Ульян едет в Крым

Детерминация

За свою жизнь я переезжал много раз. И полжизни прожил в арендованных квартирах. Признаться, мне не всегда было легко находить общий язык с соседями, зато я помню каждого, с кем вынужден был уживаться. Первым был ветеран-танкист Николай Петрович, который требовал, чтобы я звал его непременно «деда Коля», а при каждой встрече сетовал на жившую через стенку таксу, жалобно скулившую, когда соседи уходили на работу.

Во второй съемной квартире прямо надо мной наркоманил тихий парень по имени Виталик. Из-за него у меня на кухне периодически воняло ацетоном. Впрочем, к запаху я быстро адаптировался, а в остальном Виталик досаждал мне редко, образ жизни вел размеренный, и, если бы ко мне периодически не вламывались с воспитательными беседами участковые, путая этажи, я бы про Виталика даже и не знал.

В третьей съемной квартире меня сильно донимали специфические соседи — тараканы, мыши и муравьи. По самым свежим научным данным, эти биологические виды никогда не уживаются вместе, но мои почему-то уживались, причем на тридцати шести квадратных метрах.

В пятой съемной квартире моим соседом был депрессивный инвалид-колясочник с женой-учительницей и двумя детьми-подростками. Инвалида звали Витей, ног он лишился самым обидным образом, заснув по пьяному делу на морозе, а ко мне периодически стучался, когда хотел занять денег. Ему я оставил в наследство, когда съезжал, еще вполне пригодный диван «Юность», с которым устал таскаться по чужим углам.

Шестая квартира запомнилась тем, что рядом с ней открылся первый в городе круглосуточный супермаркет «Кошёлочка», туда я мог ходить за продуктами в домашних тапочках. Особенно хорошо было посещать этот магазин после полуночи. Когда меня одолевала острая тоска, я подолгу бродил между высокими стеллажами, забитыми яркими упаковками, обменивался дежурными фразами с охранниками и сонными продавщицами, а потом брал с полки какую-нибудь мелочь типа упаковки чипсов или соленых орешков.

В первой квартире, купленной в ипотеку, меня взяли в окружение силовики. Сверху жили два полковника МЧС, получившие долгожданное жилье от государства, напротив — старший лейтенант полиции Лебядкин с юной женой Вероникой, страдающей легкой формой косоглазия, а рядом — работник частной охранной фирмы «Витязь» Борис Борисович, которому предпенсионный возраст не мешал в любую погоду заниматься на своем балконе дыхательными упражнениями в жанре цигун.

На какой-то из промежуточных квартир много веселых минут доставлял мне Вадим — владелец полусгнившего корыта, произведенного концерном «Тойота» где-то в середине 80-х. Это чудо враждебной техники самостоятельно передвигаться уже не могло, и хозяин перетаскивал своего железного коня с места на место волоком, привлекая для таких целей парочку собутыльников. С весны до осени разваливающийся на части японский рыдван тихо спал на общей автостоянке, а на зиму хозяин перемещал свое бесценное имущество поближе к своему балкону, расположенному по соседству с моим, и там это имущество зимовало, засыпанное снегом по самую крышу, перекрывая проезд снегоуборочной технике.

Еще у соседа в запасе были и гвардейская «Волга», списанная из какого-то чиновничьего гаража, и ВАЗ-2104 непонятно какого года выпуска, и полуторатонный самодельный автоприцеп из оцинковки. В общем, Вадиму всегда было чем себя занять. Хочешь — ремонтируй во дворе свои антикварные автотранспортные средства, не хочешь — расставляй их в шахматном порядке. Убитая «четверка», кстати, обладала отличной способностью глохнуть на морозе, поэтому в холодные ночи сосед выбегал прогревать ее каждые пару часов, и всему дому приходилось засыпать и просыпаться под чихание простуженного двигателя.

А про сигнализации его машин я мог бы, наверное, написать целый роман, поскольку за несколько лет достаточно хорошо изучил все их подлые повадки. Вадимова «Волга» любила отзываться пронзительным воем на снег, дождь, ветер, сырость, сильный мороз, праздничные фейерверки и даже на пробегавших мимо йоркширских терьеров. В награду за долгую верную службу хозяин периодически цеплял ей на крышу «шашечки», и по большим праздникам они вместе гордо уезжали таксовать.

Ну а что? Кто может запретить патриоту России скупать за копейки гнилые авто? Никаких законов он ведь не нарушал. Да и вообще он славный малый, вовсе не даун, а соль земли, малый предприниматель. До сих пор, наверное, продает на рынке «Панорама» растительный спрэд под видом дешевого сливочного масла, помогая малоимущим бороться с продовольственной безопасностью. И мама у него тоже работящая — была диспетчером в нашей управляющей компании, пока не выгнали за подделку документов.

Дементий открывает дверь после первого же короткого звонка, словно давно ждет гостей. Это его особенность — он всегда готов к неожиданностям.

— Привет, — говорю и ныряю в сырую темноту прихожей.

— Ну-ну, — усмехается Дементий и отступает в глубину квартиры. Это его вторая особенность — он никогда не здоровается. — Как жизнь? Чаю бушь?

От чая не могу отказаться физически.

— Если ты в душ, то не получится, — кричит мне Дементий из кухни, громыхая посудой. — Воду отключили еще вчерась. Какой-то очередной прорыв на трассе.

— Обойдусь и без душа. Я просто так зашел.

А вообще в Крыму плановое и неплановое отсутствие воды в течение двух-трех дней — явление обыденное. А горячей воды нет ни в городах, ни в пригородах, централизованное водоснабжение отсутствует как класс, поэтому все давно пользуются электрическими бойлерами или газовыми колонками.

Дементию зябко, на нем толстый клетчатый кардиган.

— И каковы успехи в деле длительной осады врага? — ехидно интересуется он.

Я с осторожностью приземляюсь в шаткое кресло и пожимаю плечами.

— На западном фронте без перемен… Хотя нет, вру, в наших рядах возникли первые потери. Вчера за одним из героев супруга приезжала. Собрала его в охапку — и домой. Все, говорит, Ростислав, отвоевался.

— Бывает, — философски замечает Дементий, пристраивая красные рекламные кружки и большой глиняный заварочный чайник на колченогий табурет. — Наливай.

В однокомнатной квартире Дементия не теплей, чем на улице. В Феодосии с ее относительно южным климатом центральное отопление и раньше-то было не в почете, а в нынешние нестабильные времена у коммунальщиков Крыма руки вообще ни на что не поднимаются. Если в крымской квартире зимой восемнадцать градусов тепла — это удача. У Дементия комната угловая, значит, у него еще холоднее, чем средняя температура по палате. Впрочем, и обстановка у него соответствующая температуре, почти спартанская. Кроме кресла, в котором сижу я, и табурета, на котором остывает алюминиевый чайник, Дементий владеет старой деревянной кроватью со скрипучей панцирной сеткой, полированной тумбочкой, на которой красуется бесполезный телевизор «Сони Тринитрон», благополучно сгоревший от скачка напряжения еще несколько лет назад, и поцарапанным антикварным трехстворчатым шкафом мебельной фабрики имени Луначарского. Всю оставшуюся площадь квартиры Дементия занимает пыль.

Я наполняю кружку зеленым чаем со вкусом мокрого веника и подхожу к окну. Вижу все еще зеленые листья на деревьях, небольшие аккуратные снежинки, плавно опускающиеся на Феодосию, полосатого кота Лютика, свернувшегося клубком на пыльном подоконнике, серое пыльное небо, такое же полосатое, как Лютик, голодных чаек, ищущих себе пропитание в помятых мусорных контейнерах, и меньшую половину двора. Лагерь «ахейцев» из окна Дементия не просматривается.

— Так ты у нас, выходит, кулак, — хмыкает Дементий, имея в виду, видимо, какой-то наш неоконченный разговор.

— Нет, не так чтоб совсем кулак, — уточняю я и пытаюсь вспомнить, как именно мы с ним вышли на эту скользкую тему.

Ах да, пару дней назад в разговоре с Дементием я упомянул своего деда Лаврентия, который был предусмотрительным и не стал ждать завершения коллективизации, а закопал под крыльцом свою казачью шашку, схватил в охапку мою бабулю и сбежал вместе с ней из далекой степной губернии в еще более далекую Сибирь, где и прожил потом до середины шестидесятых. Когда деда утихомирил последний в его жизни сердечный приступ, мне было полгода, так что перенять у него опыт предков я не успел. Видимо, поэтому никогда и не испытывал ностальгии по Оренбургу и его окрестностям.

Уральские степи не вызывают во мне вообще никаких эмоций — ни положительных, ни отрицательных. Будучи молодым инженером, я пару раз там побывал, но из всех достопримечательностей Оренбуржья запомнил только два объекта — реку Урал и газпромовскую гостиницу «Факел». Родственников искать даже не пытался. Предусмотрительный дед изменил в нашей общей с ним фамилии одну букву, чтобы было легче укореняться в Сибири, и тем самым навсегда отсек своих многочисленных потомков от еще более многочисленной оренбургской родни.

— А вот мой дед Врангеля из Крыма прогнал, — гордо говорит Дементий.

Я пожимаю плечами. Мне как-то пополам, кто кого куда гнал. Двадцатый век — время сплошных парадоксов.

— Петр Николаевич Врангель, кстати, считается прямым потомком генерал-аншефа Ибрагима Петровича Ганнибала, прадеда поэта А.С. Пушкина, — говорю я. — То есть «черный барон», смертельный враг большевиков, доводится интеллигентному Пушкину внучатым племянником, поскольку его родная бабушка, мать отца, была троюродной сестрой поэта. Помнишь Пушкина, который чудное мгновенье?

— Помню Пушкина, — на полном серьезе кивает Дементий. — Но я сейчас о другом хотел поговорить. Долго вы еще будете сопли жевать под окном у Генки? Не надоело дразнить бабушек?

— Надоело, — говорю я.

— Тогда решайтесь уже на что-нибудь.

Я вздыхаю…

Фамилия у Дементия простая и очень русская — Кононов. Сколько ему лет, сразу и не скажешь, но он успел потрудиться на бывшей секретной Карадагской биостанции еще в советские времена, а это значит, что он меня старше. Вспоминать о тех временах Дементий не любит. В Крыму оказался случайно. Служил на минном тральщике, потом окончил школу мичманов в Североморске, оттуда прибыл по распределению в город-герой Севастополь. О том, что местом распределения военного моряка был Институт биологии южных морей, не особо задумывался. И только в Крыму узнал, что этот секретный институт, филиалом которого была Карадагская биостанция, занимался дрессировкой военных дельфинов.

Первыми черноморских афалин выдрессировала группа специалистов из Ленинграда под командованием капитана первого ранга Калганова, это было в одна тысяча девятьсот шестьдесят пятом году в Севастополе, в бухте Казачья, на объекте под кодовым названием «Площадка 75», где обучалось несколько женских особей, выловленных у берегов Гурзуфа. Позже аналогичные опыты стали проводить на Карадагской биостанции. В то время гражданская наука гордо объявила о наличии у дельфинов собственного языка и интеллекта. Отдельные смельчаки даже уверяли, что эти морские животные могут создавать вокруг себя особое биополе.

Чуть позже военная наука обнаружила, что дельфин с помощью эхолокации различает две совершенно одинаковые мишени, выполненные из разных металлов — нержавеющей стали и латуни, например. А Карадагская биостанция стала первым учреждением в СССР, поместившим дельфинов в условия бассейна. Когда удивительными способностями афалин заинтересовались специалисты военного НИИ гидроакустики, главком ВМФ лично разрешил построить два секретных дельфинария — в Севастополе и в бухте у горы Карадаг. О том, что их скопировали с Центра по изучению морских млекопитающих МВС США в калифорнийском Сан-Диего, главкому не доложили.

По сегодняшним стандартам оба дельфинария давно устарели, зрителям там тесно, неудобно, но, когда их строили, никто не собирался показывать аттракционы для детской аудитории. Перед дрессировщиками стояла конкретная задача по превращению афалин в камикадзе. Потом обучающую программу немного скорректировали, и они стали доставлять магнитные мины к подводным лодкам, взаимодействовать со своими боевыми пловцами и противостоять чужим подводным диверсантам, поскольку натренированный дельфин без труда пеленгует под водой человека на расстоянии до полукилометра.

По словам Дементия, с семьдесят пятого по восемьдесят седьмой год афалины с Карадагской биостанции наравне с бойцами легендарного 102-го отряда боевых пловцов охраняли Балаклавскую бухту, где находился ремонтный завод для подводных лодок. Боевое дежурство дельфины несли в специальных вольерах. Обнаружив подводного пловца, они должны были нажать на специальную грушу, чтобы вольер открылся и они могли помчаться на перехват чужаков.

Вопреки распространенному мнению, убивать людей их не учили. Против диверсантов никогда не применялись ни отравленные дротики, ни иглы. Дельфинов снаряжали захватом типа «паук». Подплывая к неопознанным аквалангистам, животные тыкались в них носами, захват срабатывал, локализуя пловцов, а на поверхность выбрасывался сигнальный буй. После этого дельфин возвращался в свой вольер, где получал в награду порцию ставриды, а в дело вступали бойцы спецназа, дежурившие на быстроходном торпедном катере у входа в Балаклавскую бухту.

В 1991 году все военные программы по использованию морских млекопитающих в Крыму свернули. Боевые дельфины оказались никому не нужны. И большая их часть потом всплыла в дельфинариях Турции, Ирана, Дубая и Катара. А у Дементия от лучших времен остались только яркие воспоминания и одна-единственная фотография, которую он долго от всех прятал. На фотографии запечатлен молодой моряк, балансирующий в резиновой лодке, одной рукой он придерживает лихо заломленный спецназовский берет, другой — подбрасывает вверх рыбу. А за лодкой из воды в фонтане брызг выпрыгивает пятилетняя дельфиниха Радуга…

— Далеко Крым от Сибири? — интересуется у меня Дементий.

— Смотря на чем добираться, — говорю. — На самолете — не очень далеко, всего-то четыре с половиной часа. На поезде через Краснодар — четверо суток. А вот если пешком — очень далеко. Месяца три-четыре придется идти.

Дементий хмыкает.

— А ты в тайге был?

— Был.

— И как там?

— Ну, тайга — она разная, — говорю. — Есть сосновый бор, он красивый, относительно светлый, особенно в яркий солнечный день, идешь по нему, весь такой на подъеме, хрустишь задорно шишками и опавшей хвоей, ягодами лакомишься, насвистываешь, дышишь смолой, любуешься белками и бурундуками, слушаешь ветер, как он шумит в высоких кронах. А есть еловый урман, темный, почти непроходимый, где под ногами болото чавкает. Впрочем, ночью в любой тайге жутковато, хоть в светлой, хоть в темной. Бывает, так жутко становится, аж сердце из груди выпрыгивает. Мы в детстве с пацанами на спор ходили. Ночью больше десяти минут никто не выдерживал, голоса начинали слышать, звуки странные, а потом паника накатывала, и неслись мы назад с выпученными глазами и без ног.

— Везет тебе. А я всю жизнь тайгу мечтал увидеть, но так и не довелось.

— Насчет везения — это как посмотреть, — не соглашаюсь я. — Вот ты всю жизнь на море жил, а мне только один раз удалось его пощупать, когда в молодые годы отдыхал на Тузле. Мне даже плавать негде было научиться.

— На Тузле? — удивляется Дементий. — Я однажды на Тузле всю зиму проторчал безвылазно, когда в пансионате «Два моря» сторожем работал…

Я помню пансионат «Два моря». И пансионат «Альбатрос» помню. И еще был катер «Пион», который курсировал между Тузлой и причалом портофлота. Я вообще о Тузле вспоминаю часто, как ни странно. Вроде бы ничего не значащая полоска суши в Керченском проливе, в длину чуть больше шести километров, в ширину — три сотни метров максимум, ничего там не было, кроме заболоченных соленых озер и птиц, а поди ж ты, не отпускает она меня даже после разового посещения…

— Честно сказать, я бы тоже не отказался на Тузле перезимовать, — говорю с легкой завистью.

— Вот это ты, не подумав, сейчас сказал, — смеется Дементий. — В Керченском проливе люто-бешено штормит, а та зима была совсем штормовая, днями на улицу из здания конторы выйти не мог, ветер с ног сбивал. Там же волна, если чуть посильней, она и через остров может перемахнуть. В самые сильные шторма Тузла вся ходуном ходит. Иногда казалось, сейчас под воду уйдет. Но и шторма, я тебе скажу, не самое страшное. Когда мертвые голоса начинаешь слышать — вот это реально жуть…

— Мертвые голоса? Это как?

— Каком сверху! — хмыкает Дементий. — Обычные голоса мертвых людей.

У меня нет повода не верить Дементию, но все же…

— С тобой что, мертвые разговаривали?

— Не могу дать гарантию, что именно со мной. Скорее, они иногда просто бубнили вслух, причем почему-то все вместе, и получался такой равномерный гул. Но изредка я все же понимал, о чем они говорят.

— И о чем?

— Рассказывали себе, о том, как умерли. А что, тебе действительно интересно?

— Еще как, — киваю я, ощущая холодок в районе затылка. — Ты знал, что в древнегреческой географии район Керченского пролива был запретным для посещений местом? Как считали дорийцы, там располагался один из проходов в царство мертвых…

Дементий разводит руками и подкладывает мне черствых баранок.

— А еще мне один парень очень долго снился.

— Мертвый?

— Да нет, этот был живой вроде. Обычный парень, лет тридцати. Невысокий, худой, с усами. Либо украинец, либо русский. Весь январь снился и большую часть февраля. В моем сне у него жена погибла в автокатастрофе, и он с тоски хотел сначала с крыши сигануть, а потом на Тузлу приехал. Зачем приехал — я не очень понял. И он, значит, зимует на острове. И я зимую… Чем все кончилось, уже и не помню. Жутко мне было и от снов, и от голосов. Ты даже не представляешь как. И деваться, главное, некуда. Связи нет, сотовые телефоны тогда только у олигархов были и у бандитов. Сижу дурак дураком в центре Тузлы и не могу понять, снесло у меня крышу ветром насовсем или не насовсем. Я тебе первому про это рассказываю, кстати. Раньше как-то стрёмно было…

— А я в тайге однажды заблудился. — Признание вылетает неожиданно. На выдохе. И я некоторое время молчу, набираясь решимости. — Еще школьником, шестой класс только закончил. Думал, кранты мне…

Дементий меня не торопит, заваривает новую порцию зеленого чая.

— Приехал со старшими на туристический слет. Они в соревнованиях участвовали по спортивному ориентированию, а меня, чтобы в лесу не потерялся, на пикет посадили, пересчитывать пробегающих мимо. Я всех пересчитал и сижу. Время идет, я сижу. За мной не приходят, я уже проголодался. Ну и решил двигать в лагерь самостоятельно. А тогда, сам же помнишь, не то что GPS-навигатор, а даже обыкновенные механические часы были не у всех. Мне родители только в восьмом классе часы подарили…

— Ревел? — Дементий улыбается.

— Почти до рассвета, — киваю я. — Потом упал под большой куст, нагреб на себя сухой травы, согрелся кое-как и уснул. Проснулся, ничего понять не могу, в лесу какая-то ватная тишина, только дятел стучит где-то вдалеке. Я так перепугался, что даже голод перестал чувствовать. Ягод немного пощипал, чтобы пить не хотелось, и шел, пока опять не стало темнеть. Устал, помню, как бродячая собака. Сижу на гнилой коряге, сопли со слезами мотаю на кулак. Чувствую, кто-то на меня смотрит. Поворачиваюсь — девушка. Невысокая, волосы под кепкой, одета в зеленую туристическую штормовку и полукеды. Говорит: что такое, зачем плачешь? Я отвечаю: заблудился. Тогда она берет меня за руку и куда-то ведет. Не поверишь, через полчаса мы были уже на проселочной дороге. И сразу деревенская хлебовозка навстречу. Я кручусь, ищу взглядом свою спасительницу, чтобы поблагодарить, но вокруг никого. И водитель деревенский этой девушки не видел. Только меня…

Дементий вызывается меня проводить. Заодно, мол, и консервы заброшу Парусову.

Почему нет, собственно?

— Хочешь, я тебя с Генкой познакомлю? — искренне предлагает Дементий.

— Давай как-нибудь потом, — говорю я. — Вряд ли он сейчас захочет со мной знакомиться.

— Генка так-то нормальный парень, это его ядовитая муха цеце, видать, укусила. Или давай я сам с ним поговорю.

— О чем?

— Ну, обо всем этом, — разводит руками Дементий.

— Попробуй, — равнодушно пожимаю плечами я. Мне в самом деле наплевать. Я чувствую, что эта история уже и так подходит к логическому концу. И завершится она без моего деятельного участия…

Пока спускаемся по лестнице, я украдкой выглядываю в окно. Перед подъездом никого из «ахейцев» нет. Лавочка пуста. Никто не дежурит. Дементий стучит по железному косяку. Трижды по три раза. Видимо, это какой-то условный код. Я упираюсь спиной в холодную стенку, разглядываю отвалившуюся с потолка штукатурку и черную плесень по углам. Говорят, дышать такой плесенью вредно для здоровья. Споры проникают глубоко в легкие и начинают там размножаться, пока из ушей не полезут грибы…

Металлическая дверь Гены Парусова со скрипом приоткрывается на несколько сантиметров. Из щели высовывается палка с крюком.

— Бу-бу-бу, — произносит кто-то за дверью.

— Ты чего, Гена? — удивляется Дементий,

— Бу-бу бу-бу бу-бу, — раздается ответ из-за двери.

— Да сам ты конь с педалями!

— Бу-бу бу-бу-бу бу-бу-бу!

Дементий зеленеет, но все же вешает на крюк полиэтиленовый пакет с продуктами и отходит от двери на несколько шагов. Пакет исчезает, дверь закрывается. Дементий еще некоторое время стучит по косяку, но со стороны Парусова никакого ответа нет.

— Гена, слышь, не дури! Открой! Поговорить надо. Я к тебе завсегда как к родному! — возмущается Дементий.

— Может, пойдем уже? — предлагаю я.

— Он меня конем обозвал, — обиженно говорит Дементий.

— В каком смысле?

— Сказал, что я — конь троянский.

— А, в этом смысле. — Я морщу лоб, как будто думаю. — Да, доля справедливости в его словах есть.

Дементий достает из кармана пачку местной «Примы» с фильтром. Прикуривает. Долго смотрит в окно на редкие снежинки.

— У тебя никогда не возникает чувство, словно живешь не своей жизнью? — спрашивает вдруг он. — То есть должен быть где-то там, но не можешь, поэтому обречен жить здесь…

— Да через день, — киваю я.

Дементий делает несколько нервных затяжек.

— Издеваешься?

— Нисколько. У психологов есть отдельная теория на этот счет. Это не дежавю, не ложная память, это немного другое ощущение, как будто действительно живешь не своей жизнью, оно реже у людей случается.

— И кем ты должен быть в другой жизни?

— Ничего особенно выдающегося, обувщиком в Милане, — говорю. — У моей настоящей семьи очень распространенная итальянская фамилия, что-то типа Джованьоли или Мончини, и я получил в наследство маленькое семейное обувное предприятие. Иногда я прям вижу эту фабрику в небольшой зеленой деревеньке под Флоренцией. Ее основал мой прадед еще во времена Муссолини, а потом передал моему отцу, когда уехал искать счастье в Америку. И я вроде бы вполне доволен своей жизнью, у меня есть жена и двое сыновей, я их всех люблю, хотя мой младший и объявил себя геем. Мне нравится продавать классические мужские туфли ручной работы, у меня есть какая-то девица для мужских шалостей, небольшие арендованные магазины в Милане, Риме и Монако, зимой я езжу на обувные выставки в Ниццу и Лондон, а лето провожу на побережье в Кьявари. Домик я покупал давно, в период большого кризиса на рынке недвижимости, и с тех пор он подорожал втрое. Все из-за богатых русских, которые массово скупают недвижимость в этих местах.

— Даже не знаю, что тебе сказать…

Дементий рассеянно бросает непогашенный окурок в пластиковую банку. Пластик начинает дымиться. Вонь расползается на весь подъезд. А тут, как назло, из своего ниоткуда возникает Ираида Степановна Куликова-Полева, лицо которой не предвещает ничего хорошего…