Увядающая надежда

Глава 8

Эйми

Я вытираю лоб, стирая одну из двух своих футболок на одной из стиральных досок, которые Тристан сделал две недели назад. Рядом со мной Тристан делает то же самое со своей рубашкой. Мы сидим на одном из массивных поваленных стволов деревьев, которые мы используем в качестве скамейки, у каждого между ног стиральная доска. Мы здесь чуть больше месяца, и я клянусь, что стирка одежды — одна из лучших тренировок на свете. Я бросаю взгляд на свою кучу одежды — нижнее белье, два платья, одна пара джинсов и одна футболка — в ожидании, когда я их постираю, и проклинаю их. Я начала носить некоторые из своих платьев, какими бы непрактичными они ни были, потому что тонкая ткань хорошо подходит для этой влажной жары. Сейчас на мне длинное красное платье с короткими волнистыми рукавами. Есть еще одно платье, кроме моего свадебного платья, к которому я не прикасалась. Белое шифоновое платье с темно-синим кружевом. Просто оно слишком длинное и непрактичное. Оно лежит на дне моего чемодана вместе с другими бесполезными вещами, такими как моя косметичка.

Тристан выливает несколько капель геля для душа на мою доску, а затем на свою. Этого недостаточно, чтобы почистить одежду, но от этого она лучше пахнет. Это максимум, на что мы можем надеяться, учитывая наши обстоятельства, и мы очень стараемся тратить как можно меньше геля для душа.

— Какой твой любимый цвет? — спрашивает Тристан. Наконец-то ему нравится наша маленькая игра в вопросы, и он начинает ее почти так же часто, как и я.

— Белый.

— Это не цвет, — говорит Тристан с улыбкой, цокая языком.

— Ну, это тот, что мне нравится больше всего, — говорю я, защищаясь.

— Так вот почему у тебя так много белой одежды?

— Да, — говорю я, удивленная, что он это заметил. Я часто носила белое в Лос-Анджелесе.

Он кивает, как будто что-то обдумывая.

— Тебе идет белое.

Я слегка краснею. Один из волнистых коротких рукавов платья, которое на мне надето, спадает с моего плеча. Я поднимаю руку, чтобы поднять его на место, когда Тристан делает то же самое. Наши руки встречаются на полпути, и когда наши пальцы соприкасаются, сквозь нас проносится электричество. Оно такое сильное, что я чувствую жжение в пальцах даже после того, как мы прерываем контакт. Тепло распространяется от моих пальцев, поднимаясь к щекам, и я краснею, смущенная, еще больше, когда понимаю, что Тристан избегает моего взгляда.

— Ты хорошо выглядишь во всем, что носишь, — говорит он, — Эйми.

Я слегка вздрагиваю при звуке своего имени. Я обычно так делаю, когда он его говорит. И он часто его говорит, с тех пор как я его попросила. Я не могу точно определить, как и почему, но теперь оно звучит по-другому.

Через несколько минут я спрашиваю:

— Какое твое любимое блюдо?

Он не пропускает ни одного удара.

— Омлет.

Я хихикаю.

— Это не считается едой, — говорю я, пользуясь шансом отомстить ему за насмешку над моим любимым цветом. — Никто не мечтает об омлете. Это еда на крайний случай, которую может приготовить любой. Выбери что-нибудь другое.

— Ну, это то, что мне нравится. Я люблю омлет на завтрак. Это большая честь — иметь возможность съесть его, сидя в удобном кресле и читая газету.

Это немного странно, но я не наставиваю дальше. Каждый день здесь, должно быть, для него привилегия, так как мы почти каждое утро едим яйца, хотя и вареные, а не омлет. Может быть, это его виноватое удовольствие. Как кофе для меня.

Гораздо позже я поняла, что привилегия заключается вовсе не в яйцах, а в чем-то совершенно другом.

— Я не знаю насчет омлетов, но я люблю свой кофе по утрам.

— Я знаю, — говорит он, улыбаясь еще шире. — Ровно в 7:00 утра. С одной ложкой сахара.

— Ты проницателен, — говорю я.

— Что еще ты во мне заметил?

— Тебе нравится менять стрижку каждые шесть месяцев и…

— Ух ты. Ты был бы идеальным парнем, — говорю я, ошеломленная. — Большинство мужчин не замечают подобных вещей.

Выражение его лица становится жестче, и я прикусываю губу. Снова ступаю на запретную территорию.

— Я имела это в виду как комплимент, — добавляю я, хотя у меня такое чувство, что это не поможет.

— Мне просто нравится наблюдать… мелочи, — говорит он, выделяя слова. Я обдумываю их в течение нескольких секунд в тишине.

— Твои руки почти кровоточат, Эйми, — встревоженно говорит он. — Я постираю твои остальные вещи сам.

Я смотрю на свои руки и замечаю, что кожа облупилась. Если я продолжу тереть одежду о стиральную доску, она в мгновение ока окровавится. Мой взгляд перемещается к рукам Тристана. Они покраснели, но в гораздо лучшем состоянии, чем у меня.

— Спасибо, — говорю я. Напряжение в его позе спадает, и я вздыхаю с облегчением, радуясь, что выбралась с запретной территории. Почему он так трепетно относится к своей личной жизни? Может быть, он откроется. Неделю назад я вообще не могла разговорить его, а теперь он задает почти столько же вопросов, сколько и я. Но он меняется, когда я случайно вторгаюсь на его запретную территорию со своими вопросами. Его глаза расширяются, в то время как что-то, что я никогда не ассоциировала с ним, проникает в его темные, живые глаза: уязвимость. Так много уязвимости, что я ничего так не хочу, как обнять его и найти способ отвести его в безопасное место. Я не могу выносить муку в его глазах, напряжение, которое внезапно овладевает им. Я привязываюсь к Тристану с каждым днем все больше и больше, с каждым добрым поступком, который он делает, чтобы сделать ситуацию терпимее для меня, и с каждым успокаивающим словом, которое он говорит.

Наблюдая, как он трет мои джинсы о стиральную доску, я удивляюсь, почему мельница слухов в доме родителей Криса, которая была надежным источником новостей о личной жизни каждого, никогда ничего не упоминала о личной жизни Тристана… например, тот факт, что он был женат. Я полагаю, что там он был таким же молчаливым, как и со мной.

Я помню, как он сказал мне на нашей второй неделе здесь, что он ни с кем не встречается в Лос-Анджелесе, и мне интересно, почему. Я могу представить, как женщины выбиваются из сил, пытаясь добиться свидания с ним. Он потрясающе хорош собой, с таким хорошо вылепленным телом, что мог бы побороться за деньги с большинством моделей нижнего белья. У него красивые черты лица, с черными глазами и высокими скулами. Хотя, несмотря на всю их красоту, его черты приправлены резкостью, которую я не могу определить. Как крошечные осколки стекла на солнце — сверкающие ярко и красиво, как бриллианты, но режущие на ощупь. Однако не его внешность делает его отличным бойфрендом. Именно его душераздирающая заботливость заставляет его самого пробовать странные, потенциально вредные фрукты вместо того, чтобы позволить мне это сделать; это его заботливость делать что-то для меня, просто чтобы облегчить мне все, от стирки вещей до того, чтобы убедиться, что он называет меня по имени пару раз в день, потому что я попросила его об этом. Однажды он сделает какую-нибудь женщину очень счастливой — если мы когда-нибудь вернемся к цивилизации. Я помню, что он рассказывал мне о своей жене, и не могу представить, почему кто-то мог его разлюбить.

Я растираю онемевшие ноги и встаю.

— Я собираюсь поискать немного фруктов на ужин.

— У нас много грейпфрутов, и я посмотрю, смогу ли я что-нибудь поймать. Просто отдохни немного, в отдыхе нет ничего плохого.

— Я чувствую себя виноватой, просто сидя здесь и глядя, как ты сдираешь кожу с рук об эту штуку.

Он смеется, несколько прядей темных волос падают ему на глаза. Он убирает их, и я могу сказать, что его раздражают его длинные волосы, но мне они нравятся. Он попросил меня помочь ему срезать их несколько дней назад, но я отказался, боясь выколоть ему глаза ножом.

— Нет нужды испытывать чувство вины. Ты много работаешь. Я бы никогда не подумал, что ты сможешь так хорошо делать так много вещей на открытом воздухе.

Он произносит эти слова с оттенком недоверия, как будто все еще не может в это поверить.

Я упираюсь руками в бедра, притворяясь оскорбленной.

— Держу пари, ты думал, что я избалованная богатая девчонка.

Это не далеко от истины. Моя семья была богатой. Не такой, как родители Криса, но достаточно богатой. Мои бабушка и дедушка были богаты и передали свое богатство моим родителям, надеясь, что они продолжат семейный бизнес и приумножат богатство. Но мои родители посвятили себя гуманитарным целям. Они пожертвовали большую часть своего состояния, хотя и сохранили достаточно, чтобы у нас была привилегированная жизнь. У нас не было домашней прислуги, как у родителей Криса, вот почему мне всегда было немного не по себе, когда я был у них дома, где был кто-то, готовый удовлетворить мои потребности в любое время дня и ночи.

— Ну, нет, я имею в виду, я знал, что ты приземленная, но я ожидал, что ты будешь много жаловаться. Ты хорошо приспосабливаешься, — говорит он с одобрением, и я чувствую детскую гордость.

— Спасибо. К тому времени, как мы покинем это место, я буду чувствовать себя более комфортно снаружи, чем внутри.

Тьма скользит по лицу Тристана, и он не отвечает. Иногда он такой негативный. Несмотря на зловещие предсказания Тристана о том, что лес таит опасности на каждом шагу, нам удалось выжить невредимыми более месяца, если не считать дискомфорта от фруктов, которые не прошли тест на съедобность. Возможно, у меня ложное чувство безопасности, но я верю, что у нас есть хорошие шансы пережить эти месяцы, пока вода не спадет. Эти недели — тому доказательство.

Пройдет совсем немного времени, прежде чем я пойму, что эти недели были не более чем затишьем перед бурей, которая никогда не закончится.