Укушенная

Когти вырываются из моих рук. Бутылка выскальзывает у меня из рук, и топор замечает это — опускается, разбивая стекло. Мне плевать. На топор, на дурацкие незаполненные карты Эви, даже на её дружбу с Нетти. Ярость захлёстывает меня, как всегда, захватывающая и порочная, но на этот раз — на этот раз я не останавливаю её.

Я подожду здесь, пока она вернётся, и тогда я нападу. Я буду драться. Даже если проиграю, я заставлю её истекать кровью. Я знаю, что могу заставить её истекать кровью. Это всё, чего я сейчас хочу. Причинить ей боль. Заставить её заплатить.

Но как только я встаю, готовая выхватить топор из воздуха и разломать его об колено, кто-то рывком открывает дверь и, схватив меня за плечи, вытаскивает в коридор.

Эви.

Мои клыки обнажаются.

Эви.

Я не думаю, я реагирую. Неконтролируемая ярость взрывается во мне, и я не могу её контролировать. Я не хочу её контролировать. Рыча, я кусаю зубами всё, что могу. Раздаётся низкое мужское шипение, а затем меня швыряют в соседнюю комнату. Бросают на пол. Дверь захлопывается, и Каликс заслоняет её.

— Что, чёрт возьми, с тобой не так? — рычит он, хватаясь за плечо. Между его пальцами сочится кровь из того места, где я его укусила, но это менее удивительно, чем вид его обнажённой груди. Полотенце обёрнуто вокруг его талии. Влага, оставшаяся после купания, прилипла к его коже, а шрам на боку только подчёркивает его мускулы. Восемь кубиков пресса, более рельефных, чем всё, что я видела раньше. Я закипаю на его тёмно-сером коврике, заставляя себя снова посмотреть ему в лицо.

— Ты укусила меня, — говорит он.

Я облизываю клыки, желая укусить его снова.

— Харт. Приди в себя.

Но ярость поглотила меня. Я больше не я. Я не помню собственного имени, не говоря уже о том, что я должна бояться этой версии себя.

— Я… не могу.

Я поднимаюсь на колени. Дыхание душит меня до тех пор, пока лёгкие не становятся похожи на бомбы, готовые взорваться. Костяшки пальцев ломаются-хрустят. И голова… В ней стучит. Я хочу убить Эви. Я должна убить Эви. Я закрываю глаза. Самая маленькая, тихая часть моего мозга, та часть, которая остаётся человеческой, умоляет меня остановиться. Я дам себя повесить. Я упущу любой шанс отомстить, если сорвусь здесь. На глазах у Каликса. Это не я. Я выше этого. Но это не так. Я — ярость. Я — месть. Я хочу, чтобы Эви истекала кровью.

Каликс опускается на корточки рядом со мной, его золотистые глаза горят, когда он изучает меня. Я не могу встретиться с ним взглядом. Я едва могу дышать. Мои кости хрустят. Я вскрикиваю от невообразимой боли и сгибаюсь, прижимая ладони к полу.

Каликс кладёт руку мне на спину.

— Выпусти, — говорит он. — Ты уже давно не можешь сдерживать волка.

— Нет. — Нет, нет, нет. Огонь обжигает мои вены. Моя кровь кипит. — Я н-не могу…

— Ты превращалась полностью после Утопления?

Я качаю головой. Мне удавалось избегать этого уже несколько недель. Каждый раз, когда от нас ожидали превращения, я ускользала и убегала. Я не хочу быть такой. Я не хочу быть монстром.

Каликс чертыхается.

— Тебе нужно. Все твои эмоции нарастают и нарастают, и, если ты не освободишься от них, ты разобьёшься вдребезги. Ты взорвёшься. — Он наклоняется ближе. — Это как пар, Харт. Ты должна выпустить его.

— Я хочу убивать, — выдыхаю я.

Позвоночник раскалывается. Кожа начинает шелушиться. Рыдание вырывается из горла. Это похоже на смерть. Похоже на ад.

Нет, нет, нет, нет, нет, нет.

— Знаю, что хочешь, — говорит он, и его голос звучит печально. — Но я остановлю тебя, прежде чем ты успеешь. Это моя работа.

Я вытягиваю шею и смотрю на него, на красную дымку, покрывающую его идеальную обнажённую кожу.

— Ты даже не занимаешься спаррингом.

Его губы изгибаются в подобии улыбки.

— Это то, что ты видела.

Я раздираю ковёр десятью когтями, с тихим поскуливанием пытаясь удержаться на ногах. Он сразу понимает.

— Я могу справиться с тобой, Харт. Изменись. Я не выпущу тебя из этой комнаты.

Я больше не могу сдерживаться. Тоска, боль, ярость — всё это вырывается из меня, как гейзер. Я превращаюсь в волка, и Каликс делает то же самое. Хотя его превращение происходит быстрее, и он не кричит.

Все человеческие сомнения, которые у меня были раньше, мгновенно улетучиваются.

Каликс загораживает дверной проём, почти на высоту двери и вдвое шире её, и я рычу на него, всё ещё ощущая вкус его крови на языке, в то время как его шерсть встаёт дыбом в ответ на этот звук. Он встряхивает своей тёмной шерстью. Его губы изгибаются в нездоровой усмешке. Язык его тела бросает вызов: «Рискни».

Я наклоняю голову. Наблюдаю. Каликс больше меня. Шире. Но у него и стойка шире, и тяжёлые предметы часто даются медленнее. Я буду быстрой. Я не буду драться честно. Я бросаюсь на него с внезапным порывом движения. Если я прорвусь сквозь него или заставлю его отойти от двери, то смогу добраться до Эвелин.

Я могу оторвать ей голову от шеи.

Каликс не двигается. Он также не реагирует на столкновение клыков и костей. Как стена из адаманта, он стоит совершенно неподвижно, издавая низкое, леденящее кровь рычание, даже когда я замахиваюсь на него. Пока я пускаю кровь. «Подвинься». Я бросаюсь к нему. Ударяю его, как мешок с кирпичами. «Просто подвинься».

Но он этого не делает. Он даже не прогибается.

Моя очередь рычать. Я предупреждающе впиваюсь клыками в его волчью шею, но он только смотрит на меня. Сквозь меня. Его глаза вспыхивают золотом. А затем — красным. Только на мгновение. Этого хватает, чтобы у меня перехватило дыхание, я потеряла равновесие и споткнулась на шаге.

Чёрт.

Я выпрямляюсь, но уже слишком поздно. Он слишком хладнокровен и расчётлив, чтобы не заметить промаха. Лёгким движением своего чудовищного тела он швыряет меня на пол. Теперь глаза у него золотые. Всё ещё золотые. Он прыгает на меня, сильнее вдавливая в пол.

Я смотрю на него снизу вверх, а он смотрит в ответ. Неподвижный. Невозмутимый.

Я не знаю, как долго мы так простоим. Он прижимается ко мне, удерживая на месте, несмотря на то, что я сопротивляюсь и царапаюсь. Преодолевая бурю эмоций, которые сотрясают нас обоих. Но через несколько минут — или, может быть, часов — эмоции начинают спадать. Они отступают, как волны на пляже. И это приятно. Даже умиротворяюще. Мои когти втягиваются.

Но это не тлеющий, яростный взрыв превращения в волка. Это медленное таяние. Болезненное восстановление. Я вскрикиваю — вой переходит в визг — и Каликс сбрасывает меня с себя. Вцепившись клыками в свою постель, он набрасывает на меня тонкую простыню, и моё тело, содрогаясь, возвращается в свою обычную человеческую форму. Остатки моей боевой одежды разбросаны по земле вокруг нас.

Боже. Я дрожу под тонкой простынёй и хватаюсь за ноющий череп, когда остатки моей ярости утихают. Я идиотка.

Каликс меняется за долю секунды, даже не издав стона, и я слышу шуршание брюк и рубашки. Я изо всех сил стараюсь не вспоминать, как выглядело его тело, когда я вошла. Когда я его укусила. Что я наделала?

— Каликс…

— Не надо, — говорит он, как всегда, грубовато. — С твоей стороны было глупо не трансформироваться.

— Я этого не знала, мне никто не говорил. Но…

— Нам не нужно больше это обсуждать.

Я выглядываю из-под простыни. Он медленно застёгивает рубашку, ловкие пальцы скользят по его прессу и поднимаются к груди. Синклер, может, и ангел, но Каликс — дьявол. Жестокий, красивый зверь. Мускулы на его спине перекатываются при каждом движении. Он держит мою судьбу в своих руках и знает это. Я не прочь умолять. Ради Селесты я готова встать на колени и разрыдаться.

— Эви угрожала мне, — выпаливаю я. — Я нашла доказательства в её комнате. Сегодня утром она разбила у меня стекло.

— Ты исцелилась, — говорит он, как всегда безразличным тоном. — Не так ли?

— Да, но что, если в следующий раз я не исцелюсь?

Какое-то время он не отвечает, и тишина зудит, как сыпь.

— Эвелин Ли — будущая королева этого двора и полноправная принцесса. Если мы хотим получить доказательства её проступков, они должны быть конкретными и неоспоримыми. Ты — никто, Харт.

Правда, стоящая за его словами, смягчает их остроту, но то, как он их произносит… Как будто он оценивает меня, будто я представляю угрозу, а она — нет, беспокоит меня.

— Ты собираешься рассказать им? — шепчу я. — Остальным членам двора? Принцу…?

О Боже. После того момента, что мы с Сином пережили вместе — каким бы неправильным он ни был — мне невыносима мысль, что он увидит меня такой. Невыносимо представлять, как он смотрит, как меня потрошат.

Каликс хмурит брови. Его кадык дёргается, когда он сглатывает.

Пожалуйста. Пожалуйста, не сдавай меня, думаю я. Он говорит прежде, чем я успеваю попросить.

— Нет. Я не скажу им. На этот раз.

Он смотрит на меня, проводя рукой по волосам, и, хотя его хищническая натура исчезает, сила остается в его напряжённых мышцах и челюсти. Я снова вспоминаю тот момент в коридоре, когда мы были с ним и Сином. Люди шепчутся о нас обоих, а тайна его происхождения вечно витает в воздухе. Служанки избегают его. Люди, кажется, боятся его. Но почему?

— К-кто ты такой, Каликс? — удаётся мне спросить, поднимаясь на ноги, завернувшись в его простыню. — Кто ты на самом деле?

Я не знаю, то ли он отвечает, потому что хочет заткнуть мне рот, то ли потому, что наконец готов объясниться. Но он прислоняется к двери и говорит:

— Я — Каликс Севери, сын Коры Севери, сестры Сибиллы и предательницы крови двора.

Предательница крови. Предательница крови.

— Чт…

— Помнишь законы нашего двора? — спрашивает он и ждёт, пока я перечислю их. Как только я это делаю, он кивает. — Моя мать нарушила все до единого. Она влюбилась в человека и разоблачила наш двор. Она укусила его, чтобы обратить без разрешения. И… когда её поймали… — Он опускает взгляд. Его глаза сужаются от боли. — Она убила всех, до кого смогла дотянуться. Друзей. Оборотней. Кора Севери была окончательной предательницей. И — она была моей матерью. Её любовником-человеком был мой отец.

Ой.

Я… я не знаю, что сказать, и внезапно я словно возвращаюсь в свою старшую школу, стою перед классом английского и пытаюсь произнести монолог. Я не могу вспомнить слова. Я не могу думать.

— Каликс, я… Мне так жаль.

Он усмехается, запуская руку в один из своих ящиков и вытаскивая огромную чёрную рубашку.

— Не стоит. Она заслужила то, что получила. — Он протягивает мне одежду и отворачивается, и мне остаётся только предположить, что я должна надеть. Так я и делаю. Только когда я одета, когда остальная часть меня скрыта под его рубашкой, я откашливаюсь.

— И каково же было её наказание?

— Ты одета?

— Да.

Каликс снова поворачивается, и его взгляд на секунду задерживается на моих обнажённых ногах. Я скрещиваю руки на груди, и он быстро моргает, словно вспоминая себя.

— Они лишили её всех оставшихся титулов и изгнали. Превратили в Волка-одиночку, — говорит он. — Её оставили умирать, но, прежде чем она смогла это сделать, у неё появился я. Королева Сибилла взяла меня в охранники к своему сыну. Защитник наследного принца — мой жизненный долг оберегать Синклера. Это лёгкое наказание за преступления моей матери.

Охранник Сина. Наказание. Теперь я ненавижу его честность. Он верит в то, что говорит.

— Ты не такой, как твоя мать, Каликс.

— Да. Не такой. — Он делает шаг ко мне. — Потому что я каждый день работаю, чтобы поступать правильно. Я подчиняюсь приказам. Я следую закону. Я серьёзно отношусь к этому двору, и ты тоже должна это делать. У тебя две проблемы. Ты чуть не проиграла в бою, и ты проиграла здесь. — Этот хищный взгляд прожигает меня насквозь. — Если это повторится, если ты не сможешь сдержать свой гнев, я тебя уберу. Без вопросов. Ты представляешь угрозу, Ванесса, а моя работа — устранять угрозы.

От этого заявления у меня внутри всё вспыхивает, горячо и яростно, в то время как его честность успокаивает мою грудь. От него исходит тепло. Опасность.

— Х-хорошо, — заикаюсь я. — Два промаха.

Он ерошит свои чёрные волосы, и между нами повисает неловкое молчание. Возможно, это потому, что он в нескольких дюймах от меня, и единственное, что на мне есть, — это его рубашка. Или, возможно, потому, что он всё ещё может передумать. Он мог бы выдать меня прямо сейчас и посмотреть, как с меня сдирают кожу, как рассказывал мне Син про герцога и герцогиню.

«Их языки были вырваны, руки оторваны, а кожа содрана с костей».

Интересно, что хуже. Наказание или изгнание. До сих пор не могу понять, что меня ждёт, когда всё будет сказано и сделано.

23

К счастью, Каликс не сдаёт меня, а заходит так далеко, что вместе с Уной вычищает комнату Эви, чтобы она не узнала о моей проделке.

Но Уна, с её прекрасными карими глазами, так похожими по цвету на глаза Селесты, не готова молчать о моей ужасной попытке шпионажа. Следующим вечером после ужина она бросает блокнот в кожаном переплёте на землю, где мои подушки и одеяла образуют небольшую горку для удобства.

— Если ты собираешься бесчинствовать в этом замке, то, по крайней мере, будь умницей. — Более мягко она кладёт рядом с блокнотом павлинье перо и баночку фиолетовых чернил.

Стоя перед зеркалом и отчаянно пытаясь снять отвратительное платье цвета одуванчика, которое она принесла мне ранее, я перевожу взгляд с неё на её подарок.

— Для чего это?

— О, интересно. Может быть, тебя застукали, когда ты шныряла по комнате Эвелин Ли? Мы с лордом Севери целый час мыли её пол, и тебе повезло, что нас всех не поймали…

— Знаю, — быстро отвечаю я. — Мне жаль. Я не… я была не очень осторожна.

— Детка, ты, наверное, самое бестактное создание, которое я когда-либо видела. Спотыкаясь, ты создаёшь проблемы… ты можешь погибнуть. — Она тычет пальцем в блокнот. — Если тебе так хочется расследовать, может быть, сначала попытаешься делать заметки. Узнаешь — разберешься — в этом дворе. Возможно, не стоит говорить о явной государственной измене.

Измена. От этого слова у меня замирает сердце. Я поворачиваюсь, разглаживая потными ладонями бесформенные складки трагического платья.

— Энтони кому-нибудь что-нибудь сказал? Я увидела его в холле перед тем, как войти.

Она прищуривается.

— Тебе так повезло, что ты осталась жива.

— Достаточно было сказать «да» или «нет», Уна.

Она фыркает и подходит ближе, вытаскивая шпильки из моих волос, не обращая внимания на мои стоны от боли. Сначала я позволила ей заплести их в замысловатую косу, потому что думала, что это доставит ей хоть какую-то радость, но со вчерашнего дня она со мной не разговаривала. Только несколько раз хмыкнула и пробормотала что-то невнятное. До настоящего момента.

— Чего было бы достаточно, так это того, что ты не искушаешь божество ежедневно. Нет, Энтони ни словом не обмолвился о вашей встрече. — Она снова фыркает. — Ты очень усложняешь мою работу, Ванесса. Действительно, очень усложняешь.

— Ты не первая, кто это говорит.

«Ты представляешь угрозу, Ванесса, а моя работа — устранять угрозы».

Я отмахиваюсь от слов Каликса, но момент неподходящий. Шпилька застряла в пучке, и Уна безжалостно выдёргивает её у меня из головы.

— Тогда тебе стоит прислушаться, — огрызается она. — Я не могу защищать тебя вечно.

И это я тоже слышу не в первый раз. Я вздыхаю, думая о Сине.

— Почему ты вообще меня защищаешь?

— Я уже говорила тебе, — фыркает она, распуская мои волосы, прежде чем запустить в них пальцы. Каштановые и фиолетовые пряди образуют волнистые завитки. — Вот так. Вот почему я предлагаю заплести тебе косу.

Я наматываю фиолетовую прядь на палец, и дыра в моём сердце, из-за которой я скучаю по Селесте, становится на два размера больше. Ей тоже нравились мои вьющиеся волосы. Она говорила, что так я выгляжу ведьмой и дикаркой. Я вздыхаю, преодолевая внезапный приступ горя. Такие моменты, как этот, — самые ужасные, они напоминают о Селесте каждый день. О том, что у нас было общего. О том, что я потеряла. Это почти как пробуждение ото сна и тяга к невидимым воспоминаниям, которых вообще никогда не было. Я начала забывать звук её голоса. Я начала многое забывать.

— Спасибо, — тихо бормочу я.

Уна кивает, её взгляд смягчается, как будто она чувствует мою грусть.

— Теперь, что касается этого платья…

Я оглядываю себя.

— Это… был не самый лучший мой образ.

— Дорогуша, я думаю, мы можем с уверенностью сказать, что это, на самом деле, твой худший наряд. — Она жестом показывает нам за спину. — Тем не менее, я принесла тебе другие. Их можно носить по своему усмотрению, а можно навсегда остаться в образе увядающей маргаритки. Это твой выбор, хотя мы подошли к тому моменту, когда тебе действительно нужно принимать во внимание свой выбор.

— Новые платья? — спрашиваю я, направляясь к богато украшенному гардеробу в готическом стиле. Он больше, чем предыдущий, с розами по краям, а на ручках мерцают луны, переходя от фазы к фазе, заливая ярким белым светом. Но когда я открываю двойные двери, я не вижу новых платьев. Я вижу старые.

Одни красные.

У меня сводит желудок. Я захлопываю двери.

— Королева Волков упряма. Она не хочет заказывать новые платья, потому что это те, которые её ткачихи сшили для тебя по её просьбе. — Уна заправляет свои рыжие волосы за уши, закрепляя их моими шпильками. — Ты пробыла здесь достаточно долго, Ванесса. — Она указывает на блокнот. — Ты должна решить, будешь ли ты сотрудничать или сбежишь.

Я смеюсь, и это звучит так же неубедительно, как я себя чувствую.

— Но я не могу уйти.

— Можешь, — говорит Уна, — но это закончится страданиями и смертью. Но и твоё пребывание здесь тоже закончится, если ты не приспособишься. Но есть и другой путь, который тебе ещё предстоит обдумать, потому что, — добавляет она, — ты, по крайней мере, упрямая девушка.

Прислонившись к шкафу, я скрещиваю руки на груди и спрашиваю:

— Итак? Что это за волшебный, чудодейственный путь?

Она указывает на меня шпилькой.

— Ты сотрудничаешь, Ванесса Харт. Ты носишь платья Королевы Волков, ты посещаешь занятия. Ты учишься. Ты становишься лучше. Быстрее. Сильнее.

Я вскидываю руки вверх.

— Как будто я не пытаюсь.

— Ты не стараешься. Ты плетёшь интриги и воруешь.

По коридору раздаются тихие шаги, и я бросаю на них взгляд. Уна реагирует быстрее. Она подбегает ко мне и прижимает палец к моим губам. Мы ждём, пока шум стихнет, моё сердце бьётся где-то в горле, а её пульс сильно и быстро отдаётся у меня в ушах.

Когда шаги затихают, она берет меня за руку и спрашивает:

— Что ты знаешь о Церемонии Вознесения?

— Не так уж много… инструкторы были так заняты объяснением основ, что ещё толком не рассказали о церемонии.

Она закрывает глаза и испускает глубокий вздох.

— Садись, детка. На кровать. — Я не спорю. Не с Уной, хотя она моя лучшая подруга при этом дворе.

— Церемония Вознесения проводится каждые десять лет среди знати Семи дворов. Подростки-оборотни тренируются и учатся вместе, и, хотя место проведения каждого обряда меняется, дворянские стаи выбираются по всему миру. Иногда несколько принцев и/или принцесс объединяются в альянсы на разных континентах. Это редкость, но на некоторых Церемониях Вознесения даже четыре или пять будущих Волчьих регентов выбирали свои ближайшие стаи.

— Принц Синклер не просто выберет своих наугад, он отберет их вручную. Его первого генерала. Его пару — нашу будущую королеву. Затем он и Эви выберут трех или четырех других, в зависимости от того, что они представляют для своего ближайшего окружения. С того момента, как Вознесение завершится, будет сформирована его стая, и души ее членов соединятся навечно. Они будут продолжать тренироваться, узнавать и расти вместе, пока не станут единым целым, более сильным, чем любое другое.

Я в замешательстве качаю головой, жалея, что у меня нет в руках этого блокнота, чтобы делать заметки.

— Что… что произойдёт, если кого-то не выберут?

Что со мной будет дальше?

— Члены королевской семьи формируют свои собственные стаи… ожидается, что Эрик Ли займёт место короля и королевы Азиатского двора… в то время как другие могут взять на себя роли, возложенные на них родителями. Они не будут выбирать стаи во время Вознесения. Они просто присягнут на верность Семи Дворам и обретут полную силу, а затем отойдут в сторону. Давая им меньше времени на общение с их будущей стаей, они ограничивают свою силу и, таким образом, становятся ниже регентов, как того требует иерархия Семи Дворов. Регенты должны оставаться сильнейшими из всех. Но другие… Они могут понизить свой рейтинг и перейти на более низкую должность, если пожелают. Порция Монтгомери с детства открыто заявляла, что хочет быть Дельтой, и если принцы и принцессы не выберут её в свои соответствующие стаи — в свои внутренние круги, если хочешь, — она вполне может вернуться домой и присоединиться к меньшей стае, которая уже сформировалась.

Я хмурю брови.

— Почему?

— Давление и жестокость, связанные с высокой должностью, не для всех.

Что ж, это правда. Но…

— Что насчёт меня?

— Принц Синклер Севери мог бы выбрать тебя. Королева, безусловно, ожидает этого от него. Ты особенная, Ванесса, и никто толком не знает, что влечёт за собой твоя сила. Даже Оракул не смогла сделать верного предположения. Но ты глупа, если полагаешь, что это освобождает тебя от правил поведения при дворе. Социальный изгой, не успевающий делать уроки, неспособный завести больше одного друга или даже контролировать свои эмоции. Ты безрассудна. Ты — обуза. Принц не может допустить такого в свой ближний круг — даже волка с фиолетовыми глазами.

Волка с фиолетовыми глазами.

Эти слова словно зажигают спичку в моей груди, пока каждый мой орган не начинает гореть, и я… я не могу дышать. Социальный изгой. Безрассудна. Обуза. Они и так достаточно плохи. Я и так достаточно плоха, чтобы ещё и быть… кем-то ещё. Кем-то, кого я не понимаю. И не важно, сколько книг я прочту или сколько раз спрошу инструктора Альвареса, упоминались ли где-нибудь в истории оборотней фиолетовые глаза, ответов нет. Я по-прежнему остаюсь загадкой. Но я стараюсь не думать об этом. Я должна.

Не имеет значения, какого цвета у меня глаза, если они принадлежат трупу.

— Если никто не выберет меня…

— Да, — говорит она, подтверждая все мои опасения. — Ты станешь Одиноким Волком. Если ты не сможешь помочь королеве и её двору, она позаботится о том, чтобы тебя изгнали. Она не позволит неизвестной силе перейти в чужие руки. Ты должна быть избрана. Если не принцем, то Эриком, когда его родители будут здесь, чтобы защитить тебя.

— Эрик никогда не выберет меня. Он меня ненавидит. Его сестра хочет моей смерти.

— Знаю. — Уна обхватывает ладонями мои щеки, в её карих глазах тепло и доброта, и в них есть всё, чего я не заслуживаю в этот момент. — Знаю.

Тогда Син.

Син — мой единственный выход.

Но кого он заменит из своей стаи? Для меня? Он не разговаривает со мной на уроках. Мы не появляемся вместе на людях. О Боже. Я знала… всё это время я осознавала, что Син не может быть связан со мной, но я не думала о том, какие последствия это будет иметь для моего будущего. Я… я вообще не думала о своём будущем.

Куда я пойду после этого? После того, как разоблачу убийцу, оборотней, которые разрушили мою жизнь? Если Син не выберет меня, у меня будет… я стану… никем. Нет, хуже того, я буду мертва.

— Ванесса, пожалуйста, — шепчет Уна. — Ты должна сосредоточиться. Ты должна попытаться.

Я смотрю на неё, на округлые, как у Купидона, губы. Веснушки покрывают её нос, щеки и лоб. Я чувствую, что она — единственная частичка дома, которая у меня осталась.

— Я хотела стать морским биологом, — тихо признаюсь я, хотя в этой комнате моя мечта звучит нелепо. В этом замке. Два оборотня хранят это как тайну, а змеи на витражном окне скользят по саду роз, а звезды мерцают и мечутся по моему зеркалу. — Мне всегда нравилась наука. Факты и цифры можно оспаривать. Гипотезы можно подвергать сомнению. Но правда всегда остаётся за ними. Это как математика, где больше свободы, и пляж… Это был мой дом вдали от дома. Мы с Селестой каждое лето проводили, лежа на спине на песке. — Я сглатываю слёзы, кашляя, чтобы заглушить свою печаль. — Я не хочу быть такой.

— Ты не обязана быть такой… вот что я тебе говорю. Твое будущее может быть таким, каким ты его себе представишь, как только пройдёшь Церемонию Вознесения. — Она нежно берёт меня за подбородок. — Пока ты служишь принцу, можешь проводить дни, патрулируя пляж или изучая алхимию с инструктором Бхатом. Ты можешь создавать зелья, строить гипотезы об исчезновении фейри или составлять звёздные карты. Мир принадлежит тебе, Ванесса. Даже если ты — оборотень.

— Но мой дом, мой отец…

— Неужели ты думаешь, что ему не будут рады в замке, если его дочь будет третьей, четвертой или пятой в королевской семье?

Моё сердце снова начинает колотиться, но на этот раз по-другому. Это похоже на хлопанье крыльев. Свеча, которую задули на глиняном пироге.

— А Эви?

— Она не взойдёт на трон ещё много лет. У тебя есть время до её коронации. И если ты станешь частью её стаи, она начнёт доверять тебе. Смысл формирования стаи в столь юном возрасте в том, чтобы установить эти связи и укрепить свои силы.

Должна ли я просто притвориться, что она не убивала мою лучшую подругу? Я хочу спросить. Но не делаю этого. Моё будущее связано с той самой женщиной, которая разрушила моё прошлое.

Я кусаю губу, пока Уна не щелкает меня по носу.

— Это… это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Она фыркает.

— Это не так. Это просто первая надежда, на которую ты можешь надеяться за последние недели. Церемония Вознесения состоится, независимо от твоих решений. Будет создана самая могущественная стая в мире. Ты можешь творить историю или стать ею сама. Всё очень просто.

Так и есть, но и не так.

Каждой клеточке моего мозга наплевать на этот двор или законы об оборотнях. Его волнует только моё прошлое и то, что я потеряла. Но… я не хочу умирать. Я могу это признать.

Склонив голову, Уна соскальзывает с кровати.

— Я дам тебе пространство и время подумать. — Она указывает на лежащий на полу блокнот. — А пока соберись с мыслями. Напиши то, что тебе нужно запомнить. Сотри то, что тебе не нужно.

— Спасибо, Уна. — Я встаю с кровати и беру блокнот. На обложке красивым каллиграфическим почерком выгравированы буквы «ВХ», украшенные розами и виноградными лозами. — За подарок и за то, что не прогнала меня, когда я чуть не спалила нас дотла.

Она останавливается в дверях, и её взгляд смягчается настолько, что она выглядит чуть ли не моложе меня.

— Я служу многим в этом замке. Ни у кого из них нет такого сердца, как у тебя. Не теряй его, Ванесса, независимо от твоего выбора. — От неё исходит аромат солёных слёз и корицы. Это пахнет печалью. — Ты… ты хороший друг.

С этими словами она уходит, а я прячу дневник под матрас, отчаянно стараясь не расплакаться.

Я по-прежнему ненавижу красный цвет.

Даже когда я надеваю пышное, ниспадающее платье из алого и чёрного шелка, я с трудом могу смотреть на него. Но Уна была права. И после ещё одной ночи беспокойных метаний я понимаю, что у меня действительно есть выбор. Я могу проявить себя в этом дворе настолько, чтобы найти убийцу и покончить с этим делом. Мне не нужно умирать в конце этой истории. Мне просто нужно, чтобы Эви предстала перед судом.

Королева Сибилла выгнала свою собственную сестру во имя закона… вот что подразумевал Каликс. Значит, она выгонит и Эви тоже.

Мне нужно найти доказательства и доказать свою лояльность, а для этого мне нужно стать частью этого двора. Мне нужно, чтобы Син доверял мне. Мне нужно, чтобы Каликс перестал следить за мной. И больше всего на свете мне нужно стать силой, с которой будут считаться. Поэтому я прижимаю новое платье к груди и придерживаю его в ожидании.

Уна ушла пятнадцать минут назад, предварительно расчесав мои густые волосы. Завтрак начался десять минут назад. Я делаю глубокий вдох и жду ещё немного.

Я знаю, что это делает меня злой, несчастной и достойной порицания, но я также знаю, что он придёт. Я надеюсь, что он всегда будет приходить. В этом дворе у меня есть два человека, которым я могу доверять. Уна и парень, который стучится в мою дверь.

Возьми себя в руки. Ты можешь это сделать.

— Войдите, — зову я, мой голос звучит гораздо пронзительнее, чем мне хотелось бы.

Не лучшая моя работа.

Прочищая горло, я пытаюсь придать ему соблазнительный оттенок.

— Пожалуйста.

— Похоже, девицу нужно спасать, — говорит Син, приоткрывая дверь. При виде меня он мгновенно замирает. Слегка растрёпанное, соблазнительное прозрачное платье опасно низко сползает по моему декольте, а сквозь высокий разрез платья видны помятые чулки.

К сожалению, он не один.

Дерьмо.

Я не учла его защитника. Конечно, Каликс отнёсся бы ко мне с подозрением после всего, что произошло. Конечно, он пришёл бы с Сином, чтобы проверить, почему я опаздываю. Я должна была всё спланировать заранее, но я была так взволнована, что мой мозг работал только наполовину.

Син не сводит с меня глаз, и, как ни странно, первым в комнату врывается Каликс.

— Ты опоздала, — заявляет он с явной апатией. Я бросаю на него свирепый взгляд. Моя уверенность ещё больше пошатывается. К счастью, Син следует и немедленно приходит на помощь.

— Проблемы с лифом? — спрашивает он низким, но твёрдым голосом.

Я киваю — пытаюсь кивнуть, но получается отрывисто и неловко.

— Королева Сибилла… выбрала для меня самое сложное платье из всех существующих.

Син так сильно дёргает за первый ряд ленточек, что у меня перехватывает дыхание.

— Давай не будем обсуждать её, когда ты так выглядишь, Ванесса.

Каликс нетерпеливо постукивает ногой по полу. Син не обращает на это внимания. Его пальцы щекочут мою обнажённую спину. От его прикосновения у меня внизу живота разливается жар, и я выгибаюсь навстречу, удивлённая немедленной реакцией своего тела на его близость. Всё напряжение, оставшееся после того, как мы провели время в его укромном уголке, вернулось, утроилось, и я не могу думать под стук его сердца, бьющегося рядом со мной. Его руки, грубые от мозолей и твёрдые на моей коже, скользят вниз по моей спине. Я вздрагиваю от внезапного приступа удовольствия.

Хотя Каликс и это портит.

— Ты опоздала, — повторяет он.

Ещё один рывок Сина, и он притягивает меня еще ближе к нему. Если я закрою глаза, то почти смогу забыть, что Каликс здесь. Я почти могу представить, что мы с Сином снова в том шкафу, и его губы почти на моих губах. Боже, я хочу его. Глупо в этом признаваться, но это так. Больше, чем я когда-либо кого-либо хотела.

— Работаю так быстро, как только могу, — мрачно произносит Син, его губы у моего уха. Его прохладное дыхание ерошит мои волосы, и я снова вздрагиваю. Может быть, я не так хорошо контролирую этот план, как думала. — Если ты не хочешь вмешаться и заменить меня, кузен, не стесняйся, заткнись к чёртовой матери.

Каликс закатывает глаза.

— Даже не мечтал об этом. — Но его золотистый взгляд находит мой и, кажется, застывает, пробегая по мне взглядом. Медленно. Почти так же медленно, как Син завязывает мой лиф. Проходят минуты. Каликс не отводит взгляда. Син не перестает прикасаться ко мне. Он убирает волосы с моего затылка. Это греховное прикосновение я ощущаю пальцами ног.

— Почти готово, дорогая, — шепчет Син, и его слова ещё горячее, чем его руки. — Если ты хочешь, чтобы я закончил, то вуаля.

Я не знаю, смеяться мне, хныкать или стонать. И это не ускользает от него. Он тихо смеётся, и это чувство пронизывает меня насквозь. Нет. Я больше не могу себя контролировать. Если бы он попросил меня повернуться, поцеловать его или сделать что-нибудь ещё прямо сейчас, я бы, наверное, так и сделала. Я бы так и сделала, и была бы рада этому.

— Это моя хорошая девочка, — бормочет он. Он знает. Он знает. Он знает.

Каликс рычит, и я снова смотрю на него. Мои щеки вспыхивают, становясь всё краснее с каждой секундой, пока он наблюдает за мной. Его руки по-прежнему скрещены на груди, мышцы напряжены, и спина напряжена, будто он боится пошевелиться.

— Такими темпами мы здесь простоим сто лет. У тебя даже чулки не завязаны.

— Так завяжи их, — раздражённо говорит Син.

— Я… нет… — Каликс усмехается, и это звучит так, будто… это очень похоже на смех отвращения.

Я ненавижу его. Ярость поднимается в моём животе, и мне требуется вся моя сила, чтобы подавить её. Почему он должен всё испортить? Почему он не может просто оставить меня в покое? Я облизываю губы, и… и он следит за моим движением. Он пристально смотрит на меня. У меня внутри всё переворачивается. Я забыла о своей единственной силе. Я забыла, что Каликс не единственный, кто может всё испортить.

Хотя это рискованно и, возможно, унизительно, я заставляю себя высунуть ногу из разреза и поворачиваю её в его сторону.

— Ты не хочешь завязать их, Каликс?

Син снова хихикает, не спеша расправляясь с моим корсетом. Проводит пальцами по обнажённой части моей спины. Это всё, что у нас могло бы быть, и если Каликс хочет стоять здесь, он может, по крайней мере, признать, что это его выбор. Он мог бы уйти несколько минут назад, когда понял, что я не делаю ничего плохого.

Каликс свирепо смотрит на меня. Его руки опускаются по бокам. Он не отвечает. Он не может. Потому что какая-то его часть действительно хочет подвязать мои чулки, и я узнаю, если он соврёт об этом. Может быть, это для того, чтобы мы могли быстрее покинуть эту комнату, или, может быть, я ему нравлюсь. И разве это так уж плохо — признать это? Каликс красив. Великолепен в своем брутальном роде. Я ненавижу его и его грубое, дерзкое поведение, но даже я могу объективно сказать, что он потрясающе красив.

— Продолжай, — поддразниваю я, нервничая, злясь и… намного больше. — Я… не кусаюсь.

Я почти не думаю, что он это сделает. Проходят секунды, а он стоит неподвижно, как статуя. Но его решимость трескается, как мрамор, и он движется ко мне со смертельной скоростью и падает на колени. Не отрывая взгляда от моего лица, он смотрит на меня из-под густых ресниц, его золотистые глаза сверкают. Я никогда раньше не видела у него такого выражения. Как будто он использует всю мощь своей власти — смертельную смесь обольщения и ярости — и направлена она исключительно на меня.

Это становится вызовом, и он полон решимости победить.

Я дрожу, когда он нежно берёт меня за лодыжку. Я никогда не думала, что Каликс может быть таким нежным, но его большой палец проводит по моей коже, его пальцы запутываются в моём чулке и медленно тянут его вверх. Так восхитительно медленно, что я забываю, как дышать. Он горячо выдыхает и улыбается.

О Боже.

Улыбка Каликса превосходит всё, что я видела раньше. Руки горят на внутренней стороне моего бедра, так близко к центру моего желания, что Каликс подвязывает левый чулок. Свободной рукой Синклер обнимает меня за талию. Я прислоняюсь к нему в поисках поддержки, и его рука скользит по моему животу, удерживая меня.

О боже, о боже, о боже.

Я… я… Это не то, что я планировала. Это совсем не похоже на то, что я планировала. И я не могу… Я не должна… О боже.

Каликс подвязывает нужный чулок, его пальцы задерживаются у меня между бёдер, но я больше не могу встречаться с ним взглядом. Это так приятно. С ними обоими так хорошо.

— Тебе это нравится? — спрашивает Каликс, хотя это не звучит искренне. Это звучит как победа.

— Не отвечай ему, — говорит Син. — Или я начну ужасно ревновать.

Каликс хмыкает.

— Не волнуйся. Мне не нужен ответ. — Он убирает руки с моей кожи, и от их отсутствия по мне пробегает ледяной холод.

Он стоит, ухмыляясь, а затем наклоняется ближе, убирая локон с моего плеча, его палец едва касается моей ключицы, но всё равно вызывает во мне новый прилив пьянящего желания. Или, может быть, это от Сина, его пальцы так восхитительно прижимаются к моей коже. Я не знаю. Я больше ничего не могу сказать. Я с трудом помню своё собственное имя.

Каликс облизывает губы, и я почти представляю, как они прижимаются к моим губам. Я почти ощущаю их вкус — сладкие, как апельсины, солёные, как море. Он тихо выдыхает.

— Я же просил тебя оставить нас в покое, Ванесса. — Развернувшись на пятках, Каликс выходит из комнаты. — Не опаздывай больше к завтраку.

Я изумлённо наблюдаю за его быстрым уходом, звук моего имени, произнесённого им, всё ещё звучит у меня в ушах, едва ли не громче, чем последующее унижение. Чёртов тупой Каликс.

Син проводит рукой по моему затылку, и теперь я действительно хнычу. Нескромный, смущающий стон. Син смеётся.

— Дорогая, дорогая Ванесса. — Он быстро разворачивает меня, и я падаю в его объятия. — В следующий раз мы будем одни. — Он задирает мои рукава, что слишком сильно ощущается на моей чувствительной коже, а затем целует меня в щеку. Нежный поцелуй. Почти несуществующий. Но у меня поджимаются пальцы на ногах, а дыхание сбивается.

Син.

Он слишком сильно привлекает меня. Для нашего же блага.

— В следующий раз, — обещает он и выводит меня из комнаты. Честность, скрытая в его словах, проникает мне в душу.

24

Я не собираюсь садиться к Сину на Астрономической Астрологии, но это происходит совершенно случайно. Эви устраивается между Нетти и Катериной (которая решила растянуться и нежиться в своём волчьем обличье), её брат располагается позади них, что оставляет мне выбор между Порцией и Сином — или удалиться на дальний край леса с Каликсом. Одной.

Да. Я так не думаю.

Мы покинули замок Севери через специальный чёрный ход, за которым находится единственная доступная нам часть королевства. Но даже этот клочок земли слишком велик, чтобы его можно было понять. Сосны и дубы пронизывают влажную землю волшебного леса. Радужные бабочки порхают между деревьями, а массивные жабы, достаточно крупные, чтобы взгромоздиться на грибы размером с табуретку, квакают бессвязную мелодию. Мокрая трава пропитывает моё бордовое платье — в точности такого же цвета, как глаза Сина, — и его тонкую белую тунику, когда наши пальцы почти соприкасаются, а головы находятся в нескольких дюймах от того места, где мы лежим на земле. В полуночном небе над нами сияют звёзды, переливаясь сапфировыми и лазурными оттенками. И это так… романтично.

Настолько романтично, что кажется, будто Вселенная сыграла с нами злую шутку.

Мизинец Сина дёргается и касается моего. Мои легкие болят от невозможности выдохнуть. Он прямо здесь. Прямо рядом со мной. И я так сильно хочу взять его за руку, но не могу. Мы не можем.

Эви и Нетти хихикают над каким-то общим секретом, и я отдёргиваю руку от Сина, кровь стучит у меня в ушах. Он испускает вздох. Даже этот звук, это тихое дыхание выводит меня из себя. Это пытка. Настоящая пытка.

— О, смотрите! — говорит Порция, легкомысленная и рассеянная, как всегда. Её рука взлетает в воздух, и она указывает сорванной пурпурной розой на небо. — Инструктор Нагма, я нашла созвездие Лиры!

Инструктор Нагма — привлекательный оборотень с длинными чёрными волосами и гладкой смуглой кожей, моложе других наших инструкторов, — преграждает нам путь, запрокинув голову и глядя в небо.

— Это вы сделали, леди Монтгомери. Очень хорошо. — Инструктор Нагма щелкает пальцами. — Устный вопрос: Кто может сказать мне, какими дарами обладает созвездие Лиры?

Она поворачивается, чтобы оценить свой класс, но большинство из нас молчат. Даже Эви, кажется, слишком увлечена окружающей обстановкой — очарованием сегодняшнего вечера — чтобы отпускать какие-либо язвительные комментарии. Мне неприятно, что я чувствую к ней проблеск понимания. Ненавижу за то, что она могла замышлять мою смерть, возможно, убить мою лучшую подругу, но при этом оставаться достаточно человечной, чтобы казаться нормальной. К счастью, Майлз существует, и он говорит авторитетно.

— Исторически, — заявляет он. — Звёзды Лиры наделяют даром наследственной памяти, хотя несколько аномалий, описанных историками, также показали, что звёзды Лиры могут наделять даром экстрасенсорного общения и, однажды, телепатии.

— Отлично, — говорит инструктор Нагма. — Вы происходите из древнего рода историков, лорд Вин. Все ваши предки родились под одним и тем же созвездием?

— Все, кроме двоих, — говорит Майлз. — Их способности были явно слабее, и они забыли целые эпохи истории своих предков. Хотя мы можем сделать всё возможное, чтобы зафиксировать закономерности Вселенной, мы не можем провести точные измерения. Звёзды будут поступать так, как им заблагорассудится.

— Лорд Вин, — объявляет инструктор Нагма, — вы лучший в своём классе и не имеете себе равных в остроумии и знаниях. — Она обнажает зубы в гордой улыбке, поглядывая то на Сина, то на Эрика, чтобы убедиться, что они услышали. Конечно, они так и сделали. И они оба хотят, чтобы Майлз стал частью их будущей стаи. На наших академических занятиях он остаётся лучшим.

Боже.

Вспоминая слова Уны, у меня скручивает желудок.

«Ты должна сосредоточиться. Ты должна попытаться».

У меня едва хватило времени изучить звёздную карту, которую я набросала в общих чертах. Нет. Это нечестно. У меня было время, но не было заботы. И вот я сижу на уроке, желая произвести впечатление на красивого парня, сидящего рядом со мной, но не имея для этого подходящих средств. Я тереблю тонкую ткань своего красного платья, на котором рубины собраны в кружащиеся, петляющие узоры. Попробуй. Просто попробуй.

— Назовите следующее созвездие, которое вы увидите, — говорит инструктор Нагма.

Я лихорадочно всматриваюсь в небо. Они мерцают и переливаются, как драгоценные камни, оправленные в роскошный бархат. Великолепные. Волшебные. Но, чёрт возьми, я не знаю, что это такое, и уж тем более, что они означают. Я прищуриваюсь, пока они не превращаются в сияющие шары света. По-прежнему ни единой зацепки.

К счастью, Порция указывает на другое. Я поворачиваю голову, чтобы оценить остальных учеников, но, похоже, никто не горит желанием заниматься чем-то ещё, кроме как валяться на траве. Нетти протягивает Эви горсть ягод, а Эви передает несколько штук Катерине. Они громко жуют. Не смущаясь. Инструктор Нагма не возражает, но мне бы хотелось, чтобы она это сделала.

Я снова смотрю на небо, чувствуя, как в груди разгорается раздражение.

— Большая Медведица, — говорит Порция. Инструктор Нагма аплодирует ей. Но Эви… Эви приподнимается на локтях, и её волосы рассыпаются по стройной шее, когда она хвастается: — Моё созвездие. — И, подумав, поглаживая каштановый загривок Катерины, она добавляет: — И Эрика тоже.

Из моего горла вырывается рычание. Она, должно быть, родилась под одним из самых популярных созвездий. Она и её чёртов братец.

Инструктор Нагма встаёт передо мной.

— Какими дарами обычно награждают тех, кто родился под звёздами Большой Медведицы?

Эви смеётся. Ехидный, скрипучий звук. Она прищёлкивает языком. Как будто это очевидно. Как будто это самый глупый вопрос, который можно задать. Даже Майлз не двигается с места, чтобы ответить. Я исподлобья смотрю на неё. Она открывает рот, её губы покрыты сладким красным соком, но я заговариваю раньше, чем она успевает это сделать.

— Алхимия, — выпаливаю я. — Те, кто родился под созвездием Большой Медведицы… Они одарены в алхимии.

Инструктор Нагма поворачивается на месте, её улыбка становится шире. Как будто она впечатлена. Она с энтузиазмом кивает.

— Очень хорошо, мисс Харт. Вы учитесь.

Мои щеки вспыхивают от её похвалы, а весь класс оборачивается, чтобы поглазеть на меня. Я ни за что не должна была знать ответ. Оборотни молчат о своих дарах, но я всё разнюхала. Возможно, я не понимаю, как выделить созвездие из звёздной паутины, но я знаю о Лжи.

Эви закатывает глаза, но не делает попытки сделать что-нибудь похуже. Или даже сказать что-нибудь похуже. Нетти снова укладывает её, и их пальцы переплетаются. Я наклоняю голову. Действие… это почти чересчур дружелюбно. Нетти откусывает кончик клубнички, прежде чем передать остальное Эви. Но если между ними и возникает странное чувство близости, больше никто ничего не говорит. На самом деле, Майлз объясняет разницу между теми, кто родился с алхимией под кровавой луной, и теми, кто родился во время затмения — сила их чар возрастает, позволяя в редчайших случаях возводить целые здания, используя всего лишь напёрсток — и инструктор Нагма, похоже, готова провозгласить его королём мира.

— Посмотри на это, — бормочет Син рядом со мной.

Его палец снова касается моего, на этот раз более намеренно, и он сдвигает ноги так, что наши тела соприкасаются. Его кожа такая же горячая, как и всегда. Его прикосновение твёрдое. Я бросаю на него взгляд только для того, чтобы обнаружить, что он уже наблюдает за мной. Может быть, он наблюдал за мной с тех пор, как мы легли. Его светлые волосы падают на пронзительные красные глаза, и моё сердце замирает. Я вспоминаю его руки на своей спине, его губы на своей шее, и меня охватывает дрожь.

— Очень хорошо, мисс Харт, — говорит он тихо, но… но и публично тоже. И я понимаю… если я буду достаточно хорошо справляться с уроками, он больше не будет меня игнорировать. У него не будет причин для этого. Эви, возможно, и его будущая невеста, но я всё равно могу быть его другом. Этого достаточно. Этого должно быть достаточно.

Его пальцы на мгновение переплетаются с моими, подбадривая меня, и я обращаю внимание на остальных учеников, будто от этого зависит моя жизнь. Когда я возвращаюсь в свою комнату в конце ночи, я беру с матраса свой дневник и записываю каждое созвездие, которое перечислила инструктор Нагма.

ОРИОН — Эмпат (часто встречается), Видящий Истину (редко встречается) или Влиятельный человек (крайне редко встречается)

Большая Медведица — Алхимик (часто встречается, с разной степенью мастерства)

Лира — историк (часто встречается, с разной степенью мастерства)

Козерог — Чтец мыслей (редко), или Ткач снов (редко), или Покоритель разума (крайне редко)

Аквила — Солдат (часто), или генерал (редко)

Хамелеон — Модификатор (редко), или Бездыханный (крайне редко)

Весы — Судья (часто, с разной степенью мастерства) или Торговец (крайне редко)

Я записываю их в свой блокнот, добавляя дополнительные пояснения о Модификаторах (тех, кто может менять свою внешность), Судьях (тех, кто обладает способностью видеть, а иногда даже переживать каждое решение человека) и Покорителях разума (тех, кто может манипулировать воспоминаниями человека), прежде чем лечь в постель. Как только я убеждаюсь, что узнала всё, что могу, я засыпаю.

И мне снится Син.

25

Следующие семь недель проходят без особых происшествий.

По ночам я что-то записываю в своём блокноте, а днем прячу его под кроватью. Я учусь превращаться на Сражениях и Завоеваниях и изучаю алхимические зелья, отчаянно пытаясь разобраться в том, что я нашла в комнате Эви. Я не пропускаю ни одного приёма пищи. Я не пропускаю ни одного занятия. Я даже почти каждое утро не ложусь спать до рассвета. Учитывая все обстоятельства, я стараюсь.

Настолько, что в настоящее время, перед сном, я разматываю моток растяжки перед своей дверью. Это, конечно, не модно, но, когда я остаюсь одна или выхожу из своей комнаты, это помогает уберечься от опасности Эви. Угрозы прекратились. Пока что. Затем я подбираю пригоршню гвоздей, которые мне удалось украсть из стены, где оборотни наугад установили мой неисправный телевизор, и располагаю их так, чтобы заострённые концы торчали прямо вверх. К сожалению, гвозди золотые, а не серебряные; они не причинят серьёзного вреда незваному гостю-оборотню. Но они причинят жуткую боль, вызывая такой переполох, что я услышу это и отреагирую.

Если Сражения и Завоевания чему-то меня и научили, так это тому, что оборотни быстрее всего умирают от укола аконита или серебра в сердце, или от того, что у них вырывают сердца или отрывают головы. Я морщусь. Чрезвычайно отвратительно, как и всё в этом дворе.

Луна высоко поднимается за моим окном. Полная, она сияет, как свеча в ночи. Я стараюсь не замечать этого. Пытаюсь забыть ощущение челюстей, сжимающихся на моей талии, и крови, скользкой на моих руках. У меня больше нет права на ошибку, и это означает, что я теряю контроль над собой. Мои пальцы дрожат, но я делаю глубокий вдох, отворачиваясь от яркого света. Как только мины-ловушки установлены, я забираюсь в постель и достаю свой дневник. Однако, хотя мне следовало бы открыть его и зачитать список фактов, которые я набросала сегодня утром по архивам предков высших обществ, я не могу удержаться, чтобы не пролистать дневник до конца, где указаны имена, даты и местоположение.

ПЛЯЖ ОСТРОВА АНАСТАСИЯ, 12 сентября

Присутствуют оборотни

Синклер Севери — Альфа

Каликс Севери — Бета

Эрик Ли — Альфа

Эвелин Ли — Альфа

Катерина Астон — Бета

Антуанетта Кокс — Бета

Майлз Вин — Бета

Моё сердце разрывается от боли. Дневник кажется шкатулкой в моих руках. Это последняя осязаемая часть жизни Селесты, которая у меня есть. Её смерть. Моё возрождение. Если бы только у меня было больше доказательств, чем то, что Эрик и Эви — единственные оставшиеся альфы, которых я не допрашивала с помощью своего дара, если бы только я сохранила зелье, которое нашла в комнате Эви, и если бы у меня был способ свалить угрозы на неё. Где-то должны быть ещё доказательства. Конкретные доказательства. Я перелистываю страницы, но это не помогает, поэтому я сначала закрываю дневник, а потом и глаза. Слёзы вот-вот потекут по щекам, но я не позволяю им упасть.

— Это ещё не конец, — шепчу я себе или, может быть, Селесте. Тому, что осталось от неё в этой жизни. — Ещё есть время. — Пять недель до Вознесения. Почти месяц до того, как Эви и Син обручатся, и она укрепит своё положение в качестве будущего этого двора. И даже если я не уложусь в этот срок, у меня есть годы до её коронации. Время ещё есть.

Боже. Я бы хотела, чтобы у меня сейчас начались галлюцинации. Просто чтобы снова увидеть Селесту. Услышать её смех, увидеть её улыбку, вспомнить всё это. Я думала, что никогда её не забуду. Я думала, что буду хранить каждую частичку её души вечно, но чем больше я запутываюсь в этом дворе, тем меньше во мне остаётся прежнего. Я пообещала ей. Я пообещала ей, и я чертовски боюсь нарушить это обещание и разрушить то, что осталось от неё, от нас. Нашу любовь. Нашу связь. Как только я потеряю это, у меня ничего не останется. Ничего не останется от моей прежней жизни. Ни моего отца, ни моего дома, ни даже школы. Ничего.

И тут моя дверь открывается — внезапный скрип и порыв тёплого воздуха. Я вскакиваю с кровати, протягиваю руку, выпуская когти из косточки в центре ладони. Бритвы вырываются из моих пальцев, и я шиплю от боли, использую гнев, который она разжигает, готовясь к вторжению.

— Чёт. Дерьмо. Ой. — Син попадает прямо в мою ловушку, и три гвоздя вонзаются в пятку его ворсистой тапки, а проволока-растяжка опутывает его ноги. Он дёргается, чуть не падая на пол, но успевает ухватиться за дверь. Дерево разлетается в щепки под его яростной хваткой. — Что, во имя звёзд, это такое?

— Син! — Я не могу заставить свои когти исчезнуть из-за неожиданности его появления, заставляющей меня забыть о боли и ярости, но я всё равно пытаюсь. Втягиваются только два. — Что… что ты здесь делаешь? — Я бросаю взгляд на окно. — Уже за полночь.

— Я в курсе. — Он довольно неприлично подскакивает к моему плюшевому креслу и садится. Поднимая тапочку в воздух, он морщится и счищает шерсть с кожи. Под ногтем хлюпает. Он ругается ещё несколько раз, и его кровь течёт на пол. — Ты хотела испортить мои любимые тапочки или это просто твоя выходка?

Я качаю головой и заставляю ярость утихнуть. Наконец, остатки моих когтей исчезают, хотя и более болезненно, чем когда они появлялись.

— Я… нет. Нет. Откуда мне было знать, что ты появишься?

— Ты ждала другого поклонника? — Он кривит губы в гримасе, когда выдергивает из ноги очередной гвоздь, а затем бросает испачканную туфлю на пол. — Заманивала к себе мою кузена острыми предметами и растяжкой?

Я хмурюсь, видя его плохо скрываемую ревность.

— Твоего кузена?

— Каликса? — Син швыряет последний гвоздь на пол. — Высокий, темноволосый и красивый? Проблемы с гневом? Упрямая преданность осла…

— Я знаю, кто такой Каликс; мой вопрос был направлен против твоей собственной полной глупости. Я устанавливала мины-ловушки, а не круг призыва.

— Круг призыва, — вторит Син. — Кто-то обращает на это внимание во время уроков. — Он тяжело вздыхает, когда его кожа снова стягивается. — Звёзды небесные, иногда мне кажется, что тебя послали сюда, чтобы убить меня.

Я закатываю глаза, но в груди разливается тепло. Он говорит правду. Я приподнимаю бровь. Конечно, он просто драматизирует.

— Почему ты здесь, Син?

— Я не хочу тебе говорить.

Ещё одна правда.

— Ты заляпал кровью мой ковёр, — говорю я. — Чем скорее ты заговоришь, тем скорее я смогу его почистить, пока Уна не обвинила меня в пятне.

Но он говорит только:

— Тебе не нравится кровь.

Я скрещиваю руки на груди, внезапно почувствовав себя слишком голой в своей длинной чёрной рубашке. Я могу только порадоваться, что Син, похоже, не учуял, кому она принадлежит. Хотя я надеваю рубашку Каликса не из-за него; я ношу её, потому что это единственная вещь в моем гардеробе, которая кажется приятной на ощупь.… чистой. Свободной от грандиозных эксцентричностей двора оборотней. Это всего лишь рубашка. Простая, скучная рубашка. Я скучаю по дому.

— Никто не любит кровь.

Син смеется, его красные глаза ярче, чем жестокий свет луны.

— Если ты веришь в это, значит, ты недостаточно долго пробыла в этом сумасшедшем доме. — Он улыбается, но по моим ребрам пробегает неприятная волна жара. Это ложь. Его внешность рушится. Он ссутуливается на стуле, вытаскивая из своих спортивных штанов оборванную проволоку. Кажется, я не единственная, кто наслаждается человеческой простотой.

— Тебе следовало бы быть злее, Ванесса, — внезапно заявляет он. Это правда. — Я не разговариваю с тобой, разве что перебрасываюсь парой слов здесь и там, но ты позволяешь мне сидеть на твоём стуле и истекать кровью на твоём полу.

Я потираю руки вверх и вниз, пытаясь согреться от холода в его голосе.

— Это я виновата, что у тебя идёт кровь.

Он поднимает взгляд, и мои руки безвольно опускаются по бокам. Выражение его лица такое беззащитное, такое всепоглощающее, смертельно опасное, что у меня щемит сердце. Я подхожу к нему.

— Син, что случилось? — шепчу я. — Что-то случилось?

— Здесь всегда что-то происходит. В этом-то и проблема. — Он в отчаянии проводит рукой по лицу. Сейчас он не похож на принца, он похож на мужчину. Молодого человека, сломленного и истекающего кровью во многих отношениях. — Всегда что-то не так.

— Расскажи мне.

Он смахивает слёзы и тянется ко мне, берёт за руку и сажает к себе на колени. На секунду я замираю, неуверенная в себе — в том, что мы так тесно вплетены. Но затем он выдыхает, его сердце колотится рядом со мной, и я с облегчением ощущаю его защиту. Его руки обвиваются вокруг меня, и он запускает пальцы в мои волосы, прижимая мою щеку к своей груди. Я крепко обнимаю его, зарываясь руками в его волосы. Хотя какая-то часть меня всё ещё погружена в горе, я позволяю себе насладиться этим моментом. Позволяю себе жить.

— Ванесса, — шепчет он. Только моё имя, как будто это просьба. Молитва. — Знаешь, что мне в тебе больше всего нравится?

В моей голове раздаётся тревожный сигнал. Он предупреждает об опасности. Мы не можем так разговаривать. Даже в темноте. Даже когда я сижу у него на коленях. Я пытаюсь поднять настроение.

— Что я постоянно хуже всех успеваю на уроках? Что я не знаю, какой вилкой пользоваться за ужином?

Син отказывается отвлекаться от своих мыслей.

— Я никогда раньше не встречал никого, похожего на тебя. Тебе не всё равно. Тебя волнует всё, и тебя не удовлетворяют простые ответы. Ты требуешь правды. Ты требуешь справедливости — нравственной, праведной справедливости. Ты хорошая. — Он качает головой, всё ещё прижимая меня к себе. — Ты должна ненавидеть меня. Тебе следует выгнать меня и никогда больше не разговаривать со мной. Это то, чего я заслуживаю.

— Син…

— Используй свой дар. Ты знаешь, что я честен.

— Знаю, ты думаешь, что прав. Но, Син… — Я подыскиваю слова, несмотря на то что он прижимается ко мне, а я к нему. Но в этом-то всё и дело. Мне никогда не нравился Син из-за его титула или положения в обществе — на самом деле, эти его качества восхищают меня меньше всего. Он мне нравится, потому что он сильный, добрый и душевный. Потому что он хороший. — Ты был моим другом с тех пор, как впервые отнёс меня в мою комнату. Ты сказал, что инстинктивно хотел защитить меня от этого места.

— Потому что этот двор разрушает нас.

— Не всех, — возражаю я, отводя в сторону прядь его волос. — Он не разрушает тебя.

— Я… Меня недостаточно. Чтобы изменить его. Чтобы сделать его лучше. Я не могу сделать это в одиночку. — Его хватка резко ослабевает, и он делает движение, будто хочет оттолкнуть меня. Но я нужна ему. Син и я — мы нужны друг другу. Мы похожи. Двое детей, отчаянно пытающихся исправить несправедливость этого порочного мира. Я притягиваю его лицо к своему и с ужасом обнаруживаю, что печаль, которую я испытывала за несколько минут до его появления, омрачает его взгляд.

— Мы делаем всё, что в наших силах, — шепчу я. — Я учусь. Я становлюсь сильнее. А ты… ты близок к завершению своего Восхождения.

— А что будет после?

Я думаю об этом, но нет ответа, который удовлетворил бы нас обоих.

— Мы выживем. Что бы ни случилось. — Я подношу руку к его щеке, и он хватает меня за запястье, удерживая его там. В его глазах светятся несколько секретов, о которых мы не можем говорить. Рука Сина скользит от моего запястья к горлу. Он нежно поглаживает его.

— Мы выживем, — соглашается он. Переводит взгляд с моих губ на глаза. — Ванесса Харт, я…

— Не надо, — перебиваю я. — О чем бы ты ни думал, не произноси этого вслух.

Не разбивай мне сердце.

— Имеет ли вообще значение то, чего я хочу? — Его большой палец касается моего пульса, сразу же выдавая моё страстное желание. Это ощущается хорошо. Это ощущается правильно. Если бы мы были двумя людьми, которые встретились в другом месте, я бы влюбилась в него с такой же лёгкостью, с какой засыпала ночью.

— Война, — напоминаю я ему. — Принц.

Его прикосновение становится жёстче, и он приподнимает мой подбородок. Его губы едва касаются моих. Дыхание перехватывает. У него вкус мяты, дождя и роз. Так близко. Желание переполняет меня. Но я могу бороться с ним. Я могу подавить его. Син касается моих губ, и я всхлипываю.

И тут у него вырывается рычание, грубое и внезапное.

— К чёрту их войну, к чёрту их законы и к чёрту этот двор.

Он целует меня, и его губы обжигают. Опаляют. Он хватает меня за горло руками, за волосы, и притягивает меня ещё выше к себе, так что я обхватываю его за талию. Мои руки не могут остановиться — поднимаются по его рубашке, по груди, вниз по мышцам. Он — рай. Он совершенен. И прямо сейчас он позволяет мне вести. Я осторожно провожу языком по его нижней губе, наслаждаясь его чистым, сладким вкусом.

Этот момент не может быть настоящим.

Он не должен быть настоящим.

Син и я не можем так жить, прикасаясь друг к другу, целуясь, постанывая. Это зашло слишком далеко, и мы должны остановиться. Он — принц при дворе Королевы Волков. А я… Я просто Ванесса Харт. Укушенная и презираемая. Мы должны остановиться. Но я не могу заставить себя сделать это. Его руки находят подол моей рубашки, и он приподнимает её настолько, что его ладони скользят по моим бёдрам и бокам. Его пальцы касаются нижней части моей груди. Я дрожу. Мир раскрывается перед нами, и кажется, что он бесконечен. У меня никогда такого не было. Никогда ни с кем не было такого. Другие парни — те, чьи имена я не могу вспомнить или заставить себя задуматься о них — были целомудренными поцелуями, юношеской влюблённостью. Это… это гибель.

— Син, — выдыхаю я, прижимаясь к нему.

— Скажи это ещё раз, — умоляет он, прерывая поцелуй, чтобы провести губами по моему подбородку. Он покусывает меня, и я самозабвенно выгибаюсь навстречу ему. — Не переставай повторять моё имя. — Я стону, а его язык скользит к чувствительному местечку под моим ухом. — Чёрт, ты такая сладкая, Ванесса. Я хотел сделать это с тех пор, как впервые заключил тебя в объятия. — Ещё один поцелуй. Еще один укус. — Даже когда я чувствовал, как в тебе бушует ярость, даже когда знал, что ты ненавидишь меня, я не мог перестать думать о тебе. — Ещё один поцелуй, и я извиваюсь на нём. — Я не могу перестать думать о тебе. Это постоянно. На встречах, за завтраком, на уроках… я думаю о тебе, Ванесса. Ты сделала мою жизнь намного сложнее, чем она должна была. Ты всё разрушила.

Честность. Столько искренности в сочетании с приливом пьянящего удовольствия, что мне ничего не остаётся, как снова пробормотать его имя, — он проводит большим пальцем по кончику моей груди, — и снова его язык проникает в мой рот. Он впитывает каждый мой стон, и, возможно, он также поглощает частичку моей души, потому что я не могу не признаться, задыхаясь и распущенно:

— Я… ты мне нравишься, Син. Мне не следовало бы, но это так.

Он отодвигается на дюйм. Этого достаточно, чтобы я смогла увидеть его красивое лицо, залитое лунным светом.

— Ты прекрасен, — бормочу я, нежно касаясь его щеки. Он целует мою ладонь.

— От тебя захватывает дух, — говорит он, пристально глядя на меня, пока его губы скользят вверх по моему запястью.

Я запускаю пальцы в его волосы, едва осмеливаясь дышать. Этот момент кажется слишком нежным — как сон, и я могу проснуться в нескольких секундах от него.

— Ну, разве это не восхитительно? — Моя дверь распахивается, и Эви входит, громко топая, так что пол содрогается. Вот так просто сон превращается в кошмар. — Наследный принц спутался с дворняжкой.

Я спрыгиваю с Сина так быстро, как только позволяют мои рефлексы, и падаю на землю. Брошенный гвоздь вонзается мне в руку, но я не вздрагиваю. Страх сжимает мою грудь. Я резко втягиваю воздух, когда принцесса Эвелин Ли появляется в дверном проёме, скрытая тенью в темноте, её красные глаза горят яростью.

— Не мог придумать что-нибудь получше? — спрашивает Эви Сина, скрестив руки на груди, и её когти почти впиваются в собственную плоть. — Знаешь, я всегда считала тебя настоящей занозой в заднице, но никогда — дураком.

— Полагаю, даже принцессы совершают ошибки, — небрежно говорит Син. Он разваливается в кресле, его тело расслаблено, будто он совсем не смущён. Не напуган. Я, однако, не знаю, как себя вести, растянувшись полуголой на полу. У меня не хватает слов, и волна унижения разливается по венам. Гвоздь всё ещё впивается в ладонь, но я почти не чувствую этого. Я медленно поднимаюсь на колени, натягивая позаимствованную рубашку так низко, как позволяет ткань. Эви бросает на меня взгляд и презрительно усмехается.

— Если ты закончила на полу, королева Сибилла зовёт нас в тронный зал. — Она облизывает кончики своих клыков. — Может, сначала переоденешься, пёсик, я вижу твои соски. — Затем, обращаясь к Сину, она говорит: — В следующий раз, когда будешь с кем-нибудь трахаться, выбери породу получше. Нам нужна госпожа, а не дворняжка. — Развернувшись на каблуках, Эви, не говоря ни слова, уходит по коридору. Я изумлённо смотрю на Сина, который лишь пожимает плечами.

— Поверь мне, — говорит он, — всё могло быть намного хуже.

И хотя он говорит правду, я всё равно в это не верю. Эви только что застала меня на коленях у своего будущего жениха. Она ни за что не отпустит меня, отделавшись парой оскорблений и щелчком по волосам. Я выдёргиваю гвоздь из ладони и поднимаюсь на ноги, испытывая отвращение к тому, как дрожат мои ноги. Мои колени вот-вот подогнутся. Если я в чём-то и уверена, так это в том, что я увидела смерть в её глазах, и я не могу винить её за это.

Син принадлежит ей.

Если раньше я не была её целью, то теперь точно стала.

26

Весь двор собирается в тронном зале, и я внезапно переношусь на несколько месяцев назад. Только на этот раз никто меня не замечает. Кажется, никому нет дела до того, что я здесь. Даже Эви присоединятся к своему двору, ни разу не оглянувшись.

Перекинувшиеся оборотни рычат и скалятся у края помоста, и их человеческие аналоги сбиваются в круги вокруг мраморной комнаты. Гобелены растрёпаны, ковры пропитаны вином, вылившимся из бокалов, упасших со столов. Бета ударяет когтем по стеклянной шахматной доске, и фигуры разбиваются о стену.

— Что происходит? — шепчу я, бросая взгляд на Сина.

Однако его больше нет рядом со мной.

Проходя по проходу, он пробирается сквозь толпу оборотней к своей матери. Королева Сибилла сидит на троне, её чёрные глаза прищурены, а в кулаке зажат серебряный кинжал с позолоченной рукоятью. Лорд Аллард наклоняется, чтобы что-то сказать ей тихим голосом, выражение его лица мрачное. Эви уже там, у подножия лестницы, её волосы заправлены за уши. Она плотнее запахивает шёлковый халат на талии. На самом деле — я оглядываюсь по сторонам, и сердце подскакивает к горлу — все оборотни, которым ещё предстоит превратиться, одеты в какую-то разновидность ночной одежды. Внезапно я понимаю, что никто не ожидал их здесь увидеть. Что бы это ни было… это нехорошо.

Не зная, что ещё делать, я медленно продвигаюсь вперёд, надеясь уловить окончание шёпота королевы. Вместо этого я слышу обрывки примерно из двенадцати разных разговоров.

— …беспрецедентное убийство…

— … с Корой этого бы никогда не случилось…

— …подписала наши свидетельства о смерти собственной кровью…

Оборотень поворачивает голову в мою сторону, когда я прохожу мимо, и его глаза становятся тёмно-карими. Он бросается на меня, будто хочет укусить, но я отшатываюсь… прямо на Порцию. Она нежно подхватывает меня, но шум толпы толкает меня вперёд. Прямо в твёрдую спину Каликса. Он разворачивается, хватает меня за плечо, прежде чем я успеваю споткнуться, и сажает на место рядом с собой, у передней части помоста.

— Харт, — бормочет он, и его хватка ослабевает, как только я обретаю равновесие.

— К-Каликс. Что всё это значит?

— Мы ещё не уверены. — Он стоит неподвижно, его мышцы напряжены, он готов к драке.

От энергии, царящей в комнате, волосы у меня на затылке встают дыбом. Это ощущается как… перемены, будто мы стоим на пороге чего-то — возможно, смерти, если судить по сияющим глазам и сверкающим зубам вокруг нас. Я инстинктивно придвигаюсь ближе к Каликсу. Он тоже следит за чересчур усердными оборотнями своим пристальным взглядом, наблюдая и выжидая.

Чего, я не знаю.

— В этом дворе уже более десяти лет не совершалось убийств! — восклицает кто-то, в то время как другие соглашаются с ним. Это оглушает, так громко, что у меня могут лопнуть барабанные перепонки. Или, возможно, вместо этого треснет крыша или стены. Весь тронный зал сотрясается от их возмущения.

Убийство? Я украдкой бросаю взгляд на Каликса, который ничем себя не выдаёт. Его челюсти сжаты. Взгляд жёстче. Но кто, где и как?

В нескольких футах передо мной, рядом с Эви, Син требует тех же ответов.

— Расскажи нам, — говорит он и выглядит каким-то более резким, чем раньше, незнакомым, всё его тело излучает внезапную и смертоносную сосредоточенность. Исчез томный парень из моей спальни, и мурашки бегут по моим рукам при виде принца Синклера Севери. — Расскажи нам, что происходит, мама. Мы заслуживаем того, чтобы знать.

Меня обдает жаром. Вспышка лжи.

Но… этого не может быть. Я смотрю на Сина, сбитая с толку его словами, но он качает головой, будто это не имеет значения. И это не так. Если в замке кого-то убили, мы заслуживаем того, чтобы знать. Меня не волнует, что здесь всё делается не так, если секретность — это своего рода традиция. Своего рода сила. Нам нужно знать.

Удивительно, но Эви соглашается.

— Думаю, что это необходимо для благополучия и безопасности этого двора…

— Тихо, — прикрикивает на неё королева Сибилла, перекладывая кинжал в левую руку и наклоняясь вперёд. Лорд Аллард сжимает рукоять своего меча пятью когтями, которые гораздо острее, чем лезвие его собственного оружия. — Это мой двор, и я буду решать, как поступить. Все вы, — кричит она глубоким и мелодичным голосом, — хватит!

Щеки Эви заливает румянец унижения, но она больше ничего не говорит. Никто из нас не говорит. Наши губы смыкаются, один за другим, скрепленные чарами принуждения королевы. Беспорядочный хаос замирает во внезапной тишине.

— Я не просто так приказала вам подняться с постелей. Сегодня ночью действительно произошло вероломное преступление, но нам нужно было время, чтобы выяснить все подробности. — Королева Сибилла встаёт с трона и бросает кинжал на землю. Она уверенно расправляет плечи и поднимает подбородок. — Инструктор Альварес был застигнут врасплох во время своей поздней пробежки по пляжу. Он был выпотрошен. — Она произносит эти слова прямо, без всякого сочувствия, и, не дрогнув, продолжает: — Лорд Аллард нашёл Бруно с внутренностями, подвешенными у него на шее. Задохнувшимся от своего тонкого кишечника. На его левой руке не хватало пальцев — очевидно, они были отпилены серебром. Хотя он ещё не успел превратиться, нападавший знал, что он — оборотень. Они беспощадно убили его. Бруно Альварес мёртв, а убийца остаётся на свободе.

Мой мир вращается вокруг своей оси, и я сбиваюсь с шага, хватаясь за локоть Каликса, чтобы сохранить равновесие. Не в состоянии осмыслить слова, но слышу, как они эхом отдаются в моём мозгу, словно отзвуки отдалённого грома.

Задохнувшийся. Выпотрошенный.

Беспощадно убитый.

О боже, нет. Только не это. Картина преступления размывает реальность тронного зала, превращая окружающие тела в кровь и кости. Только не это.

Я смотрю на своего предполагаемого убийцу, но Эви, похоже, в таком же ужасе, как и я. Её покрасневшие глаза расширяются, и она прислоняется к Сину, будто не может устоять на ногах без его поддержки. И Син… Сину не намного лучше. Выражение его лица меняется, и он опускает взгляд. В его глазах горят слёзы. Одна из них капает на кафельный пол. И моё сердце болит за него… за всех.

Его внутренности подвешены у него на шее.

Я едва знала инструктора Альвареса, и меня тошнит. Никто и никогда не заслуживал такого ужасного конца.

Когда королева щёлкает пальцами и говорит:

— Вы можете продолжать говорить, — тронный зал погружается в скорбный стон. Перекинувшиеся оборотни воют, их головы запрокинуты к небу, в то время как другие кричат от диких мучений.

— Кто? — Каликс спрашивает через шум.

Королева не смотрит на него. Почти кажется, будто она не ответит ему, пока Порша повторяет вопрос.

— Кто, ваше величество? — шепчет она.

— Мы не знаем. — Королева Сибилла холодно смотрит на своих придворных. — Не было никаких свидетельств вмешательства человека. Кто бы ни совершил это преступление, он был оборотнем — никто другой не смог бы проникнуть на нашу территорию, и никто другой не смог бы одолеть Бруно. — Она делает шаг вниз с возвышения, её взгляд скользит по нам — молодым оборотням. — Среди нас есть предатель, будь то из моего собственного двора… или из другого.

Вой переходит в агрессивное рычание, в то время как оборотни скребут когтями землю.

— Если этот предатель сейчас здесь, я обращаюсь к тебе, раскрой себя. — Принуждение.

Никто не двигается. Никто.

Лорд Аллард чертыхается. Королева выходит в проход, и толпа расступается, немедленно склоняясь в поклонах вокруг неё. Их бунт прекратился так же быстро, как и начался; возможно, потому что на полпути к выходу из тронного зала она поворачивается и произносит тихим, смертоносным голосом:

— Я получу голову убийцы. Ни при каких обстоятельствах никому не сойдёт с рук убийство невинного волка.

Словно в ответ на призыв к действию, комната взрывается шумом. Кто-то разбивает вдребезги стол, а ещё двое швыряют стеклянные фигурки в окна. Вой и рычание, раздавшиеся минуту назад, усиливаются в десять раз. На этот раз громче. Более дико. Я никогда не видела ничего подобного — яростного, страстного проявления неконтролируемой ярости, когда Королева Волков исчезает.

— Оборотни громко скорбят, — шепчет Порция рядом со мной, прежде чем поднять кубок и запустить им в стену. Эви находит Нетти. Они обнимают друг друга. Эрик превращается в оборотня и воет, пока у него не отказывают лёгкие.

Среди них — среди своей стаи и своего будущего — Син просто… оцепенел. Он вытирает глаза и опускается на ступеньку. И в этот момент он выглядит таким… таким душераздирающе одиноким, что я не могу этого вынести. Каликс хватает меня за запястье, чувствуя моё движение раньше, чем я его делаю, но я отталкиваю его и направляюсь к одинокому принцу.

Несколько мгновений назад мы целовались. Его руки были на мне. Я не могу смотреть, как ему сейчас больно, и не реагировать; я не могу ничего сделать, пока он так явно нуждается в ком-то. Я опускаюсь на ступеньку рядом с ним. Он смотрит на меня, в его глазах боль.

— Инструктор Альварес… Он… он умер.

— Знаю, — тихо говорю я. — Мне так жаль.

Он хватает меня и неожиданно заключает в объятия. Одна рука у меня в волосах, другая на спине. Он крепко прижимает меня к себе, уткнувшись лицом в ложбинку на моей шее. Его губы скользят по моей коже, когда он шепчет моё имя. Это не так, как раньше. Почти интимнее, будто я держу его сердце в своих руках.

Я не знаю, что сказать. Что делать. Моё горе не может сравниться с его горем в этот момент, не может сравниться с горем остальных моих одноклассников или всего двора. Я не так давно знакома с инструктором Альваресом. Для меня он был постоянным собеседником. Надёжным учителем. Для них он был семьёй.

Он был семьёй, и они потеряли его.

Я обнимаю Сина, пытаясь собрать его осколки воедино. Смерть Селесты раздавила меня. Для этого нет слов. И нет способа это исправить. Но я могу посидеть здесь с ним. Я могу остаться.

— Мне жаль, — эхом отзываюсь я. — Мне так жаль.

Только тогда я понимаю, что шум стих… не полностью, но достаточно, чтобы я услышала свой собственный голос. Он слишком громкий. И Син, и я… мы…

Реальность поражает с ясностью молнии — потому что мы с Сином касаемся друг друга на глазах у всего двора, обнимаемся, — но у меня нет времени осмысливать наше публичное проявление чувств. В следующую секунду что-то острое вонзается мне в руку, а за этим следует вспышка мучительного огня. Я моргаю, всё моё тело сжимается от шока, прежде чем посмотреть вниз.

В мою руку воткнулся серебряный кинжал.

Дерьмо.

Боль, кажется, усиливается при виде этого ужасного зрелища, и — как будто мой мозг наконец-то овладел телом — я шиплю и падаю от Сина подальше, задом наперёд, вниз по ступенькам. Вцепляюсь в запястье и приземляюсь на задницу. Лезвие торчит из моей ладони, рукоять вонзилась так глубоко, что застряла в кости. От трения к горлу подступает волна тошноты, и разум лихорадочно пытается осмыслить то, что я вижу. Я… в меня вонзили кинжал. Кто-то вонзил в меня кинжал.

Крик ужаса едва не срывается с моих губ, когда Эви прыгает передо мной, обнажив клыки на всеобщее обозрение. И она… она, должно быть…

Мои внутренности превращаются в лёд.

— Держи свои руки подальше от моей будущей грёбаной пары, — рычит она, — или в следующий раз я их отрежу.

Эрик подбадривающе воет рядом с ней, огромный зверь с красными глазами. Красные глаза. Внезапно в моей памяти всплывает образ другого волка — ещё одной пары красных глаз, и я рефлекторно отшатываюсь от него, вспоминая.

Второй волк выскакивает из тени, хватает меня своими челюстями и… и кусает.

От фантомной боли в боку, от самой настоящей боли в руке во мне поднимается волна адреналина, за которой следует ярость. Внутренняя ярость. Я сгибаю пальцы, и боль от серебряного лезвия так сильна, что я чувствую её до самых кончиков пальцев.

— Ты, — рычу я.

Эви придвигается ближе, наклоняется надо мной и хватает меня за горло.

— Заткнись, — требует она резким, неотразимым голосом. Слова застревают у меня на языке, когда я замахиваюсь на неё зажатым в руке лезвием, но она перехитряет меня, уворачиваясь прежде, чем я успеваю её ранить. — Ты понимаешь, где находишься, шавка? Это двор Королевы Волков, и ты — никто. Ты — дерьмо под нашими ногами…

— Эвелин, — рычит Син.

— Нет. Пора ей понять своё место. — Эви бросает на него сердитый взгляд, и ближайшие к нам оборотни отступают на несколько шагов. Они не помогут. Они не спасут меня. Для них это просто конфликт, который должен быть разрешён, а я и есть конфликт, который должен быть разрешён.

Хотя рука Эви крепче сжимает моё горло, Син хватает её за плечи и отрывает от меня. Эви отлетает назад и едва успевает приземлиться на ноги, прежде чем Син предупреждающе выпускает свои чёрные когти.

— Ты не поднимешь на неё руку в моём дворе, — приказывает он — принуждает. И это не должно быть возможным, это не должно сработать. Но Эви застывает, как вкопанная. Син выпрямляется, словно ангел-мститель, и приближается к ней, по-прежнему обнажая когти. По-прежнему смертоносный. Скрытая угроза в его голосе заставляет даже меня встрепенуться. — Ты понимаешь? Ответь мне.

Она стискивает челюсти и несколько секунд сопротивляется желанию, прежде чем её подбородок опускается в лёгком кивке. Да, она понимает, но всё равно смотрит на меня убийственным взглядом и говорит:

— День на пляже был ужасной ошибкой. Тебя следовало бы разорвать в клочья, как твою жалкую подружку. — Затем, сквозь стиснутые зубы: — Я должна была сделать это сама.

Мои руки дрожат, когда я вскакиваю на ноги. Кровь шумит у меня в ушах, и я борюсь с этим. Я борюсь с её навязчивостью до тех пор, пока у меня не ломаются костяшки пальцев и перед глазами не начинает краснеть.

— Не смей говорить о Селесте.

Эви наклоняет голову, окидывая меня оценивающим взглядом, и на ее холодном лице медленно расплывается жестокая улыбка.

— А почему бы и нет? Она меня не слышит, Ванесса. Она всё ещё мертва… её сбили на дороге в том глухом переулке, размазав по решётке полуприцепа. Разве ты не помнишь?

Прежде чем я успеваю среагировать, Син перекидывается с оглушительным рёвом. В следующую секунду он превращается в злобного серого волка с ярко-красными глазами и бросается на Эви. Мне всё равно. В этот момент он мог бы выпотрошить её. Он мог бы вырвать у неё органы на глазах у двора, и это было бы недостаточной местью. Конечно, он этого не делает. Он не причиняет ей вреда… он не может. Она — принцесса Азиатского двора; даже принуждать её было бы крайне глупо.

Я хватаюсь за золотую рукоять кинжала и вырываю его из своей руки, а затем бросаю на пол. Мне следовало бы вонзить его в сердце Эви, но я не могу этого сделать. Только если умру здесь и сейчас. Оборотни двора таращатся на нас; некоторые бросают камни в мою сторону, в то время как другие призывают меня бороться и положить этому конец, но я не могу.

Только не так.

Когда Син прижимает Эви к земле, я убегаю. Выбегаю из тронного зала и взбегаю по первой попавшейся лестнице. Все выше и выше. Мои ноги двигаются, даже когда лёгкие взрываются. Даже когда рана кровоточит, а клыки вырываются изо рта. Она убила Селесту. Она ранила меня. А её брат… её брат, возможно, Укусил меня. Он, должно быть, Укусил меня.

Я хочу убить их. Мне нужно убить их.

Я останавливаюсь на верхней площадке лестницы, перед знакомой дверью в классную комнату. За стеклянной витриной — длинные деревянные скамьи. Мензурки и котлы аккуратно расставлены в кунсткамере. Подпалины на стенах и дыры в потолке.

Класс Алхимического Конструирования.

Хорошо.

Я тихо вхожу, и меня словно гипнотизируют. Я не замечаю ничего, кроме стеблей тонких фиолетовых цветов, увядающих на полке возле несокрушимого стола инструктора Бхата.

Волчий аконит.

Я хватаю цветок с полки.

Пришло время, я больше не могу ждать. Эви должна заплатить, и я никогда не выиграю у неё в честной борьбе. Я не воспитана так, как они, — не ценю насилие, злобу и брутальность. Но я прожила среди них достаточно долго, чтобы знать свои сильные стороны. Чтобы узнать их слабости. Я с трудом сглатываю. Из зияющей раны на моей руке кровь сочится мне на ноги. Если меня казнят за государственную измену, мне плевать на честную борьбу. Меня волнует только правосудие.

Однако из-за моей спины раздается голос Каликса:

— Харт, это третий промах.

И я понимаю, что проиграла.

27

В темноте неосвещённого класса видны только золотые глаза Каликса.

Только звук нашего прерывистого дыхания.

Он не двигается, и я тоже. Как и другие оборотни, он мог бы уложить меня на спину за считанные секунды; было бы глупо убегать или драться. На самом деле, я не вижу выхода из этого положения. Каждый шаг вперёд ведёт к моей смерти. И всё же я отказываюсь отворачиваться от этого пристального взгляда. Я так устала бояться.

— Она ранила меня, — говорю я, сжимая стебель волчьего аконита в своих покалывающих пальцах. Сейчас это мой спасательный круг.

— Знаю, — говорит Каликс, следя за кровью, стекающей с моей руки на пол. Кровью из раны, которую Эви нанесла серебряным кинжалом. Она не скоро заживёт.

— Так обвини её в государственной измене!

— Ванесса, в наших законах есть порядок. Она — принцесса, и Синклеру суждено стать её будущим супругом. Она имела полное право причинить тебе вред, потому что ты вторглась на её территорию. Ты бросила вызов её будущей власти. Единственное преступление, совершённое здесь, было твоим, и она не выдала тебя королеве и не потребовала твоей головы. Она просто наказала тебя.

Просто… просто наказала меня? Я вижу сквозь свою руку. Я чувствую запах гниющей плоти там, где серебро пронзило мою кожу.

— Син — не её территория, — рычу я. — Она даже не хочет быть с ним! — Бешеный зверь рвёт когтями мою грудь, и я сдерживаю крик ярости. Всё это несправедливо, абсолютно всё, и Каликс, и его порядок, и его законы могут катиться ко всем чертям, мне всё равно. Я больше не буду играть по их правилам. — Эви убила мою лучшую подругу! А как насчёт наказания за это? — Почему он не понимает? Почему я не могу заставить его понять? — Я потеряла свою сестру Каликс. Свою вторую половинку. Ты хоть представляешь, каково это? Ты когда-нибудь испытывал такую боль? Нет, — усмехаюсь я, прежде чем он успевает ответить. — Ты этого не никогда не чувствовал. Ты никогда не заботился ни о ком, кроме себя, не так ли? Ты слишком чёрствый, слишком холодный, слишком трусливый, чтобы когда-либо полюбить кого-то так.

Я хочу, чтобы он разозлился на меня. Набросился, напал. Вместо этого он просто кивает.

— Знаю.

— Прекрати так говорить!

— Что ты хочешь, чтобы я сказал?

— Я… я… — Волчий аконит дрожит в моей руке, и моё тело… теперь оно дрожит безудержно. Перед глазами всё застилает красное. — Я не знаю. — Ненависть сплетает ядовитую паутину под моей кожей, превращая мои вены в чёрную, как смоль, ненависть. — Селеста не сделала ничего плохого. Она была просто девушкой. Она была просто девушкой на вечеринке, и ей следовало пойти домой, в свою постель. Она должна была… она должна была… существовать.

Она должна была существовать.

Ничего этого не случилось бы, если бы Селеста была всё ещё здесь. Если бы она не умерла, я бы никогда не узнала об оборотнях, королевствах фейри и лунных озёрах. Я бы никогда не узнала Эви по-настоящему, не узнала бы её жестокости на пляже и никогда не почувствовала бы этой всепоглощающей ненависти. Этого всепоглощающего желания ранить её, причинить ей боль так, как она причиняет боль мне.

«Она всё ещё мертва… её сбили на дороге в том глухом переулке, размазав по решетке полуприцепа».

А вот и Каликс, стоящий в дверях с невыносимо спокойным выражением лица. Скрестивший руки на груди. Склонивший голову набок. Будто он точно знает, о чем я думаю, что я планирую, и находит это невпечатляющим, если не сказать забавным.

Вся эта ситуация — это уже слишком. И так продолжалось слишком долго. Селеста, Син, Эви, Каликс… Каликс и его глупое лицо. Его третий промах. Всё это накатывает на меня, как приливная волна, пока я не захлёбываюсь в собственном горе и ярости. Пока моё тело не начинает двигаться, делать выпады, подпрыгивать, чтобы повалить его на пол так, как я хотела бы повалить Эви…

Он с невероятной скоростью уклоняется в сторону, и я врезаюсь в одну из скамеек. Она падает на пол с оглушительным грохотом. Однако я не падаю после этого. Не в этот раз. Вместо этого я ловлю себя на том, что приседаю и разворачиваюсь почти так же быстро — кровь шумит у меня в ушах — чтобы ударить его по коленям.

Он хватает меня за ногу, прежде чем я успеваю коснуться, и дёргает на себя. От этого простого движения его запястья я оказываюсь на спине.

— Так ты собираешься убить Эвелин Ли? — спрашивает он, нависая надо мной. — Это и есть твой блестящий план?

— Я ничего тебе не скажу.

Я судорожно хватаюсь за что-нибудь, что можно было бы использовать против него, хоть за что-нибудь, прежде чем осознаю, что всё ещё держу аконит в руке. Рыча, я тычу им ему в лицо, и он мгновенно отшатывается, отпуская мою ногу, когда его золотистые глаза становятся жёстче, и меня охватывает злобное удовлетворение. Хотя тихий голосок в моей голове предупреждает, что нападать на Каликса безрассудно — настолько безрассудно, что мне всё равно. «Это третий промах, Харт».

По его словам, мне больше нечего терять, и в данный момент я не могу думать дальше этого момента. Есть только я, и есть только Каликс.

Поэтому я снова замахиваюсь на него. Снова. Я прижимаю его спиной к столу инструктора Бхата. Когда на этот раз я делаю выпад, намереваясь вогнать аконит ему в глаза, он хватает меня за запястье одной рукой. Он раскручивает моё тело, нас обоих, пока моя грудь не ударяется о стол, так что у меня перехватывает дыхание. Хотя я вырываюсь, переворачивая бутылки, бумаги и даже подставку с аконитом, он прижимает меня к дереву всем своим тяжёлым телом. Одной рукой он всё ещё сжимает моё запястье. Другой обхватывает мой затылок.

— И что потом, Ванесса? — тихо говорит он мне на ухо. По моей шее пробегают предательские мурашки. — Что произойдёт после того, как ты убьёшь меня? После того, как ты убьёшь её? Только не говори мне, что ты настолько глупа, чтобы думать, что вы с Сином отправитесь в плавание навстречу закату после того, как ты отравишь его наречённую.

— Она не его наречённая, — шиплю я. Пока нет.

— Э-э. Ты действительно настолько глупа. — Его пальцы сжимаются, когда я извиваюсь под ним, и он проводит носом по всей длине моей шеи. Его зубы задевают моё горло. Один большой укус, и я мертва. Словно разделяя его мысль, он рычит: — Было бы любезно убить тебя сейчас. Я буду намного быстрее королевы.

Я отклоняю голову назад, но он двигается как продолжение моего тела, слишком быстро, чтобы я могла сломать ему нос.

— Так сделай это, тогда…

Но он этого не сделает. Я знаю, что он этого не сделает. Убить меня означает нарушить его драгоценный закон. Вместо этого он заключает меня в объятия, и в нашем новом положении наши лица оказываются слишком близко — так близко, что я вижу круги расплавленного золота вокруг его зрачков. Его глаза сверкают, когда встречаются с моими.

— Мы не убиваем других волков. Королева Сибилла судит преступников и выносит им смертные приговоры. Но не мы. Мы не убиваем своих товарищей по стае, придворных или братьев. Ни при каких обстоятельствах.

Я дрожу от ярости.

— Неужели ты так боишься преступления своей матери-предательницы, что отказываешься видеть нюансы правосудия? Я считала тебя мудаком, а не трусом, который прячется за детским одеяльцем и называет это законом.

Выражение его лица смягчается, тени, омрачающие его лицо, сменяются жалостью. Сожалением. Однако он не отпускает меня. Его рука остается на моём горле.

— Я не должен был быть твоим врагом, Ванесса. Я не хотел быть твоим врагом.

Это правда.

— Но?

— Это закон, — повторяет он. — Цивилизация требует порядка. Без порядка может быть только хаос. — Его взгляд падает на волчий аконит, который я всё ещё сжимаю в руке. — Я должен тебя выдать.

Я смотрю на него, на его ч чёрные волосы, на загорелую кожу, на изгиб губ и острый подбородок. Красивый. Грубый. Ужасающий.

— А что, если я заставлю тебя?

— Давай. — Его губы изгибаются, обнажая кончики клыков. — Попробуй.

— Отпусти меня, — говорю я, открывая ту часть себя, о которой почти забыла, — ту странную

силу, скрытую под слоями моего бушующего гнева, — и придавая своему голосу мелодичную глубину. Свободной рукой я хватаю его за челюсть, придвигая своё лицо ещё ближе. Наши губы почти соприкасаются, и всё его тело напрягается напротив моего. — Позволь мне уйти и никому не рассказывай.

Его зрачки расширяются в ответ, и на секунду мне кажется, что это сработало. Затем он пожимает плечами.

— Это всё, на что ты способна? — Чёрт, чёрт, чёрт. — Полагаю, это была хорошая попытка.

Я выгибаю бёдра, намереваясь высвободиться, но он едва ослабляет свою железную хватку. Я приподнимаю ноги, пытаясь втиснуть колени между нами в качестве опоры.

— Я ненавижу тебя…

— На тебе моя рубашка.

Я замираю от осознания, от унижения. Мои колени сжимаются по обе стороны от его бёдер, и, прежде чем я успеваю принять новую интимную позу, он рычит и отталкивает меня назад. Я прижимаюсь к столу, отодвигаясь от него, моргая от своей внезапной свободы. Его взгляд поднимается от того места, где его рубашка задралась к моим бёдрам, и он сердито смотрит на меня. Яростно.

— Тебе следовало держаться от него подальше.

Он выпускает когти и клыки. Мои щеки вспыхивают. Дыхание застревает у меня в горле, вместе со всхлипами, которые не могут вырваться наружу. Мой гнев угасает, и страх пробивается сквозь трещины в теле. Я не хочу умирать.

— Что, если бы у меня были доказательства? — Я запинаюсь, продолжая пятиться. Я натыкаюсь на другой стол, и он преграждает мне путь. Каликс крадется вперёд. В нескольких дюймах от меня. Когти наготове. Дерьмо. — Что, если я… если я смогу доказать, что это сделала она?

— Да? А ты можешь?

Нет, я думаю. Он тоже это знает, но не так хорошо, как я. Я провела недели, размышляя об отсутствии существенных улик. Косвенные улики — чушь собачья, записанная в моём блокноте. Недостаточно, недостаточно, недостаточно, недостаточно. В этом дворе доказательства — это всё. Без них никто не будет осуждён. А я… жду. Я резко вдыхаю.

Доказательства. Это. Все.

Я бросаю взгляд на аконит в своей руке. Засыхающие лепестки. Вспоминаю, как сам Каликс превратил дубинку моего отца в пластиковое конфетти. Моя грудь вздымается. В горле першит. Это глупая идея, но всё равно это идея.

— Ванесса, — предупреждает Каликс.

— У тебя нет доказательств. — Я перестаю думать и прижимаю ядовитый фиолетовый цветок к своей зияющей ране. Сначала он превращается в пыль. Потом обжигает. Ничто не сравнится с этими взрывами превращений или даже с ужасным жаром серебра. Скорее, это похоже на взрыв гранаты в моей плоти и костях. Я вскрикиваю, падая на колени. Волчий аконит вгрызается в мою руку. Глубже, глубже. Он сдирает с меня кожу изнутри. Я хватаюсь за запястье и проглатываю очередной крик.

До этого момента я не знала настоящей боли.

Бледная кожа превращается в серый пепел. Превращается в золу. Моя кровь чернеет.

Каликс чертыхается и бежит ко мне, его когти и клыки исчезают, когда он хватает меня и поднимает на руки.

— Грёбаная идиотка, — шипит он, но тащит меня в соседнюю уборную и усаживает на край раковины, украшенной резьбой из китового уса. Из крана льётся вода, но я не чувствую, что он моет мне руку. Я не чувствую ничего, кроме горячей хватки смерти.

— У нас есть несколько минут, — говорит он низко и хрипло, — прежде чем кто-нибудь придёт за нами. Ты что, с ума сошла?

— Ты… собирался меня разоблачить.

— Это было бы и близко не так плохо, как сейчас. — Он отводит мою здоровую руку, подставляя повреждённую под кран. Вода сочится через отверстие в ладони. По ощущениям это как лёд на летнем тротуаре.

— Больно, — говорю я.

Он сжимает челюсти и разжимает так часто, что я начинаю считать движения, просто чтобы не заснуть. Остаться в живых. Мир вращается, превращаясь в тошнотворную карусель, где крыша превращается в пол, а пол — в стену.

— Дыши, — приказывает он.

— Пытаюсь.

— Чёрт, — говорит он. — Это и в самом деле был твой грандиозный план? Украсть волчий аконит и отравить Эви посреди тронного зала? Если она мертва, кого волнует, что ты тоже мертва? — Он берёт со стойки тряпку и вытирает мне ладонь. Трёт рану, пока она снова не начинает кровоточить. Снова красная, а не чёрная. У меня снова кружится голова. Я хватаюсь за плечо Каликса, чтобы не упасть. Он вздыхает, сдуваясь от моего прикосновения.

— Идиотка, — бормочет он.

— Да, — шепчу я, и правда срывается с моих губ, как дымка муки. — Я не… не думала о том, как буду это использовать. После того, как она ударила меня ножом, и я увидела её брата… Я знаю, что они сделали это, Каликс. Я знаю это. И я так устала ждать, жить здесь в страхе. Я увидела волчий аконит и отреагировала.

Его взгляд становится жёстким.

— Ты недостаточно трансформировалась.

— Достаточно.

— Твои эмоции…

— Она умерла, Каликс, — говорю я. — Она умерла, а я… я — чудовище.

На мгновение между нами повисает тишина, пока он быстрыми, умелыми движениями перевязывает мою рану. Он отрывает рукав своей рубашки — почти такой же, как та, что всё ещё на мне, — и прижимает его к моей руке, впитывая как можно больше крови. Кровотечение не прекращается.

Проходят минуты, прежде чем он тихим, полным боли голосом спрашивает:

— Зачем ты это делаешь?

Я закрываю глаза и утыкаюсь головой ему в плечо, потому что больше некуда спрятаться. Больше некуда идти. Он напрягается, но не отпускает меня.

— Я скучаю по ней, и если я только смогу выяснить, кто её убил…

— Это её не вернёт.

Я отодвигаюсь на дюйм, пристально глядя на него. Чёрная прядь волос падает ему на глаза, и я почти готова смахнуть её. Или сорвать с его головы.

— Нет, но…

— Ванесса. — Он прижимается своим лбом к моему, его золотистый взгляд снова горит. — Это её не вернёт.

Я сглатываю и жду, когда рыдание вырвется из моего горла. Но слёзы… они не текут. Они по-прежнему не текут. Я отворачиваюсь от него, и Каликс неуверенно отступает на шаг. Хотя он не перестаёт мыть и споласкивать мою руку. Проводить по коже кусочком лавандового мыла. Снова ополаскивает. Конечно, его не волновала бы моя рана, если бы он в данный момент отмерял верёвку для петли.

— Каликс?

— Да? — бормочет он.

— Ты… ты что, сдаёшь меня?

Он не отвечает, вытирая мою руку снова и снова. Снова и снова. Снова воцаряется тишина, холодная и тягучая, гасящая пламя, всё ещё бушующее в моём теле. Может быть, тогда он меня выдаст. Может быть, я — ходячая покойница.

— Ты слышала историю о моём дяде? — внезапно спрашивает он. Я качаю головой, не понимая, какое это имеет отношение к происходящему. — Он вырастил меня. Моя мать — предательница крови — убила своего возлюбленного-человека, моего отца, чтобы защитить меня. Именно поэтому Королева Сибилла согласилась взять меня к себе, но моя тётя никогда не хотела иметь со мной ничего общего. С самого моего рождения она ни разу не взглянула на меня дольше, чем на несколько мгновений. Двор постановил, что я выгляжу как… как и её сестра.

Я слушаю с напряжённым вниманием. Не совсем понимая, но всё равно очарованная. Я никогда раньше не слышала, чтобы он так говорил, с таким оттенком уязвимости. Никогда раньше не слышала, чтобы он говорил так много, никогда. И мне трудно представить его слова. Всё труднее представить его таким — маленьким, отверженным и напуганным. Он был ребёнком до того, как обстоятельства вынудили его стать крупнее и сильнее остальных членов двора, чтобы выжить.

— Муж Королевы Сибиллы, король Лео Севери, был генералом до того, как женился на моей тёте. Он был суровым, взыскательным человеком, но… он был единственным, кто заботился обо мне. «Таково было соглашение», — всегда говорил он. — «Было бы неправильно бросать ребёнка. Это противоречит правилам стаи, законам двора и верности оборотней».

— Его слова очень похожи на твои.

Каликс выдавливает из себя лёгкую улыбку, и на его щеках появляются ямочки. Я гляжу на это зрелище.

— Он вырастил Синклера и меня как братьев. Он научил меня сражаться, быть лучше, чем слабый щенок, которого двор ожидал от меня. Половина волков, рождённых людьми, умирают до рождения. Но дядя Лео сказал, что моё выживание стало доказательством того, что я могу стать кем-то большим, чем просто моя генетика. Он сказал, что предательство моей матери не отразилось на мне. Он верил в меня, когда у меня был только Синклер. Долгие годы были только я, Син и король.

История развивается, и чем больше Каликс говорит, тем больше, кажется, раскрывается рана в его груди. Это становится ощутимым — его боль, его горе.

Я прижимаю здоровую руку к его груди, и он пристально смотрит на меня. Он нежно берёт меня за запястье, мозолистыми пальцами нащупывая пульс.

— Он умер двенадцать лет назад, — говорит Каликс. — Застрелен недалеко от пляжа. Пуля задела его сердце.

Моё предыдущее оскорбление эхом отдаётся вокруг нас. «Ты никогда не заботился ни о ком, кроме себя, не так ли?» И я понимаю, насколько была неправа. Я поднимаю взгляд на Каликса. Его желтые глаза сужаются от ужаса при воспоминании.

— Мне жаль, — бормочу я, и это действительно так.

Каликс кивает.

— Он не умер тогда. Оборотни могут пережить смерть смертных. Он вытащил пулю. Рана закрылась. Это казалось простым делом. Легко. Он вернулся домой, когда не смог найти охотника, и решил, что это какой-то человек, который, как известно, забавляется с огнестрельным оружием. Син ушёл на заморскую церемонию бракосочетания с королевой, так что я обработал рану. Почистил, хотя, похоже, в этом не было особой необходимости, — говорит он. — Рана выглядела совершенно зажившей. — Он хмурится. Его глаза закрыты, как будто он не может вынести того, что произойдёт дальше. Мои пальцы сжимаются на его сердце. Я тоже не уверена, что смогу это вынести.

— Когда я проснулся на следующее утро, то обнаружил, что король разлагается в своей постели. Он обуглился изнутри. Почерневшие вены, окровавленные глаза и органы, вываливающиеся изо рта. — Каликс крепче прижимает меня к себе. Сильнее. Я позволяю ему. Видит бог, ему это нужно. Кровь. Столько крови и смертей в этом грёбаном дворе. Я прикусываю язык.

— Волчий аконит, — объясняет Каликс, едва заметно пожимая плечами, и возвращается к осмотру моей раны. — Им была пропитана пуля. Если его не очистить должным образом и немедленно, он въедается в тело. Обнаружить его становится невозможно, пока… пока не становится слишком поздно. Мне пришлось отнести его тело Королеве Волков, когда она вернулась. Мне пришлось объяснить свою неудачу. Большинство в этом замке всё ещё думают, что это моя вина. Отвратительный поступок сына предательницы крови.

И моё сердце разрывается от боли за него. За вину, которую он возлагал на себя в течение многих лет. Он был так молод. Так одинок.

— Это была не твоя вина, Каликс.

Он выдыхает невесёлый смешок.

— Можно и так сказать. Ты не понимаешь цепных реакций. Последствий. Если бы понимала, то не была бы так сосредоточена на том, кто убил твою подругу.

«Ты бы не была бы так сосредоточена на том, кто убил твою подругу».

Эти слова звучат холодно и резко после тихой боли его горя. Они разрушают то перемирие, которое мы, возможно, заключили между собой.

Отталкивая его, я спрыгиваю с раковины, но ноги у меня подкашиваются и дрожат, как флаг на сильном ветру. Каликс закидывает мою руку себе на плечи и прижимает к себе. Хотя я и хочу отмахнуться от него, но не могу устоять на ногах.

— Неужели ты не можешь проявить хоть каплю сочувствия? — Вместо этого я огрызаюсь. — Почему ты всегда такой… мудак?

— Всё это, — начинает он, указывая на облицованную плиткой ванную, на голубую воду, стекающую из раковины, и мозаику с сиренами на стенах, плавающими вперёд-назад, — это не шутка. Физическая подготовка, алхимия, уроки истории… Это не игрушки. Это оружие, Ванесса. Это инструменты.

Он ещё раз изучает мою руку, держа её под лунным светом, и с облегчением выдыхает.

— Тебе следует проснуться утром. Я думаю… думаю, что у меня всё получилось.

— Если ты мне позволишь, — тихо напоминаю я ему. «Это третий промах, Харт».

Он кивает.

— Если я тебе позволю.

— И ты…

— Ванесса, — умоляет он, и в его голосе слышится рычание. — Посмотри на меня.

Я смотрю. Я не могу не смотреть на него.

Он сжимает мою ладонь в кулак.

— Ты можешь носить красивые платья, выставлять напоказ свою красоту и флиртовать с моим кузеном сколько угодно, но ничто из этого не поможет тебе успокоиться. Ты не пользуешься своими инструментами.

— Я учусь меняться, — протестую я, — могу отрастить когти меньше чем за минуту. Когда я узнаю, кто…

Он качает головой. Колеблется. Затем:

— Ты всё ещё не понимаешь. Перед тобой загадка. Смерть инструктора Альвареса. Смерть твоей подруги. Где это произошло? — Он не дожидается моего ответа. — На пляже. В разное время суток, но в полнолуние. Ты понимаешь, о чём я говорю? — Когда я по-прежнему не отвечаю, он отпускает мою руку. — Тебе нужно сосредоточиться на том, почему.

— Ты думаешь… — Нахмурившись, я закрываю глаза и пытаюсь проследить ход его мыслей. Перед тобой головоломка. — Ты думаешь, что смерть Селесты связана со смертью инструктора?

Кровь. Органы. Смерть.

— Не знаю, — говорит он.

Это правда.

— Но у тебя есть теории?

— У меня были теории с тех пор, как я впервые увидел тебя на пляже, дико танцующую и ужасно поющую в толпе смертных. — Он проводит пальцем по моим растрёпанным волосам, и я вспоминаю, как всего час назад руки Сина касались меня. Я заставляю себя отойти и прислониться к раковине, чтобы не упасть. Его рука опускается. — В нашем мире мы не можем позволить себе роскошь совпадений. Посмотри, сколько уроков мы проходим, прежде чем вступаем в собственную стаю. Мы воспитываемся умными людьми. Расчётливыми. Хитрыми. Независимо от мифов — независимо от Волков-одиночек — мы не варвары, не кровожадные монстры.

— А ещё вы скромные, — бормочу я. — А как же Эви? Драка на пляже?

— Эвелин Ли с самого рождения готовили к правлению в семье королевы. Ты действительно думаешь, что она стала бы угрожать своему будущему из-за человеческой девчонки?

У меня волосы встают дыбом при мысли о том, что Селеста — второстепенный персонаж в чьей-то жизни, но… он прав. Чёрт побери. Он прав. Может, Селеста и была всем для меня, но для Эви она была никем. Для любого из этих людей она была ничем. От осознания этого у меня сжимается грудь. Потому что…

— Это не значит, что она этого не делала.

— Да, — соглашается он. — Однако это означает, что тебе нужно найти мотив.

Перед тобой головоломка.

Я всегда рассматривала только один фрагмент. Борьбу перед смертью Селесты. Природу оборотней. Кроме того, несколько угроз от хулигана, чей дар дает ей более широкий выбор пыточных приспособлений. А теперь произошло ещё одно убийство, и я даже не подумала поинтересоваться, связаны ли они. Я не подумала.

Каликс провожает меня до двери. Открывает её ногой.

— Когда они спросят, куда мы ходили, я скажу им, что утешал тебя, говорил не впадать в истерику и обработал твою рану. — Он смотрит на меня сверху вниз, и что-то в его глазах смягчается. В ответ моё сердце учащённо бьётся. — Пожалуйста, не заставляй меня убивать тебя, Харт, — тихо говорит он.

— Ты отпускаешь меня?

— Я тоже расследую убийства. Если ты будешь сдерживать свои склонности к насилию, я не вижу причин, почему бы тебе не провести собственное расследование. — Он стонет при виде моей расплывающейся улыбки. Он ведёт расследование. Всё это время он тоже подозревал. Снисходительный и грубый, да, но, может быть… не враг мне. — Не улыбайся мне так, — мрачно говорит он, — я не собираюсь делиться своими открытиями с потенциальной предательницей.

Моя улыбка становится шире, хотя рана на руке продолжает пульсировать.

— Конечно.

— Ты сводишь меня с ума, — говорит он.

Правда.

— Я тебя едва терплю, — соглашаюсь я.

Ложь.

Но прежде чем я успеваю осознать свою непорядочность, он распахивает дверь и выталкивает меня за порог, завершая наш разговор. Путь до моей комнаты оказывается короче, чем я ожидала. Возможно, потому что он тащит меня почти всю дорогу, всё ещё проверяя мою руку через каждые пару шагов. Я думаю о его дяде. Как он не смог спасти его.

— Могу я задать вопрос? — говорю я у своей двери.

Каликс внезапно останавливается, спина его тверда, как кирпичная стена.

— Зависит от обстоятельств.

— Если бы ты знал, кто убил твоего дядю, если бы ты мог выследить их и заставить заплатить, ты бы это сделал? Ты бы убил их?

Не колеблясь, он говорит:

— Да.

Ещё одна правда.

— Так кто же всё-таки имеет значение?

— Если ты хочешь узнать, кто это сделал, сначала нужно выяснить, почему. — Он разворачивает меня лицом к двери, практически умоляя открыть её. — Ты так сосредоточилась на этой дурацкой драке, что не обращала внимания ни на что другое.

— Это было… — Я опускаю взгляд на свою повреждённую ладонь. Вокруг неровных краёв раны начала образовываться новая кожа. — Это было не в её характере. Селесты. Она была… счастливая. Тошнотворно. Почти всегда. А если она и не была счастлива, то была задиристой. Никогда не прибегала к насилию. Никогда такого не было.

— Похоже на девушку, которую я бы возненавидел, — говорит он беззлобно. Я смеюсь. Всхлипываю. Но не плачу. Возможно, я больше никогда не буду плакать.

— Да, — соглашаюсь я. — Ей бы понравилось превращать твою жизнь в ад.

— Она может быть спокойна, зная, что ты делаешь это за неё.

— Надеюсь, что так оно и есть, — внезапно выпаливаю я. Удивительно. Это мысль, которой я раньше не позволяла себе предаваться. — Я имею в виду, что она может быть спокойна.

Тепло, исходящее от руки Каликса, обжигает мне поясницу. Он едва касается моей рубашки. Его рубашки. Кажется, ему не хочется прикасаться к ней, и я не хочу ему позволять.

— Люди, которых мы теряем, не покидают нас, — говорит он наконец. — Их воспоминания остаются. У нас всегда будут эти кусочки.

— Ты сказал… раньше ты говорил, что не хочешь быть моим врагом. — Я оглядываюсь на него через плечо. Его взгляд блуждает по моему лицу с такой силой, что у меня перехватывает дыхание. — Так значит вот кто мы такие, Каликс?

Теперь он действительно прикасается ко мне. Кратко. На мгновение я закрываю глаза, чтобы запечатлеть это в памяти. Чтобы сохранить этот момент навсегда.

— Да, Ванесса. — Ещё одна правда. Он понижает голос. — Мы не можем быть никем другим.

Я не уверена, что Каликс когда-либо лгал мне. Я прислоняюсь к двери и резко выдыхаю. Он уходит прежде, чем я оборачиваюсь.

28

— Если ты не хочешь участвовать в Церемонии Вознесения в облике лысой молодой женщины, ты будешь сидеть смирно, — огрызается Уна, заплетая мои волосы в замысловатую косу из цветов, локонов и жемчуга.

В обеденный перерыв я стою на коленях на галечном берегу, а розовые воды разбиваются о сверкающую морскую стену из драгоценных камней, и замок Севери отбрасывает на нас огромную зловещую тень. Прямо за нами. У нас есть доступ только к этому ещё одному кусочку береговой линии Царства Высших, и это заставляет меня задуматься, как далеко я нахожусь от мира смертных. От Сент-Огастина. От моего отца и дома. Я наклоняю голову и оглядываюсь на выход из замка. Единственная дверь открывается на поле, где мы проводим боевые тренировки. От этого движения Уна только сильнее дёргает меня за волосы.

— Ай, — хнычу я. — Немного грубо, Уна.

— Да, хорошо. За нами наблюдает дюжина охранников. — Несколько резких толчков. — Я никому не позволю думать, что плохо справляюсь со своей работой.

— Не думаю, что они так подумают. — Я прижимаю руку к пульсирующей коже головы. — Но они могут, если я выйду отсюда без волос.

— Я же сказала тебе сидеть смирно.

— Я пытаюсь. — Воздух здесь свежее, а солнце светит ярче. Пахнет морской солью, древними камнями и ракушками, из которых состоят внешние стены замка, и часть меня почти забывает обо всем, что произошло за последние пару недель. Стычка с Эви, последовавшие за ней дни молчания, моменты, когда Син мог лишь бросить взгляд в мою сторону, не подвергая опасности жизни ни одного из нас. Теперь он на более жёстком поводке, после того как продемонстрировал своё превосходство над своей будущей парой. Он должен быть равным ей. А я… я просто пытаюсь выжить.

Двор оплакивал инструктора Альвареса в течение семи дней — с ежевечерними фейерверками, ликёром за завтраком и песнями и стихами, эхом разносящимися по всем коридорам. С тех пор мне не удалось сделать ничего другого, кроме как записать это. Ничего из этого. Всего этого. Я открываю блокнот, опуская взгляд, но высоко подняв голову, пряча кожаную обложку между складками своей бархатной красной юбки.

Поскольку Каликс изменил мою точку зрения на поиск мотива, прежде чем утвердить подозреваемого, я записала всё, что смогла вспомнить о той ужасной ночи. Селеста рано отпраздновала мой день рождения. У неё был огромный засос, оставшийся после бурной вечеринки несколькими днями ранее. Её непослушное поведение, настолько непохожее на неё, что казалось, будто она находится рядом с незнакомцем, и, наконец, ссора с Эви. Отвратительные слова, которыми обменялись она и её брат.

Но зачем оборотню понадобилось угрожать своему положению, чтобы убить человеческую девушку? Что Эви выиграет от смерти Селесты или моего превращения? Я постукиваю пером по странице. Это не может быть совпадением — ни одним из них. Драка, присутствие оборотней или последующее сокрытие информации.