Увядающая надежда

Глава 20

Тристан

Мне очень сложно держаться от нее подальше. Но я знаю, что попытка поговорить с ней или утешить ее только усугубит ситуацию. Я знаю, о чем она думает, потому что я тоже об этом думаю. О нем. Это чертовски хороший способ поблагодарить его за помощь мне.

Но после этого пути назад уже нет.

Я буду бороться за нее.

Эйми

Я просыпаюсь, когда в самолет проникает свет. Я резко сажусь, вспоминая события прошлой ночи. Тристан все еще спит в своем откинутом кресле. Я одеваюсь и быстро выбегаю из самолета. Оказавшись снаружи, я не останавливаюсь. Я продолжаю бежать, мои ноги глубоко увязают в грязи, образовавшейся после дождя прошлой ночью. Бежать отсюда, да, это то, что мне нужно. Но куда? Бежать некуда.

Неважно.

Я продолжаю идти, продолжаю двигаться. Если я пробегу достаточно быстро — достаточно далеко, — этот удушающий пузырь в моем горле должен стать меньше, может быть, даже исчезнет. А вместе с этим и моя вина тоже. Но происходит нечто необъяснимое. Вместо того чтобы уменьшаться, пузырь увеличивается в размерах, пока даже малейший вдох не становится невыносимым. Я не могу оставить чувство вины позади. Потому что это не Тристан, от которого я хочу убежать.

Это я сама.

Поэтому я останавливаюсь, упираясь руками в колени, чувствуя тошноту от моего спринта. При виде моего бриллиантового кольца у меня на глаза наворачиваются слезы. Я закрываю их, отчаянно пытаясь вызвать в воображении образ Криса. Но месяцы, которые я приучала себя не думать о нем, делают мои усилия бесполезными. Мои воспоминания о Крисе теплые, но далекие. Они бледнеют по сравнению с теми, что я собрала здесь, их интенсивность обусловлена опасностью леса и присутствием человека, который душит меня добротой и пробуждает огонь, о существовании которого я никогда не подозревала. Человек, чью боль я могу чувствовать, как свою собственную. Каждое воспоминание, каждый опыт до этого, перед ним, меркнет. Но чувство вины не меркнет.

Что я наделал? Как я допустила, чтобы все дошло до этого? Почему я поддалась прошлой ночью? Ответ проносится у меня в голове, резкий и неумолимый: потому что я очень сильно этого хотела. Даже нуждалась в этом. Дрожа, я копаюсь в своих воспоминаниях, пытаясь разобраться в этом, ища признаки того, что я должна была это предвидеть.

Как только я начинаю вспоминать, знаки появляются повсюду.

Все те разы, когда я хотела утешить его, когда я непреднамеренно расспрашивала его о вещах, которые ему было больно вспоминать.

Мой восторг от того, что я вижу его счастливым.

Ужас, который я испытывала — до сих пор испытываю — при мысли, что с ним может случиться что-то плохое. Дружба, возможно, когда-то и вызывала эти чувства, но не сейчас. Когда именно я пересекла этот барьер, я не знаю. Но я определенно пересекла его, потому что то, что я чувствую, намного сильнее. В разы сильнее. Чувство вины, душащее меня, является подтверждением природы моих чувств.

Внезапно мне становится невыносимо находиться здесь одной. Я выпрямляюсь. Где я, черт возьми, нахожусь? Я не узнаю деревья вокруг себя. Я уверена, что раньше здесь не была. Как долго я уже бегу? Мое сердце колотится о грудную клетку. Я хватаюсь за пояс в поисках перочинного ножа, но у меня его с собой нет. Черт возьми. Это было глупо. Я не взяла ни копье, ни лук. Я оглядываюсь по сторонам в поисках чего-нибудь знакомого среди деревьев. Ничего. Я покрываюсь испариной, пытаясь не обращать внимания на панику и найти дорогу назад. Я с трудом сглатываю, желая успокоиться. Я спустилась с холма, так что, пока я поднимаюсь, я должна, по крайней мере, идти в правильном направлении. Я опускаю глаза на лесную подстилку и вижу перед собой собственные следы. Я иду по следу, благодарная за дождь прошлой ночью. Мне требуется много времени, чтобы вернуться. Я стараюсь ходить на цыпочках, время от времени останавливаясь, чтобы оглядеться в поисках любых признаков того, что зверь может преследовать меня. Я чувствую себя уязвимой без своего ножа. Через некоторое время я поднимаю упавшую ветку. В худшем случае я буду защищаться с ее помощью. Некоторые листья, покрывающие землю, не покрыты грязью, и я вижу их более подробно. Насыщенные цвета и формы вызывают улыбку на моем лице. Природа рисует более ярко и изобретательно, чем когда-либо сможет воображение любого человека. Кое-что бросается мне в глаза: букет белых красивых цветов. Орхидеи. Иррациональная радость охватывает меня при виде знакомого цветка, как будто флорист в Лос-Анджелесе выскочил из-за дерева и спрашивает меня, хочу ли я, чтобы они были упакованы в серебристую или розовую бумагу. Я собираю столько, сколько могу, используя свою футболку. Я также собираю немного дров, чтобы использовать их в качестве предлога для отлучки на случай, если Тристан уже встал, когда я вернусь. Я надеюсь, что он не… закатит истерику, потому что я ушла одна.

Но он не проснулся.

Поэтому я начинаю свой распорядок дня: принимаю душ, разжигаю сигнальный костер и выкапываю несколько кореньев, чтобы съесть их на завтрак. Я ищу фрукты. Обильная роса покрывает все снаружи, покрывая кору деревьев, затрудняя подъем за фруктами. Капли воды, кажется, вызывают множество крошечных неоново-голубых ящериц с оранжевыми полосатыми спинками, которые бегают вверх и вниз по коре. Я должна быть осторожна, чтобы не коснуться их, пока я поднимаюсь. Я прикоснулась к одной из них в первую неделю здесь, и у меня появилась раздражающая сыпь. После лекции Тристана о том, что нужно быть осторожнее, потому что в тропическом лесу даже лягушки могут быть ядовитыми, я не собираюсь рисковать.

В своих поисках я держусь поближе к забору. Такая физическая работа — это то, что мне сейчас нужно, быть достаточно занятой, чтобы не утонуть в чувстве вины. Это не утомляет меня, поэтому я могу обдумать, как справиться с ситуацией. Самое умное, что я придумала, — это вести себя так, как будто ничего не случилось. Я надеюсь, что он подыграет мне.

Я сижу перед огнем, собираясь поджарить корни, когда Тристан говорит:

— Почему ты меня не разбудила?

Я кручу кольцо на пальце, как делала все утро. На лице Тристана появляется нехарактерная ухмылка, затем его взгляд падает на мое кольцо, и его ухмылка исчезает. Я отворачиваюсь от него, концентрируясь на корнях. Долгое время он ничего не говорит. Тишина становится невыносимой, поэтому я делаю процесс обжаривания корней как можно громче. После того, как они бывают готовы, я кладу два на сложенный лист для него, а два оставляю себе. Я передаю ему лист, не глядя на него, и стараюсь смотреть на огонь, пока мы едим.

— Это орхидеи возле навеса?

— Да. Я нашла их у дерева подальше отсюда. Они прекрасны.

— Ты сегодня выходила одна, не так ли? — резко спрашивает он. — Разве ты не понимаешь, насколько это опасно, Эйми?

Я с трудом сглатываю, отводя взгляд. Он прав, конечно. Оглядываясь назад, мой побег сегодня утром кажется еще более идиотским, учитывая, что нас могут окружать ягуары. Тот факт, что мы не нашли свежих отпечатков лап, не означает, что они ушли.

— Мне нужно было побыть одной.

Слова срываются с моих губ прежде, чем я успеваю их остановить. Тристан бледнеет. Я задерживаю дыхание.

— Без проблем, — говорит он, пристально глядя на меня. Интенсивность его взгляда пронзает меня, как пылающая стрела. Я теряю себя в его взгляде. В них горит та же потребность, что и прошлой ночью. И кое-что еще. Боль. Это возможность обсудить вчерашний вечер. Он хочет этого. Как трус, каким я и являюсь, я предпочитаю хранить молчание. Когда Тристан снова заговаривает, боль в его голосе становится невыносимой.

— В следующий раз, когда захочешь побыть одна, останься в самолете и скажи мне, чтобы я убирался. Если до этого дойдет, я смогу постоять за себя здесь лучше, чем ты. Я собираюсь проверить забор на наличие дыр и укрепить его.

Я остаюсь сидеть на пеньке, слишком ошеломленная, чтобы говорить. Я только что причинила ему боль — действительно причинила ему боль — и все, о чем он может беспокоиться, — это моя безопасность. Новое чувство расправляет свои крылья внутри меня. Стыд.

Я вскакиваю на ноги, следуя за ним к забору.

— Нет. Я сам.

Его тон резок. Его отказ причиняет мне боль, но я это заслужила. Может быть, ему тоже нужно побыть одному. Или, может быть, он просто не может находиться рядом со мной.

Я держусь подальше от его поля зрения, гадая, что он делает у забора. Он не нашел в нем никаких дыр во время своих ежедневных проверок, так что чинить тут нечего. Должно быть, он пытается держаться от меня подальше. Когда я больше не могу оставаться одна, я отправляюсь на поиски и нахожу Тристана на другой стороне самолета, склонившегося над частью забора. Я не вижу, что он делает, но когда он отступает, мое сердце останавливается. В заборе огромная дыра.

— Когда это появилось? — спрашиваю я.

Он выпрямляется, не глядя на меня.

— Должно быть, это было ночью. Вчера ее здесь не было.

Отпечатки лап перед отверстием проясняют, какое животное вызвало отверстие. Ягуар.

— Я не понимаю, в заборе уже несколько дней не было новых дыр…

Когда Тристан ничего не говорит, в меня закрадывается мрачное сомнение.

— Или они были, Тристан?

— За последние два дня было две дыры, хотя внутри забора не было отпечатков лап.

— Почему ты мне не сказал?

Вздыхая, он говорит:

— Потому что я не хотел тебя беспокоить.

Его ответ трогает меня. Я кладу руку ему на плечо. Он морщится, но я не снимаю ее.

— Не скрывай от меня ничего, хорошо? Мы — команда.

— Команда, — повторяет он.

— Да. Команда. Что нам теперь делать?

Тристан поджимает губы, погруженный в свои мысли.

— Укрепить весь забор. Давай положим вокруг него еще один ряд ветвей и листьев, удвоив его.

— И это будет держать их в страхе? — спрашиваю я.

— Это будет лучше, чем то, что у нас есть сейчас.

— Можем ли мы посадить несколько растений с шипами снаружи?

Мне приходит в голову одна идея.

— Что-то вроде имитации забора из колючей проволоки?

— Это хорошая идея. За исключением того, что они быстро высохнут и уже не будут так полезны.

— Нет, если мы вырвем их с корнем и пересадим сюда.

— Это займет много времени.

— У меня нет лучшей идеи.

Тристан несколько мгновений обдумывает мои слова.

— Сегодня мы удвоим его с помощью веток. Это займет у нас целый день. Завтра мы начнем сажать корешковые растения.

— Звучит как план.

Мы отправляемся в лес собирать ветки. У нас есть изрядный запас дров для костра, но этого недостаточно для забора.

Тристан был прав, удвоение забора действительно занимает весь день. Это тяжелая работа, и мы делаем ее более тщательно, чем в первый раз. Я помню тот день, когда мы впервые поставили забор, день, когда я решила сблизиться с Тристаном и начала задавать свой бесконечный список вопросов. Сейчас никто из нас не произносит ни слова. Тишина тяжелая, невысказанные слова и воспоминания о прошлой ночи плывут, как невидимый, удушливый туман. Что-то сломалось между нами прошлой ночью. Я не знаю, как это починить. Или хочу ли я это чинить. Пару раз я ловлю на себе взгляд Тристана, но он отводит глаза, когда я смотрю на него.

Я тоже украдкой бросаю на него взгляды. Его умелые руки укрепляют забор, мышцы на них напрягаются от усилия. Раньше я с восхищением смотрела на его сильное, рельефное тело, думая о том, как хорошо он может защитить нас. Теперь мои мысли далеко не так невинны. Все, о чем я могу думать, это о том, как те же самые руки обнимали меня прошлой ночью, прижимая к себе, лаская меня с пылом, которого я никогда раньше не испытывала. Когда его губы шевелятся, хватая ртом воздух — горячий, влажный воздух, которого никогда не бывает достаточно, чтобы удовлетворить нашу потребность в свежем воздухе, — наш поцелуй вспыхивает прямо перед моими глазами. Его губы на моих, уговаривая меня, разжигая во мне огонь. Его язык и его отчаянный танец с моим.

Это было страстно.

Необузданно.

Невозможно забыть.

Но в течение следующих нескольких дней я пытаюсь сделать невозможное. Холодное молчание повисает между нами, когда мы сажаем колючие растения перед забором, строя наш маленький форт. Ночью Тристан снова спит в кабине пилота. Я ничего не делаю, чтобы остановить его, говоря себе, что это к лучшему, убеждая себя, что ему больше не будут сниться кошмары. Я ему больше не нужна.

Все это оказывается ложью. Может быть, это потому, что теперь я хорошо осведомлена о его кошмарах, но в дополнение к тому, что я знаю, как он мечется во сне, я разбираю слова, которые он бормочет, несмотря на закрытую дверь. Я срываюсь после трех ночей и иду к нему в кабину пилота. Я бужу его, его наполненные ужасом глаза обретают сосредоточенность и покой, когда он видит меня. Он открывает рот, но я закрываю его большим пальцем, качая головой. Я веду его в каюту, на свое место. Он кладет голову мне на грудь, вплетая свои пальцы в мои, его дыхание сначала учащенное, затем более поверхностное, пока он не погружается в спокойный сон.