Укушенная

Я смотрю вперёд, думая о Сине, но он не поворачивается, чтобы посмотреть на меня. Он смотрит прямо на инструктора, в то время как Эви перекатывает перо между своими наманикюренными пальцами.

Вместо этого она встречается со мной взглядом, и её красные глаза вспыхивают, когда она указывает пером на парня, сидящего позади неё.

— Принцесса Эвелин Ли и принц Эрик Ли, представители Азиатского двора. Принц Синклер, представитель Североамериканского двора, — она поворачивает перо к рыжеволосой девушке. — Будущая герцогиня Катерина Эстон, член Европейского двора. Этот урок был бы в лучшем случае излишним, а в худшем — пустой тратой нашего времени. Пустой тратой, — заявляет она, — вашего времени.

Принцесса Эвелин Ли.

Чёрт.

Конечно. Конечно, она принцесса иностранного двора. Это объясняет, почему она была в тронном зале, почему она собирается обручиться с Сином, почему она может сидеть вот так, с ехидной ухмылкой на губах, и никто её не останавливает. К ней присоединяются другие. Рыжеволосая, Катерина, хихикает, наклоняясь вперёд на своём стуле, чтобы насмехаться надо мной.

— Пожалуйста, — мурлычет она с сильным английским акцентом. — Мы знаем, почему этот урок необходим. Бедная, глупая, маленькая Укушенная. Ты вообще знаешь, что такое рабство?

Эрик, брат Эви, усмехается.

— Об этом вообще можно прочитать?

— Очень мило, — говорит блондинка, её голос становится мягче, тише, а золотистая кожа становится розовой. — То, что её укусили, ещё не значит, что она глупая, — она подтягивает повыше воротник платья с длинными рукавами, как будто пытается что-то скрыть, но Эви успокаивает её тихим мурлыканьем.

— Не волнуйся, Антуанетта. Мы говорим не о тебе, — Эви резко поворачивает голову и снова смотрит на меня. — Мы явно имеем в виду дикую сучку, которой здесь не место.

Антуанетта ещё ниже опускается на сиденье, а Катерина швыряет мне в голову пачку бумаги. Инструктор Альварес плавно спрыгивает со стремянки и хлопает в ладоши. Вокруг нас раздаётся раскат грома. Молния ударяет в лужу рядом с его столом.

— Довольно! — приказывает он.

Но Эви — Альфа, будущая невеста Сина и принцесса. Он не может заставить её замолчать. Никто не может. Я хватаюсь за углы своего стола, дерево раскалывается от моей грубой хватки. Я больше не вижу её покрасневших глаз — я вижу кровь на щеке Селесты. Я чувствую её разлагающийся запах в своих объятиях. Убийца.

— Я просто предлагаю нам продолжить наши занятия, поскольку нам так многому нужно научиться перед Церемонией Вознесения, а она наверстает упущенное в своё время. Мы не сможем охватить всю жизнь уроками за три месяца. Это было бы нелепо.

Ещё один удар молнии, и — наконец-то — Эви замолкает. Хотя она не сутулится, как Антуанетта, и не показывает мне средний палец вместе с Эриком. Она вздёргивает подбородок, демонстрируя идеальную осанку будущей королевы. Моей будущей королевы.

— Мисс Харт наверстает упущенное в своё время, но мы можем дать ей день, чтобы привыкнуть, Принцесса Эвелин. — Инструктор Альварес проводит пальцами по густым каштановым волосам, и в них потрескивает электричество. Я понимаю, что он, должно быть, контролирует его. Молния, должно быть, его дар. Я замираю, не желая провоцировать его ещё больше. Хотя больше всего на свете мне хотелось бы снова наброситься на Эви.

— Возможно, — продолжает инструктор, — вы хотели бы перечислить титулы в нашей монархии, принцесса, в порядке их значимости.

Эви вздыхает, раздувая ноздри.

— Если я должна.

— Вы должны.

— Очень хорошо. — Она отворачивается от меня и поворачивается к Сину, будто они ведут личную беседу. — Регент Волков управляет их континентом, и они могут жениться на ком захотят, хотя обычно пары выбираются в результате союзов и политических переговоров. — Она едва заметно смотрит в сторону Сина. — Затем идёт Оракул континента и Первый генерал. Оракул, как известно, изображён в «Искусстве оборотней» правой рукой регента, в то время как генерал — левой. Затем остальная свора ближайшего двора — обычно от четырёх до шести человек, которых регент высоко ценит. Как внутренний круг.

— После них идут герцоги и герцогини, которые правят странами или территориями внутри континента; графы и графини, которые правят штатами или провинциями внутри этих стран; и бароны и баронессы, которые правят городами или графствами. Аристократия несёт ответственность на младшие стаи, хотя в каждой стае мира также есть Альфа. Эти Альфы отчитываются перед своей баронессой, которая отчитывается перед своей графиней, и так далее, и тому подобное. Именно благодаря этому Семь Дворов остаются сплочёнными и сильными на протяжении тысячелетия. Законы соблюдаются независимо от того, в какой части света вы находитесь.

— Возможно, ты захочешь это записать, — говорит парень рядом со мной. Хотя он и не пытается предложить мне что-нибудь необходимое для этого, его слова не звучат так уж недобро. Но девушка всё равно вздыхает и протягивает мне лист пергамента, перо и чернильницу.

— Не обращай внимания на его манеры. Это Майлз, — бормочет она, и её голос звучит мелодично, как колокольчик, хотя её тёмно-коричневая рука дрожит. — Я Порция. Порция Монтгомери, дочь герцогини Клаудии Монтгомери и герцога Джулиуса Монтгомери с Канадской территории.

— Ох, эм… спасибо. Меня зовут Ванесса, — вежливо говорю я, пробую перо и тут же проделываю дырку в пергаменте. — У вас случайно нет ручки?

Резкий смех Эрика перекликается с кудахтаньем Катерины, и я сжимаю перо в кулаке. Оно ломается пополам, и Порция моргает, глядя на это. Затем достает ещё одно перо со своего стола, где она разложила несколько в аккуратный ряд.

— Здесь нет ручек. Традиционно мы сохраняем каллиграфию и почерк наших предков.

Я фыркаю, в очередной раз пытаясь писать новым пером. У меня ничего не получается.

— Обратите внимание на то, что в слове «каллиграфия» есть слово «ручка».

(прим. пер. — в оригинале «penmanship» (почерк, каллиграфия) и «pen» — ручка, перо).

Майлз тихо смеётся, и я ценю это. Он смеётся не надо мной, как остальные. Порция тоже, и Син тоже. Я бросаю взгляд на принца, о котором идёт речь, покусывая губу, но он по-прежнему не смотрит на меня. На Эви он тоже не смотрит. На его лице непроницаемая маска скучающего, красивого высокомерия, но глубоко спрятанные во мне магические инстинкты знают, что это ложь.

— Вот. — Порция опускается на колени возле моего стола и показывает мне, как пользоваться пером, даже когда остальные продолжают надо мной издеваться, а Инструктор Альварес требует, чтобы они прекратили. — Ты должна быть нежной, — говорит Порция. — Каллиграфия — это прежде всего мягкие, уверенные штрихи.

Может быть. Но сейчас я не чувствую себя ни очень мягкой, ни очень уверенной в себе.

— Спасибо, — шепчу я.

Порция улыбается, и её рука перестает дрожать.

— Политическая структура Семи дворов важна, но на самом деле её не так уж сложно понять. Здесь всё в макроуровне. Королевы правят континентами. Герцоги правят странами. Графы правят территориями, а бароны — городами. Конечно, править может любой пол. Это были просто примеры. Но в городах есть небольшие стаи, возглавляемые альфами. Однако мы с ними не общаемся.

Я открываю рот, чтобы ещё раз поблагодарить её, но Майлз прерывает нас, поскольку Инструктор Альварес продолжает объяснять разницу между графами и баронами.

— Тебе действительно нужно послушать, — умоляет он. — Если ты надеешься пройти Вознесение, ты же не хочешь быть последней в классе.

— За это предусмотрено наказание? — осторожно спрашиваю я, стараясь говорить как можно тише. — Быть последней?

Майлз хмурит брови, будто это самый глупый вопрос, который я могла задать.

— Дворяне, особенно члены королевской семьи, беспощадны. Они не выберут кого-то глупого для своего будущего двора. — Он говорит это не жестоко, а просто как ни в чём не бывало. Я склоняюсь над своей работой и снова беру в руки перо. На этот раз я не разрываю страницу.

Если я собираюсь победить будущую королеву и её придворных, мне понадобится любая тренировка, какую я только смогу получить, а потом и ещё немного. Я пишу быстрее. Слушаю внимательнее. Ближе к концу урока, когда я опускаю голову и полностью сосредотачиваюсь, ещё один лист бумаги попадает мне прямо в бок. Но этот лист не пустой. На нём кроваво-красными чернилами написано сообщение. Я наклоняюсь, подбираю его с земли и раскладываю на своём столе.

«Если ты считаешь, что урок был плохим, представь, что произойдёт с тобой в следующий раз, когда ты останешься одна».

Вот дерьмо. Я комкаю бумагу и бросаю её на поросшую мхом землю. Возможно, мне не стоит беспокоиться о том, выживу ли я в схватке с будущей королевой.

Судя по всему, я даже эту ночь не смогу пережить.

17

В конце дня я возвращаюсь в свою комнату с плетёной корзинкой, полной старинных учебников, баночек и перьев. Если я думала, что остальные преподаватели отнесутся ко мне снисходительно, то ошибалась.

На Алхимическом конструировании мы варили снотворное. Вернее, предполагалось, что мы будем варить снотворное, но вместо этого я чуть не спалила комнату дотла, потому что добавила слишком много измельчённых плодов фейри в волшебную смесь лаванды, розмарина и буквально звёздной пыли. На занятиях Астрономической Астрологией мне пришлось составить карту всей Вселенной с помощью другого дурацкого пера, которое исписало около девяти листов пергамента. А на Оборотнях: Древняя эволюция в Римской империи Инструктор Гелиос поставил меня перед классом и заставил рассказать моим сверстникам о том, что смертные знают об оборотнях, которые тут же рассмеялись надо мной, когда я сказала, что, во-первых, мы не должны превращаться вне полнолуния. Очевидно, это забавная идея для настоящих оборотней.

Я готова свернуться калачиком и проспать всю ночь напролёт — или, может быть, проплакать всю ночь напролёт. Как бы ни была добра Порция, которая сидела рядом со мной на каждом занятии и давала мне необходимые принадлежности, это не уменьшало горечи от неудачи за неудачей. Это не изменило того факта, что моё существование — моя трагедия — стало посмешищем для Эви и её друзей.

Принцессы Эвелин.

Я несусь по коридору мимо открытой двери, полной горничных, и вздрагиваю, чувствуя, как клыки впиваются в губы от внезапного всплеска эмоций в груди. Но… подождите. Я бросаю взгляд на незнакомую синюю дверь, которая определённо не принадлежит мне, затем оборачиваюсь. Я пропустила свою комнату. Возвращаясь по своим следам, я считаю двери вдоль коридора. Моя, однако, была в самом конце, а значит, это была открытая комната с тихим гулом волнения. Фантастика.

Две горничные выходят, с неестественной лёгкостью поднимая мой комод над головой, в то время как другая входит, неся ведро с мыльной пеной, наполненное тряпками. Я вхожу внутрь вслед за ней, хмуро наблюдая за хаосом. Каждый дюйм моей комнаты наполнен лихорадочной деятельностью. Горничные отскребают стены. Одна срывает покрывала с моей кровати. Другая тащит из комнаты моё огромное зеркало. Лорд Аллард стоит в центре всего этого, щёлкает пальцами и руководит хаосом своим типичным строгим, скрипучим голосом.

— Ч-что? — выдавливаю я из себя, ставя корзину со школьными принадлежностями на пол. — Зачем?

Лорд Аллард переводит взгляд на чёрную пыль у меня на носу — результат несчастного случая на Алхимическом конструировании, — а затем на моё платье. Я стараюсь не вспоминать, что чувствовала от этого взгляда на заднем сиденье внедорожника перед тем, как он ударил меня шприцем в шею. Изо всех сил стараюсь не показывать два когтя, которые начинают вытягиваться из моих пальцев.

— Укушенная, — произносит он, и его губы кривятся, произнося это гнусное прозвище. — Держись подальше от горничных. Нам не нужно, чтобы ты ещё что-нибудь сегодня испортила.

Он отворачивается от меня, надменно задрав свой большой нос, и я прекрасно понимаю, что ни одна из моих прежних неудач не была связана с занятиями, где они проходили. Я вздрагиваю и скрещиваю руки на груди, как будто могу исчезнуть из этого момента, из этого замка. Я ненавижу это место. Я хочу домой.

Но… Я не могу.

И это не оставляет мне другого выбора, кроме как стоять в углу, пряча свои кривые когти и клыки и красный румянец, который сыпью распространяется по моей груди. Я никогда не должна была стать оборотнем.

Уна высовывает голову из ванной, будто слышит мои мысли — или, может быть, просто чувствует запах моего смущения — и машет мне рукой, приглашая пройти.

— Иди, иди, девочка. Тебе нужно принять решение.

— Да, девочка, — злобно бормочет лорд Аллард, когда я протискиваюсь мимо него. — Иди.

Я ускоряю шаг, расправляю плечи, будто мне всё это безразлично. Только когда я захожу в ванную, я отворачиваюсь от фасада. Уна садится на раскладное сиденье у освещенного свечами туалетного столика. На мраморной поверхности лежит раскрытый журнал, и она быстро проводит павлиньим пером по пожелтевшим страницам.

— Не самый удачный у тебя день? — спрашивает она, и, хотя она не поднимает головы, я слышу в её голосе сочувствие. Заботу.

— Бывало и получше, — тихо говорю я.

Она коротко кивает, и её локоны подпрыгивают от этого короткого движения.

— Горничные пришли, чтобы убрать в твоей комнате, — объясняет она, не дожидаясь, пока я озвучу свои вопросы. — Я должна запланировать новое украшение. Что бы ты хотела для своей комнаты?

«Мою старую», в отчаянии думаю я. Ту, в которой мятые простыни, возможно, всё ещё пахнут Селестой, и дверь, слегка помятую от того, как часто в неё стучал мой отец, и моего плюшевого мишку. Но я не могу этого сказать, особенно когда все слушают. Я прислоняюсь к туалетному столику и пожимаю плечами.

— Я… Я не знаю.

— Может быть, в стиле сада, — предлагает Уна, — или океаническая тематика. Тебя интересуют звёздные карты или скрипка? Мы могли бы изготовить для тебя фортепиано или камин, если ты легко простужаешься?

С каждой новой идеей разочарование всё сильнее и сильнее распаляет меня. Сегодня было слишком много всего. Лавина этого нового мира. Засада. Я больше ни с чем не могу справиться. Я выхватываю перо у неё из рук и дрожащими пальцами швыряю его на туалетный столик.

— Пожалуйста, Уна, нет…

Её взгляд скользит по коридору, к спальне и жестокому лорду, который ждёт за ней, и она качает головой. Быстро прижимая палец к губам, она говорит только:

— Мы должны.

Мы должны. Потому что, если двор узнает, насколько я несчастна, насмешек будет ещё больше. Возможно, будут применены наказания, если они сочтут меня недостойной или неблагодарной. Я закрываю глаза, снимая напряжение когтями, которые царапают кожу на виске, но рана мгновенно заживает. Я — чудовище. От этого никуда не деться. И, возможно, раньше я лелеяла мечты о том, что мой отец явится со всей своей полицией и заберёт меня обратно, но… прошло уже несколько дней. Он не придёт. Несмотря на то, что сегодня мой день рождения, он не придёт. Он не может прийти.

Я здесь одна.

— Ванесса, — говорит Уна, наконец встречаясь со мной взглядом, — ты можешь попросить о чём угодно. — Она снова кивает, на этот раз более ободряюще, как будто говорит мне, что это должно стать светлым пятном в темноте. Я прикусываю нижнюю губу, обдумывая свой ответ.

— Мои любимые цвета — фиолетовый и чёрный, и я… я люблю фильмы. Телевидение. Моя спальня всегда была моим безопасным местом, поэтому я бы предпочла, чтобы в ней было уютно. Но мне понравились цветы. Глициния. И… и розы. И… — Я останавливаю себя, прежде чем успеваю закончить фразу. Это глупо и, возможно, оскорбительно. Но Уна подталкивает меня продолжать, и я делаю глубокий вдох. — Вишнёвые духи. Если есть способ достать их…

Уна берёт перо и все записывает, несколько раз подчёркивая просьбу о вишневых духах.

— Считай, что дело сделано.

Я протягиваю руку, чтобы взять её за руку, но она склонилась над дневником, что-то яростно записывая, поэтому вместо этого я говорю:

— Спасибо, Уна. Я ценю это.

— Надеюсь, ты не внушала ей снова, — раздаётся у меня за спиной низкий, приводящий в бешенство голос. Я оборачиваюсь и вижу, что Каликс загораживает весь проход, в руках у него стопка пыльных фолиантов, а на брутально красивом лице хмурое выражение. Хуже быть не может.

Я тоже недовольна Сином, но, в то время как он весь день игнорировал меня, Каликс весь день смеялся над моими неудачами с самыми подлыми из моих одноклассников. Ладно, он не то чтобы смеялся, но наблюдал за мной с искоркой веселья в глазах, и я знала, что он хотел бы этого — если бы только был способен на такой человеческий поступок.

Уна поворачивается на своём стуле, прежде чем я успеваю ответить.

— Каликс, лорд Севери, здравствуйте.

— Не лорд, Уна. Ты это знаешь. — Каликс, не отрывая от меня взгляда, делает шаг вперёд. Это кажется угрожающим, так же как кровь на моей груди или записка, брошенная мне в спину, но он ничего не делает, только роняет книги мне в руки. От тяжести толстых текстов я чуть не валюсь на пол, но беру себя в руки и перекладываю их на туалетный столик. — Ещё книги, — коротко объясняет он. — Рождённые оборотнями читают их в детстве.

Я скрежещу зубами. Я ненавижу его, я ненавижу его, я ненавижу его.

— Ну и дела, спасибо. — Глядя на него, я почти забываю, что вообще когда-либо была смущена. Скорее, ярость приковывает меня к этому моменту. Это, кажется, укрепляет мою решимость. — Какой прекрасный жест.

Он усмехается, возводит взгляд к потолку и поворачивается к выходу. Однако, прежде чем он успевает уйти, служанка шарахается от него, будто Каликс разносит чуму. Одна из тех, кто скребет стену, задерживает дыхание, а другая роняет вазу, которую держит в руках, прямо там, где стоит. Фарфор разлетается на тысячи мелких осколков. Каликс не отрывает взгляда от потолка — он не выглядит удивлённым, просто… раздражённым. Я прищуриваюсь, наблюдая за ним и служанками, которые изо всех сил стараются избегать его.

Почему?

Прежде чем я успеваю как следует обдумать это, лорд Аллард кричит:

— Ты дура! — И я, моргнув, выхожу из оцепенения. Каликс застывает.

Лорд Аллард хватает горничную, которая уронила вазу, за её гофрированный воротник и поднимает её в воздух.

— Ты знаешь, в каком веке была сделана эта керамика?

Её карие глаза расширяются, и запах страха усиливается.

— Н-нет, милорд. Простите, милорд.

— Подними её, — требует он.

— Н-н-но… — горничная облизывает свои растущие клыки. — Милорд, я схожу за совком и метлой…

— Нет, — огрызается лорд Аллард. Его жёлтые глаза горят всё ярче и ярче. — Не перекидываясь, ты будешь использовать свои руки и подбирать каждый осколок до тех пор, пока пол не засверкает.

Он роняет её, и она приземляется прямо на острый фарфор. До нас доносится запах меди, когда её кровь стекает на землю. Однако она не плачет. Она даже не спорит. Задача невыполнима — осколки такие крошечные, что потребовались бы часы, чтобы очистить всё, не говоря уже о травмах. Но… она начинает собирать их. Собирает зазубренные остатки, их так много, что кажется, будто в её пальцы вонзились кристаллы. Алый цвет стекает по её руке. Она почти не моргает.

Принуждение, внезапно понимаю я. Он внушил ей.

Я, спотыкаясь, иду дальше в ванную, и Уна оттаскивает меня подальше от их взглядов. Это не имеет значения. Мне не нужно видеть горничную, чтобы почувствовать запах её крови и страха. Мне не нужно видеть лорда Алларда, чтобы почувствовать к нему отвращение. Он внушил ей это из-за разбитой вазы. Монстр. Ненависть пронизывает меня насквозь, высвобождая остатки моих когтей. Каликс бросает на меня взгляд и напрягается ещё больше. Тихо, едва слышно, он говорит:

— Ты никогда здесь не выживешь, Харт. — Затем, прежде чем он успевает уйти, добавляет: — Если ты знаешь, что для тебя лучше, держись от нас подальше. Держись подальше от принца.

Сидя на краю ванны и стараясь выровнять дыхание, у меня нет другого выбора, кроме как согласиться с ним.

18

Я просыпаюсь на полу своей совершенно новой комнаты от пронзительного крика.

Вздрогнув, я резко выпрямляюсь. Солнечный свет льётся в моё окно, калейдоскопом лаванды и сирени отражается от витражного стекла и скользит по моим обнажённым ногам. Обсидиановый ковёр подо мной скрипит, в голове пульсирует боль от соприкосновения с твёрдой землей, но от одного взгляда на роскошную кровать у меня внутри всё переворачивается. Напоминание о том, что я не только не подхожу для этого места, но и чувствую себя здесь небезопасно.

Ещё один крик, и я ещё глубже зарываюсь в своё фиолетовое одеяло. Я не могу точно определить, что это за звук, но знаю, что он где-то подо мной. Звук отдаётся эхом, сначала в моих барабанных перепонках, а затем и в черепе. Я вздрагиваю. Этот двор более жестокий, чем я могла себе представить, и у меня нет никакой власти. Даже несмотря на то, кто я… кем бы я ни была.

Эти крики должны принадлежать мне.

Вчерашние угрозы витают в воздухе, как и запах крови горничной. Кто бы ни посылал угрозы, он, должно быть, сильнее меня. Быстрее. Смертоноснее. Все в этом замке соответствуют этому профилю. Все в этом замке — монстры. И я… я не могу выпрямить ни один коготь. Я даже не могу удлинить свои клыки вне боя.

Что я буду делать, если Эви решит продолжить? Что я буду делать, если угрозы перерастут в нападения? Ответ звучит так же ясно, как последний крик.

Ничего. Прямо сейчас я ничего не могу сделать.

Я обхватываю голову руками и чувствую, как Селеста, словно призрак, стоит у меня за спиной, и её призрачный голос шепчет:

— Если ты умрёшь здесь, я умру тоже.

У меня болит грудь. Глаза горят. Я скучаю по ней. Я скучаю по ней, но не могу отомстить за неё таким образом. Какой-то жалкий, вышедший из-под контроля кошмар.

Что, чёрт возьми, мне теперь делать?

Тихий стук в дверь привлекает моё внимание, и я с трудом проглатываю свой страх и сожаление, прежде чем подняться на ноги.

— У-Уна? Входи.

— К сожалению, нет. — Синклер приоткрывает мою дверь — совсем чуть-чуть. Достаточно широко, чтобы проскользнуть внутрь и тихо закрыть её за собой. — Хотя я буду более чем счастлив искупать и одеть тебя, если ты этого захочешь.

Я пристально смотрю на него, крепко скрестив руки на груди под тонкой сорочкой, а он улыбается. Однако это не его обычная ухмылка. Она добрее. На его сверхъестественно красивом лице слегка изгибаются губы. Ложь.

— Ты выглядишь бодрее, — выдавливаю я из себя, голос слегка дрожит от страха. Он слышал крики? Ему не всё равно? — Для того, кому нравится притворяться, что меня не существует за стенами моей собственной комнаты.

— Не будь такой мелодраматичной. — Син распутывает тонкую корону из своих светлых волос и бросает её в тёмный угол моего нового чёрного туалетного столика. Золотое плетение звенит о крашеное дерево, но тут же забывается, когда он проводит рукой по своим только что распущенным волосам. — Я помахал тебе по крайней мере один раз.

— Конечно. После того, как Эви предложила вылить мне на голову чашку кипящего чая, если я приду на ужин.

— Вы с Эви не нравитесь друг другу. Кто я такой, чтобы вмешиваться?

Я качаю головой и отворачиваюсь от него; ничего другого я и не ожидала. Син и Эви, наверное, знают друг друга всю свою жизнь, и я… Я для них никто. Я всего лишь Укушенный оборотень, попавший в их мир.

— Чего вы хотите, Принц Синклер?

Его бордовые глаза прищуриваются, с каждой секундой становясь всё краснее в моей нежно-фиолетовой комнате. От стены до стены свисают тонкие занавески, а над моей пушистой кроватью водопадом вьётся глициния. Из трещин в крыше пробиваются фиолетовые розы, а рядом с готическим шкафом висит телевизор в чёрной раме, который воспроизводит успокаивающий саундтрек из белого шума. Пока нет ни одного канала. Уна сказала, что должна попытаться это исправить.

Син окидывает взглядом новейший декор, прежде чем опуститься в роскошное чёрное кресло и перекинуть ноги через край. Если бы не его непринуждённая поза, он мог бы сойти за портрет ангела эпохи Возрождения: позолоченные мускулы и атласные волосы, но эти глаза… Они выдают его силу за то, что она есть на самом деле — смертельную.

— Использование моего титула не имеет того негативного эффекта, на который ты надеешься, дорогая. Мне нравится, когда меня называют принцем.

Я фыркаю.

— Конечно, ты… — говорю я, но волна жара в моей груди заглушает остальные слова оскорбления. Знакомое тепло разливается у меня между рёбрами и пробирает до кончиков пальцев ног. Ложь.

Он лжёт.

Я смотрю на Сина. Он смотрит на меня в ответ. Наклоном головы и прямой угрозой в потемневших глазах заставляет меня говорить правду. И, может быть, я глупа — может быть, я действительно заслуживаю смерти, не имея ни единого шанса поставить убийцу Селесты на колени, — потому что я не молчу. Я говорю:

— Разве всё горе не во мне; у меня такая привилегия, и то, что это немного банально разрушает мою жизнь, разве не маленькое клише?

Я жду вспышки жестокости, которую проявляют все остальные в этом проклятом замке. Мельком замечаю волка под парнем. Но Син только вздыхает и глубже вжимается в кресло.

— Разве всё горе не во мне; мне так грустно, что я лучше буду чахнуть в своей комнате, как жертва, чем с кем-то разговаривать или куда-то идти, — разве не маленькое клише?

Я с трудом сглатываю, но не могу проглотить гнев, который душит меня до глубины души. Что-то дикое и варварское скребет меня до костей, и я ненавижу это. Я хочу, чтобы это прекратилось.

— Я не строю из себя жертву, — удаётся мне произнести спокойно. Я почти спокойна. — Моя лучшая подруга умерла. И вы… ты бросил меня на произвол судьбы. — Мой отец тоже бросил меня. Все бросают меня.

Син наблюдает за мной сквозь полуприкрытые веки и длинные ресницы. Как будто он сидит в VIP-кабинке эксклюзивного клуба, а не перед оборотнем, готовым вырваться из собственной плоти.

— Ты думаешь, твоя подруга — единственная, кто погиб от рук волков?

Что бы я ни ожидала от него услышать, это было не так.

— Я… нет. Конечно, нет.

— Ты думаешь, что наш вид не подвержен опасностям, связанным с нашими собственными превращениями?

Я свирепо смотрю на него, жалея, что не могу заткнуть ему рот.

— Ты представляешь меньшую опасность для своего двора, чем для людей.

— Мы представляем опасность для всех, — говорит Син. — Месяц назад, во время визита герцога и герцогини мексиканских земель, королева Сибилла и её нынешний первый генерал лорд Аллард решили, что знать скрывает от короны слишком много активов и средств. С ними быстро расправились в этих самых стенах. Герцогине Анхель Мартинес и её мужу, герцогу Сантьяго, вырвали языки, оторвали руки и содрали кожу с костей. Графинь и баронесс, проживавших на их территории, заставили наблюдать за происходящим. — Его взгляд опускается в пол. — Как и меня.

К горлу подкатывает кислота. Но я отказываюсь чувствовать тошноту здесь, перед ним. Отказываюсь проявлять ещё какие-либо признаки слабости.

— Зачем ты мне это рассказываешь?

— Потому что, — его взгляд возвращается к моему, — если ты собираешься участвовать в игре, ты должна, по крайней мере, знать правила.

— И каковы же эти правила?

— Не забывай, что твоя жизнь сейчас проходит в волчьем логове, и здесь выживают только сильнейшие. Не позволяй никому раздражать тебя до такой степени, чтобы сломаться. Не отступай от традиций. Выполняй приказы и никогда не позволяй им увидеть, что твоя преданность поколеблена. — Он понижает голос, теряя остатки юмора. — Я не могу защитить тебя, Ванесса, как бы мне этого ни хотелось. Я всегда буду предан трону.

«Сейчас он ниже своей матери», внезапно думаю я. «Однажды, с Эви».

Мне следовало бы зациклиться на этом, на мыслях о его будущей жене и дворе, которым они будут править вместе. Но сначала моё внимание привлекает другое слово — защитить.

«Я не могу защитить тебя». Я внимательно изучаю его, от чётких линий его льняных брюк до накрахмаленного воротничка его намеренно не заправленной рубашки. Это признание того, что ему не всё равно. Даже если он ничего не может с этим поделать. Признание того, что… возможно, он другой. «Я всегда буду предан трону».

— Чего вы хотите, принц Синклер? — спрашиваю я, сосредоточившись на тайнике своего сердца, который улавливает ложь, как ракета с тепловым наведением.

— Я здесь не из-за того, чего хочу, — говорит он. И вот оно. Ещё одна искра общения, словно прикосновение к зарождающимся росткам лесного пожара. Ложь. — Я здесь ради тебя.

Я поднимаю брови. Огонь проникает в мою кровь, окутывая меня роскошным одеялом тепла и уюта. Здесь чувствуешь себя в безопасности. В безопасности. Сейчас он говорит правду. Но как такое может быть? Он здесь ради меня, и здесь ради себя?

Он стоит, теребя пальцами пуговицы на рубашке, пока не расстёгивается ещё одна, будто освобождается от самых строгих частей своего тела, заставляя себя сбросить придворную иерархию, будто это вторая кожа, которую он может снять и повесить в свой гардероб, когда захочет. В уголках его глаз появляются морщинки. Губы складываются в лёгкую улыбку. Слишком лёгкую. Слишком красивую. Слишком совершенную.

Он сказал, что совершил своё первое убийство на следующий день после превращения. Сказал, что ему приходится снова и снова видеть ужасы двора. Кем бы я была, если бы выросла здесь? Если бы у меня не было отца, который каждое утро пытался заплести дочери косу, и лучшей подруги, которая каждый год пачкала свои отполированные ногти в грязи?

Когда Син расслабляет плечи и говорит:

— Королева Сибилла заметила, что вчера вечером тебя не было за ужином. Ты нужна за завтраком, если не хочешь, чтобы она наняла охранника присматривать за тобой. И я не могу обещать, что этим охранником не будет Каликс, хотя с моей стороны было бы неосторожностью, если бы я не вызвался первым, — я позволяю ему улыбнуться шире и подмигнуть мне.

— Син? — спрашиваю я, нуждаясь в ответе на один вопрос. В правде.

— Да, Ванесса? — он берёт свою корону, помедлив, прежде чем водрузить её обратно на свои идеально уложенные волосы.

— Почему ты хочешь защитить меня?

Он останавливается и выдыхает воздух, пахнущий утренней росой и апельсинами. Он качает головой с тихим смешком.

— Недостаток взгляда на Люцифера и видения дьявола в том, что ты упускаешь нюансы того времени, когда он был ангелом. Монстрами не рождаются, Ванесса. Ими становятся. И ты… ты ещё не дьявол. У тебя ещё есть время. Тебе не обязательно становиться одной из них. — Он открывает мою дверь, его рука сжимает ручку так, что костяшки пальцев белеют, а на пальцах блестят растущие когти.

Одной из них. Не одной из нас.

Правда.

Я жду, когда он уйдёт, но он не уходит. Он стоит на пороге, его крепкая фигура освещена солнечным светом и позолочена неземной грацией ещё не падшего ангела.

— Эвелин угрожает тебе, потому что ты угрожаешь ей, — говорит он. — Приходи на завтрак. Инструктор Шепард сегодня проводит занятия по Сражению и Завоеванию. Там ты научишься контролировать ситуацию. Это тебе поможет, не так ли?

Больше, чем он может себе представить.

— Мне нужно время, чтобы переодеться.

— Конечно. — Син склоняет голову, ещё раз взглянув на меня из-под своих невыносимо длинных ресниц. — Если тебе нужна помощь, может быть, снять ночную рубашку…

Молниеносно хватаю с кровати подушку и швыряю ей ему в голову. Дверь за ним уже закрывается, и звук его смеха эхом разносится по комнате. В глубине души — до мозга костей — я чувствую, что это звучание такое же, как и вся остальная его внешность. Идеальное. Красивое. И фальшивое.

Син идёт со мной завтракать, засунув руки в карманы и устремив взгляд вдаль. Он выглядит обеспокоенным, раздражённым этим поручением, которое, несомненно, кто-то ему навязал, но говорит он как обычно — мягким, весёлым голосом и с огоньком в глазах. Я до сих пор не уверена, какая из его версий реальна.

— Большой зал находится за камином на втором этаже, прямо напротив тронного зала, — говорит он. — Предполагается, что оборотни завтракают и ужинают вместе с членами двора. Обеды, однако, можно есть, когда пожелаешь и где пожелаешь.

— А что именно мы будем есть? — спрашиваю я, внезапно осознав, что никакое количество уроков не научит меня всему, что мне нужно знать об этом новом, странном мире. Хотя я не отстаю от Сина, когда он легко спускается по винтовой лестнице и выходит на второй этаж, у меня кружится голова и потеют ладони. Я быстро вытираю их о подол своего почти прозрачного фиолетового платья. Изящные бретельки, украшенные драгоценными камнями, скользят по моим плечам, корсет дымчато-чернильно-чёрный на фоне нежно-сиреневого, который необъяснимо напоминает лепестки настоящего цветка. Селесте понравилось бы это платье. Она заставляла меня делать тысячу селфи и выкладывать одно в Сеть. Мы сидели на моей кровати, держась за руки и визжа, пока Макс Кайден не комментировал его. Я отрываюсь от непрошеной мысли. Грустная ложь.

— О, как обычно, — небрежно отвечает Син, ничего не подозревая. — Кровяная колбаса, печень, жареные конечности, отрезанные от заключённых, которых мы держим в темнице.

Я ничего не могу с собой поделать, я запинаюсь.

— Т-ты… ты шутишь.

Синклер сначала не отвечает, но потом оглядывается через плечо и подмигивает. Я закатываю глаза и, пыхтя, спешу поспеть за его широкими, быстрыми шагами.

— Отвратительная задница.

— Ты бы видела своё лицо, — говорит он, его плечи трясутся от сдерживаемого смеха. — Не могу поверить, что ты решила, что я из тех мужчин, которые объедаются человеческим мясом.

— Я не уверена, к какому типу ты относишься, — честно говорю я. — Насколько я знаю, ты монстр-каннибал, который собирает обрезки ногтей в заколдованную банку.

— Во-первых, это отвратительно и в высшей степени оскорбительно. Я бы никогда не потратил волшебную банку на ногти. Во-вторых…

Его слова обрываются, когда мы приближаемся к двум охранникам в холле. Один из них выглядит как человек, одет в толстую кожаную одежду с поясом, перевязанным поперёк его массивной груди, и медальоном размером с кулак в центре. Герб с изображением ворона, пожирающего червя. Другой, однако, вонзает длинные когти в каменный пол и скалит клыки на любого, кто осмеливается встретиться взглядом с полностью изменившимся Бетой. Они стоят перед золотой дверью, украшенной звёздным светом.

Когда Синклер проводит меня мимо, Бета склоняется в глубоком поклоне, и охранник следует его примеру, пробормотав:

— Принц Синклер.

Син не утруждает себя ответом, и мы продолжаем идти. Однако, когда мы оказываемся достаточно далеко, я спрашиваю:

— Что это была за комната, которую они охраняли?

— Покои королевы. — Он смотрит на меня и указывает дальше по коридору, на другую комнату, где на страже стоит один Бета-волк, прежде чем его рука опускается и касается моей поясницы. — Это моя, если я тебе когда-нибудь понадоблюсь по какой-либо причине. Например, посреди ночи, когда тебе одиноко, может быть, нужна помощь, чтобы расшнуровать корсет…

Я громко, драматично вздыхаю, и его улыбка на мгновение становится шире, как будто он не может её сдержать. Будто ему нравится выводить меня из себя. И, возможно, так оно и есть. Внутри у меня что-то шевелится, тепло, похожее на искренность, окутывает моё сердце. Син, кажется, не презирает меня, как все остальные, но внешне он всё равно не будет моим другом. Не таким, как Уна. И даже не таким, как Порция.

Принц Синклер.

Принц.

Мы продолжаем идти по коридорам, и мне кажется, что мы бредём по густой мокрой грязи. Перед играми в волейбол тренер Мёрфи усаживал меня и моих товарищей по команде на шаткие трибуны спортзала и раскладывал большой громоздкий телевизор. После уроков мы часами просиживали там, просматривая записи наших соперниц, в то время как тренер Мёрфи что-то писал маркерами на экране. Мы выявляли слабые стороны каждой девушки. Их сильные стороны. А затем проводили мозговой штурм, чтобы выработать точную стратегию, необходимую для того, чтобы победить их на корте. Конечно, этот корт совсем другого типа, и те стратегии заключались в том, чтобы подбрасывать мяч таким образом и следить за флангом Аманды, а не следить за выходами и за кровожадными охранниками и их постами, но всё же. С тех пор как меня вытащили с пляжа, я забыла обращать внимание. Подумать только. Делать что-либо, кроме как реагировать.

Больше нет.

— Не мог… не мог… бы ты показать мне больше? — спрашиваю я Сина, когда мы оказываемся в коридоре, где никого нет. — Где живут остальные? Повсюду ли расставлена охрана? Для чего предназначены остальные комнаты?

Принц Синклер Севери, представитель двора Королевы Волков Северной Америки, не может защитить меня, но он может, по крайней мере, дать мне инструменты, чтобы я могла защитить себя.

Он, кажется, тоже это понимает и в одно мгновение увлекает меня вглубь коридора, где в неуместном камине ревёт полуночно-синее пламя.

Тихим, но от этого не менее приятным голосом он говорит:

— Стражники служат Королеве Волков. Они остаются снаружи её покоев, тронного зала, комнаты трофеев, моей комнаты, когда меня нет поблизости, и в местах общего пользования по ночам. В противном случае оборотни, особенно представители знати, должны защищать себя сами. У нас, конечно, есть солдаты, но они тренируются для войны с мятежными стаями или охотниками, но никогда против тех, кто находится при их собственном дворе. Если ты сама наймёшь охрану, это будет означать, что ты не думаешь, что королева сможет защитить тебя, и это будет расценено как государственная измена.

— Понимаю.

Я прикусываю губу, размышляя и обдумывая стратегию, в то время как этот неуместный камин рядом с нами пышет жаром.

У покоев королевы. Иногда Сина. Но не остальных. Не тех, кто был на пляже. Возможно, есть доказательства, которые нужно собрать. Если этот двор так привержен своим законам, то должен быть способ выяснить, кто убил Селесту, и кто незаконно укусил меня. Должен быть способ вынести им обвинительный приговор.

Учитывая, что у меня нет сил, поддержки и знаний, это действительно единственный реальный путь вперёд.

— Все, кроме меня, живут на втором этаже?

Син качает головой, скрестив ноги и прислонившись к стене.

— Второй этаж предназначен для членов королевской семьи и некоторых мест общего пользования, которые чаще всего использует королева. Третий этаж предназначен для Альф, а также для тебя, дорогая, особенная Ванесса, — кокетливо говорит он, — а четвёртый этаж предназначен для Бет. Башни используются для большинства занятий, а первый этаж предназначен для массового посещения, с несколькими гостиными, чайными, кухней и, конечно же, лестницей, ведущей в лагуну и подземелье.

Я перестаю слушать, когда слышу, что третий этаж предназначен для Альф. Это значит, что Эви на моём этаже. У неё были средства проникнуть в мою комнату и каким-то образом испачкать кровью мою грудь — по крайней мере, у неё был доступ. И у меня также есть доступ, чтобы узнать, где находится её комната.

Я могла бы обыскать её.

Я не уверена, какие доказательства ищу, но, возможно, там что-то есть. Что-то, что могло бы привлечь её к ответственности и отомстить за Селесту…

— Хорошо, — уныло произносит Син, прерывая поток идей, проносящихся в моём мозгу. — Ты готова?

— Готова?

— Завтракать? — спрашивает он и машет рукой у меня перед носом. — Первый приём пищи за день? Бекон? Сосиски? Ветчина?

Верно.

— Ты только что перечислил три вида мяса.

— Потому что я умираю с голоду, и я — оборотень, и как бы мне ни хотелось провести весь день, глядя на тебя, дорогая, мне действительно нужно поесть. — Син притягивает меня к себе и пинает нижнюю, бесформенную плитку камина. Прежде чем я успеваю обдумать его слова или ту честность, которая зарождается в моей груди от них, камин… стонет. Я отскакиваю от него и прижимаюсь к другой стене. Это коридор. Это коридор, и, как и всё в замке, это не должно быть возможным. Земля сотрясается. И очаг медленно начинает сворачиваться сам в себя, открывая широкий прямоугольный проход, ведущий в огромную комнату.

— Что за…?

Пальцы Сина вплетены в мои, и он успокаивающе, по-дружески, сжимает их.

— Надеюсь, ты знаешь разницу между вилками для креветок и вилками для салата.

— Не знаю, — говорю я глупо. Нервно.

Син смеётся, и смех этот звучит так искренне, так ободряюще, что я делаю шаг. Затем ещё один. Выражение лица Сина снова становится похожим на принца, но он не отпускает мою руку, пока мы официально не входим в Большой зал. А потом я остаюсь одна.

Через несколько секунд я встречаюсь взглядом с тремя десятками самых красивых и, бесспорно, опасных людей, с которыми я когда-либо имела несчастье быть рядом. Я делаю глубокий вдох. С дрожащими губами срываются эти слова.

Большой зал вполне мог бы стать моей собственной камерой пыток, обставленной как роскошный банкет. Длинные столы беспорядочно окружают массивный круглый стол, покрытый бархатными скатертями и сверкающий золотым серебром. Со сводчатого потолка свисают люстры, свечи из сладкого пчелиного воска мерцают между декоративными бронзовыми розами и шипами. На металлических ветвях сидят вороны, и мне требуется время, чтобы осознать, что они ненастоящие. Несокрушимые птицы щебечут и каркают сладким утренним пением, прежде чем громко взмахнуть крыльями и взлететь к следующей люстре.

Окна также заливают комнату естественным освещением, и лёгкий ветерок, похожий на весенний ветер, запутывается в моих волосах и затягивает меня всё глубже и глубже в комнату.

И запах — у меня урчит в животе, мой нос подёргивается, когда я улавливаю пьянящие ароматы соленого бекона, колбасы с фенхелем и пикантных яиц с травами, которые подаются к белоснежным тарелкам, ожидающим нас. Я никогда в жизни не была так голодна и готова броситься на стул и начать есть. К сожалению, единственное свободное место осталось за круглым столом, между Каликсом и Антуанеттой. Прямо напротив Эви и по диагонали от Синклера. Возможно, это худшее место в доме.

Я нерешительно занимаю его, моё платье задевает Каликса так сильно, что он отодвигает свой стул от моего. Я сердито смотрю на него, он отвечает мне тем же. И Антуанетта — она отодвигается от меня, используя свои густые светлые волосы как занавес, чтобы отделить нас. Надеюсь, завтрак пролетит незаметно. Я беру вилку, но Син качает головой.

— Нет, — говорит он пугающе монотонным голосом. Он берёт салфетку и расстилает её у себя на коленях, затем берет последнюю вилку справа от себя. — Есть правила, которых мы придерживаемся.

Боже. Я бы хотела повторить его слова или, может быть, напомнить ему о том, что было четыре секунды назад в коридоре, когда он держал меня за руку, и его прикосновение обжигало мою ладонь. Но его взгляд вспыхивает, и он хмурится, и я… я думаю, он раскаивается. Конечно, нет никакого способа быть уверенной. Не перед нашими сверстниками, а перед всем Большим залом, когда они наблюдают за нами. Наблюдают за мной.

В том числе и Королева Волков, которая сидит на стуле в стиле барокко за столиком на двоих в глубине зала. Место рядом с ней пустует, приборы нетронуты и покрыты пылью, а на её собственных тарелках лежат яйца всмятку и тосты с маслом. Она поднимает бокал в моём направлении, и, хотя я знаю, что это вино, — чувствую горьковато-мускусный запах перебродившего винограда, — оно похоже на кровь.

У меня сводит желудок. Возможно, я не так голодна, как думала.

— Это всё равно что разделить трапезу с собаками Инструктора Палко, — говорит Эви, не утруждая себя понижением голоса, обращаясь к Антуанетте — Нетти, мысленно поправляю я, единственной другой Укушенной в нашем классе. — Осмелится ли она хотя бы воспользоваться вилкой или просто вылижет тарелку дочиста языком?

— Эви. Королева слушает, — шепчет Нетти, и когда блондинка поворачивается, чтобы быстро взглянуть на меня, в её янтарных глазах тоже вспыхивает страх. Она дёргает себя за воротник, оттягивая его в сторону ровно настолько, чтобы я увидела неприятный шрам. Фиолетовые и красные перепонки. Почти как сыпь. Я щурюсь, пытаясь вспомнить, что это за шрамы, когда Каликс пинает меня ногой под столом. Я свирепо смотрю на него, но он кивает на Сина, и я быстро понимаю, что говорит принц. Он говорит, и мы все должны слушать.

— Мы благодарим Вселенную за наши благословения, мы благодарим звёзды за нашу силу, и мы благодарим луну за ещё одну мирную ночь. Пожалуйста, наслаждайтесь праздником. — Он нарезает колбаску, и окружающая нас знать следит за каждым его движением, и подносит её к губам. Только когда он прожуёт и проглотит, остальные тоже возьмутся за вилки и начнут есть.

Я моргаю в полном замешательстве, но Син объясняет:

— Обычно король начинает завтракать, но поскольку он скончался, честь переходит к первенцу.

— Мы не приступаем к еде, пока не поест Син, — говорит Каликс, отрезая ломтик бекона чуть менее пристойно, чем остальные оборотни. — А за ужином мы не приступаем к еде, пока не поест Королева волков.

— Понимаю, — говорю я во второй раз за десять минут. Я никогда не пойму это место. Я никогда к нему не привыкну. Я никогда не буду чувствовать себя здесь в полной безопасности. Но, когда все смотрят на меня, у меня нет другого выбора, кроме как начать есть. Каждый кусочек на вкус как яд.

Каликс фыркает про себя.

— Надеюсь, ты подготовил её к сегодняшнему дню.

— Нет. Это не моя работа, — спокойно отвечает Син. — Впрочем, не стесняйся, сделай это сам.

— Нет. Ни в коем случае. — Каликс тычет в меня большим пальцем. — Она — полная противоположность способной ученице. Она чуть не взорвала кабинет алхимии.

— Возможно, это просто её худший предмет.

— И ты думаешь, что-нибудь из сегодняшнего будет лучше? — Каликс взъерошивает свои тёмные волосы, хмуря брови. — Это уже само по себе шокирует, что она не упала замертво перед своим первым превращением. Она плохо подготовлена и не кажется очень сообразительной.

Эви хихикает над этим, и её брат тоже, а затем и все остальные. Кроме Сина.

Этого недостаточно. Его молчаливой преданности недостаточно, чтобы ослабить напряжение или ярость, сковывающую мои кости. Я не сделала ничего, что могло бы спровоцировать Каликса.

— Знаешь, я тебя прекрасно слышу, — удаётся мне произнести. — И я не планирую умирать в ближайшее время.

— Она нас слышит, — вторит ему Син, протыкая вторую сосиску, будто он сделал заявление века.

— Она сломает вилку, если будет продолжать держать её так, — беспомощно говорит Каликс.

— Ей всё равно. — Я сжимаю посуду с такой силой, что она сгибается, и Эви шипит от отвращения. Я отворачиваюсь от неё и вместо этого смотрю на Каликса. — Перестань говорить так, будто меня здесь нет.

— Прости его, — заявляет Син всё тем же безразличным голосом. — Большая часть замка считает, что он родился в сарае, как домашнее животное.

— Как звали твоего воображаемого друга детства? — рычит Каликс. — Напомни мне?

Син откидывается на спинку стула, его рубашка распахивается на ветру, обнажая упругие золотистые мускулы и сильную грудь. Боже, он прекрасен. Я отвожу взгляд, прежде чем мои щеки успевают покраснеть.

— Если ты пытаешься поставить меня в неловкое положение перед сэром Динклсвортом, то это не сработает, — говорит Син. — Он был гораздо лучшим товарищем, чем когда-либо был ты.

— О? — Каликс отправляет в рот кусочек яичницы, прожевывает и проглатывает, прежде чем спросить: — Сэр Динклсворт спас твою задницу, когда ты заблудился в лесу, и та странная леди чуть не похитила тебя?

— Она не была странной. Она предложила мне бесплатные конфеты, Каликс. Было бы предосудительно отказываться от такого дара.

Именно тогда я решаю не обращать на них внимания. Какую бы информацию я ни искала, её там не будет. Или где-нибудь рядом с нами. Даже Порция не выдерживает моего взгляда дольше, чем на секунду. Когда я прошу Майлза передать мне вазу с фруктами, он просто с ворчанием подталкивает её в мою сторону. А Эви — ну, она явно наслаждается моим присутствием за завтраком, раз не перестаёт шептаться об этом. Громко. С Антуанеттой. На глазах у всех.

Какой смысл быть Видящей Истину, если никто не хочет со мной разговаривать? Какой смысл быть оборотнем, если я не могу немедленно восстановить справедливость с помощью грубой силы?

В животе у меня снова урчит, и я осторожно отламываю несколько кусочков новой, разогнутой вилкой. Син не говорит мне, что я выбрала не ту посуду, поэтому я ем быстрее. Пока моя тарелка не опустеет, а Син и Каликс не перестанут препираться, как две старушки в зале для игры в бинго.

Никто не говорит мне, что конкретно ждёт нас на первом уроке этого дня — Сражении и Завоевании, — и мне остаётся предположить, что это либо очень хороший, либо очень плохой знак.

19

Это был плохой знак.

Я не должна удивляться, поскольку каждый день в этом замке в лучшем случае приводил меня в бешенство, а в худшем — причинял мучительную боль, но лежать на спине посреди сырого поля, когда меня заливает водой гроза, а Катерина Эстон угрожает перерезать мне горло когтем — этого не было в моём списке ожиданий на сегодня.

Рыжеволосая улыбается идеальной фарфоровой улыбкой, её губы накрашены красным и даже ни капельки не смазаны. Она облизывает зубы, подчеркивая, что у неё ещё не вылезли клыки. В отличие от моих. Один протыкает мою нижнюю губу, в то время как другой отказывается трансформироваться. Я рычу, и она смеётся.

— Довольно покорная для кого-то такого особенного, — дразнит она, её волосы щекочут мне ключицу, когда она крепче обхватывает мою шею и сжимает её.

Чёрт.

Никто не обращает на это внимания. Никто не слышит, как сильно бьётся моё сердце, или как я прерывисто дышу. Остальные ученики разбились на пары и проводят полдюжины спаррингов, пока Инструктор Шепард разговаривает с Каликсом на краю поля. Время от времени взгляд Каликса останавливается на мне. Но если он и замечает, что я умираю, то ничего не говорит.

Пот стекает у меня по лбу, смешивается с дождём и попадает в глаза. Я моргаю, превозмогая жгучую боль. Отказываюсь задыхаться от слабости и страха. Вместо этого я бешено мечусь. Из стороны в сторону. Вверх-вниз. Должен быть способ отстранить её. Её бедра сжимаются вокруг моего живота, её тело сильно прижимается к моему. Я прижимаю руки к бокам. Чем больше я сопротивляюсь, тем крепче она обвивается вокруг меня. Она справляется с моей борьбой так, словно плывёт по ленивому течению, а не борется с приливом.

— Убирайся. Отвали, — шиплю я сквозь стиснутые зубы.

— Сделай это сама. — Катерина перекидывает волосы через плечо и наклоняется, теперь ближе к моему лицу. Я подумываю о том, чтобы плюнуть на неё или, может быть, даже укусить. Но это было бы нелепо. Мне просто нужно восстановить контроль над своими конечностями. Мне нужно освободить руки.

Если бы только Инструктор Шепард научил меня, как это делается, — научил бы меня, как делать что угодно, прежде чем заставлять весь класс одеваться в обтягивающий спандекс и ставить в пару с кем-то соответствующего роста и комплекции.

Боже, как я ненавижу это место.

Катерина, может, и моего роста и телосложения — чуть более округлая, чем я могла бы надеяться, — но весит она больше шести тонн кирпича. И у неё железная хватка долбаного киборга.

— К-Катерина… — Я заикаюсь, потому что мое дыхательное горло начинает сжиматься. — Не могу дышать.

— Сражение, — бормочет она, — и завоевание.

С этими словами она кусает меня за нос. Или. Вроде. Того. Она отрывает кончик и выплёвывает его на землю с полным ртом крови. Я смотрю на неё в шоке, не веря своим глазам, когда она запрокидывает голову с очередным злобным хихиканьем, и алые струйки стекают по уголкам её рта.

Это пахнет смертью.

Я кричу.

Звуки борьбы немедленно стихают. Инструктор Шепард кричит и спешит к нам, за ним мои сверстники. Все они. Катерина легко соскакивает с меня и, ухмыляясь, вытирает кровь со рта пальцем, а затем облизывает его начисто.

— Знаешь, — говорит она, когда я зажимаю нос рукой, — ты всё ещё выглядишь лучше, чем на пляже. Красный цвет творит чудеса с твоим цветом лица.

Так или иначе, она говорит правду. И я с отвращением осознаю это, даже когда сажусь и тщетно пытаюсь остановить кровь, хлещущую из раздробленного придатка. Я чувствую, как успокаивающе сжимается моё сердце в сочетании со жгучей болью в носу, и мне хочется, чтобы это прекратилось. И то, и другое. Навсегда.

Пляж.

Красное стекает между моими пальцами на мокрую траву. Красное застилает мне глаза. Я снова теряю контроль. Я собираюсь убить её. Нет, нет, нет — мои кости начинают дрожать. Костяшки пальцев хрустят. Когти впиваются в мою левую руку. Наконец-то у меня появляется второй клык.

Но как только я с разбегу бросаюсь к её хорошенькому личику, кто-то обхватывает меня рукой за живот и притягивает к себе.

— Играй честно, дорогая, — шепчет Син мне на ухо. — Сегодня мы проводим спарринг в наших человеческих обличьях.

— Она откусила мне нос! — Я вырываюсь из его объятий, но он держит меня крепко. Прижимает к себе. Но он не сможет удержать меня рядом, если я ускользну от него. А я смогу ускользнуть, если закончу полностью трансформироваться.

Эта мысль обрушивается на меня с внезапной силой ливня. Свобода и наказание одновременно. Я смотрю на лицо Катерины. Её горящие жёлтые глаза. Её задорный носик в веснушках.

Сначала я съем его. Потом я съем всё остальное.

Мне просто нужно преобразиться. Нужно знать, как…

— Немного помощи, — говорит Син, и его голос звучит гораздо спокойнее, чем его пульс. Я слышу, как в плечо мне отдается быстрое «тук-тук-тук». Но он опоздал. Ей придётся заплатить. Они все должны заплатить…

Каликс прижимает меня к груди и грубо хватает сзади за шею, прежде чем мои кости успевают затрещать ещё сильнее, заставляя меня приподняться, чтобы встретиться с ним взглядом. Почти мгновенно мои кости перестают ломаться. Напоминая о себе громким хрустом.

Я рычу, но он не отводит взгляда. Просто смотрит, сверля меня взглядом. Его сердцебиение становится ровнее. Тук. Он вдыхает. Тук. Выдыхает. Его прикосновения становятся жёстче с каждой секундой, будто он боится, что в любой момент я выиграю эту схватку. Что я собираюсь перекинуться и проложить себе дорогу через гораздо более сильных волков.

Его прикосновение становится жёстче, будто он действительно верит, что я могу это сделать.

Смешно.

— Ты слишком неопытна, чтобы быть здесь с нами, — говорит он вместо этого мрачным и обвиняющим тоном. Возможно, его особый дар в том, что он читает мысли. Я молчу. Я не хочу признавать, что он прав. Поэтому я продолжаю смотреть, отказываясь отвести взгляд первой. Я наблюдаю, как напрягаются мышцы на его челюсти, как его взгляд опускается на мою грудь. Сначала я думаю, не восхищается ли он укороченным спандексом, в который они меня запихнули, но потом его рот дёргается. Без улыбки — конечно, без. Он произносит цифры одними губами.

Он отслеживает моё дыхание. Мой пульс.

Я рычу, но гнев не вырывается из моей груди, как обычно.

— Отпусти меня.

Его глаза с вызовом сужаются.

— Заставь меня.

Моё сердцебиение замирает.

— Извини?

— Это урок сражения, так покажи мне, как бы ты сражалась с кем-то вроде меня. — Его дыхание обдает моё лицо. — Ты хочешь подраться? Давай драться.

Я пытаюсь вырваться из его объятий, но он не отступает. Он весит больше шести тонн. Он — прочная стена. Он — та самая крепость, рядом с которой мы стоим. Он — гром, сотрясающий землю, и молния, ударяющая в море.

— Я не знаю, как драться, — выплёвываю я, и в моей груди вспыхивает кровь, хотя она и вздымается. — Это то, что ты хотел услышать? Я не знаю, как драться. Я не знаю, как побеждать.

Это совсем не похоже на волейбол. Я не имею дело с записанными сильными и слабыми сторонами. Это оборотни. Невероятно быстрые. Неестественно сильные. И они потратили всю свою жизнь, оттачивая свои навыки. У них были годы, чтобы трансформироваться, бороться и спарринговать. У меня не было даже нескольких дней.

Осознание этого — запах моего собственного мускусного страха — превращает мои ноги в лапшу. Я обвисаю в объятиях Каликса, но он не поддерживает меня. Он отпускает меня с выражением отвращения на лице.

— Ты слаба не из-за своей физической силы, — говорит он. — Ты слаба из-за своего ума. — Он качает головой. — Я использовал точки для давления. У оборотней их две на затылке. Если ты вовремя их поймаешь, то, применяя жесткое давление, ты добьёшься того, что даже самые сильные оборотни не смогут перейти в другое состояние. Это успокаивает нас, облегчает наш пульс. Делает нас более податливыми.

Он говорит так, словно разговаривает с ребёнком, и я ненавижу это. Ненавижу его.

Когда он убирает руки с моей шеи, я подумываю о том, чтобы ударить его кулаком в лицо. Инструктор Шепард, кажется, чувствует надвигающийся взрыв, поэтому встаёт между нами с властным голосом, подобающим его семифутовому росту культуриста.

— Хватит, Каликс. — Янтарные глаза ярко блестят на фоне молодой смуглой кожи. Он выглядит не старше двадцати пяти лет. — Если ты не собираешься драться, иди наточи мечи и рапиры.

Я жду, что Каликс начнёт спорить или, может быть, даже бросит на меня сердитый взгляд, но он просто снова качает головой и удаляется в угол открытого поля, где находится небольшой портик. Крупные капли дождя падают на каменную арку, под которой стоят стеллажи с оружием и одинокая кованая скамья. Он поднимает упавший меч и подносит его к каменному колесу. Когда он поднимает взгляд в следующий раз, это не для того, чтобы посмотреть на инструктора. Это для того, чтобы посмотреть на меня.

Как будто это моя вина. Во всём.

Я поднимаю голову к небу и вздыхаю. Тот же дождь хлещет по мне, пропитывая нашу форму для спарринга из спандекса цвета воронова крыла. На вкус он… сладкий. Намного слаще, чем дождь дома, как воспоминание из детства, которое я почти забыла. Я представляла, какими вкусными были бы пироги Селесты, если бы она готовила их из сахара, а не из глины.

Я опускаю голову при этой мысли, бросая взгляд на дыры и прорехи на моей униформе. По бокам. На рукавах. Даже на бёдрах, там, где я начала перекидываться. Мои эмоции постепенно угасают, пока я осматриваю повреждения, пока дождь смывает кровь с моих пальцев. Я не только самая слабая здесь, но и самый растрёпанная. В данных обстоятельствах это не должно иметь значения, но почему-то имеет.

Эти порезы на моей форме — ещё один внешний признак моей некомпетентности. Моего провала.

Эви берёт Катерину под руку, а Нетти неловко стоит у них за спиной.

— В следующий раз тебе повезёт больше, щенок, — затем, обращаясь к подруге, она говорит: — Ей ни за что не пройти Вознесение.

Ухмыляясь, она утаскивает Катерину, а Инструктор Шепард не делает ничего, чтобы остановить их. Он вообще не делает Катерине выговора. По-видимому, это совершенно нормально, что кончик моего носа уткнулся в траву неподалеку.

— Ванесса, — рявкает Инструктор Шепард, когда троица прячется от дождя под навесом. — Мы не переходим в другое состояние в разгар боя. Знаешь почему?

Мне все равно, что этот человек выглядит так, будто может сломать меня мизинцем. Я говорю:

— Если бы я перекинулась раньше, то смогла бы оторвать ей нос.

Инструктор Шепард проводит рукой по своей гладкой лысой голове, смахивая капли дождя, как шваброй по ветровому стеклу.

— К обеду твой нос полностью заживёт. Это уже не открытая рана. Тебе нужно меньше беспокоиться о незначительных травмах и больше о том, что тебя убьют. Если ты превращаешься в разгар боя, войны, ты теряешь преимущество. В те секунды, когда даже самый опытный оборотень превращается, он становится уязвимым для смертельной атаки. Коготь в твоей груди. Всего лишь свернуть тебе шею. Пуля с аконитом в твоём сердце…

— Этого достаточно. Она понимает, — говорит Син, делая шаг вперёд со странно напряжённым выражением лица и горящими бордовыми глазами. Когда он поворачивается ко мне, его взгляд смягчается. — Нам не следует полностью перекидываться, если мы уже участвуем в бою. Проще отрастить когти или клыки и использовать их во время спарринга.

— Отличная мысль, Принц Волков, — огрызается Инструктор Шепард, мышцы его горла напрягаются от внезапного напряжения. Я хмуро смотрю на них, на мгновение отвлекаясь. — Порция, подойди и научи мисс Харт, как управлять своими ужасными когтями. — Наш учитель переводит свои янтарные глаза с меня на Сина, прежде чем медленно приблизиться к нему. Злобно. Син поднимает взгляд на учителя с ухмылкой на губах и острым, как нож, блеском в глазах.

— Никогда больше не используй надо мной свое принуждение, принцепс, — шипит он.

Ч-что? У меня отвисает челюсть. Принуждение? Но Син ни за что не стал бы использовать его здесь. Посреди урока. Против самого крупного мужчины, которого я когда-либо видела в своей жизни.

— Почему бы тебе не сразиться со мной в следующем раунде? — Инструктор Шепард обращается к Сину.

Улыбка Сина становится шире.

— С удовольствием.

Это не та реакция, которой добивается инструктор Шепард. Наш учитель топает через двор и сжимает кулаки так, что они становятся похожими на когти. Я поворачиваюсь к Сину, прежде чем он успевает уйти.

— Ты его заставил?

Син пожимает плечами.

— В придворной иерархии я ниже только королевы. Это законно.

Я моргаю, внезапно выбитая из колеи. Он только что признался, что принуждал нашего инструктора. Ради меня. На людях. Осознание засело у меня в голове, как крючок, от которого невозможно избавиться.

«Я не могу защитить тебя, Ванесса, как бы мне этого ни хотелось».

Я опускаю взгляд, а затем, не в силах сдержаться, поднимаю его снова, мой взгляд скользит от его ступней к макушке. Чёрные брюки облегают его стройные мускулистые ноги, длинные рукава облегают — подчёркивая — его бицепсы. Светлые волосы прилипают ко лбу, струйки воды стекают по подбородку и на грудь. По его рельефному животу. Внезапно я не могу глотать. Мой язык прилипает к небу. И Син знает. Конечно, знает.

Он подмигивает и дёргает меня за конский хвост.

— Будь поласковее с Порцией. Она не такая стойкая, как все мы.

— Но… — Я заставляю себя заговорить, указывая на нашего инструктора, который в данный момент использует крышу портика в качестве турника для подтягиваний. — Тебе не обязательно было противостоять ему ради меня. Он… он собирается надрать тебе задницу.

Син смеётся, настоящим смехом, который зажигает меня изнутри.

— Ты беспокоишься обо мне, Ванесса?

— Да, — неохотно признаю я. — Я… я думаю, что да.

Он поправляет мой конский хвост, затем нежно касается моего носа. Как будто не может оторвать от меня своих рук.

— Я никогда в жизни не проигрывал в спаррингах. Каликс скажет, что это потому, что никто не хочет обидеть своего принца и, возможно, разозлить свою королеву, но мне хотелось бы думать, что у меня хватит сил надрать задницу нашему инструктору. Кроме того, — шепчет Син, встречаясь со мной взглядом, от которого у меня по спине пробегают восхитительные искры, прежде чем он отворачивается и смотрит на своего кузена, — я сделал это не ради тебя. Я сделал это ради Каликса.

20

Пока остальные спорят вокруг нас, а дождь продолжает лить, я подхожу к Порции, решив потратить время, проведённое с ней, на то, чтобы проявить свои способности Видящей Истину, но это пустая трата времени, потому что я не уверена, что Порция хоть раз в жизни солгала.

Сидя в густом саду нарциссов, Порция Монтгомери взмахивает рукой, и трава между нами превращается в высокие стебли голубовато-белых зонтиков, которые защищают нас от дождя. Вода отскакивает от мягких лепестков, оседая в нескольких дюймах от наших тел, пока мы не начинаем промокать насквозь и становимся просто влажными.

— Твоя сила, — начинаю я, в то время как она сжимает пальцы в когти. — Я никогда не видела ничего подобного.

— Ты бы не смогла, — тихо говорит она, глядя на эти когти. — Мой отец — герцог Канады. Он утонул во время весеннего равноденствия, в ночь солнечного затмения, и получил способность, о которой никто раньше не знал. Заклинатель Земли. — Она с нежной улыбкой поглаживает травяной бутон, и он прорастает между её когтями, превращаясь в лаванду.

— Невероятно.

— Да. Двор надеялся, что способность перейдёт к его семерым старшим сыновьям, и однажды мой отец обретёт власть на всех континента. — Порция вздыхает, и её коготь случайно срывает лаванду со стебля. — Вместо этого она перешла только ко мне.

Правда. Всё правда.

Порция срывает веточку лаванды и предлагает её мне.

— Можно?

Я киваю, не совсем понимая, о чём она спрашивает, но желая воспользоваться шансом. Порция пока не лгала мне. Она не угрожала мне и не калечила меня. Находиться рядом с ней так же комфортно, как мне было с тех пор, как я осталась наедине с Уной, и в таком месте как это, это кое-что значит. Проворными пальцами она распускает мой влажный хвост, прежде чем вплести в прядь моих волос веточку лаванды, а затем ещё одну с противоположной стороны. Венок из цветов. Я осторожно касаюсь нежных лепестков, и она с надеждой смотрит на меня, её желтые глаза Беты сияют даже в темноте бури.

Когда-то я бы ответила ей тем же. Я бы тоже вплела в её волосы лаванду, и мы бы восхищались тем, как тёмно-фиолетовый цвет смотрится на фоне её тёмных кудрей. Однако я больше не тот человек. Теперь, когда я пытаюсь улыбнуться ей, это больше похоже на гримасу.

— А это что, плохо? — нажимаю я. — Что она перешла к тебе, а не к твоим братьям?

— Зависит от того, кого ты спросишь. — Она откидывается назад, опираясь на руки, и ветер развевает её прелестные кудряшки. — Отец сказал бы, что это дар, данный нам, чтобы помочь Монтгомери занять более высокое положение в будущей стае Принца Волков. Ни одному из моих братьев не представилась такая возможность.

— А что бы сказала ты?

Она снова улыбается. Мягко. Сладко. Без единого клыка в поле зрения.

— Что я скорее буду беспокоиться о политике нашего окружения, чем о политике нашего двора.

— Ох. — Я морщу лоб. Но оборотни не могут покинуть свой двор, не так ли? Они не могут покинуть свою стаю? Именно это Син сказал мне ранее. Выхода нет. Я открываю рот, чтобы подтвердить это, но Порция прерывает меня с извиняющимся выражением лица.

— Не только я здесь отличаюсь от других. — Она указывает на мой пристальный взгляд, наматывая на палец веточку плюща. — Наши способности — что бы они ни значили в долгосрочной перспективе — отличают нас друг от друга. Этот двор… Он нуждается в нас.

Я слышу то, что остаётся невысказанным, нравится нам это или нет. Порция одаривает меня лёгкой улыбкой.

— Если ты собираешься спарринговать с нами, тебе действительно следует научиться контролировать своё тело — по крайней мере, частично. Когти и клыки будут твоими лучшими друзьями против этой шайки. — Она кивает на тренировочный двор, на кряхтящие и дерущиеся тела наших гибких сверстников. Син потерял рубашку в схватке с нашим инструктором — ряд за рядом его впечатляющие мускулы намокали и с них капало, — но Инструктору Шепарду ещё предстоит пролить кровь. Син уклоняется от следующей атаки инструктора с абсурдно быстрыми рефлексами, пригибаясь и сбивая инструктора с ног. Инструктор Шепард с громким стуком падает на землю, и Син протягивает ему руку, чтобы помочь подняться, но инструктор Шепард использует эту возможность, чтобы повалить Сина на землю вместе с ним. Они борются ещё несколько минут. В ход идут кулаки, а затем и когти.

— Стоит ли нам беспокоиться о них?

— Нет. Инструктор Шепард всего несколько раз ранил своих учеников, но никаких серьёзных телесных повреждений у них не было, — говорит Порция, как будто это её утешает. — Нам следует беспокоиться о тебе. У нас три раза в неделю проходят Сражения и Завоевания. Если ты не можешь развить более быструю реакцию, забудь о лазарете. Окружение Эви и Эрика сведёт тебя в могилу.

Она резко берёт меня за руку, проводя линии от ладони до кончиков пальцев.

— Твои когти растут из этой центральной кости. При полном преобразовании эта кость крошится и превращается в лапу, но в остальном ты можешь удлинить когти на пальцах. Думай об этом, как о звёздной пыли в своих венах. Это превращает тебя в того, кем тебя создала Вселенная. Тебе нужно только призвать это на помощь.

Я отдёргиваю руку.

— Не вселенная создала меня такой.

— Я… знаю. — Порция делает глубокий вдох, и цветы над нами увядают настолько, что дождь просачивается сквозь их лепестки и падает нам на головы. — Мне жаль. Я не хотела тебя обидеть, Ванесса.

Тоже правда.

Я заправляю выбившиеся пряди волос за уши и завязываю их в конский хвост, стараясь, чтобы косички и лавандовый цвет оставались на месте. Затем я понижаю голос.

— Эви и Эрик… они часто бывают жестокими?

Порция тихо смеётся, хотя в её глазах появляются нервные морщинки, когда между нами расцветают подснежники.

— Они из королевской семьи оборотней, Ванесса. Как ты думаешь?

Прикусив губу, я перевожу взгляд на других оборотней. Они держатся на безопасном расстоянии от Эви и её друзей, почти образуя полукруглую границу вокруг них. Как будто все в этом замке знают о гневе Ли — об их потенциальной злобе. Особенно в том, что касается меня. Я нервно вытираю ладони о бёдра.

— Мы воспитаны не так, как ты… не как простые смертные. Люди, — поясняет Порция. — При дворе Волков насилие — это сила. Это инструмент, который нужно использовать, лестница, по которой поднимаешься к славе. Те, кто во главе, должны быть свирепее остальных. — Она проводит изящными пальчиками по распускающимся лепесткам. — Мы все здесь играем в игру, и Эвелин с Эриком должны быть лучшими.

Что-то в её словах настораживает, и от её честности у меня сжимается сердце. Я наклоняюсь вперёд, пульс бешено стучит в ушах.

— Ты знаешь, кто меня укусил, Порция? Ты знаешь, кто убил мою подругу?

— Пожалуй, на сегодня хватит тренировок с Порцией. — Син кладёт руку на плечо Порции, опускаясь на колени рядом с нами во всей своей красе без рубашки. — Я рад, что могу взять управление на себя, Монтгомери. Почему бы тебе не узнать, не нужна ли Каликсу помощь с оружием?

Порция смотрит на меня, быстро моргая и бормоча что-то невнятное. Но я не знаю, что её так взволновало — присутствие Сина или мои вопросы. У меня плохое предчувствие, что последнее.

— Я-я… наверное, это к лучшему, — говорит Порция. — Прости, Ванесса. Удачи.

Она вскакивает на ноги, и цветы увядают с её уходом. Вода стекает с лепестков зонтиков. Я изумленно смотрю на её поспешное отступление, а затем превращаю свой хмурый взгляд на Сина и вытираю капли дождя с лица.

— Какого чёрта это было?

— Ты находишься в окружении новейшего поколения самых могущественных волков в мире, и ты допрашиваешь одного из них едва слышным шёпотом. Я пытаюсь спасти тебя от неминуемой смерти.

— Конечно. — Я закатываю глаза и пытаюсь встать, но Син хватает меня за запястье и удерживает на земле. Гроза утихла, но ненадолго. Не настолько, чтобы у меня перед глазами всё расплывалось из-за ливня, или чтобы тело Сина высохло. Я стараюсь не пялиться на него. Пытаюсь, но безуспешно. Возможно, он самый красивый парень, которого я когда-либо видела. Самый красивый человек, которого я когда-либо видела, независимо от пола и возраста. Сложён как ангел, любимый воин Бога.

И, к сожалению, он это знает.

— Если у тебя возникнут какие-либо вопросы, я всегда рядом. Днем или, лучше, ночью, — он подмигивает, и я хмурюсь ещё сильнее.

— Мне это не кажется смешным, Син.

— Мне это тоже не кажется смешным. — Он наклоняет голову, быстро надевая совершенно новую рубашку и изучая мой пристальный взгляд. Ожидая, что я признаю, что он только что сказал правду. Что он всегда честен — до тех пор, пока не перестанет. — Пойдём со мной.

— Куда?

— Куда-нибудь в более уединённое место. — Он указывает на Эви и Нетти, которые жмутся друг к другу у стены форта. Они перешёптываются, стоя широко раскрытыми и напряжёнными, как будто спорят, но я не слышу, о чём они говорят. Может, Син и слышит. Я поднимаюсь на ноги и следую за Сином мимо портика — мимо свирепо глядящего Каликса и ухмыляющейся Порции — обратно в замок. Больше нас никто не замечает.

Слава богу.

Когда мы заходим внутрь, он берёт меня за руку, переплетая свои пальцы с моими. Я опускаю взгляд на это прикосновение. У меня перехватывает дыхание, а кожа пылает.

Я должна избавиться от него. Отодвинуться от него. Нас могут увидеть в любой момент, но Син не такой мягкий, как Порция, и даже не такой искренний, как Уна. Он сильный. Сильный. И когда он прикасается ко мне, я почти чувствую, что ему не всё равно. Действительно, по-настоящему заботится обо мне.

Это нелепо. Самая глупая мысль, которую я когда-либо думала, если не самая жестокая. Селеста мертва, и я здесь, чтобы отомстить. Я всего лишь использую Сина. Вот так. Я использую его, и поэтому я должна держать его за руку, и… и он единственный, в чьей невиновности я уверена; он единственный, кто действительно может мне помочь. Мне приходится следовать за ним в затемненную комнату рядом с коридором, заполненную… странностями. Мне приходится прислониться к его жесткому и по-настоящему влажному телу, чтобы не задеть светящийся трезубец, который лежит у двери. От него исходит слабое жужжание, и он излучает голубоватую энергию.

— Осторожнее, — шепчет Син, отводя меня от него. — В прошлом году Инструктор Альварес зарядил его молнией, и теперь он убивает электрическим током любого, к кому прикасается.

— Зачем ему это делать?

— Почему кто-то что-то делает в нашем мире? Сила. Однако, это не совсем то преимущество, на которое он рассчитывал. — Син улыбается, сверкая ровными белыми зубами в свете трезубца. — Когда он использовал его в первый раз, у него подпалило брови. Ему пришлось рисовать их карандашом в течение шести месяцев.

Мне хочется рассмеяться над этим, но я не смеюсь. Не могу. Я никогда не была наедине с кем-то вроде Сина. Только не с таким как он.

— Почему он здесь? — Вместо этого спрашиваю я, обхватывая себя руками за талию, чтобы унять дрожь. — В кладовке для мётел?

Он закрывает за нами дверь, и темнота окутывает остальную часть крошечной комнаты.

— Потому что это комната для бесполезных и дьявольских вещей. Эксперименты пошли насмарку. Проклятые сокровища, утаенные секреты, испорченные плоды фейри и тому подобное — всё, что моя мать считает слишком опасным для хранения и слишком ценным для уничтожения.

Я бросаю взгляд на полки вокруг нас, заполненные рядами древних книг. Ножи. Запечатанные сосуды с таинственно горящим огнём — синим, белым и золотым. Они освещают зловещего вида опаловое ожерелье на красном бархате. Сверкающий позолоченный гребень с острыми, как бритва, зубьями.

— И твоя мать просто оставляет эту комнату незапертой? — недоверчиво спрашиваю я.

Син вертит в пальцах железный ключ, прежде чем спрятать его обратно в карман.

— Мне нравится иногда приходить сюда, когда я хочу побыть один. Подумать.

Правда.

— Сюда, — повторяю я. Затем, качая головой, когда настоящая метла в углу приблизилась на дюйм, чтобы подслушать: — Никто в своём… в здравом уме они сочли бы это место расслабляющим.

— Уверен, что не понимаю, что ты имеешь в виду.

Я прищуриваюсь, глядя на него, чувствуя жар, разливающийся в груди, и слово слетает с моих губ прежде, чем я успеваю его остановить.

— Лжец.

Его улыбка становится шире.

— Твои способности очень вредны для этого двора, Ванесса.

— Правда.

— Хорошая девочка, — бормочет он и придвигается ещё ближе, хотя я не понимаю, как это возможно. Я так рада тусклому освещению, что мне не приходится быть свидетелем своих собственных неверных решений.

Он обхватывает рукой мою щеку, его пальцы скользят по моей коже. От этого прикосновения у меня перехватывает дыхание. Крадёт все мои мысли.

Почему я снова здесь? Какие вопросы я хотела задать?

Что-то насчёт укуса, насчёт моей сдачи, насчёт… насчёт Селесты. Я отскакиваю назад и врезаюсь в ближайшую полку. Один из многочисленных хрустальных шариков падает с полки, но Син с легкостью ловит его, прежде чем тот разбивается вдребезги об пол. Непрозрачная жидкость в нём зловеще колышется.

— Ещё больше дефектных творений. — Он указывает на остальные плавно вращающиеся шары. — По словам Лиры, они не могут показать будущее. Вместо этого они показывают прошлое или настоящее. Мечты вместо реальности. — На мгновение я вижу отражение его красивого лица на пыльной поверхности, но затем он снова ставит шар на полку. Его отражение исчезает.

— Нас не должно было здесь быть, Син. Кто-нибудь может нас увидеть.

— Что, если мне всё равно? — Увидев моё удивленное выражение лица, он вздыхает. — Во дворе достаточно правил, которые я боюсь нарушить. Нам нужно было уединённое место, чтобы поговорить. Но, — он приоткрывает дверь на дюйм, впуская луч света от факела, — если тебе от этого станет легче.

Но я не уверена, что мне от этого станет легче. Он так долго игнорировал меня на людях… почему это должно измениться сейчас? Поэтому я закрыла дверь, хотя бы ненадолго.

Он смеётся.

— Ты загадка, Ванесса Харт. Ты это знаешь?

— Я… я? — Из всех загадок в этом замке, в этой самой комнате, я бы вряд ли отнесла себя к их числу. На самом деле, я всегда была довольно простодушна. Я люблю смотреть фильмы. Мне нравится играть в волейбол, ходить на пляж и листать страницы в телефоне. Я… такая же, как все остальные девушки. И я бы не хотела, чтобы всё было по-другому.

Син, однако, качает головой, будто я совсем не такая.

— Ты и Кэт… Ты ни разу не попыталась схитрить во время спарринга. Она была в нескольких секундах от того, чтобы раздавить тебе горло, а ты просто лежала.

— Ты наблюдал? — я выхватываю одеяло у него из рук. Бросаю его на другую полку. — Я… я могла умереть.

— Ты не звала на помощь, — говорит он. — Почему нет?

— Потому что просьба о помощи… — я раздражённо вскидываю руки вверх. — Просьба о помощи ничего не даст. Она не спасёт меня от превращения в монстра. Она не спасла Селесту от смерти. Я не собираюсь доставлять никому из присутствующих удовольствие снова испытывать мой страх. Это всё, чего хотела Катерина. — Я вздёргиваю подбородок, встречаясь взглядом с его бордовыми глазами в тусклом свете. — Я им этого не позволю.

Он молчит, и напряжение в комнате только усиливается. Наконец, он говорит:

— Спроси меня.

Тишина нарушается. Но я не знаю, что сказать.

— О чём?

— Задай свои вопросы. У нас есть максимум пять минут, прежде чем Шепард всех отпустит. Так что задавай мне свои вопросы и слушай мои ответы. — Когда я не отвечаю сразу, он говорит: — Четыре минуты, дорогая. Пусть они считаются. И дай мне свою руку.

Я хмурюсь.

— Пожалуйста, — добавляет он.

И я так и делаю. Он берёт мою ладонь, широко раскрывает её и проводит пальцами по дорожке, которую Порция проложила всего несколько минут назад. Когда моё сердце билось ровно, а в животе не было ощущения, что я катаюсь на американских горках.

— Если ты хочешь быстро выпустить когти и клыки, тебе нужно сконцентрироваться на эмоциях, которые ты испытываешь сильнее всего. У каждого волка свои особенности, и обычно они проявляются во время первого превращения. Когда наши души разделяются, они находят дорогу друг к другу, соединяясь общей нитью. Связующее звено, если хочешь. Что ты почувствовала? Воспользуйся этим. Сосредоточься на этом. Пусть это поглотит тебя на несколько секунд. Переход не будет безболезненным, но он будет быстрым, а потом всё закончится. Он мягко улыбается. — Три минуты.

Нет времени на раздумья. Чтобы обдумать правильный вопрос, который можно задать в нужное время. Я выпаливаю:

— Ты был на пляже той ночью. Почему?

— Это была прогулка со стаей. Они разрешены нам только с одобрения Королевы Волков.

Тягучее тепло согревает мои кости. Он говорит правду.

— Все ушли?

— Единственным человеком, который остался, была Порция. Она съела немного капусты, которая ей не понравилась.

Ещё одна правда. Я киваю, и моё сердце подпрыгивает к горлу.

— Ты знал, что это случится?

— Знал ли я, что твоя подруга умрёт, а ты… — он качает головой. — Нет. Я не знал.

— А ты… — мой голос срывается. Впервые за много дней на глаза наворачиваются слёзы. Мне требуются все мои силы, чтобы удержать их там. Чтобы не дать им упасть. — Неужели ты… ты был одним из тех, кто…

Син сжимает мою руку в кулаке.

— Продолжай, Ванесса. Пожалуйста. В последний раз.

Я закрыла глаза, не в силах смотреть на него. Увидела его ответ.

— Это ты убил Селесту?

— Нет. — Он приподнимает мой подбородок, проводя большим пальцем по моей нижней губе. Мой рот приоткрывается вместе с глазами. — Я не убивал твою подругу. Твоя друга заслуживала лучшего, и я никогда не перестану сожалеть о твоей потере.

Правда. Правда. Правда.

Я вздыхаю с облегчением, и с таким же успехом можно было подумать, что небо снова разверзлось. Развеивая худшие из моих тревог и страхов.

Это был не Син. Что бы ни случилось, это был не он.

— Твоя очередь, — бормочет он, всё ещё держа мою руку в своей. — Попробуй выпустить когти.

Я смотрю на свою руку. Напрягаюсь до дрожи в костях. Но ничего не прорастает. Даже ничего не меняется.

— Это не работает.

— Ты не сосредотачиваешься на своих эмоциях.

— Сосредотачиваюсь!

— Так ли это на самом деле? Твои вспышки гнева представляют угрозу. Они означают, что ты позволяешь своим эмоциям управлять собой. Возможно, Эви была права, и тебе суждено стать удобрением на нашей лужайке. Ты можешь присоединиться к другим, кого этот двор убил…

Вот и всё. Ярость вырывается из моей груди и выплескивается наружу раскалённой волной адреналина и мучений. Я оборачиваюсь вокруг Сина, хватаю его за руку и с рычанием заламываю её ему за спину.

— Вот так, — бормочет он. — Знал, что у тебя получится.

Он с усмешкой оглядывается через плечо, и я прослеживаю за его взглядом до наших рук. До своей руки. Из моих пальцев быстро, но безболезненно выросли четыре когтя. Я ослабляю хватку, но не отпускаю его.

— Ярость, — говорит он. — Ты родилась с яростью в качестве якоря. Тебе придётся научиться контролировать её, чтобы использовать, и на это потребуется некоторое время. Но теперь ты знаешь.

— Ярость, — повторяю я онемевшими губами. На моём языке это звучит странно, непривычно, но в то же время знакомо. Я никогда не считала себя особенно злым человеком. Вернее, я никогда не позволяла себе быть такой. Никому не нравится гнев в другом человеке, особенно в женщине. Это заставляет их чувствовать себя некомфортно. Обороняться. Большинство людей даже возмущаются этим. Однако смерть Селесты, кажется, что-то открыла — что-то, что всегда было во мне, но я никогда не признавалась в этом. Я не уверена, что чувствую по этому поводу.

Словно почувствовав мою неуверенность, Син шепчет:

— Ярость — такая же эмоция, как и любая другая, Ванесса. И, как и любая другая, ты можешь поддаться ей или использовать в своих интересах — принимать её, когда она тебе на руку, и подавлять, когда нет.

Принимать её, когда она тебе на руку, и подавлять, когда нет.

Правдивость его слов захлёстывает меня, и… и я могу это сделать.

Я действительно это сделала. Почти. В некотором роде. Он швырнул Эви мне в лицо, и я использовала её в своих интересах. Я не сдвинулась с места, но сейчас я ближе, чем когда-либо прежде.

— Что у тебя с Эви? — неожиданно спрашиваю я. — Она ещё не твоя невеста, но это уже решено. Ты отказываешься разговаривать со мной на людях, но ты затаскиваешь меня, — я обвиваю нас руками, опрокидывая огромный портрет обнажённой женщины, — в волшебные кладовые, когда никто не видит?

Син выхватывает портрет прежде, чем я успеваю его поправить.

— Кстати, о том, чтобы не видеть, — быстро говорит он, — не смотри на эту. Она превратит тебя в камень, если ты это сделаешь.

— Может быть, выберем более безопасное место для нашей следующей тайной встречи.

Игнорируя меня, Син говорит:

— И да, мы с Эви договорились, что наши родители ожидают, что мы поженимся в недалеком будущем. Однако мы всё ещё не сделали этого официально. Я собираюсь сделать предложение во время Вознесения.

— Ч-что? — До этого осталось всего несколько месяцев. — Почему?

— Откуда мне знать? Я думаю, потому, что это будет романтично.

— Лжец.

Он снова улыбается, на этот раз ещё острее, чем раньше. Сложнее. Она не доходит до его глаз.

— Она заключила кровную сделку с родителями Эви. Королева Волков Азии помогла изгнать предателя из наших рядов, а взамен Королева Сибилла пообещала нерушимый союз между нашими континентами через их дочь Эвелин и… меня, — заканчивает он с лёгким поклоном. — Вот так. Довольна?

«Нет», — хочется мне яростно ответить. Потому что я не удовлетворена. В их отношениях нет ничего удовлетворительного — ни то, как он сидит рядом с ней на публике, ни то, как он смотрит на меня наедине. Я вырываю свою руку из его.

— Ты хочешь жениться на ней?

На это он громко смеётся. Резкий, язвительный звук.

— Хорошо, потому что я собираюсь ответить на подобный вопрос Видящей Истину. Не то чтобы судьба половины мира зависела от ответа.

— Кому я могу рассказать?

Он прислоняется к ближайшей полке, опершись на неё локтями, и обдумывает мой вопрос. От этого движения его рубашка из лайкры ещё уже натягивается на груди. Во рту внезапно пересыхает, и я заставляю себя посмотреть ему в глаза, вместо того чтобы обводить взглядом его живот. Его кубики пресса. Все шесть.

— Нет, Ванесса, я не хочу жениться на Эви, но двор ожидает этого от меня. У меня нет выбора.

— Выбор есть всегда.

Он качает головой с очередным невеселым смешком.

— Может ли Видящая Истину называть чушью свою собственную или только чужую? — Прежде чем я успеваю возразить, он решительно заявляет: — Если я нарушу условия сделки с Королевой Сибиллой, она умрёт, как и многие другие люди. Независимо от наших даров, подобные союзы между территориями не воспринимаются легкомысленно. Отказ Эви означает войну.

Даже без своих способностей я слышу в его голосе неприкрытую правду. В его голосе звучит… боль. Нет. Смирение. Как будто он давно смирился со своей судьбой, хотя больше всего на свете хотел бы изменить её. И, возможно, он прав. Возможно, у него просто нет выбора. Не сейчас, когда на карту поставлено столько жизней.

Я понимаю это чувство. Возможно, от моих решений не зависят целые континенты, но от Селесты они зависят. От памяти о ней. От её смерти. У меня комок подкатывает к горлу.

Больше для того, чтобы отвлечься, чем для чего-либо ещё, я делаю шаг вперёд. Так близко к нему, как только осмеливаюсь. Ложь. В этот момент я бы рискнула гораздо большим, если бы прикоснулась к Сину, и я ненавижу себя за это. Мои руки опускаются по бокам.

— Ты знаешь, что я — Видящая Истину. Весь двор знает, что я — Видящая Истину, но я ничего не знаю ни о ком другом. — Я делаю паузу и с трудом сглатываю. Я смотрю на него снизу вверх, раздираемая нерешительностью. Затем: — Я ничего о тебе не знаю.

Он пристально смотрит на меня в течение долгого времени. Затем поднимает руку, чтобы заправить прядь моих волос за ухо. Чтобы вытащить из косы цветок лаванды.

— О чём ты спрашиваешь, Ванесса?

— Сила твоей матери заключается в её кровных сделках, но как насчёт тебя? В чём твоя сила?

Его взгляд падает на лаванду, и он нежно растирает её между большим и указательным пальцами. Выпустив масло, прежде чем спрятать её в карман.

— Моя сила такая же, как у моей матери.

Правда.

— Что-нибудь ещё? — мрачно спрашивает он.

Что-то в его голосе заставляет мой желудок сжаться, и я качаю головой, всё ещё глядя на него снизу вверх. Не в силах отвести взгляд.

— Хорошо, — говорит он.

Затем он двигается быстрее, чем я успеваю среагировать, внезапно проталкивается вперёд и прижимает меня к стене с полками. Снова слишком близко. Я почти чувствую капли дождя на его губах.

— Это была пытка — быть так близко к тебе, Ванесса. — Правда. Он проводит большим пальцем по моей щеке. По моим мокрым ресницам. — Я рад, что ты здесь. Мне жаль только, что так получилось. — Ещё одна правда. На этот раз смелее. Глубже. Но я не могу сосредоточиться на смысле. Или на том, как от этих слов у меня сводит пальцы на ногах. Боже, я хочу поцеловать его. И это было бы глупо с моей стороны. Я слышу Селесту в своей голове, её звонкий смех и громкие мольбы: «Разве ты не хочешь немного пожить?»

«Тебе только раз исполняется семнадцать».

Но это… Я не могу.

Затем руки Сина перемещаются на моё горло, проводя по едва заметным синякам, заживающим от порочных прикосновений Катерины. Он нежный, тёплый и заботливый. Более того, я думаю, он хороший. Лучше, чем остальные члены двора. Лучше, чем даже его мать.

И это тоже делает его более опасным.

— Син, — шепчу я.

Его взгляд падает на мои губы.

— Мне нравится слышать, как ты произносишь моё имя.

— Син, это неправильно. Тебя… тебя не должны видеть со мной в таком виде.

— Знаю, — говорит он, но не двигается с места.

— Это глупо.

— Знаю.

— Это опасно.

Но его большой палец возвращается к моей губе. Обводит её, приоткрывает. Мой язык сам по себе высовывается наружу, ощущая вкус дождя и его солёной кожи. Я задерживаю дыхание. Его глаза темнеют. Его хватка на мне становится крепче, жарче. Он собирается поцеловать меня. Он собирается поцеловать меня, и я собираюсь позволить ему. Его губы касаются моих, короткая огненная искра, а затем…

Дверь в замок распахивается, с громким стуком ударяясь о стену. Я отталкиваю Сина от себя так сильно, как только могу. Он отступает на шаг. На один жалкий шажок. А я остаюсь, чтобы привести в порядок волосы, рубашку, кожу. Я не могу дышать. Такое чувство, что я тону. Нам нужно уходить. Сейчас. Пока Эви нас не застукала. Это её Син. Если кто-нибудь увидит меня с ним, она станет намного хуже. Это может привести к войне…

Я резко вдыхаю.

Что я делаю?

Это… это не я, и когда Син в ответ распахивает дверь каморки, жестом приглашая меня выйти, я вылетаю в коридор, как летучая мышь из ада. К счастью, Каликс входит в замок первым — единственный, кто видит нас такими. Тяжело дышащими. Взъерошенными. С глазами, в которых неприкрытое желание. Но он ничего не говорит и просто продолжает идти.

21

Свет в столовой нашей средней школы переливается жёлтыми и зелёными флуоресцентными огнями, скрип пластиковых стульев по коричневому линолеуму на полу намного громче, чем может себе представить любой стол, за которым сидят ученики. Селеста сидит рядом со мной, задумчиво накручивая на палец прядь тёмно-синих волос. Она прикусывает губу, изучая очередь из парней, которые выстраиваются у витрин с одним из двух вариантов блюд — пиццей или наггетсами. Конечно, парни всегда выбирают пиццу.

— А что насчёт Таннера? — спрашивает она, ковыряя в тарелке наггетсы. — Или Тристана? Или Троя?

Я смеюсь.

— Ты не можешь просто перечислить всех парней с именем на букву «Т» в качестве возможных кандидатов на свидание со мной на выпускном.

— Почему нет?

— Потому что парни должны приглашать нас на выпускной. — Я бросаю кусочек картошки фри между её широко раскрытых глаз. — Я никогда не разговаривала ни с Тристаном, ни с Троем, а в последний раз я разговаривала с Таннером в кабинете медсестры, когда у меня из штанов потекла кровь. Он подумал, что я села на лезвие бритвы.

— Я слышу, что он заботливый, — говорит она.

— Он идиот.

— Он горячий. — Она поворачивается на стуле, и её волосы хлещут меня по лицу. Поставив свой поднос на свободное место напротив нас, она понижает голос и говорит: — Ты не можешь вечно быть привередливой. Наверняка здесь есть кто-то, кто привлёк твоё внимание.

Я вздыхаю и откидываюсь на спинку стула. Потянуть за фиолетовые локоны, прячущиеся между моими каштановыми.

— Почему это так важно?

— Потому что… — Селеста закрывает глаза, как будто это признание чего-то ей стоит. Что странно — я хмурю брови — она никогда раньше не стремилась поделиться со мной чем-то глубоким или подлинным. Обычно она наслаждается этим. — Потому что я не хочу идти на выпускной одна. Это слишком большое давление.

Я поднимаю взгляд к потолку. Загорается зелёный свет. Зелёный. Нет. Это неправильно. Освещение в нашей средней школе всегда было каким-то ужасно молочным. Таким холодным и ярким, что казалось, будто солнце отражается на белоснежном гребне волны. Что-то здесь не так, но я… Я не уверена, что именно.

Селеста дёргает меня за лавандовый рукав.

— Ванесса, перестань. Осмотрись. Выбери кого-нибудь.

Однако я всё ещё смотрю на огни. На красную и серебристую краску на стенах, которые должны быть голубыми и белыми. Всё как-то не так. Я отвожу взгляд от толпы людей. Я никого не узнаю. Размытые лица, в которых нет ни смысла, ни воспоминаний.

А потом появляется он.

Моё сердце замирает. Дыхание срывается с губ.

Синклер Севери. Стоящий в моей старшей школе. Красивый и смертоносный, как всегда. Он прислоняется к стене, проводя рукой по своим пышным светлым волосам. Мы смотрим друг другу в глаза, и мои щеки вспыхивают. Я почти ощущаю его вкус. Солёный, сладкий. Задержавшиеся капли дождя и пота. О Боже. Почему он здесь? Как?

Это не имеет смысла. Син никогда не учился в моей школе. Я встретила его только когда…

Когда…

— Его? — спрашивает Селеста. — Пожалуйста, скажи мне, что это он. Он такой мега-сексуальный.

Желчь скручивается у меня в желудке.

— Селеста, нет. — Я тянусь и беру её за руку, но она холодная на ощупь. Ледяная. И стол перед нами словно растворяется в воздухе. Но Селеста этого не замечает. Она хихикает над моими дрожащими конечностями и испуганным выражением лица.

— Может, ты успокоишься? Если он тебе нравится, а ты нравишься ему, иди и найди своего мужчину. Кто я такая, чтобы останавливать тебя от истинной любви? — Она приподнимает брови, но когда я не отвечаю — когда я не улыбаюсь — она усмехается. — Ты не можешь вечно быть несчастной, Ванесса. В какой-то момент тебе придётся выбрать счастье.

Я не могу дышать. Мои лёгкие болят. Рыдание застревает у меня в горле.

— Тебе нужно двигаться дальше, — говорит Селеста.

Однако я закрываю глаза, потому что это нереально. Это нереально. Это ещё один сон. Ещё один кошмар. И я должна была догадаться. Когда сплю, Селеста не мертва, а я не монстр.

Просыпайся, просыпайся, просыпайся…

Я резко вскакиваю. Просыпаюсь и возвращаюсь в свою комнату в замке. Мой телевизор воспроизводит свой обычный саундтрек из мягкого белого шума, освещая уютные одеяла, сваленные на полу у моих ног.

Перекатываюсь на бок, и меня рвёт. Это казалось таким реальным. Сижу в школе и разговариваю с Селестой. Слёзы жгут мне глаза. Но это было нереально. Она ушла. А я… я осталась.

Я сжимаю руки в кулаки, крепко зажмуриваю глаза и сдерживаю слёзы, пока они не высохнут. Если я чем-то и обязана Селесте, так это этим. Я не буду плакать. Больше нет. Нет, пока я не сделаю что-нибудь, чтобы заслужить их.

Прошло уже несколько недель. Недель, когда я просыпалась, тащилась из класса в класс, получала по заднице от множества ублюдков-оборотней, а потом пряталась в своей комнате с наступлением темноты. Боялась спать. Боялась видеть сны. Я устала от этого. Подступает тошнота. Желчь щиплет язык и губы. Я с трудом проглатываю её.

Тот момент, который мы с Сином разделили… был глупым. Он вызывает трепет, останавливает сердце и является глупостью. И то, что я вижу его там, в какой-то странной, неправильной версии моей старой школы, где Селеста пускает слюни от его врождённой красоты и подталкивает меня к нему, только напоминает мне, какая ужасная я. Может быть, позже я смогу побеспокоиться о парнях. О Сине и о том, какое будущее у нас могло бы быть общее, когда он собирается сделать предложение девушке, которая ненавидит меня больше всего на свете, а я поклялась убить члена его будущей стаи.

Да, я думаю, буду жить дальше, когда разберусь с потерей своей подруги. Когда вытащу Селесту из той фальшивой могилы, в которую её засунули, и восстановлю память о ней. Она не погибла в какой-то автомобильной катастрофе возле пляжа. Она погибла в пасти чудовища. Никто не помешает мне доказать это и отомстить за её смерть. Никто.

Я сглатываю. Дыхание срывается с губ, тяжёлое и горячее. Но, по крайней мере, я снова могу дышать. Два когтя отрываются от моих пальцев, за ними быстро следует третий, но боль только укрепляет меня, напоминая, зачем я здесь.

Я не заслуживаю счастья, если не смогла спасти свою лучшую подругу. Я не заслуживаю ничего, кроме ночных кошмаров, темноты и смерти.

Неподалёку что-то хрустит. Это похоже на удар молнии в трансформатор. Я поднимаю взгляд. В углу моей комнаты чёрное зеркало на стене дрожит. Дребезжит. И разбивается вдребезги. Стекло разлетается во все стороны, раня моё лицо и руки, прежде чем я успеваю защититься. Я подавляю крик, бросаюсь в дальний угол комнаты, карабкаюсь по груде одеял и спотыкаюсь о собственные конечности. Спотыкаюсь о битое стекло.

Боль пронзает мою кожу в десятке мест, и из неё сочится кровь. Я с трудом дышу.

Что… как… почему…

Я оглядываюсь назад, мои руки подняты, дрожат и пронзены. За зеркалом алыми буквами выведены пять неровных букв.

УХОДИ

Но к тому времени, когда я вытаскиваю стекло, воткнутое в мою плоть, к тому времени, когда моя кожа заживает и боль проходит, послание исчезает. И зеркало — оно само по себе чинится. Будто никогда и не разбивалось. Я поднимаю взгляд, и оно мерцает, такое же совершенное и отражающее, как всегда.

Однако невозможно стереть запах моей крови или слабое эхо криков, доносящихся до моей комнаты откуда-то снизу. Это звучит в моих ушах, как обратный отсчёт. Мои дни здесь сочтены, если я не смогу выяснить, кто сделал это с Селестой, если я не смогу выяснить, кто может сделать то же самое со мной. Вытирая свои только что восстановившиеся руки об одежду, я, спотыкаясь, встаю на ноги и пересекаю комнату. Как можно дальше от этого зеркала.

Сейчас моё расследование продолжается.

22

Я жду в тени своего дверного проёма, пока не взойдёт солнце, и наблюдаю, как другие Альфы уходят завтракать. Сначала Эрик, через четыре двери от меня. Затем мужчина, которого я никогда раньше не видела, который ведёт себя как дипломат, в шести дверях от меня. И, наконец, Эви. Она выходит в коридор, одетая в шёлковое и строгое изумрудное платье, и я бросаюсь обратно в свою комнату, прежде чем она успевает заметить меня. Прежде чем она поймёт, что я за ней наблюдаю.

Две двери. Лишь две двери разделяют Эви и меня.

Если она действовала скрытно, если она дожидалась, пока я усну, прежде чем прокрасться внутрь, то более чем вероятно, что за угрозами и саботажем стоит она. Она или её брат. Но сейчас я сосредоточена на Эви. Я думаю о её когтях на щеке Селесты, о её ядовитых оскорблениях на наших уроках.

Да, остальные ненавидят меня, но Эви, похоже, единственная, кто хочет моей смерти.

«Возможно, Эви была права, и тебе суждено стать удобрением на нашей лужайке».

Мои руки дрожат, будто я никогда не вынимала стекло из кожи, а в нос бьёт свежий запах крови. Я переодеваюсь в современную боевую одежду. Леггинсы из эластана и облегающую рубашку. Так удобнее передвигаться, красться. Я никогда раньше не делала ничего подобного, но я видела, как Селеста крала достаточно блесков для губ, чтобы понять, что лучше всего соблюдать максимальную осторожность и молчание. Мне нужно вести себя как обычно и действовать быстро.

Завтрак начинается через десять минут, но я могу позволить себе опоздать. Помимо того, что мне не подадут еду, опоздание во время приёма пищи не требует более суровых наказаний. А к тому времени, как прием пищи закончится, мы отправимся на занятия, и Эви, гипотетически, ничего не узнает. Конечно, это если всё пройдёт идеально, и я ничего не испорчу.

Я выскальзываю из своей комнаты и считаю каждый шаг, каждый вдох, пока добираюсь до её двери. Я не досчитываю и до двадцати, прежде чем оказываюсь перед ней. Моё тело дрожит от предвкушения.

«Ты позволяешь своим эмоциям управлять тобой».

Сегодня не позволю. Больше нет.

«Принимай её, когда она тебе на пользу, и подавляй, когда нет».

Я хватаюсь за ручку её двери, прогоняя страх, тоску и даже ярость, сосредотачиваясь на ощущении ледяной бронзы на ладони. Она легко поворачивается. Не заперта. Я сдерживаю улыбку, заставляя себя выдохнуть сквозь прилив энтузиазма. Эмоции оборотня жгут сильнее, чем эмоции смертного, и радость с таким же успехом может быть фейерверком, зажжённым у меня под рёбрами. Я прикусываю губу. Вдох. Снова выдох. Начинаю открывать дверь…

— Ты, — отрывисто произносит кто-то. — Что ты делаешь.

Чёрт.

Мой желудок сжимается, и я зажмуриваю глаза. Этот фейерверк гаснет в потоке холодного ужаса.

— Я… эм…

Дерьмо. Я не могу ничего объяснить. Не без того, чтобы меня не обвинили в государственной измене. Эви — принцесса, и даже если бы это было не так, я всё равно посторонняя. Я посторонняя, пытающаяся вломиться в её комнату. Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт. Я заставляю себя повернуться лицом к незнакомцу и мгновенно узнаю его.

— Энтони, — шепчу я, и это имя всплывает из моего подсознания, почти непрошеное.

Парень в пыльном коричневом фартуке моргает, глядя на меня. Золотистые глаза ярко горят на его бледном лице, такие же, как тогда, когда он пытался подчинить меня в тронном зале сразу после моего первоначального превращения.

«Встань, приказал он. Встань сейчас же».

Воспоминание о принуждении королевы, должно быть, поразило его, потому что он отступил на шаг, держа тряпку и ведро дрожащими руками.

— Я… Я не хотел… то есть, я надеюсь, что не обидел вас, мисс Харт. — Его взгляд опускается на его поношенные ботинки. — Это был не мой выбор — пытаться командовать вами.

Я поднимаю руку, чтобы успокоить его, но он отстраняется, зарываясь в густые пряди своих рыжевато-каштановых волос.

— Я знаю, — говорю я. — Всё в порядке.

— Я… меня послали прибраться в комнате Эви, — бормочет он, и я не могу смириться с тем, что его голос звучит так молодо. Ребёнок в униформе на два размера больше, чем нужно. У меня скручивает желудок. Адреналин бурлит во мне. Было бы легко заставить его. Я хочу заставить его. Меня пугает ещё один всплеск эмоций — жажда контроля. Я думаю, было бы легко, чувствуя себя скорее волком, чем девушкой, заставить его помочь мне.

Энтони теребит свою тряпку, отрывая кусочки ткани от подола крошечными коготками. Он даже не может взглянуть на меня, будто один только взгляд моих странных фиолетовых глаз грозит погубить его. Он может погубить его.

— Мне жаль, — говорит он, повторяя свои намерения, хотя они были достаточно ясны и в первый раз. А потом он поднимает глаза и встречается со мной взглядом. От него исходит облако ржавого страха, и я понимаю — он ждёт, что я его накажу.

Вот как действует двор Королевы Волков.

Сильные управляют слабыми, а Энтони ниже меня как в классовой, так и в волчьей иерархии.

Я поджимаю губы.

— Убирайся отсюда, — огрызаюсь я. — Приберись в другой комнате. Никому не говори, что видел меня, и я никому не расскажу об этом разговоре.

Энтони кивает, приседая в полупоклоне, прежде чем, улыбаясь, удалиться сначала по коридору, а затем по лестнице. Я смотрю, как он удаляется, и у меня перехватывает дыхание от желчи. Я не принуждала его. Я не могла. Может, я и чудовище, но я не буду вести себя как чудовище. Только не с невинным. Я думаю о горничной, которую лорд Аллард принудил, а затем об Уне, и закрываю глаза, когда врываюсь в комнату Эви, моя грудь поднимается и опускается от возобновившегося напряжения. В любом случае, мне не нужно было заставлять его молчать; страха достаточно. Более чем достаточно.

Двор Королевы Волков смертельно опасен, и прямо сейчас я всего лишь ещё одна пешка в его порочной игре.

Но ненадолго.

Быстро закрыв за собой дверь, я перевожу дыхание и прислоняюсь к изящному комоду, украшенному резьбой в виде старинного корабля. У меня может быть несколько минут, чтобы обыскать вещи Эви. Через несколько минут появится кто-нибудь ещё. Мне нужно уйти до того, как это произойдёт — если это произойдёт. Я надеюсь, что этого не произойдёт.

А пока я поворачиваюсь к комоду и выдвигаю ящик. В комнате Эви всё выглядит в морском стиле и под старину. На стене висит деревянный штурвал, из угла в угол свисают океанские сети, в которых запутались морские звёзды и ракушки, и карты — больше карт, чем я когда-либо видела, развешаны по всей поверхности. Часть Северной и Южной Америки, часть Азии и кусочек Королевства Высших — часть, доступная только непосредственно за пределами замка Севери, — отмечены тонкими крестиками, сделанными чернилами цвета индиго. Как будто она отмечает места, где побывала, или те места, которые ей хотелось бы посетить.

А на комоде — из всех вещей, которые она могла бы поместить в позолоченную рамку, — стоит трогательная фотография Нетти. Светлые волосы развеваются вокруг её ангельского личика, когда Антуанетта смеётся. Я провожу по ним кончиками пальцев. У меня щемит сердце. У меня есть — у меня было — так много видео, подобных этому с Селестой. Счастливые воспоминания. Самые лучшие воспоминания.

И вот, стоя посреди комнаты Эвелин Ли, даже после того, как меня раз чуть не поймали, я колеблюсь.

Сочувствие камнем ложится на дно моего нутра. Как могла девушка, в сердце которой столько любви, так сильно ненавидеть меня? Если только я чего-то не перепутала. Может быть… может быть, она вовсе не ненавидит меня. Может быть, она ещё не стала продуктом этого двора, а просто злая девчонка, как в тех видео про хулиганов, которые мы смотрели в школе. Возможно, всё, что ей нужно, — это объятия и… и дружба.

Я на цыпочках отхожу от комода, не трогая её безделушек, и подхожу к деревянной полке, уставленной стеклянными колбами и настойками с этикетками. Некоторые бутыльки пузырятся, в то время как большинство остаются блестящими и чёрными, как ночь. Я быстро читаю этикетки.

Смесь аконита и ивы. Настойка болиголова. Цветочная эссенция дикой моркови Queen Anne's Lace. Зоантид кораллов и отвар пионов.

Рядом с каждым названием оживает рейтинг смертоносности, когда я прикасаюсь к ним, белые этикетки меняются на дьявольски красные и тёмно-эбеновые. Некоторые бутылки даже трясутся и свистят. Но я не нуждаюсь в предупреждениях — я достаточно усвоила на уроках, чтобы заметить, что в этих бутылочках содержатся самые смертоносные яды, известные как людям, так и оборотням. Хотя, только смесь аконита может оказать на нас какое-то длительное воздействие. Я отхожу, немедленно заставляя их замолчать.

Алхимия.

Магические манипуляции и создание нечеловеческих материалов и заклинаний.

Так и должно быть — этот дар самый могущественный, какой я когда-либо видела при дворе, а Эви… Она лучшая на наших занятиях по Алхимическому Конструированию. Хотя там мы варим снотворное и делаем вино из виноградных косточек и волшебных фруктов. Ничего более сложного и смертоносного, чем эти. Я бросаю взгляд вверх, как раз вовремя, чтобы упасть на пол и откатиться в сторону от проклятого топора. Лезвие опускается с потолка прямо на меня, каким-то образом обнаруживая, что я — предатель. Или, возможно, просто обнаруживая, что я — не сама Эви.

Конечно, её дверь была не заперта — она оставила свою комнату заминированной. Но это не доказательство. Даже ядовитые смеси не являются причиной для её осуждения. Я ползу по полу, пригибаясь достаточно низко, чтобы зачарованный топор перестал целиться мне в голову, возвращаясь на прежнюю траекторию патрулирования по потолку, и проглатываю гнев, клокочущий в груди.

Возможно, Эви испытывает ту же неконтролируемую, ужасную ярость, и именно поэтому ссора с Селестой переросла в её смерть и моё превращение. Это даже объясняет, почему Эви так сильно ненавидит меня. Потому что я могу быть последним кусочком головоломки, который она хочет похоронить.

Но я не могу найти этому доказательств. Я не могу найти никаких доказательств. Я заглядываю под её кровать, обшариваю взглядом её открытый гардероб. Там есть драгоценности и крылья, развевающиеся на спинах красивых платьев, и ещё фотографии Нетти в рамочках над её туалетным столиком, но это не улики. С пляжа ничего нет. Никаких писем с угрозами или бомб. Низкое рычание вырывается из моего горла, и топор замирает в воздухе, затем слегка поворачивается в мою сторону. Я пристально смотрю на него. Только когда я замираю и замолкаю, он возобновляет свой сторожевой вальс от стены к стене.

Мне нужно уйти.

Эта идея была нелепой. Я ничего не добилась, и Энтони, возможно, уже оповестил весь замок о моём преступлении. Я поворачиваюсь на животе к двери, но мой взгляд снова натыкается на туалетный столик. На бутылке застывшего алого вина, стоявшей перед ним.

Она была бы похожа на бутылку из-под ликёра, если бы я не видела её содержимое раньше. Бросив быстрый взгляд на топор, я начинаю по-армейски ползти к ней. Медленно. Конечно. И когда топор плывёт в противоположном направлении, я хватаю бутылку и переворачиваю её в руке. Несмотря на то, что снаружи она остаётся устойчивой и твёрдой, содержимое внутри расплёскивается и издаёт резкий аромат.

Оно пахнет кровью.

Я с трудом сглатываю, капая красной капелькой себе на палец.

Это может погубить меня или подтвердить все мои опасения. Но ничего не происходит.

Она продолжает стекать вниз, как стекала бы любая другая жидкость. Нет. Нет, нет, нет. Это должно быть доказательством. Это должно быть доказательством. Я смотрю, как капля скользит по моему запястью, и моё сердце подскакивает к горлу. Она впитывается в мою кожу. И исчезает.

Чёрт возьми.

Я смотрю на бутылку, вспоминая слова, которые были нацарапаны на мне: «УБИРАЙСЯ, СУЧКА». Это была Эви. Она сделала это. Это её вина. Угрозы, пляж… Всё это указывает на смерть Селесты.