Уличные песни

Зима еще будет, зима наступает,

И скоро просторы закроет метель,

А я по деревьям, по крышам шагаю,

Звенит, нарастая, повсюду капель.

А что же случилось, что так повернулось?

На каждый вопрос существует ответ.

А просто сегодня ты вдруг оглянулась,

Когда я упорно смотрел тебе вслед.

Зима еще будет, зима наступает,

Лежит у обочин нетающий лед,

А я вдоль бульваров зеленых шагаю.

Весна в моем сердце, ликуя, поет.

А что же случилось, что так обернулось,

С чего беспричинно я счастлив и рад?

А просто при встрече ты чуть улыбнулась

Поймав мой несмелый, но пристальный взгляд.

Ах, этот запах сирени!..

В парке с подругой иду.

Вечер спустился весенний.

Места себе не найду.

  «Милый, гляди веселее!» —

  Просит подруга моя.

  «Что же…» Но вдруг на аллее

  Старая встала скамья.

Здесь, здесь, здесь, здесь!..

Тоже был запах сирени.

Здесь, здесь, здесь, здесь!!.

Были такими же тени.

Здесь, здесь, здесь, здесь!!!

Здесь обнимал я колени

Той дорогой, что навеки чужой

Стала в тот вечер весенний.

Чувством тоски и тревоги

Душу сковала скамья.

Стали свинцовыми ноги,

Сдвинуть не могут меня.

  «Милый, скажи, что случилось?

  Слезы вот-вот потекут,

  Вон карусель закружилась.

  Мимо всё пары идут…»

«Что-то сегодня мне скучно,

Знаешь, пойдем по домам».

Плачет подруга беззвучно,

Верит — не верит ушам,

  Тянет: «Походим немного…»

  Счастье мне взглядом суля.

  «Милая, к счастью дорогу

  Прочно закрыла скамья».

Здесь, здесь, здесь, здесь!..

Тоже был запах сирени.

Здесь, здесь, здесь, здесь!!..

Были такими же тени.

Здесь, здесь, здесь, здесь!!!

Здесь обнимал я колени

Той дорогой, что навеки чужой

Стала в тот вечер весенний.

Той дорогой, что навеки чужой

Стала порою весенней.

У меня весенняя распутица.

Мне капель навылет целит в грудь.

В волосах твоих легко запутаться,

А в глазах так просто утонуть.

Много дней позёмки да метели

Заметали душу, как могли,

Занесли отдушины и щели.

На года сугробы намели.

И под фугу вьюги монотонной,

Залегла душа в анабиоз.

Всюду белый наст плитой бетонной

Да жестокий, как садист, мороз.

Но теперь весенняя распутица,

И капель изрешетила грудь.

Так позволь мне до конца запутаться

И бесповоротно утонуть.

Вот и снова весна.

Мне девчонка одна,

Проходя, улыбнулась мило.

Неужели она,

Как и эта весна,

Простучит каблучками мимо?

На пороге апрель,

Отзвенела капель

Ксилофонной музыкой встречной.

Неужели апрель

Не растопит теперь

Слой в душе мерзлоты вечной?

Ты пришла, пора надежд неясных,

Чтобы выдать маленький аванс

На рожденье чувств больших и властных.

Так постой! — мне тоже нужен шанс.

Дальше — лета жара,

Тонкий звон комара…

Там, глядишь, и жара спала…

Пусть у летней поры

Есть избыток жары,

Только всё же тепла мало.

Погоди же, весна!

Мне девчонка одна,

Проходя, улыбнулась мило.

Неужели сейчас,

Как и множество раз,

Ты опять проспешишь мимо?

Ты пришла, пора надежд неясных,

Чтобы выдать маленький аванс

На рожденье чувств больших и властных.

Так постой! — мне тоже нужен шанс.

Цыган костер разводит

Перед шатром своим.

Цыган Марию любит,

Но нет цыганки с ним.

  Повел цыган однажды

  Коней на водопой.

  Подсел к костру Марии

  Пришелец молодой.

Что ж ты, подруга-гитара,

Песен своих не поешь?

Чем же мы были не пара,

Чем же я был не хорош?

  Вместе делили невзгоды,

  Вместе по свету брели.

  Сколько в счастливые годы

  Вместе костров разожгли!

Как солнышко пригрело,

Костров растаял дым.

Ушла, ушла Мария

С пришельцем молодым.

  Сидит цыган уныло,

  Потупив молча взор,

  И, тихо догорая,

  Погас его костер.

Сердце, желая покоя,

Выйти спешит из игры.

Только опять над рекою

Табор поставил шатры.

  Вот уж костер полыхает,

  Кто-то гитару берет,

  Вот уж, плечами играя,

  С бубном цыганка идет.

Я искал тебя по свету,

Видел разные края.

Но тебя повсюду нету,

Сербияночка моя.

Где ты ходишь, где ты бродишь,

Взглядом огненным дразня?

Пузырьки в кармане носишь —

Хочешь отравить меня.

Нет души, нет больше тела,

Ничего нет у меня.

Пузырьки лежат без дела,

Но навек отравлен я.

(Чаво! Позолоти ручку! Всю правду скажу:

Что есть, что будет, чем сердце успокоится…)

Чаво, чаверо, да, иди погадаю.

Бубновый король, погоди, не спеши.

Что ждет тебя завтра, по картам узнаю,

Что будет с тобою, скажу от души.

Напрасно цыганку ты слушать не хочешь,

Напрасно поверил капризной судьбе.

Сейчас ты веселый, в глаза мне хохочешь —

Беда уж неслышно крадется к тебе.

Чаво, видишь карта к большой перемене,

Пить горькую чашу тебе суждено —

Бубновая дама в коварной измене

Твои интересы забыла давно.

К другому приходит, целует другого,

С тобою для вида играет в любовь.

Удар тебе будет от слова дурного.

Огнем запылает, вскипит твоя кровь.

Не веришь — не надо, счастливый, влюбленный.

Тем лучше… Не мучай себя, не неволь.

Ведь ждёт тебя скоро дом, что ли, казенный,

Чаво, чаверо, да! бубновый король…

Только табор уснет под луною,

Дым последний в поля уплывет,

Я тихонько гитару настрою,

И печаль моё сердце проймет.

Табор в путь соберется к рассвету

И пойдет за кибиткой опять.

Будет снова скитаться по свету,

Будет счастье повсюду искать.

Счастье мне только раз улыбнулось,

Близко только лишь раз подошло,

Это счастье звалось Мариулой,

Но ушло, словно солнце зашло.

Отдала золотые рассветы

И весенних полей изумруд,

А взяла золотые монеты…

Только люди чего не наврут!

Эх ты, долюшка, доля цыганская!

Как прожить, никого не любя?

Эх, привольная степь молдаванская,

Исчертили дороги тебя.

В холод, зной и лихое ненастье

Я тебя на дорогах искал, —

Где ты бродишь, цыганское счастье?

Я твой след навсегда утерял.

Вот уж и скрылось,

Вот и прошло,

Может быть, просто не сбылось, —

Счастье нам снилось,

Счастье звало,

Счастье к себе нас манило.

Счастье нам снилось,

Счастье звало,

Счастье к себе нас влекло.

Молоды были,

Дали звали,

Жадно мы счастье искали,

Много отдали,

Мало взяли,

В поисках очень устали.

Много отдали,

Мало взяли,

Счастья нигде не нашли.

Время проходит,

Время летит.

Мало о том мы жалеем.

Вера подводит —

Всё впереди

Всё еще сделать успеем.

Вера подводит

Все впереди,

Счастье успеем найти.

Вот уж и скрылось,

Вот и прошло,

Может быть, просто не сбылось, —

Счастье нам снилось,

Счастье звало,

Счастье к себе нас манило.

Счастье нам снилось,

Счастье звало,

Счастье к себе нас влекло.

Я видел грустный сон вчера,

Мне снилась прежняя пора,

Хоть с той поры прошло немало лет.

Теперь, по правде говоря,

Я срок кончаю в лагерях,

И больно мне глядеть на белый свет.

Я молод был, веселым слыл,

Стаканом тонким водку пил.

Все было побоку, все было нипочем.

Вокруг подруги и друзья,

И вдруг по черепу меня

Из-за спины с размаху кирпичом.

Он был, как гром, он был, как снег,

Он был нелеп, как в церкви смех,

Тот самый крик: «Держи его — он вор!»

Я сытым был, одет, обут,

Но тут берут, ведут в нарсуд,

И держит речь суровый прокурор.

Ты шел — дорог не разбирал,

Лез напролом, бил наповал,

Жизнь прожигал, бездумно веселясь.

Ты жил взаймы, брал в долг, смеясь,

И как ни мыть — навеки грязь.

Пришла пора — плати по векселям.

Снова дождь, и крыши мокнут, мокнут,

Плачут, слез не вытирая, наши окна.

Встал барак на месте необжитом,

И людьми, и Богом позабытом.

И для многих это не впервые,

И стоят на вышках часовые.

Вот опять конвой проходит зоной

И ползет по вязкой глине мухой сонной.

Неспроста надели вы, ребята,

Эти мокрые казенные бушлаты,

Неспроста вам не уйти из зоны,

Где ваш дом, где милые, где жены?

Где-то там, за проволокой колючей,

Где-то там, где не свисают тучи,

Где не льют потоки проливные,

Не торчат весь день на вышках часовые.

Где-то там, лежит чудесный город.

Он объятья нам свои раскроет скоро,

Он нас встретит солнечными днями,

Он расстелет пляжи перед нами.

Ох, не надо, не травите, братцы.

Никогда звонка нам не дождаться.

Дождь бушлатом мокрым лёг на зону,

Студит тело, давит душу, глушит стоны.

Я был тогда совсем еще мальчишкой,

Но было то уже не баловство.

Увлекся не футболом и не книжкой,

А полюбил до смерти воровство.

И в первый раз соседка говорила,

Жестокие слова произнесла:

Ну как, скажи, земля тебя носила,

Зачем такого мама родила?!

Кабаки, хавиры и малины —

В общем, всю дорогу на хмелю.

Поезд мчал, и путь казался длинным

В жизни той, которую люблю.

Ах, как меня по свету колесило,

А за спиной кляли мои дела:

Ну как, скажи, земля тебя носила,

Зачем такого мама родила?!

Но судьба под корень подкосила,

Жизнь прожить по вкусу не дала:

Нанесла удар со страшной силой —

За решетку скоро упекла.

Мне дождичком окошко замутило,

И брань, что слышал, в памяти всплыла:

Ну как, скажи, земля тебя носила,

Зачем такого мама родила?!

Вот и всё, и приговор зачитан,

В душу вполз, как уж, холодный страх.

Путь мой в годы срока пересчитан

И закончен в дальних лагерях.

Я больше скрыть отчаянье не в силах.

Куда же ты, дорожка, завела?

Ну как, твержу, земля меня носила,

Зачем ты меня, мама, родила?!

Нам пора была в жизни дана —

Той поры никогда не вернуть —

Голова была дыму полна,

А в душе колобродила муть.

Но нельзя быть всегда молодым,

Так извечно судьбой решено.

Время выдуло начисто дым,

Ну, а муть поосела на дно.

Друг сегодня сказал мне: «Пойдем!»

(Друга я не видал столько лет!)…

«Нашу дружбу мы белой прильем,

Нас в похмелье застанет рассвет»

Не могу стариной не тряхнуть.

Всё мне побоку, всё трын-трава.

Всколыхнулась вся старая муть,

Задымилась моя голова.

Забыты слова все, напевы забыты.

Вам, радости песни, вовек не звучать.

Забыты навеки. Мой голос пропитый

Веселую песню не в силах начать.

Мы были друзьями, и все так считали,

И не было в мире надежней друзей.

Мы вместе сносили беду и печали,

Но знали немало и радостных дней.

Любовь к нам пришла. Мы одну повстречали.

Бывают на свете такие дела.

Мы оба любили, и оба страдали.

Она, так уж вышло, меня предпочла.

Мы были друзьями, и все так считали,

И радость и горе, жару и мороз —

Всё вместе делили, за всё отвечали,

Но что-то случилось — он сделал донос.

Был суд по доносу. Меня осудили.

Пять лет бесконечных, как ужас, прошли.

А там, на свободе, те счастливы были.

Нет дружбы на свете, нет в мире любви.

Нет в мире любви, как нет дружбы на свете,

Но есть еще водка, найдется морфин.

Жизнь — это дороги, в лицо встречный ветер.

Дорогой своею бреду я один.

Случилось так, что в годы молодые

Я мир открыл, я в мир вошел иной.

И хоть сейчас виски совсем седые,

Навек отравлен жизнью я блатной.

Я всё узнал — налеты и малину.

Кружилась бешено шальная карусель.

И сколько раз домашнюю перину

Менял я на казенную постель.

И боль разлук узнал я очень рано.

И мне не счесть понесенных потерь…

В душе саднит, не заживает рана,

Хоть боли я не чувствую теперь.

Я злыми взглядами, как проволокой колючей,

Себя и мир свой нелепо оградил.

Но мир другой — он тоже был не лучше.

Я скоро срок по новой подхватил.

И вот сижу, хлебнуть успевши пенки,

И головы мне, я знаю, не сносить.

Но мне плевать, когда стоять у стенки

И что об этом станут говорить.

Там жизнь взошла и юность колосилась,

И начиналась зрелость, но потом…

Как приговор какой-то темной силы

Висит на нем, что продан будет дом.

Тот старый дом, наверно, станет сниться —

Гнездо, что свито дедом и отцом,

Где мать ждала — в тревогах вечных птицей

За нас больших шальных своих птенцов.

Мне звонкую калитку не потрогать

И больше никогда не увидать —

Спешит, слегка хромая, батя строгий,

В глазах бесята. Чуть отстала мать.

И не услышать лай, сперва сердитый,

Потом смущенный и уже не злой.

И не пробраться в сад, где ветви свиты,

И яблони мне руки тянут — свой.

Последний раз дверь заперта за нами.

Оставлен стол, комод, сундук, кровать…

Нет, не легко своими же руками

Свое гнездо чужому отдавать.

Мы разбредемся, молча глядя в землю,

Чтоб больше не сойтись на месте том,

Где, зову чувств и совести не внемля,

Мы предали тебя, отцовский дом.

Всё позабуду, всё изгладят годы,

Но знаю, что остался навсегда

Щемящий звук калиточной щеколды,

Который дом послал нам вслед тогда…

На степном полустанке небо, солнце и ветер…

Там в июне зачахнет, пожелтеет трава.

На степном полустанке и разлуки, и встречи,

И счастливые речи, и печали слова.

Как вагоны составов, дни бежали за днями,

Как составы, привычно проходили года.

И дремал полустанок под крутыми холмами,

Но однажды без стука там явилась беда.

Но однажды ростовский скорый поезд промчался,

Как обычно, в пять двадцать, и растаял вдали,

А на рельсах горячих неизвестный остался.

Его вскоре случайно при обходе нашли.

Как он здесь очутился в пиджачишке потертом?

То ли добрая воля, то ли злая рука?

Но лежал он на рельсах, на сто сорок четвертом,

Весь искромсан, истерзан, не опознан пока.

На степном полустанке всё составы, составы…

Дни промчались за днями, траур сняла вдова.

Погребли и забыли — ни почета, ни славы,

Лишь дождем запоздалым прошумела молва.

На степном полустанке вновь густые туманы,

След последний замыла дождевая вода.

На степном полустанке лишь холмы-великаны

Знают страшную правду, но молчат, как всегда.

Мы сели в поезд, чуть на свет явившись.

Билет вручен нам матерью с отцом,

Чтоб, шар земной слегка исколесивши,

В последний раз сойти в конце концов.

Вот поезд мчит, мелькают дни за днями.

Из-под колес искрит, а сверху — дым.

И широко раскрытыми глазами

По сторонам мы с жадностью глядим.

А поезд мчит, сквозь годы пролетая,

Все чаще, чаще, чаще стук колес.

И вот, вопросы мельче отметая,

Во весь свой рост встает один вопрос.

Как там, как там за станцией конечной?

Как там, как там — несется до небес.

Порасспросить бы где-то поезд встречный,

Но нет его — маршрут в один конец.

К чему терзать себя проблемой вечной?

Как ни крути — от факта не уйти!

А поезд мчит, до станции конечной

Остался крохотный отрезочек пути.

Позабросив дела и заботы,

И, казалось, уставши навек,

Без надежды и всякой охоты

Ехал к морю больной человек.

Ехал к морю без всякой охоты

Безнадежно больной человек.

Ну а море под солнцем вздыхало,

Обнимало, целуя волной.

В тихом воздухе радость витала.

Он, как в сон, погружался в покой.

Всё вокруг тихим счастьем дышало.

Он, как в сон, погрузился в покой.

И однажды, блестя чешую,

Вдруг русалка к нему подплыла,

Поманила поплавать с собою

И, смеясь, ему руку дала.

Предложила: «Поплавай со мною»

И, смеясь, за собой увлекла.

Пусть покажется вам диковинкой,

Но с тех пор он бежал ото всех,

Чтобы слушать над лунной тропинкой

Голос моря и ласковый смех.

Чтобы слушать над лунной тропинкой

Моря шум и русалочий смех.

И опять море берег ласкало,

Слало вздохи и шепот во тьму,

И русалка всё так же смеялась,

И опять приплывала к нему.

И русалка призывно смеялась,

И опять подплывала к нему.

Пара нежных существ, неразлучных,

Совершенно счастливой была

Близ людей равнодушных и скучных,

Но пора их, как видно, пришла.

Возле скучных людей и бездушных,

Только вскоре пора их пришла.

Тот же поезд, как рок неизбежный,

Человека обратно унес.

Стало море соленей, чем прежде,

Столько в нем было пролито слез.

Стало море соленей, чем прежде, —

От русалкою пролитых слез.

Счастье дразнит, но даться не хочет,

И не ждем мы от жизни утех,

Только слышим в бессонные ночи

Голос моря и ласковый смех.

Часто слышим в бессонные ночи

Моря зов и русалочий смех.

Бьёт о причал набегающий вал,

Тучи к востоку сгоняет.

Рвется из рук непослушный штурвал,

Пену на мостик швыряет.

Что ты решил, неразумный рыбак,

В хмурое утро такое?

Что не уснёшь на рассвете никак,

Или надумал плохое?

Вспомни вчерашний багровый закат,

Стой, пока жив, человече!

Слышишь, как чайки тревожно кричат?

Крик их — как гири на плечи.

Бросит он сети, не глядя, в баркас,

Даже воды не захватит.

Море подхватит баркас и тотчас

Влагой солной окатит.

Там, за кормой, на рассвете пустом

Встанет маяк неуснувший.

Там, за грядой, неприветливый дом,

Берег, давно обманувший.

В море уйдет на рассвете рыбак,

Боль за наколкою спрячет.

Только чудак и отшельник — маяк

Друга в тумане оплачет.

Ветер на крыльях принес

То, что давно отзвучало.

Видно, от стука колес

В памяти прошлое встало.

Вижу я наш батальон,

Слышу приказ — по вагонам!

Родина слала на фронт

Верных сынов легионы.

Так начиналась война

В том грозовом, сорок первом,

И напрягала страна

Все свои силы и нервы.

Сколько потом их прошло —

Лица, шинели, вагоны…

Вечным быльем поросло —

Серых солдат эшелоны.

Что твой растерянный взгляд

Ищет в толпе на перроне?

Может, твой бравый солдат

Рядом, в соседнем вагоне…

Кончились водка и чай,

Время расстаться влюбленным.

Стон над перроном —

«Прощай!» — Снова идут эшелоны.

К сыну старушка прильнет.

Спину обхватит руками.

«Время! — им скажет комвзвод, —

Поезд уже под парами».

Завтра в проигранный бой

Бросят нас прямо спросонок,

И полетит над страной

Медленный снег похоронок.

Времени ветер унес

То, что когда-то звучало.

Только от стука колес

В памяти прошлое встало…

Новый встает батальон.

Новый приказ — по вагонам!

Снова и снова на фронт

Мчатся, спешат эшелоны.

Он тяжело прыг-скок,

Костыль, нога — стук, топ,

Тревожным взглядом столики обводит,

И заросли виски,

И возле глаз мешки,

Кадык, как поршень, вхолостую ходит.

Вот подошел впритык,

Еш быстрей кадык.

Он кривит рот, трёт лоб, со свистом дышит.

И знаю, что сейчас

Уже в который раз

Одну и ту же формулу услышу

«Оставь 10 грамм, братишка,

Я после тебя допью».

Он пил бы не спеша,

Но запеклась душа,

И ходуном пошла грудная клетка.

И потому спешил,

И потому пролил,

К тому ж рука тряслась, как в шквале ветка.

И снова стук и топ,

И снова прыг и скок,

Тяжелый труд дает плоды не сразу.

Сквозь гам пивной и смрад,

Сквозь папиросный чад

Уж от стола в углу я слышу фразу:

«Оставь 10 грамм, братишка,

Я после тебя допью».

Он смят войны волной,

Едва лишь начал бой,

И обойден в награде шлюхой-славой…

И тут как ни крути —

Сошёл на полпути,

Когда фашист нажал под Балаклавой.

В подарок от врага

Горит-печёт нога,

Отнять последнюю хирург желает.

Боль сукой по пятам,

И просит он не сам —

Болезнь-палач под пыткой вынуждает:

«Оставь 10 грамм, братишка,

Я после тебя допью».

Иди сюда, герой,

Иди, садись со мной.

Ты заслужил покой души и тела.

А кто не так поймет,

Тому по хую в рот,

Чтоб не совали рыло в это дело.

И снова стук и топ,

И снова прыг и скок,

А на груди Звезда цветёт и рдеет.

Он выпьет, инвалид,

Он скажет, что болит,

И станет мир большой чуть-чуть светлее.

«Допей 10 грамм, братишка,

А я сейчас на двоих закажу!»

Под солнцем Юга много, много лет

Стоит в глуши наш странный санаторий.

На всем лежит горячий солнца след,

Им сожжены и горести, и горе.

С утра леченье, бескорыстный труд,

С обеда — то же, после — отдых, речи.

К тому ж разлуки не увидишь тут,

А только встречи, радостные встречи.

Но, может быть, невзгода принесет

Немного туч и вдруг погасит зори,

Но, может быть, разлука забредёт-придёт

В наш вечно солнечный счастливый санаторий.

Под вечер вынес поп глухой гармонь,

Он хоровод веселый собирает.

И не беда, что слишком часто он

Культяпки пальцев невпопад бросает.

Вот старый дед, певун, плясун и мот,

Ногой здоровой ринулся вприсядку.

Эй, расступись, наш маленький народ,

Незрячие, кончайте ваши прятки!

Потом отбой, слетает птицей сон.

Повис над нами серп луны всегдашний.

То сладкий вздох, то вдруг любовный стон.

И ни к чему ты нам, наш день вчерашний.

А утро вновь восторги принесет

И радость встреч, и ни крупицы горя,

Но, может быть, за облачко зайдет

Светило вечное, когда подует с моря.

Но, может быть, невзгода принесет

Немного туч и вдруг погасит зори,

Но, может быть, разлука забредет-придет

В наш вечно солнечный счастливый санаторий.

Трясется площадка, и стены дрожат.

Обида, скопившись, хлестнет через край.

И вот уже часто колеса стучат —

Прощай, дорогая, прощай.

Я жгу сигареты, одну за другой.

Давно, словно сахар, растаял вокзал…

Мчит скорый меня не к другой дорогой —

Я просто сейчас убежал.

Все тише плацкартный, сном зыбким объят.

Совсем уже рядом утерянный рай.

И только колеса стучат и стучат —

Прощай, дорогая, прощай.

Другой тебе даст и комфорт и уют,

Ему по заказу детей нарожай.

А мне пусть колеса с надрывом споют —

Прощай, дорогая, прощай.

Мой сын не родился — он смог бы понять,

А ты не поймешь, так хотя бы узнай —

Я просто хотел от себя убежать…

Прости мне, прости мне, прощай!

Соловки вы, Соловки,

Синие озера,

Голубые родники —

Прихоть фантазера.

Соловки вы, Соловки,

Нагрузили рюкзаки

И пошли беспечно топать

По лесам, каменьям, топям.

Соловки вы, Соловки.

Потянулись грибники

И пошли, пошли, пошли —

Под ольхой скелет нашли.

Что же так темно вокруг,

Тучи ли нависли?

Иль нерадостные вдруг

Навалились мысли?

Разошлись материки,

Но сошлись дороги.

Соловки вы, Соловки, —

Скиты да остроги.

Соловки вы, Соловки.

Чайки прокричали…

Край надежды и тоски,

Веры и печали.

В ту весну на Соловки

Тоже вышли грибники.

Не с лукошком, а с ключами,

И секира за плечами.

Ах, какие грибники!

На подбор здоровяки,

С топорами и ключами —

Палачи со стукачами.

«Соловки вы, Соловки,

Я вас не боюся.

Я три года отсижу

И домой вернуся.

Соловки вы, Соловки…»

Слышь, не надо, не с руки.

Помолчи, друг, не галди —

Не вернулся ни один.

Как на те на Соловки

Высылались кулаки,

Высылались комиссары,

Высылался млад и старый.

Вместе были, вместе выли,

Вместе гнус собой кормили,

Воду ели, слезы пили,

Кровью до ветру ходили.

Если плохо засыпали,

Девять граммов получали.

Всех сравняли, все сокрыли

Братские могилы.

Правда, нынче Соловки

Нагрузили рюкзаки

И пошли беспечно топать

По костям, болезням, воплям…

Ну а в целом Соловки

Позабыты и жалки.

Впрочем, вся страна забыта.

И забыта, и забита.

От Амура до Дуная —

Сторона моя родная.

От реки и до реки —

Соловки вы, Соловки.

В семье у матери одной взросло три сына.

Был старший умный, как и водится, детина.

Был средний, тоже всем известно, так и сяк,

А младший, как и полагается, дурак.

Что старший в дом тащил, то младший вон из дома.

Всего — у старшего, у младшего — солома.

Здоров наш меньший, лишь в коробке маловато,

Зато у старшего ума и впрямь палата.

И потому в семье никак согласья нет.

И раз меньшой, глаза продрав свои чуть свет,

Опохмелился, и со всей, что было, силы

Старшому в пах вогнал из-под навоза вилы.

Хотел их средний поначалу помирить,

Добро отцовское по чести разделить.

Хотел, как лучше он, за что ему и вышло —

Меньшой на среднем обломал с досады дышло.

Вот стал меньшой у нас хозяйством заправлять.

Женился. Дети вскоре стали подрастать.

Но всё не в лад у них, и мать хворает часто,

А средний так и сяк, но больше безучастно.

Бог с ними всеми. Все же очень жалко мать.

Да кто-то должен все же ясно понимать —

Когда в наличии одно худое семя,

Откуда ждать ему взамен иное племя.

Когда в наличии одно худое семя, —

Взамен иное племя трудно ждать.

Мы утром, зачуяв тревогу,

Свой скарб соберем кое-как,

И прямо с порога в дорогу,

Залив до краев бензобак.

  Дорога, дорога, дорога…

  Дорога — начало пути.

  Дорог в этом мире так много.

  Давай понемногу крути.

Нас дождик в пути поливает,

Нам солнышко в темя печет.

В дороге чего не бывает,

Но это покуда не в счет.

  Дорога, дорога, дорога…

  Уже половина пути.

  Давай не тяни, ради Бога,

  Давай веселее крути.

Но вот позади непогода.

Навстречу широкий простор.

Кредит открывает природа,

Но кашляет подлый мотор.

  Дорога, дорога, дорога…

  Дорога — остаток пути.

  Когда остается немного,

  Тогда, что есть силы, крути.

Должно быть, ошибка с горючим.

Теперь не уйти далеко.

Сполна за ошибку получим.

А солнце еще высоко.

  Дорога, дорога, дорога…

  Казалось, пустяк на пути.

  Но вот — у иного порога.

  А с этим, дружок, не шути.

Какая уж к черту дорога,

Когда на исходе запас,

Когда нас седлает тревога,

Чтоб гнать на обочины нас.

  Дорога, дорога, дорога…

  К порогу — пределу пути.

  Когда ж мы достигли порога,

  Тогда хоть крути, хоть верти…

Когда мы достигли порога,

Тогда никуда не уйти.

Мы скользим по планете, как тени…

Нет, ползем, словно вши по свинье,

Обдирая бока и колени

О таких же ползущих по ней.

Как дела, покоритель природы?

Как тебя — Герострат, Геркулес?

Растворились в природе народы,

Закатились звездою с небес.

Время вышло. Седые курганы

Да развалины древних церквей…

Успокоились орды и ханы

Под разливом степных ковылей.

Мы итоги в конце не подводим.

Родились мы и просто живем.

Скромно землю собой унавозим.

Время выйдет — быльём порастем.

Сколько песен на свете! — в душе одна.

Эта тема совсем не нова.

Да и песня не нами придумана,

Ни напев здесь не наш, ни слова.

С этой песней дорогу мы начали,

С этой песней закончим ее.

С этой песней мы сделали нашими

Два словечка «мое» и «твое».

Эта песня нас делала взрослыми

И ко взлетной вела полосе,

Нас сводила ночами короткими,

Отправляла бродить по росе,

Не давала в разлуке отчаяться,

Научила друзей находить.

Эта песня звучит, не кончается.

Мы прощаемся — нам уходить.

Нескончаемый рассвет, рассвет

И неполных 20 лет…

Никаких еще сомнений нет,

Что лету вечно нет конца,

Что осень — блеф…

Сколько планов, сколько дел —

Не успел или не смел,

А уж лес заметно поредел,

И птицы стаи собирают.

Бирюзовая волна, волна

Обещания полна…

Незаметно подошла она

К телам простертым на песке

И вспять пошла.

Только будут холода,

И свинцовою — вода,

И надолго пляж пустой тогда,

И мелкий дождь с утра над морем.

Переполненный перрон, перрон

И единственный вагон…

Вот закончен долгий перегон

И ты, прижав к губам сирень,

Стоишь в толпе…

Все случится в свой черед —

Поезд вздрогнет и уйдет,

И рука устало упадет,

И только лист сухой взметнется.

Синевой небес глаза, глаза,

Золотой рекой коса…

На загаре ног босых роса,

Горох на платье голубом,

Цветущий луг…

Уж давно цветы в стогу,

Не трава — стерня в снегу,

И не встретить больше на лугу

В горошек платье голубое.

Вот и песню я пропел, пропел,

Много в ней сказать хотел…

Только, видно, не совсем сумел,

А вновь начать — где силы взять,

Ведь осень — факт…

Эта песня о былом,

А быть может — ни о чем,

Но верней всего — о том большом,

Что было, было, но не сбылось.

Так много позади,

Что уж всего не вспомню.

В ладонях не держи —

Вино допей скорей.

За счастье прежних дней

Я вновь бокал наполню —

Сегодня юбилей,

Так не томи — допей.

Уж вечер разбросал

В углах густые тени,

Последние лучи

Дарят неверный свет.

И словно бы в ответ

Расцвел твой взгляд осенний,

И незаметен след

Дождей минувших лет.

Слышишь, плачут скрипки?

Им сказал рояль:

«Отошли улыбки,

Впереди — печаль».

Так раскрой объятья,

Нежный мой кумир,

И пускай нам шлет свои проклятья

И готовит беды злобный мир.

Нам осень принесет

Невзгоды и ненастья,

И новая весна

Наступит не для нас.

Люби ж меня в запас

Всем опытом и страстью,

Как вместе много раз,

Люби меня сейчас.

Пока еще совсем

Решенье не окрепло,

Пусть встреча превзойдет

Экстазы прежних дней.

И вновь в душе моей,

Уже покрытой пеплом,

Зажжет Бродвей огней —

Люби меня сильней.

Там, где Днепр в степи разлегся

На ковре зеленом,

Там село мое стояло,

А в нем дом под кленом.

В этот дом под кленом,

В том краю зеленом

Из-за длинных кос и глаз бездонных

Каждый летний вечер я спешил.

Мы пройдем селом притихшим

И свернем с дороги.

Понесут к местам заветным

Молодые ноги,

Где река белеет,

Где прохладой веет…

И бредем рука в руке, не чуя,

Что травой все тропки заросли.

Но пришли однажды люди,

Вроде — не чужие,

Навезли машин бессчетно,

Что враги лихие.

Край тот перерыли,

Рощи изрубили,

А потом водой днепровской чистой

Скрыли те нечистые дела.

Где тот дом под старым кленом

И забор тесовый?

Пять ночей и дней кричали

Вороны и совы,

Словно провожали,

Словно поминали

Тех, что здесь не раз зарю встречали,

Прежде чем расстаться навсегда.

Где ж те вербы над водою,

Бокаи и кручи,

Лозняки, кувшинки в ямах

И песок певучий?

Птицы улетели,

Песни отзвенели…

Днем с огнем тех мест уж не отыщешь —

Все покрыла снулая вода.

Как случилось, что расстались,

Как всё это сталось,

Что и мест заветных наших

Больше не осталось?

Божий дар тот, друже,

Утопили в луже…

Ни одна война не в силах сделать

То, что сделал мирный труд людской.

Так и сталось, что расстались,

Больше не встречались.

Лишь глаза твои и косы

В памяти остались…

Край тот изобильный…

Да еще — бессилье…

Люди, люди, что вы натворили

Навсегда сгубили целый край!

Давным-давно щенком лохматым

Тебя я с улицы принес.

С тех пор меня любил всегда ты

И другом верным со мною рос.

Как часто, часто в обиде горькой,

Глотая слезы, я шел домой…

Веселым лаем боль отдаляя,

Бежал навстречу товарищ мой.

Мой лучший друг, мой верный пес,

Ты ждал меня и, видно, здорово замерз!

Давай же лапы мне, давай я их погрею,

Мой лучший друг, мой верный пес.

Но шли года, и я уехал,

И всё покинул, что так любил.

И в новой жизни, найдя утехи,

Тебя, товарищ мой, позабыл.

Но вот у дома стою родного.

Забор с калиткой, поблекший тес…

Веселым лаем все возвращая,

Ко мне навстречу бежал мой пес.

Мой старый друг, мой верный пес,

Прости, что дружбу я до встречи не донес!

Давай же морду мне, к себе её прижму я,

Мой старый друг, мой верный пес.

Когда ж болезнь и неудачи

Бессильно плечи согнули мне,

Когда я так или иначе

Но оказался на самом дне,

Когда нет дома, в котором ждали б,

Где б не стояли спиной друзья… —

Веселым лаем мне все прощая,

Мой пес, как прежде, встречал меня.

Мой верный друг, мой глупый пес,

Ты дружбой преданной довел меня до слез…

Давай глаза свои, давай их расцелую,

Мой верный друг, мой глупый пес.

Ветер лениво листья гоняет,

Ветер фальшиво фугу играет,

Дождь завлекает, дождь соблазняет

Выйти из тучи над домом…

Стала темнее серая туча.

Дождь всё смелее, чаще и круче,

В мире без правил взял и отправил

Солнце в изгнанье надолго…

Смял за окошком рябину шквал,

В стороны гнет дугой.

Чудится — лето ушедшее нам

Машет прощально рукой.

Дождь по дорогам, дождь по газонам,

Дождь у порога, дождь над перроном,

Кончив разминку, с ветром в обнимку

Пляску сейчас начинает…

Пляшут нерезво, как-то натужно,

То ли нетрезво, то ли недужно,

Брызги вздымая, в такт подвывая,

Редких прохожих пугая…

Бьется рябина, сгибает стан

В пляске стихий шальной.

Знайте — то лето ушедшее вам

Машет сквозь слезы рукой.

Мы любовью и в праздник, и в будень

Будем души свои украшать.

Скорый транспорт придумали люди,

Чтоб скорее с любовью кончать.

Как всегда, перед стартом смятенье.

Чемодан — как спасательный круг.

Но вокзал — механизм отчужденья

Безотказно сработает вдруг…

Вот паровоз под стук колес

Терзает нашу недавнюю связь…

Но не спеши — в подвал души

Заглянет солнце, и высохнет грязь.

И пароход на качке вод

Взболтает чувства и за борт прольет…

Но не спеши — со дна души,

Быть может, чувство опять прорастет.

А самолет — он в свой черед

В полете рвет неокрепшую нить…

Но не спеши в углу души

Любовь, как мертвого пса, схоронить.

Лишь космолет, начавши взлет,

Мосты отчаянно станет сжигать…

Вот тут спеши — впотьмах души

Любви мосты нелегко воздвигать.

Чтоб к теплу пробраться и оттаять,

Я бродил по памятным местам,

Но, листву под ноги осыпая,

Нагоняла осень по пятам.

Кто решил, что осень золотая?

Пусть Господь невинного простит.

Желтизна так редко означает

Сам металл, хоть даже и блестит.

Но сказал ведь кто-то — «золотая»,

И стоит, упорствуя ослом,

Хоть всегда нам желтый предвещает,

Что тепло расстанется с теплом.

И теперь нам желтый предлагает

Все сказать до самого конца.

Потому не путай, дорогая,

Ничего для красного словца.

Но коль есть конец, то есть начало.

Лишь бы вам не очутиться там,

Где б тропинки ваши заметала

Вслед за вами осень по пятам.

Снова

Весна стучит в окно.

Снова

Распахнуто оно.

Снова

Все, что давным-давно

Прошло, опять стучит,

Летит в окно.

Скоро

И скверы и сады,

Скоро

И реки, и пруды,

Скоро

Всё с суши до воды

Преобразят вокруг

Весны труды.

А за весной — лето,

Сколько тепла, света,

Радости, звуков, цвета,

Лето дарит, лето!..

Станет конец лета

Скорым концом света.

Но прокружит планета,

Так и не поняв это.

Было…

Но где ж оно теперь?

Было…

И не считать потерь.

Было…

Но осень — хитрый зверь,

Из леса выбравшись,

Скользнула в дверь.

Где вы,

Рассветы и цветы?

Где вы,

И звезды и мечты?

Где вы?..

Твердишь упорно ты.

Ответа нет как нет

Из пустоты.

Вот и зима рядом.

Бродит она садом.

Смотрит мир жалким взглядом,

Если зима рядом.

Ходит она в белом,

Сыплет в глаза мелом,

Чтоб меж душой и телом

Стать невзначай в белом.

Скоро день догорит, в серой дымке восток,

Схлынет с улиц поток торопливо.

Вдруг прорезал поток белой шерсти платок,

И глаза чьи-то смотрят пытливо.

«Эй, привет! Как живешь? И женат ли давно?

Видно, нянчишь не первого внука?

Не узнал? Ну, даешь! А не все ли равно —

Между нами года и разлука».

Сколько лет, сколько зим,

Сколько Лен, сколько Зин,

Мы на дальних вокзалах встречали!..

Сколько славных имен

Попадало в вагон,

Тот, что рельсы безадресно мчали.

«У меня муж — майор. И два сына мои

Старший в армии. Стало быть, взрослый.

Ну, давай о себе. Как делишки твои?»

Только кто ж задает мне вопросы?

Но твержу: «Все в порядке. И тоже семья.

Есть и сын. Как и ты — не в накладе.

Все же где и когда повстречал я тебя? —

Брось мне круг поскорей, Христа ради».

Где же все получилось? Больница ли? Крым?

Или вы мне однажды наснились:

Север белый, лесная заимка и дым…

А признаться, спросить — выше силы.

Только камень в душе. С виду — полный ажур.

Ты довольна. Я тоже счастливый.

Почему ты нас свел на дорогах, Амур,

И покинул, сбежав торопливо? —

Все же где и когда, почему и зачем

Мы с тобой так недолго встречались?..

И, конечно, немало вопросов и тем

Незакрытыми нами остались…

«Что ж — бывай!» Будь и ты. Всё умчалось давно.

Не осталось ни вкуса, ни звука.

Наших прежних ночей молодое вино

До конца иссушила разлука.

Осень осыпала кроны у кленов,

Ветер безжалостно треплет и рвет.

В небе безудержно плачет ворона —

Видно, ей тоже, бедняге, не мед.

В небе безудержно плачет ворона —

Видно, ей тоже не мед.

  А дождь сечет,

  Вокруг течет,

  И ветер злой

  Нагнал нам дней ненастных рой.

  Но все не в счет,

  Раз день придет,

  И кроны кленов

  Вновь покроются листвой.

Лишь не вернется весной обновленной

Юность, что лодкой нырнула под лед.

Старость накатит, как осень на клены, —

Только нам кроны никто не вернет.

Старость накатит, как осень на клены, —

Кроны никто не вернет.

  И вот течет

  Река под лед,

  И, значит, чуть —

  И отправляться в эту жуть.

  Пусть все не так,

  Но все ж никак

  Нам не свернуть

  И эту жуть не обогнуть.

Лето проходит,

Сказку уводит,

Нас ни о чем не спросит.

Вскоре одни

Тусклые дни

Миру навяжет осень.

Только засеет,

И оскудеет

Все, что взошло под небом.

Вот и наряд

Кленов подряд

Желтым раскрашен не был…

Чем же тебя утешить, мой друг,

Если проходит лето?

Тем ли, что песня друзей и подруг

Нами не вся пропета?

Дальше по планам

Быть без тепла нам,

Как без цветов и цвета.

Вот уже мгла

В лужи смела

В листьях остатки лета…

В прошлом все дни те

С солнцем в зените,

В ярких следах на коже…

Звездных ночей

С бредом речей

Больше не будет тоже.

Что же еще придумать, мой друг,

Разве что только это? —

Если к нам осень нагрянула вдруг,

Есть еще бабье лето.

Что ж, если рано

Вышла пора нам

В мрак повернуть со света?

Значит, светло

С нами жило,

Но распрощалось лето.

Просто отныне

Нет и в помине

Дней, что всегда синели.

Стиснет мороз

Горло до слез

И навсегда — метели.

И не добавить нам ни словца

К песне, что вся пропета —

Вьюга лишит всех надежд до конца,

Даже на бабье лето.

У меня душа, как одуванчик,

Только дунь слегка и облетит,

Хоть давно я, кажется, не мальчик,

И пора б опору обрести.

Пусть с лица я в точности обвальщик,

Со спины — пиджак на мне трещит,

Но душа моя — как одуванчик —

Только дунь слегка — и полетит.

Я в делах подвохарь и обманщик.

По добру со мной не разойтись.

Для кармана вашего — карманщик

Не пришлось своим обзавестись.

Я всю жизнь в борьбе немилосердной

И готов испить свое до дна.

Почему ты так жестокосердна,

Да и разве ж только ты одна?

Я тебе киваю, как болванчик,

От усердий лысина блестит,

А душа моя — как одуванчик —

Только дунь слегка — и облетит.

Так не дуй хотя б с утра пораньше.

Мне слова твои — как в сердце нож.

Ведь душа моя — как одуванчик —

Отлетит — и больше не вернешь.

Если б можно назад воротиться,

Вновь не стал бы преградой вокзал…

Было время решить и решиться,

Только я, как всегда, промолчал.

Я тогда промолчал,

Ни о чем не сказал

Из того, что годилось влюбленным,

Только пнем проторчал

Да под нос промычал

Что-то в ритме колес под вагоном.

Помню — нежно сады зеленели,

Значит — было все лучшей порой,

И не только не пели метели,

Но теплынь не сменилась жарой.

Мне б вагон тот догнать,

Об ошибке сказать

В мир открытым проемам оконным,

Но понять не сумел

И стоял да смотрел,

Как уходит вагон за вагоном.

Лето яблоком спелым свалилось,

Затерялось в пожухлой траве…

Словно это случайно приснилось

Душной ночью больной голове.

Лишь тогда стал умнеть

И, умнея, жалеть,

А жалея, — бродить по перронам,

И чем больше жалел,

Тем все дольше смотрел,

Как проходит вагон за вагоном.

А потом налетели метели,

Мир мой стиснули жестким кольцом,

Запустили свои карусели

Перед белым от стужи лицом.

Я готов закричать,

За вагоном помчать

Диким психом, последним шизоном,

Но, хоть свет обогнуть,

Иногда не вернуть,

Что однажды ушло за вагоном.

Ох, метелей шальных карусели,

Вы порой пострашнее войны!

Все тепло разогнать вы успели.

Без тепла не бывает весны.

Потому надо в срок,

Коль вступил на порог,

Всё сказать по весенним законам,

Чтоб к зиме всё успеть

И сквозь снег не глядеть,

Как проходит вагон за вагоном.

Чтоб в конце не жалеть

И в тоске не глядеть,

Как уходит вагон за вагоном.

…Как проходит вагон за вагоном.

…Как уходит вагон за вагоном.

Во всем есть свой резон…

И нипочем ненастья,

Когда нас повлечет далекий край —

Туда, где горизонт

Синей, чем птицы счастья,

Туда, где всюду рай, лишь выбирай.

Но нас в раю не ждут

И нам не слишком рады.

А синих птиц так сложно не вспугнуть…

А сроки подожмут —

Совсем прощай, награды:

Теперь лишь развернуть в обратный путь.

И вот он — разворот…

И всё опять с вокзала,

Но всё теперь за то, чтоб отдохнуть…

Так, что же кислород

На входе пережало? —

Не то, что отдохнуть — не продохнуть.

Всего, что растерял,

Уж больше не верну я,

Но, если б стало сил, не наглупил.

Тогда б не променял

Родную на иную,

Ведь не забыл, иной не полюбил.

Во всем есть свой резон,

И нипочем ненастья,

Но больше не влечет далекий край,

И больше горизонт

Не дразнит птицей счастья,

Поскольку всюду рай, лишь не зевай.

Этот пасмурный день по-особому хмур.

Сизый воздух и смрад преисподней.

В смоге город до самых антенн утонул

И глядит во сто крат безысходней.

Дождь — не дождь, не поймешь, и туман — не туман,

Не рассвет и не день, и не вечер.

Лишь облезлый диван да свинцовый дурман,

И не быть ни разлуке, ни встрече.

Я ведь жил, я ведь был, я ведь тоже любил,

Песни пел и вздыхал под луною.

Где задор, где мой пыл, почему я остыл?

Кто мне скажет, что стало со мною?

Я к врачу не хочу — я не верю врачу —

Что он может, и чем он поможет?

Никакому врачу доверять не хочу —

Даст таблетку и на три помножит.

Вот бы знать, вот бы встать и окно распахнуть,

Оттолкнуть, что мешало и жало,

Сладкий воздух из детства всей грудью вдохнуть,

Может, сразу б тогда полегчало.

Как-нибудь мы в места, где взросли, попадем,

Будем шляться полями, лесами,

Чтоб под чистым дождем с каждым разом и днем

Очищаться дождем и слезами.

Раз, замотавшись до ручки,

Взял в ПНД бюллетень.

В небе растаяли тучки

В тот удивительный день.

Вмиг распахнул я ворот,

Чуть прихватил еды

И напрямую за город

С водкой заместо воды.

Там за рекою, за речкой

Воздух до чертиков чист.

Бродит по травке овечка,

Щиплет по капельке лист.

Там, расстелив газету

И забалдев слегка,

Вскоре картину вот эту

Вижу из-под козырька.

Вижу: явился Потапыч

К пчелкам медку прикупить,

Лупят друг дружку по лапам,

Просят сговорчивей быть.

Вон, подхватив под лапу,

Не заперев нору,

Рыжая с серым, как с папой,

Чинно подалась к бобру.

Чокнулись вроде зверюшки.

Нет в изумлении слов —

Уж притащился к лягушке

С томиком глупых стихов

Тут я, мозги спасая,

Начал трубить отход,

Но зазвали лось и заяц

Вместе откушать компот.

Помню, разлил им остатки,

Помню, хотел уходить.

Травкой угарной и чадкой

Филин успел угостить.

Знаю и сам, что не был

Тот совершенный день,

Только всё думаю, где бы

Снова добыть бюллетень.

В углу мешки и чемоданы,

А у окна накрытый стол.

На нем граненые стаканы.

А ну, дружок, плесни по сто.

По сто, еще по сто, ну что ты!

Такой ведь повод не пустой.

По сто — и побоку заботы.

По сто — еще раз сто — по сто!

Давай еще, чего покрепче,

А то в крови сто лет застой.

Нам ветерок влетевший шепчет

О том, что всем пора по сто.

Ведь скоро, скоро встанут тучи,

И мгла надолго упадет.

Ударит ветер злей и круче.

В стаканах будет только лед.

Покуда небо голубое,

Покуда в радуге рассвет,

Давай нам что-нибудь такое,

Чему ещё названья нет.

По сто, еще по сто, ну что ты!

Такой ведь повод не пустой.

По сто — и побоку заботы.

По сто — еще раз сто — по сто!

Ты такая красивая,

Ты такая хорошая.

Мы с тобой все как следует,

Если что вдруг чего…

Ша-на-на ша-на-на на-на

Хуна нам, хуна нам она.

Ша-на-на ша-на-на на-на

Ша-на-на ша-на-на.

В ЗАГС с тобой нас отправили.

Все считали поправили.

Погудели на свадьбе мы —

И по разным домам.

Ша-на-на ша-на-на на-на

На ху нам, на ху нам она.

Ша-на-на ша-на-на на-на

Ша-на-на ша-на-на.

Ты ушла, стало весело,

Только этим не кончилось, —

Кто разводится — сходится

То с одной, то с другой.

Ша-на-на ша-на-на на-на

Хана нам, хана нам, хана.

Ша-на-на ша-на-на на-на

Ша-на-на ша-на-на.

Лишь чуть глаза закрою —

Спешат они гурьбой:

Подруги предо мною

Проходят чередой.

Проносят бюсты гордо,

И дразнит чувства взгляд,

Подолы юбок бедра

Призывно шевелят.

Любил я их — не скрою,

Носил их на руках,

Бежал от них порою,

И это тоже факт.

Закаты и рассветы —

Текло житье-бытье,

Но как-то в парке летом

Я повстречал ее.

Ах, Нинка, Нинка, Нинка!

Я растерял слова,

Журнальная картинка —

Кружилась голова.

Ах, Нинка, Нинка, Нинка!

Где Запад, где Восток?

Сверхнежная блондинка —

Как розы лепесток.

«Что было — не жалею,

Что будет — не грущу»,

Но злую гонорею

С тех самых пор лечу.

Ах, Нинка, Людка, Светка,

Но как я ни лечу…

Блондинка ли, брюнетка,

Но я тебя хочу.

А лето красное

Все не кончается,

И много разного

Нам обещается —

  Сто лет не стариться,

  С вином набавиться…

  Идет красавица,

  Нам улыбается.

Но солнце ясное

По небу катится,

Но лето красное

Пройдет и спрячется,

  Пройдет, прокатится

  Неумолимо.

  И вот красавица

  Уж смотрит мимо…

Иди, красавица,

Смотри, красавица.

Нас это, кажется,

Да не касается.

  Рабы-невольники.

  Стаканы, столики…

  Мы — не любовники,

  Мы — алкоголики.

Шизуха косит,

Шизуха давит,

И не отбросить,

И не исправить.

Быть может, это

Период роста,

А может, время

Башкою с моста.

  Построить бункер,

  Сверхпрочный, новый,

  Стеной укрыться

  Семиметровой,

  Стеной укрыться,

  Во сне забыться,

  Лет через двести

  Лишь пробудиться.

А сверху лазер

По кругу ходит,

И сам работу

Себе находит.

А сверху лазер

По кругу шарит,

Того разрежет,

Того зажарит.

  Нет, с пулеметом

  Залечь у щели б

  С целебной дрожью

  В изнывшем теле.

  И дни, и ночи,

  Не зная лени,

  Себе подобных

  Ломать в коленях.

Мне мир двуногий

За все заплатит,

Пять миллиардов —

Работы хватит.

Шизуха косит,

Шизуха давит,

И не отбросить,

И не исправить.

А может, это

Период роста,

  А может, время

  Башкою с моста.

  Но не отбросить,

  И не исправить —

  Шизуха косит,

  Шизуха давит.

Он рвет, Бродвей,

Трясину дней,

Мчит в прерии ночей,

Горит мильон неоновых свечей…

Вот чешет тип,

Похоже — псих.

Глаза — застывший гипс.

  Во весь экран

  Расцвел дурман

  Под всхлипы диско братьев Гиббс.

  Во весь экран

  Расцвел дурман

  Под диско братьев Гиббс.

Вот слабый пол

В сверхмини герл

Плывет в реке огней.

Тотчас же псих подался вслед за ней.

Они пошли

В точь корабли,

Фасон и строй держа.

Был флагман — мисс,

В кильватер — псих,

Не отступал он ни на шаг.

Был флагман — мисс,

В кильватер — псих

Не отступал на шаг.

За домом дом,

Бедой ведом,

В чаду проходит псих.

Неон вовсю дурит, завидя их…

Свернула мисс,

Лифт вызван вниз,

Нажал грудь тесный лиф.

  В тот самый миг

  Тот самый псих

  За ней ворвался в тот же лифт.

  В тот самый миг

  Тот самый псих

  За ней ворвался в лифт.

И сразу — крик,

Но взвился лифт,

Пронзив сто этажей.

Как бункер лифт — что сделает он с ней?

Но мчится лифт,

И гаснет крик.

Безмолвье сонг поет.

Лишь истопник,

Сквалыга Чик,

Диск телефона в спешке рвет.

  Лишь истопник,

  Сквалыга Чик,

  Диск телефона рвет.

Оцеплен дом,

И в доме том

Теперь никто не спит,

В толпе большой блэк мери ждет-стоит.

Всех треплет дрожь,

И слышно — нож,

И толк, и пересуд…

Вдруг гам затих

На сцене — псих,

А вслед за ним ее несут.

  Вдруг гам затих —

  На сцене — псих,

  За ним ее несут.

Ее выносят из дверей В сияние огней,

За ней след жутких капель на Бродвей.

Но рвет Бродвей

Трясину дней,

Мчит в прерии ночей,

Мустанг Бродвей,

Мутант-злодей,

И все ж Бродвей, Бродвей — о'кей!

  Мустанг Бродвей,

  Мутант-злодей,

  И все ж Бродвей — о'кей!

Один дебил

Меня любил,

И я его любила.

Потом дебил

Меня побил,

И я его побила.

Потом дебил

Мне изменил.

Я тоже изменила.

Потом дебил

Меня забыл,

И я его убила.

Трава соленая,

А соль зеленая,

Явь обновленная,

Всё тишь да гладь.

Живем — не ропщем,

Всё стерпим в общем.

Короче-проще —

С чего начать?

Работа жаркая,

Зарплата жалкая,

Мечусь в запарке я,

Сбиваюсь с ног.

Семья унылая,

Жена постылая,

Вся жизнь немилая —

Таков итог.

А ночь все глуше,

А топь все глубже.

И нет просвета

В трясине дней.

И нет ответа,

И нет привета.

Селедка в лодке,

Рыбак на дне.

Кричать — не слышат,

Сплошная крыша.

Молчат и дышат,

Куда ни ткнись.

Вперёд не вышло,

Назад нет смысла.

Осталось дышло

Направить вниз.

Планета вертится,

Все перемелется,

Уснет метелица,

Растает лед.

Планета вертится,

Но мне не верится,

Что все изменится,

Что все пройдет.

Достану новый

Хомут пеньковый.

Стой, мой соловый,

Не егози.

Так слово по слову

Да чем-то по столу,

К Петру-апостолу

Готов визит.

В час предрассветный

Из туалетной

Вдруг хрип предсмертный,

А может — стон,

Такой придушенный,

Совсем приглушенный

Водою спущенной…

Да был ли он?

Как это просто —

Чуть выше роста

Шнурок нетолстый

Взять привязать, —

И все заботы

Оставят разом,

И станет время,

Остынет разум.

И станет время,

Остынет разум.

Лишь тело — маятник

Над унитазом.

«Отпусти ты меня, отпусти погулять,

Разорви эти страшные цепи, —

Начинал повторять я опять и опять, —

Жить недолго осталось на свете.

Ты взгляни на меня, посмотри на меня,

Как безумно, жестоко страдаю,

Погибаю я, как мотылек от огня,

Как цветок без воды увядаю».

«Не пущу я тебя, не пущу никуда,

Ты не знаешь суровых законов.

Нас с тобою не сможет разлить и вода —

Брачной цепью ко мне ты прикован».

Скоро, скоро совсем моя жизнь доцветет,

Недуг тяжкий мне сердце изгложет.

И никто на могилку ко мне не придет

И цветов на нее не положит.

На забытом кладбище есть холмик земли.

Только надпись прохожим твердила:

Здесь покоится бедный невольник семьи —

Его брачная цепь удавила.

Который раз в последний день недели

Тип отвратительный преследует меня.

Чуть свет является ко мне еще в постели.

Он мой двойник, он то же, что и я.

За книгу спрячусь я, укроюсь в кинозале,

Но он уж тут как тут, всё время по пятам.

Нахальней спутника вы встретите едва ли —

Настигнет здесь и доберется там.

В его глазах я вдруг замечу хворость,

На голове уже редеющую поросль.

Сдаю анализы потом мочи и крови,

О пошатнувшемся всё думаю здоровье.

Я стану думать о том, что недопил,

Припоминать, когда недолюбил.

Считать все эти «недо» позади.

И сознавать — нет шансов впереди.

А дни бегут, слабеет дух и тело,

Вот-вот свалюсь, хватая воздух ртом.

Я понимаю — что-то надо делать,

Но начинаю — чувствую — не то.

Но слава Богу, день уж на исходе,

И новых будней трудовых звезда восходит.

Мне снова легче, кончилось мученье,

И снова стало прошлым воскресенье.

Я жил тогда у тещи,

Я был себе не рад.

Скажу короче-проще —

Не жизнь — кошмар и ад.

Ох, теща — тип былинный —

Что в вышину, что вширь —

Обновка в магазине

С названьем «Богатырь».

И я певец безвестный,

Трудясь немало лет,

Создал ее словесный

Законченный портрет:

Вот в гамаке подвешенный

Вздыхает тяжело

Кусок свинины бешеной

В сто пятьдесят кило.

А рядом, чуть убористей, —

Отсюда вонь и брань

Бордюр багрово-пористый,

А посреди — лохань.

Лохань не закрывается —

Проснись в любую рань.

Ртом странно называется

С помоями лохань.

Я ту лохань захлопнул,

Потом пошел под суд.

Я выпил водки стопку,

И несколько минут

Я был самим собою,

Я выход чувствам дал,

Я ей нанес побои,

Что думал, то сказал.

О том, о сем, о разном.

И начался бедлам.

Ногой в ботинке грязном

Ударил по зубам…

Пускай все вышло скверно,

Но, честно говоря,

Я знаю достоверно,

Что жизнь прожил не зря.

Мой старший друг… Пред ним навек в долгу я.

Уму и разуму когда-то научил.

Ни перед ним, ни вами не солгу я —

Я много лет вино сухое пил.

Я пил его без вкуса и без жажды.

Глоток обильною едою заедал.

И не мешал питья, но вот однажды

Мне друг урок хороший преподал.

Была та выпивка обычной, беспричинной.

«Так это ж ёрш!» — я в ужасе вскричал.

Мой друг ответил: «Саша, будь мужчиной!»

И тот протест навек во мне застрял.

С тех пор урок я помню очень живо.

И что ни льют мне — больше не ропщу.

И даже если водку плещут в пиво,

Я лишь кивну и скромно промолчу.

Друзья, вперед,

Труба зовет,

Труба зовет протяжно.

Куда зовет —

Уже не в счет,

Давно уже не важно.

  Вставай, сосед,

  Стреми скелет,

  Где нас еще не знают.

  Не то, сосед,

  Сожрут обед

  И кости обглодают.

И мы встаем,

Орлим, поем

Серьезно и солидно.

И мы не прочь,

Хоть всюду ночь,

И ни хрена не видно.

  Каким ты был,

  Штаны носил,

  И мухи не кусали.

  Была семья —

  Свинья и я,

  Мы новый быт ковали.

Но повело

Не в то село,

И нас обворовали,

Но без вины

Сняли штаны,

Что было оборвали.

  Теперь штаны

  Нам не нужны,

  И ничего не надо…

  Зачем, скажи,

  Такая жизнь

  И эта серенада?

  Друзья, вперед,

  Труба зовет,

  Натужно и протяжно.

  Куда зовет —

  Давно не в счет,

  Давно уже не важно.

Однажды, весной изнуренный,

Не зная, чем время занять,

Измятый и несколько сонный

Я вывел себя погулять.

Болезни, как бедность, — в наследстве

(Потомственный интеллигент!):

Коклюш, перенесенный в детстве,

Колит в настоящий момент.

Мой быт — катафалк с бубенцами,

Работа — иссякший карьер,

И сам я — игратель словами

За ширмой солидных манер.

А рядом дразнящим парадом

Проходит гуляющих строй.

Какие сулящие взгляды

Тут встретишь весенней порой.

Помчать бы легко и открыто

За парой волнительных ног…

«Фу!» — крикнул себе я сердито

И жёстко рванул поводок.

Чуть город уснет, свет огней пригасив,

Спадет ненадолго галдеж,

Ты выйди за дверь, в щель кармана спустив

На случай нечаянный нож.

Неон дребезжит, как под горку трамвай,

И лица, сменяясь, дрожат.

Гляди, но к себе заглянуть не давай,

Держи на обочине взгляд.

Вот даму в мехах офицер подхватил,

Склонил к ней галантно погон.

Но только зачем он ее усадил

В подъехавший черный фургон?

Две сотни шагов — вот и новый объект

Качается взад и вперед:

За ствол зацепился нетрезвый субъект —

Трамвая вчерашнего ждет.

Вот центр позади — и опять у реклам

Торчит несуразная тень.

Что надо ей там — не додуматься вам,

Хоть даже мозги набекрень.

Старик обгрызает там краску с доски,

Доску облизал языком.

Должно быть, припадок животной тоски

Он гасит в обеде таком.

Так много больных, без возврата смурных,

Как ночь — попадается тут.

Их много, больных, среди улиц ночных

Давно утерявших маршрут.

Четко коряги, пни обминай,

Четко держи маршрут.

Только чуть раньше всех успевай,

Тех, что с тобой идут.

Жестко планету кедой пинай,

Будь, если надо, крут.

Только чуть раньше все ж успевай,

Тех, что с тобой идут.

Пусть слаб ты и мал

И, как лошадь, пристал,

И столько коряг впереди.

Пусть слякоть и грязь,

И отсутствует связь,

И снова в прогнозе дожди.

В ногу со всеми пой-распевай,

Если с тобой поют,

Только чуть раньше всех успевай,

Тех, что с тобой идут.

Если голоден, жди-ожидай,

Если другие ждут,

Только чуть раньше все ж успевай,

Тех, что с тобой идут.

Пусть где-то война,

И зарплата одна.

Закрутит роман жена.

Заела семья,

И забыли друзья,

Но песня — не зря ведь она!

Будет удача — лишь не зевай,

Будет комфорт, уют,

Только чуть раньше всех успевай,

Тех, что с тобой идут.

Будет победа — лишь не плошай,

И прогремит салют,

Только чуть раньше всё ж успевай,

Тех, что с тобой идут.

Мы всякий раз, знакомых повстречал,

Вопрос один и тот же задаем,

Твердим занудно без конца и края:

«Ну как живем? Скажите, как живем?»

А я давно хочу спросить впрямую,

Ребром поставить главную из тем:

Зачем нам жизнь навесили такую?

Зачем живем, пардон, живем зачем?

Зачем в дерьмо хлеб с маслом переводим,

Шагая к яме четко день за днем?

Плодим себе подобных и изводим?

Зачем живем, пардон, зачем живем?

Слабо вам всем! А я готов к ответу.

И чем я раньше думал — не пойму!

Пусть на вопрос «зачем?» ответа нету,

Зато могу ответить, «почему?».

Так почему? Коль важно — то внимайте

(И значит — отложите все дела):

Живем мы, в общем, так и понимайте,

Лишь потому, что мама родила.

Красавец дебил меня сильно любил.

Я сильно дебила любила.

Однажды дебил меня сильно побил.

Я сильно побила дебила.

А после дебил мне с другой изменил.

Я тоже дебила сменила.

Когда же дебил меня вовсе забыл,

Тогда я дебила убила.

Ох ты, жизнь, моя жизнь,

Ты твердила — держись!

Только я оплошал —

Всюду хмель подмешал.

Только я всюду хмель подмешал.

Что сгубил — не вернуть,

Как бы там ни тужил.

Так не надо тянуть

Сок последний из жил.

Так не надо тянуть сок из жил.

Не держи меня, жизнь,

Я уже отслужил

И теперь на тебя,

Как на все, положил.

И теперь на тебя положил.

Опять весна стучится в наши двери,

Зовет, манит: давай поговорим.

И мы спешим надеяться и верить.

И каждый миг весны неповторим.

Весенний дым прогонит ветер мимо,

И, глядя вслед, мы часто говорим:

Где нет огня — там не бывает дыма,

И только мы чадим, но не горим.

О чем же мне, весна, с тобой судачить?

Я так давно привык среди зимы,

Продрог насквозь без друга и удачи,

А если так — весны не стоим мы.

И все ж попытка, кажется, не пытка.

Я дверь тяну и выхожу во двор.

Там у крыльца ручьи сбегают прытко,

А у меня все тот же разговор.

Нет, не по мне весенние разливы,

Ведь я навек с зимой неразлучим.

Я снова слышу зов ее тоскливый.

И мир вокруг опять неразличим.

Мне на суку давно пора повиснуть,

Наверно, скажут: «Черт-те что!» — И пусть!

Но всем надеждам суждено прокиснуть

Всё оттого, что многого боюсь.

Как мне снести, что патанатом пьяный

Меня бездушно станет потрошить

И в каламбуре про конец мой странный

С подручным вместе примется хохмить?

Потом землей завалят поскорее,

Еще надгробьем сдавят рот и грудь.

А это все — не выдумать страшнее —

Вовек не даст ни охнуть, ни вздохнуть.

И ничего на свете не убудет.

Лишь только след протянется в снегу.

Когда же след и тот не виден будет,

Я о себе напомнить не смогу.

Нет, ни за что с собой мне не покончить,

Поскольку страхов диких не унять.

И значит — жить и петь об этом звонче.

К тому ж боюсь расстроить слишком мать.

Давай споем с тобой, струна,

Хоть это вслух неловко.

Но в каждом доме быть должна

Бутылка и веревка.

Не так-то просто связь познать

Бутылки и веревки —

Она не в том, чтоб всех вязать

При пьяной потасовке.

Я сам не раз со всяких глаз

В плачевном состояньи

Имел бутылку про запас

И дальше слал страданье,

А тут оно меня нашло:

С утра был в жажде жуткой,

Но не везло мне, как назло,

С бутылкой не на шутку.

Решил не гнать года тогда

До дальней остановки,

А стопорить их навсегда

При помощи веревки.

Я перерыл в горячке дом

С балкона до кладовки —

Весь дом поставил кверху дном —

Но не было веревки.

Я в магазин за ней помчал,

И тоже нет в помине,

Хоть побывал я сгоряча

Не только в магазине.

В тот день я понял и простил

Всех тех, кто жил в разладе,

И лишь глядеть вперед просил,

Как просят Христа ради.

И все б сошло, когда б не тип

И чуточку везенья,

Но я в беду по горло влип,

А он шагнул в забвенье.

Язык не бур, зачем им рыть

Подкопы под терпенье?

Дождется бес и, как нам быть,

Вдруг выдаст без зазренья.

Достала нож рука сама,

И кончилось неладно:

И впереди тюрьма и тьма,

И сзади все нескладно.

Так перестань теперь, струна —

Об этом вслух неловко,

Но в каждом доме быть должна —

Не водка, так веревка.

Нет мяса, масла, молока,

Спиртного не добыть.

Не станет скоро табака.

Как дальше будем быть?

  Один — как кот, другой — как крот,

  Но всяк лапшу крошит,

  А всем, кому недостает,

  Тем на уши — лапши.

И каждый прет, а выйдет рвет

У каждого бока.

А наше с вами уплывет,

И мы — как в дураках.

  Достать бы где-то пулемет.

  Дот на ходу достать.

  Тот пулемет бы в этот дот —

  Поехали гулять!

Забудет техника простой

В руках у молодца —

Я в поле выехал с косой,

А полю нет конца.

  Эх, мне б нейтронок про запас —

  Вот это был бы класс:

  Всё было б сделано для вас —

  Не стало б только вас!

Вовек не видел в жизни счастья,

Пока не встретил чудака.

Его слова, как быть в ненастье,

Теперь со мною на века:

Если стошнит,

Согнись побякай,

Давит на низ —

Садись покакай.

Суки они —

Пошли их на хуй.

Встань. Плюнь.

Опять начни.

Теперь, когда любовь покинет,

Для драм особых нет причин.

Момент — и легок на помине —

Чудак мне издали кричит:

Когда случится — хворь подловит

И в три погибели согнет,

Найду опору в мудром слове,

И не по мне тоскливый счет:

Когда ж один остался в мире,

Поскольку всем не по пути,

Глаза на мир раскрыл пошире,

И снова, слышите, звучит:

И ты, когда беда какая

Снесет с катушек невзначай,

Утрись и, взгляд не отрывая,

В глаза ей прямо повторяй:

Если стошнит,

Согнись побякай,

Давит на низ —

Садись покакай.

Суки они —

Пошли их на хуй.

Встань. Плюнь.

Опять начни.

Потело часто тело —

Хотело часто тело.

Чего хотело тело?

Хотело тело тело.

Раз, два, три…

Хотело тело тело,

Раз, два, три…

Пошло оно гулять.

Раз, два, три…

Надело это тело

Одежек пять,

Ну как их снять?

И надо объяснять.

Раз, два, три…

Когда захочет тело,

Раз, два, три…

Короче, своего

Раз, два, три…

Чтоб ни надело тело,

Пускай всего И сверх того,

Все будет нулево.

Кому какое дело,

Что хочет тело тело?

А в том-то все и дело,

Что ищет тело тело.

И снова, что за дело,

Что ищет тело тело?

А в том-то все и дело,

Что лезет тело в тело.

Ну, что там в самом деле

Находит тело в теле?

Но входит до предела

Зачем-то тело в тело.

Зачем-то до предела

Заходит тело в тело,

Заходит и выходит.

Не зря выходит, ходит.

По делу, не по делу

Твердим мы — ближе к делу,

На деле — ближе к телу.

Ну, что там в самом деле

Находит тело в теле?

Но было б только тело,

А там не станет дело.

У тела и у дела

На деле столько сходства,

А в сходстве до предела,

По правде, только скотства.

Но вот какое дело —

Коль служит телу дело,

То отделять не дело

От тела это дело.

Раз, два, три…

Хотело тело тело,

Раз, два, три…

Пошло оно гулять.

Раз, два, три…

Надело это тело

Одежек пять,

Ну как их снять?

И надо объяснять.

Раз, два, три…

Когда захочет тело,

Раз, два, три…

Короче, своего

Раз, два, три…

Чтоб ни надело тело

Пускай всего

И сверх того,

Не значит ничего!

Снова музыка играет,

Барабаны трам-там-там:

Летний вечер собирает

На веселый танец дам.

Все, как бабочки на лампу,

Or стареющих мамаш

Втихомолку дали драпу,

Чтоб исполнить танец наш.

Дам-дам-дам

Я совет вам дельный дам.

Дам-дам-дам

Вам свой опыт передам.

Дам-дам-дам

Приглашайте к танцу дам.

Это танец, старый танец,

Это вечный танец дам.

Громче музыка играет,

Все танцуют здесь и там.

Те, кто время не теряет,

Прижимают крепче дам.

Ножка к ножке, щечка к щечке,

Сердце в сердце бам-бам-бам.

И почти дошли до точки

Под такой мадаполам.

Барабан зашелся в стуке,

Все победней трам-там-там.

В этом стуке, как в поруке,

Обещанье дам-дам-дам.

Дамы в раж. Не по наукам

Мелкой дробью по полам,

Сообщая каждым звуком,

Что готовы сдаться вам.

Так когда-то над саванной

Горячо гремел там-там,

Созывал в манере странной

На дам-дам веселых дам.

Пусть же музыка играет,

Пусть танцуют здесь и там,

Пусть там-тамы собирают

На дам-дам веселых дам.

Его история до чертиков знакома.

Порядка не было, как ни в одной из стран.

Пришли к варягам: правьте, мол, как дома.

Вот так родился шведский вариант.

Еще мы помним, как с Петром окно рубили,

Чтоб устранить в стене одной большой изъян.

Они нас круто шомполом учили.

Так подтвердился шведский вариант.

Опять бардак в стране, и все вразнос, как прежде.

У шведа рядом все путем и все в карман.

Так не послать ли нам послов в надежде,

Что повторится шведский вариант?

Куда нас гонит вариант родной советский?

На стыке трех дорог страна стоит сейчас.

И что за грех, что снова будет шведский

И не в последний, как не в первый раз?!

Говорят, на просторы России

Налетел саранчой бюрократ

И дела вытворяет такие,

Что сам черт бюрократу не брат.

Надо ж действовать, делать хоть что-то,

Исполкомов привлечь аппарат.

А друзья мне: не будь идиотом (вот так) —

В исполкомах сплошной бюрократ.

Говорят, нынче мафия всюду

Перекрыла в стране кислород,

Весь народ превратила в Иуду

И заткнула апостолам рот.

Надо ж действовать, делать хоть что-то,

Ставить в органах круто вопрос!

А друзья мне: не будь идиотом (вот так) —

Там начальник до пят мафиоз.

Говорят, что коррупция всюду:

Продается Карл Маркс с бородой,

А простому советскому люду

Сунут в рот его член обрезной.

Надо ж действовать, делать хоть что-то,

Есть в обкоме большой коммунист!

А друзья мне: не будь идиотом (вот так) —

Он и есть основной коррумпист.

Как же, братцы, случилось такое,

Видно, что-то в системе не то.

Не уйти мне теперь от запоя,

Вроде лето, а тянет в пальто.

Что же с нами, несчастными, будет?

Кто нам даст за всё это ответ?

Как же так, что партийные люди (вот так) —

Обосрали партийный билет?

Давай ты трепись — я поддакну

И сам два-три слова скажу.

Потом, куда следует, капну,

Точней говоря, доложу.

Сработаю четко и гладко,

Не хватит — еще доложу.

Когда ж тебе станет несладко,

Я честно в глаза погляжу.

А есть мне нужда — моментально

Кладу я на всякий закон.

Ведь я, так сказать, социально

И с разных сторон защищен.

И пусть не в обкоме мой папа,

По гроб я обязан судьбе

За то, что мохнатая лапа

Давно у меня в КГБ.

Я им — они мне помогают.

Такой у нас, в общем, калач.

Так что же меня называют

Совсем не по делу — стукач?

В неполные свои пятнадцать лет

Я полюбил — и не хочу иного —

Ту деву, что прекрасней в мире нет,

По имени Дуняша Кулакова.

Ни клятв, ни ласк не требовала ты

Ни денег, ни одежд, ни даже крова.

О женщина из розовой мечты —

Прекрасная Дуняша Кулакова!

Как я любил ее, мои друзья,

Страсть настигла снова, снова, снова!..

О первая любовь и женщина моя —

Бесценная Дуняша Кулакова!

Порой потом пресыщенным бывал

От тела ненасытного другого,

Но никогда тебя не оставлял,

Моя любовь Дуняша Кулакова.

С ней мне не страшен сифилис и СПИД,

И не поймаешь триппера какого.

С подругой верной это не грозит.

Всегда верна Дуняша Кулакова.

Я всем открыт, все время на виду.

Пусть будет всякого: хорошего, плохого,

Я никого прекрасней не найду,

Чем первая любовь — Дуняша Кулакова.

Раз проездом из Калуги

Повстречались три подруги,

Повстречались три подруги,

Чтобы сбацать фуги-муги,

Только па они не знали

И поэтому страдали.

Вдруг суровый и надменный

В дом вошел Егор Поленов,

В дом вошел Егор Поленов

С балалайкой по колено.

Значит, будут непременно

Фуги-муги. Дело верно!

Как вскочили враз подруги,

Все к Егору тянут руки,

Все к Егору тянут руки

После длительной разлуки:

«Гоша — муки, Гоша — туги,

Гоша, спляшем фуги-муги!»

Подхватил Егор маруху,

Толстозадую старуху,

Толстозадую старуху

И задал ей сходу духу,

Вслед за ней схватил подругу,

А потом пошел по кругу.

Фуги-муги — то, что надо!

Танцевать всю ночь мы рады,

Танцевать всю ночь мы рады,

Это радость и отрада,

Это счастье и услада.

Пляшут наши до упада.

«Милый Гоша, что с тобою,

Что поник ты головою,

Что поник ты головою

И одною и другою?» —

«Фуги-муги — нет отбою,

Скоро я танцкласс прикрою».

Станцевали три подруги,

Три барухи из Калуги,

Три барухи из Калуги,

Новый танец фуги-муги,

Фуги-муги, фуги-муги,

Три барухи из Калуги…

Однажды весной (это было давно)

С любовью одной шел я чинно в кино.

Лежало давно на тропинке говно,

Но шли мы в кино — было очень темно.

Лежало давно на тропинке говно,

Но шли мы, и было темно.

И как мы забыли, иль так суждено?

Но оба вступили мы в это говно.

Не правда ли странно? — пришли мы в кино,

Но прямо с экрана воняет говно.

Не правда ли странно? — пришли мы в кино,

Воняет с экрана говно.

К примеру, герой открывает вино,

Довольный собой он пьет явно говно.

Вот гости во фраках садятся за стол —

Немыслимый запах по залу пошел.

Вот гости во фраках садятся за стол —

Немыслимый запах пошел.

Сюжета тенета, судеб поворот…

По ходу сюжета вновь запах плывет.

Вот славная дама сидит за фоно,

Без признаков срама качая говно.

Вот славная дама сидит за фоно,

Качая без срама говно.

Ей мастер прическу искусно создал

И чем-то для лоску зловонным обдал.

Бис! Браво! — И дама жмет к сердцу букет —

От запахов прямо спасения нет.

Бис! Браво! — И дама жмет к сердцу букет —

Спасенья от запахов нет.

Герой лобызаньем ей руки покрыл —

С немым обожаньем кингстоны открыл.

Кончается мука, роман завершен —

В объятьях без звука грешок совершен.

Кончается мука, роман завершен —

В объятьях грешок совершен.

Иным не понять, даже ясно когда —

Чтоб запах унять, мы расстались тогда.

Иным не понять, но диктует нам жизнь,

Коль стало вонять, по углам разбежись.

Иным не понять, но диктует нам жизнь,

Коль стало вонять — разбежись.

Моралью нагой я откроюсь до дна —

В любви и ногой не касайтесь говна.

Любите, коль вышло, коль так вам дано,

Да только без смысла не лезьте в говно.

Любите, коль вышло, коль так вам дано,

Да только не лезьте в говно.

В одном королевстве

Жил парень простой.

А был в королевстве

В то время застой:

Народу его

С королем не везло,

В полнейший трубец

Королевство пришло.

Король, безусловно,

И этак, и так —

И словом, как масло,

И в мать перетак.

Но вся королевская

Бравая рать

Престиж королевский

Не в силах поднять.

К низам обращает

Король свой призыв,

Чтоб, значит, вовлечь

В это дело низы.

Он дока такой —

Самозванец Второй:

«Кто трон мой поднимет,

Тот будет герой».

Наш парень кудрявый

Был с виду атлет:

Грудь шире баяна,

Зад — равного нет.

Он в истину верил

Талант не зарой,

И весь вместе с задом

За трон встал горой.

На зов королевский

Лег курсом герой.

Зад долго качался

Кормой над волной.

Пошел золотой свой

На бронзу сменять —

В подходе одном

Королевство поднять.

Вот к страшному весу

Шагнул претендент.

Страна замерла

На какой-то момент.

Но странно судьба

С нами шутит порой:

Он веса не взял,

Лишь нажил геморрой.

А чем же закончил

Наш славный герой?

Носил, как награду,

Он свой геморрой,

Но слишком друзьям

И врачам докучал —

Такой у истории

Вышел финал.

Кому-то смешно,

Мне ж грустить не впервой,

Когда надрывается

Новый герой…

Здесь вывода нет,

Но не тужься порой,

Чтоб глаз не мозолил

Нам твой геморрой.

Рифмую давно

Со словом «говно» —

Вино и кино,

И даже Вано.

Рифмую давно

Со многим говно,

Поскольку давно и полно.

Повсюду говно

Давно и полно,

И значит — оно

Вино и кино.

Но если говно

Вино и кино,

То, значит, оно — жизнь Вано.

Вся жизнь у Вано

Сплошное говно,

Поскольку одно

Сплошное оно.

По чьей же вине

Он ходит в говне?

Говно и Вано — как одно…

Открою секрет,

Которого нет, —

Что дело в говне,

Тут ясно вполне, —

Коль всюду говно,

Давно и полно,

По нашей вине мы в говне.

В какой стране — не знаю,

Вдали от перемен

В одном дворе по краю

Прижился экскремент.

Соседи про него,

Считай, совсем не знали:

Лежал и не вонял он,

И не было печали.

Не вечен даже рай —

Все зыбко и нестойко:

Однажды в этот край

Ворвалась перестройка.

Хозяин молодой,

Схватив с азартом вилы,

Чтоб двор почистить свой,

Стал шуровать, что силы.

И — в мусоре по уши —

Он не учел момента,

И вилами порушил

Гнездовье экскремента.

С утра врубая диско,

Поты он лил за двух,

Но двор и все, что близко,

Залил тяжелый дух.

И всякий, кто случайно

У дома проходил,

Плевался чрезвычайно,

И рожу воротил.

Мораль моя ясна,

О ней пусть помнят люди:

Не трогайте говна —

Оно вонять не будет.

У милого, у Сенечки

Всегда с собою семечки.

Ох Сеня, Сеня, Сенечек,

Распух живот от семечек.

Мой миленок — инвалид,

От рожденья — говорит,

Потому как неизменно

Ходит с палкой у колена.

Мой миленок приходил

Всё форсил, зараза,

Всё сырую воду пил

Прям из унитаза.

Мой миленочек просил,

Говорил, что нету сил.

Я сурово отвечала,

Чтоб гондон одел сначала.

Что зазнался рано, Веня,

Рано, Веня, позабыл,

Как ты, Веня, по деревне

На лаптях говно носил.

Ох, ты, шаль, ты, моя шаль,

Шаль моя пуховая,

Мне тебя теперь не жаль —

Я теперь буховая.

Мне миленок предлагал.

Как могла крепилася.

Он нахал за секиль взял,

Я и растопилася.

Раз монтера голубила,

Всё чего-то шарила,

На рубильник наскочила,

Сразу током вдарило.

Кто какие туфли носит —

Мой миленок рыжие.

У кого какие глазки —

У ево бесстыжие.

Без знакомства уступать

Я не собиралася.

Провожал, за сиську жал,

Я и расстаралася.

Что ты, милый, не поешь

Голосом охальным?

Отчего ты не зайдешь

Со своим нахальным?

Мой залетка — как проводка,

Хоть бы мамка намекнула.

Целовал, за целку взял —

Меня сразу коротнуло.

Милый вынесет гармонь,

Запоет нахально,

Это значит у него

Встал вчера нормально.

Что ты, милый мой, запел

Голосом печальным?

Знать, наделал много дел

Со своим нахальным.

Мой миленок, как теленок,

На ходу — как паровоз —

На свиданье на сандальях

По килу говна принес.

Я перину б не взбивала,

Если б не пуховая.

Без разбору б не давала,

Если б не буховая.

Приходи на ферму, Ваня,

Не гляди, что здесь навоз,

Вспомни сам, как на свиданье

На ноге говно принес.

Милый Гена, милый Гена,

Отпусти меня из плена,

Отпусти меня из плена,

Вынь с меня свое полено.

Что ты, Ваня, на прощанье

Мне принес букет из роз?

Лучше б, Ваня, на свиданье

На ноге говно принес.

Я полола в огороде

И слегка дала Володе.

Кто же знал, что у Володи

Там, где член, коряга вроде.

Ни куплета, ни сюжета,

Ни ядреного словца —

На Руси, как при татарах,

Ни поэта, ни певца.

На Руси спокон веков

Было вдоволь дураков,

Но сегодня дураки —

Как татарские полки.

Закричал дурак Емеля:

Отзовитесь, дураки!

Что ты, что ты — зашумели

Камышами у Оки.

Раньше были дураки,

Точно в поле васильки,

А сегодня дураки

Расцвели, как цветники.

Если нету урожая

По причине сорняков,

Значит, нету каравая

По причине дураков.

Нету в поле урожая —

Это пара пустяков,

Ведь с Амура до Дуная

Урожай на дураков.

Если нету шашлыков,

Значит, много мудаков.

Не пошли бы мудаки

Как сырье на шашлыки?

Дуракам закон не писан —

Так было спокон веков,

А вчера закон написан

Мудаком для дураков.

Я искала мужика,

Отыскала мудака.

Обменяла мудака

Без труда на дурака.

Дураки да мудаки,

Куда делись мужики?

Накуплю в конце концов

На базаре огурцов.

Ой, кого ж я полюбил,

Ой, в кого ж я врезался!

Всё равно, что без ножа

Взял да и зарезался.

Люблю я птичку Галочку,

Ношу с собою палочку.

Когда поймаю Галочку,

То посажу на палочку.

Ох, ты милая моя,

Ты — как королева!

Шла все время на меня,

А дала налево.

Ох, ты милая моя,

Ты с чего печальная?

Врач сказал, что у меня

Эрекция нормальная.

Ох, ты молодость моя,

Рано перебитая.

Через это жизнь пошла

Водкою облитая.

Как же мне не горевать,

Не кипеть от гнева,

Если милая опять

Вся пошла налево?

Завершен ученый спор,

Накопились знания —

Блядство — главная из форм

Милкина призвания.

Ох, любовь, любовь-змея,

Ты навек убитая!

Ох, ты, милая моя,

Сроду не подмытая.

Ох, не траться на помаду,

Не вводи в расходы мать —

Я с тобою срать не сяду,

А не то, что целовать.

Не пора ль тебе домой,

Милая Елена?

Для чего тебе такой,

С хуем по колено?

Ходит раком по избе

Девушка Елена:

Не дают дышать пизде

Сиськи по колено.

Еще сонет не сочинив,

Я подобрал к нему мотив.

И тут, как наказание,

Пошли пиздострадания.

Отчего мне говорят,

Что люблю тебя я зря,

Объясняют, что чуток

Ты слаба на передок

Отчего же, мой цветок,

Ослабел твой передок?

Как смотрел я на просвет

Никаких изъянов нет.

С чего, моя желанная,

В тебя такая странная?

С чего, Христа заради,

В тебя ей место сзади?

С чего, моя невинная,

Она такая длинная?

Когда там свой гондон искал —

Щенка по следу запускал

Скажи мне, синеокая,

С чего она широкая?

Она — как люк на мостовой:

Не дай Господь влететь ногой.

Скажи, моя красивая,

С чего она плешивая?

С чего весь волос вытерся,

Пока с тобой не виделся?

Ох, заниматься молодцу

Онанизмом не к лицу.

Потому у молодца

Снова капает с конца.

Как миленка хоронили,

На погосте был скандал:

Крышку гроба забивали —

Он все время не давал.

Я миленка хоронила,

Он того не понимал:

Из могилки то и дело

Крик ужасный поднимал.

Поначалу была искра —

Кончилось пожарищем.

Если СПИД себе достал,

Поделись с товарищем.

Толя с Колей проверялись,

Заключенье таково:

Ничего плохого нету,

Кроме СПИДа легкого.

Мне матаня изменяла,

Изменяла с кем попало.

Сердце плачет от обиды,

Слезы капают с канала.

Про любимую свою

Больше правды не таю.

Посещал ее не раз —

Каждый раз как унитаз.

Я барал тебя не раз,

Каждый раз с нетрезвых глаз.

А когда питья не стало,

Это дело сразу стало.

Дайте, братцы, поебаться,

Дайте, пока хочется.

А не то в кулак сгоняю —

Все хотенье кончится.

Ходит Таня перед нами,

Ходит, с целкой носится.

Кто солистов отвергает,

Тот на хор напросится.

Раз по улице гулял,

Налетел на самосвал.

Все больницы отказались,

Только морг не возражал.

Мил на камешек упал,

Камешек под кручею.

Что мозги не все собрали —

Это даже к лучшему.

Мы с миленочком гуляли,

С дракою полезли.

Жаль мозги порастеряли,

Но без них полезней.

Когда шапочку срывали,

Выдавали бюллетень.

Через то мозги таскаю,

Как шапчонку, набекрень.

На горе стоит больница,

Две ступенечки порог.

Поступал туда с ногами,

А на выписку — без ног.

Шел трамвай, что самурай,

А я дролю ждала.

Ой вы, ножки, мои ножки,

Вас как не бывало.

Шел трамвай, звонить давай,

А я — водителю моргать.

Жалко ножек — только вспомню,

Как любила их задрать.

Гармонист сошел с трамвая —

Ножки заплясали.

Их отдельно от меня

С рельсов поднимали.

Ох вы, крошки, у вас ножки,

А у меня призвание

Вашим ножкам понемножку

Делать обрезание.

Дайте, крошки, дайте, крошки,

Дайте, что вы тянете,

Дайте, крошки, ваши ножки —

Срежу их для памяти!

Мне без ножек милых крошек

Не видать эрекции,

Потому их сохраняю

На спирту в коллекции.