Утро под Катовице. Книга 1

Глава 23

— Жена? — спросила меня стройная девушка в форме капитана погранвойск со снайперской СВТ за плечами и наганом в поясной кобуре. Позади неё кучковались пятеро красноармейцев и младший командир взвода (это звание такое, а не должность) с зелёными, как и у меня петлицами, уже вооруженные винтовками.

В соответствии с Уставом я вытянулся по стойке смирно и, отдав честь, четко произнес:

— Отделенный командир Ковалев! Нет, она мне не жена!

Капитан смерила меня изучающим взглядом и скомандовала:

— Вольно! Идите получайте оружие и довольствие!

— Есть!

Подтвердив получение приказа, я направился в уже знакомое мне здание тыловой службы. Найдя оружейную комнату, я застал там капитана Ларионова, который, взяв у меня паспорт, сначала выдал взамен мою сержантскую книжку, потом отправил помогающего ему комота за патронами и амуницией, а сам принес предназначенную для меня «мосинку» с оптическим четырехкратный прицелом, которую отдал со словами:

— Хорошая винтовка! Новая, только с завода, кучность на полутысяче шесть сантиметров — сам вчера проверял и пристреливал.

— Здорово! — я принял из его рук винтовку, отвел назад затвор, проверяя отсутствие в ней патронов, спустил курок и поставил на предохранитель, затем прочитал номер, пересчитал принесенные мне боеприпасы и расписался в журнале. После чего снарядил обоймы и разложил их по подсумкам. Потом взял каску и с усилием запихнул её в сидор.

Капитан с интересом осмотрел мой набитый до упора вещмешок внушительного неуставного размера и с ухмылкой произнес:

— Иди в в пять-дробь-восемь, там сухпай получишь.

Задумчиво почесав затылок, я кивнул и отправился искать указанный склад. Там, получил две банки тушёнки, которые распихал по карманам галифе и буханку хлеба. Выйдя на улицу, я увидел, что в кучке вооруженных бойцов прибавилось два красноармейца, а девушка-капитан распекает ещё одного с опухшей рожей за опоздание. Пропустив мимо себя рядового, бросившегося со всех ног исполнять приказ стройной командирши, я приблизился к товарищам по несчастью. Младший командир взвода — высокий широкоплечий парень — показался мне знакомым и я, покопавшись в памяти вспомнил, что он был участником финала городских соревнований по лыжам, но пришел где-то далеко позади меня. Судя по приветственной улыбке, он тоже узнал меня и мы пожали друг другу руки. Как младший по званию, первым представился я, а потом и он назвал свои имя и фамилию:

— Михаил Петренко! — и добавил, оглядываясь на бойцов, — Тут ещё пятеро с того чемпионата, но они там до финала не дошли.

— Н-да, удачно мы там покатались, — с сарказмом прокомментировал я наше участие в лыжных соревнованиях.

Михаил в ответ горько махнул рукой:

— Да у меня всё-равно в личном деле лыжная подготовка записана… говорят, там полная задница… а у меня на прошлой неделе только сын родился.

— Надеюсь, насчёт трудностей слухи сильно преувеличены, но проблемы определенно есть, иначе не стали бы нас забирать.

Петренко понимающе кивнул:

— Да, ты прав, не надо панику разводить, — и, покосившись в сторону капитанши, перевел разговор на другую тему, — Ты снайпер, что ли?

— Ага, я ведь не только на лыжах, ещё и на соревнованиях по стрельбе отметился, показал, так сказать, себя во всей красе.

Младший комвзвода понимающе ухмыльнулся. В это время на крыльце появился лейтенант и хорошо поставленным голосом сообщил:

— Капитан Горбушкина! Вас майор Пронин вызывает!

Проводив взглядом исчезнувшую за дверью девушку, я заметил:

— Такая молодая, а уже капитан.

Так наверное, из госбезопасности или милиции, у них же на две ступени звания выше. Да и откуда в войсках женщинам-командирам взяться? Небось следователь — добровольцем пошла.

— Да, наверно так и есть, — не стал спорить я, переводя взгляд на последнего бойца, вышедшего с винтовкой на ремне из здания тыловой службы, — ну вот, вроде все собрались, только командира не хватает.

Ожидая Горбушкину, нам пришлось померзнуть во дворе ещё десять минут, за это время из гаражного бокса выкатилась полуторка и встала перед воротами, видимо, в ожидании нашей погрузки.

Когда капитан, наконец, вышла во двор с кожаной папкой в руках, она сразу приказала:

— Отряд, в одну шеренгу становись! — затем, дождавшись, пока мы выполним команду, провела перекличку, зачитывая фамилии из списка, который взяла из папки, и внимательно вглядывалась в бойцов, стараясь запомнить.

Закончив проверку, она объявила:

— Командиром отделения назначается младший командир взвода Петренко! В машину! — по этой команде мы быстро побросали в кузов полуторки свои вещмешки, поставили туда же чемодан капитана и расселись вдоль бортов, зажав свои винтовки стоймя между колен, после чего Горбушкина села в кабину и мы поехали в направлении железнодорожного вокзала.

Сегодня на улице было около десяти градусов мороза, ярко светило, но не грело появившееся над горизонтом зимнее солнце, а при движении грузовика встречный ветер пронизывал буквально насквозь, не спасал даже свитер, надетый мной под гимнастёрку. Радовало только то, что ехать было недалеко. Полуторка спустилась по Зеленскому съезду, по набережной выехала к Канавинскому мосту и вскоре мы уже были на вокзале, где, подчиняясь командам Горбушкиной, строем проследовали к последнему плацкартному вагону стоящего у перрона пассажирского состава, где нам досталось одно крайнее купе на всех. Все остальные места в вагоне были заняты бойцами и сержантами в такой же как у нас форме с зелёными петлицами. Капитан, проведя перекличку, ушла в соседний вагон с докладом, оставив Петренко за старшего. Тот приказал четырём бойцам снять ремни, с помощью которых все наши винтовки увязали в две охапки и закинули на багажные полки, туда же отправились вещмешки и наша верхняя одежда, затем он назначил дневальных, ответственных за сохранность оружия, рассадил бойцов по трое-четверо и сел напротив меня около прохода.

— За что наградили? — указав взглядом на орден, уважительным тоном спросил меня младший комвзвода.

— В орденской книжке написано, что за героизм и находчивость, проявленные при выполнении воинского долга, а все остальные подробности относятся к военной тайне — привычно отбарабанил я в ответ.

Петренко кивнул:

— Понятно!

В это время поезд дёрнулся, трогаясь с места и за окном поплыл, ускоряясь, унылый станционный пейзаж, застучали колеса. Чувствуя, что начинаю засыпать в тепле натопленного вагона, я спросил Петренко:

— Михаил, я вздремну чуток на верхней полке, а то…

Ночка бурная была! — с ухмылкой продолжил за меня младкомвзвода и разрешающе махнул рукой, — Залезай! — затем, обращаясь уже к бойцам сказал, — Давайте тоже по очереди на вторых полках ложитесь, хоть внизу посвободнее будет.

Не теряя времени, я взял свою шинель, свернув, положил её в изголовье вместо подушки, снял сапоги и одним движением запрыгнул на деревянную полку, после чего практически мгновенно уснул под ритмичный стук колес.

Проснулся я примерно через четыре часа и, глянув с полки вниз, оценил обстановку как вполне спокойную: Петренко подрёмывает вполглаза, сидя на сиденье у прохода, два бойца спят на соседних полках, бодрствующие красноармейцы вполголоса беседуют на житейские темы. За окном проплывает зимний заснеженный лес. Спрыгнув с полки я надел сапоги и, потягиваясь, сказал младшему комвзвода:

— Поспали, можно и пожрать!

— Садись за стол, да ешь, тут уже всё пообедали.

Следуя разумному совету, я достал из вещмешка жареную курицу и хлеб, после чего, усевшись на освобожденное для меня бойцами место, плотно пообедал, слушая рассказ Вани Трофимова, русоволосого коренастого парня с типичной крестьянской внешностью:

— Так значит, в баньке после первого захода, мы ещё бражки добавили, а у нас парни, в селе такую бражку делают, вы нигде такой…

— Да ты, Вася, про свою бражку уже третий раз рассказываешь, — прервал рассказ другой красноармеец, лениво развалившийся рядом со мной.

— Да про неё можно и десять раз рассказывать, к нам артисты приезжали, так их главный сказал, что это настоящее произведение искусства! Песня! А ты говоришь, три раза!.. Ну значит, добавили мы…

Вот так, под стук колес и нехитрые рассказы бойцов, в половине шестого вечера мы прибыли в Москву на Курский вокзал. За это время из разговоров я успел узнать, что наше отделение под номером шесть входит в состав маршевого взвода, сформированного в основном из солдат срочников Горьковского полка НКВД, которых отобрали после проведения внутренних соревнований по лыжам. Парни тогда ещё не знали, какой приз за победу их дожидается, вот и старались. Хотя, наверное, даже если бы знали, старались бы изо всех сил, так как большая часть этих бойцов искренне радовалась тому, что их отправляют на фронт. В отличие от резервистов из нашего отделения, которые на ситуацию смотрели гораздо пессимистичнее. После того, как поезд замер у перрона, мы организованно выгрузились, затем командир маршевого взвода старший лейтенант Карпов, рядом с которым молча стояла Горбушкина, дал команду строиться, и Петренко расположил наше отделение на левом фланге шеренги.

Далее, повернувшись по команде направо, мы по кривым московским улочкам за полчаса дошли до казарм, в одной из которых нам и приказали располагаться. Вместо кроватей здесь были дощатые двухярусные нары без матрасов и белья, температура воздуха в помещении не превышала десяти градусов. Поэтому, не снимая шинелей, мы только составили винтовки в козлы и побросали на нары вещмешки, после чего Петренко сказал, что собирается узнать насчёт ужина и, оставив меня за старшего, вышел из казармы. А я, стараясь держать бойцов из нашего отряда в поле зрения, сел на нары и привалился спиной к стене. Разумеется, выспавшись в поезде, я чувствовал себя бодрячком, но ещё на курсе молодого бойца в российской армии я уяснил, что на воинской службе надо уметь отдыхать наперед. Однако долго мне пребывать в расслабленном состоянии не дали, так как вскоре ко мне подошёл старшина Потапов, которого мне ещё в поезде показал Петренко, пояснив, что тот является заместителем командира маршевого взвода, в который входит и наше отделение. Дождавшись, пока я встану и представлюсь, старшина — тридцатилетний крепко сбитый мужчина среднего роста — спросил где Петренко, на что я честно ответил:

— Он пошёл узнавать насчёт ужина, меня за старшего оставил.

— Что же он меня-то не спросил? Ужина не будет, вам выдали сухпай? — вместо ответа я утвердительно кивнул, и он продолжил, — Вот им и ужинайте, там в углу плиты дровяные затопили, можно будет банки с тушёнкой разогреть, а как Петренко появится, чтоб сразу доложил мне о прибытии. Всё понял?

— Да! — четко ответил я по уставу и, дождавшись, пока Потапов отойдет метров на десять, обратился к бойцам, находившимся поблизости, — Всё слышали? Так что, если кто проголодался, то можете приступать.

Четверо парней взялись за свои вещмешки, доставая продукты, остальные вернулись на свои места, видимо, решив пока отложить ужин. Я тоже не стал спешить и улёгся на нары, но отдохнуть опять не получилось, так как вернулся Петренко в компании незнакомого мне старшего политрука, которого тут же представил:

— Это комиссар нашей маршевой роты Феофанов, — после чего поделился уже всем известной информацией, — Ужина не будет, питайтесь сухпайками.

Я, представившись комиссару, рассказал Михаилу про старшину Потапова и он, несколько погрустнев лицом, удалился. А старший политрук тем временем принялся за дело: созвал находящихся поблизости бойцов и, рассадив их перед собой на нарах, за двадцать минут провел с нами политбеседу о коварстве мирового империализма и его злобных цепных псов — белофиннов. Говорил он много, обличая антисоветские планы британской, французской и американской буржуазии, но практически ничего не сказал о положении на фронте, заметив лишь, что наши доблестные войска продвигаются вперёд, вопреки злобному сопротивлению врага, и вот-вот, ещё немного и мы победим. То же самое, что в газетах написано. За время этой пустой болтовни, к нам присоединился Петренко, вернувшийся от старшины. Когда, наконец, вдоволь наговорившийся комиссар пошёл искать новые жертвы для своего красноречия, я решил, что пора ужинать и, подогрев свою и Мишину банки тушёнки, поужинал вместе с Петренко, который поделился со мной информацией, полученной им во время посещения командирского барака:

— Тут собираются взводы из Подмосковья и близлежащих областей, из которых будет сформирован маршевый батальон, который завтра с утра эшелоном и отправят. Так что недолго тут нам куковать осталось.

— А куда, не говорят?

— Как куда? — Петренко делано удивился моей неосведомлённости, и с сарказмом произнёс, — В Финляндию, куда же ещё!

— Ну спасибо, товарищ старший сержант, за информацию, а то я, по простоте душевной, надеялся, что нас в Крым направят позагорать, винца попить, да баб повалять!

Михаилу моя шутка понравилась и он зашелся в раскатистом хохоте, вызвав удивлённые взгляды парней из нашего отделения, не слышавших содержания нашего разговора. Отсмеявшись, он пересказал бойцам наш разговор, после чего смеялось уже все отделение:

— В Крым! Ха-ха-ха!!! Вина попить! Да ещё и баб повалять!!!

Этим весельем заинтересовались солдаты из других отделений и вскоре по всей казарме то тут, то там раздавался дружный смех красноармейцев. Такая реакция на вполне себе простенькую шутку меня несколько удивила, но я себе напомнил, что вокруг меня находятся люди, которые по менталитету существенно отличается от моих современников из двадцать первого века.

К ночи в казарме несколько потеплело благодаря натопленным плитам, но спать на деревянных нарах всё-равно было зябко и жёстко. Однако у каждого военнослужащего должна быть «твердость воли и привычка стойко переносить тяготы и лишения боевой службы» (Дисциплинарный устав РККА), поэтому я, ворочаясь и поёживаясь, стойко в лежачем положении перенес эту ночь и даже немного поспал.

Утром нас всё-таки покормили кашей, подогнав к казарме полевую кухню. После чего маршевый батальон в полном составе построили и поротно повели к железной дороге. На этот раз погрузка производилась не на вокзале, а с перрона грузовой станции, до которой мы дошли за десять минут. Нашему отделению снова досталось крайнее купе плацкартного вагона, где мы и расположились с максимальным удобством. В отличие от вчерашнего дня, сегодня мы следовали в составе воинского эшелона и главным плюсом этого на мой взгляд было трёхразовое горячее питание, которое разносили по вагонам в термосах. Сидя в теплом вагоне под спокойные разговоры на семейно-бытовые темы, было трудно представить, что, возможно, уже на следующий день я с товарищами окажусь посреди холодного карельского леса, где придется рвать жилы и проливать вражескую кровь, чтобы остаться в живых. Парни, по всей видимости, не представляли себе всех предстоящих трудностей и демонстрировали приподнятое настроение и уверенность в завтрашнем дне. Меня же мучили мрачные предчувствия и смертельная тоска.

— Что-то грустный ты какой-то, Андрей! — заметил Петренко моё, упавшее ниже плинтуса настроение.

— Да вот, вспомнил, что сегодня Новый Год, а ёлочка не наряжена, — грустно пошутил я а ответ.

— Ничего, скоро нас в финские леса направят, там ёлок навалом, вот и нарядим какую-нибудь! — беззаботно пообещал младший комвзвода, расслабленно развалившись напротив меня.

В половине восьмого вечера, когда за окнами вагона уже стояла ночная темень, которую разгонял только свет полной луны, висящей среди звёзд в ночном небе, поезд остановился на какой-то станции и командир взвода приказал подготовиться к выгрузке, после чего мы оделись, разобрали оружие и в таком виде сидели ещё минут пятнадцать до тех пор, когда, наконец, не раздалась команда:

— Взвод! Выгружаться по отделениям! У вагона строиться в колонну по четыре, головой к локомотиву!

Петренко немедленно продублировал:

— Отделение! По одному выгружаться! Ковалев первым! Строиться в колонну по четыре!

Услышав приказ, я подхватил винтовку и, выйдя в тамбур, соскочил на покрытую снегом землю. Здесь перрона не было, так что пришлось прыгать с высоты более метра. Отойдя метра на четыре, я скомандовал:

— Винтовку держать в руках, штык направить в сторону! Быстро отходить от вагона! — в этих условиях поранить штыком себя или соседа — раз плюнуть.

После того, как наше отделение выгрузилось, мы, почти по колено в снегу стояли на двадцатиградусном морозе ещё минут пятнадцать, дожидаясь, пока выгрузится весь личный состав маршевого батальона и будет проведена перекличка. Затем, основательно промёрзнув, наконец, куда-то двинулись организованным строем. Идти оказалось совсем недалеко, и вскоре нашу роту завели в полутемное помещение, которое, видимо, изначально было складом, а теперь использовалось в качестве временной казармы. Здесь не было ни кроватей, ни нар, вместо которых на пол были набросаны грязные матрасы из мешковины, набитые соломой. Подушки тоже отсутствовали, не говоря уже о роскоши вроде одеял или простыней. К достоинствам этого помещения можно было отнести лишь то, что здесь была плюсовая температура, да освещение, которое давала лишь единственная тусклая лампочка над входом. «Номер класса убожество минус десять звёзд», — по достоинству оценил я условия ночлега и оптимистично заметил сам себе: «Дальше будет только хуже!». Получив в распоряжение участок пола, мы составили к стене винтовки и легли на матрасы, не снимая шинелей и сапог, но так как мы все спали днём в поезде, да и сейчас ещё не было девяти часов, никто уставшим себя не чувствовал и спать желания не было. Кто-то, несмотря на то, что недавно был ужин, грыз кусок черного хлеба, кто-то негромко разговаривал. Мы же с Петренко лениво продолжили начатую ещё в поезде беседу о том куда нас занесло.

— По времени движения поезда, это может быть Ленинград или Петрозаводск, но, хотя я в местной географии не силен, названия станций, которые мы проезжали, скорее указывают на Карелию, — блеснул я дедукцией, лёжа на спине и закинув руки за голову.

— Ну да… Похоже… — не стал спорить коллега, — Получается, где-то между Ладогой и Онегой повоевать придётся.

— Получается так, — настала моя очередь соглашаться, — Знать бы ещё, как тут у них дела…

— Да какая разница! — не согласился Петренко, — Наше дело маленькое, — скажут идти — иди, скажут лежать, значит будем лежать, а если скажут стрелять, то будем стрелять!

— Так-то оно да, но не совсем, — неопределенно ответил я ему и мы немного помолчали.

Через некоторое время уже вся рота уверенно говорила о том, что мы всё-таки находимся в Петрозаводске, причем, понять, откуда эта уверенность, было совершенно невозможно, вполне может быть, что окружающие нас с Петренко бойцы передали своим соседям содержание нашей с Михаилом беседы, и так, постепенно, это предположение разошлось по казарме. Новый год в таких непрезентабельных условиях праздновать никто не стал и все уснули ещё до полуночи.

Утром нас разбудили в шесть часов, приказав строиться прямо в казарме, отбросив матрасы к стене. Здесь было хоть какое-то освещение и относительно тепло, в то время, как снаружи ещё стояла ночная темень и собачий холод. Вместе с командиром маршевой роты под лампочкой у входа сгрудились десяток офицеров, которые вызывали из строя бойцов и младших командиров, зачитывая фамилии по бумажкам и уводили их за собой на улицу.

Меня, Петренко, и ещё четверых бойцов из нашего отделения примерно в середине процесса распределения вызвал младший лейтенант с ничем не примечательной внешностью и, приказав идти за ним следом, за полчаса привел в бревенчатый барак, который внутри выглядел значительно оптимистичнее, чем наше последнее место ночлега. Тут было нормальное освещение, достаточно тепло, чтобы можно было снять шинель, однако впечатление несколько портила очевидная теснота помещения, подчёркнутая трехъярусными нарами и узкими проходами между ними. При входе в казарму дневальный доложил нашему сопровождающему, что личный состав роты находится на утренней зарядке. Отведя нас в закуток, где стояли незастеленные деревянные нары, младший лейтенант сказал:

— Сидите пока тут, скоро завтрак, потом по машинам и… — он махнул рукой показывая куда-то вдаль.

Мы сбросили шинели, поставили к стене винтовки и расположились поудобнее. Говорить было уже не о чем — за два дня пути мы уже успели наговориться — так что сидели молча. А минут через десять рота вернулась с зарядки и в тесном помещении стало не протолкнуться от снующих туда-сюда красноармейцев. Вскоре поблизости раздался звучный голос:

— Первый взвод — в столовую! — после чего часть бойцов вновь вышла из казармы.

— Интересно, а мы какой взвод? — спросил Ваня Трофимов, видимо, опасаясь остаться без завтрака.

— Скоро узнаешь, боец! Не боись, накормят! — ответил ему Петренко и наш маленький отряд вновь погрузился в молчание.

Через пятнадцать минут мы услышали команду уже второму взводу идти на завтрак, а к нам подошёл старшина — тридцатилетний мужик плотного телосложения — и спросил:

— Это вы пополнение из Горького?

На что Петренко, не вставая, ответил по старорежимному:

— Так точно!

— Пошли за мной, комроты вызывает! — скомандовал тот строгим тоном и мы все двинулись по узким проходам казарменного лабиринта.

Дойдя до двери на другом конце барака, он, постучав, вошёл, и вскоре, выглянув, позвал Петренко. Михаил пробыл в кабинете около трёх минут, и следующим вызвали меня. В тесной комнате стояло два стола, за которыми напротив друг друга и боком к двери сидели капитан — русоволосый мужчина в возрасте лет тридцати, и старший политрук — двадцатипятилетний парень с еврейской внешностью. Войдя, я вытянулся по стойке смирно и представился:

— Отделенный командир Ковалев! Отозван из резерва тридцатого декабря прошлого года!

— Лыжник, снайпер, орден Красного Знамени? — вопросительно перечислил мои регалии капитан.

— Да.

— Комсомолец? — это уже политрук.

— Да.

— Где воевал? — поинтересовался капитан, разглядывая меня, полуразвернувшись на стуле.

— Военная тайна.

— Даже для меня? — удивлённо спросил капитан.

— Да. Я вообще никому не имею права рассказывать. Можете сделать запрос.

— Понятно… — озадаченно протянул капитан и продолжил, — Отделением доводилось командовать?

— Нет. Командного опыта не имею.

Комроты переглянулся с комиссаром и вынес вердикт:

— Ну, раз так, то ставить тебя на отделение не буду, останешься пока в моём подчинении.

Завершив со мной, капитан приказал старшине, который так и стоял позади меня:

— Калинин, остальных бойцов определяем в четвертый взвод, сейчас выдай всем теплую одежду и лыжи, отведи в столовую и проследи, чтобы накормили и выдали сухпай! Через сорок минут отправление. Идите!

Выйдя из кабинета, я вместе с парнями отправился вслед за старшиной сперва в каптерку, где получил ватные штаны с бушлатом и валенки, потом в холодном сарае нам выдали лыжи с палками, на которых мы сразу же нацарапали свои фамилии, и, наконец, добрались до самого важного — позавтракали кашей в тесной столовой. Тут, уплетая перловую кашу, мы немного пообщались — Петренко сообщил, что его назначили помощником командира второго взвода, а я рассказал о своем неопределенном статусе. По окончании приема пищи мы, получив сухой паек, состоящий из банки тушёнки с двумя пачками галет, вернулись в закуток, где были оставлены шинели с вещмешками и принялись облачаться по зимнему: поверх шаровар с гимнастеркой надели ватный костюм, затем шинели и валенки. Потом Петренко с бойцами отправились искать своих новых командиров, а я, мысленно сравнив себя с кочаном капусты, вышел из казармы, чтобы не потеть в помещении. В таком одеянии на улице холод уже почти не ощущался, мёрзли лишь голова в суконной буденовке, да руки в тонких перчатках. Однако по своему, ещё сибирскому опыту, я знал, что если простоять на таком морозе минут двадцать без движения, то начнёшь потихоньку замерзать, а часа через два-три может наступить и переохлаждение. На часах было половина девятого, луна зашла, а небо только начало светлеть на востоке, и я, желая отвлечься от мрачных мыслей, повернулся на запад, любуясь медленно тускнеющими звёздами. Вспомнилось, как в мои школьные годы, бывало, мы с отцом, затемно выходили на лыжную прогулку и он показывал мне Венеру и наиболее яркие звёзды, ещё заметные на утреннем небосклоне. Как давно это было, будто и не со мной вовсе!

Из задумчивого созерцания меня вывел звук приближающихся автомобилей и вскоре на площадь перед казармами въехала, возглавляемая ГАЗовским автобусом, колонна тентованых грузовиков — два ЗИСа с прицепленными к ним полковыми трехдюймовками, ещё один ЗИС тащил полевую кухню, вслед за которой двигались восемь полуторок. Из казармы сразу стали выбегать бойцы, раздались команды строиться. Не зная, куда приткнуться, я нашел на левом фланге шеренги старшину Калинина и спросил его.

— Твою мать, Ковалев! — радостно выругался тот, увидев меня, — Я его по всей казарме ищу, а он, оказывается, тут прохлаждается! Давай становись сзади меня!

Вскоре после того, как я выполнил этот приказ, рядом пристроились ещё один комот и пять красноармейцев, из которых четверо были безоружными и лишь у одного на плече висела трехлинейка. Через пару минут перед строем появился командир роты с политруком и капитаном Горбушкиной, которую я не видел с момента прибытия в Москву. Подождав несколько минут, пока командиры взводов проверят наличие личного состава, он подозвал их к себе и распределил по машинам. Когда взводы приступили к погрузке, мы с Калининым, вторым комотом, которого старшина называл Павловым и пятью бойцами подошли к командиру роты, после чего тот приказал нам садиться в автобус.

«А жизнь-то налаживается» — жизнерадостно подумал я, на заднем сиденье. В этих автобусах отопление отсутствовало, но всё равно здесь было намного комфортнее, чем в кузове грузовика. Рядом со мной расположился Калинин с Павловым, на соседних сиденьях сели красноармейцы. А после того, как передние места заняли командир роты, комиссар и Горбушкина, ротная автоколонна двинулась в путь. Пользуясь возможностью, я расспросил старшину о подразделении, в составе которого, мне, по всей видимости, вскоре придется воевать. Как я узнал с его слов, рота погранвойск НКВД прибыла в Петрозаводск три дня назад из Белоруссии с некомплектом почти пятьдесят человек и все это время спешно пополнялась бойцами, привезенными из разных городов — Москвы, Ленинграда, Новгорода, Твери, ну и последними прибыли мы, горьковчане. Командиром роты у нас капитан Волков, комиссар — старший политрук Белковский, который всем говорил, что он поляк по происхождению.

Ехавшие с нами в автобусе комот Павлов и четыре бойца — это так и недоукомплектованное санитарное отделение. Пятый солдат — Юра Пушкин — чернявый поджарый парень, был посыльным командира роты. Вскользь прошлись по Горбушкиной, которую старшина видел впервые, тут я ему поведал, что капитан прибыла из Горького, но больше мне ничего не известно. Потом Калинин перевел разговор на тонкости пограничной службы, похоже, надеясь окольными путями выведать у меня хоть что-нибудь о моём прошлом, но я пресёк эти попытки, рассказав, что служил во внутренних войсках, а всё остальное — это военная тайна. После этого наша беседа потихоньку сошла на нет, и на задних рядах автобуса установилось молчание, лишь впереди комиссар о чем-то оживленно беседовал с Горбушкиной, но из-за шума двигателя, слов было не разобрать.

Через каждые два часа неспешного движения по порядком разбитой грунтовой дороге, колонна останавливалась, чтобы замерзающие бойцы могли справить нужду, да хоть немного согреться с помощью приседаний и других, разгоняющих кровь упражнений.

Около двух часов пополудни мы въехали в небольшое село и остановились у бывшего православного храма, переделанного в колхозный клуб. Замёрзшие бойцы заняли всё помещение главного зала, радуясь появившейся возможности отогреться и пообедать горячей пищей.

Получив у полевой кухни свою порцию щей, я сел на широкую скамью и с удовольствием приступил к трапезе.

— О, вот ты где! — с радостным возгласом, как будто не видел меня целый год, Петренко занял место по соседству и пожаловался, — Насквозь промерз, а ещё ехать и ехать, ты-то как?

— Нормально! В автобусе ведь тепло!

— Так ты в автобусе с командиром ехал?! Вот повезло! Так и впрямь вместо финских лесов в Крыму окажешься!

— Эх, хорошо бы!

— А мне казалось, что у меня даже кишки заледенели.

— Хорошее дело, глядишь, глисты и перемерзнут!..

За этой дружеской перепалкой быстро пролетело время обеда и пришла пора вновь грузиться в автомобили и продолжать движение.