Уральский следопыт, 1982-01

6.

Она вошла, когда я прибивал в прорабской плакаты по технике безопасности. Олег Иванович накануне дал мне их целый рулон и показал, где они должны висеть. Обернулся и увидел в дверях статную смуглую девушку лет девятнадцати в легкой вязаной кофте и черных спортивных брюках. Я стоял с молотком на дюралевом стуле и смотрел на нее, а она на меня. И от взгляда ее серых глаз у меня зашумело в ушах.

– Мне нужен прораб, – сказала она.

Я не успел ничего ответить. Вошел Олег Иванович.

– Вы новая крановщица? – спросил он. Девушка кивнула.

Он протянул ей руку.

– Давно вас ждем. Как зовут?

– Аня.

– Я вот о чем хочу попросить вас, Аня… С места в карьер… Вы не поработаете две смены, пока найдем сменщика?

Аня посмотрела ему в глаза, промолчала.

– Я думаю, за неделю мы этот вопрос утрясем, – виновато продолжал Олег Иванович.

– Только не затягивайте, – немедля, ответила Аня. – Я всего-то год работаю на кране, устаю и от одной смены. И потом… я учусь в вечерней школе.

Башенный кран для меня был просто машиной, пока на нем сидел Спиридонов. Имели значение лишь исправность и четкая работа крана. С приходом Ани все изменилось. Кран как будто превратился в живое существо. И удивительно мне было, что я его почти не замечал. Двигалась туда-сюда по рельсам железная махина, поднимала плиты, поддоны, фермы и ничем, абсолютно ничем не привлекала меня.

А теперь, едва приходила Аня и, о том о сем поговорив с нами, стремительно взбегала вверх по железной лестнице, все преображалось! Кран я уже не мог отделить от нее; он стал для меня почти одушевленным.

Когда не было работы, Аня спускалась вниз, и сразу же к ней спешил Хонин. Он и до этого умел быть опрятным, а сейчас в джинсах и короткой брезентовой куртке выглядел даже элегантно. Каску он надевал только во время работы. А едва выдавался перерыв, снимал ее и привычным движением поправлял волосы.

Стоя возле крана, они разговаривали друг с другом, и все, кто проходил мимо, внимательно поглядывали на них. Я же в своей мешковатой спецовке и каске, налезающей на глаза, выглядел, должно быть, смешно и держался в сторонке. Ко тоже от Ани глаз не мог оторвать.

Как-то, решившись, я подошел к ним – не посторонний же, – но Хонин сразу:

– Валера, у пас свой разговор, понимаешь… Однако Аня не приняла его тона:

– Никакой он не свой, Валерик, просто разговор, как все разговоры.

– Ему еще площадку надо расчистить, – заметил Хонин.

– Ну идите, расчищайте вместе. Почему же он один?

Хонина ничуть не смутило ее замечание.

– У нас разделение обязанностей. Он не может делать моей работы. Ну, стало быть, пусть свою делает… Пока что он не стропальщик.

– Да, он прав, – подтвердил я, – я уже знаю, что заполнение тары следует производить так, чтобы исключалась возможность выпадения груза из тары. Тару нельзя заполнять до краев, а лишь ниже на десять сантиметров…

Аня прыснула от смеха, а Хонин покраснел.

В эту ночь я не сомкнул глаз, размышляя о жизни. До сих пор все поступки Хонина как-то мало трогали меня. Ну, работа у него, действительно, не по его амбиции, ну, с буфетчицей у него что-то там… К девчонкам клеится… Ко всему этому я был безразличен. Отчего же меня прямо-таки в холодный пот бросило, когда он взял руку Ани в прорабской?

Я вертелся в постели, как на раскаленной сковородке. Что же это получается? Я, стало быть, должен рыться в грязи, расчищать площадку, а Хонин в это время – разговаривать с Аней? Это называется – «всякому свое»?

Вошла Ольга. За окном уже угасли все вечерние звуки. Комнату заливал тихий лунный свет.

– Почему не спишь?

– Бессонница.

– И у меня.

Мы долго молчали. За окном в лунном свете блестели тополя.

– Как тихо, – сказала Ольга. – Только листья суетятся. Ты знаешь, я читала где-то, что бывают звездные тени. Только увидеть их можно в тихую безлунную ночь на белом снегу. Говорят, они синеватые, едва различимые…

И мне показалось, я затерян в безмолвном заснеженном поле. На снегу рассеянные синеватые тени. Я ощутил их хрупкую сказочную красоту, необычность их.

– У нас новая крановщица, – сказал я. Сказал вроде совсем обычно и совсем спокойно, но Ольга поняла.

– Красивая?

Растерялся и помедлил с ответом.

– Ага.

Я почувствовал Ольгину улыбку.

– Понятно, тебе не дает спать красивая крановщица…

– Ладно тебе…

Ольга поворошила мне волосы.

– Спи и не думай о ней.

Она уже направлялась к двери, когда я спросил:

– Скажи, зачем живет человек?

Ольга остановилась. Глаз ее я не видел.

– Это смотря какой человек.

– Я не о том.

– Ах, ты о назначении человека… Ну, тут, по-моему, все ясно. Спи.

– Нет, постой. Для себя живет человек?

– Ну уж, для себя…

– А ведь всякое удовольствие он получает только для себя, правда?

– Как будто правда. – Ольга возвратилась, подошла ближе.

– Значит, все-таки для себя.

– Слушай, что это с тобой происходит? На такие вопросы каждый должен отвечать сам. Усек? Вот и спи…

Почему Ольга пришла ко мне? Будто услышала, как рассыпался мой сон. И никакой книги не взяла.

После разговора с Ольгой, хоть и был он мимолетен, я впервые совсем не так, как прежде, взглянул на самого себя. Я подумал о том, что отношения между людьми вовсе не так просты, как казалось мне, когда я со своими одноклассниками слонялся по подъездам и парку. Тогда все представлялось ясным и несложным. Главным было – найти какое-нибудь развлечение, избавиться от постоянной скуки. А на стройке я столкнулся с другим, сложным миром.

И я решил бороться за Аню. Вступить с Хониным в смертельную схватку. Я не видел иного выхода. Правда, все преимущества были на его стороне – возраст, опыт, броская внешность; о нем говорили, что он, когда приоденется, похож на артиста. Но и на моей стороне что-то было. Что именно, я пока не мог сказать, но чувствовал, что что-то есть. Все не так просто.

И с этой мыслью я уснул.

Наверно, в ту ночь меня уже нельзя было принять за девчонку.

Утром я поднялся к Ане на кран.

Хонин, правда, пытался меня остановить:

– Эй, килька, куда прешь? Но я уже был высоко.

Аня ждала, пока внизу самосвал сбрасывал в бадью бетон. Меня встретила улыбкой:

– Зачем сюда забрался?

– Понимаешь, я что-то хотел тебе сказать…

– Ты от Олега Ивановича?

– Нет. Я сам по себе. Хочу учиться на крановщика, понимаешь?

– Вот в чем дело… Тогда тебе надо на курсы, а не сюда. На тот год будет новый набор. Осенью.

– Я у тебя хочу.

– У меня?… Ну какой из меня учитель? Я и сама еще… Погоди-ка…

Звучно заработали контакты. Хонин внизу зацепил крючья за бадью с бетоном и поднял вверх руку в широкой брезентовой рукавице.

Аня забыла обо мне. Кран качнулся, мягко двинулся по рельсам, и потекли, блестя смазкой на солнце, тросы. Кран еще двигался по рельсам, а стрела уже пошла описывать огромную дугу, неся широкую бадью к работавшим внизу бетонщикам.

От страха у меня появилась непреодолимая тошнота. Чтобы не опозориться перед Аней, я быстро глотал слюну, вернее, не столько слюну, сколько воздух, И никак не мог избавиться от ощущения, что кран падает.

Под стрелой стремительно проносились стрижи. Над стрелой двигались напоенные утренним светом облака. Двигалась стрела, будто заваливалась на бок, двигалась где-то далеко в пустоте железная бадья с бетоном, вращались барабаны, наматывая тросы, глухо гудели моторы, и сам кран двигался по рельсам, словно заваливался назад. Я зажмурил на минуту глаза от этого обилия движения.

– Правда, хорошо тут? Это же голос Ани.

Я перевел дух и, виновато рассмеявшись, кивнул:

– Хорошо.

– Такой вид! Вся пойма. И лес за рекой – синий-синий… А знаешь, какой он в грозу страшный…

У Ани серые глаза под темными прямыми бровями.

Подав бетонщикам груз, она с улыбкой обернулась ко мне:

– Знаешь, когда я увидела тебя первый раз, не могла понять, мальчик ты или девочка. – Улыбка у нее лукавая и ясная. – Сколько тебе лет?

– Сколько есть, все мои, – опустив глаза, пробормотал я. Аня угодила в самое больное место.

Лицо ее стало серьезным, но я чувствовал, что вся она полна озорного смеха.

– Я потому спрашиваю, чтобы знать, можно ли тебе на кран…

И снова наш разговор оборвался. Теперь внизу Хонин подцепил поддон с кирпичом, и стрела стала разворачиваться в противоположную сторону, где работала бригада каменщиков. Опять это обилие движения, обилие пустоты вокруг и незначительность опоры, опять непреодолимая тошнота. Дорого доставался мне разговор с Аней.

Снизу донеслось:

– Валерка-а!!!

– Тебя там потеряли, – улыбнулась Аня. – Беги.

Когда кран остановился, я стал спускаться по отвесной железной лестнице, крепко цепляясь за каждую ступеньку.

Хонин косо поглядел на меня, когда я спрыгнул на землю.

– Тебе делать нечего? – спросил он. – Зачем туда лазил?

– Для ознакомления. Стропальщик должен знать устройство башенного крана.

– К Спиридонову что-то не лез…

С этого дня наши отношения изменились. Однако Хонин по-прежнему держался, как подобает наставнику: ни ругани, ни насмешек…

Но спустя несколько дней произошло не совсем понятное для меня событие. Надо было быстро сгружать с машины кругляк. Я кинулся было за своими рукавицами, но их не оказалось на месте.

Хонин, уже забравшись в кузов автомашины, кричал:

– Скорее, Валерка! Что ты там копаешься?! Он подал мне стальной чалочный канат.

В спешке я не заметил, что канат старый, как будто долго лежавший в земле, пробитый, с оборванными прядями, торчащими проволочками, весь в пятнах ржавчины.

Я торопливо начал подводить канат под бревно, в это время Хонин с силой потянул его на себя, и руку мне обожгла резкая боль – проволочки, словно иголки, вонзились в ладонь.

– Быстрее, быстрее, Валера. Что ты возишься?

– Да вот… руку… – Я никогда раньше не жаловался, но сейчас боль была нестерпимой.

Я обвязал бревно и, затягивая канат, снова почувствовал, как обожгло теперь уже левую руку.

Пока Аня переносила бревно к штабелю, я спрыгнул с машины и побежал за другим чалоч-ным канатом.

Когда мы сгрузили и уложили в штабель бревна, я осмотрел свои грязные окровавленные руки.

Аня сверху увидела, что со мной что-то неладно.

– Руку, что ли, поранил? – спросила она, высунувшись из кабины. – Давай сюда скорее! У меня аптечка.

Я поднялся на кран.

Аня осмотрела мои руки и ахнула:

– Как это тебя угораздило? В чем дело?

– Не знаю, чалочный канат подвернулся пробитый, старый какой-то.

– Откуда же он мог подвернуться?

– Черт его знает…

– И без рукавиц работал?

– Куда-то задевались. Некогда было искать. Она подала мне мыло и, поливая воду из пластмассовой фляжки, внимательно осматривала руки. Смазала ранки йодом и перевязала стерильным бинтом.

– Как же ты теперь слезешь?

– Зачем же слезать? Мне и тут хорошо.

– Ты как ребенок. Ну, совсем еще маленький. И впервые в голосе Ани я услышал что-то для меня совсем незнакомое. И это «маленький», и это «ребенок» относились вовсе не к моему возрасту.

Аня как будто разговаривала не со мною, а сама с собой:

– Надо было поискать рукавицы. Убежали бы. от вас эти бревна?

– Хонин торопил. Машина простаивала.

– Машина-то ясно. – Она возмущенно повела плечом. – Исколол все руки ржавой проволокой. Надо в больницу – укол сделают от столбняка.

– Да ну его, пройдет и так.

– А я говорю – надо. Все равно ты сейчас ничего делать не сможешь.

– Вот и посижу здесь. Посмотри, что это там в лесу?

– Церковь. Ее редко видно и только после дождя.

Церковь была маленькая, а может, так казалось издали, белая – особенно белая среди темного сплошного леса.

– Сходим туда?

Аня, смотревшая вниз на строительную площадку, медленно повернулась ко мне:

– Куда?

– К церкви. Сходим, пока она такая?

Аня продолжала молча в упор смотреть на меня. Потом спросила:

– Какая?

– Белая.

Она смотрела мне в глаза, и от этого все качалось. Я ждал от нее резких слов, насмешки, чего угодно.

– Когда?

Я не сразу понял смысл ее вопроса.

– Что когда?

– К церкви с тобой… когда?

– Сразу после смены.

– Свяжись с ребенком, сама превратишься в ребенка. – Аня отогнала кран назад и, захватив бадью с бетоном, отправила ее бетонщикам.

– Ну, так мы пойдем?

– Конечно, пойдем. Только не сегодня, а завтра, в субботу. А сегодня сделаешь укол от столбняка, понятно?

Дорога к церкви от автобусной остановки шла сначала среди кустов тальника. Тонкие весенние веточки были как синие струйки. Теплая, тихая зеленела кругом трава. Мы с Аней никого не встретили за все время нашего пути.

Кое-где стояли темные елки, над ними высились столетние сосны. Тут же группами росли березы с молодой листвой и редкие дубы. Потом пошел плотный, мощный, разогретый солнцем лес. Пахла сосновой смолой. Тихими волнами шумела в ясной высоте хвоя.

Неожиданно открылся просвет, и мы не сразу поняли, что именно сюда шли.

На открытом откосе стояла старая деревянная часовня. Высокая трава росла у ее стен. Здесь гулко гудели шмели над лесными цветами. На старых бревнах грелись осы.

Часовня стояла одна среди огромных древних елей. Солнце чуть-чуть пробивалось через хвою, и на крыше часовенки красноватым огнем вспыхивал зеленый лишайник.

Тусклая от времени, с тремя маленькими главками на тоненьких шейках, она казалась порождением природы, леса, а не человеческих рук. И. кому придумалось ее рубить здесь? Я вспомнил слышанные рассказы о здешних плотниках, что в старину ходили в отход. И на пути рубили часовни, видно, затем лишь, чтобы оставить по себе память, потешить редкого путника. Так и появлялись они, деревянные часовенки, в лесах, на полянах, на косогорах, у дорог…

Какие-то плотники поставили и эту часовенку. Поставили и ушли. И, видно, долго оглядывались, пока она вовсе не скрылась из виду. И где-нибудь в дальних краях виделась она им и звала назад.

Дверь часовни была забита гвоздями.

– Почему же она казалась белой? – спросила Аня. – Ведь она черная.

– Вовсе она не черная. Посмотри, как блестят бревна… Это от старости. И не черные они – серые. А как намокнут и упадет на них солнце, часовня видна издалека и кажется среди темного мокрого леса светлой, почти белой.

– Удивительно… И кажется издали церковью. А сама совсем маленькая…

Воображает себя взрослой, а у самой детские губы… Я смотрел на нее, и мне было не по себе… Откуда это у меня? Откуда совсем новое чувство, что я взрослый и сильный? Почему уже не думаю о часовне? В голове шум, и медленно плывет неведомый сладкий туман.

Мы на коленях долго пили из родника холодную воду. А часовня на лесном склоне светло возвышалась над нами.

– И правда, она белая… – На подбородке Ани блестели капли лесной воды.

Перед закатом солнца мы пошли назад.

И вечер, и тишина, и ощущение жаркой усталости – все казалось внезапно налетевшим счастьем. Удивительно, как немного надо для счастья! А может быть, это вовсе не немного.

Аня непонятно посматривала на меня, на мои неуклюже забинтованные руки.

– Послушай, – спросила она, – ты так и не сказал, откуда взялся старый чалочный канат? По-моему, ничего подобного у вас не было.

– Не знаю… Да я уже выбросил его.

– И все же, откуда он взялся? – Какая-то тревожная тень не сходила с лица Ани.

– Ну мало ли откуда. Валялся, видно. А Хо-нин впопыхах схватил.

– А рукавицы?

– За досками лежали. Я их потом нашел. Аня остановилась:

– А где ты их оставил?

– На фундаментном блоке. А что?

– Как же они попали на другое место?

– Ладно тебе. Нашлись же…

– Я не о том…

Уже в густеющих сумерках мы вышли к шоссе и сели на автобус.