядом со мной, и почти заставляю себя поверить в эту версию реальности — в ту, где мы спаслись от волков, или в то, что волков вообще не было.

«Ты выглядишь отвратительно», — смеётся она. «Иди сюда и дай мне поправить твою причёску».

Но проблема не в моих волосах. А в её. Они влажные. Спутанные. Непривязанные.

Я сворачиваюсь калачиком, прижимаясь к ней, и мой позвоночник кричит в агонии. Всё моё существо кричит в агонии. И мои мысли, они не останавливаются, даже когда я чувствую, что моё тело полностью разбито.

Кто-то должен будет рассказать её родителям. Кому-то придётся навести порядок в её шкафчике. Что… что будет с её машиной?

— Детка, ты должна встать, — отец уныло тянет меня за руки.

— Нет.

— Детка…

— Нет! — мы с Селестой вплетены друг в друга. Нас невозможно разлучить. Во всяком случае, так она говорила. — Мы, по сути, один и тот же человек. Одна душа, одна клетка мозга.

— Помогите ей подняться на ноги, — говорит кто-то ещё. Мужчина.

Я предполагаю, что это ещё один офицер. Папин коллега. Но когда я поднимаю взгляд, то встречаюсь не с глазами мудрого старика. Я встречаюсь взглядом с золотистыми глазами парня с пляжа. Одного из богатеньких детишек. Чёрные волосы, загорелые мускулы, туго натянутые под его обсидиановой рубашкой, и хмурое выражение лица, настолько напоминающее высокомерие и презрение, что я рычу.

— У нас нет на это времени, — говорит парень твёрдым и повелительным голосом. — Подними её и приведи это место в порядок. Сейчас же.

Я моргаю, не в силах понять. Он достает часы из кармана джинсов и щелкает по циферблату.

— Это грёбаный бардак.

Бардак…

Это слово проникают мне под кожу и ныряет между моих сломанных костей. Этот парень не офицер и не мой друг. Я поднимаюсь на колени и ищу нож в крови моей самой старой подруги.

— Ищешь это? — он опускается на колени, размахивая окровавленным ножом перед моим лицом. Я протягиваю руку, чтобы выхватить его, гнев почти заглушает боль. Я рычу на него, и он хмурится.

— Ты же не хочешь, чтобы это превратилось в ещё большую битву, чем она уже есть, — говорит он. Взгляд его глаз впивается в меня, с каждой секундой разгораясь всё ярче. — Ты должна пойти со мной.

Он — псих. Настолько псих, что думает, будто я последую за ним куда угодно.

— Я лучше умру.

— Это ещё можно устроить, — огрызается он.

Я сжимаю руки в кулаки. Я ненавижу его. Что-то в том, как он наблюдает за мной, склонив голову набок, словно хищник, выслеживающий свою жертву, действует мне на нервы. Я ему не доверяю. Я хочу, чтобы он ушёл.

— Папа, — говорю я. — А где все остальные? Где остальные офицеры?

Отец не отвечает. Отвечает парень.

— Сбиты на дороге. Дикий кабан выбежал перед полуприцепом. Устроил настоящий бардак, но вся полиция не нужна, — его взгляд призывает меня возразить.

— Папа.

Он кладет дрожащую руку мне на плечо.

— Ванесса, я… Ты… тебя укусили, милая.

— Знаю, — наверное, я должна была умереть. Но я не умираю. Боль пронзает грудь, но единственное, что я чувствую — по-настоящему чувствую — это ярость. Я не могу этого понять, с трудом могу распознать эмоцию, вызванную агонией Селесты, которая вскрывает моё сердце, но она есть. Это больно.

— Почему…

— Никаких вопросов, — говорит парень моему отцу. — Всё, что тебе нужно понять, это то, что она пойдёт со мной, или она не уйдёт с места преступления живой.

Я оборачиваюсь. Дорожная лента, папина полицейская машина и мигающий сине-красный светофор на этой стороне дороги. Машина скорой помощи скрывает нас из виду. А между мной и машиной скорой помощи — полностью затемнённый внедорожник «Роллс-Ройс». Рядом с ним стоит очередь из людей, некоторых я узнаю по пляжу, других — нет. У каждого на шее висят золотые гербы в виде медальонов размером с монету.

Я с трудом сглатываю.

— Папа, кто..?

— Никаких вопросов, — повторяет парень низким и грубым голосом. Он пытается поднять меня на ноги, его горячая ладонь сжимает моё запястье, но папа отбивает его руку дубинкой.

— Не прикасайся к моей дочери.

Парень рычит и выпрямляется. Он примерно на фут выше моего отца. Может быть, и на фут шире. А папа — он смотрит на парня снизу вверх будто мальчишка с дрожащим подбородком и сопливым носом.

— Я не спрашиваю у тебя разрешения. Ты можешь уступить или столкнуться с последствиями для себя и своей семьи, — парень хватает папину дубинку, и она почти мгновенно рассыпается в его руках, превращаясь в пластиковое конфетти, осыпающее волосы Селесты. Я хочу собрать все осколки и задушить его ими. У меня хрустят костяшки пальцев. Кожа горит. Грудь тяжело вздымается.

Но даже несмотря на то, что этот безумный гнев бьёт по моим сломанным рёбрам, я дрожу. Папа — ничто по сравнению с этим парнем. Что-то… что-то с ним не так. Неестественно. Та самая неестественность, которая чуть не разорвала меня пополам. Та же, что убила Селесту. Я прижимаю её к себе ещё крепче, чувствуя, как напряжение скручивает мой позвоночник.

— Ты хочешь, чтобы я согласился? — спрашивает папа, не отступая, даже когда его глаза расширяются, и он вытирает нос тыльной стороной ладони. — Отлично. Если это сохранит ей жизнь, я сделаю всё, что потребуется. Но ты не причинишь ей вреда. Поклянись в этом. Поклянись мне в этом сейчас.

Парень пристально смотрит на него. Тишина между ними гудит, как электрический разряд. Парень всё ещё держит мой нож, перебрасывает его в другую руку и ловко ловит. Угроза.

— Мы не причиним ей вреда, — говорит парень.

Я смеюсь над этим. Мне и так больно. Кровь течет даже там, где они не видят.

Папа поворачивает моё лицо к себе. У его зелёных глаз появляются морщинки.

— Послушай меня, тебе нужно встать и уйти с… с этим молодым человеком.

Я отказываюсь.

— Отпусти её, Ванесса. Она умерла, и если ты хочешь получить шанс выжить, тебе нужно убираться отсюда, — его голос срывается на полуслове — Селеста была ему почти такой же дочерью, как и моим другом, — и на его лице появляется ещё большее выражение отчаяния. — Тебе нужно уйти.

Он отрывает мои руки от неё, но я сбрасываю его с себя легким толчком. Он пятится назад, спотыкаясь о неровности дороги. Чуть не падает. Мне всё равно. Когда он спохватывается, я скалю на него зубы:

— Я. Обещала.

— Превращение уже началось, — говорит парень папе. Он снова щелкает циферблатом своих часов. — Время на исходе.

Папа пристально смотрит на меня, его лицо бледнеет с каждой секундой. Его взгляд опускается на мою талию, на кровь, запятнавшую разрезы на майке, которую я одолжила у Селесты. Я смотрю на неё, лежащую у меня на коленях, на папино лицо, на парня над нами.

— Я не оставлю её. Она заслуживает большего, чем… что бы то ни было.

Папа снова плачет, и я ненавижу этот звук. Я даже ненавижу слабость за его поникшими и трясущимися плечами.

— Позволь мне пойти с ней, — пытается папа.

Парень качает головой, засовывая мой нож в карман вслед за часами.

— Это не наш закон, человек.

— К чёрту ваши законы!

Кричать — неправильно, и папа это знает. Люди возле внедорожника мгновенно устремляются вперёд. Они двигаются так, словно состоят из лавы и пара. Жидкий жар и опасность.

— Время вышло, — командует парень. — Каков твой выбор?

Взяв себя в руки, разгладив сначала рубашку, а затем и значок, папа говорит:

— Помоги мне схватить её.

Я вздрагиваю.

Они одновременно тянутся ко мне, отрывая моё тело от тела Селесты, но я сопротивляюсь. Папа легко отстраняется, но парень — я не могу от него отбиться. Его рука сжимается на моём плече, как кандалы, и он тащит меня прочь, будто я лёгкая, как перышко.

— Это моя подруга, — шиплю я. — Отпусти меня!

— Ты не в своём уме, но это пройдёт. Или нет, и ты умрёшь, — хрипло говорит он. — С этого момента ты принадлежишь двору Королевы Волков.

Это не имеет смысла, ни слова, слетающие с его губ, ни цвет его глаз. Меняется, становится ярче. Его зрачки горят.

— Папа? — зову я. — Папа, помоги мне! Заставь их остановиться!

Мой отец стоит совершенно неподвижно. Раздаётся звонок его рации, и один из его коллег спрашивает:

— Руфус, вы справляетесь с аварией?

Согнув колени, с мокрыми от слёз глазами, я молча умоляю его, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, помоги мне. Но папа нажимает на кнопку, чтобы ответить, и говорит:

— Конечно. Сейчас приведу всё в порядок.

Парень распахивает дверцу внедорожника и, не задумываясь, запихивает меня внутрь.

Вот тогда-то я и понимаю, что по-настоящему одинока.

6

Двери закрываются с глухим стуком, и я прижимаю руку к стеклу, когда внедорожник отъезжает от места происшествия. Кровь Селесты размазывается по стеклу, искажая остальную часть острова. Раскрашиваю всё в алый цвет, пока машина скорой помощи, полицейская машина и мой собственный отец не исчезают из виду. Селеста исчезает вместе с ними.

Слёзы застилают мне глаза, как яд, мешающий видеть. Я крепко зажмуриваюсь, резко втягивая воздух. Рёбра сгибаются вместе с ним — сгибаются, а не ломаются и не трескаются. Я подавляю стон. Не знаю, что со мной не так, но я также не могу заставить себя беспокоиться. Не о боли, не о жаре, от которого кипят мои вены, не о каплях пота, стекающих с моего лба. Я снова провожу рукой по стеклу.

— Будет ещё хуже, — говорит мужчина слева от меня, его голос груб, как песок, а бледная кожа блестит на фоне странной серой туники. У него тоже горящие жёлтые глаза.

Я вздрагиваю. Так что, возможно, я не совсем одинока.

Отодвигаясь от окна, я чуть не сталкиваюсь с ним ногами. Он сидит на кожаном сиденье рядом со мной в идеальной позе, морщины на его коже выглядят почти тонкими по своей природе. Будто это всего лишь плод воображения, наложенный на странную реальность вечной молодости. Может, он и старше, но всё ещё кажется молодым.

— Боль, — уточняет он, поджав губы. — Твоё превращение уже началось

Слова повторяются те же, что произнёс парень, но я их не понимаю.

— Превращение?

— В оборотня, — говорит он просто, будто обсуждает погоду. — Всё начинается с укуса, если только ты не волк с рождения, — он поглаживает кончики своих заострённых ногтей. — Укус определяет степень твоего превращения. Небольшой укус проявится повышением температуры или, возможно, перепадами настроения. В конце концов и то, и другое одолеет тебя. Голод разрушит твой мозг, лишит тебя всех остальных чувств, и ты наверняка убьёшь даже самого близкого человека. Твоего отца, — говорит он, подчёркнуто кивая. — Но ты пострадала. Превращение сломает то, что ещё не сломалось, а затем, вероятно, сломает и тебя.

Я пристально смотрю на него. Он опускает стекло, нажимая кнопку, и позволяет горячему воздуху взъерошить его каштановые волосы, прежде чем откинуться на подголовник. Его золотистые глаза сужаются, когда он обращается к остальным в машине.

— Сегодня вечером не было необходимости в насилии. Наша Королева больше не потерпит такой катастрофы.

Водитель, сидящий впереди нас, немедленно соглашается, но его голос звучит приглушённо для моих ушей. В словах мужчины, сидящего рядом со мной, есть что-то знакомое. Что-то, что глубоко ранит.

Такой аварии. Насилия. Твоё превращение.

Всё начинается с укуса.

Оборотень.

Я провожу рукой по бедру, обнаруживая дюжину дырочек в своей плоти. Меня тошнит.

— Вы сумасшедшие. Вы все сумасшедшие.

У меня галлюцинации. Вся эта ночь была сплошным кошмаром. С минуты на минуту я проснусь и увижу, что Селеста тычет в меня лакричной вишней посреди кинотеатра. Мы посмеёмся, и она отвезёт нас домой, и мне больше никогда не придётся думать ни об одном из этих ужасов.

— Если ты считаешь нас ненормальными, кем, скажи на милость, ты считаешь себя? — мужчина бросает на меня взгляд, его взгляд падает на мои раны. У него изо рта растут два клыка, длинные и острые. Неестественные. Невероятные.

Я отшатываюсь от него.

Проснись. Проснись. Проснись.

Но я не просыпаюсь.

Я не сплю.

Я задыхаюсь, не в силах усидеть на месте, глядя, как в этих клыках отражаются красные и жёлтые огни светофора. Это невозможно. Всё это не должно быть реальным.

И всё же… я знаю, что видела сегодня вечером. Знаю, как умерла Селеста, и что её убило. Знаю, что напало на меня.

Оборотень.

Жар поглощает боль, прогоняет её. Пот капает с моего лба, с губ и рук, пока я не начинаю тонуть в нём.

— Тебя доставят в замок Севери и запрут в комнате для безопасности, — говорит мужчина. — Если ты завершишь превращение, то предстанешь перед королевой, и тебе будет оказана честь пройти Первый обряд. Как только Оракул предскажет твоё будущее, мы найдём для тебя место в одной из многочисленных стай на Американских территориях королевы. Если ты умрёшь… что ж, полагаю, это не требует дальнейших объяснений.

В горле пересохло и першит, я говорю:

— Мне нужно в больницу.

Мужчина бросает взгляд на мои открытые раны, прежде чем снова встретиться со мной взглядом.

— Ты никуда не поедешь.

Я смаргиваю пот, впервые с тех пор, как они затолкали меня в эту машину, перед глазами у меня проясняется. Я сама найду больницу. Попрошу папу как-нибудь всё исправить. Этот человек неправ. Он лжёт.

Со мной всё будет в порядке.

Резко повернувшись, я дёргаю за ручку, но дверь не открывается. Я дергаю сильнее. Грубее. Должен же быть выход отсюда. Путь домой. Я тяну и тяну, и…

И пластиковая ручка отламывается у меня в руке. Я смотрю на неё. Смотрю на свои дрожащие руки.

— Если ты сбежишь из машины или от Двора Королевы Волков, тебя немедленно и без промедления прикончат, — говорит водитель — парень, который меня похитил. Он оглядывается на меня, такой высокий, что его голова почти касается крыши. Он приподнимает бровь. — Я не буду повторять тебе это снова. Успокойся.

Успокоиться?

Эта концепция смехотворна. Оскорбительна. Понимание прорастает корнями в моём позвоночнике, приковывая меня к сиденью. Как в замедленной съемке — или, может быть, всё это происходит одновременно — я понимаю. В глубине моей души, в самой глубине моего нутра, где всегда лежит правда. Я должна была догадаться в тот момент, когда увидела, как парень сломал дубинку моего отца.

Эти монстры убили Селесту.

Моё сердце бешено колотится. Быстрее, чем это возможно, я швыряю дверную ручку в парня, но она пролетает мимо его лица и застревает в ветровом стекле. Стекло трескается, осколки кристаллизуются паутиной по всему стеклу. Но он даже не вздрагивает. Только рычит.

Моя грудь вздымается. Я прижимаю ладонь к кожаной обивке сиденья, впиваюсь ногтями в обивку под ним. Они убили её. Эти монстры убили её.

— Я не горю желанием объяснять, как Укушенная повредила машину принца, — говорит мужчина рядом со мной.

Водитель кивает.

— Ремонтировать будет ещё сложнее, чем объяснять.

Они смотрят друг на друга в зеркало заднего вида с весёлым выражением на лицах.

И я могла бы вырвать у них эти выражения. Салон машины заволакивает красная дымка. Я слышу звук их крови. Ощущаю биение их сердец. Это ужасно. Я не знаю, что со мной происходит. Я не знаю, почему я хочу их убить, но я этого хочу. Я хочу, хочу, хочу…

Мужчина рядом со мной хватает меня за запястье, его бледные пальцы болезненно сжимают мою кость, пока она не начинает хрустеть. Я сгибаюсь, едва не сползая на пол. Мне требуется вся моя сила воли, чтобы остаться на месте.

Взгляд его жёлтых глаз впивается в меня.

— Хватит, — приказывает он.

Красная дымка медленно рассеивается, как облака, и мои мысли гаснут одна за другой. Я моргаю. Гнев рассеивается с каждой новой пустотой, пока я снова не обретаю способность дышать. Оцепенев, я умудряюсь спросить:

— Что… что со мной происходит? — мой голос звучит слабо. Сломлено.

— Твои эмоции больше не принадлежат тебе. Ты больше не принадлежишь себе, — обсидиановые когти вырываются из его пальцев и впиваются в мою кожу. Он тянет меня вперёд, и, наконец, я падаю на пол, к его ногам. Он склоняется надо мной, испепеляя меня взглядом. — У нас есть точки опоры в каждой стране на этой земле. Наша знать проникла как в монархии, так и в демократические государства. Нет такого города, в который ты могла бы сбежать, где мы не смогли бы тебя найти, выследить и уничтожить. Твоя жизнь теперь принадлежит Двору Королевы Волков, Ванесса Харт, и если ты откажешься выполнять все наши приказы, тебя ждёт не только гибель. У тебя есть отец. У тебя есть друзья — возможно, не только те, которых ты потеряла. Мы погасим их, как свечи. Понимаешь? Что бы ни подсказывал тебе твой инстинкт, не пытайся снова причинить нам вред.

Боль возвращается в десятикратном размере, но ничто не может болеть так сильно, как дыра в моей груди.

Я сжимаю челюсти и заставляю себя подняться на колени. Я не склонюсь, не согнусь и не сломаюсь. Не здесь. Только не у них на глазах. Моей лучшей подруги больше нет. Её больше нет, а что ещё мне терять?

Я плюю в него кровью.

— Пошёл ты.

Мужчина мгновенно отпускает меня. Победоносная улыбка появляется на моих губах, хотя и недолговечная и незаслуженная. Мне некуда идти. Некуда мне бежать. У меня не осталось ничего, кроме смерти.

— Каликс, — произносит мужчина, и его когти втягиваются в толстые пальцы. — Волчий аконит.

Парень снова поворачивается, его золотистые глаза темнеют.

— Это может свести на нет все шансы на успешный переход, лорд Аллард. Она могла бы…

— Хватит. Передай мне аконит.

Не говоря больше ни слова, он наклоняется и роется в бардачке, вытаскивая что-то похожее на позолоченную шкатулку для драгоценностей. Он передает её мужчине, сидящему позади него, и этот мужчина — лорд Аллард — открывает крышку. На голубом бархате лежит шприц с лавандовой жидкостью. Я смотрю на него. Пахнет гнилью, едким дымом и обугленной плотью. У меня по рукам бегут мурашки. Плохо.

Это очень плохо.

Я отодвигаюсь и прижимаюсь к двери, которую каким-то образом сломала, но это бесполезно.

Сверхъестественно быстро и невероятно грациозно мужчина оказывается надо мной. Он вонзает шприц мне в шею. Огонь взрывается под моей кожей, по венам, и с последним криком, сорвавшимся с моих губ, мир погружается во тьму.

II

Наказание звёзд

7

Я просыпаюсь, когда на небе появляется луч убывающей луны, манящий к себе.

Яркие лучи сияющего белого света проникают сквозь стальные прутья окна высоко надо мной. Они танцуют на моей коже, на бархатных простынях подо мной, на сером каменном полу. Я ничего не узнаю. Даже своё собственное тело, которое кажется ещё бледнее. Почти прозрачное, с прожилками жидкого дыма, пузырящимися под моей плотью.

Я резко выпрямляюсь. Нет. Я пытаюсь выпрямиться, но я… не могу пошевелиться. Где я? Что случилось? Я не знаю ответов. Я ничего не знаю, и это пугает меня до глубины души.

Подавляя рыдания, я заставляю себя медленно сесть. Мышцы живота хрустят, будто кости превратились в камешки, и я с шипением прикусываю губу, не в силах соскользнуть на край кровати, не сделав сначала большого глотка воздуха.

Лёгкие болят. На коже ощущение синяков. Будто персик, сброшенный с крыши на цемент, уже начал подгнивать. Ошеломлённая, я оглядываюсь по сторонам в поисках чего-нибудь знакомого. Подо мной возвышается чёрная металлическая кровать на четырёх столбиках, потолок скрыт балдахином из прозрачного тюля, а рядом стоит прикроватная тумбочка в тон. Из кувшина с водой на обсидиановой металлической поверхности капает конденсат. Значит, свежий. Здесь недавно кто-то был. Вероятно, пока я спала.

Но кто? И почему? И где я?

Осматривая остальную часть комнаты как можно быстрее, я обращаю внимание на дверь — тоже из какой-то эбеновой стали, без единого видимого замка — и круглое окно, защищённое толстыми прутьями, за которыми видны только луна в полуночном небе и россыпь звёзд. Всё это не имеет смысла. Я качаю головой, теребя волосы. Я была на вечеринке. Я была на вечеринке с Селестой, и она подралась. Потом мы… мы…

Я моргаю и облизываю пересохшие губы.

Что мы делали после этого?

Конечно же, мы поехали домой на машине, верно? Я вспоминаю папу, выражение ужаса на его лице.… Может быть, из-за того, как мы были одеты? Нет, что-то не так. Я протираю глаза.

Где, чёрт возьми, я нахожусь?

На двери нет даже ручки. Окно зарешечено. Я в ловушке.

Я в ловушке, и я… Что, если я умру здесь?

Паника охватывает меня, болезненно сдавливая лёгкие, когда дыхание со свистом срывается с моих губ. Где мой отец? Что случилось, что случилось, что случилось..?

В лунном свете я замечаю вешалку для одежды, вырезанную в форме дуба. С каждой почерневшей ветки свисают платья. Это не кажется особенно подозрительным, но платья не похожи ни на одно из тех, что я видела раньше. Корсеты; кружева; нежные, почти полупрозрачные юбки; позолоченная строчка. Все они выполнены в одной цветовой гамме. Рубиновый. Алый. Тёмно-бордовый.

Кроваво-красный, дьявольский.

Затем ночь возвращается ко мне внезапными вспышками ярости. Лужа крови и костей, которые когда-то были моей лучшей подругой. Двенадцать порезов на моём бедре. Машина, полная монстров, и туман, из-за которого мне захотелось убить их всех.

И мой отец.

Мой отец, который оставил меня им. Бросил меня на растерзание волкам.

О боже, нет.

«Трансформация сломает то, что ещё не сломалось, и тогда, возможно, это сломает и тебя», сказал мужчина.

Но это была ложь, и они были сумасшедшими, и меня похитили…

Мой позвоночник ломается. Камешки, которые когда-то были моими костями, смещаются под кожей. Я издаю такой громкий вопль, что дрожат окна, и падаю с кровати. Голая земля впивается в мои ладони, ледяная и мёрзлая на ощупь, но этого недостаточно, чтобы остудить огонь, пылающий в каждой волосяной луковице на моём теле. Шерсть встаёт дыбом, словно иголки, выпирающие из моей плоти.

Этого не может быть. Это не может быть реальностью.

Трансформация сломает то, что ещё не сломалось.

Я не хочу этого; я хочу к своему отцу. Я хочу к Селесте. Я хочу вернуться домой.

Я… я не могу стать монстром. Но выбор был сделан за меня. Я захлёбываюсь кровью, которая хлещет с моих губ, прежде чем мои зубы сменяются острыми, как бритва, клыками. Они вырастают сразу же, и я испытываю такую сильную боль, что начинаю задыхаться и звать на помощь.

Никто не отвечает на мои мольбы.

Клыки втягиваются. Мои старые зубы вырастают снова. Это больно. Всё это причиняет боль.

Я впиваюсь ногтями — когтями — в камень и заставляю себя держать глаза открытыми. Чтобы снова не потерять сознание. В своем искажённом отражении на металлической койке я наблюдаю, как невидимый топор разрубает моё тело пополам. Превращая в женщину. И волка.

Кровь шумит у меня в ушах.

— Умирать не так уж и плохо, — говорит Селеста таким же весёлым голосом, как и всегда. Задыхаясь, я поднимаю глаза и вижу, что она склонилась надо мной. Её образ то появляется, то исчезает. Размытый по краям. Но я не могу оторвать от неё взгляда. Это она. Это действительно она. Слёзы наворачиваются на глаза, когда меня окутывает её аромат. Вишни и лета.

Её синие волосы щекочут мне нос, когда она опускается на колени и кладет холодную руку мне на плечо.

— Это почти не больно.

— С-Селеста? — Мой голос звучит слабо, почти шёпотом, но она понимает. Она всегда понимает. Я сажусь, тянусь к ней… и моя рука проходит сквозь стену холодного воздуха.

— Расслабься. Всё это не имеет большого значения.

Её губы внезапно разжимаются, и изо рта сочится кровь.

Я кричу.

Трансформация происходит волнообразно. За часами отдыха следуют минуты мучительной боли. Каждый раз новая часть меня ломается. И ломается. И ломается.

Не думаю, что это когда-нибудь закончится. Прошло слишком много времени. Солнце взошло и снова зашло; комната наполнилась светом, но тут же сменилась облачной тьмой. Дрожа под окном, я наблюдаю, как у меня ломаются ногти и когти вырываются из костей. Я умираю. Я также больше не могу заставить себя плакать. Я могу только смотреть. Смотреть и ждать.

— Ужасно, — говорит Селеста.

Она рядом со мной все это время, хотя не более чем чертова марионетка, которая ведёт себя как моя лучшая подруга. Галлюцинация. Ночной кошмар.

Она наклоняет голову и толкает меня в плечо.

— Ты ведь знаешь, что происходит, не так ли? Знаешь, кем ты становишься?

Я не отвечаю.

Она закатывает глаза, это настолько обыденное действие, что я почти верю, что оно происходит на самом деле. Что она настоящая. Но она мертва, и я следующая.

— Оборотнем, — шепчет она. — Чудовищем.

— Я знаю, — заставляю я себя сказать. — Знаю.

Я остаюсь лежать на полу, поверх разбросанных остатков красных платьев, которые я изорвала в клочья нечеловеческими когтями, когда моё внимание привлекает тихий стук в дверь.

Сначала я думаю, что шум — это ошибка. Ещё одна галлюцинация, которая должна была причинить мне вред, но затем это повторяется. Второй стук. Третий. Я заставляю себя сесть.

— Я… я не уверен, что ты меня слышишь, — говорит кто-то… парень. Его голос мрачный, скрытный, и я его совсем не узнаю. Я с трудом узнаю себя. — Я не знаю, как далеко ты продвинулась в этом процессе, и что испытываешь, но… мне жаль.

Мои руки сжимаются в кулаки. Моё сердце сильно бьётся между сломанными рёбрами. Но я слышу не только свой пульс, но и его. У него перехватывает дыхание, сердцебиение прерывается, будто он нервничает. Или, может быть, раскаивается. Он поднимает ногу, и я жду, когда он уйдёт, но он опускает её обратно. Этот звук с таким же успехом можно было бы транслировать через громкоговоритель, каким бы громким он ни был. Меня пробирает дрожь, пока я практически не ощущаю привкус дыма от его колебаний.

Он тихо выдыхает.

— Я понимаю, что ты чувствуешь. Знаю, тебе, должно быть, страшно…

— Страшно? — инстинктивно шиплю я, обращаясь к твёрдой стене двери. — Ты думаешь, мне страшно? Меня заперли в этой стерильной комнате без каких-либо объяснений, и я… моё тело… — Я не заканчиваю предложение. Из моих зубов вырастают клыки и впиваются в нижнюю губу. Я закрываю глаза, пытаясь не обращать внимания на боль. Мучения.

Селеста встает и хлопает в ладоши от безудержного ликования, зная, что она — худшая из всех.

— Если тебе так плохо, ты всегда можешь попробовать умереть, — предлагает Селеста.

Я хнычу, и парень у моей двери, должно быть, слышит это, потому что рычит.

— Борись с этим. С Болью и всем, что, как тебе кажется, ты видишь. Всё это нереально. Твоя душа раскалывается. Ты…

— Умираешь, — заканчиваю я за него. Я снова ложусь, отказываясь смотреть на призрак моей мёртвой лучшей подруги. Было бы легче, если бы я могла заснуть. Если бы Селеста не шептала мне на ухо проклятия, а мои внутренности не сжимались бы в узел.

Во мне больше не осталось сил бороться. Мне почти всё равно. Я просто хочу, чтобы это закончилось. Я придвигаюсь ближе к стене, прижимаясь кожей к холодному камню. Ничего не помогает.

— Послушай меня, — говорит он, и его голос превращается в хриплый скрежет. Отчаянная мольба. — Это может быть либо концом, либо началом. Не позволяй пыткам победить. Борись с ними.

С этими словами он уходит, направляясь по коридору. Я иду на звук, прослеживаю его по воображаемым коридорам здания, которое я никогда не узнаю. Налево, направо, прямо. Но когда он затихает, я думаю о его словах и о том, как он был неправ во всем.

Для меня здесь не осталось никакого начала.

8

— Ты могла бы просто уйти, — небрежно говорит Селеста, сидя передо мной, скрестив ноги, с окровавленными ступнями — осколок разбитой пивной бутылки всё ещё торчит из её голой стопы. Она сидит передо мной. Её кожа в темноте кажется кремово-белой, а волосы — ярко-синими на фоне стерильной черноты комнаты. — Возвращайся домой к отцу. Помоги маме с моими похоронами. Притворись, что ничего этого никогда не было, и беги.

Я прижимаю колени к груди и кладу подбородок на руки, не удосуживаясь взглянуть на дверь, на зарешеченное окно.

— Отсюда нет выхода, помнишь? Я не могу уйти.

— Да ладно. Мы обе знаем, что они заперли тебя здесь не для того, чтобы ты умерла. В конце концов, эта дверь откроется. — Она толкает меня окровавленной ногой, хотя алый цвет не переходит на мою кожу.

Она ненастоящая. Она ненастоящая.

Она мертва.

— В конце концов, — слишком радостно растягивает слова Селеста, — ты сможешь сбежать.

Моя грудь разрывается, и из неё вырывается рыдание. Я сжимаю зубы, чтобы сдержать его. Мои эмоции перешли от проливного дождя к легким капелькам. Грусть, безнадёжность и скорбь пускают корни в моём сердце, пускают ветви по моим венам, но я заставляю их оставаться там. Внутри меня.

Что мне делать?

Селеста задавала мне этот вопрос последние четыре часа. Я не знаю ответа. Обычно у меня есть такие ответы. Я уверена в себе. Может, я и не умею изящно танцевать на вечеринке, полной малолеток, но я всегда знаю, что будет дальше. За исключением Селесты, расписание и рутина были моими самыми близкими друзьями на протяжении многих лет. Но сейчас… Я поднимаю руку навстречу лунному свету. Мои вены вздуваются, становясь всё чернее и чернее, пульсируя от отчаяния, туго скрутившегося в груди.

Что же мне делать?

Без Селесты, без моего отца, без волейбола, школы и плюшевого мишки, которого я обнимала каждый вечер почти семнадцать лет… Я не знаю.

Я ни хрена не знаю.

Я не могу быть монстром и жить так, будто всё нормально. Не могу ударить по кожаному мячу острыми, как ножи, кончиками когтей. Не могу бродить по школьным коридорам, когда внутри… бушует буря. Я словно тону. Словно опускаюсь на дно бушующих волн, когда море заглушает мой голос. И эта боль…

— Я думала, ты сильнее этого, — говорит Селеста, поднимаясь и опускаясь на матрас. Она опускается на него, как пушинка. Кровать не реагирует на её вес. Я с трудом сглатываю, не в силах встретиться с ней взглядом.

— Все эти игры, — продолжает она. — Я видела тебя. На каждой из них я сидела в первом ряду. Ты не отступаешь перед вызовом. Ты упрямая, и ты талантливая, и ты… ты не проиграешь. Ты ненавидишь проигрывать. На самом деле, я думаю, если бы чёртов Макс Кайден стоял перед сеткой, ты бы отправила мяч прямо ему в лицо, если бы это принесло тебе очко. У тебя нет проблем спрятаться где-нибудь, дождаться, пока они откроют дверь, и выбежать из этой адской дыры.

Я тихо смеюсь, но это больше похоже на крик о помощи.

В том-то и дело. Я уже проиграла. Я не могу вернуться назад, не могу изменить правила игры… Я даже не осознавала, что играла в неё.

— Ты, после того, что с тобой случилось… — шепчу я, но не могу закончить фразу и не могу сказать правду. — И папа бросил меня. Он оставил меня здесь, Селеста. Я становлюсь монстром. Я становлюсь… — Тем, что съело тебя, я хочу сказать. Вместо этого по моей щеке скатывается слеза.

— Как печально, — говорит Селеста. Я встречаюсь с ней взглядом, когда её тон становится беззастенчиво жестоким. — Если кто-то и должен устраивать вечеринку жалости, то это я.

— Знаю…

— Нет, не знаешь. — Селеста поднимается на колени. Её волосы падают ей на глаза, а с головы стекает кровь. Я усиленно моргаю. Это не стирает запёкшуюся кровь. Галлюцинации не прекращаются. — Одна из нас потеряла всё. У одной из нас ничего нет. Дело не в тебе, Ванесса. А во мне. Ты чувствовала мою кровь на кончиках своих пальцев. Ты всё ещё чувствуешь её сейчас. Но ты сидишь здесь и плачешь, как ребёнок, хотя ты жива. Ты жива.

— Этого недостаточно, — шиплю я. — Меня заперли. Я не знаю, где я. Я не знаю, кто меня здесь держит. У меня нет никаких фактов.

— У тебя их достаточно, — в её взгляде вспыхивает негодование, такое же, как и в моём. — Вот почему я умерла. Ты знаешь это, не так ли? Этого ты боишься больше всего. Ты колебалась. Ты могла бы заколоть того оборотня, прежде чем он съел меня. Ты мог бы спасти меня. Но ты позволила мне умереть.

Ты позволила мне умереть.

Это обвинение эхом отдается вокруг нас, пронзительное, как крик, и пробуравливает дыры в моём самообладании, пока эти печальные деревья внутри меня не загораются, и я сгораю. Пол обжигает, когда я встаю, и мои следы на камне дымятся.

— Я этого не делала.

— Ты колебалась, — повторяет она. — Я видела тебя.

Но это невозможно. Она не могла этого увидеть… это длилось долю секунды. От слабости. От страха.

— Нет, — возражаю я. — Я бы ничего не смогла сделать…

— Враньё. — Селеста мастерит пальчиковых кукол в тени на стене, но они мгновенно превращаются из пальчиковых кукол в кошмары.

Два волка. Две девочки.

Волк покрупнее нападает на маленькую девочку. Пожирает ее. Пока другая девочка стоит рядом. Слишком медленная. Слишком бесполезная. Я так сильно стискиваю зубы, что они грозят сломаться.

— Ты позволила мне умереть, — снова шипит Селеста.

Я тянусь к ней, но она не настоящая. Я чувствую пряди её волос, но не могу за них ухватиться. Я не могу удержать её. Вместо этого я спотыкаюсь и натыкаюсь на один из чёрных столбиков кровати.

— Нет.

Затем её изображение гаснет. Внезапно. Окончательно.

— Ты бросила меня.

— Я осталась. — Из моего горла вырывается рычание, и даже столбик начинает дымиться у меня под рукой. В комнате пахнет сожженной яростью и печалью с морской солью, и я не могу это контролировать. Я ничего не могу поделать, кроме как поддаться этому. Мои эмоции извергаются, как вулкан. Не задумываясь — просто реагируя — я отрываю металлический столб, который держу в руке, и подбрасываю его в воздух. Каким-то образом он пронзает призрачную грудь Селесты, пригвождая её к двери, за которой она появилась. Лужи крови растекаются вокруг заострённого столба.

Она пристально смотрит на него. Бросает взгляд на меня.

— Как ты могла? — тихо шепчет она. — Ты обещала любить меня вечно. Ты обещала остаться.

Я не могу дышать. Не могу ни вдохнуть, ни даже выдохнуть воздух. Мои лёгкие разрываются. Кожа горит. Я вся… каждая частичка меня, болит. И от этой боли я не могу убежать. От боли, поселившейся в моей душе. Это невозможно исправить. Ничего из этого.

— Я не смогла бы отбиться от волка, Селеста. Я никто. Я ничто.

— Ты не ничто. Больше нет. — Она исчезает за дверью с грустной улыбкой, и, хотя я жду, что она появится снова, она так и не появляется.

Это больше не имеет значения. Ущерб нанесён. Самообладание покидает меня, и перед глазами всё расплывается. Меня больше не волнует. Что пульс в моей груди учащается и разделяется на два удара. Что когти растут из моих пальцев. Всё, что угодно, только не побег.

Я выдёргиваю стойку из стены с пугающей силой — неестественной силой — и бью ею по стальной двери снова, и снова, и снова, пока что-то большое, дерзкое и уродливое поднимает голову внутри меня. Что мне делать? Ничего. Всё.

Почему?

Почему волки убили Селесту? Потому что она напала на одного из их друзей на пляже? Это не имеет смысла. И я ненавижу это. Я ненавижу путаницу. Я ненавижу боль. Я ненавижу себя.

Я ненавижу этих монстров.

Нанося удары когтями, я откалываю куски камня от стены.

Ты не ничто. Больше нет.

Я царапаюсь, пинаюсь и бью, превращаясь в боль. Превращаясь в ярость. Во всём этом нет моей вины. Я была всего лишь человеком. Я была просто девушкой, которая собиралась на вечеринку со своей лучшей подругой. Я не была готова сразиться с одним оборотнем, не говоря уже о двух. Нет. Этого не должно было случиться. Это они виноваты.

Это их вина, и… и они должны заплатить.

Мой позвоночник ломается. На этот раз я не кричу, я позволяю этому случиться. Кость раскалывается посередине, как молния, ударяющая в дерево, разделяя моё тело на две части. Ванесса до и Ванесса после.

Женщина. И волк.

Моя кожа покрывается рябью. Сдирается. Чёрная кровь, текущая по моим венам, пропитывает меня, прогоняя боль, пока я не чувствую только ненависть. Только гнев. Я выхожу из трансформации, как бабочка, покидающая свою чернильную куколку, и, наконец, становлюсь монстром, которым они меня сделали.

Когти, зубы и мех — так много меха — я бросаюсь к двери.

Стальные петли. Земля содрогается под тяжестью моего нового тела.

Что мне делать?

Единственное, что я могу сделать; единственное, что у меня осталось. Найти тех, кто разрушил мою жизнь, и заставить их пожалеть о том моменте, когда они решили убить мою лучшую подругу.

9

Мои чувства изменились. Они превратились в странное, почти осязаемое осознание.

Я чувствую следы прошлого — как клубы дыма после лесного пожара — и иду по ним по пустым коридорам. Мой нос улавливает тысячи запахов, каждый из которых сильнее предыдущего. Я слышу ещё больше. Всё. Звуки разражаются оглушительной какофонией, даже когда они тихие. Храп. Поцелуи. Разговор шёпотом о мечтах. И всё это за закрытыми дверями. Все они — волчьи чувства. На мгновение они сбивают меня с толку, и я колеблюсь. Затем…

Нет. Я качаю головой, игнорируя их.

Они не то, что мне нужно.

Потому что среди волков я чувствую и кое-что ещё. Кого-то другого. Едва уловимый привкус гвоздики и ванили, но я узнаю и то, и другое по пляжу, не понимая как.

Я приоткрываю губы.

Злость — это хорошо. Ненависть лучше; она бьётся в моей груди, как зверь в клетке, умоляя о свободе. Она поглощает меня. Поглощает остатки здравого смысла, рассудительности и логики.

Её вина. Во всём виновата она.

Следуя за запахом, я возвращаюсь по тропинке, по которой раздавались шаги парня, когда он выходил из моей двери. Голод нарастает у меня в животе, соблазн влечёт меня вперёд. Я ускоряю шаг. Жажда мести пробуждается, доводя мой пульс до бешенства, но я остаюсь сосредоточенной. Даже когда этот красный туман снова затуманивает моё зрение, окрашивая всё вокруг в кровавые тона, мне кажется, что я не только в новом теле, но и позаимствовала новый мозг. Расчётливый. Стратегический. Я знаю, что если замолчу, если я украдкой доберусь до врага, я смогу наброситься. Оторву её голову с плеч как она сделала с… с Селестой.

Селеста.

Я устремляюсь дальше в здание, под огромные арки и сверкающие мозаики. За стеной, увешанной старинными гобеленами и мерцающими факелами. Я не знаю, где нахожусь. Каждое зрелище настолько непривычно, что я с таким же успехом могла бы отправиться в совершенно другую вселенную. Но это не моя проблема. Этот запах — моя проблема. Воспоминание об этом рычащем, надменном лице, когда она ударила Селесту. Когда у неё пролилась первая кровь.

Я намерена убить её. Эта мысль пугает меня, потрясает до глубины души, но это также единственная мысль, которая у меня осталась.

Аромат парня — океана и жасмина — смешивается с её запахом, направляя меня глубже. Влево, вправо, прямо. Всё дальше и дальше. Пока, наконец, — наконец-то — я не слышу голос. Незнакомый. Женский. Острый и сильный. От него у меня по спине пробегает странная дрожь, и в ответ из горла вырывается низкое рычание.

— А что с остальными? — спрашивает женщина, и я иду на звук медленными, уверенными шагами. Скоро. Скоро я нападу. А пока я слушаю. — Территория Гиббонов? Линкольнов? Возможно, мы имеем дело с другими, расположенными дальше к востоку. Дальше на юг. Подальше от наших берегов.

— Мне жаль, моя королева, — говорит мужчина. Этого я узнаю. Это ещё больше распаляет мой гнев, но я заставляю себя оставаться спокойной. Лорд Аллард. И он с — моё тело инстинктивно напрягается — их королевой.

— Гиббоны и Линкольны неспокойны, но нет никаких улик, которые могли бы их осудить.

Кто-то стискивает челюсти. Раздаётся хруст костей… возможно, костяшек пальцев. Я наклоняю голову. Изучаю дверь передо мной, деревянную, с позолоченными ручками и засовами в форме роз, и жду продолжения. Хотя меня не волнуют обвинительные приговоры, было бы разумно знать, сколько волков поджидает в комнате. И, возможно, она — королева — упомянет об убийстве Селесты. Аромат гвоздики и ванили всё ещё будоражит мои чувства.

Она тоже там.

У меня подгибаются колени.

— Это зловещий знак, лорд Аллард. Если окружающие нас территории остались лояльными, это означает, что предатель может находиться в этом самом замке. Это может быть только кто-то, обладающий значительной силой.

— Мы делаем всё, что в наших силах, чтобы искоренить…

— И этого недостаточно. Прочешите каждый дюйм этого города. Разрушьте его, если нужно. Не останавливайтесь, пока победа не будет в наших руках.

— Да, моя королева, — лорд Аллард отходит в сторону. — Мы снова обыщем остров.

Остров. Королева. Девушка.

Красная дымка темнеет. В моих венах бурлит кровь. Моё сердце бешено колотится между зажившими рёбрами, и я больше не могу ждать. Пришло время нанести удар.

Я бросаюсь к двери — как раз в тот момент, когда она распахивается. Перебирая своими новыми лапами, я пытаюсь выпрямиться. Поскальзываясь, я неловко приземляюсь на бело-голубую плитку в клеточку. В ответ в зале воцаряется тишина. Затем… смех.

При этом звуке моя шерсть встаёт дыбом. Хотя я тихо рычу в знак предупреждения, он не прекращается, когда я поднимаю глаза. Вместо этого люди, стоящие вокруг трона, встречают мой взгляд с удивлением. Без страха. Их двенадцать. Все они неестественно красивы, но ещё более странно то, что они одеты в платья. Туники. Каждая из них соткана из волшебных, почти магических материалов, с тугими корсетами и мерцающими драгоценными камнями, а также с высокими чувственными разрезами на мягких длинных юбках. Современные, но древние. Захватывающие дух и роскошные. Необычные. Нереальные. Снова встряхнув головой, чтобы прояснить её, я поднимаюсь на ноги.