Утро под Катовице. Книга 1

Глава 4

Поев, я устроился поудобней и погрузился в свои мысли. Необходимо было ответить на два традиционных вопроса: кто виноват? И что теперь делать? Ну, с первым вопросом все понятно — во всем этом малоприятном блудняке виноват я сам и создатели «Ареса». Нечего было подписываться на должность подопытного кролика, мог отказаться и даже не ставить центр в известность, у меня там были совсем другие задачи. Да и вообще, зря я тогда поехал в Россию служить срочную, зря потом на службу в ГРУ согласился. Да, сейчас с высоты нажитого с тех пор опыта и ума видно, каким я был идиотом. И совершение одной ошибки тянуло за собой следующую до тех пор, пока я не оказался здесь. Тут ещё возникает сопутствующий вопрос — а могу ли я вернуться обратно? Что для этого нужно сделать? Может достаточно просто захотеть? Я, не переставая жевать, сформулировал желание возвратится в 2018 год и сосредоточился на нём, постаравшись освободиться от посторонних мыслей. Но ничего не произошло, я все также сидел в зарослях кустарника в окружении дезертиров. Не прокатило. Может надо напиться до уссачки? Тоже вариант, проверить эту идею достаточно просто, но в настоящий момент невыполнимо — попросту нет выпивки.

Тогда переходим ко второму традиционному вопросу: что делать? Однозначно, из Польши надо валить, это не обсуждается, но куда? Казалось бы, наилучший вариант это СССР, но… тут возникает много вопросов. Кем мне там представляться? У меня документы польского рядового Анджея Ковальского. Причем документы железобетонные. В Варшавском клубе реконструкторов, где я волею пославших меня командиров имел честь состоять, была мода на аутентичные документы, вот и я, имея задание стать в доску своим членом клуба, приобрел такие документы, причем пан Новак, занимающийся этим бизнесом, нашел в оцифрованных армейских архивах Войска Польского сотню внешне похожих на меня солдат, среди которых мы с некоторым удивлением обнаружили и Анджея Ковальского, который был по происхождению русским, и до мобилизации звался Андрей Иванович Ковалев. Этот Ковалев-Ковальский был потомком русского железнодорожного рабочего, переселившегося в Варшаву ещё 1908 году. Кстати, к солдатской книжке производства «Новак энд Компани» прилагалась ещё и копия автобиографии из личного дела. Это была довольно дорогая услуга, но за меня платило родное государство, поэтому я не стал на этом экономить. Так что с документами и легендой у меня все в порядке, если глубоко не копать. Тем более, что родители того Ковалева к 1939 году уже переправились в мир иной. Наличие документов и легенды никак не гарантировало положительного обращения со стороны советских властей, однако, насколько мне было известно, советы часть польских военнопленных отпустили, хотя это относилось в основном к жителям Западных Украины и Белоруссии, я я-то как бы житель Варшавы, да ещё и непонятно, как отнесутся к тому что я русский?

Мысль о том, чтобы представиться пришельцем из будущего, я отмел сразу. Если не посадят в психушку, то засунут в клетку и хорошо, если золотую. Хотя психушки, скорее всего, я смогу избежать, ведь у меня есть доказательства моего иновременного происхождения — хотя все документы и гаджеты двадцать первого века остались в моем ранце в ТОМ времени, все же у меня при себе был один высокотехнологичный артефакт — мои часы. Внешне они были сделаны под дизайн середины двадцатого века, но внутри стоял электронно-кварцевый механизм китайского производства, поэтому я мог бы предъявить часы в качестве доказательства своего иновременного происхождения, но тогда однозначно окажусь в клетке, а это не есть хорошо… И вообще надо бы от часов избавиться. Так что с СССР все непонятно и непредсказуемо. Есть ещё вариант, который я уже озвучил — уйти в Румынию, а там попытаться добраться до США, потому как оставаться в Европе — это все равно либо погибнуть, либо попасть в лагерь военнопленных. Но мною США за годы работы в разведке уже, что называется, на уровне подкорки воспринимаются не иначе как непримиримый враг. Вот и получается, что надо выбирать меньшее из зол. Поразмыслив, я всё-таки решил пробираться в СССР и сдаваться под видом Ковалева Андрея Ивановича, надеясь на лучшее.

Приняв решение, я окинул взглядом расположившихся вокруг спутников. Тот парень, что поделился со мной пищей, сидел в компании ещё двоих беглецов и тихонечко с ними разговаривал, прислушавшись, я понял, что эти трое — украинцы. Остальные дезертиры также уже догадались об этом и настороженно косились в их сторону. Всё-таки и в это время существовала межнациональная неприязнь. Я устроился ещё удобней, обнял покрепче винтовку и задремал.

Проснувшись от холода, я обнаружил, что вокруг уже темно, и, посмотрев на часы, был слегка шокирован: полдвенадцатого ночи! Вот это вздремнул! Хотя ничего удивительного — сегодня я основательно вымотался. Тихонько осмотревшись по сторонам, я с удовлетворением обнаружил, что мои спутники также дрыхнут в полном составе. Грех не воспользоваться удобным моментом для исчезновения, поэтому, стараясь не шуметь, я поднялся и, крадучись, стал медленно удаляться от лежки дезертиров. Отойдя метров на двадцать, я прислушался: тишина, лишь слабый ветер шуршит в верхушках деревьев. Мои бывшие случайные спутники спят как младенцы! Ну и… приятных сновидений!

Вскоре я выбрался из зарослей на открытое пространство, немного постоял, ориентируясь на местности и пошел вдоль речки вниз по течению. Ещё днём я заметил в том направлении небольшое село, к которому сейчас и двигался. Через полчаса неспешной ходьбы я приблизился к околице. На въезде уже был выставлен немецкий пост, но я пошел по задам, прислушиваясь к звукам, доносящимся из села. Кроме сверчков ничего не было слышно, даже собаки не брехали, видимо немцы всех четвероногих друзей поляков уже перестреляли. Приглядев огород с невысоким забором, я перемахнул через ограду, тихо посидел пару минут, а потом стал аккуратненько копать картошку малой лопаткой, которая у меня так и висела в чехле на поясе. Выбрал клубни покрупнее, запихнул их в ранец, сорвал десяток огурцов, вырвал пяток луковиц и удалился по английски, не прощаясь. Далее я развернул свои стопы на восток и через четыре часа одиночного ночного марша, набрёл на достаточно крупный лесной массив и решил в нём переждать день. Забравшись поглубже в заросли, я выкопал ямку, развел в ней костер, который позволил мне согреться — в начале сентября даже на юге Польши по ночам уже было довольно прохладно, а меня нет ни шинели, ни хотя бы плащ-палатки. Дождавшись, когда прогорит костер, я запек картошку и перекусил. Тем временем стало светать и я аккуратно, с максимальной осторожностью обследовал округу. Результат меня порадовал — поблизости не было ни немцев, ни поляков.

Дальше идти на восток сейчас не было смысла, так как к востоку и юго-востоку от ченстоховского прорыва стояла польская армия «Краков», которая получила приказ отступать только вечером второго числа и в течении третьего-четвертого сентября отводила свои войска по направлению к Висле. Поэтому, если я сегодня пойду в том же направлении, то велик риск нарваться на польские части, после чего меня, в лучшем случае включат в состав какой-нибудь пехотной роты, а в худшем расстреляют за дезертирство, так что сегодня весь день и ночь отдыхаю в лесу, а завтра, медленно и скрытно двигаюсь дальше на восток!

Как задумал, так и сделал. Нашел в лесу укромное место, защищенное со всех сторон кустарником и устроился там, вновь осмысливая окружающую меня до сумасшествия невероятную действительность и вспоминая своё и недавнее и такое сейчас далекое прошлое. Так вот о прошлом…

Я уже говорил о том, что когда погибла Катаржина, я впал в глубокую депрессию. Центру, а соответственно и резиденту было известно и о постигшей меня утрате, и о моём психологическом состоянии, поэтому меня не трогали, не вызывали на встречи, по секретной связи не ставили никаких задач. Внеплановый отпуск по семейным обстоятельствам. Вполне вероятно, они опасались, что я могу переметнуться. Даже допускаю, что рассматривался вопрос о моей ликвидации. Что поделать, таковы реалии невидимого фронта. Однако месяца через четыре меланхолия постепенно стала отступать, и именно тогда резидент вызвал меня на конспиративную квартиру. Явившись на встречу точно в указанное время, я поздоровался с Виктором Михайловичем и сел напротив него в глубокое кресло с синей велюровой обивкой. Тот не стал тянуть время, а сразу после приветствия толкнул по столу ко мне конверт, в котором я обнаружил фотографию Сашко Горбенко по кличке «Мейджик». Там же лежал лист с подробным описанием его внешности, адреса проживания, часто посещаемых мест и круга общения. Содержание этих документов мне было прекрасно известно, мало того, именно я и собирал эту информацию для центра. Мейджик был координатором украинских националистов в Варшаве. В том смысле, что круг его задач не распространялся на всю Польшу, нет, в его обязанности входила работа только по городу, и, кроме прочего, он осуществлял взаимодействие укронацистского сообщества с варшавским клубом реконструкторов, в связи с чем и попал в моё поле зрения.

Изучив содержимое конверта и убедившись, что для меня ничего нового там нет, я вопросительно посмотрел на резидента, давая понять, что готов слушать.

— Мы изучили ситуацию по Катаржине Новицкой. И вот что я тебе должен сказать, Андрей, — Виктор Михайлович прямо смотрел мне в глаза своим стальным взглядом опытного разведчика, — тогда дэнээровцы получили информацию, что на той точке, где была Катаржина, будет работать шведский снайпер, известный под кличкой Адильс, успевший немало крови пустить ополченцам. Вот они и направили туда лучшую противоснайперскую группу. И есть все основания полагать, что эту информацию слил именно Мейджик. Он как раз координировал работу отряда польских снайперов-отпускников на передовой.

Резидент несколько минут помолчал, давая возможность мне переварить услышанное и продолжил:

— Если ты захочешь разобраться, то центр возражать не будет. Но сделать надо все чисто и, по возможности, получить информацию интересную для конторы.

— Понятно. — Я встал из-за стола и направился на выход, оставив конверт на столе.

Не прошло и двух недель, как я во всем разобрался. Виктор Михайлович оказался прав. Именно Мейджик и подставил Катаржину, обидевшись на неё за отказ переспать с ним. Как Сашко поведал мне незадолго до своей смерти, он и завербовал-то её в снайперский отряд исключительно для того, чтобы она согревала ему постель в полевом лагере под Авдеевкой. Мерзавец. Кроме этого признания я получил от Мейджика достаточно много ценной разведывательной информации и выгреб у него из сейфа почти сотню тысяч долларов в различных валютах. Убил я его легко, ножом в сердце — и готово, хотя хотелось кожу содрать с живого. Хоть это и и был первый жмур на моей совести, но никаких рефлексий или тошноты я при этом не испытывал — как таракана раздавил. Лишь сожаление, что он так легко отделался. Убийство я замаскировал под ограбление со стороны его коллег — нацистов, добытую информацию отдал резиденту, а деньги оставил себе, получив хоть какую-то финансовую независимость от центра. После успешной ликвидации мое психологическое состояние значительно улучшилось, черная тоска отступила в глубины души, и я вернулся к почти полноценной жизни. Однако после этой трагической истории я стал избегать долговременных отношений с девушками и довольно пренебрежительно относился к сохранности собственной жизни и здоровья. Результатом этой ликвидации стало ещё и то, что по всей видимости качество исполнения этой акции моему руководству понравилось и в последствии мне не раз приходилось выполнять подобные задачи по всему миру.

До того, как я поступил в Варшавский университет, в моей жизни была только одна женщина — Ольга, она была красива, умна, великолепна в постели и старше меня на десять лет. Когда я уехал в Польшу и стал студентом, наши отношения закономерно прекратились, номер телефона она поменяла, а аккаунтов в соцсетях у Оли не было. На первом курсе университета, как и большинство студентов, я вел довольно разгульный образ жизни, были и многочисленные мимолетные постельные знакомства, но ни одной девушки, которая бы, как говорится «зацепила бы», мне не встретилось. Все девушки, с которыми мне довелось тогда общаться, казались мне какими-то пресными, легкомысленными. И чем ближе было к окончанию курса, тем сильнее я желал вернуться в Тюмень, найти Ольгу и провести с ней лето, если не лето, то хотя бы неделю, ночь, час. И вообще у меня были мысли уйти из Варшавского университета и поступить на учебу в Тюменский ВУЗ, чтобы быть рядом с Ольгой (ну да, я был молодой и глупый, а о женщинах думал намного чаще чем об учебе). Поэтому, лишь только сдав последний экзамен, я в тот же день рванул в аэропорт и прямым чартером вылетел в свой родной город.

Однако в Тюмени меня ждало разочарование. Оля ведь не только сменила номер телефона, она продала квартиру и растворилась на просторах России. По вполне понятным причинам, мы скрывали нашу связь от окружающих, и я не знал ничего об ее родственниках и друзьях. Её исчезновение стало для меня тяжелым ударом. Все мечты о нежных постельных ласках рухнули как карточный домик. Но родное государство позаботилось обо мне и не дало долго горевать. Уже через четыре дня после приезда домой, ко мне в гости заявился подтянутый, благоухающий перегаром старлей из военкомата и под роспись вручил повестку на прохождение призывной медицинской комиссии. Как оказалось, обучение в зарубежном университете не давало права на отсрочку от воинской службы, а после вручения повестки, мои данные вносятся в стоп-лист погранслужбы, чтобы я не смог сбежать за границу от выполнения почетной обязанности. (Ну да, затупил красиво).

А через десять дней я уже маршировал строевым шагом по плацу воинской части под Екатеринбургом и зубрил уставы Вооруженных сил Российской Федерации. После довольно короткого курса молодого бойца, меня, как я уже писал выше, отправили служить водителем грузовика. Воинские грузы приходилось возить довольно далеко, обычно поездка длилась несколько часов. Ну и как тут не разговориться с прапорщиком Петровым, если сидишь целый день за рулем, а он такой общительный и дружелюбный? Вот так, в ходе длительных дорожных задушевных бесед меня и завербовали…