Улигер

Вновь коня своего оседлал,

Снарядил к походу Кэртё,

Алтанжи Хулыгу подав

Пищи сытной на тысячу дней,

Из реки проточной водой,

На сто дней его напоив,

По степи потом поводив,

Чтоб обрел он прежнюю прыть

(Как на полный скакать живот?),

Чтобы стали ноги его,

Ай бы, крепкими, словно сталь,

Ай бы, твердыми, как кремень

Все четыре копыта его

Стали, так поют-говорят.

Зауздал лончака потом

Зауздал Хулыга затем

Он стальною крепкой уздой,

На широкую спину потом (коня)

Постелил потник, сверх того

Водрузил-поставил седло.

Подтянул подпругу — стянул

Крепко, ногу в бок уперев,

Брюхо к самой спине прижав.

Стремена отмерил. Потом

В налуч кожаный свой вложил

Не украшенный детский лук,

Укрепленный рогами трех

Раз по десять быков степных,

И изюбров жилами трех

Тесно склеенный с двух сторон,

Сверх обтянутый лыком берез,

Что растут на склонах Шенё.

Налуч тот на правый свой бок

Прикрепил-повесил Кэртё;

С боку правого полный тул

Острых стрел повесил. Ещё

Свитый в кольца ремень захватил.

Лишь тогда на коня вскочил,

На широкой спине того

Утвердился и так своей

Милой матушке он сказал,

Вот такой юрол произнес:

«Ай, родимая матушка, ты

Не печалься — меня скорей

В путь далекий благослови,

Чтоб нашел я отца своего,

Честь и имя 1 себе отыскав,

С тем и мужа тебе вернув…»

Хоть размером мал соловей,

Но прекраснее всех поет.

Тут натужился Хологон,

Зычным голосом крикнул: «Хорой!»

Удальцам открывая путь,

Чтобы в споре копыт решить

Кто наездник лучший из них.

Те пустили своих коней

Враз исчезли, поднявши пыль,

Все, однако без одного:

Наш Кэртё с жеребенка слез:

Пересёдлывать лончака

Тут затеял хитрый малец,

Мол не прочно седло под ним.

Час гуся лишь подпругу тянул,

Зайца час потник расправлял,

Час затем измерял стремена.

Говорили гости смеясь:

«Эй! Зачем жеребенка седлать!?

Ты веди его в поводах!

Так быстрее пешком дойдешь!»

Надорвали совсем животы,

И еще кричали смеясь:

«Эй! Вернись-ка ты лучше домой!

Не ровняйся батырам ты!

Не тебе впереймы скакать,

Коль еще молоко на губах!»

Лишь разумная Алтынче

Так сказала: «Скачи джигит».

И такой говорила юрол:

«Ты не слушай насмешки гостей —

На ребенка малого кто

Зло посмеет таить, когда

Он в невинности детской смех

Изрекает, глядя на нас.

Как подобен ребенку глупец

(Не невинностью — разумом лишь),

Так не слушай же Ты его.

На коня своего положись,

Враз догонишь погоню, батыр».

После слов тех вскочил Кэртё

Лончаку на спину, сказал

К уху низко склонясь его:

«Ты скачи, Алтанжи Хулыг,

В четверть силы своей скачи». Взмахнул

Длинной плетью своей малец,

Враз нагнав погоню хлестнул

Жеребца, что первым скакал,

Седоку же сказал слова:

«Не торопишься видно ты,

Подогнал бы иначе коня,

Что плетется едва-едва!»

Скрылся с глаз погони затем,

До барана враз доскакал

И, схвативши на всем скаку,

Алтанжи-Хулыгу затем

Он на спину барана взвалил,

Положил за седлом своим

Зацепив к торокам, тогда

Глазом лишь успели моргнуть

Гости все — пред ними опять

Встал Кэртё, барана свалив

Приказал сготовить его

Разделить по чину гостям.

Изумились гости тому,

Попритихли насмешки их.

«Уй, — сказал Бологой-Гохой, —

Знать родной мой племянник то,

Никому другому такой

Силой — ловкостью не владеть.

Знать, не пить мне вдоволь хорзы,

И нежнейшего мяса не мне

Будут впредь подавать в еду!

Жаль, не умер младенцем он,

Не загрыз его волк в степи,

Клювом крепким орел не убил!»

«Прогони наглеца ты прочь,

Прогони с позором его,

Чтоб не вздумал позорить впредь

Удальцов-батыров, не то

И тебя облает щенок,

Стыд и страх совсем потеряв.»

С саадака достал Кэртё

Не украшенный детский лук

Укрепленный рогами трех

Раз по десять быков степных

И изюбров жилами трех

Тесно склеенный с двух сторон,

Сверх обтянутый лыком берез,

Что растут на склонах Шенё.

Ловко крепкую натянул

Тетиву, из полос с худых

Им нарезанных кож коров,

И сплетенных в тугую косу,

На кобылку согнувши лук

Враз накинул могучей рукой.

И, стрелу положив, так сказал:

«Ай! Моя стрела, ты лети…»

Так сказал-говорил Кэртё

Похваляя ханши красу;

Жениха же седого так

Поносил-оскорблял Кэртё,

Говоря такие слова:

«А тебе сивый мерин скажу,

Не объезживать кобылиц.

Им на то хорош жеребец,

Что играет огнем в крови…»

Рассердился тут Хологон,

Удивился речам таким,

И до хруста сжав рукоять

Сабли острой — едва не сломав,

Прежде чем наглеца убить,

Разрубить на сотни частей,

Грубияна так вопрошал:

«Эй, подобный, — в гневе сказал, —

Куче конской, скажи своё

Имя смрадное, чтоб я знал,

Имя подлое, ведал чтоб,

Чей мне род погубить-извести!

Чьё мне племя прахом пустить!»

Говорил Хологон-Баатор.

И такое услышал в ответ,

На вопрос свой услышал слова:

«Мать прозвала меня Кэртё, —

На вопрос Хологона так

Говорил-отвечал удалец, —

Ведь родился в один я час

С жеребёнком кобылы, так

На закате родился я,

С полным острых зубов коренных

Ртом и черною головой,

На привале родился я. —

Говорил-хвалился Кэртё. —

От рождения в первую ночь

Волка взрослого задушил,

Что хотел жеребёнка украсть,

Что подкованным был рожден;

И с убитого шкуру сняв,

На себя ту шкуру одел!

Отчего прозвали меня

Люди все Боорим Шэгы,

Что в наречии древнем Урхён

Означает Волчьи Штаны…»

Так пред всем народом честным

Говорил-хвалился Кэртё…

Продолжал говорить: «Затем

Стал я метким стрелком! Затем

Стал охотником знатным я!

На охоте в степи повстречал

Пастухов, что пасли стада…»

Знает каждый мудрый в степи,

Что не должен волк молодой

Спорит с сивым матерым псом.

Но достойно отцу назвать

Сына, что его перерос,

Взрослым именем, чтобы мог

Сын достойно именовать

Средь героев знатных себя;

И врага повергая в страх,

Мог бы имя сказать своё.

С дня сего и во веки веков

Впредь во всех коленах Урхён

Именовать тебя люди будут

Янды-Мэргэн;

И добавлю ещё Ураг,

Ведь подобно хану ветров

Ты сметешь на своем пути

Все преграды, что враг тебе

В злобе лютой воздвигнет своей.