Улица без радости

Дневник: женщины

Это была бы совсем не французская война, если бы женщины не играли в ней важную роль. Во-первых, на самом деле все еще существовало французское гражданское население — не только иждивенцы военного и административного персонала, но и жены и дети торговцев и перевозчиков, врачей и школьных учителей, всего около 80 000. Были тысячи людей, для которых «домом» были Сайгон или Ханой, Туран или Вьентьян, а не холодный туманный климат французской метрополии. Их дети были выносливыми предприимчивыми ребятами, которые пережили японские концлагеря в возрасте пяти-восьми лет, пережили атаки Вьетминя в 1945 и 1946 годах; ходили в школу, зная, что ручная граната может их покалечить на обратном пути, но которые все еще очень хорошо сдавали французские конкурсные экзамены и регулярно выигрывали французские ежегодные чемпионаты по плаванию среди учеников средних школ. В конце концов, в Индокитае можно плавать круглый год, а во многих школах Франции нет зимних бассейнов.

В стране, где полигамия была легальна (она была отменена на бумаге в 1958 году) общий подход к женственности и сексу отличается от обычаев западных стран. Существование легкого секса рассматривается всеми как нечто само собой разумеющееся и поэтому, по мнению некоторых, он представляет гораздо меньшую проблему, чем в большинстве других стран. Например, у входа в Женскую пагоду возле Большого озера в Ханое размещен плакат с довольно недвусмысленным содержанием: «Это официальное запрещение всем влюбленным приводить в этот храм своих подружек, чтобы устраивать тут шумное веселье. Это священное место».

Этим он отличается от предупреждающих плакатов, которые я видел в мэрии Манилы во время своей предыдущей поездки, один из которых гласил: «Пожалуйста, сдайте свое оружие охраннику при входе», а на втором было написано: «Никакие агенты, брокеры, посредники и факторы не допускаются в помещение мэрии».

Этот подход нашел свое отражение даже в правительственном информационном бюллетене «Вьетнам-Пресс», северное издание которого, по крайней мере, еще не было заражено осквернением высокой морали, которое обрушилось на Сайгон в последующие годы. Во всяком случае, его составитель сообщений разработал свой собственный классический стиль, чтобы сообщать о неблагоприятных событиях в любовной жизни города.

Заголовок: «Дорогая, ты предпочитаешь любовь или деньги?»

Заметка: «Мистер Цао Ван Хоп, 50 лет, заявил сегодня утром полиции, что госпожа Нгуен Тхи Сюань, которая провела с ним ночь в отеле, воспользовалась его сном, чтобы украсть у него 5000 пиастров. Полиция проводит расследование».

Заголовок: «Больше его не любили...»

Заметка: «Господин Нгуен Тен Туат зверски избил госпожу Нгуен Тхи Нинь, свою любовницу, которая отказалась заняться с ним любовью».

Заголовок: «4300 пиастров в обмен на жену»

Заметка: «Эта забавная история произошла с 49-летним китайцем Сун Пьех Сангом, чья новая жена ушла от него в бордель, где он ее и обнаружил. Господин Санг подал в полицию жалобу, поскольку управляющий борделя теперь требует у него 4300 пиастров в обмен на жену».

Французская армия, как и все остальные армии в мире, должна была внести свой собственный вклад в любовную жизнь страны, но вероятно, более причудливым способом, чем любая другая армия.

Во-первых, существовало такое священное учреждение французских колониальных войск, как B.M.С. Первоначально эти три буквы означали Bataillon Médical de Campagne (медицинский полевой батальон), но по ходу дела, они перешли к другому учреждению, французское название которого - Bordel Mobile de Campagne, или мобильный полевой бордель. На протяжении многих лет вопрос о том, следует ли упразднять этот институт, находил сторонников обоих точек зрения. С отрицательной стороны, аргумент, который используется против любого вида легализованной проституции — это, в основном, аморально и не сокращает венерические заболевания.

С другой стороны — и до сих пор, по крайней мере во французской армии, эта точка зрения выдерживала все нападки — мобильный полевой бордель имеет те преимущества, что обеспечивает солдатам контролируемую сексуальную разрядку, тем самым сокращая дезертирство, изнасилования несчастных девиц из окружающего гражданского населения, а также венерические заболевания, поскольку и солдат, и девиц из B.M.C. регулярно проверяют. Что касается вопроса о безнравственности, то девицы сами являются добровольцами, обычно из племени улед-наиль из Константины, красивые женщины которого сделали вековой традицией служить проститутками по всей Северной Африке, пока не соберут достаточно денег себе на приданое. Получив приданое, они возвращаются в дом, селятся с парнями из своей деревни и с тех пор становятся преданными матерями.

Я помню, как служил в марокканской дивизии, в которой было подобное учреждение и поэтому вызывала зависть соседних американских частей. Более того, поговаривали, что покойный генерал Паттон, всегда понимавший нужды своих войск, охотно бы согласился поэкспериментировать с этой идеей, но в конце-концов отказался от нее, когда ему дали понять, что шум, произведенный возмущенными женами и матерями Америки, вероятно, приведет к галдежу в Конгрессе, и тем самым продлит войну на несколько месяцев.

В Индокитае B.M.C. действовали на удивление хорошо и приятной переменой в однообразии армейского конвоя становилось внезапное появление 2,5-тонного грузовика, с сидящими в кузове улед-наиль, в их ярко раскрашенных алжирских одеяниях, выкрикивающих шутки в адрес солдат.

Мобильные полевые бордели двигались с подразделениями в зонах боев — если уж на то пошло, весь Индокитай был зоной боев — и некоторые из девушек героически погибли, выполняя обязанности медсестер под огнем. Конечно, их присутствие отравляло жизнь женщинам-военнослужащим — как выражались некоторые шутники, потому что они составляли «недобросовестную конкуренцию» - и вообще, французская армия в Индокитае держала их в значительной степени вне поля зрения американских газетчиков и официальных лиц.

«Вы только представьте себе, какой будет вой, если какой-нибудь болтун выступит с заявлением о том, что американские средства идут на содержание борделей для французской армии» - сказал один полковник. Как бы то ни было, девушки не стоили армии ни копейки, поскольку мужчины платили им (по стандартным тарифным ставкам) за их «услуги».

Был однако, один случай, когда две девушки из B.M.C. чуть не получили Военный крест за службу, выходящую за рамки служебных обязанностей. Это произошло в Лайтяу, французской авиабазе в 200 милях в тылу коммунистов, где два французских батальона продержались, окруженные Вьетминем, больше года. Однако дальше к северу от Лайтяу был крошечный взводный аванпост в Цинхо, который прикрывал один из путей подхода к самому Лайтяу.

Когда по воздуху был переброшен в Лайтяу мобильный полевой бордель, лейтенант Лоран, высокий красивый мулат с Мартиники, совмещавший обязанности офицера артиллерийского центра управления огнем и «офицера по поддержанию морали» авиагруппы, почувствовал, что люди в Цинхо вполне заслужили свою долю земных радостей, но до аванпоста можно было добраться только по ненадежной 30-мильной тропе в джунглях, на которой легко можно было попасть в засаду Вьетминя. Лоран созвал девушек, объяснил им ситуацию — и попросил двух добровольцев, отправиться в поход с эскортом из пехотинцев-коммандос. Не колеблясь, несколько девушек вызвались добровольцами, и две из них были отобраны. Они ушли вместе с отрядом коммандос, одев ботинки и камуфляжную форму, но со своими развевающимися одеждами в рюкзаках и преодолели 30 миль в мучительном 48-часовом марше.

Они действительно попали в засаду на обратном пути — возможно, Вьетминь тоже хотел получить свою долю — но вели себя под огнем также хладнокровно, как и бывалые солдаты, и вернулись в Лайтяу под радостные возгласы гарнизона. Лоран написал два представления для девушек и переслал их в Северную штаб-квартиру в Ханое. Но Ханой, помня о том, какой колорит этот эпизод придаст нашему «крестовому походу», недвусмысленно сказал Лорану, что награждение этой пары медалями будет «неподходящим» на данный момент. Мы все были очень разочарованы, так чувствовали, что девочки их точно заслужили.

В злополучной крепости Дьенбьенфу также был мобильный полевой бордель и девушки тоже выступили в роли вспомогательных медсестер, не получив однако такой славы, как доблестная французская медсестра Женевьева де Галлар-Тарро. Но многие солдаты раненые в бою, никогда не забудут мягкого прикосновения маленькой коричневой руки или гортанного французского языка маленьких улед-наиль, совершавших обход в аду подземных перевязочных пунктов.

Остается только гадать, перевесил ли элемент «порока», который они добавили к войне, элемент женственности и даже человечности, который они же добавили к ней. Официальная история не любит грязных героев и еще менее грязных героинь, но я со своей стороны, надеюсь, что в тот день, когда будет закончена последняя война и будут написаны истории всех войн, небольшая научная сноска будет, по крайней мере, зарезервирована для девушек из мобильных полевых борделей.

На другом конце шкалы находились 73 известные французские проститутки, проживающие в Индокитае, главным образом, в Сайгоне, доступные только богатым бизнесменам, старшим офицерам, пилотам авиалиний и другим лицам со средствами или связями (пилоты авиалиний с их доступом к долларам и золоту Гонконга считались особенно привлекательными). Они были занозой в боку французской армии многие годы, но их связи сделали их довольно неуязвимыми для официальных преследований — по крайней мере, до прибытия маршала де Латтра де Тассиньи.

Наделенный как военными, так гражданскими полномочиями, де Латтр решил произвести полную зачистку французских проституток. В течении короткого времени он подписал приказы об их высылке, несмотря на страстные просьбы влиятельных людей по всей общине. Де Латтр стоял твердо как скала. Но однажды начальник разведки де Латтра, который был в командировке за пределами Индокитая, ворвался к нему в сильном волнении:

- Мой генерал, вы просто не можете так со мной поступить!

Ледяной взгляд де Латтра заморозил бы и более храброго человека.

- А почему бы и нет, скажите на милость?

- Потому что все они на жаловании у разведки!

P.S. Их все-таки выслали, но постепенно, чтобы расстроенный начальник разведки мог заменить своих очаровательных оперативников «местными талантами».

Коммунистическая пропагандистская листовка, находящаяся в моем распоряжении, обвиняет 60 французских солдат в изнасиловании 700 женщин за один день. В среднем, на одного солдата приходится одиннадцать женщин. Какой комплимент сделал французскому мужеству враг!

Подобно всем современным армиям, во французской армии служат женщины-солдаты, называемые PFAT (женский личный состав армии), со стандартными проблемами и шутками, которые они вызывают. К 1954 году в общей сложности 2000 женщин служили в французских наземных силах в Индокитае, вдобавок 120 служили в ВВС и 30 в военно-морском флоте. Еще 470 женщин, из жен военного или гражданского персонала в Индокитае, были набраны на месте.

Назначенные в индивидуальном порядке или в составе очень небольших подразделений в различные штабы, даже в зоне боевых действий, они выполняли свои обязанности чрезвычайно хорошо, несмотря на убийственный климат, часто выполняя работу, которая была столь же опасна как работа любого мужчины. Почти сто из них были убиты в бою.

Среди женщин как группы, одной из самых уважаемых были водители санитарных машин. Как правило, родившиеся в конце двадцатых или начале тридцатых годов, эти девушки забирали своих раненых в самых тяжелых боях, несмотря на тот факт, что Вьетминь часто специально выбирал машины с красным крестом в качестве мишени. Алина Леруж была одной из самых известных, в нескольких случаях, она на своей американской санитарной машине она мчалась через свои и вражеские позиции, чтобы забрать раненых, попавших в засаду.

Еще одна женщина, которая произвела сильное впечатление, была капитан Валери Андрэ, доктор медицины, командир десантников и пилот вертолета. Пилотируя свой собственный маленький вертолет «Хиллер» (многоцелевой легкий вертолет Hiller OH-23 Raven корпорации Hiller Helicopter Inc. - прим. перев.) она спасла 67 человек из тыла коммунистов. Будучи не только пилотом, но и доктором медицины, она спасла жизни десяткам мужчин, оказав им экстренную помощь, прежде чем доставить их в госпиталь.

Еще одной девушкой из элитной группы IPSA – я уже не помню значения всех аббревиатур французского «алфавитного супа», который столь же разнообразен, как и его американская разновидность, но IPSA имели какое-то отношение к службе авиамедсестер — была Пола Дюпон д´Изиньи, высокая женщина с огромными темными глазами, с волосами, собранными в тугой пучок и предпочитающая потрепанную зеленую полевую форму более элегантной тропической униформе (Пола Бернар, оставившая замечательные мемуары «Лотос, опиум и кимоно. Прим. перев.). Она, как и многие другие в этой области, была «выпускницей» французского Сопротивления и нацистского лагеря смерти; как и капитан Андре, была летчиком (авиамедсестрой – прим. перев.) и парашютисткой, с 4200 часами налета, тридцатью боевыми вылетами и достаточным количеством медалей за храбрость, чтобы пройти путь офицера регулярной армии от военной академии до отставки в чине генерала: Военный крест за Индокитай, с двумя пальмовыми ветвями, Военный крест 1939-1945 с одной пальмовой ветвью и Орден Почетного легиона за воинскую доблесть. (Бронзовая пальмовая ветвь крепится на ленту французского Военного креста при объявлении в приказе по армии. Прим. перев.)

Были и другие категории девушек-солдат, чья служба, хотя и менее эффектная, была столь же важной. Такой была работа укладчиц парашютов воздушно-десантных частей. Там, в адской жаре парашютных сушилок, каждая команда из двух девушек укладывали по одному парашюту каждые семь минут. Большинство девушек сами были парашютистками — вид спорта, который в последние годы привлекает во Франции немало женщин. (Французская фотомодель Колетт Дюваль уже несколько лет держит мировой рекорд в свободном падении среди женщин. Прим. автора).

Вспомогательные войска, набранные в самом Индокитае, часто представляли собой достойные восхищения типы, женщин с семьями, но служивших в армии в качестве офицеров или рядовых. Был один забавный случай, когда женщина завербовалась, чтобы быть рядом со своим мужем в Северном Вьетнаме. Благодаря обычным капризам военной бюрократии она оказалась медсестрой на окруженном аванпосте в тылу у коммунистов — в то время, как ее любимый муж занимался безопасной канцелярской работой в Ханое.

Но пожалуй, одним из самых трогательных примеров верности делу была мадам С. Седовласая, почти шестидесяти лет, она принадлежала к одной из влиятельнейших буржуазных семей Франции. Когда ее сына, пехотного лейтенанта перевели в Индокитай, она записалась в PFAT, чтобы быть рядом с ним и была назначена в Ханой директором родильного дома для армейских девушек, попавших «в беду». Их было не так уж много, но в любом случае, французская армия придерживалась реалистической позиции, что из девушки, беременной или нет, все равно получится хороший радист или секретарь-машинистка. Таким образом, в случае беременности девушек не увольняли, а просто отправляли на больничный на самом театре военных действий, чтобы после родов вернуть на действительную службу.

Миниатюрная и полная достоинства, в безукоризненно белой униформе PFAT, мадам С. носилась по улицам Ханоя на своем белом мотороллере, оживленно ведя свои дела в ожидании очередного отпуска сына. Ее сын, хотя и был, без сомнения, тронут этим крайним проявлением материнской заботы, чувствовал, что его мать определенно стесняет стиль его отпусков, и в свою очередь, искал любое назначение, которое бы позволило ему уехать как можно дальше от Ханоя, но безрезультатно. Когда виделись с ним последний раз, лейтенант С. был в Хайфоне, прятался за темными очками и просил всех друзей, пожалуйста, не говорить маме, что он проводит отпуск в другом месте.

Затем были женщины, которые были единственными в своем роде, такие как Брижит Фрианг, одна из гражданских репортеров Французской информационной службы. Брижит было чуть за тридцать. Она сражалась во французском Сопротивлении против нацистов, вытатуированный номер на ее предплечье свидетельствовал о ее знакомстве с концлагерем. В Индокитае ее репортажи о военных действиях были столь же хороши, как и репортажи лучших из репортеров-мужчин, в деловом описании военных ситуаций без излишней пышности и остроумия ее англосаксонских сестер.

Фотографии ее лица, покрытого дорожной пылью, никогда не появлялась в заголовках мировой прессы, но Брижит заработала в Индокитае свои крылья парашютиста и совершила несколько боевых прыжков с французскими десантниками, включая отчаянный прыжок 6-го колониального десантного батальона в Туле. И она последовала за 6-м батальоном в его мучительном отступлении пешком через высоты страны Тай, обратно к французским позициям, неся свой собственный рюкзак и стальной шлем, возвращаясь с миссии, которая в Соединенных Штатах (или Корее) принесли бы ей Пулитцеровскую премию за одну только физическую выносливость. Но в Индокитае это воспринималось как нечто само собой разумеющееся, исходящее от маленькой Брижит.

Безукоризненно одетая в черное тюлевое вечернее платье, Брижит Фрианг выглядела так, как должна была выглядеть любая девушка, за исключением ее серо-голубых глаз. Каким бы веселым ни был разговор, каким бы непринужденным ни был вечер, глаза Брижит, казалось, никогда не улыбались. Возможно, они все еще видели газовые камеры Берген-Бельзена, или десантников, повисших на колючей проволоке Туле.

Никто из тех, кто был в северном Индокитае, никогда не забудет Дунг (произносится как Зунг). Это была вьетнамская девушка из Тханьхоа, обладавшая, в отличие от большинства своих соотечественников, чрезвычайно статной фигурой. Ее карьера в Северном Вьетнаме была подобна карьере настоящей куртизанки эпохи Возрождения или старого китайского двора.

После нескольких романов со все более старшими офицерами, она, наконец, стала maîtresse-en-titre (официальной любовницей) одного из региональных командующих, и вскоре ее растущее богатство стало показывать степень ее столь же быстро растущего влияния. Вскоре стало известно, что никто не может быть повышен без ее согласия, или по крайней мере, что она может эффективно блокировать или задерживать продвижение того, кто ей не нравится. Разъезжая на «Пежо» с откидным верхом, владея собственной современной виллой, Данг также имела «пропуск вежливости» на таможенном посту аэропорта, что позволяло ей участвовать в оживленной торговле валютой и золотом с Гонконгом.

Каждый день после обеда она устраивала собрание двора у бассейна в своем изумрудно-зеленом купальнике, осыпая милостями атлетически сложенного сержанта-десантника, который выполнял обязанности охранника бассейна. Когда срок службы генерала подошел к концу, он умолял ее вернуться с ним во Францию (тем более, что она родила ему маленькую дочку), но Дунг отказалась. В Индокитае она была кем-то, во Франции она была бы просто любовницей генерала без командования.

Дунг осталась в Индокитае, бережно перенося по мере ухудшения ситуации все свое имущество в Южный Вьетнам и отбирая себе новых покровителей с равным успехом. Вскоре после прекращения огня ее видели с американским полковником из Консультативной группы по оказанию военной помощи США (MAAG). Ее вилла в Сайгоне была еще более роскошной, чем та, которой она владела в Ханое и французский генерал умер в Париже, так больше ее и не увидев.

В 1957 году, в Сайгоне, в знаменитом китайском ресторане «Арк-ан-Сиэль» («Радуга») я снова встретил Дунг. Она сидела в кабинете, в переливчатом зеленом платье с очень высоким воротником, подчеркивающем изящную линию ее шеи. Она все еще была красива, хотя возможно, и не так свежа, как в ее дни в Ханое, и улыбалась своему собеседнику, смуглому, крепко сбитому мужчине.

- Что же, она снова сменила покровителей, - заметил мой вьетнамский друг. - Этот парень — большая шишка в одной из американских инженерных фирм, выполняющих здесь многомиллионный контракт. Интересно, что она теперь получает на халяву? Тот полковник, с которым она была, едва не разорился из-за нее.

Ее глаза на мгновение встретились с моими, когда я проходил мимо. Очевидно, она изо всех сил пыталась вспомнить, где она видела меня раньше. Но Ханой был давно и много мужчин назад.

Другой проблемой, которая преследовала французскую армию в Индокитае, были местные гражданские жены солдат и жены местных солдат, служивших во французских частях. В последнем случае, состояние партизанской войны, царившее по всей стране, часто подвергало их репрессиям коммунистов, а боевой дух людей снижался из-за страха, что их семьям может быть причинен вред в их отсутствие. Эта проблема частично решалась путем создания camps des mariés, поселков для местных иждивенцев либо внутри, либо рядом с французской армейской базой, где семьи будут жить под защитой близлежащих армейских частей.

В других случаях жены и дети французов, североафриканцев или сенегальцев просто путешествовали вместе с частью, по старой традиции лагерных спутников и разделяли судьбу части, к добру или к худу. Здесь, опять же, такое решение могло сработать хорошо или катастрофически. Некоторые офицеры считали, что человек, у которого в форте есть семья, не может позволить себе сбежать; поэтому он будет стоять и сражаться, потому что от него зависит выживание семьи.

С другой стороны, известны многочисленные случай, когда congaï — наложница, гражданская жена — была «подсадной уткой» Вьетминя, для шпионажа за операциями французов. В некоторых случаях такие женщины даже совершали диверсии или успешно открывали ворота форта. Не менее трети всех постов, которые были успешно уничтожены Вьетминем, вначале пали жертвой удачного акта предательства или диверсии.

Но на такие единичные случаи были тысячи вьетнамских девушек или женщин из племен горцев, которые оставались верны французским мужьям, невзирая на последствия, которые в одних случаях означали смерть, а в других — социальный остракизм своих соотечественников. Была история Крей, багнарской жене Рене Рессена, командира коммандос, которая бросилась, чтобы закрыть его от автоматной очереди; еще была принцесса Тай, первая жена моего друга Л., французского антрополога, которую Вьетминь взорвали ручными гранатами, за то что она отказалась выдать убежище своего мужа, после того как коммунисты вторглись на территорию племени.

Я также помню поездку на комфортабельном универсале на мыс Сен-Жак, в Южном Вьетнаме, с майором Т., приятным на вид веселым южанином-французом. Это была обычная инспекционная поездка по недавно отстроенному шоссе Сайгон — мыс Сен-Жак, теперь столь же мирному, как если бы войны никогда и не было. Когда проезжали через деревню Бэндинь, Т. притормозил у крошечного кладбища, где несколько христианских крестов стояли незаметно в стороне от других могильных холмиков. Он вышел, и я увидел, как он пытается найти дорогу среди спутанных сорняков на этом кладбище, которое, очевидно, оставалось без присмотра в течении нескольких лет. Наконец он нашел то, что искал; он наклонился и осторожными движениями начал очищать от сорняков крест, простой деревянный крест, побелка которого, казалось пострадала от непогоды. Мне показалось, что это обычная могила французского солдата, и я подумал, что это мог быть один из его людей, который здесь умер и чью могилу он вдруг вспомнил.

Но когда я подошел ближе, то смог прочитать надпись на кресте: «Кристина Т., погибла за Францию, 13 февраля 1948 года», и я увидел, как слезы свободно текли по щекам майора Т.

Он был командиром конвоя, направлявшегося из Сайгона на мыс Сен-Жак, и его жена, как многие другие, долгие годы просидевшие взаперти в Сайгоне, и тосковавшие по пляжам и морскому бризу мыса, умоляла взять ее с собой.

- В конце концов, это была всего лишь короткая поездка, - сказал мне Т., - и в предыдущих поездках вообще ничего не происходило, я не видел причин, по которым не мог бы взять ее с собой.

И действительно, путешествие проходило без приключений, пока они не оказались почти в видимости мыса, недалеко от рыбацкой деревушки Бэндинь. Именно там конвой попал в хорошо подготовленную засаду. Кристина Т. была ранена первой же пулеметной очередью и умирала, в то время как муж вытащил ее из джипа в ближайшую канаву.

- И знаешь, что она мне сказала? Не беспокойся обо мне, дорогой. Я все равно не должна была быть здесь с тобой. Просто делай свою работу, как будто меня здесь нет. Как женщина, неожиданно зашедшая в кабинет к мужу.

- И, конечно, я был нужен моим людям. Ну, из засады мы выбрались благодаря взводу бронемашин с мыса Сен-Жак, которые услышали шум и пришли нам на помощь. Но для Кристины все было слишком поздно; когда я вернулся к ней, она была мертва. Мы решили похоронить ее здесь, в Бэндинь, рядом с мысом Сен-Жак (мыс Вунгтау — прим. перев.), который она так хотела увидеть. Ей никогда не нравилась атмосфера Сайгона.

Мы снова покатили в нашем сверкающем универсале. Бэндинь лежала совершенно спокойно под жарким полуденным солнцем, выглядя таким же невероятным местом для засады, как пригород Лонг-Айленда.

- Видимо, это последний раз, когда я увидел Кристину — сказал майор. - После двадцати лет в Индокитае, я покидаю его в следующий понедельник, навсегда.

Он закурил сигарету «Голуаз Блю», затянулся едким дымом и ни разу не оглянулся.